Нарисуй мне Тишину, пожалуйста

Автор Маша Маркес
http://www.stihi.ru/avtor/mashkers5


Нарисуй мне
Тишину, пожалуйста

М.М.

Собирали когда-то
пыль с Андромеды.
Не хотели думать про завтра.
Забыли. Но помнили.

День  первый
Он схватил тогда меня за руку, вытащил  на заснеженную дорогу и стал танцевать со мной вальс. Должна признаться, что я немного испугалась сначала, ведь машины часто ездили по этой дороге, а она была вся в гололедице. Снег падал хлопьями и падал в такт Его голосу. Можно я не буду писать имя? Мне будет очень жаль, если хотя бы одна душа узнает о ком я сейчас пишу. Я Его никогда не любила, но Он грел мою душу. Он меня любил. Он делал все, чтобы мне было хорошо, Он исполнял любой мой каприз. Он дарил моей жизни разные краски, дарил моменты, когда я ощущала себя человеком, а не животным, а не квадратом. Знаете, я верю, что каждый человек представляет собой геометрическую фигуру: либо квадрат, либо круг. Еще бывают сферы, но это очень редко, это гении, это боги, если хотите. Так вот круги - это люди, которые умеют жить, это люди, которые умеют сказать «нет!», когда это потребуется, круги – это личности. А квадраты, квадраты – это все остальное, это серая масса, гнилье, существа без души и без мозгов. Но об этом позже. Сейчас о Нем. Он всегда делал меня кругом, то есть рядом с ним я ощущала себя кругом. Он знал о моей «геометрической теории» и всегда называл меня сферой. Он говорил, что сферы, такие как я, они очень интересны. Для того, чтобы быть рядом со сферой, нужно уметь держать ее, ведь она ровная со всех сторон, у нее нет углов, за которые можно ухватиться. А еще Он говорил, что если научиться брать сферу в руки, то она откроет невиданный мир, чудеса, сказку на яву. А еще Он говорил, что я открыла Ему эту сказку. А я курила Ему в лицо и смеялась, я хохотала над Его словами. Мы тогда бежали по заснеженной улице. Была ночь. Светили рыжие фонари. Я смеялась и курила, а Он доказывал мне, что я сфера. И вот мы дошли до той самой дороги. Я стояла на обочине, Он стоял передо мной. Он взял меня за руку, обхватил за талию и повел за собой. Он тихо шептал «Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три!» и улыбался своей белоснежной улыбкой. Знаете, у Него была только одна ямочка, я до сих пор не могу запомнить, на какой щеке. Мы танцевали, Он прижимал меня к себе все сильнее и сильнее, мне это безумно нравилось, жаль, что я Его не любила. Очень жаль. И когда Он склонился надо мной, я была готова дать ему возможность поцеловать меня, но на расстоянии пяти миллиметров наших губ друг от друга, Он остановился и засмеялся: «Нет! Я не осмелюсь украсть твой поцелуй. Ты говорила мне, что можно целовать любимые губы только в том случае, когда эти губы любят тебя, а твои губы меня не любят». Он улыбнулся и закружил меня с новой силой. Было так пустынно этой ночью. Нигде не было людей, нигде не было машин. Только мы и снег. Снег падал и падал, он танцевал вместе с нами. А потом мы упали вместе со снегом на ледяной асфальт. Мы с Ним рассмеялись. Мы лежали на дороге и видели летящие хлопья снега. Я закурила. Мне ничего не оставалось - я очень нервничала, когда находилась рядом с Ним, дело в том, что Он мне казался воплощением чего-то идеального и неповторимого, того, что нельзя уменьшить или увеличить,- пропорции идеально сочтены. Жаль, что я Его не любила, очень жаль. «– Знаешь, почему я не уговариваю тебя бросить курить? – Нет, почему? – Потому что когда ты куришь, ты становишься хотя бы чуть-чуть похожа на этих дураков - взрослых. – Я тебя не понимаю. Мне уже шестнадцать лет. Я взрослая, куда еще взрослей? – Почему ты так любишь спорить? Просто верь мне»,- Он улыбнулся и вытащил у меня изо рта сигарету. Сделав затяжку, Он положил сигарету на место.
Мы еще долго так лежали на этой пустынной дороге из ничего. Машин не было. Не было холода. Было просто спокойно. Было желание жить. Курить. Смотреть на снег. Дышать. Мы держались с Ним за руки и смотрели в небо. А неба не было видно. Лишь густой занавес седых облаков.
– Знаешь, - сказала вдруг я. - скажи мне, ты знаешь, сколько весит небо?
– Понятия не имею, а зачем тебе?
– Просто хочу узнать и все.
– Я не знаю.
– Оно тонкое, как лист бумаги. И весом с перышко. А ночью этот лист снимают, и нам становятся видны звезды. И каждая звезда весит вечность.
– Глубоко, но бредово.
Он снова засмеялся. И снова взял у меня сигарету изо рта. Мы лежали так почти всю ночь. И холод совсем не ощущался. Наверно, все дело в алкоголе. Мы тогда немного выпили. Полбутылки шампанского на двоих. Пока мы лежали, мы пытались поднять листок бумаги, чтобы увидеть звезды, но у нас ни черта не выходило, поэтому мы встали, отряхнулись от налипшего на нас снега и побежали греться в машину. В машине было очень тепло, а еще полбутылки шампанского, которые мы с радостью допили. Я не помню, как уснула, но проснувшись, я обнаружила перед своими глазами море, но это уже случилось на следующий день.
День второй
« Я вас всех ненавижу! Вы пустые, вы тупые, вы - уроды! Ненавижу! Ненавижу!»- я кричала на всех тех, кто находился у меня дома тогда, на тупых гостей, на неразумных родителей, на идиотов – друзей. Я их тогда действительно ненавидела. А особенно в свой день рождения. Я выбежала в слезах на улицу, на мне была только футболка и джинсы, а еще белые носки. Я бежала по улицам, на меня капал дождь, и никто не видел моих слез. Никто не замечал, что я бегу голая, что я без обуви, никто не видел, как разлагается на мелкие части моя душа. Именно сейчас, именно в этот момент. Никто не видел. Никто не хотел замечать этого. Все видели только себя. Я бежала, ноги уже были мокрыми насквозь. Я вся уже промокла. Мне было очень холодно, и очень хотелось покурить. Но я оставила сигареты дома, в своем единственном преданном друге - рюкзаке, с которым я возилась с первого класса. Он уже изрядно потрепался временем, но это не мешало нам дружить. Я набрела на качели. Они были огромными и очень даже новыми. Я села на спинку качелей, а ноги поставила на сидение, и стала раскачиваться. Я закрыла глаза и стала петь. Пела все, что приходило на ум. Должна признаться, я подбирала неплохие рифмы тогда. Я была немного талантлива, не то, что сейчас. Я не знаю, сколько я просидела тогда на этих качелях, я не помню, сколько слез я прорыдала тогда, но я отлично помню, что я очень сильно замерзла и не чувствовала ни рук, ни ног. Когда я в очередной раз подлетала к небу, кто-то окликнул меня. Это был Он. «Я знал, что найду тебя именно здесь. Ты кое-что забыла», - Он протянул мне пачку сигарет. Понимаете, не обувь, не теплую одежду, Он протянул мне сигареты. Я взяла одну и попросила огня. Сделав первую затяжку, я закрыла с наслаждением глаза и откинулась назад настолько, насколько мне позволяли руки, державшиеся за качели. Я открыла глаза и мысленно поблагодарила Его. « Тебе сегодня исполнилось шестнадцать, ты у меня стала совсем взрослая. А родители знают, что ты куришь? Хотя, что за вопрос? Они не знают, конечно же. Пойдем в машину, пожалуйста, я не хочу, чтобы ты у меня заболела. Я подарю тебе подарок, если хочешь».- Он улыбнулся и обнял меня. И я разревелась, как младенец, я рыдала так громко, захлебываясь собственной беспомощностью, мне было так невыносимо одиноко. Я зарылась где-то глубоко в теплом пальто. И рыдала. Нет, рыдало мое сердце и моя душа. Они больше не могли терпеть и стали рыдать. Им надо было это сделать рано или поздно. И они выбрали время – мой день рожденья. Ненавижу праздники.
А дождь все шел. Мы с небом тогда вместе плакали. Я пришла в себя уже в машине. Я была накрыта Его пиджаком, а под головой у меня лежало Его свернутое в четверо пальто. Он сидел в одной расстегнутой рубашке и брюках: «Кто тут у нас проснулся? С днем рожденья!». Он протянул мне маленькую коробочку. Я открыла ее и увидела старую фотографию, на которой было изображено море. И больше ничего, просто фотография с морем. Я так обрадовалась Его подарку. Это был лучший подарок из всех, что мне дарили когда-либо в жизни. Я обняла его и со всей благодарностью поцеловала в щеку. «- Скажи, почему ты все это делаешь для меня? – А ты скажи, почему светит Солнце? Почему ты ходишь по земле, а не по небу? – Ну, просто потому, что так должно быть. – Ты сама ответила на свой вопрос». Мы долго ехали, ни о чем не говоря. Я смотрела в окно на дождь и думала о том, что мне подарили море. Я была так счастлива, ведь я любила море. Море было моей сущностью, чем-то общим по духу, по желанию жить. Мы очень долго ехали, уже темнело. Я не знала, куда Он меня везет. Мне было плевать.
 – Можно  задать тебе вопрос,- Он с силой сжал руль.
– Конечно, конечно, можно. Задавай!
– Почему ты не боишься, что я убью тебя или изнасилую, почему ты не спрашиваешь, куда я тебя везу, ведь, может, я хочу тебя где-нибудь убить в лесу. Я ведь бандит, я могу.
– А ты скажи, почему ты не боишься, что упадет небо, почему ты не ходишь по воде или небу?
– Ну, просто этого не может быть.
– Ты сам ответил на свой вопрос.
Я изобразила на лице довольную усмешку. Заметив ее, Он тоже улыбнулся, а потом начал смеяться. У Него был потрясающий смех. Такой заразительный. Я стала смеяться вместе с Ним. Мы долго еще хохотали, ни от чего, а просто смеялись, до слез, до боли в животе. Со мной такое редко случается. Меня мало кто может так рассмешить. У человека должен быть талант, если он хочет рассмешить меня по-настоящему, чтобы я смеялась искренне. Я давно так не смеялась, поэтому сначала у меня немного побаливали скулы, но оно того стоило. « Мы приехали»,- сказал Он. Я выглянула в окно и увидела лес. Он сказал мне: « Ты не туда смотришь, жемчужинка». Он повернул мою голову, и я стала вглядываться в лобовое стекло. За ним было море. Конечно, это было не море, но это было мое море. Это был залив, но с видом, очень похожим, на морской. Я ничего не могла сказать, кроме «спасибо». Я была так счастлива в этот момент. Я выскочила из машины и побежала к краю обрыва. Мои носки теперь точно потеряли первичную белизну. Но я видела море, это было главное. Дождь тихонько моросил. А я смотрела на море. Он подошел ко мне и накинул на меня свое пальто. «Я кое-что взял для тебя из дома»,- Он протянул мне мои любимые кроссовки и теплые носки.- «Знаешь, я очень удивлен тому, что твоя мама до сих пор меня терпит, а тем более твой отец. Я не понимаю, как они позволяют нам общаться»,- недоумевал Он. Я улыбнулась и стала надевать носки: «Ты же знаешь, что я обладаю невероятным даром убеждения». Я надела кроссовок и подмигнула Ему. Натягивая второй носок, я чуть было не упала, но Он вовремя подхватил меня за локоть: « А еще невероятным даром неуклюжести. Тебе это идет. Ты очень милая». Мы рассмеялись. Дождь пошел чуть сильнее. Уже почти стемнело. Ведь это был Ноябрь. Осень. Осень печальна. Она отнимает немного жизни из каждого. Я боюсь осени. Деревья впадают в кому. На листьях появляется ржавчина. Они падают под ее грузом и гниют где-то на мокрой, серой земле. Все это так угнетает. Хочется плакать. Хочется бегать с банками клея и зеленой краски, чтобы приклеивать листья назад и красить их в цвет свежей зелени, как весной. Я долго смотрела вдаль. А Он долго смотрел на меня. А потом ткнул пальцем куда-то вниз. Там, у самого основания скалы, где волны начинают биться о землю, огромными буквами было написано: «Это Твое Море». Наверно это был самый лучший подарок в моей жизни, возможно, это был единственный подарок, который я действительно хотела бы получить и получила. Знаете, вот бывает, хочется, чтобы тебе подарили тот подарок, о котором ты мечтаешь, но не хочешь, чтобы кто-то знал, о чем конкретно ты мечтаешь. То есть ты хочешь, чтобы прочитали твои мысли, угадали твои желания. И Он это сделал. А я не говорила, что хочу в подарок море. Я снова заплакала. Мне кажется, что это лучшее, что я умею делать до сих пор. Кто-то талантлив в музыке, кто-то в поэзии, кто-то в изобразительном искусстве, а я талантлива в слезах. Я не хотела уходить. Мне нравилось это море. Но Он сказал, что пора возвращаться домой. А я говорила, что не хочу возвращаться в этот ад. Я кричала на Него, била Его кулаками. И клялась, что убью, если Он не оставит меня у себя дома. Но Он лишь покачал головой, закинул меня к себе на плечо и понес в машину. Кстати, Он не был богатырского телосложения. И я тоже. Мы оба были худые и костлявые. Просто Он был настоящим мужчиной, а я настоящей будущей женщиной. Жаль, что я Его не любила. Очень жаль.

День третий
«У тебя есть огонь»,- спросила я, а Он лишь отрицательно покачал головой. Он долго на меня смотрел. Мы сидели у Него в машине и молчали. « Я боюсь, что мне придется уехать. Мне надо разобраться кое с кем. Сама понимаешь, это моя работа». Я смотрела на Него, размочив во рту фильтр от незажженной сигареты. Я смотрела на Него, как на предателя в тот момент, я клянусь, я Его ненавидела тогда. «Но ведь сейчас Новый Год, куда ты собрался ехать, это же праздник, как же ты… Ты… Ты оставишь меня?! Ты не можешь, ты просто не имеешь на это никакого права. Я здесь умру без тебя, ты не понимаешь?! Мама взяла мне направление к психиатру. Если я пойду туда одна, если за стенами этой тюрьмы не будет никого, кто бы меня ждал, то я умру там, я там закончусь, ты можешь это понять?! Мне вскроют мозги и отнимут остатки души». Он смотрел на меня, как преданная собака, но ничего не мог сказать. Он все понимал, Он знал, что меня нельзя оставлять, но Он действительно не мог ничего поделать. Его работа была частью и моей жизни. Он убивал, а я каталась на машине из трупов. Я курила сигареты из трупов, носила украшения из трупов, получала от Него подарки из трупов, пила с Ним шампанское из трупов. Трупы – это Его работа, это Его хлеб. Он убивал. Убивал много и больно. А я была Его отрадой. Только со мной Он из зверя превращался в человека. Я видела нежность в Его глаза, Он дарил мне тепло. Всегда. Однажды Он мне сказал, что если бы не я, то Он гнил бы сейчас в какой-нибудь тюрьме. А все потому, что только я заставляю Его быть аккуратным, беречь себя. Убивать людей, не как животных, а как людей. Гуманно, что ли. Смешно звучит, да? Нет, звучит жутко.
Мы с ним познакомились одним летним днем, но это было гораздо раньше. И это было другим днем. Я расскажу об этом позже. А пока зима, холод и второй день. Прошло почти два месяца после моего дня рождения. Я уже немного успокоилась. Наступила зима, а боязнь осени так и не отступала. Мне очень хотелось увидеть свой подарок, но из-за обильного снега никак нельзя было до него добраться. Я была лишь раз возле своего подарка. И мне хотелось еще, хотелось снова и снова читать надпись«Это Твое Море», хотелось смотреть на разбивающиеся волны и курить вместе с Ним. Но Он сказал, что туда сейчас не добраться. Я ему верила. Всегда верила на слово, потому что я чувствовала, что Ему можно доверять, Ему можно говорить то, что нельзя говорить даже себе самому. Я знала, что Он всегда сможет понять то, что я ему скажу, понять так, как я пытаюсь понимать, видеть так, как я вижу, любить так, как я люблю. Это был Его дар. Тут не поспоришь. « Я подарю тебе твой подарок после Нового года, когда вернусь из «командировки»»,- Он засмеялся над тем, как называл свою поездку в один конец. В один конец для того, кого Он скоро убьет. « - Только, пожалуйста, не убивай детей и их мать, пусть они живут, они ведь ни в чем невиноваты, ладно? – Обещаю, что не трону их. – Спасибо». Я открыла дверь и стала выходить. Вставая, я нашла зажигалку, все это время она лежала подо мной. «Люблю твою машину»,- напоследок сказала я и, закурив, ушла в школу.
День четвертый
Я сидела на уроке химии. Солнце палило в глаза. На улице просыпалась природа. Эта весна была жаркой, невыносимой. Май. И так не хотелось учиться. Я сидела, облокотившись на руку и делая вид, что я слушаю учителя. На самом деле я думала только о море. Я была на своем море всего несколько раз с тех пор, как мне его подарили. Он обещал мне, что сегодня мы поедем на мое море, Он сказал, что мне бы уже пора бы полюбоваться на свой подарок. Я улыбнулась при мысли о том, что я снова увижу море. Учитель что-то рассказывал про углеводороды. Я писал в тетради «Мое море», «Это мое море», я думала, что скоро кончится этот урок, потом еще один, потом еще и еще, я думала, что четыре урока пронесутся незаметно, я сяду в машину, начну курить и думать о море. А потом увижу, наконец, свое море. Я ждала. И я не ошиблась в своих ожиданиях. Дверь в кабинет со стуком разбилась о стену. Он вошел в кабинет и командным тоном произнес: «Я забираю ее», - он ткнул на меня пальцем,- «Собирайся»,- скомандовал он мне. Я стала быстро собирать рюкзак, затем задвинула стул и очень вежливым голосом сказала учителю «до свидания». А потом покорно, опустив вниз голову, вышла из кабинета. Я тихонько закрыла за собой дверь. И с таким же траурным видом пошла по лестнице. Он шел за мной и что-то насвистывал. Какую-то знакомую мелодию. Как только я покинула этаж, дверь в кабинет с грохотом упала. Мне потом рассказали, что учитель тогда не на шутку испугался. Мина у него была очень даже бледная. И еще в кабинете воняло чем-то совсем не похожим на запах химических реактивов. Но это было совсем не важно, ведь сейчас я должна была отправить на своем море. Выйдя из школы, я начала смеяться, я смеялась, согнувшись в три погибели, мне было не остановиться. Лицо учителя, мое траурное поведение, Он, предвкушение моря. Все это сводило меня с ума и заставляло так неадекватно реагировать на произошедшее. Я смеялась и думала о море. Не заметив камня, я споткнулась и упала. Это рассмешило меня еще больше. Он подошел ко мне и, не торопясь поднимать, стал разговаривать. Было это не очень просто, ибо я люблю смотреть в глаза, а это знойное весеннее солнце ослепляло меня. Нет, эти два солнца меня ослепляли тогда. Первое солнце - его улыбка, а второе солнце – это солнце. Он спросил меня, голодна ли я, а я не могла ничего ответить, потому что мне было смешно. Он протянул мне руку и потянул на себя. Когда я оправилась, мы пошли к машине.
Он припас для меня немного вредной еды и горячего кофе с молоком. Я с удовольствием ела, пока он читал мне какую-то статью. Я не слушала его, мне было не интересно, ведь мне было так вкусно. Закончив трапезу, я принялась за сигареты. Я курила и смотрела на окно, где сейчас продолжался урок химии. Я услышала звонок и перевела взгляд немного  левее и ниже. К окну, где должна была проходить лекция по литературе. Я любила читать и до сих пор люблю. Это довольно приятное занятие, когда есть возможность читать ночи напролет и не отвлекаться на разного рода ересь, типа домашних обязанностей или чего-нибудь подобного прочего. «Мне из-за тебя дома попадет», - нарушив Его бурчание, сказала я. – «Меня могут наказать и запретить общаться с тобой. Зачем ты это сделал?»,- я пыталась заглянуть Ему в глаза, но он не отвлекался от этой дурацкой статьи. « Мне казалось, что тебе понравилось, то, как я вытащил тебя из этого плена, но если хочешь, я тебя сейчас верну и дверь могу починить. Хочешь?»,- он говорил это с таким серьезным видом, так сосредоточено, но, не отвлекаясь от газеты. Меня это тогда не насторожило. Наверно, зря. Вдруг я услышала это заразительный смех. Я тоже рассмеялась. Сквозь смех я сказала: «Ну, ты же не подумал, что я сейчас серьезно! Ха-ха-ха, я знаю, что ты меня спасешь ха-ха-ха». Он перестал смеяться, повернулся ко мне и просто улыбнулся. Он бросил газету на заднее сидение, стал гладить мою левую щеку. Затем Он наклонился ко мне и прижался лбом ко лбу: «Запомни, что бы ни случилось, что бы ни стряслось в этой чертовой жизни с тобой, со мной, с нами, я буду всегда рядом. Я обещаю. Я люблю тебя. И мне ничего не нужно. Просто сиди у меня в машине и кури. Смейся и думай о море. Я буду счастлив. Я и так счастлив, когда ты рядом. И я обещаю сделать счастливой тебя. Я сделаю для этого все. Я люблю тебя». Скорее всего, мне просто показалось, но тогда, на тот момент, сидя в машине и держа сигарету в руках, мне казалось, что Он плачет. Мне казалось, что я видела слезы в Его глазах. Искристые блестки его души. Он, наверно, самый лучший человек из всех, что мне встречались на жизненном пути. Он такой добрый, искренний. Он всегда был честен со мной. Он не позволял себе ничего грубого по отношению ко мне. Знаете, это было очень смешно: однажды мы пошли в кино, и пока Он ходил за попкорном, ко мне стали приставать какие-то хулиганы, я закричала. Услышав мой крик, Он немедленно вернулся и хорошенько объяснил этим хулиганам, как следует вести себя с девушками, одного парня Он избил до полусмерти. Мне потом еще долго приходилось оттирать кровь этого парнишки с Его кулака. И уже на самом фильме, во время жестокой сцены убийства, Он закрыл мне глаза и запретил смотреть, пока не закончится этот момент. А еще Он пел мне мою любимую песню, чтобы я не слышала, что происходит в это время на экране.
Мы ехали к моему морю. Дыхание с каждым пройденным километром становилось все тяжелее. Грудь наполнялась свинцом. Мне нечем было дышать. Я уже представляла,  как стою на обрыве и в миллионный раз перечитываю надпись. Мне чудился запах моего моря в салоне автомобиля. Я слышала, как шумят волны, как шепчутся о чем-то, я уже не слышала голоса диктора по радио. Я уже была наедине со своим морем.
Я вернулась домой поздно ночью. Родители уже спали. Утром они ничего не сказали, лишь спросили, не проголодалась ли я вчера. Я ответила, что Он меня покормил, тогда мама положила мне овсяную кашу и, наливая горячий какао, вымолвила лишь: «Хорошо!». Удивительная женщина. Она бывает такой жестокой в своей заботе. Такой пронзительной в своих безобидных словах. Бывает, что не хочется жить после «невинного» разговора с ней. Действительно, удивительная женщина. Но ведь это уже другой день, поэтому я расскажу о нем позже.
День пятый
Я пыталась поймать машину, но ни одна не останавливалась. Меня бесило то, что на улице было так тепло, все радовались этому чертову лету. Все ходили в шортах и легких футболках, грелись в солнце и не думали ни о чем, ни оком. Как же меня это бесило. Я лихорадочно трясла рукой. Мне хотелось поскорее добраться до того места, куда я собиралась поехать еще неделю назад. Никто не останавливался. Битый час я ждала хотя бы одну машину. И вот коричневатый «Cadillac Fleetwood» стал тормозить. Я посмотрела на небо, соединила ладони, как для молитвы, и произнесла губами «Господи, спасибо тебе!». Я подошла к машине и предложила достаточно значительную сумму для пятнадцатилетней девчонки. Водитель окинул меня недоверчивым взглядом, но открыл дверцу и сказал, что довезет в течение часа. Я обрадовалась и села. Это был самый потрясающий салон, в котором я когда-либо сидела до этого. Я долго сидела в тишине. Было видно, что водитель не настроен общаться. Я решилась спросить: «Я могу закурить?». Он сжал руль и, немного помолчав, ответил: «Тебе бы лучше об этом у своих родителей спросить! Какого черта ты куришь, будучи такой еще малолеткой?». Я немножко не ожидала такой реакции, поэтому спрятала сигареты в рюкзак. Опомнившись, я промолвила: «Возраст - всего лишь стереотип! И раз уж Вы согласились довезти меня до места, то ведите машину, а не читайте мне тут нравоучения о том, что мне следует делать и чего не следует делать в моем возрасте!». В машине затянулась многозначительная пауза. Я смотрела в окно и думала о том, что я уже не хочу никуда ехать, то есть я не хочу ехать туда, куда задумала. Мне бы сейчас очень хотелось поехать на море, а коптиться в этом гнилом городе. В этом задыхавшемся сажей сорняке. «Можешь покурить, да, и прости, что нагрубил. Не знаю, что это со мной. На работе проблемы»,- он закашлялся, когда произнес слово «работа». Я подумала, что это из-за дыма, ведь я как раз только закурила. Я сразу открыла окно, чтобы туда улетал дым. «Авы не курите»,- спросила я. После продолжительной паузы он ответил: « Нет, не имею такой привычки». Он некоторое время молчал, а потом внезапно выпалил: « Ты выглядишь очень несчастной, слишком несчастной для маленькой девочки. Твои глаза не блестят, прямо как у стариков. Ты очень странная. Все любят лето, а ты его терпеть не можешь, как я вижу!». Я с удивлением посмотрела на него: «Нет, вовсе нет, все не так, я люблю лето, очень люблю. Но не в городе. Все становятся лживо счастливыми, меня это угнетает. Это невыносимо видеть ненастоящие улыбки, плоские чувства радости и счастья. Это же бред». Впервые он отвлекся от дороги, посмотрел на меня как положено, с должным вниманием. Меня это обрадовало, я даже слегка улыбнулась, но только слегка. « - Ну, а чем тебя не устраивает идея о счастье? Какая разница, настоящее оно или нет. Ты ведь испытываешь положительные эмоции в любом случае. Да, они не такие мощные, как могли бы быть, если бы были настоящими, но положительный заряд никогда не помешает, особенно маленьким курящим девочкам. – Во-первых, я не маленькая, я вполне сформировавшаяся личность, я знаю, о чем говорю и знаю, что делаю. А во-вторых, поводу счастья. Знаете, идея о счастье очень туманна. Есть опасность потерять себя. Особенно, когда твое счастье есть туман. А туман есть иллюзия. Понимаете, не нужно бежать за счастьем. Оно всегда рядом. Просто нужно уметь его разглядеть. Туманное счастье - это не счастье вовсе, это ошибка. Это глупый поиск без результата. Это пустота. Пожалуйста, храните свое счастье, берегите его, всегда будьте рядом с ним. Даже самое маленькое свое счастье защищайте до последнего. Ибо однажды оно ярким сиянием озарит Вам правильный путь». И снова длительная пауза. Мы ехали в тишине уже несколько часов. Водитель совсем забыл о том, куда мне нужно было изначально, а я была только рада, что он сбился с прежнего пути. Мне нравилось ехать. Теплый ветер шуршал в моих волосах, я курила и думала о том, что я не хочу ехать домой. Я думала о том, что я не хочу, чтобы этот день кончался. Мне очень нравилось ехать и слушать ветер. Курить и думать про море. Уже было за десять вечера, когда я поняла, что водитель отвез меня далеко от города. «- Вы будете меня насиловать, да? – Почему ты так думаешь? – Ну, наверно, дело в том, что Вы везете меня по непонятной лесной дороге, опять - таки непонятно куда. Сразу же напрашиваются мысли об изнасиловании. Знаете, если вы оставите меня живой после изнасилования, то давайте вы наденете чехол, я за безопасную любовь (при этом я дернула ремень безопасности, который так и не пристегнула), это же будет мой первый раз, как-то неохота потом ходить со СПИД - ом или пузом. – Я не собирался тебя насиловать, по крайней мере, после слов о счастье. И убивать теперь тоже. Я хочу тебе кое-что показать. Думаю, что тебе должно понравиться. Тут немного осталось». Закончив говорить, он стал хохотать. У него был такой заразительный смех, что я тоже стала смеяться. Машина остановилась. «Это здесь»,- сказал он и вышел из машины. Обежав ее, он подошел к моей двери и открыл ее. Я вышла и вопросительно посмотрела на него. Он ничего не сказал, только изобразил указательным пальцем призыв к ожиданию. Я стала ждать. Он открыл багажник и достал оттуда одеяло. Затем постелил его на крыше автомобиля и помог мне забраться, при этом попросив, чтобы я закрыла глаза. Не знаю, почему, но я покорно выполняла его просьбы и приказания. Делала все так, как он мне говорил. Я легла на крышу и открыла глаза с его разрешения. Передо мной появился сказочный мир звезд. Бесконечность таких неощутимых огоньков. Я с восхищением смотрела на звезды. И подумала, что это другое море. Море звезд. Мы лежали так пару часов, а потом он промолвил: «Недавно я смотрел на звезды, и задался  вопросом о том, есть ли на свете люди, которые сейчас смотрят на то же небо, что и я. Которые видят то же небо, что и я. Есть ли на свете люди, которые смотрят на те же звезды, что и я, которые видят те же звезды, что и я.  Есть ли на свете человек, который смотрит на ту же звезду, что и я. Есть ли на свете хотя бы один человек, который видит ту же самую звезду, что и я, пусть не самую яркую и не самую красивую.  Я долго смотрел на звезды и подумал о том, есть ли на свете человек, который задает себе такие же вопросы. Я думал о том, есть ли в моей жизни люди, которые действительно стоят этих звезд, есть ли в моей жизни хотя бы один человек, который по-настоящему достоин этих звезд. Есть ли в моей жизни по-настоящему родной человек, который сейчас видит ту же самую звезду, что я. Я долго думал, но не нашел в памяти такого человека. А затем я подумал о том, есть ли в моей жизни люди, нет, хотя бы один человек, который, вглядываясь в эти звезды, думал бы обо мне, думал о том, что я стою этих звезд, что я их  достоин. И я не нашел в памяти такого человека. Тогда я подумал о том, насколько немы все те люди, которые считают меня достойным этих звезд, раз я не подумал о них. И насколько слеп и глух я, если, вглядываясь в это небо, я не вижу звезды, на которую сейчас смотрит самый родной мне человек, насколько глух, раз не услышал этого человека, насколько слеп, раз его не разглядел. А тебе пора уже домой, я думаю». Я слушала его слова и поняла, что у меня тоже нет такого человека, с которым мы бы видели одну и ту же звезду, пусть не самую яркую и не самую красивую. « - А сколько вам лет? – Мне тридцать три года. Залезай в машину и жди меня».
День шестой
Я проснулась от того, что мне в глаза светила белоснежность снега. Радио плохо ловило, и поэтому приходилось довольствоваться монотонным шипением и торопливыми словами диктора. Я открыла дверь машины. Да, я не ошиблась, это было оно, море. Это было мое море. Я выбежала из машины и понеслась к краю обрыва. Я постояла минуты две, а потом закричала, дико завопила от счастья и радости. Правда, у меня немного болела голова, но это было не страшно, когда рядом находилось мое море. Я кричала и не могла остановиться. Если вы что-то говорите о счастье, то знайте, что настоящее счастье это не тогда, когда ты думаешь, что хочется жить, а тогда, когда знаешь, что уже можно умереть, потому что ты стал самым счастливым на свете. Снова.
«Это мой тебе подарок на Новый Год. Я обещал подарить тебе нечто необычное, помнишь, когда мне пришлось уехать перед праздниками «на работу»?»,-он улыбнулся и погладил меня по голове. «- Это лучший подарок! Нет, первый подарок - это твой приезд, а второй подарок - море. Но ты же говорил, что дон его не добраться зимой. – Да, это так, но это же мой подарок тебе. А подарки не могут ждать хорошей погоды, они жаждут быть подаренным как можно скорее»,- мы рассмеялись. Я опять смотрела на свое море. Меня завораживал этот вид. Ощущение того, что я владею чем-то от природы свободным и диким. Море, оно живое, знаете ли. Когда смотришь на море, начинает казаться, что ты – маленький муравей. Что ты стоишь, а перед тобой сам бог. Он перед тобой, и ты ощущаешь его мощь. Море гордое, оно не умеет прощать, но оно справедливое в отличие от кого-либо из муравьев. Оно забирает души тех, кто этого достоин. И знаете, для меня было бы честью умереть в море. Это моя мечта. Не утопиться, а уснуть там навсегда. Однажды мне приснился сон, что я гуляла по саду. Была уже ночь, а Луна так ярко освещала сад. Вокруг росли очень красивые деревья. И вот мне захотелось посмотреть на небо, на Луну. И я  увидела небо, другое небо. Морское небо. Луной была не Луна, Луной был якорь. А звездами были не звезды, звездами были кольца серьги, браслеты, цепочки, потерянные за много лет в море.
«- Я знаю, чего ты хочешь! – Чего же я хочу? – Ты хочешь танцевать!»,- Он взял меня на руки и стал кружить. Я абсолютно не умела танцевать, но с Ним я действительно любила это занятие, потому Он мне всегда прощал Его оттоптанные ноги и мою полнейшую бездарность. Он был очень высокий, нет, не очень, я вру. Он был не больше метра семидесяти пяти, но Он так ловко уживался со своим ростом, что казался огромным и очень мощным. Мне очень повезло, что Он был у меня. « - Я замерзла, я хочу курить, опусти меня, пожалуйста. – Что-то случилось? Я что-то не так сделал? – Нет, с чего ты взял? Все прекрасно, я просто хочу курить. – Но я вижу, что что-то не так. Расскажи мне. Тебя выдают грустные мысли на лице. Ты нахмурилась. Ты так всегда делаешь, когда тебе что-то не нравится. – Скоро я опять пойду к врачу. Возможно, меня отправят не просто на консультации, а положат на лечение. Представляешь, с настоящими психами. Я буду жить с психами круглые сутки, ты можешь себе это представить? И отпусти же меня, наконец!»,-Он не отпускал, Он стиснул меня еще крепче, что мне стало даже немного больно, « - Да отпусти же меня, ты делаешь мне больно! – Прости, я не хотел». Он опустил меня на землю. Я закурила и стала продолжать: « Понимаешь, я буду одна среди неадекватных людей, которые не различают ночи и дня, которые мочатся под себя. Мне придется пить таблетки. Каждый день видеться со своим психиатром. Да он сам больной, понимаешь! Там не только шизофрения, там куча всяких трудно произносимых заболеваний с огромным количеством букв. Я этого не вынесу!». Он рассмеялся: «Ты насмотрелась разных фильмов, никто тебя не положит в психиатрическую лечебницу. К тому же я тебя спасу, если что, хорошо? Хотя я знаю, что это не понадобится, потому что никто тебя не отправит в психушку «к людям, которые мочатся под себя». Не бойся». Я посмотрела на Него. Несмотря на то, что Он был гораздо выше меня, я всегда смотрела на Него так, будто мы были одного роста. Он мне однажды сказал, что у меня очень пронзительный взгляд. Очень опасный и пугающий. Он сказал, что если бы можно было измерить силу взгляда, то любой счетчик сломался бы от огромного напряжения, которое посылал бы мой взгляд. Я Ему тогда не поверила, решила, что Он очередной раз шутит.
«Поехали домой.  Мне надо появиться там хотя бы раз, а то они опять будут волноваться за меня»,- я бросила сигарету и ушла в машину. Он шел за мной. В машине мы долго о чем-то беседовали, о чем-то простом, легком, неотягощенным мирскими проблемами и страхами. А потом мы заспорили. Я выигрывала каждый спор. То ли от того, что он просто не хотел продолжать спорить, то ли от того, что моя правота была абсолютна и непоколебима, я всегда побеждала. «Каждый рисует то, что может, каждый рисует так, как может. Это банальное заблуждение, что человек может рисовать только на бумаге кистью или ручкой. Это неправда. Человек рисует тем инструментом, которым он хорошо владеет, которым он владеет искусно. И если ты - убийца, то твой инструмент -пистолет. Твои холсты - люди. И не надо со мной спорить, я все равно права. А ты все равно рисуешь шедевры, за которые получаешь отличные деньги», - я ехала довольная собой, зная, что я в очередной раз победила в споре. И даже если это была победа за счет того, что Он мне поддался, я не чувствовала фальши, я знала, что моя победа настоящая.
Я сделала музыку громче и стала подпевать какой-то певице. Конечно, особыми музыкальными данными я не отличалась, но слух у меня был, поэтому мое пение вышло довольно-таки неплохим. Во всяком случае, Ему понравились. Песня закончилась очень быстро, так быстро, что я не успела распеться, поэтому я продолжила свое «выступление» и пела еще где-то час. Мужские партии мне удавались особенно хорошо. Я нарочно пела их мимо нот, что очень сильно радовало меня, а главное, Его. Мы уже приближались к городу. Его ненавистные черты стали вырисовываться из-за леса. Я очень любила этот город, но ненавидела его за то, что я там родилась, что там жили люди, которые ненавидели меня, которые жалели, что я появилась. Это только за одно я была действительно благодарна этому городу – за Него, зато, что я сейчас сидела в Его машине, курила сигареты и пела мимо нот. И мне очень жаль, что я Его не любила. Очень жаль.
Дома меня никто не ждал. Семья куда-то уехала, вероятно, к кому-то в гости. Я была этому только рада. Вообще у меня была очень странная семья, я ее не понимала. Они зачем-то изображали из себя любящих, понимающих. А сами были в действительности глубоко озабочены только своими проблемами, только тем, что щекотало их души. Меня это не обижало, нет, нисколько. Меня это бесило. Их дурацкий альтруизм доканывал меня. А все потому, что, в сущности, альтруизм есть самая мазохистская и уродливая форма эгоизма. Столько забот, столько дел ради того, чтобы какие-то зеваки не забыли упомянуть в своих сплетнях, какой ты славный, какой ты добрый, какой ты заботливый и работящий. Это глупо. Глупо стремиться к деньгам, глупо стремиться к похвале, к славе, когда за ними только пустота. Нет больше ничего. Только вакуум. Это бесцельная трата времени. Это раздача кусков своей души даже не беднякам, а ветру. Я презираю таких людей, особенно тогда, когда они заставляют меня быть такой же, как они. Но я научилась с ними бороться. И это случилось в другой день. Не сейчас и не сегодня, поэтому я расскажу об этом позже.
День седьмой
«- My sweet sixteen. Нравится? Как тебе живется, старушка? – Лучше тебя, я думаю. – У меня для тебя кое-что есть, старушка. Поехали. – Я наказана после того, что устроила на своем дне рожденья. Видимо, то, что я уронила салат оливье на мамин любимый ковер, было лишним. – Ты кинула салат на ковер, умница, а подробней об этом? –Давай не здесь, я не могу сейчас громко говорить. Здесь уши неподалеку шарятся.– Договорились, в машине все расскажешь. – В машине? Трубку повесил, ну и ладно»,- я посмотрела на телефонную трубку, издающую монотонное ауканье и показала язык.
Звонок в дверь. Отец пошел открывать. Я затаилась под дверью в свою комнату и стала подслушивать: « - Я забираю вашу дочь на прогулку, она давно не дышала свежим воздухом. Вы знаете, что я ее не трону, но могу нехило тронуть Вас, меня не останавливает то, что Вы ее отец. – Она останется дома, а ты можешь угрожать мне сколько угодно. Один звонок, и ты за решеткой. – Она Вам не позволит. Да и Вы никогда не решитесь, ибо знаете, чем это кончится. Она уже так делала и сделает опять. Она у нас смелая (Он рассмеялся, а мой отец лишь вздохнул со звуком последней безысходности). – Но я ее никуда не пущу». Я услышала грохот и немного испугалась. Должна признаться, я тогда очень испугалась, потому что я подумала, что Он убил отца. С одной стороны, меня это радовало, а с другой, церемония похорон, прочая дрянь. Зачем мне эта возня?
Дверь в мою комнату стала аккуратно открываться. Я отскочила от двери и сделала вид, что все это время я спала, тихо лежа у себя на кровати. « - Вставай, мы уходим. Мы идем праздновать две недели твоего шестнадцатилетия. Я уже все приготовил. Машина ждет нас внизу. – Но я же наказана. Мне нельзя выходить из дома. – Я поговорил с твоим отцом, пока ты спала, он тебя отпустил», - Он поднял меня на руки и понес в коридор. Он подал мне мое пальто и помог одеть сапоги. Отца нигде не было видно, хотя я и не переживала особо, надо признаться. Я побежала по лестнице сломя голову, я неслась, перепрыгивая через две-три ступеньки, как же я была рада своему спасению. Я быстро залезла в мою любимую машину и стала ждать Его. Я включила радио и стала рыться в Его «бардачке». Там всегда было много чего интересного: сигары, карты, старые духи, освежители воздуха для автомобиля, фотографии, маленький револьвер, журналы для мужчин. Я очень любила смотреть на этих стройных пышногрудых женщин и подставлять их фотографии к своей груди, а потом спрашивать у Него, идет ли мне пятый размер груди. Он ничего не отвечал, только смеялся. А еще Он никогда не позволял мне пользоваться пистолетом, Он сказал, что первый выстрел из пистолета, как первая сигарета,- неприятно, больно, противно, но хочется попробовать еще раз. Убедиться, что не вкусно. И ты пробуешь. Тебе уже не так противно. Ты пробуешь снова. Снова. И снова. И тебе уже не остановиться. Ты начинаешь убивать.
Он боялся, что я смогу кого-нибудь убить. Не то, чтобы Он был против этого, Он мне сказал, что это мне просто не идет, как и грудь пятого размера, а потом снова рассмеялся.
« - Куда мы едем? – Скоро ты все увидишь, терпение. Тебе должно понравиться!»,- Он посмотрел каким-то странным, несвойственным для Него взглядом. Я удивленно взглянула на него и закурила новую сигарету. Он мне показался тогда невероятно странным. Мы приехали к заброшенным аттракционам. Он вышел из машины, открыл мне дверь и подал руку. Я взяла его очень крепко за руку и с явным вопросом в глазах оглянула это место. День выдался морозным, поэтому на ржавых палых листьях лежал тонкий иней. У меня изо рта шел белоснежный пар. Я удивленно стала кружиться и озираться по сторонам. Это место мне определенно очень нравилось. Оно было своеобразное и одинокое. Чем-то напоминало мой подарок, мое море. Но здесь не было моря. Из-за деревьев торчало что-то ржавое, как листья. Я побежала в ту сторону и увидела колесо обозрения. « - Оно работает? Можно прокатиться? – Конечно, можно, сейчас я вес сделаю»,- Он пошел в кабину, десять минут что-то там делал. Производил какие-то странные манипуляции, выйдя, Он подошел к рычагу и сказал мне забираться. Я спросила, прокатится ли Он со мной, Он ответил, что сейчас меня догонит. Я села на сиденье, оно было ледяное. Он бежал ко мне. Моя кабина уже немного поднялась наверх. Он запрыгнул внутрь кабины и сильно расшатал ее, я немного испугалась. « Садись ко мне на колени, а то очень холодно, ты можешь отморозить себе попу, это не очень уж приятно. И вообще ты легко можешь замерзнуть. Ты и без того всегда очень холодная. Присаживайся»,- Он распахнул свое пальто. Я села, у него в объятьях действительно было безумно тепло. И безопасно. Чувствовалась уверенность, очень сильно. Будто я знала будущее. И знала, что оно будет счастливым. Только не знала, для кого. Не знала и не хотела знать. Колесо обозрения со скрипом двигалось. Мы все выше поднимались над землей. С каждой секундой открывался все более красочный вид. Седая осень рассыпалась над этим местом. Где-то вдалеке дымились трубы ненавистного мне города. Я увидела заброшенную церковь. Она меня немного смутила, но я быстро успокоилась, когда Он ткнул пальцем на озеро. Над озером стелился туман. Озеро становилось багряным от опускающегося на него заката. Завораживающее зрелище. Я была восхищена. Мы приближались уже к самой верхушке, я посмотрела вниз, и у меня немного закружилась голова, тогда я посмотрела вперед и встретилась с небом глазами. Мы смотри друг на друга несколько секунд, пока наша кабина была на самом верху. Мы были с небом на равных. На какой-то момент мне показалось, что оно даже поклонилось мне, но, наверно, только показалось. Мы стали спускаться. Колесо обозрения по-прежнему скрипело и вяло тянуло нас вниз к земле. Я все ждала, когда же оно остановится на полпути. Ждала, когда же придется героическим образом ползать по ледяному железу. Но обошлось, пока мы не достигли двух метров над землей. Именно там умерло колесо. Оно больше не двигалось. Только жалостно скрипело верхними кабинами. « Сейчас я спрыгну, а ты потом падай ко мне в руки, поняла?»,- Он спрыгнул и распростер руки, чтобы поймать меня. Я закрыла глаза и прыгнула. Своеобразный тест на доверие. Он ведь мог уйти кучу раз, пока я летела с закрытыми глазами. Но Он поймал меня. Я знала, что так и будет. Я открыла глаза: « Мы отлично отпраздновали две недели моего шестнадцатилетия». Я улыбнулась и побежала к машине, кружась при этом. В машине было так тепло и уютно. Я включила радио и закурила две сигареты, зная, что на этот раз Он не откажется от того, чтобы покурить со мной. Я не ошиблась. Он очень любил курить со мной в машине мои сигареты. И не важно, какие, главное, чтобы именно мои, именно в машине. Он любил мои сигареты, а я очень любила Его машину и до сих пор люблю. Я полюбила ее еще тогда, в первый день, когда мы только встретились. Но поняла я, что влюблена в машину гораздо позже, в другой день, о котором я обязательно напишу, но немного позже ,я вам обещаю.
День восьмой
Мне было так обидно. Я поссорилась с родителями в канун Нового года. Не самое лучшее время для ссоры даже с ними. И мне некому было позвонить. За то время, что я общалась с Ним, я разучилась дружить с другими людьми. Мне никто другой был не нужен. Меня все устраивало. Лучшие друзья книги и Он. Что может быть лучше? А сейчас Его нет. Он где-то кого-то убивает. Или уже убил. Он тоже кому-то испортил Новый год, как я. В этом мы с Ним очень похожи. Огромное количество вещей мы делаем синхронно. Почти всегда думаем об одном и том же, говорим одно и то же, заканчиваем друг за друга фразы, портим Новый год…
Я дождалась, пока пробьют куранты, я дождалась, пока все будет так, как надо для этих людей, которых мне приходится называть своей семьей. А потом я тихонько ушла из квартиры. Закрыла дверь и стала бродить. Мне даже не хотелось курить тогда, мне захотелось вжать в сидение Его машины и слушать музыку. Мне вспомнился тот день, когда мы познакомились. Мне захотелось тепла, того лета и  фальшивых чувств радости, а все потому, что сейчас вокруг меня все радовались по-настоящему. Петарды, салюты, все улыбаются, ненавистные мне людишки. Я искренне рада их счастью. Но мне так обидно, что никогда не видит чужой боли. Не хочет видеть, не признает ее, а она есть, она живет и кипит. Она взрослеет и крепнет с каждым днем. Это невыносимо. Я ушла из дома. Я взяла с собой книгу. Ушла на свои качели для начала. Читать не было желания и возможности. Я просто сидела на качелях и раскачивалась как можно сильнее. Я закрыла глаза и стала петь песни, которые стонали в моей душе на тот момент. Я сама истошно выла тогда на качелях. Люди шарахались меня. А я пела. Качалась на качелях и пела. Потом мне надоело. Я стала гулять по улицам. Нигде никого не было. Сначала. Приближаясь медленно, но верно к городу, я стала замечать, что количество людей  стало увеличиваться. Город начинал потихоньку оживать. Все, как и полагалась в Новом году. Я шла и видела смех и улыбки. И мне становилось еще горче. Я зарыдала. Поняв, что не вынесу еще хотя бы малейшей порции чужой радости, я свернула в сквер. Там было безлюдно и очень спокойно. Я села на скамейку. Буквально плюхнулась в снег. И решила, что мне не хватает сигареты в зубах для придачи более реалистичного образа хулиганки - бунтарки. Я сидела. Мне было  очень холодно и не хотелось ни о чем думать, хотелось уснуть и не просыпаться никогда. Я попробовала это сделать, но как только начала дремать, я почувствовала знакомый запах одеколона. Его запах. Еще не разучившись на тот момент верить в чудеса, я восторженно поднялась и открыла глаза в надежде, что увижу Его. Но это был не Он. Это был другой мужчина. Он шел с бутылкой пива. Шел ко мне. Он подошел. Между нами завязался разговор:
- А почему ты сидишь тут одна? Праздник ведь.
- А почему вы стоите и пьете тут один? Праздник ведь,- я постаралась быть как можно более жестокой.
- Мне не с кем праздновать.
- А мне есть с кем, я как раз жду этого самого, чтобы отправиться туда, куда мы запланировали. Вы мне мешаете.
- Ты никого не ждешь! Никто не придет. Я следил за тобой еще с того момента, когда ты пела на качелях песни.
- И что дальше?
- Ничего.
- Ну, вот и славно. Я Вас не задерживаю вовсе,- он меня раздражал. Мне сейчас больше всего хотелось оказаться в мягком салоне Его машины.
- Мне интересно, почему такая малышка убежала из дома в Новый год.
- Такая малышка не любит разговаривать с незнакомыми людьми. Тем более, когда они пьяны.
- Я не пьян. Я лишь немного выпил,- он усмехнулся.
- Это не имеет значения. В вашей крови алкоголь. Вы неадекватны. Оставьте меня, ради бога, - начинала злиться я.
- А чего бы тебе сейчас хотелось, - спросил он, подсаживаясь ко мне.
-Чтобы Вы ушли отсюда, и тем более, чтобы не садились рядом со мной.
- А чего еще тебе хочется? Ну, если представить, что меня нет сейчас рядом,- он пододвинулся ко мне чуть ближе и положил свою руку на спинку скамейки, а сам повернулся ко мне торсом.
- Я повторю, я хотела бы, чтобы Вы от меня отстали. Я хочу, чтобы Вы встали и ушли, - я пыталась подавить в себе гнев, у меня это неплохо получалось, учитывая то, что я впилась ногтями в кожу до крови.
- Ух, какие мы сердитые! Ты мне нравишься, люблю таких,- он ухмыльнулся и подсел ко мне еще ближе, а затем положил свою ладонь мне на колено.
- А можно выпить, - с милым выражением лица я указала на его жестяную банку, она оказалась даже не бутылкой, а обычной дешевкой.
- Конечно, моя сладкая, все, что прикажешь,- он с радостью протянул мне свое пиво.
- О, нет! Я, кажется, порезала губу об вот этот выступ, - я скорее стала искать платок, протягивая мужчине назад его жестянку.
- Это будет наш первый поцелуй,- он торжественно выпил содержимое своей банки. При этом он придвинулся еще ближе ко мне и стал эротично облизывать то место, где я пила. Он тоже порезался. Я еле сдерживала смех.
- Кстати, я забыла сказать, я больна СПИД-ом и умру в ближайшем месяце, как обещают мне врачи,- я мило улыбнулась.
- Что,- недоумевал он, - Что ты несешь, уродина,- завопил он, держась за порезанный язык. Он бросил вон бутылку, отскочил от меня и побежал куда подальше, при этом сплевывая и чистя рот снегом.
Меня очень насмешил этот пьяный Казанова. Я упала на скамейку и стала хохотать, а потом корчила его испуганное лицо. Я пролежала так несколько часов, а потом решила прогуляться, чтобы не окоченеть окончательно. Я гуляла еще очень долго, я не помню, как набрела на метро, не помню, как меня искали, я не помню, как меня нашли, я ничего этого не помню. Я помню только холод, одиночество и боль. Это три товарища, с которыми я справляла этот Новый год. Они славные ребята. Но только тогда, когда они не твои друзья. Не тогда, когда ты идешь с ними рука об руку и понимаешь, что у тебя нет выбора. А тогда, когда они друзья тех, кого ты ненавидишь. Я думала о Нем. Где Он, с кем. Все ли в порядке. Смог ли Он уйти с места преступления незамеченным или нет. Едет ли Он сейчас на нашей машине или тухнет в какой-нибудь областной тюрьме. Жив ли Он вообще или, может, его труп уже окоченел, как и мое тело. Было много вопросов, на которые я не имела ответа. Было много мыслей, которые я потеряла по дороге домой, которые я нарочно забыла, чтобы больше не возвращаться к ним и не отягощать себе душу. Я проснулась у себя в кровати. У меня был жар, и болела голова. В комнате было темно и пахло чем-то мерзким. Я посмотрела в окно и увидела серый кирпичный дом, с налипшими на него сосульками. Все окна, будто вымерли, несмотря на позднее время, везде было темно. Я прислушалась и ничего не услышала, кроме мучительно болезненной тишины. Я закрыла глаза и снова забылась сном. Когда я проснулась, был уже другой день, а восьмой день закончился, от него остался лишь жар и ненависть в глазах моих родителей. Но ненависть я увидела в другой день, о котором я напишу в другое время.
День девятый
Очень символично - первый день лета совпал с моим последним экзаменом. Я сдала его на «отлично». И сделала я это не потому, что я любила учиться, а потому, что не хотела, чтобы ко мне потом приставали родители. Мне так не хотелось с ними общаться. Хотелось даже осиротеть. Или наоборот умереть, хотя умирать было бы жалко, знаете ли. Жизнь, конечно, бесценная, то есть она ничего не стоит, но это не значит, что нужно ей раскидываться так направо и налево, нет, если дали дешевку, то выстави ее таким образом, чтобы она сияла светом сотни бриллиантов, хотя бы для тебя самого. Я старалась делать именно так.
Он заехал за мной на машине. Я вышла на улицу, и меня ослепило солнце. На улице было невыносимое пекло. А я как назло была одета совсем не по-летнему. Возможно, я была бунтаркой, жестокой, злой, но я никогда не была хамкой. Я могла себе позволить унизить человека, да, но я делала это с достоинством. Этого у меня не отнять. Так и на экзаменах. Я надела парадную форму. Белую блузу, пиджак, юбку чуть выше колена, туфли на небольшом каблуке. Убрала волосы в пучок. И сдала экзамен на высший балл. Все, как надо, с достоинством.
Он сказал мне, что я очень красивая. Спросил, как я сдала экзамен. А я лишь  улыбнулась, распустила волосы и закурила. « Поехали на море. Мне нужно посмотреть на него, я очень соскучилась», - я сказала это и стала снимать пиджак. Мне было очень душно.
Когда мы выехали за территорию промышленной части города, я открыла окно и высунула туда руки. Я стала петь, а потом просто рифмовать слова и накладывать их на очень нечеткий мотив. Мы ехали к морю. Уже совсем близко. Я чувствовала его мощь. Я знала, что вот- вот с ним увижусь. Со своим морем. Возможно, мне и казалось все это, но когда ты опьянен искренними чувствами, ты веришь всему и веришь всем. И я тоже верила. Я верила тому, что воздух стал чище, люди добрее, небо ниже, солнце ярче, и все это только из-за того, что я должна была уже совсем скоро увидеть море. Я была наркоманкой, моим наркотиком было море. Люди бывают зависимыми от иглы, от бутылки, от карт, я была зависима от моря. И моя зависимость не была следствием осознанного или неосознанного выбора. Моя зависимость родилась вместе со мной. Закричала со мной в первый раз в роддоме. Моя зависимость пила со мной материнское молоко. Моя зависимость засыпала вместе со мной под колыбельные песни. Моя зависимость росла вместе со мной. Моя зависимость была безусловной, как рефлексы, как любовь к моей маме, но только любовь атрофировалась, а зависимость осталась. Причем не только к морю.
И вот ветер бушевал в моих волосах, я высунулась из окна и ловила воздух руками. Закрыв глаза, я представила, какое оно сейчас, мое море. Эти прогулки были так редки, но так прекрасны. И каждый я приезжала к новому морю, не был они одной схожей детали в его облике и характере, лишь только мощь и сила. Машина стала тормозить, я открыла глаза и позволила воздуху врезаться внутрь моего тела. Запах моего моря стал проникать мне в душу, я закричала, это был возглас победы в борьбе, только я не знала, в какой. Солнце палило еще сильней. Поэтому я побежала вниз. К подножью обрыва. Он пошел за мной. Я сняла туфли и бежала босиком, колготки порвались, стрелки побежали до бедер. Увидев это, я рассмеялась. « - Что ты делаешь? – Я? Я хочу искупаться, пойдешь со мной? – Ты сума сошла? Но мне это нравится! Конечно, обязательно, давай, кто быстрее в воду!»,- Он стал снимать свои ботинки. А я уже стояла по колено в воде. « - Я тут подумала, что не буду раздеваться, ты же не против этого, правда? – Да я тоже не собирался раздеваться, мне же надо тебя победить! – Что?», - Он побежал в воду, создавая огромное количество брызг. Я погналась за ним, но поняла, что мне не успеть, поэтому я решила просто насладиться морем. Я вошла в воду по пояс, чувствуя, как ко мне прилипает белая блузка и рваные колготки. Я закрыла глаза, подняла голову к небу и прошептала: «Спасибо. Спасибо тебе за море. Спасибо тебе за Него. Спасибо. Море, разреши мне побыть с тобой. Я люблю тебя, море». Я опустила голову, открыла глаза и нырнула в свое море. Там под водой мне было очень спокойно. Я чувствовала себя в безопасности, в гармонии с собой и всем миром. Непередаваемое ощущение. Если вам приходилось испытывать это на себе, то знайте, вам необычайно повезло. Похожие чувства я испытывала, когда слушала любимые композиции. Ноги немели, в груди появлялась тяжесть, будто внутри тебя рождался другой человек - все твои мысли, переживания, твоя душа обретали вес. Они становились ощутимыми. Однажды я чуть не упала, а может, и упала, слушая любимую песню, до того сильным было это ощущение. Сейчас я испытывала то же самое. Вынырнув, я услышала Его голос. Он звал меня: «Ну, где ты там пропадаешь? Я тебя потерял, испугался, не утонула ты!». Я подплыла к нему и сказала: «В море нельзя утонуть, в море можно потеряться. А знаешь почему? Потому что там тишина. В море. И она манит к себе. Люди ныряют под воду и слушают тишину. Они пробуют ее на вкус. И она им нравится. Все это глупости сваливать вину в смертях людей на бури, цунами, нехватку воздуха. Это не так. На самом деле люди всегда могут выбраться из-под толщи воды, но, слыша эту прекрасную тишину, они не желают вернуться, они решают остаться, потому что гармония разливается по их венам с каждой секундой все сильней и сильней. Если ты мне не веришь, то нырни и послушай!». Он так и сделал. Когда Он не выплывал из воды на третью минуту, я испугалась, я подумала, что Он выбрал тишину. Я начала звать Его по имени, но Он, конечно же, не откликался. Я ныряла, но ничего не видела под водой. В очередной раз, когда я выплыла на поверхность, чтобы набрать в легкие воздуха, я увидела силуэт на скале. Это был Он. Я в ярости поплыла к Нему. Он стоял с усмешкой и смотрел, как я приближаюсь. «- Испугалась, что я утонул? (самоуверенно заявил Он) – Нет, испугалась, что ты услышал тишину раньше меня, только и всего». Я вышла из воды и направилась к машине. Мне было так противно и обидно из-за того, как Он поступил. Радовало только то, что мне теперь было не столь жарко. «Эй, ну, прости меня, не удалась шутка, мне просто было интересно, будешь ли ты переживать»,- Он неуклюже плелся за мной и, произнося эти слова, посмотрел на меня так, будто сам не знал, как так вышло. А потом развел руками и улыбнулся. Яне отвечала. Я пыталась подавить в себе ту злобу, которая начинала во мне закипать. Я долго думала, что Ему ответить на эту Его нелепую оправдательную речь и не могла найтись, что же Ему сказать. Я подошла к машине и достала оттуда сигарету. Я долго не могла зажечь ее - у меня очень сильно тряслись руки. До сих пор не знаю, из-за чего они так тряслись, то ли от того, что я была безумно зла, то ли от того, что я действительно очень сильно за Него испугалась тогда. Я подошла к нему очень близко и, ткнув указательным пальцем ему в лицо, стала говорить: « Ты мой друг. Мой единственный друг, кроме тебя, у меня нет ничего и никого. И такие шутки…Шутки?! Какие это шутки??? Ты мне рвешь  душу, когда делаешь так! Не смей так больше никогда поступать. Я умру, обещаю, что умру, ты понял? Засранец!». Первый раз в жизни я обозвала Его, раньше я и помыслить не могла о таком, но сегодня было можно, скажу я вам. А потом я начала плакать. Навзрыд. Он подошел и обнял меня, а я вместо того, чтобы оттолкнуть, вцепилась в Него со всей силы, что имела: «Пожалуйста, никогда меня не бросай, не смей умирать раньше меня, не смей. Не смей, слышишь? Не молчи! Говори со мной, мне надо слышать твой голос!». Я рыдала у него в объятьях и повторяла это снова и снова. А Он говорил, что любит меня, больше ничего. Я слышала Его голос, мне становилось легче. Но я все равно плакала и, крепко сжав в кулаках его мокрую рубашку, повторяла: «Никогда не бросай меня, никогда, не смей умирать раньше, не смей!».
Проснулась я уже в машине. Было темно. Играло радио, Он вел машину. Мы уже ехали по городу. Кое-где проглядывались загорающиеся фонари. На улицах было не очень много людей. Одежда была еще влажная. Хотя мне было тепло - Он накрыл меня одеялом, тем самым, на котором мы лежали, вглядываясь в небо тем летом. О нет, я поняла, что я лежала в мокрой одежде на кожаном сидении. Я подскочила. Он посмотрел на меня и улыбнулся: «Ничего страшного, с сидениями ничего не случится. Можешь не переживать. Поспи еще, если хочешь». Я повиновалась Его словам и уснула. У меня не было сил, этот день был слишком пестрым на впечатления. Я заснула в тот момент, как только мои веки соприкоснулись. Мне ничего не снилось. Сны вообще были для меня роскошью. Но если уж они соизволяли мне присниться, то они показывали мне настоящее шоу. Это уж точно. Пока я спала, Он ехал и думал о чем-то, о чем я не знаю. Он был не очень весел в последнее время. А я не обращала на это внимание. Очень зря. Видимо, что-то случилось, но я не придавала этому значения. Он слушал радио и смотрел на меня. Я это знаю. Всегда, когда Он смотрел на меня, мне было очень щекотно. Даже во сне. А Он мне потом рассказывал, что я улыбалась. Я ему, конечно, верила, даже тогда, когда он мне врал. А я и эту ложь считала за правду, потому что знала, что единственная причина, по которой Он врал, - это желание сохранить тот тонкий и очень хрупкий мирок, которые мы с Ним построили за это время. А пока я спокойно спала, не думая о том, что будет завтра, не думая вообще о том, что на свете есть что-то или кто-то, кроме дороги, машины и нас. О том, что есть что-то извне, я узнала, когда проснулась, а проснулась я уже в другой день, у Него дома, на Его кровати в мокрой парадной форме, но это все случилось потом, позже.
День  десятый
« - Как Вы меня нашли? – Можешь обращаться ко мне на «ты», я не буду против. – Хорошо, так, как ты меня нашел?– Это было не очень сложно. Не везде же живут такие взрослые маленькие девочки, правда? Такие девочки просто редкость в наше время. Их легко отыскать. Давай прогуляемся, а? – А почему мы не можем сесть в машину и поехать. Она мне очень понравилась в отличие от тебя. – Потому что машина хочет отдохнуть, она катала меня несколько дней без передышки. – Бедняжка. – Ну, пошли. – Пойдем»,- я медленно поплелась за ним. Надо сказать, что он мне с самого начала не понравился, еще тогда, когда я предлагала доехать до «нужного места» за очень большие деньги. И у меня даже возникало желание выйти из его машины, еще тогда, в день, когда мы познакомились, примерно неделю назад. Я не знаю, как он меня нашел, но я знаю одно, он был опасен. У него были дикие глаза, дикие серые глаза, которые проедали насквозь, видимо, поэтому он так редко смотрел в глаза. В общем, впечатление о нем вышло самое неудачное . Но я не могла никак понять, почему человек такой жестокий и грубый внешне, был так нежен и раним внутренне. Почему, говоря со мной о звездах, почему, думая о людях, ради которых он был бы готов на все, я видела блеск в его глазах. Блеск боли, отчаяния и в то же время надежды. Его глаза блестели, а мои нет. И я ему завидовала, именно поэтому он мне не нравился. Я чувствовала, что он был очень гадким человеком, невыносимым, злым, но с теми, кто этого заслуживает. И я не понимала, почему он не был так груб со мной, почему перестал быть жестоким в тот день в машине, ведь и я это заслуживаю. Наверно, даже больше, чем многие другие люди, которые стали жертвами его жестокости. Я еще не знала, что есть его жестокость, мне предстояло это выяснить. И мне было это интересно. Но я не знала, о чем с ним говорить. Я не знала, как отвечать на его вопросы, и какие вопросы задавать самой .Некоторое время я просто шла с опущенной головой, погрузившись в раздумья о том, кто он, что он за человек с двуличными глазами.
« - Как думаете, то есть думаешь, где находится душа? – Хм, ну, я не буду актуален – душа находится где-то в груди. Возможно, чуть выше сердца. Я вообще раньше не задумывался над этим вопросом. Ведь в груди болит, когда ты переживаешь, плачешь, смеешься, влюбляешься. Хотя я не знаю, как там играет мозг и гормоны с нашим разумом. – Да? А я думала, что душа находится в ребрах –В смысле? – Ну, в ребрах. В каждой косточке. Или в позвоночнике, в самом центре. Хотя нет, я думаю, что душа находится в мизинцах. -Да, и поэтому мы все время их оттопыриваем, когда пьем чай или кофе. – Нет, я о мизинцах на ногах. Ведь мы никогда не двигаем ими, они спрятались там, с краю. Не двигаются, не участвуют в деятельности, а без них как-то не комфортно», - он посмотрел на мои ноги. Я тогда была в босоножках. Он рассмеялся и сказал, что у меня большая и красивая душа. А я сказала, что ломала мизинец в детстве.
Мы шли и разговаривали с ним. Так продолжалось бы вечно, если бы прогуливаясь по парку, мы не наткнулись на моих родителей. Они были до безумия возмущены тем, что я так поздно прогуливаюсь с малознакомым человеком, да еще и с взрослым мужчиной. На это я им ответила, что гораздо опаснее неопытные, безмозглые мальчишки, которые ничего не смыслят в отношениях с женщинами и девушками и думают лишь о том, куда можно пристроить свой еще пока мало изученный ими же агрегат. Мои родители в очередной раз опешили, а отец даже немного покраснел, видимо, мои слова попали в цель. За пятнадцать лет, что я жила с ними, они так и не смогли привыкнуть к тому, что я была на порядок, а то и два, умнее, нет, разумнее, чем они. Они не могли себе вообразить, что их заезженные истины и стереотипное мышление уступает даже обезьянам в логичности и правильности. Воспользовавшись, паузой, во время которой мои достопочтенные родители переваривали вышесказанное мной, я уложила на них новую порцию «пищи». Я сказала им о том, что им вовсе нечего бояться, этот мой «малознакомый человек» ни в коем случае не домогается и не имеет даже мысли об этом, а напротив, он спас меня недавно от насильника, он заступился за меня, защитил, хотя совсем меня не знал. Я рассказывала так описательно и так убедительно, что родители поверили. Они смотрели с огромным уважением на моего нового друга, они видели в нем героя, пока я продолжала врать все больше и глубже, не понимая, зачем я покрываю человека, который мне так не нравится.
Окончив свою красочную речь, я сказала, что очень устала и хочу спать. Родители предложили подвезти меня до дома, но я ответила, что предпочту остаться с Ним, ведь это так некрасиво оставлять друга одного. Родители, конечно же, согласились со мной и со спокойной душой отправили меня восвояси. Несколько минут мы шли с Ним в полной тишине. Шли. И думали об одном и том же. Мы оба не могли понять, почему я только что соврала родителям. И почему соврала именно это. Мы думали о том, что это ситуация объединила нас, может, даже крепче, чем кровавые клятвы и экстремальные ситуации. Мы думали о том, почему я назвала Его другом. Я сама мучилась этим вопросом. Я мучилась еще долгое время. Еще многие ночи напролет я проводила без сна, лишь думая о том, кто Он, мой новый друг.
Он посмотрел на меня, задавая вопрос, Он ничего не говорил. Это и не было нужно. Теперь мы умели читать мысли друг друга, теперь мы обладали своей уникальной связью, которая скрепляла нас крепче физических уз, крепче общепринятых эталонов силы. Мы стали чем-то родным, чем-то единым. И я не могла никак понять, почему. Почему именно Он, почему именно сейчас, почему наше объединение произошло именно при таких обстоятельствах, а не как-то иначе, не так, как это обычно бывает. Почему на меня действительно никто не нападал, почему я поверила в свою ложь, почему я была так уверена, что Он такой замечательный. Все эти вопросы калейдоскопом крутились в моей голове. Они мешали мне дышать. Я не знала, что делать. И Он не знал. Мы шли, не разговаривая. Мы думали слишком громко, слова были уже не нужны. Они потеряли силу и ценность. Они потеряли свою первостепенную задачу. Они стали тлеть и рушиться, точно так же, как только что разрушился мой старый и одинокий мир. Его мир тоже разрушился. Нет, его мир остался, разрушился Он. Мне больше не надо было что-либо узнавать. Мне было все равно. В один миг я поняла, что это мой человек, что это единственный на свете человек, который видит во мне равного себе, который видит во мне не девушку, не женщину, не сына, не дочь, не брата, не мать, не врага, а человека, друга. И я не боялась своей лжи, я не боялась того, что это все моя же выдумка, в которую я так легко поверила. Но мне все же требовалось понять, почему я поверила. И меня осенило: дело в том, что Он и был тем самым героем, Он спас меня, сам того не зная, только не от тех насильников, которые надругаются над телом. Он спас меня от тех, кто надругается над душой. Моя ложь в итоге оказалась неосознанной правдой. Правдой, которую я сама себе придумала и которая не была беспочвенной фантазией. Эту правду можно было осознать на ощупь, на вкус, на цвет, на запах, на слух. Этой правдой был Он. Больше я не испытывала к Нему никаких негативных эмоций и чувств, я полюбила Его за несколько секунд, но только не так, как хотелось бы в итоге Его любить. Я полюбила Его по-детски, по-ребячьи, со всей той нежностью и преданностью, с которой любят щенки и малыши. Он пробудил во мне то, что давно устало томиться под толщей человеческого бесчеловечья. Я Его любила не той любовью, но это я уже поняла в другой день, о котором я расскажу позже, а пока я возвращалась с Ним домой.
Я взяла Его за руку. Я закрепила наш союз. Мы шли и молчали. А на небе стали сиять звезды. Сейчас мы с Ним смотрели на одно и то же небо. Сейчас мы с Ним видели одно и то же небо. Мы смотрели на одни и те же звезды. Мы видели одни и те же звезды. Мы смотрели с Ним на одну и ту же звезду. Мы с Ним видели одну и ту же звезду. Пусть даже не самую яркую и не самую красивую. Мы смотрели на звезды и думали об одном и том же. Мы думали о том, что ощущаем сейчас одно и то же. Мы думали о том, что каждый из нас по-настоящему стоит этих звезд. Мы думали о том, что каждый из нас их действительно достоин. Мы думали о том, что сейчас смотрим на одну и ту же звезду. Видим одну и ту же звезду. И эта звезда кажется нам самой яркой и самой красивой. Мы подумали, что отыскали друг друга в памяти. И затем мы подумали о том, что теперь, когда мы будем вглядываться в эти звезды, мы будем думать друг о друге. Мы будем считать друг друга действительно стоящими этих звезд. По-настоящему их достойными. И, наконец, мы подумали о том, что теперь мы не немы, мы не глухи и не слепы, раз смогли сказать друг о друге, услышать друг друга и друг друга разглядеть.
Весь остаток ночи я провела без сна. Я думала о Нем. Я благодарила бога за то, что он подарил мне ту поезду, подарил мне звезды и небо. Подарил мне меня и подарил мне Его. В эту ночь я впервые за много лет по-настоящему улыбнулась, искренне, как улыбаются все дети. И теперь мне осталось узнать только одно, кто Он, мой друг. И я узнала. Случилось это совсем скоро, даже слишком. Но это все случилось в другой день, в другое время, я расскажу об этом немного позже, когда настанет тот самый другой день. Но в эту ночь я думала лишь о Нем. А еще я думала о том, что думает Он. Мне было интересно, где Он живет, какую слушает музыку, какие читает книги, какое пьет вино, какие сигары курит. Мне было интересно узнать, какой Его любимый цвет, какой напиток Он любит пить, когда идет дождь. Мне хотелось знать, любит ли Он вообще дождь, любит ли снег, верит ли в чудеса. Знает ли Он, что в радуге восемь цветов, а не семь и что все облака зеленого цвета с фиолетовой проседью, а не приторно белые, как принято считать. Знает ли Он, что мысли - это человечки в безразмерных пиджаках, которые прячут в этих пиджаках картинки спланированного будущего. Знает ли Он, что ночью, когда мы спим, нам на глаза садятся человечки и начинают работать, рисуя нам красочные сны. А иногда они играют в догонялки ,прям на веках. Мне было очень интересно, знает ли он о том, что глаза слипаются из-за того, что эти человечки по неаккуратности своей проливают краску для рисования снов. Мне было это важно. Я думала только об этом. И том, что сегодня я попала в другой мир, в свою страну чудес, в свою сказку.
День одиннадцатый
« - Ну, как сходила? – Отлично! Этот странный доктор сказал, что у меня необыкновенное мышление, что у меня, у меня, у меня, черт возьми, как же он сказал? В общем, смысл заключается в том, что мой разум, как горная складчатость. Таит в себе много секретов и неизвестных величин. Что-то в этом роде. Мне вот только одно интересно: он так всем говорит? Всегда? Это у него заготовленная фраза для каждого пациента? Или он все же импровизирует? – Не будь так жестока к людям. Ты же знаешь, что они – всего-навсего тряпичные куклы в руках таких, как мы. – Таких, как ты, я прошу заметить. – Хорошо, таких, как я. Но ведь ты и сама знаешь, как прекрасно умеешь манипулировать людьми. Не удивлюсь, если ты доведешь своего психиатра до ручки. – Сейчас это моя цель! – Тем более»,- мы засмеялись. Я взяла сигарету. Я не знала, что это за день выдался сегодня. Было жутковато, мне совсем не нравилось, что я хожу в психиатрическую лечебницу на консультации по поводу моего душевного здоровья к кому-то сомнительному врачу. После того, как я стала ходить к нему, я стала чувствовать некое опустошение. После каждого раза, когда мне приходилось общаться с этим врачом, я превращалась в выжатый лимон. Он сразу это заметил, Он сразу сказал, чтобы я завязывала, еще после первого занятия. Но у меня не было выбора. Мама заставила меня пойти лечиться. Она считала меня больной. Поэтому и не любила. Искренне жалела – да, но не любила никогда. После того, как я поняла, что из меня высасывают жизнь, мне показалось, что пора бы уже что-то предпринять. Тогда я прибегла к банальному выкачиванию энергии из других людей. Я стала издеваться над своим психиатром. Он был славный дяденька. Возможно, даже неплохой человек, но ужаснейший врач. Вообще мое отношение к врачам было довольно-таки предвзятым. Я с детства не любила белые халаты и запах медицинских бинтов. Но этот врач - психиатр был куда ужаснее запаха бинтов, уколов и всего подобного. Он был черной дырой, свалкой. Знаете, он, вроде, говорил по делу, но нес невнятную чушь. Он, вроде, шутил смешно, но только для узкого круга лиц, очень узкого - для себя самого. Он, вроде, был добрым и ласковым по отношению к своим молодым пациентам, но при этом позволил себе наорать на незнакомого мальчишку, проезжающего мимо него на велосипеде и нечаянно облившего врача водой из лужи подтаявшего снега. Случилось это прям на моих глазах. Я как раз выходила из клиники. Врач шел впереди и тут все и произошло. Неприятно, знаете ли, наблюдать, как человек, который помогает тебе справляться с душевным кризисом, орет на маленького мальчика.
Я не хотела думать о лечебнице. Я хотела думать о чем-нибудь более приятном, например, о море. Но сейчас моря не было рядом, мы были где-то поодаль, где непередаваемо далеко друг от друга. Я скучала. Я безумно скучала и ждала ближайшей встречи с ним. Я знала, что у меня это не скоро выйдет. И наше свидание пока было запланировано лишь на весну, но я все же теплила в душе веру о том, что мы встретимся гораздо раньше. Я верила. Я не любила надежду и до сих пор ее не люблю. Дело в том, что надежда – это самая отвратительная вещь, которая может приключиться с человеком. Я даю вам честное слово, что лучше остаться без ноги, чем надеяться, когда в этом уже нет никакого смысла. Надежда любит предавать людей. Любит отнимать то, чего они добивались долгое время трудом и потом, не покладая рук, не жалея сил. Надежда любит задрать юбку повыше и показать все свои прелести. Надежда любит раздвинуть ноги пошире и поманить любого в свои объятья. И ты идешь, безвольно подчиняясь ее призывам. И в самый ответственный момент, когда ты перестаешь защищаться, когда ты раздеваешься и полностью отдаешься ее власти, она с хохотом сбегает. При этом она умудряется рассказать всем и каждому, какой ты смешной и неуклюжий. Какой ты наивный болван и как тебя легко одурачить. Ну не сука ли?
Это был очень странный январь. Это был очень странный день. Шел дождь. Я была очень счастлива, потому что я безумно любила дождь. Но сам факт того, что дождь пошел в январе немного удивлял. Началась весна. Все стало таять, на градуснике четко устоялся плюс. Сосульки с грохотом шуршали по водосточным трубам. Повсюду хлюпала каша мокрого земляного снега. В общем, все как положено весной в январе. Эта погода завораживала, но вместе с тем и пугала. Как бы то ни было, но готовый ко всему разум не может остановить тело, которое всегда жило, живет и будет жить по своему распорядку, по своему принципу, по своей системе. Ее не изменить. Ее можно только расстроить, сломать, убить, но изменить нельзя. Система останется собой от самого начала до самого конца. Она может трансформироваться, но при этом она все равно останется такой же, как и прежде, по своей структуре. Разум понимал, что это всего лишь маленький сбой в природе, всего-навсего опечатка в летописи времен года. Все это было ясно, но организм уже почувствовал весну и он потребовал моря. Честно сказать, я не знала, что мне делать. Я смотрела на фотографию, которую Он мне подарил, но это уже не спасало. Хотелось большего. Хотелось видеть и слышать. Хотелось ощущать. Хотелось ощущать каждой клетки кожи, что перед тобой бушует море, бушует сила и жизнь самой природы. Воплощение невиданной красоты, готовое смести все с лица земли. Таким я видела свое море. Свой подарок. Свою божественную собственность.
«- Может, съездим на море? – Нет, не  получится, прости. – Но как? Почему подарок может быть подарен, а не море съездить нельзя? Ты же отвозил меня тогда, почему сейчас нельзя. – Нет повода. –Мое желание. Чем не повод? – Ты не поняла, я готов всегда исполнить любое твое желание. И старательно пытаюсь этим заниматься. У тебя нет повода туда ехать. Замечала ли ты, какой ты становишься на море? Видела ли ты свои глаза, свое лицо, свое тело? А я видел. Я видел, во что ты превращаешься там. Ты перестаешь быть собой. Ты, как то самое море. Позволяешь себе выходить из берегов и топить все прилежащие территории. Ты не видишь грани. Ты выходишь за рамки дозволенного. Ты становишься похожей…похожей на меня…»,- Он отвел взгляд и достал сигарету. «- Что ты хочешь этим сказать? Разве это плохо? Я очень хочу быть похожей на тебя! Ты же такой идеальный, ты же совершенный! Мне всегда недоставало твоей стойкости, спокойствия, выдержки. Да, я не спускалась до хамства, но я внутренне кипела, возгоралась, как факел. А ты умеешь вовремя абстрагироваться, я завидую тебе, я хочу быть такой, как ты! – Нет! Это исключено! Когда ты находишься рядом с морем, ты чувствуешь его силы. Вы, будто на равных, это не объяснишь словами, это надо видеть. И я видел. Ты становишься прекрасной, когда мы уже уезжаем от моря, а на самом море ты будто впадаешь в транс, ты не слышишь меня, не видишь! – Да нет же! Все не так. Я чувствую умиротворение и покой на море. Я расслабляюсь, это лучше алкоголя или сигарет. – Ты становишься похожей на меня перед убийством. Мне страшно, я боюсь, что из-за меня ты станешь извергом. – Ну и дурной же ты! Со мной-то ты не изверг. Со мной ты самый добрый и нежный!»,- я подошла к Нему и крепко-крепко обняла, как это делают маленькие дети, когда их просишь показать, как сильно они тебя любят.
Мне уже не хотелось на море. Мне хотелось говорить. Говорить с Ним. Неважно о чем, главное, говорить. Знаете, почему мне так нравилось с Ним общаться? Все дело в том, что мы друг друга понимали по-настоящему. Мы любили одни и те же вещи. Темы для разговора появлялись сами собой. Из воздуха. Они накапливались в атмосфере и в виде обильных осадков падали в наши головы. Мы могли разговаривать часами об одном и том же. Или на оборот о чем-то кардинально разном. Мы могли заниматься какой-нибудь ерундой, а могли вполне серьезно заговорить о смысле жизни. Ведь жизнь она такая, жизнь. Мы разговаривали и пришли к выводу, что у жизни смысла нет. И вообще нет никакой нужды искать во всем смысл, а тем более в жизни. Свое внимание нужно уделять тем вещам, которые заставляют тебя задуматься, если кто-то или что-то не заставляет тебя задумываться, не наводит тебя на какие-либо мысли, то это пустышка, на которую не стоит тратить свое драгоценное время. Если, почитав книгу, услышав песню по радио, увидев фильм, у тебя не появляется желания что-то поменять, что-то сделать или разрушить, если у тебя не возникло желания подумать и задуматься, то ты потратил свое время зря. Ты бесполезно потратил на ненужную вещь свой не возобновляемый ресурс. А жизнь прекрасно справляется со своей задачей, она заставляет нас думать, постоянно, лихорадочно. Она ставит нас в разные ситуации, после или вовремя которых приходится задумываться. Жизнь постоянно нас чему-то учит, что-то пытается показать, доказать. А смысла в этом нет, идея есть, цель есть, а смысла нет. Это, как деление на ноль. Теоретически его выполнить можно, но в этом нет никакого смысла. Можно жить, стараться, пытаться добиться чего-то и добиваться, но в итоге все твои старания разделит на ноль смерть. Она заберет у тебя все, что ты копил всю жизнь. Отнимет близких, родных, друзей, знакомых, наконец, даже врагов отнимет. И ты не сможешь ничего сделать. Ты не сможешь ей противостоять, потому что она в сущности ничто, ноль, на который делить нельзя по правилам арифметики. Но ведь каждый втихаря хоть раз попробовал это сделать. Каждый попытался совершить чудо и заново открыть Америку. Но не выходило. Одно я знаю точно: после смерти не так уж все и плохо, в противном случае, оттуда бы бежали к нам сюда назад.
Мы поехали с Ним на метро. Почему-то мы решили, что поехать на другом транспорте будет лучше способом сменить обстановку. К тому моменту, когда мы спускались по эскалатору, было уже больше девяти часов вечера, сейчас я уже не помню, что тогда нас так сильно задержало, но домой я вернулась очень поздно, это уж точно. Я помню, как мы ехали в полупустом вагоне. Шептали друг другу на ухо всякие глупости о том, как надо или не надо говорить. Мы спорили о том, кто удачливее, люди со щербинкой или с близко расположенным друг к другу зубами. Так как у меня зубы были далеко не со щербинкой, мы заключили, что удачливее, конечно, вторые. Но чтобы не обижать первых, мы решили наградить людей со щербинкой разного рода качествами, такими, как доброта, вежливость, артистичность, красота, острый ум. А вообще нам было искренне плевать, кто более везучий, а все потому, что Он заключил так: «более везучий тот, кто всю жизнь прожил со здоровыми зубами, а еще тот, кому эти самые зубы не повыбивали. Вот эти люди истинные везунчики, поверь мне». И я в очередной раз поверила. Я же Ему всегда верила. Не могла не верить. Мы ехали очень долго. В итоге я даже уснула. Я спала, положив голову Ему на плечо и спрятав руки в Его кармане. Я не помню, как долго я спала, но проснувшись, я поняла, что мы давно уже приехали, более того, я лежала в своей кровати. Родители уехали к кому-то в гости, поэтому никто не мог быть против того, что Он находился тут со мной. За  все это время мои родители успели влюбиться, возненавидеть и от всей души начать бояться моего друга. Причин для этого была масса, но я расскажу об этом чуть позже, а пока я проснулась в своей комнате. Горел ночник. Он сидел в моем любимом кожаном кресле и дремал. Я на цыпочках подошла к Нему и укрыла пледом. А потом минут десять стояла и любовалась тем, как красиво Он, наверно, даже самый злобный и кровожадный убийца будет похож на ангела во сне, хотя я в прочем не встречалась ни с первыми, ни со вторыми. Его я не считала убийцей, нет, Он не был таким, по крайне мере, не со мной. И этого мне было достаточно, чтобы знать, что Он лучший и добрейший человек из всех, что встречались мне на моем жизненном пути. Он тихо спал в моем любимом кресле, а я на это любовалась. Говорят, что вечно можно смотреть на огонь и воду, нет, вечно можно смотреть на сон любимого человека или лучшего друга, или любимого лучшего друга. Мой друг не мог быть убийцей. И если бы меня спросили, убийца ли мой друг, я бы ответила, что нет, я бы знала только один этот ответ. Мне было абсолютно плевать, кто Он был, когда находился с другими людьми, скольких Он уже порешил. Сколько литров крови на Его руках. И можно ли наполнить озеро слезами тех, кто горюет об убитых. Я всего этого не знала и не хотела знать, потому что мне была известна другая истина. Он меня любит. И этого достаточно, чтобы простить Ему половину Его грехов, а вторую половину Ему можно простить за то, что Он умеет быть настоящим другом, не какой-нибудь продажной собачонкой, а настоящим мужчиной, настоящим человеком. На самом деле стоит приглядеться повнимательнее, чтобы вы увидеть, сколько в действительности убийц среди нас. Для того, чтобы убить равного тебе, не обязательно иметь заряженный пистолет, можно просто быть подлым и скользким типчиком.
Он проснулся уже на следующий день и о том, что случилось дальше, я расскажу потом, чуть позже, обещаю.
День двенадцатый
« - Хочешь, я тебе что-нибудь расскажу? Ну, хочешь? Скажи, что хочешь? Правда, хочешь? – Конечно, хочу, рассказывай, жемчужинка! – Это история про девочку, которая нашла секрет успеха. – Звучит как-то не очень сказочно. – А это и не сказка. С чего ты взял, что это сказка? Это страшная история. – Ну, в таком случае это меняет дело, рассказывай скорее, я заинтригован до невозможности. – Жила-была девочка. Она была очень красивой и умной. В нее влюблялись всякие там мальчики, парни, мужчины, даже девочки влюблялись. И вот однажды она тоже влюбился. Влюбилась в незнакомца, которого видела всего один раз в своей жизни. Она увидела его лишь однажды, а потом он исчез, украв ее сердце. Эта девочка практически не разговаривала с тем юношей, но она влюбилась в него по-настоящему. Вот так запросто. В осенний день она потеряла свое сердце. Она долго горевала. И вот однажды, убираясь в комнате, она нашла маленький лепесток розы. Девочка держала лепесток на ладони и думала о том, что он очень похож на сердечко, на маленькое такое сердечко. Прямо, как ее собственное, такое нежное, хрупкое и уже завядшее. Она вспомнила тот осенний день и заплакала. Потом она взяла маленькую белую коробочку, в которой должно было храниться ожерелье и кольцо, и положила туда этот лепесток. Затем она взяла фиолетовый фломастер и написала там, в этой коробочке: «Я люблю тебя. Всегда твоя М.М.». Девочка закрыла коробочку белой крышкой с белоснежным бантиком. Она нашла шкатулку и спрятала туда эту коробочку со своим сердцем. Затем посмотрела в зеркальце и вытерла последние слезы на своих глазах. Это зеркало она тоже положила в шкатулку. И, наконец, заканчивая уборку, девочка наткнулась на камень, который давным-давно казался ей похожим на сердце. Она посмотрела на него и подумала о том, что ни на какое сердце этот камень не похож. И все же спрятала его в той же шкатулке, вместе со своим сердечком и зеркальцем. Закрыв шкатулку, девочка произнесла: «Отныне никто не посмеет причинить ей боль. Никто не сможет отнять ее сердце, ее сердце спрятано и хранится, ожидая конца. Отныне она больше не будет плакать, ибо ее слезы спрятаны в зеркале, которое она похоронила рядом со своим сердцем. И, наконец, она больше никогда не будет чувствовать боли, ибо она похоронила свою любовь. Никто больше не кинет в нее камень, и она тоже не сможет ни в кого его кинуть». С тех пор девочка была счастлива, стала богатой и знаменитой. А потом спокойно умерла в окружении верных поданных. Аминь. – Какая странная у тебя история. – Почему? – Потому что страшная! – Почему? – Потому что жизненная. –Почему? – Потому что мне кажется, что я встречал эту девочку когда-то – И правда, жутковато!», я рассмеялась и закурила. Мы ехали ко мне домой. Потому что мне было очень плохо. Я чувствовала, как у меня медленно поднималась температура, пронизывая кости, наполняя ядом кровь и мышцы, которых и без того было очень - очень мало. Я заболела. Подцепила где-то эту мучительно противную простуду. Горло болело, из носа текло в два ручья. Все как полагается.
Дома опять никого не было. Вообще это было что-то из разряда фантастики, когда  все члены собирались вместе дома. Как правило, дом пустовал. Наша семья была разделена на секторы, на блоки. Первым блоком были мои родители, вцепившись друг другу в глотки, они походили на довольно-таки милую и любящую семейную пару. На милых и заботливых родителей. Вторым блоком была я, одиночка, злая, дикая, чуждая их навязчивой и фальшивой любви. Я не понимала, как можно быть вместе и так сильно друг друга ненавидеть. Понимаете, мои родители не относились к той категории супружеских пар, которые после ссоры переходили к бурному примирению или любили друг друга после, как собственно и вовремя, этого примирения все сильней и сильней. Как раз наоборот. Они ненавидели друг друга все больше с каждым разом, все чаще я замечала ледышки в их глазах и действиях. Третьим блоком был мой брат и сестра. Сестра была младшей, а брат - старшим. Но они держались вместе. Сестра и брат всегда синхронно развивались, дышали, жили, несмотря на то, что брат был старше меня на пять лет, а сестру на все тринадцать. Он был полнейшим придурком. Сестра тоже. Я их терпеть не могла. Они никогда не понимали порывов моей души, никогда не понимали моей безвозмездной заботы и нежности. Они не понимали, а я перестала быть нежной. Мне было тяжело с ними жить, со всеми ними. Эти два блока шли против меня, хоть на какое-то время, объединяясь, а я все время оставалась одна. Иногда я чувствовала себя ненужной старухой, которая занимает не свое место в доме. Будто мое место на кладбище. Возможно, в чем-то я права. Мое место точно не в этом идиотском  доме. Но что поделать, семью не выбираешь. И я приезжала каждый вечер домой – в свое добровольное заключение в одиночестве. Моя комната была очень холодной, всегда. Даже в самый знойный день. Обои были такие спокойные, такие нежно-зеленые. Одинокие, как и я. Мне было шестнадцать лет, а я до сих пор делала под столом домики и пряталась там, когда мне было уже совсем невыносимо больно понимать, что я в аду. Я пряталась в этой тесной коморке и чувствовала себе в безопасности. Я знала, что никто меня здесь не тронет, никто не сможет достать меня. Там я прятала самые дорогие мне вещи, в небольшом напольном ящике, который имел девять одинаковых горизонтальных отсеков. Именно в этих девяти отсеках лежали мои настоящие сокровища: фенечки от дорогих мне людей, записки с признаниями в любви, ржавый измеритель влажности воздуха, сломанные циркули, бантики, коробочки, кольца, браслеты, кулоны, ожерелья, любимые ручки, в которых уже закончилась паста, мази, лаки, маленькие рисунки и мои стихи на туалетной бумаге. Там много еще сокровищ лежало, но слишком долго все перечислять.
В моей комнате можно было говорить только шепотом - это было моим правилом. В моей комнате можно было лишь громко хохотать - это было моим правилом. В моей комнате можно было думать только правильные мысли - это было моим правилом. В моей комнате не могли находиться более двух людей - это было моим правилом. В моей комнате нужно было курить - это тоже было моим правилом. Я настолько сильно запугала свою семью, что никто и помыслить не мог о том, чтобы нарушить хотя бы одно из моих правил, поэтому просто не совались в мою комнату. В ней всегда был хаос и беспорядок. Повсюду валялись эскизы рисунков, использованная палитра, кисти, краски, баночки и тюбики краски. Я забыла вам рассказать, что я умела рисовать, не знаю, как сейчас, но малышкой я была талантливой, ужасной, но очень одаренной. Я расписала себе стены обычной гуашью, но они уже не были такими одинокими, как раньше, поэтому я простила себе это прегрешение. По сути, моя комната больше напоминала кабинет, чем спальню юной девушки. Повсюду стояли книги, целые коллекции редких изданий, которые я старательно читала при первой же возможности. А возможностей было предостаточно - целых пятнадцать лет одиночества. Сейчас я не много жалею, что успела столько прочитать, это было лишним, потому что прочитанное не оставляло меня, оно лезло мне в голову и превращалось в мысль. Мысль превращалась в идею. Идея превращалась в цель, а цель становилась смыслом прожить следующий день, в котором я буду ненавидеть жизнь за его бессмысленность. А комната по-прежнему походила на кабинет, в который каким-то непонятным образом попала огромная мягкая двуспальная кровать. Я одна спала на такой громадине, да. И мне было мало, скажу я вам. Я засыпала, положив ноги на стену, а просыпалась по пояс на полу, причем нижняя часть оставалась на кровати, а верхняя грела пол. И так каждую ночь, и каждое утро. Я очень любила свою кровать, но больше всего я любила протащить из кухни в комнату какой-нибудь несерьезной или наоборот очень серьезной еды, спрятаться под кровать и начать там лакомиться.   
Мы пришли домой. Дом был пуст и холоден. Я стала снимать куртку, Он мне помог. Не снимая, кроссовок, я пошла в комнату и упала на кровать. И сразу же уснула, а точнее, провалилась в забытье. Он пошел на кухню и приготовил мне чай с лимоном. В итоге, Он выпил его сам, а я съела лимон, который барахтался в глотке недопитого чая. Я не знаю, сколько времени я спала, но, проснувшись, я обнаружила Его сидящим на краю моей кровати. У Него дрожали руки, я испугалась и спросила, что произошло. Он долго молчал. Я видела, как Он искренне пытается вымолвить хотя бы мое имя, но у Него ничего не получалось. Я обняла Его. Стояла на коленях, облокотившись на Его спину и зарывшись своей горячей головой в Его волосах. Я поцеловала Его в макушку, а потом спросила шепотом, что же все-таки произошло. Он долго сидел без движения. Его руки застыли, а тело, будто окаменело. Затем он сделал глубокий вдох и вытащил из кармана прозрачную коробочку в виде сердца с каким-то непонятным содержимым. Я увидела, что в этом сердце находится песок. Присмотревшись, я поняла, что это не песок, это камень, но только размельченный. Тут Он и заговорил: « Любой камень можно сделать пылью, можно раздробить. И если правильно повернуть, то эта пыль будет блестеть. Не хорони свою любовь. Не трать ее на тех, кто ее не стоит. Береги ее, но никогда не смей хоронить. Поняла? Ведь кого-то ты можешь сделать самым счастливым, подарив свое сокровище». Он ушел. Я посмотрела на свой домик и увидела, что ящик с «моими сокровищами»стоял не на своем месте. А центральное отделение напольного ящика было открыто. Там лежало зеркальце и белая коробочка, а камня не было, он теперь лежал в моих горячих руках.
День тринадцатый
После моего побега со мной никто не разговаривал. Вся семья считала меня предательницей. Все считали, что я испортила праздник, настроение. Я вообще портила всем жизнь, если сделать вывод из всего мне сказанного за время моего проживания в этом доме. Но мне было плевать. Я ждала Его приезда. Я сидела целыми днями у телефона и рисовала море на стене.

Числа пятого января я устала ждать. Я устала от затхлости воздуха в моей комнате, во всей квартире, и решила, что мне пора прогуляться. Я ходила по улицам своего города и чувствовала какое-то непонятное отчуждение. Желание вырваться из несуществующего плена моего одиночества. Пока я гуляла, я не смотрела, куда шла. А когда решила все-таки посмотреть, то поняла, что нахожусь возле Его дома. Света в окнах не было. Но это и не очень важно.  Не было Кадиллака,  а если не было Кадиллака, значит, и Его тоже не было. Потому что это уж действительно была неразлучная парочка. Во дворе Его дома была детская площадка. И там были качели. А я до безумия их любила. И, конечно же, я не могла отказать себе в удовольствии. Я направилась прямиком на качели. Все было в снегу, все было так сказочно, по-настоящему, как в детстве, когда чудеса казалась реальными, как дыхание, как любовь родителей, как желание смеяться. Это с возрастом теряется, хотя есть такие мастера, которые умудряются как-то сохранить в себе все эти вышеперечисленные качества, нет, таланты. Быть счастливым  есть не что иное, как талант, да.
Я села на качели и стала раскачиваться как можно сильнее. Раз за разом я подлетала все выше и выше, раз за разом голова начинала кружиться все сильнее и сильнее, раз за разом притяжение к земле становилось все меньше и меньше. Не знаю, было ли у вас это ощущение, но есть такой момент, когда, катаясь на качелях, ты на несколько секунд теряешь связь с перекладиной, на которой сидишь и именно тогда, на эти пару секунд, ты становишься свободным. По-настоящему, по-детски, ощутимо, физически обоснованно, понимаете? А потом твоя свобода подлетает к грудине и застревает  там радостным волнением, хочется кричать еще, но не истошно вопить, а так восклицать все своей сущностью о том, что все не так плохо, понимаете? Вам знакомо это чувство? Мне, да. Я всегда пою на качелях, я так выражаю свою физически обоснованную свободу. Я пою настолько сильно, что у меня закладывает уши,- я хочу, чтобы все слышали, что я свободна, что я это умею и могу.
Я каталась не очень долго. Мои занятия свободой прервали две женщины.  Они были немного подвыпившие. Одна из них заговорила со мной. Эта женщина была довольно-таки  красивой, но у нее были отвратительные глаза. Нет, не злые, а отвратительные. Казалось, что кто-то говорит тебе грязные непристойности, пока она смотрит в твои глаза.  У меня мурашки пробежали по коже, но не от страха, а от неприязни. Вторая женщина не была ничем примечательна, разве только бутылкой очень хорошего вина. Итак, она заговорила со мной, причем ужасно грубо и с претензией на неприкрытое хамство. « Ах, вот ты какая, мелкая потаскуха! Не смей с ним больше общаться, ты поняла меня? Еще раз узнаю, что ты была с ним, я тебя зарою!»,- эта женщина плюнула мне под ноги, а потом разбила мне нос со словами, что это мне будет напоминанием о том, чтобы я не заглядывалась на чужих мужчин. Можно подумать, что я на них заглядываюсь. Они сами на меня заглядываются. Мне тогда было так смешно. Я не могла понять, как она узнала, что я это я, с чего она взяла, что я потаскуха? Я вообще еще девственница, а она оскорбляет меня. Мне было, правда, очень смешно. Дело в том, что я чувствовала свое превосходство над ней. С первого взгляда может  показаться, что в данной ситуации я осталась пострадавшей стороной - мне разбили нос, но это совсем не так. На самом деле все оказалось с точностью да наоборот. А знаете, почему? Потому что, когда ты приносишь боль человеку, который слабее тебя физически ли, морально ли, вместе ли, ты наносишь удар себе самому, бьешь себя ниже пояса, не осознавая этого. Потом все это аукнется, позже. Перед тем, как бить слабых, следует подумать о том, как сильно ты унижаешься. В общем, это очень сильно меня порадовало. Я начала смеяться. Эти обе опешили и , сказав мне еще кучу гадостей, удалились допивать свое вино.
Я сидела на качелях и звонко хохотала. Не было желания кататься. Сломанный нос - работал лучше любых законов о притяжении тел к планете Земля. С того дня, как я сбежала из дома, я ни разу не улыбалась. А сейчас у меня было прекраснейшее настроение. И на этом радостные сюрпризы не окончились. Я смеялась, и сквозь смех стал проскальзать знакомый гул прекрасно известного мне мотора моей любимой машины. Это был Он. Он приехал. Он обещал и приехал. Шум становился все отчетливее, я стала внимательно слушать его и не могла погасить в душе восторг, который, как ударные волны после взрыва, расползался по всему телу.  Машина въехала во двор. Остановилась около одного из подъездов и затихла. Затем хлопнула дверь. Я повернулась назад и увидела Его. Он был такой красивый. И Его серые глаза сверкали светом миллионов звезд, которые мы видели тогда с ним летом, при первой встрече. «Эй, ты, с серыми глазами, я тебя люблю!»,- я крикнула это и отвернулась. А потом продолжила кататься на качелях, как ни в чем не бывало.  Он оглянулся и, увидев меня, тут же направился на детскую площадку. Нет, Он побежал. Добравшись до качелей,  Он упал в соседние и сказал мне радостное «Привет!», но стоило мне повернуться и с улыбкой на лице ответить не менее теплым приветствием, Его лицо погрузилось в ужас.  Я ведь сидела все это время и не думала даже вытереть кровь. «- Что с твоим лицом? – С новым годом! – У тебя нос сломан! – Рада тебя видеть, очень хорошо, что ты так скоро вернулся! – Кто это сделал? – Как на  « работе» дела? – Отвечай! Кто он? – А почему сразу «он»? – Их было несколько? – Да, их было несколько. Две полупьяные пристали ко мне и сказали, чтобы я больше не общалась с тобой, а нос разбили, чтобы я не забывала об этом разговоре. Чтобы не отбивала чужих мужчин. – Ясно. На «работе» все отлично. Правда, немного утомительно, но все хорошо. Поехали в «травму», твой нос надо обработать, к тому же я не хочу, чтобы на нем осталась горбина», - Он встал, подал мне руку и повел в машину.  В этот момент я чувствовала себя самой счастливой. Не из-за того, что Он был рядом со мной, а из-за того, что я была рядом с Ним.  Для того, чтобы любить человека всей душой необязательно целовать песок, по которому он ходит, необязательно, жениться на нем, рожать детей, иметь семью, достаточно просто дышать с ним одним и тем же воздухом и думать одновременно об одном и том же. 
Я ехала в машине и думала о том, что мне нечем дышать. Я захлебывалась воздухом, потому в воздухе был Он. Он держал меня за руку, но боялся посмотреть мне в глаза. Второй рукой Он нещадно сжимал руль. На какой-то момент мне даже показалось, что Он его сломает. Но это было неважно. Я готова была погибнуть в этот момент, потому что рядом был Он, а я Его не любила так, как надо было, любила недостаточно, очень жаль. Как же мне жаль. Но тогда я об этом не думала, я просто дышала Им и думала, что можно умереть, что это совсем  не страшно, когда рядом с тобой тот, ради кого ты живешь. Ценность по-настоящему родных людей определяется не количеством фраз любви, не количеством сделанных подарков и комплиментов, а количеством моментов, когда ты понимаешь, что ты счастлив рядом с этим человеком. Когда хочешь, чтобы момент счастья никогда не кончался. И никогда не кончался твой родной человек.
В травмпункте  мне обработали мое боевое ранение. Вправили на место нос. Он не был сломан, просто немного вышел из прежних берегов. Врач пообещал, что  горбины не будет и все проедет в течение недели. Доктор был прав. Все так и случилось. Так, как он сказал.
Мы ехали назад в полной тишине. Он по-прежнему держал меня за руку и пытался вырвать  руль. Невозможно описать то, как странно это выглядело: Его левая рука сосредотачивала весь негатив, всю злость и ненависть и судорожно сжимала руль, в то время как правая рука с небывалой нежностью держала мою руку.  Когда Он держал меня за руку, я чувствовала себя в безопасности, и если бы мне даже сказали, что через секунду начнется конец света, мне было бы все равно при условии, что Он держит меня за руку.  Он привел меня домой, там снова никого не было. Он привез меня назад в пустоту, в холод и одиночество. « Я скоро вернусь, дождись меня, не переживай! Я обещаю, что буду очень-очень скоро, а потом ты мне все расскажешь, как отпраздновала Новый год, какие подарки получила, какие сладости ела, с кем гуляла. Все-все расскажешь, только подожди чуть-чуть», - Он не дал мне ничего сказать, прислонив указательный палец к моим губам. Он поцеловал меня  в лоб и прошептал, что очень сильно любит. Он ушел, но обещал вернуться. Я ждала. Прошел час, затем второй. Если вы знаете, что такое ждать, то вы должны понять, как я себя тогда чувствовала. Минуты размером в миллион одиноких бесконечностей. Мысли не о том. Гулкий и тяжелый стук сердца. Один за другим удар. 
За время, что я ждала Его прихода, я успела около сотни раз измерить  шагами  площадь своей комнаты. Я полежала на двух подоконниках своей комнаты, на полу, на кровати, на столе. Я пряталась в шкафу и в своем домике. Я успела вытереть пыль, помыть пол, полностью убраться в комнате, но время обернулось против меня. Оно объявило мне войну. Оно было неподвластно моим усилиям.  Оно текло в своем ритме и в своем режиме. И ему было все равно, что мое сердце разрывало на мелкие куски от тоски ожидания.  Я ждала, повторяя себе, что ждала Его всю свою жизнь, значит, смогу подождать пару часов, к тому же Он сам сказал, что скоро вернется. Пока я ждала Его, я думала о том, почему я так сильно к Нему привязалась, в какой момент, в какой из дней.  Прокручивая в своей голове все дни, когда мы были вместе, я стал понимать, что я привязалась к Нему еще до того, как встретилась с Ним. Это звучит дико, но это истинная правда. Я ждала Его всю свою жизнь, внимая детским сказкам, я рисовала в голове своего героя, не похожего на всех остальных, ведь и я была совсем не похожа на принцессу. Но спасать меня надо было. От меня же самой. И мой герой пришел. Пришел и спас.  Спас от боли, от злости, от саморазрушения.  И благодарность мою нельзя измерить ни одним известным способом, она до сих пор витает где-то в атмосфере, то ли звездной пылью, то ли первой росой.  Я ждала и вспоминала все дни, нашу встречу, наши звезды. Улыбка сама всплыла у меня на лице. Ее было не унять, а я и не пыталась. Я ждала. Я чувствовала, что сейчас, еще немного, и я снова услышу родной голос. Я увижу любимые глаза. В двери зазвенел замок, ключ повернулся третий раз в замочной скважине, и Он зашел в мой дом.  Несколько спокойных шагов. Он зашел в мою комнату и со спокойной улыбкой на лице сказал «Здравствуй!». В его голосе звучало какое-то удовлетворение, Он получил, что хотел, теперь была моя очередь. Я хотела узнать, что Он получил. Я подошла к нему и обняла. Он крепко спрятал меня в своих объятиях, закрыл от внешней суеты своими руками. Мне на какое-то время показалось, что мы находимся около моря, а не в моей комнате. Я слышала, как Его сердце заговорило со мной, я чувствовала, как это сердце любит меня, но из-за чего-то очень сильно переживает. Я сделала глубокий вдох и спросила: « - Где ты был? – Я был у той, что сломала тебе нос. – И что ты там с ней делал? – Я ее убил».

День четырнадцатый
Я проснулась в Его кровати, она была очень мягкая и большая. Я лежала в своей парадной форме. Она до сих пор была немного влажной. Я встала с кровати и пошла к комоду с Его одеждой. Покопавшись там некоторое время, я вытащила голубую рубашку и надела ее. Она была такой большой, что мне даже не понадобились штаны или шорты. Я закатала рукава и уже собралась опять лечь спать, как под ноги мне попалась газета. Меня удивило, что я ее не заметила сначала. Я стала вчитываться в заголовки, но ничего не могла понять, мой разум был будто затуманен. Внутри все похолодело, и задрожали руки. На первой странице была опубликована статья о том, что наконец-то следователям нашего города и страны в целом удалось установить личность преступника, ужасного убийцы, на счету которого более нескольких сотен смертей. Я также прочитала, что сейчас ведутся поиски этого преступника. Его будет ожидать суд и жесточайшее  наказание за совершенные им злодеяния. Слезы полились градом прямо на фотографию так хорошо знакомого мне человека, которая красовалась на первой странице газеты. Я не могла пошевелиться, внутри, как будто все оборвалось. Что-то внутри меня умерло, как только я прочитала  два слова «смертная казнь». Я швырнула газету в стену и проревела, как подстреленный зверь, который жил свободой, а теперь умирал не, как герой, а как дичь. Я упала на кровать и, зарывшись в подушки, стала реветь. Вряд ли Он меня слышал. У него была огромнейшая квартира. В ней было много комнат, в каждой из которых стояли стеллажи с книгами.  Иногда мне казалось, что кроме книг в этом доме ничего нет. Но это было совсем не так.  Каждая комната была своеобразным музеем. Там было полно картин, статуэток, в общем, все так изысканно, что было немного не по себе. Я плакала и думала о том, что я умру, если Его казнят, я не смогу пережить, если Его найдут и потом убьют. Я поняла, что кроме Него, нет больше ни одного человека, кто бы по-настоящему заботился обо мне, по-настоящему любил и желал только добра. Родители мои, а что родители? Им плевать на то, где я, что я, кто я. Зная даже то, что мой лучший друг - бандит, они не забили тревогу, а наоборот обрадовались, понадеявшись, что Он меня убьет и закопает где-нибудь в лесу.  А еще они отправили меня в психушку якобы  на лечение. На самом деле они хотели, чтобы меня там не вылечили, а залечили.  Совсем недавно я подслушала разговор своего психотерапевта и моих родителей. Этот врачеватель заявил, что у меня очень тяжелое психическое расстройство, и было бы лучше перевести меня с амбулаторного лечения на стационарное. Меня этот разговор не очень порадовал, а особенно то, что родители в один голос согласились. Это их согласие просто выбило у меня землю из-под ног. Я была в ужасе. Но спасение пришло со следующей фразой доктора: « Но делать это нужно аккуратно, чтобы она не испугалась, понимаете, если ее напугать, то это повлечет за собой еще большее разрушение ее психики. И нам придется прибегнуть к серьезным мерам. Ваш ребенок – прекрасный человек, с очень тонкой структурой души. Это своеобразный одуванчик, выдающий себя за цветок - людоед. С виду и не скажешь, что Ваша дочь очень добрая, отзывчивая и нежная. Но она часто помогает  нашим медицинским  сестрам, ухаживает за нашими пациентами, представляете.  А еще она у Вас очень умная, не по годам. Вы видели ее глаза? Они очень взрослые. Я не привык видеть у несформировавшихся подростков такой взгляд. Это взгляд бойца, взгляд победителя, взгляд того, кто ведет за собой человечество. Только этот взгляд потерял свою цель. И теперь он блуждает в пространстве без дела». Эти слова психотерапевта тронули меня. Все это время я издевалась над ним, как только могла, но я и представить себе не могла, что он разглядел во мне все это, несмотря на то, как ужасно я себя вела. Я вела себя действительно неподобающим образом. Однажды доктор спросил меня о том, курю ли я, я ответил, что нет. А на следующий день заявилась с зажженной сигаретой в его кабинет. Я стала курить, хотя это было запрещено, а потом сбрасывать пепел на его документы и истории болезней других пациентов этой лечебницы. Он ничего мне не сделал, не отругал, не повысил голос, даже не попросил затушить сигарету, а просто сказал: « - Вы же говорили, что не курите, юная леди. – Правильно, я не курю. Я покуриваю, иногда. Самую малость, знаете ли, нервишки шалят». И рассмеялась.  А потом кинула окурок в его чашку кофе. И это было меньшая гадость, которую я совершила по отношению к этому человеку. Я никогда не задумывалась над тем, чтобы сравнивать людей с цветами, но после того, как меня называли одуванчиком, выдающим себя за цветок-людоед, я действительно задумалась. А ведь он был прав. Я действительно съедала людей, но не из-за того, что это было заложено во мне природой, а из-за того, что они не замечали во мне одуванчика, не хотели его видеть, не  признавали во мне добра. Я была одуванчиком только вместе с Ним. Наверно, потому что сам стал розой рядом со мной – в то время, как Он калечил всех своими шипами, я  наслаждалась нежностью Его лепестков и ароматом.
И вот я представила себе, как останусь одна. Без Него. Без своей розы.  Он зашел в комнату. « Что случилось? Почему ты плачешь?», - Он подбежал к кровати и обнял меня, я попыталась вырваться. Но у меня ничего не вышло, тогда я спряталась под одеяло. Он повторял снова и снова, что со мной стряслось, а я не могла и слова вымолвить. Чем больше я пыталась объяснить, что меня столь сильно расстроило, тем сильнее мне разрывало душу. Тогда я просто высунула руку из одеяла и ткнула указательным пальцем на место, где предположительно должна была находиться газета.  Он посмотрел в указанном мною направлении  и сразу же все понял: « - Да ничего страшного… - Ничего страшного? Тебя могут убить! По-твоему, это не страшно? Если тебе плевать на себя, то подумай хотя бы обо мне, я же умру без тебя! И ты, ты обещал мне, что не умрешь раньше, вчера обещал. – Со мной ничего не случится! Я не попаду в тюрьму, у меня есть опекуны, которые позаботятся о моей свободе. Более того, они не могут потерять такой кадр, как я. Я незаменим в их деле.  – Как ты попался? Как? Я не понимаю, ты же всегда был так аккуратен! Я не могу понять, что ты сделал не так, что пошло не по плану. Не понимаю. Не могу. – Успокойся, пожалуйста, меня ищут уже пять лет. Давно пора была меня раскусить. – Не говори мне « успокойся»,  вообще никогда не говори никому женского пола « успокойся», это может кончиться для тебя плачевно. Меня вообще ужасно раздражает  эта фраза, но сейчас не об этом. Как так вышло, что тебя вычислили? Объясни. Ты не понимаешь, что тебя могут убить, а это процесс необратимый. – Я понимаю. – Почему ты молчал две недели? – В смысле? – В прямом. – Я тебя не понимаю. – Не прикидывайся дураком, ты прекрасно все понимаешь! Выпуск газеты датируется  восемнадцатым мая. – Я не хотел тебя расстраивать… –  Действительно, ты решил меня прям так сразу морально уничтожить! – Вовсе нет! – Вовсе да! И не спорь. Я все равно права! И ты это знаешь. Лучше скажи, что мы будем делать? –  Сначала ты позавтракаешь. – Я не хочу! – А ты все равно позавтракаешь, а потом мы где-нибудь прогуляемся и придумаем, что делать».
Я поела. Все так, как Он сказал. Слепое повиновение. Потом мы отправились на прогулку. Мы не взяли машину, а решили устроить пеший ход. Он надел черные очки и надвинул шляпу. Выглядело, конечно, глупо, но надо же было как-то маскироваться. Его могли арестовать в любой момент, в любую секунду. Он взял меня за руку, мы шли по набережной и пели наши общие любимые  песни. Вместо того, чтобы решать, что нам делать, мы стали танцевать, кричать, как можно сильнее привлекать к себе внимание. Мы совершали страшную глупость, но нам было так хорошо. Потом я встала на барьер и шла, держась рукой за Его плечо. С одной стороны был Он, а с другой серая река. Вечно неспокойная, вечно злая. Меня это не волновало. Я думала лишь о том, что не хочу, чтобы время шло, я хотела, чтобы оно остановилось навсегда. Чтобы оно застыло вокруг нас. Чтобы мы были вдвоем. Шли вот так по набережной весь остаток жизни, не заботясь о том, что Его ищет полиция, мои родители лелеют мысли о том, чтобы сбагрить меня в психиатрическую лечебницу.  Мне хотелось, чтобы жизнь остановила свое существование и предоставила нам возможность вдвоем наслаждаться вечностью. Мне хотелось, чтобы пелена облаков оставалась неподвижной, чтобы дождь плакал только по пятницам, а солнце появлялось по щелчку пальцев. Мне хотелось, чтобы пропала нужда в употреблении еды и питья. Мне хотелось бросить курить и перестать дышать. Мне хотелось просто быть. Быть рядом со своим настоящим другом, которого я так и не смогла полюбить так, как следовало бы. Мне бы хотелось. Но оторвавшись от мыслей, я поняла, что возле набережной шумит гнусный поток автомобилей, в небе пролетают дикие птицы, кричат о том, что впереди нет счастья, ветер задувает в уши их крики, и вокруг вообще нет ничего хорошего, кроме моего друга.  Мы шли так еще целый час. Время все-таки сжалилось надо мной – оно стало невыносимо долго тянуться, хотя эта невыносимость была прекрасна! Мне казалось, что мы прошли уже несколько сотен миль, не было ни усталости, ни грусти, не было и желания жить, осознавая, что все то, чем дорожил, тает, как снег в твоих руках. Тает и утекает сквозь пальцы. Я не хотела верить в то, что мое счастье может кончиться, ведь еще и года не прошло, как я, наконец, поняла, что такое дружба. Когда перестала плеваться после прочтения достойных в действительности цитат о дружбе. О любви между двумя людьми, которые понимают всю ответственность друг за друга, которые понимают, что вверяют свою душу другому человеку, и что этот человек тоже вверил свою душу. Осознание всего груза этой ноши не может не поражать. Но тем дружба и прекрасней, чем больше сложностей встречается на ее пути, тем крепче сплетаются судьбы  людей, решивших дружить. А  если судьбы напротив, расплетаются, то значит, что не дружба была это вовсе. Истинная дружба обретается лишь испытанием веры и терпения. Пройдя эти испытания, ты начинаешь смотреть на мир другими глазами. Глазами человека, который видит мир в других глазах, видит другой мир – видит своего друга, видит мир внутри него. И кто-то может отнять у меня целый мир. Навсегда. Я не могла в это поверить. Я не хотела в это верит. Мой разум отказывался принимать эту информацию и осваивать ее где-то в своих закоулках.  Я сжала Его плечо при мысли, что Он может умереть. Слезы навернулись на глаза.
Над городом нависала ночь. Он повел меня домой. Идти пришлось довольно долго, ибо мы шли пешком, не прибегая к помощи Кадиллака. Мне казалось, что Он специально решил пройтись пешком, чтобы хотя бы немного остудить всю мою боль. Он специально не повез меня на Кадиллаке, потому что знал,  что эта машина для меня – еще один лучший друг. Безмолвный помощник. Палочка - выручалочка.  Преданный единомышленник, который ни разу не подводил. В этой машине мы познакомились, в этой машине курили лучшие сигареты, в этой машине впервые поехали на мое море, в этой машине  смеялись громче всего, в этой машине слышали более чем отчетливо мысли друг друга, в этой машине были самыми счастливыми. В этой машине.  А сейчас эта машина была напоминанием о том, что мы можем потерять, и это приносило лишь боль, никакой радости, никого восторга. 
Он купил шампанского и сказал, что мы будем праздновать второй день лета, Он поклялся, что все у нас будет хорошо, что мы будем жить долго и счастливо, а потом умрем в один день. Но не потому, что устали жить, а потому, что захотим попробовать что-то новое. Смерть, например. Мы пили шампанское и пели песни. Это был лишь второй раз в жизни, когда я пила алкоголь.  У меня безумно сильно кружилась голова, но зато пропал страх и желание замереть в вечности. Появилась вера в то, что нам повезет, что никого не арестуют и не казнят, что все будут счастливы и рады.  Мы шли домой и не думали больше о том, что над нами повисла угроза разрушения хрупкого мира, которым мы так дорожили.  Мы уже приближались к дому. И тут у меня закололо в сердце. Окна родного дома работали лучше любого другого отрезвляющего средства. Я вспомнила всю боль, горечь, злость и бессилие, которые поселились во мне утром.  У меня опустились руки. Он сказал, чтобы я не расстраивалась и не спускала глаз с горизонта, Он обещал в скором времени прийти ко мне опять. Я вошла в дом. Никто еще не спал, хотя был уже очень поздно. Конечно, никто не волновался о том, что я пропадаю где-то целыми сутками, но то, что никто не спал, меня не на шутку насторожило. Я зашла на кухню. Все сидели за белым столом. Все, кроме младшей сестры, она уже спала. Брат тоже ушел из кухни, как-то странно посмотрев на меня, со злорадной усмешкой. Я поздоровалась, не найдя ничего лучшего. Мне не особо хотелось общаться, но этикет не позволял поступить как-то по-другому. 
Мама начала разговор как-то издалека. Она долго плела мне истории о том, как тяжело подросткам в современном мире, как трудно им найти понимание среди сверстников. Она говорила о том, что дети часто считают себя самыми одинокими на планете. Затем она сказала, что я один из таких подростков. И мне могут помочь очень хорошие люди – настоящие специалисты, но для этого мне придется некоторое время побыть в психиатрической лечебнице. Я попыталась что-либо возразить, но меня тут же перебили новой порцией нелепого бреда. Мама продолжила и сказала, что она говорила с моим психотерапевтом, который и выдвинул идею о стационарном лечении. И в заключении она добавила вишенку на торт: «Мы с отцом посовещались и решили, что тебе действительно надо отдохнуть в лечебнице. Там очень хороший персонал, хотя ты и  сама это прекрасно знаешь. Там есть разные  творческие кружки! Ты же у нас очень талантливая девочка, у тебя появится возможность развивать свои таланты в присутствии психологов, которые помогут определиться с нужным направлением для получения максимального результата! Тебе отремонтируют нервы. Ты станешь такой, как прежде, веселой и жизнерадостной! – Мама, ты себя сейчас слышишь? Что за бред ты несешь? Я тебя не понимаю. А раньше вы с отцом не видели, что я талантливая девочка? Раньше вы не знали, что мои нервы можно легко сломать. Раньше вы не замечали, что нужно беречь мою улыбку, а не восстанавливать ее от переломов. Единственное, что вернет мне мое прежнее состояние – это вы, лежащие в гробу, хотя нет, это слишком гуманно! Мое прежнее состояние мне поможет вернуть только  ваша ссылка на каторгу куда-нибудь подальше и подольше. – Завтра мы едим в лечебницу, можешь собирать нужные тебе вещи. – Я никуда не поеду! – Поедешь и точка. Иди в свою комнату. Да и еще кое-что: не вздумай звонить своему дружку, а то один звонок и он мертвец».
Я ушла. Я не знала, что мне делать. Я не могла подвергать Его такой опасности. Смертельной опасности. Но ехать в психушку мне тоже не особо-то и хотелось. Я спряталась в своем домике и стала разглядывать сердце с раздробленным камнем. Я поняла, что мне необходимо услышать Его голос. Тогда я позвонила и стала слушать, как он повторяет «Алло», я не отвечала минут  пять, а потом просто сказала «Спокойной ночи» и положила трубку. Мне стало легче. Я стала собираться в тюрьму. Я взяла свои любимые книги, тетради, в которых писала свои мысли, стихи, истории. Альбомы, в которых рисовала свои «картины». Кисти, краски. Я взяла с собой немного одежды, свои «сокровища», спрятала все это в чемодан. А потом залезла под кровать и нащупала между «ребрами» каркаса маленькую шкатулку. Я открыла ее и стала любоваться на старую фотографию моря, которую Он подарил мне на день рожденья. Я спрятала эту шкатулку в чемодан, легла на кровать и уснула, не раздеваясь. Я долго не могла уснуть, я думала о том, что меня ждет. Что ждет Его. Почему я не могу просто взять и убежать. Почему я жертвую своей жизнью ради Его жизни, хотя Его жизнь находится сейчас под очень большим сомнением независимо от того, еду ли я в психиатрическую больницу или нет. Я подумала, что это и есть дружба, когда животный инстинкт самосохранения раздавлен чувством долга, желанием помочь тому, ради кого живешь.  Я долго думала обо всем этом. А потом уснула. Я встала рано утром, меня разбудил отец. Я позавтракала, а потом меня отвезли в психушку. Но это случилось потом, уже на следующий день, о нем я расскажу немного поздней, честное слово.

День пятнадцатый
Завтра начиналась осень. Я ее очень боялась. Все умирало. Старело. Это было ужасно. Последний день лета оплакивал свою жизнь тусклым дождем. Тусклым, но очень сильным.
Я встретила Его только третий раз в своей жизни, но мне этого хватило, чтобы довериться Ему окончательно и бесповоротно. Мы сидели с ним в машине. Под звуки «дворников» и дождевой дроби. «- Ну, раз уж дождь застал нас врасплох, то, может быть, давай поиграем в «правду или желание»? – А это мысль, только я не знаю, что смогла тебе рассказать, у меня вся жизнь -сплошные книжки и лишения. – Вот об этом и расскажешь. Что выбираешь: правду или желание? – Давай правду. – Давай. У тебя есть мечта и если она есть, то какая она, о чем? – Моя мечта о том, чтобы кто-нибудь смог нарисовать мне тишину. Теперь моя очередь. Правда или желание? – Но подожди, я не понял, что значит «нарисовать тишину»? – Это уже следующий вопрос. На него я отвечу в следующем кону. А пока выбирай либо правду, либо желание», - Он выбрал правду. Я долго думала о том, что бы у  Него такого спросить, но не знала. И тогда я задала наиглупейший вопрос: «- Кем ты работаешь? – Я работаю убийцей. – Смешно. – Я серьезно. Я убиваю людей за деньги. Мне дают адрес, фотографию и деньги, очень большие деньги для выполнения работы, а «сдачу» я могу оставить себе. – Ты сейчас не шутишь? – Нет, не шучу. Я говорю правду. У меня в «бардачке» лежит револьвер. За поясом еще два пистолета. Я кровожадный гангстер. И если ты сейчас в панике выскочишь из машины и позвонишь в полицию, то я пойму и не обижусь. – А зачем в полицию? – Ну, не знаю, наверно, потому что я бандит. – Это же круто! Значит, ты убьешь моих врагов, если я попрошу, это так мило! Ура! Как я счастлива! – Ты серьезно? – На все сто! – Круто!».  Он радостно загудел в сигнал на руле. Я потом сделала тоже самое. Мы рассмеялись и стали играть дальше.  В ходе игры я узнала о том, что Он лишился семьи, когда был совсем маленьким, Его родители были очень достойными людьми, учеными. Несколько лет Он провел в детском доме, пока Его не забрал оттуда дядя, который затем устроил племянника на Его нынешнюю «работу».  Я узнала о том, что Его любимые цвета: черный, желтый, зеленый и синий, что Он очень любит музыку. И очень хотел стать музыкантом – играть на контрабасе, но не вышло. Я много чего узнавал о нем и после, но главное, что я выяснила за этот вечер – Его добрые глаза. Очень добрые и искренние. Он же узнал, что при рождении я заплакала еще внутри своей матери, что мой любимый цвет фиолетовый, что я не боюсь темноты и высоты, Он узнал, что у меня, в сущности,  нет близких и родных, что пятнадцать лет своей жизни я потратила на то, чтобы бороться за право жить. Наша игра «правда или желание» перетекла в игру « Кто ты? Что ты за человек?». Мы так общались до самой ночи, а потом Он повез меня домой.  Мы, молча,  ехали, и каждый думал о том, что все то, что мы узнали друг о друге, является не просто парой десятков слов, а обменом ценностей. Частицами души, кусочками себя самих.  Мы ехали, а наши мысли витали в машине, сплетаясь, ударяясь об стекла, влетая в головы и вылетая назад, чтобы снова сплестись.
Мне показалась на какой-то момент, что Он читает мои мысли, а я Его. Конечно, этого не могло быть, я знаю. Но то, что Он был озадачен тем, как нарисовать тишину, читалось в Его красивых серых глазах.  Дождь не переставал. Я прислонилась к окну и стала мечтать о том, что я на море. Где тоже идет дождь. Пасмурно. Облачно, но идет дождь. Один раз в жизни такое случалось со мной. Была сильная гроза, все спрятались под зонтиками, шезлонгами, а я побежала в воду. Море было очень теплое. Дождь барабанил по зеленой глади воды.  Я закрыла глаза и нырнула. Под водой было очень тихо, чем сильнее я уплывала вглубь моря, тем отчетливее слышала тишину. Но все же я решила вернуться, хотя очень хотелось остаться, тишина манила к себе. Ближе к поверхности я услышала музыку дождя, она прекрасна. Ее ни с чем не сравнить. Ритмичные удары сотен миллионов капель, градом разрушая поверхность моря, звенели о чем-то приятном. Я вспоминала, как на меня испуганными глазами смотрели с берега люди. Они боялись, что молния ударит в море, но этого так и не случилось, Все вышло наоборот. Молнии ударяли в берег, с каждым разом все ближе и ближе к месту, где укрывались люди. Я знала, что море оберегает меня и ни за что не даст в обиду. Более  того, в последний день, когда моя семья была на море, я пошла попрощаться. Я не хотела расставаться с ним. Я пришла на пляж в одежде, в которой должна была уезжать. Шла босиком по теплому песку и думала о том, что это и есть счастье – идти вот так по этому песку и видеть впереди море.  Было облачно. Солнце еле проглядывало из пелены облаков. На пляже, тем не менее, лежало много зевак. Я смотрела на горизонт и прощалась со своим другом.  Вдруг я увидела, что что-то заблестело, это что-то приближалось к берегу. Это были дельфины. Они были прекрасны. Я узнала их по песням, которые они пели. Знаете, дельфины прекрасно поют. Я видела, как многие на пляже стали подниматься со своих лежаков и смотреть на гостей. Но никто не пытался приблизиться к ним. Не берегу сразу стало ощущаться всецелое чувство скованности и стеснения. Дельфины были в двух метрах от берега. Совсем рядом. Со мной. С моей душой. Я побежала к ним, я бежала и настигла их. Три гордых создания, которые пели для меня. Они были такими приятными на ощупь, такими настоящими, такими родными. Я заплакала от счастья, а один из дельфинов радостно запел для меня. Я засмеялась, а они поплыли назад, к центру всех морей. Я долго не отпускала плавник одного из них, а потом руки сами отказались держаться. Я позволила телу начать тонуть, я даже не сделала вдох перед тем, как нырнуть. Погружаясь в тишину, я почувствовала, что что-то подталкивает меня снизу к поверхности воды. Это был тот дельфин, за которого я держалась, пока плыла. Он посмотрел на меня уже там наверху своими серыми глазами и что-то сказал, признаюсь, я не расслышала, то ли « береги себя», то ли « не забывай себя». А потом уплыл, навсегда. 
Я вспомнила это и заплакала. Негромко, без всхлипов. Просто слезы сами покатились при воспоминаниях о том, что когда мне хватало ума быть счастливой независимо от обстоятельств и людей, окружающих меня.
– Почему ты плачешь?
–Я не плачу.
– А что это, - спросил Он, указывая на мои щеки.
– Слезы.
– Так почему же ты плачешь?
– Мыло в глаза попало.
– Но здесь нет мыла.
– Значит, здесь нет слез.
– Почему ты плачешь?
– Мне грустно.
– Из-за чего?
– Я хочу на море.
– Так съезди летом.
– Я хочу сейчас.
– Поехали сейчас!
– Я хочу сейчас, как три года назад.
– …
–  Не отвлекайся - веди машину.

День шестнадцатый
« - Что ты делаешь? Вода просто  кипяток! – Грею душу. – Но ты же говорила, что душа находится в мизинцах, разве нет? Зачем ты льешь горячую воду? У тебя может быть ожог!», -  Он выключил воду и попытался вытащить меня из воды, но я попросила оставить меня в покое и принести мне сигарет. Он повиновался. Он не мог иначе.
Я лежала в полной до краев ванне. Из крана шла горячая вода. Прямо мне на грудь. Я лежала в одежде и думала о том, что моя душа совсем замерзла из-за этих февральских холодов. Я думала о том, что никто не может меня отогреть, даже Он. А все дело в том, что отец меня ненавидел. Он издевался надо мной, как только мог. Доводил мать, моего брата и сестру. Я не могла понять, что же мы сделали ему такого плохого. Я не хотела понимать.
Не знаю, а ведь Он был прав, почему я лила кипяток на грудь, если считаю, что душа в другом месте? Значит, я не верю в душу? Или не верю в то, что она есть у меня? А может, я просто боюсь отогреть свою настоящую душу? Дать ей возможность вырваться наружу, показать себя миру? Вполне возможно, ведь я трусиха. Я зарылась в одиночестве, чтобы меня никто не видел, чтобы меня никто не замечал. Пришел Он, и легкая оттепель пробежала по моей душе. Но это не значит, что я оттаяла целиком и готова к тому, чтобы идти вперед с душой нараспашку.  Я привыкла к тому, что выставляю напоказ то, что людям хочется видеть. Я привыкла к тому, что я груба, жестока, одинока. Но в этой системе появился сбой. И теперь я не знаю, как будет лучше поступить, отогреть мизинцы или грудь. А пока я думаю над всем этим, я покурю.
Он сидел возле меня на полу и гладил мои влажные волосы. А я курила и пускала кольца в воздух.  Я думала о своей душе. Думала о том, что все не так, как следовало бы быть. Я вспоминала о том, почему я лежу в этой горячей ванне сейчас. А все дело было в моем психотерапевте. Мы говорили с ним о друзьях сегодня. Он спросил, есть ли у меня друг. Я ответила, что есть. По просьбе врача, я стала описать Его. Говорила все, начиная от  цвета глаз и заканчивая тем, как Он дышит во сне. Доктор сказал, что это единственный человек в моей жизни, который может меня спасти. Я не поняла, о чем он. Не придала этому значения. А жаль. Многим вещам я не придаю должного значения, а потом оказывается, что именно это и было ключевой частью всего спектакля, происходящего со мной. Смешно. Я пускала кольца дыма. Он гладил меня по голове. И все сильнее запутывался в моих волосах. Я ушла под воду и стала петь. Признаться честно, это было крайне неудобно, зато очень весело. Вода попадала в нос и раздражала нежную слизистую. Я стала подпевать еще и носом. Устав петь, я стала пускать маленькие фонтаны изо рта.  Это было очень весело, особенно после того, как я попала Ему прямо в макушку очередным фонтаном.  Может, такие глупости и отогревают душу в действительности? Да, это так. Только эти глупости еще подкреплены настоящим доверием. А главное, верой в человека. Доверие  есть ощутимая, физическая грань дружбы и любви. А вера в того, кого любишь и с кем дружишь, - это что-то необъятное, несравнимое ни с чем земным. Вера в друга выше доверия. Вера есть осознание того, что твой друг  - часть тебя, а не просто посторонний человек. Вера в него есть шаг навстречу не только друг по отношению к другу, это есть огромный шаг по лестнице. Я представляю себе жизнь, как лестницу. Сначала каждый выбирает, в какую сторону идти: вверх, вниз, вверх и влево, вверх и вправо, вниз и влево или вниз и вправо.  Выбрав, ты решаешь, идти ли тебе одному или же идти с кем-то. И в случае, когда ты идешь не один,  появляется вера. Иногда она появляется ошибочно, принося массу боли тому, кому  ты умудрился поверить. А иногда вера появляется вовремя, когда ей действительно и надо было появиться.  В такие моменты ты берешь человека за руку и встаешь с ним на одну ступень. Вместе. И дальше вы уже идете нога в ногу по одним и тем же ступеням.  Шаг за шагом. Ступень за ступенью. Бывает так, что тебе нужно наклониться, чтобы помочь человеку подняться на одну ступень или несколько ступеней, чтобы быть рядом с тобой. А бывает и так, что тебе приходятся тянуться к тому,  с кем ты хочешь стоять рядом. В любом случае, тебе придется преодолеть массу препятствий и приложить огромнейшее количество усилий, чтобы не стоять на ступенях  одному, а слушать, как звонко стучит в такт с тобой еще чья-то пара ног.
Я посмотрела на Него и подумала, что у меня даже лестницы нет. И заплакала. Хорошо, что вокруг была вода, и Он не заметил моих слез. Меня это радовало. Я вообще не любила, когда кто-то видел мои слезы. Это больно знать, что кому-то больно из-за того, что тебе больно. Получается какой-то порочный круг. Но решение есть – никому не показывать своих слез. Жизнь научила меня прятать свою боль и не показывать ее никому, даже самому близкому и родному человеку. Ты просто причинишь ему еще больше страданий. Одно я могу сказать точно, если человек по-настоящему твой друг, он всегда разглядит твою ненастоящую улыбку, сам поймет, что тебе плохо и нечем дышать от боли. Он это почувствует, как животное, которое чувствует беду.  Он сам интуитивно поймет, как тебе помочь, где рана, которую надо лечить. Я это знаю. Он проснется в другом конце города и позвонит, потому что не сможет больше спать, чувствуя, как тебе плохо, ощущая у себя на губах вкус твоих слез. А если этого нет и ни разу не было, то это не дружба, нет. У меня было. Я знаю, что такое дружба. Я горжусь этим. Но  как было, так и закончилось, но это все случилось потом, чуть позже, даже нет, гораздо позже. Об этом я поведаю потом, честно. А сейчас я лежу в ванной и грею место, где все прячут свою душу. Все говорят, что болит в груди и не думают о том, что болит не в груди, а в душе. Бывает, что болит спина, а ноет сердце. Просто боль стреляет в другое место.
Он снова стал гладить меня по голове. А потом я стала чувствовать, как засыпаю. Это действовало то лекарство, которое мне стали колоть в последнее время. Мне было противопоказано курить, принимая его, но я не послушалась. Как всегда. Я не жила по законам, которые изобрели раньше меня, я сама писала законы, я была законом сама себе и сама для себя. Я думала не как все, конечно, каждый думает по-особенному, но мая особенность была перпендикулярна любой другой особенности. Я не мыслила шире, нет, я этого не умела, зато я умела мыслить, огибая. Забыв про то, что якобы важно и абсолютно правильно. Всегда нужно опровергать то, что на слишком долго устоялось в мозгах. То, что застыло, как желе, как сало.  Жизнь – это физика. Жизненные ситуации - теории, которые нужно постоянно опровергать. Я опровергала, нет, я даже не видела того, что мне было не нужно. Наверно, так нельзя. Наверно, нужно уметь видеть то, что не хочется, уметь распознавать то, что в итоге может пригодиться. А я не умела. Я не захотела научиться. Тому были свои причины. Свои мотивы, но это не значит, что то, что нельзя, обязательно должно быть неправильно. Возможно, это не так, возможно, необычно, но это просто факт того, что действие произошло, не более того.  У наших поступков нет полярности, они нейтральны. А вот наше поведение относительно наших поступков имеет заряды.  Отрицательные. Положительные. А сами поступки ничего не весят.
Я заглянула Ему в глаза. А потом уснула. Я не помню ничего, кроме его рук. Я не помню ничего, кроме запаха Его рубашки. Я даже не помню, в какой ванне я лежала тогда, то ли у Него дома, то ли у себя. Я не помню, на какой кровати очнулась. Я не помню, во сколько очнулась. Было ли это утро или вечер. Я не помню ничего. Помню только, как Он лежал со мной рядом и охранял мой сон. Он не спал все время, пока спала я. Он оберегал меня, как сторожевой пес.  Как преданная собака любит своего хозяина просто за то, что тот ее хозяин. Странная любовь. Ведь всегда в дружбе так, что одному надо больше, чем другому. Всегда так, что один стремиться, а другой догоняет. Любовь одинаково крепкая, но одному всегда надо больше, чем другому.  Друзья, как пара рук, в принципе каждой можно делать все, но основную работу делает лишь одна рука. И когда эти руки действуют по отдельности, получается какой-то бред. Ничего не получается совсем.  Со временем, конечно, привыкаешь,  изловчаешься на то, чтобы делать все одной рукой, но двумя-то куда удобней.  И все равно одной надо больше, чем другой. Все равно.
Мы лежали и смотрели друг на друга. Только смотрели, ничего лишнего. И это было моим счастьем.  Смотреть в глаза, которые я люблю. Понимать то, что эти глаза любят меня. Счастье. Счастье - это не когда хочешь жить, счастье - это когда понимаешь, что уже можно умереть. И снова я поняла, что мне можно умереть. Еще один момент, когда мне хватило бы смелости сказать, что я счастлива, поклясться в этом. 
Мне было щекотно, ведь Он смотрел на меня. Я всегда стеснялась Его взгляда. Он был такой объемный, что казалось, на тебя смотрит не пара зрачков, а несчетное количество черных точек, окруженных серой радужкой.  Казалось, что каждый раз этот взгляд испытывает тебя, проверяет на стойкость твой дух и тело. Я люблю встречаться с людьми взглядом. Сразу становится видно, какие они в сущности, что они все-таки из себя представляют. Как правило, люди быстро прячут в глазах в соседних затылках, в своих кривых ногтях и грязном полу. Но встречаются и те, кто не боится взглянуть мне в глаза. Я уважаю таких людей. Но это редчайшая редкость.  Такие экземпляры хоть бери и ставь на полку, а потом тщательно стирай с них пыль.
А Он смотрел на меня. И никогда не боялся. А я смотрела, и мне было щекотно. Я волновалась, что не смогу дотянуть до Его взгляда, что не буду Ему соответствовать. Но Он не посмел бы меня в этом упрекнуть. Мы лежали так и лежали, а мимо нас тек февраль. И все было хорошо. Скоро он кончится, и начнется весна. Зачем?

День семнадцатый
«- Знаешь, есть два мира. Один мир Мой, а другой Наш. Мой мир будет жить вечно, я умру, а он останется жить, а Наш мир, Наш мир хрупок. И он умрет сразу, как умрет один из нас. Пока тебя не было, в Моем мире я была одна. И мне было все равно. Но теперь ты рядом, и мне уже не может быть все равно. Просто потому, что  если умрешь ты, то умру и я. Рухнет все. Теперь я не часть Моего мира. Я разрезала пуповину и пришила ее к Нашему миру. И ты пришил. И теперь мы неразрывно связаны. Навсегда. – Я  знаю, зачем ты говоришь мне это? – Я говорю тебе это для того, чтобы ты знал, как это жить в Своем мире и как это жить в Нашем мире. В Моем мире легко умирать. Никто не заметит твоей смерти. В Моем мире легко думать. Никто не подслушает твои мысли.  В Моем мире легко любить. Никто в это не поверит. В Моем мире легко ненавидеть. Тебе снова никто не поверит. В Моем мире легко лгать. Ведь именно в это поверят все. В Моем мире легко быть собой. Ведь это примут за ложь. В Моем мире легко корчиться от боли. Никто не будет  тебя жалеть.  В Моем мире легко быть одиноким. Ты и так один в Своем мире. В Моем мире невозможно дышать. Ты задыхаешься. В Моем мире невозможно жить. Потому что в Моем мире ты не живешь, ты гниешь заживо. – Это все? – Да, все. – А теперь скажу я. Пока я не встретил тебя, я тоже жил в своем мире. Нет, я не жил, я существовал.  Каждый день я либо спал, либо убивал. Раз за разом. Из года в год.  И я не могу сказать, что я сильно горевал, существуя так, как я существовал. Мне было спокойно. Знаешь, как тебе на берегу твоего моря. А когда я встретил тебя, все стало не так. Мой мир рухнул. Мое существование прекратилось. И началась жизнь. С болью и наслаждением. С горем и радостью. С любовью и ненавистью. К моему телу нашли душу, которая действительно подходит. Эта душа – ты. И без тебя рухнет Мой новый мир. Наш мир. – Я знаю. Я люблю тебя. – Нет. Ты не любишь. – Люблю.  – Почему? – Потому что ты любишь. Несмотря ни на что. Просто за то, что я есть, а не за то, что я красивая, умная или добрая.  – Я люблю тебя за то, что ты часть меня. Ты - я. Я люблю тебя за это. – А я люблю тебя за то, что я - ты», - Он поцеловал меня в лоб. Мы шли под руку по какой-то улице. Кадиллак оставался возле Его дома, пока мы гуляли целый день. Мы встречали множество лиц и сказали друг другу кучу слов. Вообще слова злы. Они приносят массу страданий и непонятных несуразностей.  Никто не сможет понять то, что ты хотел сказать на самом деле. Человек подомнет под себя все сказанное тобой. Повернет так, как было бы выгодно только ему. В общем, так всегда. Но сегодня был день откровений. Сегодня можно и нужно было говорить. Мы делали так каждый месяц. В начале месяца. Сегодня был первый раз, когда мы решили так сделать. Начало декабря. Начало новой традиции.
Мы вышли на какую-то площадь. Вокруг было все какое-то серое. Облезлые деревья, дороги, люди. Серые, серые, серые. Все серое. Все скучное и продрогшее. « Я хочу снега! Много-много белоснежного снега! Хлопья! Вихрь! Метель! Я хочу снега!», - закричала я и стала прыгать. Он смотрел на меня некоторое время, а потом, сощурив, один глаз предложил мне невероятную идею - вызвать  снег ритуальным танцем. Я незамедлительно согласилась, но у нас не было ни ритуальной атрибутики, ни одежды, ничего. Тогда мы достали из помойки стеклянные бутылки из-под пива и стали легонько постукивать ими друг о друга, а затем стали плясать. Он издавал какие-то гортанные звуки, чем-то напоминающие звуки парохода вдалеке, а я отбивала чечетку и повторяла «Снег, приди! Снег, приди! Снег, приди!». Так продолжалось несколько часов.  Люди в недоумении проходили мимо, молодые ребята смеялись и что-то кричали, то ли подбадривали нас, то ли насмехались, старики хватались за редкие волосы и бухтели о деградации молодого поколения, а мы со всей серьезностью отнеслись к обряду и не думали даже улыбнуться. На некоторое время я, по-моему, впала в транс, да,  выпала из жизни на какой-то отрезок времени. Это странно ощущать себя уже не частью целого, а частью абсолютного, не частью планеты Земля,  а частью Вселенной.
Снег пошел. Наверно, это должен был быть дождь. Но пошел снег. Мокрая пурга стала липнуть на окна домов и на зевающих прохожих. Мы так обрадовались этому снегопаду, что не могли вымолвить ни слова. Наконец-то первый снег. Мы побежали в аллею с белыми скамейками. Он заприметил  одну из них, схватил меня за руку и поволок за собой. Мы бежали под снегопадом и смеялись, а потом плюхнулись на скамейку. Мы не могли отдышаться минут десять. Мы просто смеялись и тяжело дышали. Когда смех поутих, мы осмелились посмотреть друг на друга. И это было роковой ошибкой – огромный прилив смеха нахлынул на нас. Мы не могли остановиться. А снег все падал и падал на нас. Он кружился, порхал, падал и взлетал, кружился и перебегал.
Я закрыла глаза и попыталась опять стать частью Вселенной. Но у меня не получилось – Он держал меня за руку, Он связывал меня с Землей. Я взглянула на фонарь и задумалась о том, на что была бы похожа моя жизнь, если бы Его не было рядом. Сначала я долго убеждала себя в том, что мне не было бы жизни без Него. Я бы не смогла улыбаться, смеяться, дышать полной грудью. У меня не было бы возможности полюбить море, нет, понять, что я люблю море. А потом я вспомнила, что вся наша дружба – это глупости, которые скрепляются моим слабоумием, Его смелостью и отягощением безнадежностью. Вот и вся дружба. Рецепт прост.  На Его месте мог оказаться кто угодно другой. И на моем месте тоже. Но все совпало именно так. И теперь нет ни малейшего смысла перекладывать  части мозаики. Она сложилась идеально. Не надо ее рушить.
Он отвлек меня от моих мыслей. «- Ты не замерзла? – Нет, пока нет. – Я заметил вон там славное кафе, там должен быть вкусный кофе и выпечка. – А там можно курить? – Я тебе разрешаю там курить. – В таком случае я согласна выпить чашку кофе с булочкой»,- я обхватила его руку, и мы пошли в сторону маленького кафе на углу улицы. Мне показалось, наверно, но тогда я была уверена, что как только я встала со скамейки, снег стал падать не так уверенно, не так динамично, но я ничуть не расстроилось. Ведь главное чудо уже произошло – снег пошел! Прохожие недовольно стряхивали с себя хлопья снега, что-то бухтели, малыши радовались и тянули родителей на детские площадки, а подростки  ворчали, как старики. Странное дело. Подростки, как старики.
В кафе было тепло и уютно. Особенно уютно там стало, когда я начала курить, и никто не сделал мне замечания. Я смотрела на Него. На то, как Он ест, на то, как Он пьет. Я смотрела на Его руки, глаза, волосы, на лоб, подбородок, губы. И мне захотелось все это попробовать: «- Давай займемся любовью! – Нет. – Ты меня не хочешь? – Нет. – Ты же врешь, я вижу. – Да, я вру, но это не имеет значения. Ты такая хрупкая, как пепел, хватит маленького ветерка, чтобы ты рассыпалась. К тому же ты еще совсем ребенок. – У меня месячные уже два года. Я взрослая. И я хочу заняться с тобой любовью – Нет. – Ну, почему нет? Ты этого хочешь, я этого хочу. Ты меня любишь, я тебя люблю. В чем проблема? – Проблемы нет. Я просто не буду заниматься с тобой любовью и все. – Я больше не буду предлагать. – А я и не прошу. – Ну, пожалуйста! – Нет. – Ну, пожалуйста - пожалуйста.  – Нет. – Ты меня не хочешь, потому что я некрасивая? – Ты красивая. – Но ты меня не хочешь? – Хочу. – Ну, так давай займемся любовью. В Кадиллаке! – Нет же! – Ну, почему? – Потому что не да. – Ну, и ладно. – Пей кофе, а то остынет. – Ну, и буду. – Пей же. – Пью же», - последнее слово всегда было за мной. Я так и не узнала, почему Он отказал мне. Может, Он был чем-то болен, а может, я все-таки была некрасивой, а может, Он так сильно любил меня, что боялся причинить малейшую боль, а может, Он был любителем мужчин, а не женщин. Нет, этого не могло быть. Причина была в другом, я потом поняла это сама. Мы были друзьями и напарниками. Напарниками в  одном очень сложном и важном деле – быть собой друг с другом. Мы помогали друг другу, тем самым помогая себе. Мы были друзьями, лучшими друзьями.  И я знаю, чего Он хотел для меня. Он хотел, чтобы я вышла замуж и нарожала кучу маленьких детей, Он хотел, чтобы я сидела дома и готовила суп, Он хотел быть лучшим другом моего мужа и вместе с ним ездить на рыбалку. Он хотел всегда помогать мне и моей будущей семье. Но Он знал, что все будет не так. Он знал, что все кончится по-другому.  То, что хотелось ему, оказывалось на самом деле в абсолютно ином качестве. Я могла закончить либо писательницей, либо самоубийцей. Одинокой, курящей и еще раз одинокой. Ему не нравилось  ни первое, ни второе. А мне нравилось и первое, и второе. Я любила смерть, нет, не потому, что я не любила жизнь, я просто любила смерть. Я знала, что там, за гранью, где повсюду тишина, есть что-то лучшее, чем здесь. Там, где тишина, там все было заведомо правильно и продумано. Там не надо принимать решений и мучиться угрызениями совести. Там просто новый этап, новое ощущение себя в мире и мира в себе. И мне хотелось поскорее попробовать на себе это ощущение. Я знала, что ждать осталось недолго, но мне все равно не терпелось. Смерть  есть свобода от оков ненужного мусора бытия. Смерть – крылья. Смерть – жизнь. Настоящая, без препятствий.
Мы шли через аллею, шли через площадь.  Шли по улицам, где бурчат подростки и старики. Мы шли домой. Шли туда, куда не хотели идти, но шли все равно, потому что знали, что завтра начнется новый день. Начнется новая жизнь, где будет возможность все исправить, сделать лучше. Мы знали, что не воспользуемся этой возможностью, но все равно шли. Шли и пели песни, которые играли в наших душах, не думая о том, что завтра ничего не будет, кроме нового дня в календаре. Мы просто пели, просто смеялись и искренне верили, что еще можно что-то исправить, пока не началось завтра.  Мы знали, что наша вера глупа, что нет прощения и нет шансов, но мы шли и пели. Наверно, так и следует поступать, когда хочешь доказать миру, что ты лучше, чем кажешься, что ты добрее своего сердца, что ты умнее своих любимых книг, правдивее сказанных слов и сильнее своего кулака. Я не знаю, как правильно поступать. Я не знаю, как правильно мыслить. Я просто действовала и действую в такт своего сердца и мыслей, что бьются в венах.
Сегодня шел снег и таял водой на моих щеках, все это было сегодня. Все это было прекрасно. Завтра снег уже не будет идти, не будет падать, не будет кружить у ламп фонарей. Но все это случится завтра. А сегодня мы идем с Ним домой.

День восемнадцатый
Помню, когда-то я спрашивала, зачем же придет весна? Я и сейчас спрашиваю, когда весна уже среди нас, когда она поселилась первыми набухающими почками под окнами домов, когда она уже звенит капелью с крыш, когда она уже намокает на губах влюбленных друг в друга девчонок и ребят. Весна, зачем ты здесь? Ради кого? Кто просил приходить тебя так рано? Я любила весну, я и сейчас ее люблю, но она не вызывает у меня уважения. Она, как развратная девственница, вроде, готова отдаться, но все  же чего-то ждет. Хлопает своими стройными белоснежными ногами и смеется, знаете, звонко так, нахально. Птицы как всегда щебечут что-то невнятное, а потом заливаются своим пением. А потом в небо. Я завидую птицам – каждый день они летают в свободе, они рассекают свободу своими острыми клювами, крыльями, они хлопают своими маленькими глазами, а вокруг них только свобода, и ничего лишнего.  Они вдыхают свободу своими маленькими легкими, а потом отпускают ее, немного согрев своим телом, чтобы потом снова вдохнуть, снова согреть и снова отпустить. Интересно, а птицы устают быть свободными? Интересно, а от свободы вообще можно устать? И как это быть птицей? Может быть, это больно? Нет, это, должно быть, высший дар – стать птицей. Если бы птицам было плохо, они бы умерли. Если бы смерть была такой ужасающей, как ее все боятся, если бы там, было плохо, то люди бы возвращались назад, я вас уверяю, они бы нашли дорогу домой, где хорошо. Но после смерти еще лучше, иначе все бы уже вернулись обратно. Я в этом уверена. Но если там так хорошо, то почему же люди так дорожат своей никчемной жизнью, почему так боятся умирать? Потому что ничего не знают о смерти? Или потому что им все-таки есть чем дорожить? Люди живут ради мечты, люди живут ради того, что никогда не станет былью. Если ваша мечта претендует на то, чтобы осуществиться, знайте, это не мечта, - это цель.  Жить ради цели нельзя, потому что это просто глупо. Цель достигается, теряет свой вес и смысл.  А значит, и жизнь теряет свой вес и смысл. Нужно жить ради мечты, ради призрачной дали, которая  мелькает в глазах и затуманивает разум. Нужно жить ради того, что никогда не осуществится просто затем, чтобы жить вечно.  И если вы хотите умереть, то вам надо перестать мечтать.  Но дело в том, что многие люди принимают цель за мечту, ошибочно затуманивают свой разум, сваливая все на свою ничтожность и неумение. Многие просто недооценивают себя и свои способности, обманываются своей беспомощностью и мечтают о том, чем могли бы владеть в действительности. Такое случается сплошь и рядом. И редко можно найти человека, который, правда, мечтает.  Кто-то мечтает о котлете, кто-то мечтает о спасении человечества, а кто-то о том, чтобы уметь мечтать. Значит, выходит, что у каждого есть мечта, только не все в нее верят. И не все хотят в нее верить. Это выбор каждого, верить или не верить. Но когда ты веришь, ты должен отрицать доказательства, доказательства ослепляют  веру, сама же вера не слепа. Если ты веришь, то ты идешь до конца с закрытыми глазами, с опущенными веками, но открытым взором, а если ты не веришь, то отрицаешь все, от тебя не требуется ничего больше. Ты идешь с открытыми глазами, но взор твой пуст и слаб, как немощный старик. Вот и вся разница.
А весна, она уже была во мне. Я ей дышала. И Он дышал. Он забрал меня из больницы, где я лечила своего психотерапевта. Мне было жутковато там находиться. В этом старом здании, которое давно не ремонтировалось. Все было такое унылое. Никакой душевнобольной человек не выздоровел бы в этой клинике, хотя так и было на самом деле. Я любила только окно напротив кабинета врача. Из окна был прекрасный вид на двор-колодец и оранжерею, которая находилась в другом крыле больницы. Запоминающееся зрелище! Ни одного живого растения, запылившиеся окна старого образца с еще деревянными, давно не крашеными рамами. Чем-то смахивало на кладбищенский пейзаж. Одни ветки и коряги. Я всегда приходила гораздо раньше назначенного мне времени только для того, чтобы посмотреть в окно. Я ставила колени на горячую батарею и смотрела на оранжерею. И не слезала до тех пор, пока меня не позовет психотерапевт. Он ругался со мной, ведь я могла обжечься, но огонь не жжет, когда не веришь в то, что тебе будет больно. Вообще любая жизненная ситуация, проблема, все, что происходит с человеком, зависит от его веры или безверия.  Если человек не верит в дождь, то ему сухо под ливнем, если человек верит в то, что он идет домой, любая будка станет для него родным пристанищем. Свою жизнь люди куют в своей голове и в своей душе. В своей вере во что-либо или не вере во что-то иное. Все верят во что-то, только не все верят, что верят. И когда я сказала это своему психотерапевту, он мне не поверил, понимаете, не поверил, он сказал, что вера – свободный выбор каждого. И если человек не верит, то он просто не верит, а такого понятия как безверие в веру не существует. Я обиделась и ушла. Так обиделась, что даже дверью не хлопнула. Я чувствовала, что мир давит на меня. Весь мир шел на меня огромной стеной и не давал дышать.
Сегодня у меня жутко болела голова, особенно после глупых медитаций и тестов. В этой психушке не было ничего хорошего, кроме окна с завораживающим видом на жуткую оранжерею. Мне казалось, что вся жидкость в голове исчезла, а мозг отслоился от черепа, будто  моя голова - яйцо, череп - скорлупа, а мозг - желток без белка. Будто мозг бьется о череп и вот-вот разобьется. Невыносимая боль.  А еще кровь шла из носа. Жутковатое зрелище, скажу я вам. Особенно, когда кровь брызжет на белую футболку.
Я вышла вся в крови из больницы, Он посмотрел на меня с ужасом и спросил: « - Тебя там пытали? – Нет, просто кровь из носа пошла. – Держи платок. – Спасибо. – Нет, все-таки тебя там пытали».  Он усадил меня в машину, и мы отправились путешествовать по городу. Мы объехали за  эти полгода уже, наверно, все закоулки, все мельчайшие улочки города, которые даже не были указаны на карте, но все равно каждый раз мы открывали что-то новое. Это, пожалуй, было нашим даром, если хотите, умение быть интересными друг другу и себе несмотря ни на что, даже на время. Я думаю, что не каждый так сможет – привыкнуть, но не насытиться, не пропитаться обыденностью к человеку, которого всем сердцем любишь. Март бился в окно  мокрым снегом или сухим дождем, а мы просто ехали.
« - Ты любишь небо? – Что за вопрос? Конечно, люблю, разве я не говорила тебе о том, как сильно я люблю небо, небо оно такое свободное. Оно напоминает мне тебя, просто голубая пелена и ничего лишнего. – А как же облака? – А облака разве не небо? Разве они не часть свободы? Сидят в ней, как за решеткой, и наматывают круги вечности. – И разве это здорово быть пленником свободы? – Я думаю, что лучше быть пленником свободы, чем пленником безволья. Или ты считаешь иначе? – Я считаю, что лучше не быть пленником вовсе. – Но мы живем, а это значит, что мы в плену. Сначала мы девять месяцев томимся в плену в утробе матери, потом томимся восемнадцать лет в плену дома,  и пока длятся эти восемнадцать лет, мы томимся еще и в других пленах, например, в детском саду или в школе. На протяжении всей жизни мы попадаем в плен болезней, обстоятельств, попадаем в плен людей. И каждый вдох, и каждый выдох - тоже плен. Ведь если ты не будешь повиноваться плену дыхания, ты умрешь. –  Но это значит только одно, что смерть есть свобода. – Это выход из плена жизни и вход в плен вечности. Только и всего. Каждый пленен своей безвольностью, а разбив свою безвольность, человек заточает себя в рабство свободы. Но свобода - лучшая тюрьма. И я выбираю этот плен. – А если я не верю в плен, значит ли это, что я сбежал из тюрьмы? – Нет, это лишь значит, что ты просто в него не веришь. – Это значит, что я свободен. – Ты отрицаешь плен, а значит, отрицаешь свободу.  – И где же я тогда? – Ты в Кадиллаке Эльдорадо Флитвуд  тысяча девятьсот восемьдесят пятого года коричневатого цвета. Ты сидишь рядом со мной и смотришь на дорогу.  Больше ты нигде. – Ты не права. – Я и не отрицаю этого. Но отсутствие веры во что-то не говорит о том, что объект веры отсутствует.  Ты его отрицаешь, но не более того. И, тем не менее, отрицая объект веры, ты не можешь утверждать, что он все же есть, так как это подорвет твою веру в его отсутствие, соответственно для тебя понятия существования объекта не может быть реальным. Если ты не веришь в Бога, ты не можешь утверждать, что Он есть. Ты не можешь утверждать, что Его сын существовал и был распят на кресте. Но если ты веришь, ты не можешь отрицать того, что он все-таки был.  – То  есть ты хочешь сказать, что если я не верю в плен, то я не могу и верить в его сына - свободу. – Именно. – Ну, хорошо, я с тобой соглашусь. Пока. А мы, кстати, приехали», - Он остановил машину, и лег на руль, я облокотилась  на «бардачок» и стала смотреть на то, что виднелось за лобовым стеклом. Там было огромное заброшенное здание, оно напоминало мне чем-то фильмы ужасов про маньяков-насильников. Мы вышли из машины и направились к этому зданию. Признаться честно, я немного испугалась – вид был жуткий, но я знала, что со мной Он, поэтому все было не так уж и плачевно ужасно.  Он спрятал меня у себя под «крылом» и стремительно зашагал к зданию.  Я не отставала. « - Куда мы идем? – Ты мне доверяешь? – Еще бы! – Тогда не задавай лишних вопросов раньше времени. – А позже времени можно будет задавать? – Конечно, можно, только смотри не пропусти позже времени (Он подмигнул мне). – Я не упущу момента, можешь не беспокоиться. – Хорошо, а сейчас будь осторожна - во многих местах нет ступенек, держись за меня покрепче. – А я и не собиралась отпускать. И вообще мне страшно. – Ты еще и бояться умеешь? Я удивлен. – Да, умею, и если ты пообещаешь никому и ни при каких условиях не рассказывать, то я тебе открою тайну своего страха. – Торжественно клянусь, что никогда и ни при каких условиях не разглашу тайну твоего страха. – Вот и отлично, когда доберемся до того места, куда ты меня ведешь, я тебе все расскажу, всю тайну»,- Он утвердительно кивнул и повел меня дальше. Мы  поднимались все выше и выше. А потом он резко остановился и повернулся ко мне. Он немного наклонился, чтобы наши глаза были на одном уровне, а потом спросил меня: «Ответь на мой вопрос еще раз. Ты мне доверяешь?», я, не мешкая, кивнула головой и  прошептала «да». Тогда Он тоже перешел на шепот: «Хорошо, а теперь закрой глаза и просто доверься мне». Я закрыла глаза, а потом почувствовала, как он  закрывает мне глаза своей горячей ладонью. Он обхватил меня второй рукой и повел вперед. Мы куда-то поднимались. Мне казалось, что этот подъем   никогда не закончится, но вдруг раздался звук ударяющейся двери, и на меня подуло свежим мартовским воздухом. Он убрал свою ладонь и шепнул на ухо, что я могу открывать глаза. Я медленно подняла свои веки, и передо мной открылся потрясающий вид на залив и небольшую часть города. Это заброшенное здание было бывшим ремонтным депо кораблей и других судовых объектов главной верфи нашего города. Как же здесь было красиво. Повсюду еще лежал снег. Залив был покрыт льдом, но кое-где уже билась свободная вода. Спокойствие этого места расползалось  по всем сосудам моего тела. «- А теперь твоя очередь. – Ты о чем? – О тайне. – Ах, точно, тайна. Нет, стой, это все, что ты хотел показать? – Не совсем. – Ну, так показывай!»,- Он ничего не сказал,  а, только, улыбаясь, ткнул указательным пальцем наверх. Я подняла голову и увидела небо. Такое красивое небо. Без лишней суеты. Без отблесков города. Небо, полное себя. Небо, которое дышало полной грудью, не останавливало птиц в полете, а наоборот, давало разгон. Настоящее небо. « Я боюсь потерять тебя. Пока тебя не было в моей жизни, я ничего не боялась, потому что моя жизнь не представляла никакой  ценности, ведь какой смысл дорожить тем, что ничего не стоит? Зачем бояться за то, что не может разбиться, испортиться, истлеть? Но с появлением тебя, я стала осознавать, что мне есть, чем дорожить. Каждым днем, проведенным вместе с тобой. Каждым взглядом, обращенным к тебе. Каждым прикосновением. Каждым общим вдохом и выдохом. Теперь я несу ответственность не только за себя, но и за тебя, потому что ты стал частью меня и моей жизни. Ты – моя ценность. И без тебя моя жизнь потеряет смысл. У меня нет мечты, но я хочу быть рядом с тобой. И поэтому мне стоит жить, чтобы быть лучше. Ради тебя. Ты мой единственный друг. Мой единственный товарищ по оружию в войне, которой не существует. Спасибо. Я боюсь засыпать, потому что боюсь проснуться в новом дне, где не будет тебя. Я боюсь выходить из твоей машины, потому что боюсь туда больше никогда не сесть. Я боюсь, что тебя нет, что ты не существуешь, что ты – лишь моя фантазия. Что моя жизнь – чья-то дурацкая шутка. И в этой шутке тебя нет. Я люблю тебя. Я должна убедиться в том, что ты есть, - обними меня». Он подошел и крепко сжал меня в своих объятьях. Я заплакала.  Мне действительно было страшно, что все это неправда, что это чья-то шутка. Но это не было шуткой, это было по-настоящему. Был Он. Была я. Были мы. И больше никого. Не было здания, не было воздуха, не было залива и неба, были только мы. Только Он и я. Я не знаю, сколько времени прошло с того момента, я не помню ничего, кроме тепла Его рук и быстрого стука сердца.
Знаете, я не умела дружить и не умею до сих пор, я не умела любить и до сих пор не умею. Нужно иметь талант дружить и любить. У некоторых есть только способность к дружбе и любви, также есть гении, есть те, кто губят свои таланты, а есть такие, как я, которые родились бездарностями, но в определенный момент захотели уметь любить и дружить. Со мной тоже это случилось. Но, наверно, слишком поздно. Я так и не научилась, хотя я очень старалась. Я давала Ему свою любовь, но не отдавалась с ней вместе. Как бы близко я ни подходила к Нему, я все равно оставалась где-то на расстоянии. Я верила, но не вверялась. Я всегда оставляла миллиметровую границу сомнения и осторожности. Это глупо, но это так. И как бы я ни пыталась убрать ее, у меня не выходило. Я только одного не могу понять, почему Он терпел все это? Почему продолжал любить меня сильнее и дорожить все  больше? Почему Он просто не уехал однажды на своем коричневатом Кадиллаке? Почему Он остался со мной до самого конца? И даже после конца все равно оставался рядом со мной? Не помню, нашла ли я ответы на эти вопросы, если и нашла, то это случилось не сейчас и не сегодня. Это случилось позже,  не холодной весной, а жарким летом. В другое время и при других обстоятельствах. Когда уже не было времени думать, когда надо было решать и действовать. Идти вперед. Уходить. Искать место, где Солнце научилось повиноваться щелчку пальцев и просто твоим мыслям. И мы ушли туда. Только Он и я. В наш рай. По нашей общей дороге, которую мы строили каждый день.
«- Не плачь, я же с тобой и я не шутка, клянусь. Я есть. Ты есть. И мы – правда. Мы существуем. Мы живем. И будем жить вечно. Пусть стареет время, пусть тлеют мысли и чувства, но наши глаза будут всегда блестеть светом огня, который ты зажгла во мне, и который я смог передать тебе. Я не говорил тебе, что твои глаза заблестели тогда дождливым днем августа, когда мы сидели в машине и играли в «Правду или желание»? – Нет, ты не говорил.  Они, правда, блестят? – Правда. – Спасибо. – Не мне. – Тебе и не спорь», - Он больше не проронил ни слова. Он стоял и смотрел на меня, внутрь меня и через меня. Насквозь, но безболезненно. Жаль, что эти глаза не будут смотреть на меня вечно. Жаль, что правде тоже приходит конец. Она тоже умирает. Но моя правда будет жить до тех пор, пока не высохнет мое море, а мое море не высохнет никогда. Моя правда вечна. Вопрос лишь в другом, есть ли границы у вечности? И если есть, то где они проходят? Когда закончится вечность? И что будет после нее? Эти вопросы, которые я задавала себе сегодня. Но  ответы на них я получила позже, не сегодня, а в другой день. Я расскажу о нем в другое, более подходящее время. Когда это будет понятно. Не сегодня. В другой день. Обещаю.

День девятнадцатый
В почтовом ящике я нашла письмо от Него. Он предложил встретиться в метро. Очень странное место для встречи, но ничего не оставалось. Я пошла. Добравшись до нужной станции, я вышла и села на скамейку.  Я ждала. Ждала. Ждала. Его все не было. Странное ощущение. Я проснулась с какой-то тяжестью в желудке. И чем дольше я Его ждала, тем больше чувствовала эту тяжесть, она будто росла и росла. Не по дням, а по часам, прямо как в сказке. В сказках все хорошо кончается. А если кончается плохо, то это не сказка, это жизнь. И пусть герои какие-то необыкновенные, поищите внимательнее, чудищ и в жизни полным-полно.  А я все ждала. А Его все не было. Я сняла кеды, поправила белые носки и положила ноги на скамейку. Мне стало так одиноко и больно, что я даже достала тетрадь и стала писать туда всякие глупости, рисовать проходящих мимо людей, их монотонные, уставшие от всего лица. Я пыталась нарисовать тупую безысходность их бытия, но ничего не выходило. Такое невозможно нарисовать, это никак не повторить. На такое  способны только люди. Заточать себя в одиночество своей же боли, окружать себя проблемами, которых нет. Строить песочные замки из счастья. Это подвластно только разумному существу. Идиоты, вроде, меня так не умеют. И, слава богу. Лишенные разума люди – самые счастливые на свете, поверьте мне.
Я решила никуда не уходить до тех пор, пока Он не придет. Я покорно ждала. И пока я ждала, ко мне подошла какая-то старуха. Она была жуткого вида. Сгорбленная, злая, толстая и мерзко пахнущая. Она скинула мои ноги со скамейки, протерла моим рюкзаком место, куда собиралась сесть, кинула в меня рюкзак и села.  Потом она стала что-то кричать о том, что я некультурная, хамоватая особа, хотя откуда ей знать, если мы даже не общались? Что же, я промолчала. Я молчала, да, но смеялась громко. Старуха посидела от силы минуты три, а затем ушла, что-то бубня под нос о современной молодежи. Довольно веселое зрелище. Я на пару минут даже забыла о странном ощущении в области живота. Но эйфория счастья длилась недолго.  Ко мне подошел какой-то парень и спросил: «- Ты море любишь? – Я люблю море, а что? – Вот держи, он просил передать». Парень кинул мне конверт и в спешке запрыгнул в закрывающиеся двери электрички. Он уехал. Больше я никогда не видела этого парня. Я держала в руках конверт, белоснежный конверт. Мне было страшно открывать его. Я знала, что что-то не так, ибо неприятное ощущение в желудке стало болью, острой и невыносимой. Полчаса я смотрела на конверт. И мне было страшно, мне казалось, что я проснулась в дне, где нет Его. Спустя полчаса я решилась на то, чтобы открыть конверт. Дрожащей рукой я аккуратно оторвала верхний край конверта и достала письмо.
Привет, жемчужинка. Если ты сидишь в метро, прождав меня кучу времени, и читаешь это письмо, значит,  меня уже арестовали и отвезли в тюрьму. Прости, что я так внезапно ушел, даже не придя. Я поступил совсем не как джентльмен. С меня причитается. Когда встретимся, я отвезу тебя на море, и ты меня застрелишь из револьвера. Или ты сделаешь со мной, что захочешь. Выбирай.  Главное, выйти из тюрьмы. Но за это не переживай, мне помогут выйти очень скоро. Я всегда с тобой. Люблю тебя.
Твой Я.
У меня дрожали руки. Нечем было дышать. Слезы текли из глаз на письмо. И жить больше не хотелось, хотелось прыгнуть под рельсы. Прямо сейчас. В данный момент. Но не было сил. Каждое прочтенное слово вырывало частицу жизни из меня. И сейчас на скамейке сидела не я. Сидел кусок мяса. Физическое тело, неспособное больше ни на что. Огромный сгусток боли. Будто душу вырвали наружу, а она, не привыкнув к холоду, корчится среди людей и умирает.
Говорят, что у людей выбивают почву из-под ног, а у меня выбили жизнь. Ее лишили смысла. У меня отняли солнце, воздух, свет, тьму, у меня отняли все. Отняли счастье. А за что? Только за то, что мой друг исправно делал свою работу. Странно, что в тюрьму не сажают тех, кто спиливает сотни стволов деревьев, убивая при этом свою планету и самих себя. Медленно, незаметно, но убивают. Странно, что в тюрьму не сажают врачей, которые ставят неправильные диагнозы и дают своим пациентам неправильные лекарства. Странно, что в тюрьму не сажают преподавателей, которые выучили будущих бомжей, воров, наркоманов, ведь эти учителя тоже причастны к смерти этих людей, пусть и неблагополучных.  Странно, что в тюрьму не сажают глав правительств, которые не придумали эликсир молодости, которые банально не могу остановить войны, убивая при этом тысячи людей. Странно, почему в тюрьму посадили человека, который просто делал свою работу, который получал деньги, чтобы жить. Который сделал другого, пусть очень глупого человека, счастливым. Многие ли могут похвастаться тем, что сделали кого-то счастливыми? Мне кажется, нет. Знаете, человек – это тоже своеобразная мера. Измерение личности в единицах человечности. И  знаете, я, пожалуй, отдам свой голос тому, кто, сделал меня счастливой. Тому, кто объяснил собой, зачем нужна жизнь.  Не каждый на это способен. Если человек убивает, это не значит, что он плохой. В тюрьму надо сажать даже не плохих, в тюрьму надо сажать злых.  Разве злой человек способен на то, чтобы дарить кому-то искреннее счастье и радость? Нет, этот человек не может быть злым. Нет, это просто не возможно.
Я не помню, как дошла до дома. Не помню, как залезла в ванну и достала успокоительное из настенной полки. Я не помню, как наглоталась таблеток и чуть не утонула в ванне. Я не помню. Я ничего не помню. Я не помню, как мама нашла меня под водой, я не помню, как она кричала отцу, чтобы он вызвал скорую, я не помню, как мне промыли желудок. Я не помню, как я несколько дней провела в реанимации. Я не помню, как меня выписали. Я не помню, как меня отвезли домой. И я не помню, как я оказалась в психиатрической лечебнице,  в том самом крыле, где находилась оранжерея с жуткими корягами и пыльными окнами. Все то, что происходило со мной целый месяц, я видела только одним днем. И сейчас начнется вечер. И пусть это жаркое утро июля, все равно это вечер дождливого июня, когда меня лишили смысла жизни. Целый месяц я находилась в беспамятстве, но сегодня все изменилось.
В психиатрической лечебнице жилось довольно-таки неплохо, если не считать того, что в ней нельзя было курить. Но я легко нашла выход из этой проблемы. Курила я для того, чтобы почувствовать легкое головокружение и приятное покалывание в мышцах всего тела. Этого же эффекта можно было добиться, если увеличить дозу лекарств, которые я принимала. А мой дар убеждения никуда не девался, в общем, раз в три дня я «курила». Мне было необходимо как-то глушить отсутствие смысла жизни.
Однажды разговаривая со своим психотерапевтом, я призналась ему, что меня мучает некое волнение, чем-то схожее со страхом. Доктор поинтересовался, что именно стало причиной моих переживаний, и я рассказала ему о том, что сегодня ночью я была у себя дома. В своей комнате. Но в ней меня никто не ждал. Там жил кто-то другой. Какой-то страшный человек, хотя я не была уверена в том, что это был человек. Это было живое существо, да, определенно. Но было ли это существо человеком? Возможно. Несколько сотен лет назад.
Мой психотерапевт задавал мне множество ничем не примечательных вопросов, которые в итоге помогли охарактеризовать нового жильца моей комнаты. Я видела только один глаз этого существа и злую усмешку, торчащую из двери в мою комнату. Казалось, что глаз был искусственно раскрашен. Он был насыщенного синего цвета, а радужка была разделена на кольца, каждое из которых имело свой узор. Этот глаз меня пугал, но я все же решилась зайти в свою комнату.  Это существо сидело на самом краю моей постели. Оно было сгорбленное, сутулое.  Оно казалось мне безразмерно большим. Нет, не толстым, а просто занимающим слишком много пространства. Я смотрела на него, на его несчастные руки, высохшие, старые руки. Кажется, это существо курило, но я не могу быть в этом абсолютно уверенной. У него был очень длинный нос, слишком длинный. В природе не бывает таких носов. Нос был, примерно, тридцать сантиметров, а потом загнутый вниз кончик сантиметров на семь. Это существо было одето в черный балахон. Очень старый, в некоторых местах появилась плешь. Существо было лысым.  И не его бледной, иссиня белоснежной голове стояло алое яблоко. Как бы я не пыталась, но я не могла посмотреть ему в глаза. Оно все время оставалось смотреть куда-то вдаль. И я видела лишь его профиль. Долго я блуждала вокруг этого существа, а потом оно, не сделав ни малейшего движения, посмотрело на меня.  Сначала я не могла побороть свой страх, этот пронзительный взгляд атаковал  каждую клетку моего тела. Но даже тогда, когда я стала приходить в себя, легче мне не становилось, ибо я стала осознавать, что в моей комнате не было пола,- была пропасть. Лишь только под моей кроватью, на которой сидело это существо, оставался мой пробковый пол.  Я стала звать это существо, просить о помощи, но оно лишь смотрело на меня своим жутким глазом. И только тогда, в тот самый момент, когда я была на волосок от смерти, я поняла, что это вовсе не существо, не чудище, это обиженный и брошенный ребенок, а точнее, его душа.  Страшная, сломанная, одинокая. Я протянула руку этому ребенку и сказала, что люблю его. Тогда он еще пронзительнее посмотрел на меня своим глазом и вытянул руку в мою сторону.  Я совершила ошибку: произнесла шепотом, что это душа одинокого ребенка. Существо сразу же отдернуло руку, и я стала падать в пропасть своего бывшего пола. Я падала очень долгое время. Я падала, а вокруг была пустота. Вокруг не было ничего. Не было даже темноты, чтобы бояться и испытывать какие-либо чувства. Нет, ничего этого не было. И я не знаю, сколько я падала, ведь пустоту не измерить часами или километрами. Ее не потрогать. Но в нее можно упасть и не вернуться.  Пустота – это не тишина.  В тишине ты чувствуешь покой, умиротворение, счастье, а в пустоте ты ничего не чувствуешь, даже боли. Сначала кажется, что ты чувствуешь боль в сердце, но потом и это чувство исчезает.
Я стала сражаться с пустотой, но не ощущала ни победы, ни поражения, ни напряжения мышц, ни усталости. А потом я упала на кровать. Пустота закончилась. Солнце билось в мои веки, и я проснулась.
Дослушав мой рассказ,  доктор спросил, как я могла быть дома, если я сейчас нахожусь в больнице, тогда я с полной уверенностью ответила, что убила охранника, забрала ключи от его ржавой развалины и поехала домой, чтобы, чтобы, чтобы… . Я забыла, зачем я поехала домой вчера, я забыла, зачем убила охранника и угнала его ржавую развалину. Но потом я вспомнила, что я никого не убивала. Я все время была в палате и писала в своей тетради, а потом ко мне пришло это существо. Оно село на мою кровать и бросило меня в пропасть, которую сделало в полу.  Я долго летела, а потом очутилась в своей комнате, у себя дома, а там меня ждала моя семья. Все улыбались и радостно восклицали, когда я появилась дома, а потом это существо вырвало меня из комнаты, где была моя семья, и заставило идти в больницу, заставило идти к психотерапевту и пить лекарства, от которых так сильно болела голова.
Я зарыдала, я все вспомнила, не было ничего и не было никого, а я сейчас находилась в психиатрической лечебнице, в нее меня отвез отец. Эту клинику выбрал отец. Именно отец уговорил маму отвезти меня сюда. Именно он уговорил маму сказать мне о решении. Выдать своего решение за ее решение, сделать ее виноватой. Я вспомнила, что мама не хотела со мной расставаться, она же меня любила, а отец – нет, он никогда меня не любил, он всегда хотел меня убить. Он ненавидел меня, потому что я была похожа на свою маму, которую он ненавидел еще сильнее. Я вспомнила, что мой друг, мой единственный друг, сейчас гниет где-то за решеткой и не может меня спасти. Не может просто прийти и сказать «Привет». Где-то ржавеет мой любимый Кадиллак. Где-то, с кем-то. Все не так. Все умерло. Все.
Психотерапевту я сказала, что все это был лишь дурной сон, который меня очень напугал, и мне нужно было кому-нибудь выговориться. Доктор улыбнулся и сказал, что очень рад, если все так и есть на самом деле. Я вытерла слезы, поблагодарила его за понимание, улыбнулась и поспешно вышла из кабинета.
Я все вспомнила.  И еще я вспомнила, что поклялась сделать, если я пойму, что мир сошел с ума, обвиняя меня в том, что я психически нездорова. Я пошла к себе в палату и стала писать Ему письмо о том, что я узнала всю правду. И понимала, что письмо вряд ли дойдет до адресата – из психушки в тюрьму с любовью, да, славный путь. 
Тем временем мой психотерапевт вызвонил моих родителей и назначил им свидание. Когда они приехали, я снова стала подслушивать их разговор. Я услышала то, что мой психотерапевт  спросил родителей о том, куда делся мой друг, почему я не вспоминаю о нем, не рассказываю, какой он замечательный и добрый. Отец рассмеялся и сказал, что мой друг ждет смертной казни за совершенные им преступления. Мой психотерапевт не мог в это поверить. Он сказал, что это невозможно. Ибо мои рассказы и факты о том, что он убийца, полностью противоположны.  И я тоже не могла в это поверить. Выходит, я вспомнила не все, я забыла главное, у меня не только отняли смысл жизни, мой смысл хотят уничтожить. И я не знаю, что случилось дальше, дальше тело действовало за меня, слова «смертная казнь» были последними, что помнит мое сознание. Последнее, что помню я. Дальше – тьма.
Я знаю точно, что в моей тетради между двумя склеенными страницами было спрятано лезвие бритвы на тот случай, если жизнь не только смысл, но и важность своего существования, а она потеряла. Потеряла в тот самый момент, когда я услышала два слова, только два слова «смертная казнь». Я пошла в туалет и открыла горячую воду в умывальнике.  Я сняла носок и заткнула им отверстие, чтобы туда не утекала вода. Когда раковина была полностью набрана, я опустила руки в воду и стала ждать, пока размякнет моя кожа. Чем дольше я чувствовала кончиками пальцев воду, тем больше мне хотелось на море. На мое море. Мне хотелось курить. Ехать в машине, любить Его не так, как следовало бы, и сожалеть об этом. А сейчас уже не о чем было жалеть. Я вытащила руки из воды и вырвала склеенные страницы из своей тетради, затем достала лезвие и начала шинковать свои руки. Сначала я прошлась вдоль вен на левом запястье, потом вдоль вен на правом. Я делала длинные, глубокие полосы и думала только о море. Только о его тишине. Мне показалось, что двух порезов слишком мало, - я стала полосовать локтевой сгиб  левой руки. Боли почти не было, не было страха, было желание, чтобы кто-нибудь отвез меня на море и дал послушать тишину. Я перебралась на правую руку. Надо признаться, что покалеченной рукой не очень просто резать вены, но я резала. Сделав в районе семи-восьми порезов, я почувствовала головокружение. Вся раковина, весь пол, все белые стены были в крови. Я упала на пол и потеряла сознание. Где-то отдаленно мне слышался громкий стук в дверь. Мне слышалось, как меня зовут по имени. Мне слышалось, как кто-то выламывает дверь, а потом зовет по имени. Мне слышались вопли матери и смех отца.  Мне слышалось, как Он говорит со мной и повторяет, что отвезет на море. Я помню, как мне хотелось на море, хотелось слышать тишину и курить вместе с Ним.  А потом я помню невыносимую боль в руках. Помню желание уснуть навсегда. Помню закат. Запах моря. Помню море. Море. И тишину. Все.
Это был мой последний день.

День двадцатый
«- Скоро у тебя день рожденья, что ты хочешь получить в подарок? – Ничего. Ты же знаешь, что я терпеть не могу праздники. – Ну, хотя бы намекни. – Я подумаю о том, что я хочу получить в подарок, а ты попробуй угадать. – Договорились. Думай о подарке», - я сосредоточилась и подумала о море. Мне так хотелось на море. На море было хорошо. Море, как небо, только ближе, только можно прикоснуться и послушать тишину, море стоило того, чтобы ждать, море стоило того, чтобы верить и быть.
Октябрь лился дождями. Октябрь оставался со мною в душе. Знаете, я любила сидеть на подоконнике и смотреть на  дождь, на капли, скользящие по стеклу, на людей, спешащих укрыться от дождя. Я любила смотреть  на пестрые зонты, которые мельтешили среди дорог. Я сидела на подоконнике у Него дома и пыталась что-то написать в своем дневнике. Мне этого хотелось, а сил не было. В голове желание, в душе тяга, а в руках пустота. Странное ощущение. Кажется, что тебя переполняют мысли, чувства, переживания, но они разбиваются о бумагу, не могут слиться в единый ритм и прогнуться под нажимом ручки.
Ничего не получалось, ничего не моглось. Опустошение, такое тяжелое и ощутимое. И я не могла понять, что же происходит. Я ничего не знала. Он долго смотрел на меня. Пристально всматривался в каждую часть лица, а потом схватил, забросил на плечо и куда-то понес. «- Куда ты меня тащишь, маньяк? – Мне надоела твоя кислая рожица, ее надо помыть! – Я чистая. – А я не говорю, что ты грязная, пошли мыться. – Я не хочу в душ! – А тебя никто туда и не несет. Мы идем мыться на улицу. Под дождь. – Нет! – Да! И не спорь», - Он поволок меня к выходу. В коридоре Он захватил наши ботинки, а потом вышел на улицу. Как только мы вышли во двор, мне на спину хлынул ледяной душ октябрьского дождя. « - Я замерзну и умру. И это будет на твоей совести. – Ты не замерзнешь и не умрешь. Ты будешь чистой и красивой. – А я не чистая и не красивая? – Будь еще чище и красивее. – Врешь. – Не вру, я когда-нибудь тебе врал? – Да. – А ты помнишь, по какой причине я тебе врал? – Помню. Но ты задал вопрос, я ответила. Ты же не спросил сразу, почему ты мне лгал, не спросил. – Я знаю. Слова злы. Слова пусты. А тебе пора мыться!», - Он засмеялся и аккуратно поставил меня на свои ноги. Я крепко схватилась за Него, чтобы не упасть. Дождь падал на нас. Он стекал по моему лицу и большими каплями висел на носу. Я уже не чувствовала холода, я смотрела на Него и думала о том, что моя грусть глупа. Я вообще решила, что грусть глупа, что надо жить несмотря ни на что. Несмотря на боль, обиду, злость, трудности. Жить  стоит, хотя бы потому, что у меня есть друг. Жить стоит даже без друга, чтобы этого друга искать. Жить стоит ради того, чтобы понимать, каким крошечным может оказаться отведенное нам время.  Жить стоит до тех пор, пока в ней есть смысл, когда смысла не будет, жизнь прекратится, сама. Останется животное существование. Но это не больно. Это можно стерпеть, можно перебороть, хотя зачем? Ты же станешь животным, ничего не будешь чувствовать, ничего не будешь понимать. А если и будешь, то только короткими обрывками, маленькими кусками, которые запечатаются в памяти, но не найдут отголосков в сознании.  Такое бывает, и это нормально. Надо относиться ко всему спокойно. Не надо жить, забегая вперед истории, не надо жить, перелистывая страницы назад, надо жить так, как живется. Надо жить так, чтобы было легко дышать. А если не удается, то надо жить так, чтобы грудь сковывало болью. Нельзя балансировать на грани. Это не жизнь – это существование.  Если ты хочешь жить, то ты обязан кидаться в крайности, главное, не терять рассудок и не терять себя в этих крайностях.
Мы стояли под дождем. Я дрожала, но мне не было холодно. Я смотрела на Него и не могла понять, о чем Он думает. А мне бы хотелось. Просто знать, чего Он хочет, и делать это. Если не все, то хотя бы что-нибудь.  «- Я знаю, что ты хочешь получить в подарок, я понял. У тебя глаза так странно светятся во время дождя. Конечно, как я не догадался сразу? – И что же я хочу  получить в подарок? – Это сюрприз, но я знаю, что я прочитал твои мысли. Они у тебя громкие очень. Так и хотят вырвать из головы и побегать под дождем. – Откуда ты знаешь? – Я же говорю, у тебя очень громкие мысли. – Не может быть. – Может», - Он улыбнулся и закружил меня сильно-сильно. Потом Он отнес меня на скамейку и помог обуться. Я встала на землю и почувствовала, что стою на ней. Это не объяснить словами. Я встала на землю первый раз в жизни, спустя пятнадцать лет.  Спустя пятнадцать долгих лет пустоты.  Мне стоит жить хотя бы потому, что это нужно кому-то еще, это нужно Ему. Я буду жить ради Него и стоять на этой земле.
Я побежала, раскинув руки и пытаясь поймать весь дождь. Я хотела обнять его. Я хотела сама стать дождем. Пролиться на Его лицо и остаться в памяти навсегда.  Если бы меня спросили, кем я хочу стать, когда вырасту, в тот момент, я бы ответила, что хочу стать дождем. Я бы сказала, что хочу барабанить по ржавым крышам и носиться с ветром по миру. Я бы сказала, что хочу падать звонкой дробью в море и делать его глубже. Я бы сказала, что хочу стать слезами неба, дочерью или сыном седых облаков, чтобы дарить людям возможность плакать. Говорят, что когда идет дождь, у душ появляется возможность незаметно рыдать, чтобы никто не почувствовал и не увидел.  Говорят, что дождь хранит много чужих секретов, о которых не знают даже сами их владельцы. Говорят, что дождь лечит людей, как эликсир. Я хочу хранить чужие секреты и лечить людей.  Я хочу помогать душам плакать незаметно, безболезненно и честно. Я хочу быть лучше. Но когда-нибудь дождь перестанет падать на серый асфальт. Когда-нибудь вылезет солнце и высушит слезы неба. Высушит души и их страдания.
А сейчас шел дождь.
Я подбежала к Нему и схватила за руки, мы стали кружиться и смеяться. С каждым поворотом мы кружились все быстрее и быстрее, с каждым поворотом мы смеялись все громче и громче, а потом я остановилась, мне надоело. « - Где мои сигареты? – Они остались дома. – Я хочу курить. – Что случилось? – Ничего. Я просто хочу курить. – Но все же было хорошо, ты же смеялась. И это было по-настоящему. – Да, но с меня хватит. Я хочу покурить. – Да, что, черт возьми, происходит? Почему ты не можешь просто радоваться тому, что у тебя есть? Почему ты не можешь стать счастливой и жить так, как тебе действительно хочется? Я тебя не понимаю! – Я сама себя не понимаю. Мне просто плохо. Меня просто тошнит. И слезы просто текут, я не знаю, что со мной, как все это получается. И почему.  Я схожу с ума. Мне просто больно. Меня никто не слышит и мне не с кем поговорить. – У тебя есть я. -  Не перебивай, дай договорить, хорошо? – Говори. – У меня не было никого, совсем, до этого лета. До этих звезд. У меня были только книги и сигареты. Я считала себя несчастной, но идеальной. Будто я пленница своей безысходности. Будто меня должны спасти из заточения, холить и лелеять, ведь я вся из себя принцесса, умница, красавица, несчастная, пренесчастная, обиженная семьей, обществом, судьбой, жизнью, как хочешь.  А потом я встретила тебя. Я поняла, что есть на свете человек, который убьется, но сделает меня счастливой. И тут меня осенило: никакая я не умница, не несчастная пленница. Нет, все это глубоко не так, я просто избалованный кусок дерьма, который слишком многого захотел. Я из себя вообще ничего не представляю, я пустое место. Я ничего не умею, ничего не могу, ничего не хочу.  У меня нет цели, у меня нет средств, у меня нет идей, зато куча амбиций и самомнение, которое выползает  за все рамки приличия. Я ничего не стою.  Мои мысли, только мысли. Больше они ничто. Мои слова, только слова. Они вообще ничего не значат. Человек должен определяться делом, действием,  тягой к чему-то и точным направлением к своей цели. У тебя все это есть, а у меня нет. Я легко раскидываюсь красивыми фразами, я могу наговорить кучу разных забавных фраз, которые повернут твою жизнь под невероятным углом, но все это дешевка, подделка, пустота. И я завидую тебе, потому что ты умеешь искренне любить, дружить, ты умеешь жить, понимаешь, ты все умеешь. А я не умею ничего. За все пятнадцать лет, что я жила в плену, который сама себе построила, я не научилась делать ничего, чем можно было бы гордиться. И я не поверю ни одному твоему слову о том, что я хороший человек, я не верю тебе. Я не умею верить. Я не умею доверять. Я ничего не умею», - я заплакала. Но вряд ли мои слезы были видны, дождь их прекрасно спрятал. Я плакала, потому что не могла поверить, что я сказала Ему это, я не могла поверить в то, что мне так больно. Я не могла поверить в то, что это все по-настоящему, что это все происходит со мной. Но это было именно так. Я слишком много возомнила о себе изначально. Поверила в это и заставила поверить других. Я совершила большую ошибку.
Я села на скамейку и спрятала голову в коленях. Мне хотелось стать невидимкой, стать призраком. Перестать существовать в этом мире. Это было слишком для меня. Видимо, счастливая жизнь – слишком тяжкий груз для таких слабых плеч, как мои. Не каждый счастлив. А все дело в слабости. Не все могут себе позволить такую роскошь, быть сильными и счастливыми. Слабым быть легче. И чувствовать боль легче, чем чувствовать  радость. Когда тебе несчастен, ты стремишься к счастью, чтобы оно было рядом с тобой и стало частью тебя. Но когда ты счастлив, тебе приходится хранить счастье, сохранять баланс, гармонию, а сохранять тяжелее, чем делать. В действии ты забываешься, а в балансе только и думаешь, что о самом себе.
«- Ты закончила свою пламенную речь? Вот, покури, будет легче. И пока ты куришь, послушай меня. Все, что ты сказала, конечно, интересно, речь твоя была очень образна и развернута, браво, и, может быть, что где-то в чем-то все эти слова – правда, но знаешь, если бы ты действительно была пустым местом, то я бы изнасиловал тебя тогда в лесу, а потом пристрелил, как животное. Пока ты все это говорила, мне хотелось сделать только одно – хорошенько дать тебе в нос, честно, но меня останавливало лишь одно, мне было жаль свой кулак. Мне глубоко плевать, кто ты, где ты, с кем ты, что ты. Я знаю только то, что ты замечательный человек. И этого хватит. Если бы не ты, то я бы никогда не понял, что такое ценность человеческой жизни. Да, я по-прежнему убиваю и буду убивать, но если раньше я убивал мясо, то сейчас я убиваю людей. И я понимаю, что я делаю. Если бы мне дали выбрать, кого убить, все человечество или тебя, то я бы выбрал тебя. Знаешь, почему? Потому что я бы убил самого прекрасного на свете человека,  я убил, осознавая это, понимая всю тяжесть совершенного мной деяния. Никто не достоин того, чтобы делать тебе больно, потому что никто не знает тебе цену. – Бурные овации! Браво, браво, браво! Ты ничуть не отстаешь от меня в риторике и красноречии, я чуть было не пустила слезу, но не прокатит. Я тебе не верю. Это все пустые слова, ты уже даже не вспомнишь, что только что произнес, через пару минут… - А мне это и не нужно», - Он крепко обнял меня, держал и не отпускал, как бы я не сопротивлялась. Мне хотелось вырваться из Его объятий и хотелось остаться в них навсегда. « Отпусти меня, отпусти, ты мне не нужен, мне никто не нужен. Я справлюсь со всем сама, я буду жить одна, и у меня все будет хорошо. Ты – помеха, я тебя ненавижу. Ты мне не нужен, не нужен, не нужен», - Я вырвалась, билась, кричала, а потом потеряла сознание. Проснулась я у Него дома. Мне было так стыдно. Мне было так больно. Мне так хотелось, чтобы меня пожалели, но меня никто не жалел. И Он тоже не жалел, то ли, от того, что не умел, то ли от того, что не хотел. Людей нельзя жалеть, но наступают такие моменты, когда жалость необходима, как глоток воздуха. И человеку надо дать жалости. Надо обнять его, а не схватить, надо просто сказать ему, что он слабый, это надо сделать, надо обозначить все так, как есть. И на пальцах объяснить, что человека жалеют в данный момент. И ему станет легче. А Он никогда так не делал. Он не умел утешать, Он был солидарен, но оставался при себе, при своем. Я никогда не знала жалости, и поэтому стала жалеть себя. Избаловала, испортила, покалечила. Все сделала сама. И уже было поздно что-либо меня, оставалось только принять все, как есть.
Его не было дома, Он куда-то уехал. Он не оставил записки или письма, ничего. Он просто оставил меня одну. И я почувствовала, что меня предали, обманули. Я сидела в кровати, смотрела в окно и пела песни. Грустные песни о том, как было хорошо.
Он вернулся вечером. Ничего  не сказав, Он кинул мне куртку и знаком предложил выйти. Мне ничего не оставалось, как следовать тому, что Он мне предлагает. Я оделась и вышла. Он уж ждал в машине. « - Куда мы едем? – Я с тобой не разговариваю, маленькая пакостница. – Ты только что сказал мне целых семь слов. Скажи мне только одно слово, куда мы едим? – Увидишь. – Я говорила не об этом одном слове вообще-то. – Мне плевать.  – Уже целых два слова», - больше  Он не говорил со мной до того самого момента, пока мы не приехали. Он остановился, открыл мне дверь и сказал: «Выметайся из машины, это то место, где мы пару месяцев назад встретились. Здесь все началось. Здесь все и закончится. Уходи. Я повторяю, выметайся из машины». Несколько минут я тупо смотрела на Него и не могла понять, что происходит. Он в ярости ударил кулаком по рулю и снова закричал: «- Пошла вон из машины, чтобы духу твоего здесь не было, иначе я тебя застрелю (Он выхватил пистолет  и  стал им тыкать в мою сторону), я последний раз повторяю, уходи отсюда. Навсегда. Ты мне больше не нужна. Ты мне никогда не была нужна. Если ты не уйдешь отсюда, то я пущу тебе пулю в лоб без малейшего сожаления. Хотя нет, салон все-таки жалко. – Я не уйду. – Ты уйдешь. Сейчас. – Нет, я никуда не уйду. Не проси. Я люблю тебя. Я хочу быть с тобой. – Любишь? А я тебя нет, ты мне не нужна, ты обуза, ту пустое место, зачем ты мне? – Почему ты так говоришь? – Пошла вон. – Почему ты это говоришь? Неужели ты действительно так считаешь? – Я считаю до трех, а ты убираешься навсегда. – Значит, убей меня прямо тут, я никуда не пойду. – Тебе сейчас больно? – Да. – И мне вчера тоже было больно. Каждое твое слово резало меня изнутри. Каждое слово пронзительно впивалось в сердце. А сейчас уходи. – Скажи, что это все шутка, что ты все это не всерьез. Пожалуйста…(Я больше не могла говорить, мой голос сорвался, и слезы потекли из глаз) – Это не шутка, я гулял по городу все это время, ходил и думал о том, как тебе помочь, я знаю, чего ты хочешь, ты хочешь жалости и сочувствия, но я  не знаю этого. Я не понимаю этого. Есть разум, здравый смысл, в конце концов, вера, но жалость, это смешно. Я не умею жалеть. Я не могу тебе ничем помочь, и поэтому лучшее, что я могу сделать – это дать тебе уйти. – Пообещай, что ты сдохнешь от горя, когда я уйду, ладно? – Поваливай!», - я вышла из машины, хлопнула дверью и харкнула на лобовое стекло и еще врезала по переднему колесу, а потом пошла прямо по центру дороги.  Я дошла до дома. Спокойно поужинала, помылась, легла спать. Ночью я проснулась от того, что что-то стучало по моему стеклу, неритмичные удары, я пошла посмотреть. Я забралась на подоконник и посмотрела вниз. Там стоял Он. Он кидал камушки в мое окно. Я не могла понять, что происходит, сон ли это или реальность, или я сошла с ума. Он рукой позвал меня спуститься. Я надела тапки и очень аккуратно побежала к выходу, чтобы никого не разбудить. Я так торопилась, что даже не подумала одеться, так и побежала в рубашке и трусах.
Он стоял около подъезда. Такой красивый и такой печальный. Я подбежала к нему и, прыгнув на него, обняла, как можно крепче. «- Ну, не могу я так. – Как? – Ну, вот так, взять и забыть. – И я не могу, прости меня. – И ты тоже. – Тебе не за что извиняться, это я во всем виновата. – Почему же? – Потому что это я. – Я люблю тебя. – И я люблю тебя».

День двадцать первый

Слова одной принцессы ничего
не будут значить, когда толпы королей,
собравшись единой серой массой,
кричат  сказки о том, что все хорошо.

Меня прожигало непонятное желание покурить, хотя я не умела этого делать, не знала как, но хотелось. Я сидела на скамейке и смотрела на небо. Там плыли облака, они мне что-то напоминали. Когда я смотрела на небо, мне казалось, что я слышу голоса. Два голоса, которые непрерывно о чем-то беседуют, голоса такие приятные и знакомые, хочется их слушать и слушать. Возможно, я когда-то знала тех, кто говорит.
Ко мне подсел мальчик. Он улыбнулся, я лишь печально взглянула на него. Он обратился ко мне:
- Привет, чем занята?
- Смотрю на небо, слышу голоса, хочу курить. Привет.
- Ты не хочешь разговаривать?
- Я смотрю на небо.
- А можно я буду смотреть на тебя?
- Лучше тоже на небо, хотя нет, не надо, лучше на меня.
- Спасибо,- парнишка приветливо улыбнулся.
Это странно, что ему захотелось смотреть на меня. Наверно, он влюбился, а может, он боялся смотреть на небо. А с другой стороны, почему бы ему бояться неба?
- Ты в меня влюбился?
- Нет, - спокойно ответил парень.
- Тогда зачем тебе на меня смотреть?
- Я ищу разницу в том, кем ты была и кем ты стала.
- И кем я стала?
- На твоем месте меня бы интересовал вопрос, кем я был, а не кем я стал.
- Ты прав. Кем я была?
- Ты была человеком.
- Ха-ха-ха, а сейчас я животное что ли?
- Почти.
- Это глупости.
- Если я скажу все, что вижу, ты обещаешь не обижаться?
- Обещаю.
- Раньше у тебя был друг. Ты много говорила о нем, но не называла его имени. Когда ты была другой, ты спасла меня из этого ада. Ты ведь не помнишь, да, как устроила фейерверк вместе с ним, как ты танцевала и о чем-то с ним разговаривала? Ты не помнишь, как мы с тобой болтали часами напролет до приема врача? Ты не помнишь, как учила меня смеяться? Ты не помнишь, как любила оранжерею, ведь так? Сейчас ты просишь, чтобы тебе нарисовали тишину, а понимаешь ли ты, почему?
- Нет…
- Я продолжаю. Ты  также не помнишь, как курила сигареты и громко смеялась? Ты не помнишь, как дразнила врачей? Ты не помнишь, как любила читать книги, да? Ты ничего не помнишь. Что сейчас осталось от тебя? Ничего. Я знаю, что поступаю неправильно, ты не должна все это слышать, но я обязан тебе сказать. Этот эгоистический поступок я обязан совершить, чтобы успокоить свою совесть.
- Продолжай.
- Твои шрамы. Ты ведь и их не помнишь? Не помнишь, почему изрезала себя, да? А я напомню. Ты сделала это по той простой причине, что была настоящим человеком, тем самым, который владеет душой, умеет пользоваться ею разумно.  У тебя был дар – умение быть человеком, но у тебя украли искру - твоего друга. Ты, как газ, который не горит без зажженной спички.  Теперь ты стала огарком. На тебя больно смотреть.
- А что с ним случилось?
- Его посадили в тюрьму, ты и этого не помнишь…
- Не помню…
- От тебя оставили несчастную девочку, которая чего-то ищет, что-то ждет. Ты в клетке. Раньше ты тоже была в ней, но ты металась и искала выход, а теперь ты даже не мечешься. Тебя заставили забиться в угол и поверить в то, что ты никто.
- Ты такой сказочник,- улыбнулась я,- Мне бы и в голову не пришло столько нафантазировать красивых слов, фраз. Такие глубокие мысли, откуда ты это все знаешь? Тебе, наверно, разрешают читать книги в нашей библиотеке?
- Нет, этому меня научила ты. Каждое слово пропитано твоей наукой. Ты была единственной книгой, которую я прочитал. Остальные я лишь пролистывал раз за разом. Ты показала мне на своем примере, что такое правда.  И какая она на самом деле. Ты открыла мне глаза на то, что такое плен и как им можно пользоваться с пользой для себя. Ты этого тоже не помнишь, да?
- Не помню. И не верю тебе. Ты просто сказочник. Я же человек, как меня можно читать? На мне же не написано ничего, - я засмеялась.
- Да. Ты права, я сказочник. Хочешь, я расскажу тебе сказку об одной Принцессе?
- А это хорошая Принцесса?
- Прекрасная, - сказал парнишка, улыбаясь.
- Тогда, конечно, хочу!
- Ну, слушай. Жила-была Прекрасная Принцесса в высокой-превысокой башне. Жила она там целых пятнадцать лет абсолютно одна.
- Совсем?
- Совсем.
- Кошмар!
- Слушай дальше.  Эта Принцесса целыми днями читала и читала. Иногда она рисовала, писала стихи, пела песни, слушала музыку. Но вот однажды она решилась сбежать из своего плена. Принцесса долго готовилась к побегу, и наконец, ей это удалось. Она шла по дремучим лесам, стоптала ноги в кровь и набрела на старую хижину. Ей ничего не оставалось, она постучалась. Дверь отворилась. На пороге стоял мужчина, он грозно смотрел на юную Принцессу. Та лишь мило улыбнулась и попросила ночлега. Мужчина пустил ее.  Они говорили друг с другом всю ночь. Принцесса стала жить у этого лесника. Она помогала ему по хозяйству. Научилась готовить, стирать, убирать.  Лесник показывал Принцессы красоты  мира, в котором он живет. Реки, деревья, животные, травы, небо, облака, море. Принцесса полюбила все это, она научилась видеть настоящую красоту, о которой так много читала в книгах. Но вот однажды на лесника напали. Его схватили и отправили в плен. Принцесса сильно горевала без своего лесника. Она искала его по лесам, по странам, но нигде не находила. Отчаявшись найти своего лесника, Принцесса сильно загрустила. Она сидела на  краю обрыва и горько плакала. Она решила, что ей больше нечего терять и прыгнула вниз, в пропасть.
- О нет, это грустная сказка. И про Принцессу ты мало рассказал, - я начала плакать, - Ты не волшебник. Ты обманщик.
- Нет, я не обманщик, я сказал правду, прости. Просто я не умею рассказывать сказки.
- Да, совсем не умеешь. Сказки пишут только те, кто верят в то, что ложью можно направить людей к счастью.
- Что?
- Что «что»?
- Что ты сейчас сказала?
- Что ты обманщик.
- А еще? После?
- Я ничего не говорила.
- А про умение направлять людей к счастью ложью?
- Я ничего такого не говорила. Сказочник ты,- я улыбнулась.
Вскоре прогулка закончилась, и мы отправились по своим палатам. Каждый в свою комнату. В свой плен. Когда я вернулась, из головы не выходила грустная сказка. А ведь она не закончилась. Принцесса прыгнула, а что дальше? Я могу закончить сказку сама. Мне могут помочь. Все еще может поменяться, ведь необязательно, что Принцесса разбилась насмерть. Возможно, она сильно покалечилась, но осталась жива. Пусть будет так. Она лежала на холодной земле. Ей было больно и одиноко. Ей хотелось звать на помощь, хотелось спасения, но никого не было. Она медленно умирала, ожидая своего лесника.  Из нее ускользала жизнь, из этой маленькой Прекрасной Принцессы. И никого не было. Ей было так холодно. Так одиноко. И никого рядом. Лесника нет. Он где-то томится в плену. Навсегда. На вечность. У этой сказки не было хорошего конца. Странная сказка.
На некоторое время мне показалось, что я слышала эту сказку и раньше, а может, читала ее сама. Говорят, что все сказки списаны с жизни. Но вряд ли Принцесса смогла бы подружиться с лесником. Ведь все Принцессы надменны, а все лесники грубы и неначитанны.  К тому же я не могла читать неправильную сказку.  Она ведь плохо кончилась, а точнее вообще не кончилась. Слишком странная сказка. Я лежала в кровати и рисовала в своем дневнике. Я любила рисовать глаза, кроме глаз я ничего не рисовала. В глаза есть что-то особенное, что-то такое, что заставляет душу замирать. Я рисовала глаза, а радужку превращала в Солнце. Его лучи вырывали из кругов, из глазного яблока, из страниц дневника и сочились повсюду. Только свет был настолько слабым, что его мало кто замечал. А точнее никто, кроме меня.
Я лежала и думала о сказке. Принцесса не выходила из моей головы. Принцессы такие замечательные. Я их очень любила. Должна признаться, что они очаровательны, только кажутся такими выскочками, а внутри вполне милые.
Ночь подкралась незаметно. Она любила медленно и незаметно обступать меня со всех сторон, пряча в свои объятья. Мне принесли лекарства. И выпила их и легла отдыхать. Хотелось спать. Хотелось курить.  Я засыпала. Погружаясь в сон, я стала вспоминать еще одну сказку. На некоторое время мне показалось, что я стала частью этой сказки. Возможно, главной героиней или главным героем. Пока я засыпала, наступил новый день.

Сказка про тысячу королей.
На одном из далеких стыков веков
Правили миром тысяча королей.
Кидая людей в бренность оков,
Не было никого королей веселее:

Разбивали бесчинством чужие сердца,
Забывали о ценности жизни.
А люди скулили, не зная настоящего царя.
Скулили, вкушая все горе кручизны.

Жили сиротами люди, молили тысячу своих королей.
В поклонах стирали сморщенные лбы, топтали колени.
Но не время молить, заняты короли теперь -
Пьяны они крепким вином и не менее крепкой ленью.

На плечах королевских тяжким грузом страсти.
Люди сухи, как ветки гнилые, - сыты короли.
Вся тяжесть королевской власти –
Выпить больше вина и съесть как можно больше еды.

«Кто они? Кто Короли?
Кто на головы им водрузил золотые железки?», -
Прогремел детский голос среди тишины.
Среди тишины и оглушительных писков лести.

Озадачились вдруг короли.
Покидали бокалы вина,
И разинули свои гнилые рты,
Что посыпалась оттуда еда.

И набросились люди на клочки еды,
На остатки мяса и капли вина,
И слизали все, порадовали животы,
Хотя бы раз за все голодные времена.

Детский голос. Крик души молодой Принцессы,
Уставшей видеть несправедливость судьбы,
Не найдя себе лучшего места,
Чем среди шутов, дураков, бедноты.

Расплылись в улыбке тысяча королей.
Обняли юную и наивную Принцессу.
Отвели под руки за дубовую дверь
И показали Принцессе ее настоящее место.

Показали малышке красоту королевств.
И радость у тех, кто живет на этой земле.
Показали казну и наличие средств,
Показали всю прелесть, спрятав истину в тьме.

Ребенку голову вскружили блеском монет,
Яркостью красок и громкостью смеха.
Потерялась правда. Ее больше нет.
Осталась где-то в блеске камней и в мягкости меха.

Возмутилось дитя: « Эй, короли!
Перестаньте мне лгать,  выключайте свой театр.
А как же те, что вылизывали вам рты?
Говорите мне живо правду!»

Рассмеялись хором гортанным короли,
Обменялись друг с другом томными взглядами.
И поклялись Принцессе светом первой звезды,
Что сказали ей чистую правду.

И в смятеньях душа. И хотелось бы верить,
Глядя в тысячи искренних, стеклянных глаз.
Но бьется сердце и грозится за борт прыгнуть,
Дует пасмурный ветер. Не дают сомненья покоя сейчас.

На горизонте война. Не до правды теперь.
Поднимается на бой покорный народ.
Будут за голод и горе спасать тысячу своих королей,
Чтобы продолжался их царский, ленивый род.

Посадили Принцессу любоваться боем,
Любоваться кровью и прелестью доблестной смерти,
Восклицали короли благородным матом. Орали хором,
Как хорошо вооружены седые старцы и беззубые дети.

Они надевали чужие имена.
Они сражались за своих королей.
И безмолвно вздымаясь,  знамя
Под себя уложило солдат, мертвых теперь.

Те солдаты были юнцами.
Больше пылкая кровь не волнует стальные вены.
Они не успели даже стать отцами,
А сейчас уже там, в мертвой куче, со всеми.

Вороны их ненасытно жрут.
Хватают жадными кусками.
А тысяча королей снова врут,
Обманывая всех безнадежными мечтами.

Не осталось воинов, но сладка победа.
А Принцесса сидит и тихонько плачет.
Сломана окончательно ее в королей вера,
А они ее все равно раз за разом дурачат.

Сел в ногах у Принцессы придворный шут
И рассмешил малышку своими простыми речами.
Знала Принцесса: такие, как он, не врут,
И стала спрашивать, где он был в самом начале?

Отвел взгляд добрый шут. Загрустил.
А потом улыбнулся лукаво и прошептал:
«Слушайте меня, Принцесса, короли все глупы,
А вас, о мой свет, раньше я проверял.

Теперь-то я знаю всю прелесть вашей души,
Всю широту вашего доброго сердца.
Знаю я, как земли эти спасти,
Вы наш свет, что пришел наконец-то!

Вы живите пока, поиграйте в любовь к королям,
А сами взрослейте, становитесь мудрей.
И будет то время, дождемся мы дня,
Когда одна королева заменит всех королей.

Королей наших тысячных войско
Разорвет на клочки нашу землю.
И единое нужно средство.
Людям надо дать веру.

Не надо верить в Бога.
Нет, в Бога надо верить.
Но верить в него от сердца,
А не из-под палки обряды делать.

Не в крестиках вера,
Не в свечках, не в книжках и даже не в церкви.
Вера должна быть в сердцах,
Внутри нас теплиться должна она где-то.

Так будьте, о свет, Королевой.
Дайте веру, ее просит народ.
Будьте же самой первой,
Кто скажет людям «Вперед!»

Ведите за собой поколенья,
Обернитесь  против тысячи королей,
Дайте людям восстанья,
Откройте им в светлое дверь!

А  я всегда буду с вами.
Я всегда ваш преданный друг.
Говорю я простыми словами,
Ваш придворный и грустный  шут».

Посмотрела Принцесса в свои ладони.
Нашла в них непоколебимость судьбы.
Выросла и восстала,
И проиграли шутам короли.

____________________________
Главное, отыскать шепот
шута среди возгласов тысячи королей.
Нет, главное, быть Принцессой.







День двадцать второй
Этот апрель действовал мне на нервы. Солнце палило прямо в глаза, что заставляло меня щуриться. Капель маршировала по мокрому асфальту. Птицы щебетали какие-то невнятные вещи, а я сидела в коридоре психиатрического отделения клиники и ждала приема. Как обычно, я пришла гораздо раньше положенного времени, чтобы посмотреть  на увядшею оранжерею. Она была все также пьяняще неотразима. Частички пыли светились в лучах солнца, проникших сквозь старые окна. Когда-то давно я сфотографировала эту оранжерею. Потом я сделала много одинаковых копий и расклеила их на одной из стен своей комнаты. Сейчас я уже не могу понять, что тогда так сильно привлекало меня в этой оранжереи.
В этот раз я увидела мальчика, который тихо сидел на самом краю скамейки. Он забился в самый дальний угол коридора и пытался слиться с воздухом, чтобы никто его не увидел. Я не понимала, почему он это делает. Я окликнула его. Этот парнишка вздрогнул. Я подошла ближе.
-Почему ты весь дрожишь? Тебя кто-то обидел?
-Нет, мисс,- заикаясь, ответил мальчик.
-Ха-ха-ха, неужели я так плохо выгляжу, что уже тяну на мисс? Можешь обращаться ко мне на «ты».  Могу я сесть?
- Конечно, не спрашивайте…, не спрашивай…те.
- Ха-ха-ха да не робей же ты так, тут все свои,- я хлопнула его по плечу,- а ты что новенький? Я тебя тут раньше не видела. С какой проблемой залетел?
- Я здесь нахожусь несколько лет. Я часто видел тебя, ты очень веселая и красивая, и тебе нравится вон то место,- мальчик указал пальцем на оранжерею, - а я его боюсь, я всех боюсь, со мной последний раз разговаривал только врач позавчера, больше из людей со мной никто не говорит, почему-то меня все избегают.
- Ух, ты, да ты малолетний маньяк, да? И все тебя боятся? Сколько тебе лет? Сколько людей ты уже успел убить, - восторженно спрашивала я.
- Нет, я не маньяк, мне семнадцать лет…
-Сколько, - удивленно выпалила я, - я думала лет двенадцать от силы, ты ужасно выглядишь, я тебе доложу.
- Я знаю, - улыбнулся он,- может, из-за этого со мной никто не общается?
- Но я же общаюсь.
- Ты другая. Ты не как все.
- А в чем разница, вроде, писаю сидя, ем ртом, хожу ногами, смотрю глазами.
- Я давно наблюдаю за тобой, ты общаешься со всеми, кто здесь теперь живет. Ты нас не боишься и  не ненавидишь. Ты относишься к нам, как к равным, будто мы здоровая единица общества, а не психи.
-Хм, интересное высказывание.  Но все дело в том, что я такая же, как вы, может быть, даже более опасная и неадекватная, - я нервно начала дергать левым глазом и трясти ногой. Мальчик улыбнулся. Я тоже,- Просто я хорошо шифруюсь, вовремя убираю улики, чтобы меня не поймали на полном сумасшествии, - я истерически засмеялась, - так что, думаю, что бояться общаться с теми, кто тут живет, включая тебя, глупо. Самые опасные здесь это врачи и медперсонал. Вот с ними лучше не общаться. Но ввиду нашего заложнического состояния это делать приходится, поэтому нужно уметь вовремя абстрагироваться.  Смотри и запоминай, главное оружие против наших врагов – наша же якобы болезнь. Не стоит выдавать себя за нормального, тебе поставили клеймо «псих», так и будь им. Чем больше ты пытаешься доказать врачам, что ты адекватен, тем меньше они будут верить тебе.  Согласись с тем, что ты псих,  с тем, что ты болен. Улови все преимущества, которые тебе это дает. Ты можешь убить кого угодно, даже своего лечащего врача, а тебе ничего не сделают, максимум, вколят успокоительных побольше. Все. Сумасшествие развязывает руки, расчищает площадку для взлетов и подвигов. Ты думаешь все художники и писатели - психи? Нет, они притворялись таковыми, чтобы творить то, что сейчас человечество называет своим достоянием.

Мальчик смотрел на меня завороженными глазами. Он ничего не мог мне ответить. И, несмотря на то, что он был старше меня, в моей душе он навсегда остался мальчиком,  которого я заново научила улыбаться.  Он был очень худой и несчастный, маленький мальчик. 
- Ладно, пошла я к доктору, скажу ему пару ласковых, а ты не раскисай, слышишь, все будет хорошо, и на нашей улице будет праздник. Ничего-ничего, мы покажем еще этим докторишкам, кому из нас надо лечиться. И помни, мы - психи, нам можно все!
Я улыбнулась на прощание мальчику и зашла в кабинет. А дальше унылые разговоры о том, что я потеряла все ориентиры, что мне нужно задать себе какой-нибудь вектор и строго ему следовать.  Дальше ненужный поток слов о моих талантах, возможностях, умениях. Дальше много мусора. Я ничего не слышала, я отвечала на вопросы и думала, что скоро все кончится, и я поеду с ним куда-нибудь еще.
- Ой, доктор, я очень сильно хочу писать, вы позволите? А то мочевая кислота очень опасна для организма, она может ударить мне в голову и разрушить стенки головного мозга, за который вы так бесполезно боретесь.
- Я борюсь не за мозг, а за разум.
- Тем не менее, бесполезно и, тем не менее, я ужасно сильно хочу писать.
Я со смехом выбежала из кабинета. На самом деле первостепенной задачей на тот момент было не справить свою нужду, а узнать, в какой палате прописан тот мальчик. Он все также сидел на скамейке.  Все в том же далеком углу, но уже не так навязчиво, вжимаясь в воздух и больничные стены.
- Как же все-таки хорошо, что ты тут сидишь!
- Почему?
- Потому что я забыла спросить тебя самое важное.
- Что?
- В какой палате ты живешь? И куда смотрят окна палаты?
- В седьмой палате. Окна смотрят на дорогу, там еще церковь на углу есть, знаешь, кирпичная такая, желтоватая.
- Конечно, знаю, отлично! Расположение твоей комнаты сильно упрощает нам задачу!
- Кому «нам»? Что за задача? Ты готовишь побег?
- Позже ты все узнаешь, а сейчас я очень сильно хочу писать.
Я убежала по длинному коридору в туалет. Пока я бежала, я представляла, что уже совсем скоро кончится очередной сеанс у доктора, и я встречусь с Ним. Мы помчимся по дорогам вперед и вперед. И ничто не сможет нас остановить. Мы будем вдвоем. Только Он и я. И ничего лишнего. Я представляла себе радужные картины недалекого будущего, но легкой серой тенью на них ложился этот мальчик. Чем-то он запал мне в душу. Убитый одиночеством человечек, сломанный пополам, исковерканный, испорченный, униженный. Кто это сделал с ним? Люди. Те, кто должен был быть рядом, но не был. И таких людей сотни, тысячи, миллионы, просто этот попался мне на глаза и запал в душу. Просто я его услышала среди шума жизненной суеты. А сколько еще таких же несчастных осталось не услышанными? Остается только догадываться.
Я вернулась в кабинет. Рассказала доктору, как приятно было сходить в туалет. Я рассказала ему о том, что на обратном пути из туалета я будто порхала на нежных крыльях облегчения. Доктор  лишь выразил слова радости за меня и поспешил закончить беседу. Я вышла из кабинета и посмотрела на скамейку. Там было пусто, мальчик ушел.  Мне стало немного грустно, но потом я вспомнила о Нем, тут же повеселела и убежала на выход.

Он ждал меня, стоял около нашего Кадиллака и улыбался своей прекрасной улыбкой. Я улыбнулась в ответ и подбежала к Нему.
- Ну, и что теперь? Куда мы поедем? Ты что-нибудь придумал?
- Конечно.
- Тогда поехали скорее. Я так устала от этого психолога.
- А что он опять докучал своими нравоучениями?
-  Ага.
- Так зачем ты к нему ходишь?
- Ну, сколько раз повторять, родители считают, что я слишком сильно переживаю по пустякам, что я потерялась, мне надо помочь.
- Им надо тебя любить, а не тратить деньги  на психологов и всяких прочих…. Ну, ты поняла.
- Я ничего не могу поделать. Каждый выражает свою любовь так, как может, видимо, они выражают ее именно так, считая за лучшее отправить меня в психушку, чем уделить пару минут своего свободного времени.  Кто знает, я ведь тоже их безумно люблю, на самом деле, что бы я ни говорила.
- Да, ты как всегда права. Откуда в тебе столько правоты? Будь аккуратна, а то  вдруг еще перекосит в одну сторону.
- Если что ты меня вернешь на нужное место,  я знаю.
- Сделаю все, что в моих силах.
- Обещаешь?
- Торжественно клянусь.
- Хорошо.
- Поехали.
- Поехали.
Он открыл мне дверь, я села в машину. В самую родную на свете машину. Сейчас я думала о том, как сильно люблю тех людей, которых готова убить собственными же руками. Это  чем-то напоминало мне Полковника Аурелиано Буэндиа, который « сильно любил в действительности тех людей, которых больше всего ненавидел».  Нет, я не ненавидела свою семью, я просто не имела понятия о том, что такое настоящая семья. В детстве мне казалось, что семья – это большой круглый стол, за которым сидят сияющие улыбкой папа и мама, а рядом такие же улыбающиеся детишки, все кушают вкусную еду, болтают о чем-то ненавязчивом и легком и беззаботно смеются над  тем, что только что сказали. Я думала, что это и есть семья. Но потом я узнала, что семья – это боль, ответственность и труд.  И очень редко удается уличить минутки беззаботной радости и счастья, о которых я так глупо грезила, будучи ребенком. Оказалось, что семьи у меня нет. Есть только пять одиноких особей, которые ждут момента, чтобы покинуть место, которые с такой тяжестью на душе, они называют  домом. Дома тоже не было, не было очага и уюта, было помещение, в котором мы ели, пили, спали, мылись и справляли нужду.
Долго размышляя о том, что же такое семья, вспомнив даже уроки обществознания  и определение, что семья – ячейка общества, я поняла, что  у меня есть семья лишь формально. И что по-настоящему не всегда семья подходит под принятое государством определение. Иногда семья – это просто родные друг другу люди, которые имеют не только общие цели и возможности их достижения, но имеют общую тягу к лучшему, к чему-то, что лежит глубже общества, глубже формальности. То, что мы иногда называем душой. В настоящей семье есть свой банк, в этот банк каждый участник отдает свою наличность, каждый обязан внести свой взнос – часть души. Каждый отдает то, что по силам, а потом это все складывается и образуется ответственность за себя и за того, кто рядом. Это и есть семья. И у меня появилась семья. Маленькая, но самая родная в мире семья. Он, я и Кадиллак.
Мы куда-то мчались, не помню куда, но что-то приятное потом случилось,  в салоне играло радио. Апрель сиял собой в лобовое стекло автомобиля, а  я снова вспомнила этого мальчика.
- Слушай, а как ты думаешь, кто более несчастен, человек, которого принимают за сумасшедшего, или человек, который принимает людей за сумасшедших?
- Умеешь же ты спросить, жемчужинка. Надо полагать, что все зависит от каждого, отдельно взятого человека.
- Ну, хорошо, давай тогда возьмем какого-нибудь сумасшедшего, и назовем его мистером С, и возьмем какого-нибудь врача, а его назовем мистером К.
- Почему мистером К?
- Потому что козел, как он посмел обвинять кого-либо в сумасшествии?
- Тогда давай сразу мистер М?
- Почему М? А, давай, да. Так мне даже больше нравится.
- Вот у нас есть якобы душевнобольной мистер С и якобы здоровый мистер М, что дальше?
- А дальше мы с тобой помещаем наших мистеров в психиатрическую лечебницу, где мистер М ставит мистеру С диагноз.
- О том, что у мистера С шизофрения.
- Пусть так. И как же себя в этот момент чувствуют эти два человека?
- Сначала мистер С будет всеми силами пытаться доказать мистеру М, что он не душевнобольной,  а напротив абсолютно здоров, что произошла жуткая ошибка.
- Что вызовет у мистера М чувство своей правоты в правильности поставленного недавно диагноза.
- Именно.  Потом мистер С отчаивается что-либо доказывать и медленно, но верно, а то и быстро, но также верно, впадает в депрессию.
-Потом в невроз,  а там уже и психоз не за горами.
- То есть получается абсолютно здоровый мистер С становится больным?
-Именно, но что же происходит в этот момент с мистером М?
- А мистер М, вполне довольный собой, залечивает еще парочку мистеров С.
- Только ли?
- А что еще ожидать от мистера М?
- Того, что он выпишет своим мистерам С кучу таблеток, а потом пойдет домой.  Придя домой, он обнаружит, что квартира пуста, что жена задерживается на работе, а дети ночуют у своих друзей. Мистер М откроет шкафчик, достанет бутылку виски, достанет стакан. Нальет себе немного, потом еще немного, потом еще и еще. И в итоге он осушит почти всю бутыль. И когда его мозги раскиснут до нужной кондиции, он начнет ныть. Он будет жалеть себя и всех тех, кого он казнил своими диагнозами. Мистер М будет перечислять каждого мистера С и просить прощения. А потом домой придет его жена и застанет своего мистера М, плачущим, пьяным и несчастным.
- А в этот самый момент в больнице, в каких-то палатах лежат мистеры С и мирно спят под действием разного рода препаратов, даже не задумываясь об угрызениях совести или прочих, щекочущих душу, трагедиях жизни.
- Именно, я об этом же и говорила. И в итоге оказывается, что более несчастен мистер М, который сходит с ума, но при этом обществом рассматривается в качестве вполне адекватного субъекта. То есть он бы и готов уже стать очередным мистером С, но его не воспринимают таковым, все видят, как горит его буква «М». И поэтому мистер М сходит с ума еще больше.
- А мистеры С, обколотые и напичканные снотворными, давно забыли о насущных проблемах и стали спокойно доживать свой век без сознания.
- Да. Победа присваивается мистерам С в номинации на наличие в жизни счастья.
- Подожди,  а если мистер М полный М, что даже не пьет, то, что тогда?
- Тогда чувство вины грызет его изнутри, не давая о себе знать. То есть мистер полный М живет в постоянном напряжении и в итоге либо сходит с ума, либо умирает от инфаркта.
- Тогда мистеры С действительно победили.
- Ну, я же говорила.
- Ты как всегда права.
Дальше мы ехали, молча, я только смотрела на Него и думала, что я самая счастливая наполовину сумасшедшая на свете. Мы долго гуляли с Ним городу, разговаривали о чем-то легком и беззаботном, а потом смеялись, как будто в настоящей семье.
- Мне надо тебя кое о чем попросить.
-Конечно, проси, что нужно?
- В больнице есть один мальчик. И он какой-то излишне убитый очередным мистером М.
- Ты предлагаешь украсть его из больницы? Пойми, всех все равно не спасти.
- А не надо никого спасать. Просто давай устроим фейерверк под окнами его палаты, а? Пожалуйста.
- Так бы сразу и сказала, поехали за пиротехникой скорее!
- Ура, спасибо, спасибо, спасибо!
- Пока не за что.
Когда мы купили все, что нужно, было уже очень темно. Я закурила. Мы подъезжали к психиатрической лечебнице. Я показала Ему, куда нужно подъехать и под каким окном устроить шоу. Практически все было готово, осталось только позвать того паренька. Я закурила еще одну сигарету. Вдруг Он закричал « Эй, седьмая палата, подъем!».  И начал громко свистеть, а потом зажег фитили.  В окне седьмой палаты что-то мелькнуло. Это он, тот мальчик, подошел к   окну и смотрел на салют, который был действительно потрясающим. Миллионы радужных искр вылетали, врезались в небо и таяли в нем. Миллионы ярких огоньков затмевали на несколько секунд свет звезд, чтобы умереть в бесконечности мглы ночного неба. Я заворожено смотрела на это представление, как почувствовала одну Его руку на своей талии, а другую – слегка сжимающей мою холодную ладонь.  Он наклонился ко мне и прошептал: «Потанцуем». Это не было вопросом. И отказа быть не могло. Я повернулась к Нему и, встретив улыбкой, обвела свободной рукой Его шею. «Конечно»,- прошептала я, встав на носочки, чтобы шепнуть Ему в ухо. Мы танцевали под огненным дождем светящихся искр. Фейерверк закончился, а мы продолжали танцевать.
Я знаю, что этот мальчик тогда улыбался, он смотрел на салют, а потом на нас, и по-настоящему улыбался, впервые за несколько лет. Я знаю, что я вдохнула в него жизнь, дала надежду на светлое будущее. Мы с ним часто разговаривали, пока я ждала своего психотерапевта, мы подружились, этот мальчик был со мной и в новой жизни, которую я не помню, но это случилось в другой день, не сегодня, не сейчас, пока гасли последние искры и мы кружились с Ним в своем особенном вальсе.

День двадцать третий
Я открыла глаза. В маленькой прорези стены плыли серые облака. Вот-вот должен был пойти дождь – чувствовалась сырость, которая облепила стены, кровать и меня. Я лежала одна в палате. Посередине стояла койка, рядом на полу стоял стакан воды, мой дневник и тупой карандаш, а точнее маленький его огрызок. Больше не было ничего, даже стен, казалось, не было, а только замкнутость, тотальный вакуум моего сознания. Каждое утро я просыпалась, пила воду, брала дневник и забивалась в угол. Я сидела очень тихо и слушала, как стучит вода в трубах, как шумит ветер в окнах. Иногда я пела, а когда на улице светило солнце, я садилась на то самое место, где солнечные лучи пробивались сквозь решетчатое окно, я закрывала глаза, делала левой ладонью «волну», ибо правая кисть у меня еле сгибалась, и представляла, что я на море. Иногда  я писала в своем дневнике, только я не помню что именно. Иногда ко мне приходил мужчина, он, наверное, бог или ангел, ведь он так ласково говорил со мной, всегда улыбался и носил белую одежду.  Правда, однажды он пришел ко мне в палату, и я заметила на его ботинках собачее дерьмо, тогда я подумала, что он не может быть богом или ангелом, ведь как святой мог вляпаться в фекалии? Но через некоторое время я убедила себя в том, что он все-таки святой, ведь чем он хуже нас людей? Все ошибаются, все вляпываются в дерьмо, это случается. Например, то же самое человечество. В какое дерьмо вляпался Бог, когда сотворил себе подобных? Похуже даже, чем собачье. Очень редко мне позволяли выходить  на улицу. Там я видела таких же, как я, несчастных и пустых, выпотрошенных до самого основания.   За мной наблюдали какие-то двое, они о чем-то шептались и смеялись. Они тоже были одеты в белые одежды, но совсем не были похожи на святых. Мне они не нравились. Они часто дразнили меня, обзывая Покромсанной.  Мне не было обидно, просто непонятно. Я спросила однажды, почему они меня так называют,  один из них ткнул пальцем на мои руки: « А ты посмотри, что у тебя под бинтами! Тебя не удивляет, что ты их никогда не снимаешь?», второй двинул  в бок локтем того, кто сказал мне это, и отрицательно покачал головой. Я ничего не поняла и ушла от них. Я села на скамейку, положила руки на колени и стала смотреть на бинты. Раньше я не задумывалась о том, почему они есть, а сейчас мне стало интересно, что под ними прячется, почему меня называют Покромсанной  и смеются. Я подняла правую руку, а левой попыталась оттянуть бинт. Но вдруг на мою руку легла чья-то еле теплая ладонь: « Не надо!», я увидела юношу, который с улыбкой смотрел на меня, он тоже был пациентом, но каким-то другим, в нем было что-то не так, то есть наоборот, вероятно, он еще не был выпотрошен до конца, в нем еще была жизнь, глаза были еще ясные.  Он мне понравился. Я попробовала улыбнуться в ответ, но у меня не получилось, тогда я сказала ему: «Знай, я тебе улыбнулась». Он снова взглянул на меня и улыбнулся еще шире: «Я знаю».
- А что у меня под бинтами? И почему нельзя смотреть?
- Потому что ты расстроишься, если посмотришь.
- Но я буду знать правду.
-  А ты уверена, что готова ее знать?
- Конечно, «Правда лучше боли, правда слаще слез», не помню, откуда цитата.  Я готова.
- Тогда можно я сам разбинтую тебе руки?
- Конечно, что за вопрос? Я снова тебе улыбнулась, знай. И вообще, у меня правая рука почти не двигается, мне и так и так нужна твоя помощь.
Я протянула ему свои руки и положила их на его колени. Он аккуратно взял мою левую руку и стал спокойно разматывать бинт. Перед тем, как снять бинты с левой руки, он попросил меня закрыть глаза и не открывать до тех пор, пока руки не будут освобождены от «медицинских шелковых лент». Я кивнула и закрыла глаза. Мне представлялось, что вместо рук у меня щупальца или только кости. Мне представлялось, что под бинтами ничего нет, что как только я открою глаза, сотни бабочек вспорхнут и исчезнут в небесах. Мне представлялось, что в бинтах находится вода, что она стечет по его коленям и впитается в землю. Перед тем, как разбинтовывать правую руку, он что-то шепнул мне в ладонь, было очень щекотно, я даже смогла немного улыбнуться. «Открывай глаза», я посмотрела на свои руки и увидела фиолетово-красные рубцы. Руки были похожи на лестницу. Куча выпуклых ступенек-шрамов торчали по всей длине руки.
- Что это с моими руками?
- Это твоя боль, - он ткнул на один из шрамов,- А это твой страх, - он указал на второй шрам, - А это несбывшиеся мечты, вот здесь надежды, вот здесь потеря веры, - он медленно водил пальцами по шрамам. Каждое слово было шрамом, - А это потеря себя. Тут потеря единственного друга. Это твое разочарование. Это твоя несчастность. Это твое одиночество. Это твои мысли. Это твой рассудок, - он перебрался на правую руку, - Твоя правая рука плохо двигается, потому что ты повредила себе сухожилие, раньше ты прекрасно рисовала, а сейчас еле пишешь левой рукой, но это не важно. Вот здесь твоя тоска, - он провел по очередному шраму пальцем, - А здесь твоя душа, которую одели в корсет и заставили задыхаться. А вот здесь твоя смерть, - он чуть сильнее коснулся шрама на правом запястье, - ты умерла, но тебя спасли, тебя вытащили с того света, но ты умерла. Ты уже не ты. И ты не помнишь меня, а ведь, когда ты еще не жила здесь, когда ты еще была жива, ты болтала со мной о всякой ерунде. Ты научила меня улыбаться. Ты единственная, кто разговаривала со мной по-человечески, как с равным, без брезгливости. Ты одна подала мне руку, когда все отвернулись. А сейчас ты смотришь на меня и не помнишь даже моего имени. Тебе делали переливание крови. Твой отец стал донором. Только его кровь подходила тебе. Ты не помнишь. Ты не помнишь даже своего друга, которого так любишь. Ты часто говорила о нем, о том, какой он замечательный, ты хотела быть, как он. Но ты ничего не помнишь. Ты не помнишь, как ты любишь море, как ты…
- Нет, море, море я помню. Я помню то, что под водой очень тихо. Я хочу тишины. Нарисуй мне ее.
- Я не умею. Я не знаю как.
- Нарисуй мне тишину.
- Ты давно просишь меня это сделать. Ты всех просишь, но я не могу.
- Нарисуй мне тишину.
Я стала повторять эти слова, я уже не слушала, что он мне говорит, я плакала, я смотрела на свои руки и хотела, чтобы мне нарисовали тишину. Больше ничего. Только море и тишина. Дальше темнота. Помню, что меня потащили куда-то. Потом в руку впилась ледяная игла. По телу разошлось тепло, и я уснула.
Ко мне в палату зашла медсестра. Она приходила ко мне через день, и мы шли мыться. Я легла в ржавую ванну. Вода была еле теплой. Меня колотило.  Я смотрела на свои руки. Они снова были забинтованы. Я погрузилась в воду и закрыла глаза. Я чувствовала, как намокают бинты. Перед глазами стояли картины жутких шрамов. Я почувствовала боль в руках и еле сдержала стон. Я боялась разбудить медсестру, которая дремала рядом на стульчике. Я лежала в ванной и думала о том юноше на скамейке. Его лицо было мне знакомым.  Но я не знала его. Ведь это уже была не я. Я умерла. Нащупав под бинтом шрам, я начала плакать, мне вновь стало больно, не физически, но также невыносимо сильно. Я стала сдирать бинты, увидев шрамы, я вспомнила слова парня про то, что мне перелили кровь отца. Я долго вспоминала, кто это, а потом в моей голове прозвенел папин смех, тот самый, когда я лежала на полу больничного туалета. Я начала задыхаться от того, что поняла, что изнутри меня течет мой отец. Он внутри меня. Он может слышать мои мысли, считать удары сердца, дотрагиваться до моей души. Он рядом. Мой враг во мне. Я начала царапать свои руки, ноги, я пыталась содрать кожу.  Я расцарапала себе всю спину, колени, руки в кровь. Я прокусила себе губу. Я хотела избавиться от того, что было во мне.  Я забилась в угол ванны и тихо скулила. Я снова ничего не помнила, ничего не понимала и не чувствовала. Мне было больно и хотелось на море.
Помню, как медсестра завопила, вытащила меня из ванны и стала обрабатывать царапины. А потом опять жесткая кровать.  Я проснулась. Не знаю, сколько прошло времени, возможно, пару минут, а возможно, пару вечностей . Из некоторых царапин еще сочилась лимфа.  Я достала дневник и стала писать в нем. Мне хотелось умереть. Нет, мне хотелось тишины. Чтобы мне ее нарисовали. Я думала о том, кем я была до того, как нашинковала свои руки. Я думала о том, каким был мир. Я стала писать в дневнике вопросы о том, кто я, о том, есть ли я. Есть ли счастье, и что это такое? Была ли я когда-нибудь вообще? Было ли все, что было? Существуют ли на самом деле все эти слова, которые я пишу и писала?  Пишу ли я сейчас что-нибудь? Или мне это только кажется? Держу ли я в своей левой руке обрубок карандаша? Есть ли у мен руки? И есть ли я все-таки? Есть ли человек, который смог бы ответить на эти вопросы? И есть ли на что отвечать? Есть ли кому отвечать? И если я не уверена в своем существовании, то, как же мне быть уверенной  в том, что есть что-нибудь вокруг меня? Что есть день и ночь, есть воздух, люди, буквы, мои вопросы, потенциальные ответы на них? Все это есть? Я не знаю.
Я сидела в углу палаты и смотрела в противоположный угол. Я напевала какую-то знакомую мелодию и пыталась вспомнить все то, что было со мной в прошлой жизни, но ничего не было. Я закрывала глаза и видела белую пелену. Пустоту.  Не было ничего, кроме холода и сырости. Лунный свет сочился через окно и расстилался по ледяному полу палаты. Я сидела, поджав колени и стиснув зубы. Я хотела вспомнить, но ничего не было. Меня клонило в сон, а может быть, мне только снилось, что я прячусь в углу. Я не знаю, я ничего не знаю. С того момента, как я увидела свои шрамы, я перестала ощущать вес тела, я перестала верить биению сердца и ритмичным вдохам. Я перестала верить мыслям  и боли. Мне казалось, что я – пакет, который повис в воздухе без какой-либо возможности двигаться.  Мне было страшно. Стены давили своей холодностью, хотелось позвать на помощь, хотелось бежать босиком по белому снегу или по теплому дождю. Хотелось выбросить слух, зрение, осязание, обоняние, хотелось чувствовать, а не ощущать. Хотелось понимать, а не принимать как данность. Хотелось перемен. Хотелось тишины. Хотелось покоя.
Я трогала свои ладони, ступни, лицо, но они были чужие. Я  чувствовала, как прикасаюсь, но не чувствовала прикосновений. Меня не было в теле или не было тела. Мне хотелось спать. Я поползла к кровати. Я боялась идти на ногах, мне казалось, что если я сделаю хоть шаг, то моя душа выскочит из меня и разобьется об холод больничного пола. Мне казалось, что она разлетится на мельчайшие кусочки, хрусталики и будет сверкать в свете печальной Луны.  Я легла на кровать, сжалась в клубок и укрылась одеялом. Там было тепло. Но одеяло не могло согреть холода души. Мне было одиноко. Но я не понимала, что это такое, как это. Для меня одиночество было болезнью, наказанием. Я не понимала, что тоскую и по кому тоскую. Мне казалось тогда, что это нормально, что так и должно быть, иначе не может быть. Ведь я бы вспомнила. Но я не вспоминала, я видела белую пелену пустоты. Я пыталась с ней бороться, рвать, сдирать, перекрашивать, но там появлялась новая, еще более белая и реальная пелена. Силы покидали меня. Они уходили в вечность лунной дорожки, которая сочилась сквозь мое окно.  Луна бесконечно близка и бесконечно холодна. Луна всегда рядом, но всегда поодаль.  До нее рукой подать, но не спрятать в своих ладонях.  Луна так безупречно печальна. Мы с ней стали подругами. Она рассказывала много историй, легенд и секретов, я пообещала молчать и сохранить наши разговоры в тайне. Я сдержала обещание. Луна тоже молчала. Говорила, но оставалась немой навсегда. Я хотела стать Луной. Или отблеском ее света на гребнях волн теплых морей. Я думала о тишине. Пока я думала, наступил новый день.

День двадцать четвертый
- Подъем! Просыпаемся, просыпаемся, - доносилось из коридора, наступило новое утро, новый день.  В своем дневнике я отсчитывала дни, смысл слов я не понимала, но вычеркивала числа уже под графой «август». Как-то раз я подошла к своему лечащему врачу и спросила, что такое «июнь», «июль», «август», он объяснил мне, что это названия месяцев. А месяцы - это единица измерения времени. Еще есть старшая единица измерения – год. И двенадцать месяцев равны одному году. Еще доктор сказал, что какая бы большая или маленькая не была единица, в ней всегда есть как минимум один день. Он может быть даже не целым, может быть  один малюсенький, ничтожный кусок дня, а может быть несколько сотен дней, но один день там точно будет. Он ткнул пальцем на циферблат своих часов. Там было двенадцать цифр, каждая из них означала месяц, как он мне сказал. И раз в месяц стрелка перескакивает на новую цифру, а в течение месяца тихонько ползет от исходной цифры к соседней. Я практически ничего не поняла из того, что мне сказал психотерапевт, но одно я знала точно, время такой же пленник, как и я, время вынуждено возвращаться к началу, идти заново, добираясь до конечной точки, все труды аннулировались, и приходилось все начинать сначала. Невыносимо тяжело. Мир вокруг тебя меняется, кто-то рождается, кто-то умирает. Но солнце по-прежнему остается недосягаемым центром мини-вселенной, в которую нас поместил несчастный случай.  Я сидела в углу и думала, а будет ли время, когда все умрут. И может ли умереть время. Ведь время придумали люди, а если оно и было, то оно было свободным, его не запрягали в единицы измерения, не ограничивали клетками одинаковых расстояний, нескончаемо повторяющихся и вытекающих друг из друга. Время, наверно, не умрет, оно станет чем-то другим, чем-то бесконечно прекрасным, например, светом какой-нибудь звезды. Я недавно узнала, что когда звезда гаснет, свет от нее продолжает идти, это как с лампочкой, нажав на выключатель, еще долю секунд она светится, а потом уже гаснет. Звезды тоже лампочки, только больше.  И свет будет долго падать на землю. Я бы хотела стать звездой.  Я легла около кровати и раскинула руки и ноги. Закрыв глаза, я представила, что ледяной пол это не пол вовсе, это небо, и оно теплое. Я представила, как начала светится, как мой свет сначала наполнял палату, потом ему стало тесно, и он стал проникать в щель под дверью, в маленькое окно. Он стал выползать и проникать в каждого, кто бы рядом. Все начинали светиться, а потом дарили этот свет тем, кто находился рядом с ними. Свет полз по улицам, попадал в сточные воды, преодолевал огромные расстояния, распространялся по мелким речкам и огромным морям. Свет проникал в  грунтовые воды, а потом в корни деревьев. Свет стелился туманом по дорогам, зажигал фонари  и свечи новым светом. Тянулся  дальше и дальше, а в итоге вернулся в меня. К этому моменту планета Земля стала звездой. Каждый живой организм светился новым огнем. Каждый был частичкой света в звезде по имени Земля. Земля затмила Солнце. Земля грела, но не обжигала. Земля светила, но не ослепляла. А время стало светом этой новой звезды, бесконечно тянущимся по небосклонам вечности.
Ко мне в палату зашла медсестра. Она должна была сделать мне укол и дать пару таблеток, которые окончательно разрушили бы мою нервную систему и последние остатки сознания. Закончив свою работу, медсестра, молча, направилась к выходу,  на пороге я остановила ее: «Подождите, подождите, дайте мне покурить». Она удивленно взглянула на меня, ничего не сказав, она открыла дверь и почти уже вышла:
- Пожалуйста, дайте мне покурить, одну сигарету. Я умоляю вас.
- Не положено. Ты сама знаешь.
- Никто об этом не узнает. Вы работаете здесь раз в четыре дня. Остальное время вы проводите с семьей, с любимым мужчиной, с друзьями, а я здесь третий месяц. Только я и стены. Больше ничего, ах, конечно, разная погода за окном и успокоительные таблетки с уколами. Я гнию заживо и прошу вас лишь об одном. Об одной сигарете. Я даже не помню, кем я была до того, как попала сюда, я не помню, кем я была вчера или позавчера. И я не уверена даже, что сейчас все это действительно происходит.  Я знаю лишь то, что вы точно есть, вы существуете,  ибо плод моего сознания с радостью поделился бы со мной сигаретами, а вас мне приходится упрашивать. Вы даже представить не можете, как это больно смотреть на звезды вот в это карликовое окно, видеть жизнь, находиться рядом с ней и не быть ее частью. Я не чувствую пола под ногами и веса своего тела. Я даже больше уверена в том, что я часть вашего сознания и воображения, чем независимая живая субстанция, способная на что-то большее, чем прожигание жизни в нескольких метрах психиатрической лечебницы. Дайте мне сигарету.
- Сегодня во время ночного приема лекарств. Жди.
Медсестра вышла из палаты. Я снова осталась одна. Я смотрела в окно и ждала, когда наступит ночь. В глазах разливался туман. Меня клонило в сон. Все из-за действия успокоительных и прочих других препаратов. Я легла на кровать и, кажется, уснула. Мне казалось, что я куда-то еду. Вокруг меня калейдоскопом неслись разные картинки. Я видела много сигареты, они крутились хороводом, а я была в центре. Их пленительный дым окутывал мое сознание во сне. И все глубже ускользала от реальности. По телу разливалось спокойствие впервые за два с половиной месяца. Мне стало холодно – посыпался снег. Сигареты изящно отплыли в сторону, уступая место метели, метель кружила меня и уносила куда-то вдаль.  Вдруг я услышала шум радиоволн, которые сменялись улюлюканьем каких-то животных. Оказалось, что это дельфины, они плавали в море радиоволн и весело о чем-то болтали. Я попробовала догнать дельфинов, но они все равно оставались где-то вдалеке. Тогда я нырнула и очутилась в своей комнате, в ней воняло чем-то приторным. Открыв глаза, я поняла, что вся комната усыпана лысыми головами какого-то монстра и на каждой голове красовалось алое яблоко. Я начала задыхаться и еле выползла из комнаты. Открыв двери комнаты, я попала на самую верхушку колеса обозрения,  свежий ветер плескался в моих волосах. Но удивительно было то, что само колесо парило в воздухе, земли вообще не было видно за толстой пеленой туч. Я почувствовала, как  колесо начинает трясти из стороны в сторону. Я держалась изо всех сил, но понимала, что вот-вот упаду. Колесо начало стремительно падать вниз. Меня выбросило из кабинки. Колесо исчезло, остались лишь я и облака, за которые я пыталась ухватиться. Ничего не получилось, конечно же, но меня это не останавливало. Я летела все ниже и быстрее, а потом упала в снег. Он разлетелся перьями по воздуху, и я оказалась на асфальтной дороге. Пути назад не было, эта дорога вела только вперед.  Я шла в белых носках. Пошел дождь, а впереди было море. Я уже слышала его плеск. С каждым шагом я была все ближе и ближе, плеск был все отчетливее и отчетливее. Вокруг меня стали расступаться стены палаты, они вырастали и падали, как карточные домики, стоило мне лишь посмотреть в их сторону.  Я улыбнулась. Скулы свело. Но я не перестала улыбаться, напротив, я улыбалась еще шире. Асфальтная дорога шла в само море.
Я добралась до побережья, на асфальте лежал золотистый песок, а где-то сбоку стоял коричневатый Кадиллак Эльдорадо Флитвуд тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. В машине кто-то сидел. И я определенно знала этого человека. Я побежала к машине, но меня тянули назад, я старалась изо всех сил,  но не могла, меня отрывали от моря и машины. Я начала кричать, биться, плакать. Отдаленно мне слышался женский голос и призывы проснуться. Я открыла глаза и увидела медсестру.  Она протянула мне таблетки. Выпив их, медсестра попросила меня лечь на живот, чтобы она сделал мне укол. В тот момент, когда она вводила мне очередную дозу успокоительного в правую ягодицу, она склонилась над моим ухом и прошептала « Это не успокоительное, это просто физиологический раствор, сделай вид, что ты уснула, когда будет ночной обход. Потом я приду к тебе и дам сигарет». Я кивнула и прошептала «спасибо». Медсестра ничего не ответила, лишь, молча, вышла из кабинета.
С этого момента минуты тянулись предательски медленно. Я ждала и ждала. Ничего больше не оставалось. После ночного обхода желание покурить стало закипать во мне. Медсестры все не было, я уже решила, что она меня обманула. А потом решила, что ее вообще не было, что это все игра моего сломанного больницей воображения. Мои размышления прервал тихий скрип двери. Я немного приподнялась и увидела медсестру. Жестом она позвала меня идти. Я надела носки и пошла к медсестре. Она взяла меня за руку  и повела куда-то. Мы долго шли по нескончаемым коридорам, лестницам,  лифтам, а потом оказались на крыше. На улице было очень тепло. Небо было таким черным и низким, казалось, что до звезд можно дотянуться рукой.
- Пойдем, я взяла покрывала, мы можем полежать и немного посмотреть на звезды.
- Хорошо, спасибо, но почему? За что?
- За то, что ты делаешь меня лучше.
Я ничего не поняла, но последовала  за медсестрой.
- Ложись.
-Спасибо. А…
- Ах, да, сигареты. Вот держи.
Я села на покрывало,  закурила сигарету и легла. Небо было таким безупречно красивым. Звезды были такими безупречно настоящими. Не обычными стекляшками, а объемными звездами.
- Спасибо.
- За что?
- За сигареты. За небо. Спасибо за тебя. За нас.
- Ха-ха-ха. Тебе спасибо. Знаешь, я давно не делала ничего подобного. И, кстати, любимого мужчины у меня нет.
- Почему? Ты же очень красивая и умная. Будь я хотя бы психически нездоровым парнем, а не девушкой, точно бы предложила тебе встречаться. Ха-ха-ха.
- Знаешь, я просто верю, что настоящая любовь - это хороший секс, взаимное уважение и страсть к джазу.
- А во что ты еще веришь?
- Ты хочешь выяснить, верю ли я в бога? Нет, не верю.
- Если бы я хотела это выяснить, то спросила «Ты веришь в бога или нет?». А мне интересно, во что ты веришь?
- Я верю в то, что давно не курила и пора это скорее исправить, ха-ха-ха.
Медсестра  закурила:
- У меня голова кружится.
- У меня тоже. Это из-за сигарет, да?
- Да.
-Мы куда-то полетели, ха-ха-ха.
- Главное, вернуться до подъема!
- Знаешь, когда-то давно, еще в прошлой жизни, я смотрела на звезды. Я смотрела на них и задалась вопросом, есть ли на свете люди, которые сейчас, в данную секунду, в этот самый момент времени смотрят на то же небо, что и я. Которые, возможно, видят сейчас то же небо, что и я. Есть ли на свете люди, которые смотрят на те же звезды, что и я, которые видят те же звезды, что и я.  Есть ли на свете человек, который смотрит на ту же звезду, что и я. Есть ли на свете хотя бы один человек, который видит ту же самую звезду, что и я, пусть не самую яркую и не самую красивую.  Я долго-долго  смотрела на эти холодные звезды и подумала о том, есть ли на свете человек, который задает себе такие же вопросы, понимаешь? Точно такие же вопросы, в эту же самую секунду. Я думала о том, есть ли в моей жизни люди, которые действительно стоят этих звезды. Есть ли в моей жизни хотя бы один-единственный  человек, который по-настоящему стоит этих звезд. Человек, который их, правда, достоин. Есть ли в моей жизни  по-настоящему родной человек, который сейчас видит ту же самую звезду, что я. Я долго думала и не нашла в  памяти такого человека. А затем я подумала о том, есть ли в моей жизни люди, нет, хотя бы один человек, который, вглядываясь в эти звезды, думал  бы обо мне, думал о том, что я стою этих звезд, что я их  достойна . И я опять же не нашла в памяти такого человека. Тогда я подумала о том, насколько немы все те люди, которые считают меня достойной этих звезд, раз я не подумала о них. И насколько слепа и глуха я, если, вглядываясь в это небо, я не вижу звезды, на которую сейчас смотрит самый родной мне человек. Насколько глуха, раз не услышала этого человека, насколько слепа, раз его не разглядела.
- Где-то я это уже слышала.
- Я тоже.
- У тебя есть друг?
- Я не помню.
- Давай будем друзьями.
- Я слышала, что это больно.
- Часто мы набиваем шишки. Мы ошибаемся в людях раз за разом, но в итоге находим одного человека, в котором уж точно не ошиблись.
- Я не ошиблась в тебе, когда попросила сигарету. Давай дружить.
- Давай.
Мы долго лежали и смотрели на звезды. В детстве мне мама рассказывала, что когда появляется новая дружба, звезды начинают светить ярче. Я не заметила разницы между прежним светом звезд и нынешним, но точно была уверена, что в прошлой жизни у меня был друг, я не помню его, кто он, какой он, кем он был, но я точно знаю, что я его любила и люблю до сих пор. Мою прошлую жизнь убили. Осталась настоящая, которая состояла из серых стен, дневника и медсестры, которая стала моим другом. Я не помню, как долго продолжалось просветление,  не помню, сколько еще сигарет выкурила с этой ночи, но это неважно. Важно то, что я чувствовала, как лежу на покрывале и смотрю на звезды.
Я внимательно смотрела на медсестру. Меня удивляло, что я никогда раньше не замечала того, какая она красивая. В ее лице было что-то такое опьяняюще привлекательное, мне хотелось смотреть на него и смотреть.
- Почему ты никогда не рассказывала о том, что ты такая красивая?
- Ха-ха-ха, а разве об этом говорят?
- Ты очень красивая.
- Спасибо,- медсестра немного смутилась.
- Почему ты так долго скрывала это от меня?
- Ха-ха-ха, я, вроде, не скрывала, паранджу не носила.
Я слегка провела ладонью по ее щеке. Она была невероятно нежная. Я снова провела ладонью по щеке, но на этот раз задержалась указательным пальцем на подбородке. Я посмотрела медсестре в глаза и слегка прикусила свою нижнюю губу. Я аккуратно гладила ее шею и левое плечо. Я чувствовала, как у моей медсестры участилось дыхание. Я наклонилась чуть ближе к ней и спрятала руку в ее пышные локоны. От нее невероятно вкусно пахло. Я закрыла глаза и втягивала глубоко в себя ее запах. Я наклонилась еще ближе и стала водить пальцем по контуру ее губ. Я чувствовала ее горячее дыхание, ее тепло передавалось мне. Я смотрела в ее зеленые глаза и не могла оторвать своего взгляда. Я слегка повернула голову и впилась в губы моей медсестры, она ничего не успела сказать, ничего не успела сделать, я лишь видела, что ей нравилось то, что я делаю. Я слегка прикусила ее нижнюю губу. А потом снова прикоснулась к губам. Внезапно я почувствовала, как язык моей медсестры гладит мои зубы. Я сделала то же самое, а потом, слегка касаясь ее языка кончиком своего, я стала впиваться в ее губы все сильнее и сильнее. Мои руки держали ее плечи, прятались в волосах, скользили по спине. Запах моей медсестры проникал в меня все глубже и глубже. Она гладила мои бедра, поднимаясь все выше и выше. Поцелуи становились все страстнее и взрослее. Я целовала ее шею, плечи, руки.  Мне хотелось целовать ее везде. Она так громко вздыхала, из-за этого мне хотелось целовать ее все больше. Я начала расстегивать пуговицы на ее медицинском халате, под ним не было ничего, кроме нижнего белья. Я стягивала лямку ее бюстгальтера, как вдруг зазвенел будильник.
- Подъем через двадцать минут. Тебе нужно быть в палате. Пойдем.
- Пойдем.
Я последний раз поцеловала свою медсестру. Она в спешке застегивала пуговицы, я помогла ей. Когда наши руки встретили у последней пуговицы, она взяла мои ладони и поцеловала их, а потом прошептала:
- Я люблю тебя.
- И я люблю тебя.
Она отвела меня назад в палату, поцеловала в лоб, укрыла одеялом и ушла. Я смотрела в потолок и думала о том, что только что произошло. Я поняла, что влюбилась впервые в жизни, по-настоящему, в свою медсестру. Я закрывала глаза и вспоминала ее лицо, звездное небо и сигареты. Я думала, что же теперь будет, ведь она уйдет, ее не будет три дня, лишь на четвертый она вернется, а буду ли я помнить себя спустя это время, буду ли помнить то, что было с нами, буду ли помнить, что люблю ее. Она ушла, но ее запах остался в палате.  Пока я думала о ней, я вспоминала звезды, а вспоминая звезды, я думала о том, с кем еще я на них смотрела. Но мне это никак не удавалось, все мои старания были тщетны. Тогда я решила вспоминать все это в другой день, а сейчас отдаться эйфории счастья, от которого я уже совсем отвыкла. 
Я знаю, что этот день стал началом настоящей дружбы. Я знаю, что любила свою медсестру. Все это, конечно, было на самом деле. И никакое психотропное лекарство, никто и ничто не могли у меня этого отнять, как однажды отняли что-то, что я не могу вспомнить до сих пор. В палату пробирались алые лучи рассвета, они прятались под кроватью, а я смотрела в серый потолок и думала о том, кто я сейчас и кем я была когда-то. На какой-то миг мне показалось, что другой жизни у меня и не было, что все это выдумка, что мне это просто приснилось. На самом деле я всегда жила здесь. Эта палата – мой дом. Эти люди – моя семья. Эта медсестра – моя возлюбленная. Все так, как и должно быть. Только одно не давало мне покоя: синевато-фиолетовые рубцы на руках. Но о том, почему они появились на моих руках, я узнала позже, в другой день.

День двадцать пятый
Рассвета на закате не бывает?
Я вышел из тюрьмы. Да, меня, наконец, отпустили. Почти три месяца я был в неволе, среди сырости, грязи и абсолютного отстранения от реальности. Я не знал, что с Ней. Мне было страшно. Каждый день мое сердце разрывалось на мелкие кусочки. Оно чувствовало, что что-то случилось, что-то не так. Я писал Ей письма, но не получил ни одного ответа. Ни единой весточки о том, что  с Ней и как Она. Я думаю, что будет лишним называть Ее имя. Вы и так поняли, о ком я говорю. Выйдя на улицу, почувствовав настоящий воздух, воздух свободы, встав на твердую землю, по которой я могу ходить в любом направлении и с любой скоростью,  я хотел только двух вещей: узнать, что с Ней, и покурить.  Она научила меня любить одну тюрьму – свободу и курить.  Курить  это вовсе не значит вдыхать в себя дым, но уметь оставаться собой и в любой момент уметь сломать сигарету и бросить ее, использовать ее в качестве оружия против тоски и враждебного мира, а не в качестве наркотика против страха перед самим собой.  Она научила меня жить, а сама пропала без вести. Где же Она?
Я шел по улице, и она казалось мне враждебно пустой. В ней не было какой-то изюминки, живности. Она была похожа на выцветшую фотографию. Будто цвета стали более блеклые, глаза более слепые, небеса более далекие, дороги более запутанные, люди более серые, мысли  более поверхностные, воздух более удушливый. Я еще не знал, что происходит. Я лишь шел вперед, медленно наступая на асфальт. В карманах звенела мелочь, я подошел к киоску и купил дешевых сигарет. Продавец так странно посмотрел на меня, складывалось впечатление, что я чем-то сильно его напугал, но это было неважно. Наверно, тюрьма наложила на меня свой несмываемый грим. Вероятно, я навсегда останусь «уголовником».  А может, это все мои глупые мысли? И я как всегда слишком много беру на себя? Да, действительно. Я просто очень соскучился по Ее взгляду, по Ее словам и громкому смеху.  Я соскучился по Ее выходкам и заумным речам, я соскучился. Я соскучился по тому, как делал Ей подарки, как возил Ее на своем Кадиллаке к морю. О, мой Кадиллак. Что с ним? Стоит ли он сейчас под окном моей квартиры? Ждет ли он меня?
К вечеру я добрался до дома. Я посмотрел на такой знакомый и такой чужой двор, на площадку, на качели, на которых когда-то каталась Она. Я посмотрел на дом, в котором жил, нащупал в кармане ключи и направился к парадному входу. Я открыл нараспашку дверь и взлетел по лестнице вверх, перепрыгивая через несколько ступенек. Какое-то странное чувство проснулось во мне. Наверно, все дело в том, что я увидел Кадиллак, в котором Она так часто ездила за последний год. Она любила лежать на заднем сидении и высовывать ноги в открытое окно, но очень редко делала это, потому что знала, что мне это не нравится, ведь я боялся, что с Ней может что-нибудь случиться, что-нибудь еще, что-нибудь худшее, чем я. Я до сих пор жалею, что случился в Ее жизни. А Она чувствовала малейшее изменение моего настроения. Как чуткий термометр фиксирует мельчайшие изменения температуры, так и Она чувствовала, как меняется мое настроение.
Мои руки нервно дрожали. Я не мог попасть в замочную скважину ключом. Наконец-то я открыл дверь, на меня повеяло затхлым воздухом одинокой квартиры не очень одинокого убийцы. Я осторожно зашел, будто это была не моя территория, не моя собственность, я аккуратно закрыл дверь и, озираясь, ушел вглубь по коридору. Я зашел в спальню, пол слегка скрипнул, я подошел к окну и посмотрел вниз. Я увидел свой печальный коричневатый Кадиллак. Я чувствовал, что он ждал меня. И вот он я, здесь, сейчас, но мне надо отдышаться, надо привести мысли в порядок. Надо понять, что происходит  и что делать. Проведя рукой по поверхности подоконника, я вспомнил, как Она сидела на нем, я посмотрел на кровать, вспомнил, как Она спала на ней, как лежала и говорила всякие умные глупости. Я лег на кровать лицом в подушку, на которой Она спала, пытаясь уловить тонкие нотки Ее запаха, но я ничего не чувствовал, как бы ни старался втягивать воздух. Мне повсюду чудился запах сырости и тлена.  И лег и стал смотреть в белый-белый потолок, который отливал синевой летнего вечера. Я закурил и решил, что самым правильным сейчас будет отправиться к Ней  домой и узнать, в чем же все-таки дело. Сигарета медленно тлела, а моя решительность росла  с каждой минутой все больше и больше. На какой-то миг мне показалось, что меня вырвали из жизни, а сейчас вернули туда, где все прервалось, только забыли дать мне то, что является смыслом моего возвращения. Мне не вернули Ее. Я вскочил с кровати, побежал на кухню. Там я открыл навесной шкафчик, достал оттуда виски. Осушив разом полбутылки, я стремительно пошел в ванну. Я упал на колени, глотнул еще виски и аккуратно стал поднимать одну плитку кафельного пола. Там лежали ключи от моего Кадиллака. Я с ликованием засмеялся и выбежал из квартиры, даже не закрыв за собой дверь. Вниз по лестнице я бежал еще стремительнее, чем когда поднимался по ней. Я вылетел на улицу и побежал к Кадиллаку. Знаете, я не был уверен в том, верю ли я в существование бога, я не ходил в церковь и не молился перед сном, но в тот момент, когда я летел, сам не понимая зачем, когда я делал все раньше, чем осознавал, я уверовал в то, что кто-то свыше ведет меня. И пусть это даже был сатана, пусть это было хоть самое мерзкое в мире создание, в тот момент, оно помогло мне. Оно оказало мне настоящую помощь. Я до сих пор благодарен этому существу. Я завел мотор, а он послушно откликнулся на повороты ключа радостным шумом. Я победоносно улыбнулся и нажал на газ. Машина взревела, шины заскулили и оставили черные отпечатки на асфальте, а я уже несся по дороге вперед, к Ней. Я открыл окна и включил радио. Я подпевал своим любимым исполнителям, курил и пил виски, а потом нажал на газ до упора и закричал «Свобода!». Я стал свободен, я выбрал свою тюрьму, я согласился на это добровольное рабство, ведь свобода - лучшая клетка.
На огромной скорости я заехал в Ее двор. Я резко затормозил около подъезда и,  не вытаскивая ключ из зажигания, побежал к Ней домой. Добежав до квартиры, я стал трезвонить в дверной звонок. Мне открыли. На пороге стояла Ее мать, она была жутко ошарашена.
- Где Она?
- Ее здесь нет.
- Где Она?
- Зайдите. Плохая примета разговаривать через порог.
- У меня нет времени, правда. Пожалуйста, я умоляю вас, скажите, где Она. Она жива?
Ее мать опустила глаза. Она показалась мне какой-то убитой и бездушной. Я увидел проседь в ее волосах. Я увидел, как вниз стали слетать огромные и безмолвные слезы.
- Я умоляю вас, не молчите, скажите мне хоть слово, - не выдержав, закричал я, - Ответьте,  я прошу, Она жива?
- Да.
- Что случилось? Не плачьте, - я обнял Ее маму и стал гладить по седым волосам,- что с Ней произошло?
- Она сошла с ума. Она в психиатрической лечебнице. Они вырвали ей душу. Она умерла без тебя. Но ее вернули. А Она теперь бездушная, моя маленькая девочка, что  же я наделала? Почему я поверила этому ублюдку? Ему же нельзя верить!!! Какая же я идиотка, - женщина начала бить себя кулаками по голове и громко плакать. Она выскользнула из моих объятий и медленно припала к моим ногам, - Простите меня, это я во всем виновата. Только Вы Ее любили и любите по-настоящему, только Вы, только ты,- женщина зарыдала еще громче.
Я наклонился к ней, погладил по щеке и поднял ее голову, чтобы она смотрела на меня:
- Это не ваша вина. Не плачьте, Вы – Ее мать, и Вы любите Ее так, как не любит никто другой. И никто никогда не  будет любить Ее также сильно, как Вы.
- Храни вас Господь.
Ее мать заплакала, она впилась в дверной косяк и стала скулить. Я не мог смотреть на все это, я должен был спасти Ее, свою жемчужину. Я поставил бутылку виски, поцеловал эту несчастную женщину в лоб и ушел навсегда из этого дома.
Только сев в машину, нажав на газ и закурив сигарету,  я понял всю суть и весь смысл сказанных мне только что слов. Ее больше нет, от Нее осталась лишь оболочка. Но что-то внутри меня подсказывало, что это не так, что Она сильная, Она справилась, Она ждала и дождалась. Да и, в конце-то концов, ведь там был тот парень, с которым Она дружила, он точно смог бы Ей помочь, поддержать Ее.  Я ехал все быстрее и быстрее, я жал на газ, но, казалось, что машина наоборот замедлялась. Я чувствовал, что у меня нет времени, что оно ускользает, а я должен, я обязан был торопиться. Я не мог больше сидеть, мне хотелось бежать к Ней, как можно скорее, хотелось подталкивать сзади Кадиллак, чтобы он ехал быстрее, хотя я и понимал, что все это глупо и бессмысленно. Сейчас мне надо было ждать. Самое невыносимое, что только может с молодым пылким телом,- это ожидание. Жажда действия, жажда жизни начинает закипать, а ожидание разъедает сущность этого желания, делая из человека нечто непонятное и неукомплектованное. Впереди уже виднелись стены это чертовой психиатрической лечебницы, мне становилось чуть-чуть легче. Ощущение счастья на некоторое время нахлынуло на меня, но это длилось совсем не долго, а до того момента, пока я не увидел Ее.

Я зашел в лечебницу. Спокойно прошел мимо спящего охранника, а действительно, кому нужны эти больные? Зачем их охранять? Подумаешь, сбегут неадекватные люди в такое похотливо-девственное общество. Но мне это было только на руку. Я зашел на второй этаж.  Я шел наугад, ориентируюсь по Ее рассказам и воспоминаниям об оранжереи и палате того мальчика. Я стремительно шел, но вдруг мне послышались шаги за спиной:
-Мужчина, кто вы? И что Вы делаете на этом отделении? Время для посещений не самое подходящее, а отделение для взрослых пациентов двумя этажами выше.
- Так, значит, это отделение для подростков? Тут лежат несовершеннолетние душевнобольные?
- Какая разница? Вы должны покинуть отделение немедленно, иначе я позову охрану.
- Эта ваша охрана мирно сопит у входа в больницу.  Я пришел сюда за одной из ваших пациенток. Я должен забрать ее.
- Вы не имеете права…
- У меня  есть пистолет, а значит, я имею право.
Я оборвал слова медсестры револьвером, который так кстати взял из своего «бардачка». Я смотрел в глаза этой женщины и поражался ее отваге, а  еще необыкновенной зелени ее глаз. Они будто светились, как у кошки. Она смотрела на меня и даже не думала бояться или паниковать.
- Я знаю, за кем вы пришли. И я знаю, кто вы такой. Я помогу вам.
-  Да уж, все становятся такими покладистыми, завидев  дуло пистолета.
- Дело не в вашей игрушке. Не думайте, что вы смогли бы меня ей запугать, нет. Вы пришли за Ней, за девочкой, которая вас так долго ждала. Увы, она не дождалась. Мне очень жаль.
- Что? Она умерла? Нет, этого не может быть!!!
- Она жива, но Она  уже не та, что была до заточения здесь. Вы сами все увидите. Пойдемте.
- Скорее!
- Знаете, она очень хотела остаться собой. Она старалась изо всех сил, но не смогла, и мы не смогли Ей помочь. На некоторое время Ей становилось лучше, но эти просветления в сознании сменились еще более глубокими кризисами. Иногда Она даже забывала, где находится, а иногда говорила мне такие вещи, которые заставляют мой мозг интенсивно шевелиться до сих пор.
- Прошу, отведите меня к Ней поскорее.
- Да-да, мы почти пришли. Вы действительно хотите все это видеть? Еще не поздно уйти и начать все заново. Я не отговариваю Вас, но предупреждаю о том, что это уже фактически другой человек, и того, что было раньше уже не вернуть.  Я ни в коем случае не воспротивлюсь, если Вы заберете Ее, напротив, я буду счастлива, представляя, как бы счастлива была Она, если бы понимала, что Вы вернулись, но Она вас не узнает. Она не узнаёт своего отражения, а Вы тоже Ее отражение.
Медсестра держалась за ручку двери, ведущей в палату, и говорила все это. Возможно, она была права, и там за дверью уже нет того человека, но там находится моя жемчужина.  И я должен забрать ее.
- Дайте мне войти. Она мой друг. И Она недостойна того, чтобы гнить здесь весь остаток жизни. Да и, в конце концов, Она так мечтала увидеть Свое Море. Я должен Ей его показать. Откройте мне дверь, и я войду.
- Вы, пожалуй, лучший из всех людей, что я встречала. Спасите Ее ради меня. Ради Нее. Ради себя. Ради вас. И скажите ей, что я Ее очень сильно люблю.
Медсестра пламенно поцеловала меня в щеку, я почувствовал ее горячие слезы на своей огрубевшей щеке. Ее нежные губы впились в меня. Но я уже не думал об этом, я открыл дверь, а медсестра навсегда скрылась в темноте коридора.
Открыв дверь, я почувствовал мерзкий запах. Также пахло в тюрьме. Нет, не на физическом и ощутимом уровне. Тут пахло обреченностью, безысходностью и пленом. Невыносимый запах. Сквозь маленькое окно сочился свет полной, печальной Луны. Я услышал бормотание в углу. Такое грустное и одинокое, будто скулил новорожденный щенок, еще слепой, потерявший тепло родной матери. Я подошел ближе и разглядел Ее. Такая высохшая, такая убитая, такая хрупкая и такая родная. Я заплакал. Боже! Что они сделали с Ней? С моей девочкой? Во что превратили мое сокровище? Я взревел, как  загнанное в клетку дикое животное. Она не обратила внимания на мой приход. Она лишь сидела, забившись в углу, пряча голову в коленях и спрятав волосы в своих волосах. Рядом с Ней лежал Ее раскрытый дневник. Я взял его и стал листать.
Нет, там не было написано ни одной даты, ни одного внятного слова. Я стал листать его все дальше и дальше. А потом увидел  десятки страниц с повторяющимися надписями:
«… это мое море, это мое море, это мое море, это мое море, это мое море, это мое море, это мое море, это мое море, это мое море, это мое море, это мое море, это мое море, это мое море, это мое море, это мое море, это мое море, это мое море, это мое море, это мое море, это мое море, это мое море, это мое море, это мое море, это мое море, это мое море…».

Я листал все дальше, надписи стали меняться, теперь множество листов были исписаны  словом  «море», просто море:
«… море, море, море, море, море, море, море, море, море, море, море, море, море, море, море, море, море, море, море, море, море, море, море, море, море…».
Я продолжил листать и увидел новые надписи:
«… море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину, море, нарисуй мне тишину…».
Потом Она перестала обращаться к морю:
« Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину. Нарисуй мне тишину…»
Я смотрел на это, на все эти мятые листочки, ведь это теперь и была Ее жизнь. К концу тетради Она уже не могла требовать, Она попросила только об одном. На последнем листе в самом центре Ее идеальным почерком было написано:
«Нарисуй мне тишину, пожалуйста».

Я аккуратно закрыл дневник и пододвинулся к Ней чуть ближе. Я поднял Ее голову. Она удивленно посмотрела на меня, а потом начала что-то бормотать. Она действительно меня не узнала. Я попытался взять ее руки и согреть, но они лишь безжизненно свисали вниз. Сквозь ночную темноту я различил синевато-фиолетовые шрамы.
- Что же они сделали с тобой,  жемчужинка? Что я сделал с тобой? Прости меня, прости, если когда-нибудь сможешь.
- А ты шут?
- Нет, я клоун, - когда я услышал Ее голос, внутри меня все замерло. В Ее голосе не было прежней жизни, он был выпотрошен, изуродован.
- А ты можешь нарисовать мне тишину.
- Прости меня.
- Я ведь Принцесса, правда?
- Да, ты моя маленькая несчастная принцесса.
- Значит, ты добрый шут, который спасет меня. Нарисуй мне тишину, пожалуйста, ты же можешь, правда?
- Да, могу.
Я взял Ее холодные руки и стал целовать. Я прикасался губами к каждому шраму и не мог себе простить их. Я ненавидел себя все больше и  больше. Я обнял Ее. Она всегда казалась мне очень хрупкой, но сейчас Она казалась мне сделанной из пепла. Я боялся, что стоит мне дотронуться, и Она рассыплется. Такая слабая, дрожащая всем телом. Я не мог себе этого простить, никогда. Я взял Ее на руки и понес как можно скорее из этой чертовой больницы. Я стремительно шел на выход, а Она дрожала, улыбалась и шептала мне, что я Ее шут и что я Ее спасу. Я улыбался, смотря в ее глаза, и плакал, не находя в них прежней жизни. И открыл двери заднего сидения и положил Ее так, как Она раньше любила. Я открыл нараспашку задние окна, завел машину и поехал. Я мечтал, что Она высунет свои тонкие ноги в окно и звонко засмеется, но это не происходило. Она снова забилась в угол и стала бормотать что-то невнятное. Я закурил.
- А ты хочешь покурить?
- Нет, принцессы не курят. Принцессы готовятся стать королевами, а королевы должны всегда держать себя в руках. Я не хочу и не буду курить.
Я грустно усмехнулся и стал следить за дорогой. Сейчас во мне происходила революция. Я умирал и возрождался. Мои мысли метались по телу, ударялись, рассыпались, соединялись, снова разбивались. Мне казалось, что мое сердце вот-вот лопнет от той боли, которая наполняла его. Но я ничего не мог поделать. Я вцепился в руль и вел машину, Кадиллак, который Она когда-то так сильно любила. Я ехал к морю, к ее морю. Оно было уже совсем близко. Я чувствовал его запах, но на Ее море мы оказались в другой день, я расскажу о нем чуть позже, когда наступит подходящее время, обещаю.
Рассвета на закате не бывает?
Бывает. Надо только перевернуть
свои глаза.


День двадцать шестой
Не плачь, когда все плачут,-
смейся.
И рисуй в голове тишину.

Я вышел из машины и подошел к краю обрыва. Дул сильный ветер, от этого становилось как-то зябко и неуютно, ведь был август. Руки дрожали. И море тоже дрожало. Я нащупал в кармане пачку сигарет, достал из пачки одну и закурил.  Я закрыл глаза и глубоко вдохнул. Открыв глаза, я стал смотреть на море. На это серое море, на Ее море. Я вспомнил, как мы бывали тут с Ней, вспомнил, как пошутил над Ней, притворившись утонувшим, и мне стало еще больнее от того, что я сделал. С каждой сделанной мною затяжкой во мне росла решительность. Я бросил окурок и затушил его ногой, а затем направился к машине, где сидела Принцесса, забитая в угол и уничтоженная миром.
Я протянул руку, чтобы открыть дверь, но не смог этого сделать, резкая боль парализовала мое тело. Это был вопль безысходности внутри меня. И он раздирал меня на части. Я остановился и опустил голову на крышу Кадиллака. Несколько минут я неподвижно стоял, пряча лицо в руку, потом сделал глубокий вдох и открыл дверь.

Знаете, перед тем, как я это сделал, за доли секунды до этого в моей голове проносились миллиарды мыслей.  Я не знаю,  с какой скоростью мы осознаем мысль, я не знаю, за какой отрезок времени мы понимаем, что мы думаем и мыслим.  Но тогда мне показалось, что все мысли жужжат где-то вдалеке, и лишь одна мысль отчетливо стояла впереди – «Действуй!». И я действовал.

Я открыл дверь машины и посмотрел на Нее. Если бы вы только могли понять, что я видел перед собой в тот момент. Она была розой, когда мы встретились, мне подарили букет, букет безукоризненно свежих, нежных и необыкновенно прекрасных белых роз. Шло время, и розы стали вянуть.  И лишь одна роза не сдавалась. Она держалась до последнего за жизнь, пила воду и не высыхала. Я выбросил букет и оставил эту розу себе. Навсегда. Но потом мне пришлось исчезнуть, и моя роза осталась одна. Она снова боролась за жизнь, как тогда, когда мы встретились, но на этот раз воду никто не подливал, ей больше нечего было пить. Она завяла. Моя маленькая роза умерла. Навсегда. Я вернулся, но не нашел нежных и белых лепестков,  я увидел лишь печальную ржавую смерть, окутавшую мою розу. Бедная моя роза. Бедная роза. Прости меня.
- Принцесса, пойдем, я кое-что покажу тебе.
- Шут, а куда мы пойдем?
- Сейчас увидишь, иди ко мне!
Я поманил Ее к себе, вытянув руки. Я улыбался, но внутри меня разъедала боль, скорбь и совесть. Впервые в жизни я понял, что такое совесть, как это. Если не верить в бога, то в совесть точно можно верить. Доказательства ее существования неоспоримы, я наглядно убедился в том, что она есть. Она внутри. И она делает больно, она казнит тебя за твои ошибки. И на этот раз ее оружием была девочка, которую я так любил. Человек, который сделал из меня человека.

- Но там холодно.
- Не бойся, я тебя согрею.
- Точно согреешь?
- Обещаю.
- Тогда я выхожу.
Я   продолжал улыбаться и умирать от боли. Она вылезла из машины и взяла меня за руку:
- Шут, шут, шут, давай кружиться?
- Но зачем?
- Я хочу кружиться!
- Ну, тогда давай.
Мы взялись за руки и стали кружиться. Только сейчас я заметил, что Она была босая. На Ней была только ночная рубашка. Мы кружились все быстрее и быстрее, Она улыбалась и говорила, что мы должны кружиться еще быстрее. Я почувствовал, что мы сейчас  упадем, я остановился и удержал Ее от падения. Она засмеялась и посмотрела вперед.
- Ой, а что это там, - Она показывала пальцем в сторону моря.
- Это то, что я и хотел тебе показать. Это море.
- Какое оно красивое, - Она засмеялась, - я бы тоже хотела, чтобы у меня было море.
-  Это твое море.
- Этого не может быть, - рассмеялась Она, - кто бы смог подарить мне это? Ты меня обманываешь, Шут.
Я ничего не ответил, лишь улыбнулся и повел Ее вперед. Я думал о том, что Она сказала мне, а действительно, было ли то, что было. Дарил ли я Ей море? А если и дарил, то Ей ли? Может быть, я украл не ту Принцессу? Я усмехнулся и подошел с Ней к самому краю обрыва.
- А здесь море еще красивее.
- Да.
- Мне очень холодно.
Я обнял Ее и стал смотреть вдаль. Море уже не дрожало. Не дрожал и я. Во мне появилась надежда на то, что еще не все так плохо, что еще все может быть по-старому. Ведь я обнимал любимые плечи, я держал в руках своего настоящего и единственного друга, своего товарища по оружию в войне, которой не было, в войне, которую мы сами когда-то придумали. Чувство спокойствия стало разливаться во мне. Но длилось это недолго – Она повернулась ко мне и посмотрела в глаза, а я так и остался держать Ее в своих объятьях. Я смотрел в Ее глаза и не мог узнать их. Я видел тот же цвет, но навсегда потерял тот взгляд.  Эти глаза больше не светились свободой, они потеряли былую искру, былой запал.  Она смотрела на меня и что-то бормотала. Я не понимал Ее слов, я уже не хотел вникать в их смысл и суть, потому что смысла просто не было. Она просто бормотала и смотрела на меня своими пустыми глазами.
- Твои глаза. Твои глаза уже не те. Ты больше не та, что раньше. Твои глаза еще более пусты, чем тогда, в день нашей встречи. Ты уже не та. Прости.
- Нарисуй мне тишину, пожалуйста, - будто не слыша меня, промолвила Она.
Она начала лапать мое лицо, прикасаться своими ледяными руками и плакать. Она хлопала меня по щекам, щепала за нос и плакала.
- Хорошо, я нарисую тебе тишину, только обещай мне, что все время будешь смотреть на море, на горизонт, хорошо? Не отрываясь. Обещаешь?
- Да.
Она повиновалась мне, как дрессированная  собачонка, повернулась и стала смотреть на море. Я еще крепче обнял Ее и опустил лицо в Ее волосы. Минут десять, а может быть, десять вечностей я стоял и наслаждался Ее запахом, вспоминал, все, что происходило с нами. Вспомнил нашу первую встречу и звезды. Вспомнил наши дожди и наш снег. Вспомнил наши сигареты и наш смех. Вспомнил наши прогулки. Вспомнил наши разговоры. Вспомнил все и улыбнулся, я сказал Ей «спасибо», поцеловал в макушку и достал револьвер.
- Ты уже рисуешь мне тишину?
- Сейчас. Смотри на море. Смотри, не отрываясь. Смотри, как смотрела раньше.
Я приставил дуло револьвера к Ее спине и нажал на курок. Она ничего не поняла, Ей не было больно. За все время, что я убивал людей, я научился убивать их безболезненно. Нужно было поймать момент между ударами сердца. Я его поймал. Ее сердце разлетелось, как лепестки сакуры весной от дуновения ветра. В моей руке находился теплый трупик единственного в мире существа, которого я мог назвать Человеком. Я взял Ее на руки и понес к морю. Я шел и ощущал всю тяжесть совершенного мной деяния. Сотни убитых мной людей не стоили этой смерти. Я шел и думал о море. О тишине. Я вспоминал все секреты, которые моя Принцесса успела рассказать мне, и не верил в то, что со мной рядом было это чудо. Мы пришли с Ней к воде. Море было удивительно спокойным, на горизонте тонкой полоской прорезался рассвет. Алая нитка прошивала линию горизонта насквозь. Волны бились о скалы и пели колыбельные. А мы медленно входили в воду. Шаг за шагом мы уходили все дальше и дальше. Мы приближались к тому месту, где когда-то встречали лето. Я остановился и посмотрел на это маленькое тельце, которое смиренно покоилось на моих руках.
«Прости меня, пожалуйста, если сможешь когда-нибудь простить.  И если сможешь, вспомни меня там, где ты будешь.  Там, должно быть, прекрасное место. Я очень люблю тебя, ты должна это знать. Я знаю, ты меня услышишь».
Я поцеловал Ее в лоб и опустил в воду. Ее тело медленно опускалось на дно. Впервые в жизни я увидел на Ее лице спокойствие, оно Ей очень шло.
- Что же, теперь моя очередь?
- Да, твоя.
- Можно мне покурить?
- Конечно, покури за нас двоих. Я же любила.
- Да, ты права, последняя сигарета, и я бросаю.
Я улыбнулся и закурил. Я не пытался курить медленнее или быстрее, я просто курил и представлял, что рядом стоит Она и тоже курит. Вместе со мной. Так привычно, так сладко. Я зажал в зубах сигарету и выстрелил себе в висок. Я упал в воду и чувствовал, как море заползает в меня. Оно проникало во все клетки моего теплого тела и оставляло там покой. Я понял, о чем Она мне говорила, и не мог понять, почему я не слышал тишину раньше. С каждой секундой мне становилось все лучше и лучше. Я падал все ниже и ниже. А море все сильнее и сильнее давило на грудь. Она закрывало мне веки и пело колыбельные песни. Все это длилось не больше нескольких секунд, а может быть, нескольких  вечностей. Я шел ко дну. Я шел к Ней. В сердце умолк последний испуганный шепот и стал звучать Ее громкий смех. Над  Нашим морем снова родился рассвет.
Это был наш последний день.
«Наверное, я дурак»
Конец.