Время разрушать

Все персонажи являются вымышленными, а совпадения с реальными событиями – случайными.
Время разрушать

Всему свой час, и время всякому делу под небесами.
Экклезиаст.

1936 год

Во сне к ней приходила мама. Она села рядом на постель, от нее чуть пахло духами и сладкой выпечкой. Ее тонкая рука легла на подушку, и Лида долго-долго смотрела на эту знакомую руку, боясь что-то сказать. Мама была в лучшем – синем в горошек – платье, в белых туфлях с пряжкой и в плоской шляпке. Она молча сидела на краешке кровати и смотрела в окно, а потом очень тихо сказала:
- Завтра будет война.

В прихожей раздался звонок. Лида вздрогнула и очнулась ото сна. Звонили громко, бесцеремонно, тревожно, настойчиво –  так могут звонить лишь равнодушные незнакомцы, приносящие дурные письма и дурные вести.
- Олег? – она огляделась: мужа не было рядом, одеяло с его стороны оказалось откинутым. Дверь в соседнюю комнату приоткрыта, полоска света улеглась на старые половицы, разделив спальню надвое, словно клинком.
- Милый, это… - кутаясь в халат, она выглянула в гостиную, и увидела Олега, который сидел на корточках у печи и сосредоточенно пихал в ее пылающую пасть бумаги.
- Они?
Сердце так и упало, став неподъемным камнем, Лида качнулась, едва успев схватиться за спинку стула.
- Да, - Олег не обернулся на жену, продолжая кормить печь своей диссертацией, письмами, статьями, даже фотографиями. Он делал это с какой-то странной механической методичностью, и бумага горела, и обращались в пепел слова, те самые, что могли бы когда-нибудь помочь многим людям. Его лицо не выражало ничего, оно было спокойным, как лица гипсовых голов из класса рисования.
- Олег!.. – женщина обреченно опустилась на хромоногий стул, не заметив, как он покачнулся под ней. Нет, то был не стул – ее жизнь давала опасный крен, уходила из-под ног, проваливалась в ледяную темную бездну…
- Лидочка, все будет в порядке, - муж закончил с бумагами, закрыл заслонку печи, и под неумолчный треск звонка, разрывающего пыльное пространство едва освещенной комнаты, стоял и смотрел на три маленьких алых глазка, мигающих в полутьме. Даже не обняв жену, как деревянный, прошел в прихожую, звякнула цепочка, повернулся ключ в замочной скважине.
- Гордеев Олег Степанович? – донесся глухой голос. – Вы арестованы.
Трое крепких мужчин вошли в комнату, за ними плелся заспанный, напуганный понятой – их сосед Сергеич, самый что ни на есть порядочный пролетарий. Олег стоял в проеме двери, и лампа под зеленым абажуром на столе едва высвечивала его лицо, все такое же каменное, застывшее.
Один из троих, высокий плечистый блондин, протянул Лиде удостоверение, но она только покачала головой, молчаливо и покорно глядя на то, как ребята из НКВД привычно ходят по комнате, раскрывают шкафы, роются в ящиках комодов, выбрасывая оттуда белье, одежду, газеты, книги. Хватило полчаса, чтобы прибранная и аккуратная квартира Гордеевых превратилась в хаос из сваленных в беспорядке вещей. Все, что могло иметь хоть какое-то касательство к работе Олега, было конфисковано, тщательно описано и перевязано бечевкой, чтобы отправиться вслед за хозяином в управление. Сергеич, забитый и тихий,  сидел в углу, прекрасно понимая, что завтра эти парни придут и за ним. На Лиду он не смотрел, предпочитая изучать половицы.
Лида наблюдала за ними, даже не пытаясь возражать. Она знала, чем чревато такое возражение: завтра или послезавтра ее вызовут к директору якобы на педсовет, а в кабинете ее будут ждать те же мужчины с незапоминающимися, как будто стертыми лицами и повадками хищников. И вот она – враг народа, как и Олег. И больше она не увидит своих учеников, а дальше – этапами – в Сибирь.
- Передачи разрешены? – наконец спросила она очень тихо. Блондин обернулся к ней, достал сигарету, закурил.
- Да, по установленному порядку.
- Понятно. А…
- Свиданий не будет. Но, пожалуй, - он вдруг подмигнул, хотя в лице его не было ни намека на улыбку. – Для вас, Лидия Ивановна, мы что-нибудь придумаем.
Его липкий, плотоядный взгляд скользнул в вырез халата, и Лида запоздало закуталась плотнее, взяла платок со спинки стула и набросила его на плечи. Мужчина хмыкнул, докурил сигарету, бросил окурок в печь.

* * *
Михаил Кузнецов смотрел на испуганную женщину, что сидела напротив него, смотрел на то, как она закутывает плечи в платок, как опускает глаза, случайно встретившись с ним взглядом, и ему доставлял удовольствие ее страх. Она казалась хрупкой, почти прозрачной: светловолосая, светлоглазая, с бледной кожей. А ее руки! Маленькие узкие ладони, на большом пальце – пятнышко зеленой краски. Учительница рисования в школе. Вот эту бы красотку да куда-нибудь в Норильск, на мороз! Мигом бы стала старухой, отвратительной старухой в серой телогрейке, таскала бы кирпичи, едва переставляя ноги, как собака, возилась бы среди других, выслуживая лишнюю ложку месива, именуемого едой. Зачахла бы ее тонкая красота, и не такие – полнокровные, ширококостные, сильные – превращались в подобия людей с горящими голодными глазищами. А потом и глаза уже никаким огнем не горели. И умирали такие, падали и умирали.
Но Лидия была хороша даже в своем тихом горе. Она не плакала, не заламывала рук, не причитала – просто сидела и смотрела, как в одночасье менялась ее жизнь. Она знала, что так и будет, она ничего не могла с этим сделать.
После того, как все было закончено,  женщина стояла на пороге, отчаянно обнимая мужа, отрешенного, уже не принадлежавшего ей, а Михаил спокойно ждал, когда они наконец разнимут объятья. Его сослуживцы увели Олега вниз по лестнице, мимо тихих дверей, за которыми сейчас никто не спал – гадали, кто будет следующим. Михаил нагнулся к Лидии и шепнул ей пару слов, она вспыхнула, резко подалась назад, с испугом глянула на него, потом кивнула, вцепившись в перила лестницы. Ни единой слезинки, только чуть дрожат побелевшие губы. Согласие. О, ты молодец, маленькая белая птичка, ты все прекрасно понимаешь, ты умная, ты знаешь, что нужно делать… Завтра, я вернусь к тебе завтра.

* * *
Следующий день прошел для Лиды, как в тумане. Казалось, все знают, все смотрят осуждающе, любопытно, хотят выведать подробности и одновременно боятся это сделать. Она содрогалась при мысли о том, что тот человек, Михаил, придет к ней сегодня, но он обещал…
После работы она собирала для Олега передачу. Соседка объяснила ей, что можно, а что нельзя класть, но все равно оказалось не так, не по правилам.
Звонок в дверь – на этот раз вкрадчивый, как будто задумчивый – вырвал Лиду из тяготивших ее мыслей. Она медленно сняла фартук, и пока шла к двери, поправляла выбившиеся из прически прядки волос.
Михаил стоял на пороге, загораживая своей мощной фигурой проход, и улыбался.
- Ну, Лидия Ивановна, я договорился, - с порога сказал он. – Дня два, и ваш муж будет рядом с вами.
Она понимала, что ему нельзя верить, но верила. Михаил говорил убедительно, веско, словно чеканил монеты, и монеты эти падали и падали, стучали о половицы и рассыпались. Он уверенно, по-хозяйски прошел в комнату, сел на продавленную софу, похлопал по сиденью рядом с собой, приглашая Лиду.
- Будете чаю? – спросила она, стараясь оттянуть неизбежный момент близости. Михаил засмеялся, обнажая ровные и на удивление белые зубы. Согласно кивнул, и Лида засуетилась, зажгла примус, поставила чайник, заставляя себя думать о насущных мелочах.
Но наконец чай выпит, а темы для разговоров исчерпаны. И Михаил самодовольно улыбается, и рука его уже обнимает ее за плечи, сильная, крепкая рука…

* * *
Он не мог больше терпеть. Лидия сидела, напряженная и бесконечно далекая, ледяная, как утро ранней весны. Надо все делать осторожно, без лишней спешки. Сначала волосы – прочь булавки из этого туго скрученного пучка – волосы у нее теплые, мягкие, длинные. Теперь блузка – каждая расстегнутая пуговица – как снятые оковы. Наклонился, поцеловал узкие плечи, выпирающую ключицу. Ее плечи обсыпаны бледными веснушками, едва заметными. Округлые руки. Она покорна и тиха, не сопротивляется, смотрит в глаза, а что во взгляде – не разобрать, что там, в этих прорезях синевы на почти белом лице. Кожа пахнет мылом. Расстегнутая юбка падает к ее ногам, и она переступает через ткань. Тонкая сорочка – неужели шелк? Прочь сорочку. Панталончики и чулки. Наконец она стоит перед ним голая, и даже не пытается стыдливо прикрыть грудь. Он быстро раздевается, прижимает ее к себе. Одно желание: бери, бери ее, вот она, тут, умыкни ее, унеси, укради!.. Она вскрикнула чуть слышно – оказывается, он слишком сильно сжал ее запястье. Старая скрипучая софа, тяжелое прерывистое дыхание, яркий, дикий сгусток удовольствия, ослепляющий и низвергающий в какую-то пропасть. И мокрые волосы, прилипшие к белой спине.

* * *
Насытившись, Михаил встал, нашел в кармане брюк вонючие сигареты и закурил. Лида натянула сорочку, отыскала юбку, которая почему-то оказалась на обеденном столе, стала застегивать блузку дрожащими пальцами, не попадая в петельки. На запястье все еще виден след от его руки. Очень хотелось сейчас забраться в ванну, полную горячей воды, и тереть себя щеткой, пока его запах не исчезнет, пока любое воспоминание об этом мужчине не растворится в мыльной пене.
- Завтра, - сказал Михаил, собираясь. – Приходите в управление завтра. Вашего мужа допрашивали, за ним не нашли вину. Его выпустят. И это, - он показал на полусобранный мешок с передачей, - вам не понадобится.
Когда дверь за ним закрылась, Лида села за стол, уронила голову на скрещенные руки и зарыдала – то ли от облегчения, то ли от унижения.

* * *
Звонок прозвучал слишком резко, надрывно, переходя на хрип.
- Урок закончен, - Лида встала из-за стола. – У кого работы уже готовы?
Несколько вытянутых рук, внимательные, блестящие любопытством и радостью глаза.
- Замечательно, Анечка, - Лида взяла у подошедшей к ней девочки рисунок – несколько деревенских домиков на ярко-зеленом холме, речка, полупрозрачные облака. У малышки явный талант, как хорошо она видит цвета, формы...
- Лидия Ивановна? – в дверях показались двое.
Это были те самые, которые приходили с Михаилом. И по их строгим безучастным лицам Лида сразу же поняла: случилось дурное.
- Олег? - робко спросила она.
- Вы. Пройдемте с нами.
За стеной по коридору носились, вопили и смеялись малыши. Они не знали, не понимали, это поколение поет песни, радостно маршируя по широким светлым улицам и бульварам, по тем самым, по которым завтра поведут их родителей.  Лида взяла в руки классный журнал, последний раз посмотрела на гипсовые головы, кубы и шары в конце класса, на доску, к которой прикреплены картинки "родной природы". Мирные пашни, луга, леса... Она вздохнула и, кивнув гипсовым апполонам и антиноям, улыбнулась.
- Я готова.

 1955 год

Лида сполна отсидела свой срок, и вышла из лагеря только после смерти Сталина, в 1955 году. В Москву она не вернулась – осталась в небольшом уральском поселке, не к кому ей было возвращаться в столице – вся родня либо сгнила в лагерях, либо разом забыла о Лидии Гордеевой. Только там, в лагере, узнала она, что мужа ее расстреляли, узнала случайно, от одной из женщин, чей брат оказался вместе с Олегом. У него не было шансов с самого начала, но она не жалела, что позволила тогда Михаилу обмануть себя. Это уже было настолько неважно, настолько далеко, что заросло бурьяном, полынью и осотом. Ее выжженное сердце уже не знало страха и стыда, сомнений и боли. Она прошла горы горя, и теперь пришло время строить, как до того было время разрушать. Строить новую жизнь и внимать ветрам близкой оттепели.