Мой детский враг

Я люблю дождь.

Люблю выбегать под ливень босиком или с крыльца ловить в ладонь тугую струю, текущую из водостока.

Люблю, торопясь, бежать от его первых крупных капель в густые заросли черёмухи, которых так много по дороге с реки.

 Люблю слушать, как он тихонько шуршит по крыше, когда я поздним вечером читаю книгу на веранде. Под его мирное тихое постукивание, хлюпанье, журчанье так хорошо спится… 

На моей веранде есть всё, что мне необходимо – двухконфорочная плита, умывальник с холодной водой, стол с деревянными табуретками, шкафчик с посудой, а в кладовке – старый шифоньер, в который я повесила всю одежду, что была в моей неразобранной после дачи сумки. Её немного, но я часто стираю. А летом всё сохнет мигом.

 Ещё в кладовке стоит  бабушкин сундук со старинными медицинскими справочниками, которые принадлежали  моему прадеду. Я часто изучаю их, продираясь сквозь «яти», читаю лаконичный текст, полный медицинских терминов, разглядываю картинки. Кроме этих книг мне нечем заняться тёмными вечерами. Правда, в доме есть старый телевизор и допотопный кассетник. Но в дом я не хожу.

Там всё, как было при бабушке. Её комната – совсем маленькая, выходящая в сад, застелена яркими домоткаными половичками. Большая – бабушка называла её зал. Там на диване спали родители. И наша с братом – гостевая спальня.

Маленький Митька был большим трусом и часто, дрожа, забирался ко мне под одеяло, когда начиналась гроза, или я рассказывала ему на ночь особо страшную историю. Я злилась, когда он толкал меня своими острыми коленками, и часто прогоняла его обратно. Он сворачивался под своим одеялом в маленький клубочек и тихо выл, а когда я прикрикивала на него, затихал, и только тихонько всхлипывал и вздрагивал от вспышек молнии.

Кончается июль, и когда я лежу на своей веранде, вглядываясь в отблески далёких зарниц, я часто вспоминаю своего маленького брата, его острые сбитые коленки и горячее от загара худенькое тело, вздрагивающее под тонким одеялом – и сердце моё сжимается так больно, что я замираю с надеждой – вот сейчас, вот…оно разорвётся от вины и тоски.

Но ничего не происходит, и я живу дальше.

А они – нет.

Мои родители и брат погибли в один день, почти месяц назад. Мне хочется думать, что это было недолго, и они не успели испытать боли. Поэтому я зажала уши, когда соседка, тётя Соня, зачастив, начала рассказывать мне, что Митька умер уже в больнице, и до последнего был в сознании, зовя маму…и меня. 

Меня, которая звала его мальком и смеялась, когда он ревел… Меня, завидующую лютой завистью своим беззаботным подругам, ведь они были в своих семьях младшими…

Если бы я могла тогда оказаться рядом! Я почти уверена, что ему не было бы так страшно, и он бы остался. Но я уже вторую неделю жила на даче у Настюхи, наслаждаясь свободой и бездельем. Никто не знал, где меня искать…

Их похоронили без меня – лето, жара… И когда я вошла в нашу пустую квартиру, где на спинке стула висела футболка отца, а на полу перед телевизором в нашей с Митькой спальне ещё валялись диски и стояла «Сега» брата, я поняла, что сойду с ума, если останусь здесь ещё на минуту.

Я не помнила, как сбежала по лестнице, торопливо пересекла двор – и очнулась только, уткнувшись носом в чью-то футболку. Руки, удержавшие меня, разжались, и я увидела насмешливые глаза Максима, моего давнего недруга.

 - Ты ли это, Наталья? – спросил он, с весёлым изумлением вглядываясь в моё лицо, и я смутно вспомнила, что его давно не было. Где он был? В армии? Я что-то плохо соображала.

 - Максим, - пробормотала я, на миг прижимаясь к его груди  и чувствуя, как, не смотря на жару, меня сотрясает дрожь. – Ты пришёл?

 - Эээ, Наташка, - озадаченно протянул он, чуть отстраняя меня. – Я, конечно, знал, что  у тебя ко мне  любовь неразделенная, но извини, я тут как бы…с девушкой встречаюсь…

Я непонимающе вскинула на него глаза, и он осекся, замолчал, а потом спросил встревожено:

 - Наташ, ты чего?

Я молча покачала головой, ошарашенная простой, открывшейся мне истиной. Отныне и навсегда никому нет дела до того, как я себя чувствую, что со мной происходит, жива ли я ещё или готова умереть…Теперь я была одна, совсем одна…

Я схватила свою сумку, стоящую в пыли, и, оттолкнув Максима, быстро зашагала прочь.
 
Когда я бежала  из своей пустой квартиры, я вовсе не думала, куда направляюсь. Может быть потому, что в моих руках была дорожная сумка, ноги сами принесли меня на вокзал, туда, откуда я явилась домой час назад. Очнувшись, я поняла, что  стою перед расписанием пригородных поездов, тупо пялясь на горящие зеленью строчки.

Подумав о том, как снова вернусь на дачу к Аське, я содрогнулась. С моей подругой было хорошо веселиться, бегать на дискотеки, кружить головы мальчикам, но пойти к ней со своей бедой мог бы решиться только сумасшедший.

Настюха умело отвергала от себя всё, что мешало ей быть беззаботной и счастливой. Да я и сама не могла сейчас видеть людей, не могла физически что-то рассказывать; объяснять чужим людям то дикое, невозвратимое, что со мной произошло. Всё внутри меня будто спеклось, когда соседка, плача, сообщила мне о случившемся. И теперь я просто не могла разжать до боли сжатые челюсти.

Отвернувшись от расписания, я растерянно оглянулась. Куда мне было деваться – теперь? Я добрела до скамейки, и села на неё, пытаясь взять себя в руки. Меня продолжало трясти так, что стучали зубы. Я сидела, обхватив руками плечи, и даже не услышала, как он сел рядом.

 - Что, плохо, детка? – с циничной участливостью спросил парень, нагло разглядывая меня рыжими глазами. – Пойдём, переночуешь у меня. Я помогу  тебе снова стать счастливой.

Я не сразу поняла, что он имеет ввиду, а, поняв, помотала головой. Я по-прежнему не могла говорить.

 - Денег нет? Да ладно тебе, так сочтёмся. Ты красивая,… - он протянул руку к моему лицу, и тут же взвыл, тряся кистью, на которой выступили капельки крови. – Ах ты…! Кусаться?! – он ударил меня по лицу – наотмашь, так, что я откинулась на спинку скамейки, но не почувствовала боли, а только закрыла глаза. «Пусть у него будет нож, или кастет, только бы сразу», - подумала я.
Но Бог сегодня был не на моей стороне.

В наше время глупо надеяться на людскую помощь. Мужчина, качающий мышцы в тренажёрном зале, быстренько шмыгает мимо подростков, избивающих лежащего на земле случайного прохожего. Сосед, застукавший угонщиков  машины соседа, вряд ли попытается вышвырнуть парней из салона. Только мои глупые сверстники, не знающие, что такое смерть, ещё играют в героев. И поэтому, когда я услышала чей-то резкий голос, и следом вопль моего нового знакомого, я вяло удивилась. Мужчина, пришедший мне на помощь, был возраста моего отца, и я снова зажмурилась, подумав, что папка бы убил за меня. Может быть, у этого тоже была дочь?

Не додумав эту мысль, я поднялась со скамейки и побрела к зданию вокзала. Я всё ещё не знала, куда иду, и следующее озарение явилось мне возле кассы.

Какой-то потный взлохмаченный тип пролезал мимо меня сквозь очередь, умоляюще повторяя: «Бабоньки, поезд уходит, пять минут осталось. Брат, пусти, будь человеком!» Я ничего не смогла сделать,  встревоженная очередь вдруг разомкнулась передо мной, и энергичный тип мигом протолкнул меня к кассе.

 - Тоже на Ардаш? – спросил он. – Ну, бери.

Кассирша уже смотрела вопросительно, а сзади недовольно шумела очередь.

 - До конца, - с трудом сказала я, протягивая в окошечко паспорт и деньги.
Я понятия не имела, где этот самый конец, но тысячной купюры хватило, и мне даже дали сдачу – несколько сотен. Тот же самый тип задал мне ускорение, прервав процесс разглядывания билетов.

 - А ну, ноги в руки! – приказал он, подхватывая мою сумку и устремляясь к выходу на перрон. – Опоздаем, копуша!

Так, внесённая случайным попутчиком в вагон неизвестного мне следования, я и начала своё путешествие в никуда.

Я догадалась, куда мы едем, только на второй день пути. К счастью, моего энергичного попутчика уже не было в вагоне – он вышел  к ночи, и перестал приставать ко мне с предложением пообедать припасённой в дорогу курицей. Теперь я могла спокойно лежать на своей второй полке и смотреть на проплывающие за окном пейзажи.

Наверное, Тот, Кто На Небесах, всё же помнил обо мне, и послал мне знак – я вдруг увидела недалеко от маленькой запылённой станции старый обелиск, покрытый всё той же белёсой пылью.

И я вспомнила – я, семилетняя, у окна вагона, сухая тёплая рука бабушки на моём плече – тогда она гостила у нас в городе, и забрала меня к себе на лето. Мы едем в Шепилово, и я жадно впитываю в себя впечатления дороги. Я удивляюсь тому, что столько народу собралось здесь, на солнцепёке, возле какого-то памятника, и бабушка тихо рассказывает мне о войне.

Я проводила обелиск взглядом, и спрыгнула с полки. С тех пор, как умерла бабушка, вот уже несколько лет, мы не ездили летом в Шепилово. Я боялась находиться в доме, где, мне казалось, ещё жил звук её шагов. Но сейчас я вдруг ощутила, как ждёт меня бабушка. Это было необъяснимо, дико, но я снова словно почувствовала сухое ровное тепло её руки на своём плече. И я поняла, что её дом был тем единственным местом на земле, где я могла бы сейчас жить.

От станции до Шепилово когда-то ходил автобус, и я немного растерялась, когда поняла, что его больше нет. Меня высадили на развилке, пазик бодро взревел и скоро исчез вдали, а я подхватила свою сумку и пошла по пыльной пустой дороге, тянущейся вдоль берёзовой рощи. Местами она совсем заросла травой, и видно было, что ею почти не пользовались. Темнело. На мгновение мне стало страшно, но я тут же усмехнулась спёкшимися губами. Чего мне  было ещё бояться?

Когда я добралась до деревни, было уже совсем темно. К счастью, я хорошо помнила путь к дому бабушки. И всё же шагать по абсолютно тёмной улице было жутко. Редко разбросанные избушки были пусты – только в двух из них горел свет. Какая-то тёмная тень метнулась у меня из-под ног, взвыла, и я остановилась, переводя дыхание, пока не поняла, что это был кот.

Дом бабушки был так же тёмен, как остальные. Я осторожно прошла в раскрытую калитку, невольно притворив её за собой. Пахло свежей травой, и стрекотали цикады. В небе, всё ещё светлом у горизонта,  всё ярче разгорались звёзды. Я подняла голову, на мгновенье потеряв способность дышать. Ласковый ветерок перебирал мои волосы, и сверху на меня смотрело бездонное небо.

Ключ нашёлся в предбаннике, под старой консервной банкой. Я долго возилась с замком, заржавевшим за столько лет, и, наконец, открыла рассохшуюся дверь на веранду. И тут мне стало по-настоящему жутко. Тёмный дом молчаливо и бесстрастно смотрел на меня, робко стоящую на пороге. Я протянула руку вправо, в темноту, нащупывая на стене выключатель. Пальцы попали в липкую паутину, и я отдёрнула ладонь, но тут же, преодолев брезгливость, продолжила поиски.

На удивление, свет был, и лампочка, хоть и неяркая,  зажглась, освещая веранду. Я присела на пороге, снимая сандалии. Только сейчас я поняла, как устала. Прошлой ночью я почти не спала, а сегодняшний день окончательно лишил меня сил. Я легла на старый диванчик, чихнув от поднявшейся клубом мелкой пыли, и закрыла глаза. Очень хотелось пить, но я понимала, что дома нет ни капли, а искать вёдра и идти на колодец ночью не было сил.

Так я и провела свою первую ночь – то и дело проваливаясь в тёмную яму сна, и тут же просыпаясь от осознания того ужасного, что так упорно гнала от себя днём.

Июньские ночи коротки, и скоро летний рассвет медленно затопил веранду.
 Я поднялась, потому что всё равно не могла спать. Хотелось пить, а ещё сосало под ложечкой, и я удивлённо подумала, что, наверное, хочу есть. Я вышла на крыльцо, ежась от утреннего свежего ветерка.

Прямо передо мной был небольшой квадратный двор, заросший травой, покосившаяся старая банька и сарай, в котором у бабушки когда-то хранились дрова. Направо  располагался огород, теперь больше похожий на целину, а возле дома буйно росли плодовые деревья, изрядно одичавшие, но всё ещё плодоносящие.

Я прошла по мокрой траве и обрадовалась, найдя в траве возле дома гнёзда лука-ботуна. Пожевав его, я тут же сплюнула горькую слюну, но мой желудок уже взбунтовался. Есть хотелось невыносимо. Оскальзываясь на сырой траве, я осторожно спустилась к колодцу.

Ведро, помятое, но кажется, целое, валялось на боку с обрывком цепи. Оно было грязное, и мне пришлось вернуться в дом, чтобы вымыть его дождевой водой из корыта, а так же поискать, чем бы привязать его к цепи. Отмыть ведро получилось довольно быстро, а вот на то, чтобы заставить себя пройти в дом, ушло гораздо больше времени.

Наконец, я осторожно открыла двери и вошла. Горло перехватил болезненный спазм, когда я открыла шкаф в комнате бабушки и увидела халат, подаренный  мамой в наш последний приезд. Он был совсем новый, бабушка не успела его поносить. Сжав зубы, я вытащила пояс, проверила его на крепость, и зашагала к колодцу. Там, пыхтя от старания и внезапно накатившей слабости, я связала ведро с цепью и отодвинула тяжёлую крышку колодца.

Руки вспомнили давно забытый навык – когда-то мне так нравилось доставать воду из колодца – и я вытащила ведро, почти не расплескав. Вода была прозрачная, как слеза, только на поверхности плавало несколько мелких соринок – древесной трухи.

Я жадно припала к ведру губами, сразу вспомнив неповторимый вкус бабушкиной воды – я нигде не пила такой вкусной водички! Напившись, я немного полила себе на руки, удивившись, что вода стала грязной.

Отвязать пояс, чтобы отнести ведро в дом, я не смогла – намокший узел стал крепким, и мне пришлось вернуться за вёдрами. Я нашла их в предбаннике, отмыла  от грязи, и притащила два ведра воды в дом.

В кладовке, чихая от пыли, я отыскала ларь с мукой, а чуть позже – большую кастрюлю с крупами, придавленную сверху округлым камнем от мышей. Немного повеселев, я прикинула – голодная смерть в ближайшее время мне не грозила, ведь крупы имеют обыкновение развариваться, а даже в сухом виде их было достаточно. Надо было только найти соли, и, перерыв буфет, я, наконец,  отыскала закаменелую пачку. Пора было приниматься за завтрак.
 
Некоторое время я озадаченно смотрела на крупы – что легче сварить, а потом вдруг поняла, что даже не знаю, на чём бабушка готовила. На веранде стояла газовая плита, но баллона не было. После десяти минут напряжённых поисков я обнаружила электрическую плитку. Вряд ли ею пользовались в последний год бабушкиной жизни, но плитка исправно заработала, как только я сдула с неё пыль и включила  в розетку.

Следующие полчаса я посвятила приготовлению завтрака. Воды в рисовой каше было много, но я не очень переживала по этому поводу, просто слив лишнюю. Первый раз я ела из кастрюли, зачерпывая кашу наспех вымытой ложкой. Рис был пересолен и твердоват, но я съела его весь. Доедая последнюю ложку, я почувствовала, как клонится моя голова – я вновь захотела спать, и так сильно, что едва дошла до своего дивана.
 
В этот раз  я проснулась от жары, и бьющего прямо в глаза солнца. Сердце моё выскакивало из груди, и я поспешно поднялась, стараясь не думать о том, что мне приснилось. На веранде жужжали мухи – я забыла закрыть дверь. Часы мои показывали половину третьего, и такая тоска навалилась на меня от ощущения этого бесконечного летнего дня, глухой, мёртвой тишины и абсолютного незнания, что же теперь делать.

И снова я вспомнила, как бабушка, привезя меня из города, сразу принималась за уборку.

Вода в ведре, стоящем на улице, нагрелась так, что была почти горячей. Немного порыскав по двору, я отыскала пластмассовое выцветшее ведёрко без ручки,  мягкую тряпку, а в кладовке старенький пылесос, и начала мыть пол. Пот лил с меня градом, когда я выбивала от пыли покрывала и половики, снимала со стен паутину, пылесосила пёстрые  дорожки. Наведя порядок в доме, я открыла окна, чтобы выветрить нежилой дух, и принялась за кладовку и веранду.

Если бы ещё месяц назад мне сказали, что я способна так самоотверженно наводить чистоту в течение почти трёх часов – я бы не поверила. Я устала, но не хотела останавливаться, потому что как только я пыталась присесть отдохнуть, беспощадные мысли принимались терзать меня с прежней силой.

 Наконец, еле живая, я выплеснула грязную воду и присела на быстро сохнущем дощаном крыльце. Что делать дальше – я не знала. У меня не было желаний.
Я вытянула ноги, глядя на свои грязные коленки. Майка и шорты были мокрыми от пота – хоть выжимай, и, подумав, я решила развести стирку. И, наверное, надо было помыться.

Следующие полчаса  ушли у меня на поиски хоть какого-то порошка, и я почти не удивилась, отыскав две окаменелые пачки «Лотоса» и коробку из-под электрочайника, полную брусков хозяйственного и туалетного мыла. Ещё через  четверть часа я с грехом пополам разожгла печку в бане и принялась таскать воду, наполняя два больших бака.

 Тело моё ныло и болело от усталости, но я не давала себе отдохнуть, раз за разом поднимаясь к бане с тяжёлыми ведрами. Уже потеплевшей водой перемыла в бане все ковши и тазы, полки и пол, пыхтя, вылезла в предбанник – и вздрогнула, услышав дребезжащий старческий голос:

 - Вот ты где, милая. А я зову, зову…

Сердце моё стукнуло и замерло, я медленно распрямилась и повернулась к стоящей в дверях старушке. Нет, конечно же, нет, это была не моя бабушка. Лицо моей гостьи, сухонькое, с впалыми жующими губами, показалось мне смутно знакомым, но у меня не было сил вспоминать. Я молча смотрела на неё, и старушка смутилась.

 - Прости, что напугала тебя, - мягко сказала она, держась за косяк слабой рукой. – Гляжу, у Марии баньку топят – пойду, думаю, посмотрю…

 - Входите, бабушка, - сказала я. Голос был чужой, сиплый, и я зачем-то откашлялась, как будто был какой-то смысл в том, чтобы он звучал по-прежнему.

 - Да нет, милая, - смутилась старушка ещё больше. – Я вот спросить пришла – может, пустишь меня помыться, раз уж затопила?

Она не спрашивала, откуда я здесь взялась, и имела ли я право топить баню в чужом доме, просто выжидающе смотрела на меня своими выцветшими глазами, и я вдруг поняла, что в этой пустой деревне она не менее одинока, чем я.

 - Хорошо, - коротко ответила я. – Только ещё не нагрелось…

 - Иии, милая, - улыбнулась гостья. – Да пока я до дому схожу и вернусь, уж такой жар будет… Ты мойся первая, а я уж после…

 Она и вправду двигалась так медленно, что я подумала, что ей легче остаться здесь, чем идти домой и потом возвращаться.

 - Ничего-ничего, - словно подслушав мои мысли, сказала старушка. – Надоть ходить, ноги разгуливать… Да и избу я не заперла…
Вряд ли  что-то грозило её открытой избе, ведь всё равно никого, кроме нас, поблизости не было, но спорить я не стала. Достав из сумки чистое бельё и полотенце, я быстро постирала грязную одежду и начала мыться.

 Волосы пришлось мыть мылом, но я не обратила внимания на такую ерунду. Скоро моя кожа заскрипела от чистоты, и, окатившись напоследок холодной водой, я вышла из бани.

Давнишняя бабулька уже сидела на скамейке возле дома.

 - С лёгким паром, милая, - улыбнулась она беззубым ртом. – Вот, кваску тебя принесла, попей после баньки…

 - Спасибо, - еле слышно ответила я, принимая из её рук запотелую банку. Квас был кислый, резкий, у меня перехватило дух, но я выпила его почти до дна.

 - Ой, бабушка, - растерянно сказала я. – А вам?

 - Да что ты, детонька, - махнула старушка рукой. – Нешто у меня дома квасу не найдётся? Пойду я мыться, а то совсем темно станет домой-то идти.

Оставшись одна, я развешала постиранное бельё, поставила греться чайник,  и присела на крыльце. Нагревшиеся за день доски были ещё тёплыми.
«И что же дальше?» - подумала я. Моей гостьи было не видно и не слышно, но знание того, что эта сухонькая старушка сейчас в нескольких шагах от меня, давало мне удивительное чувство защищённости.

Потом мы пили чай с мятой, которой заросло полсада бабушки, и с засахарившимся мёдом, найденным в бидоне в кладовке. От предложения проводить её бабушка Таисья отказалась, и я долго смотрела ей вслед, стоя у калитки.

Эту ночь я спала, как убитая – да простят мне это сравнение. И проснулась от голода. Было, наверное, уже около девяти – часы мои остановились. Я немного полежала, глядя в потолок, выкрашенный белой краской. Краска местами облупилась, образовав причудливые рисунки. Я бездумно разглядывала их, складывая сюжеты из случайных линий. В доме, за запертой дверью веранды, стояла всё та же глухая тишина.

На мгновение я зажмурилась, вспоминая дивные ароматы, доносящиеся из кухни, звон посуды, негромкие голоса мамы и бабушки, накрывающих на стол. Сопенье Митьки, досматривающего последний сон, и стук, доносящийся с улицы – там с утра что-то ремонтировал наш папка… И осознание того, что этого уже не будет – никогда –  сжало сердце уже привычными жёсткими тисками.

Я торопливо встала, невольно поднимая как можно больше шума. На улице было пасмурно. Посмотрев на небо, я попыталась решить, пойдёт ли дождь, решила, что надо подстраховаться, и поставила под водосток старые бачки и корыта. После вчерашней бани мне открылась простая истина – воду надо беречь. Дождевая вода была настолько чистой, что вполне могла пригодиться для стирки.

Приготовившись к дождю, я умылась и поставила вариться кашу, на этот раз пшённую. Делать пока было вроде и нечего, и я присела на крыльце, глядя, как качаются в густой траве анютины глазки – любимые бабушкины цветы.

Каша подгорела, и её пришлось отскребать от дна кастрюли, но я всё равно не чувствовала её вкуса, а потому не особо огорчилась. Правда, отмывать кастрюлю пришлось долго и нудно, но времени у меня всё равно было навалом.

        Закончив кухонные заботы, я выглянула на улицу. Дождь так и не собрался, хотя сильно парило. Я проверила, выключила ли  плитку, и по заросшей травой дорожке пошла мимо колодца к выходу на улицу. Дорогу до реки я помнила хорошо. Правда, мы с братом никогда не ходили на реку одни. Плавал Митька как топор, а я была слишком ненадёжной нянькой…

Сейчас, сев на берегу, я окунула ладони в реку. Вода не успела остыть после вчерашней жары, и скоро, раздевшись, я уже плыла на середину реки, к песчаному острову. Я была одна, абсолютно одна под этим жемчужно-серым небом, и только плеск воды нарушал тишину. Но – странное дело – эта тишина вовсе не походила на мёртвую тишину пустого дома. Я даже подумала, что можно было бы поселиться тут, на берегу, всё равно ночи были тёплыми, но природа скорректировала мои размышления.

Дождь хлынул внезапно, он лупил по поверхности воды, выбивая фонтанчики брызг, небо словно соединилось с землёй сплошной туманной завесой. Я нырнула, и, вынырнув, подняла лицо вверх, чтобы встретить всю ту же воду.
Наплававшись до изнеможения, я взяла свою насквозь промокшую одежду и пошла домой. Дождь почти стих, он едва моросил, но было видно по всему, что эта морось надолго.

Я не ждала, что увижу её во дворе, и поэтому снова вздрогнула, а бабушка Таисья всплеснула руками:

 - А вымокла-то ты, милая! Я-то, старая, успела до дождя доковылять, тут в сарае и пережидала. Течёт крыша-то, Наташа. Дрова совсем сырые. Мужик у Марии рано прибрался, всё сама, да сама. В последний-то год мы с ней вместе лазали на крышу, толь стелили… Видно, прохудился совсем.

Я пожала плечами, а неугомонная старушка продолжала:

 - Вот что, Наташенька, у меня там сылофан есть, толстый, на теплицу зять брал, так мы крышу с тобой и перетянем.

Я покачала головой, невольно улыбнувшись.

 - А что, милая, дрова-то теперь брать негде. Конечно, и дома брошенные стоят, да хороший хозяин своего добра не оставит. Я зимой-то, прости меня Господи, часто к Марии за дровами ходила. Наложу ванну, да на санки… Федька-то с автолавки обещал машину с лесом пригнать, только кто у нас его пилить будет?

 - Как же вы живёте тут, бабушка? – удивилась я.

 - Так и живём, - вздохнула бабка Таисья.

Мы прошли на веранду, и бабушка развернула гостинчик – три пёстрых яйца.

 - Вот, кушай на здоровье, детонька, - угостила она, и я едва не разревелась, поспешно отворачиваясь от старушки.
 
Так началась наша дружба со старой бабушкиной соседкой. При всём своём любопытстве баба Таисья не была навязчивой, и, не дождавшись от меня ответов, надолго ли я приехала, легко переключилась на своё нелёгкое житьё-бытьё. Для меня, старавшейся занять руки любым, пусть и самым ненужным делом, бабушка Таисья была спасением.
 Она явилась как-то утром, когда я, пыхтя, перекапывала землю на огороде.
 - Травку-то убирай, - посоветовала бабуля, и я по привычке вздрогнула.
 - Она корешки даст, - пояснила старушка. – Жалко, поздно ты приехала, не вырастет уже ничего…а нет, редисочка успеет…я сейчас! – и соседка засеменила со двора.

Так моя неожиданно появившаяся грядка обрела значение. А потом, незаметно для себя я перебралась на огород бабушки Таисьи, и взяла на себя  все самые тяжёлые работы. Старушка поила меня вишнёвым компотом, и всякий раз долго благодарила, утирая  глаза уголочком платка. Конечно, я понимала, что она беззастенчиво использует кстати пришедшуюся рабочую силу, но в  то же время я знала, что она с готовностью махнёт рукой на работу ради того, чтобы посидеть со мной за чашкой чая.

 - Вишня зреет, - однажды сказала она. – Скоро понаедут, барыги.

 - Кто приедет? – не поняла я.

 - Сады здесь – видела какие, а хозяева кто съехали, а кто  прибрались. Вот и наезжают в июле собирать, а продают уж в городе-то не за копеечки…

Бабушка Таисья пожевала губами, вздохнула:

 - Опять же, хоть не пропадает ягода. Я, бывалочи, настоечки ставила, да уж больно сахар дорогой стал, теперь сушу вишню-то, а зимой запариваю. Ну, и варенья банку-другую поставлю для баловства. Много ли одной надо…

Барыги, как назвала их бабушка Таисья, явились через несколько дней утром. Странно, но я не просыпалась от дождя, от истошных криков последнего бабушкиного петуха или блеянья козы, с утра пасшейся на сочной травке возле моего дома. А вот от этого звука проснулась, вскочила с бьющимся сердцем.

Кто-то уверенно, по-хозяйски шёл от калитки к саду. Босоногая, я выскочила на крыльцо, увидев, как две упитанные бабёхи деловито направляются к деревьям.

 - Клавка-то своему говорит, - звучно начала одна, но, видно, почувствовав мой взгляд, обернулась. – О, гляди-ка, Нин, хозяйка появилась, - ничуть не смутившись, сказала она.

Я стояла, не в силах сдвинуться с места. Мысль о том, что эти чужие тётки год за годом по-хозяйски заходили в бабушкин сад, была нестерпима.
Та, которую назвали Ниной, смерила меня неприязненным взглядом и сказала:

 – Ну, пошли дальше, что ли.

 - Вы простите, девушка, - улыбнулась первая. Ей, видно, с утра никто ещё не успел испортить настроения. – Мы в дом не заходили, а сад заброшен, всё равно вишне пропадать. Я смотрю, у вас и малина есть. Не хотите продать ведёрко?

Я помотала головой, но тут сзади выступила вездесущая бабка Таисья.

 - А и то, пособирай, Наташа, - сказала она. – Они на обмен продукты дают, Федьку-то когда ещё дождёмся, а у тебя, гляжу, и хлеба-то нет.

 - А сколько за ведро дают? – сердито спросила я.

 - Там договоришься, - засмеялась Нина. – Нам пятьдесят рублей за ведро платят.
 - Пятьдесят рублей? – я остолбенела от таких цен.
 - А что ты хотела? – засмеялась уже другая тётка. – Денег лёгких не бывает. Нет, но мы-то только собираем, а тебе как хозяйке двести поди дадут.

Я вспомнила несколько сотен, сиротливо лежащих в моём кошельке, и согласилась.

Собирать малину оказалось вовсе не простым занятием. Спелая ягода уминалась, и ведро наполнялось с трудом. На сборы у меня ушло никак не меньше трёх часов. Я выходила из малинника с полным ведром, когда меня окликнула одна из давешних тёток:
 
 - Ну что, набрала?

 Я кивнула.

 - Ну, идём, - оценивающе взглянула в моё ведро тётка.

Мы прошли по нашей улице к бывшей покосившейся остановке.
Здесь стояло несколько весело гомонящих тёток и микроавтобус с раскрытой дверью. Мужчина лет 30-и ловко взвешивал вёдра с вишней и пересыпал её в ящики, а тётки, удивительно одинаковые в своих вылинявших спортивных штанах, тут же разбредались в разные стороны с пустыми вёдрами.

 - Юра, малину возьмёшь? – окликнула мужчину моя попутчица.

Тот поднял голову, посмотрел на меня, заглянул в ведро.

 - Сто пятьдесят, - сказал он.
 - Триста, - сердито возразила я. Торговаться мне всегда казалось мелочным.
 - Ладно, две сотни, - благодушно согласился Юра. – Глазки больно хороши…

Я нахмурилась, но мужчина уже отвернулся и крикнул.

– Максим, ты там уснул, что ли? Возьми у девушки малину, да пристрой так, чтобы не подавилась.
 - Девушка? – спросил удивительно знакомый голос, и из маршрутки высунулся мой давний недруг, Макс Летунов.

От неожиданности я замерла на месте, хлопнув глазами, а потом нахмурилась.

 - Наташа? – удивлённо протянул  он. – А ты что здесь делаешь? Тебя полгорода ищет!

 - Малину берёте? – игнорируя вопрос, хмуро спросила я у Юрия, который с интересом наблюдал за нами.

 - Берём, - подтвердил тот, и спросил у Максима. – Вы знакомы, что ли?

Больше всего я боялась, что Летунов сейчас скажет: «Да я ж тебе рассказывал, эта та убогая, что на похороны своих родителей не пришла». Я невольно напряглась, в упор глядя на Макса. Что-то изменилось в его глазах, словно вдруг промелькнула какая-то растерянность.

 - Я сейчас, - сказал Максим и выпрыгнул из микроавтобуса, а, оказавшись рядом со мной, тихо сказал. – Пойдём, поговорим?

Я поставила ведро, и молча пошла от него прочь. Несколько женщин, оказавшихся на моём пути, торопливо посторонились, увидев моё лицо. Макс догнал меня в несколько шагов, пошёл рядом.

 - Наташа, - позвал он, поняв, что я не собираюсь останавливаться.

Мы стояли посреди пыльной улицы и смотрели друг на друга в упор – два давних  соперника, два непримиримых  врага.

Это соперничество родилось и выросло вместе с нами. Он был старше, и ему легко давалось то, на чём я набивала синяки и шишки – сначала велосипед, потом ролики и скейтборд. И каждая моя неудача была отмечена хлёсткой язвительностью Летуна.

О, я хорошо знала с самого детства –  ничто не болит сильнее, чем уязвлённое самолюбие. Я никогда не плакала, разбивая нос или колени, а вот смех мальчишек приводил меня в неистовство. 

Лет до десяти в ответ на издевательства я бросалась в драку – со слезами беспомощной ярости колошматя своих обидчиков.
 
Потом мы незаметно стали старше, по-прежнему проводя время в одной компании, и по-прежнему не упуская повода поддеть друг друга. К тому времени у меня появился брат, и мне удавалось вырваться к друзьям нечасто. Может быть, поэтому я пропустила тот момент, когда Макс впервые появился во дворе с девушкой.

 Это была настоящая девушка – в туфлях на каблуках, красивая и взрослая. Глядя на неё, я почувствовала себя Золушкой. С вечно исцарапанными руками и до сих пор нередко сбитыми коленками, в своих видавших виды джинсах, запылённых кроссовках, я не выдерживала никакого сравнения с красоткой.

Может, чувство обиды и унижения  было виной тому, что я пронеслась по луже возле влюблённой парочки, щедро обдав их грязной водой?

 Я готова была к его мести, настраиваясь на драку, но расплата была куда более обыденной и позорной – выловив во дворе на следующий день, Макс просто оттрепал меня за  уши.

 Я вырывалась, не в силах сдержать злых слёз, шипела и ругалась, но он был сильнее. К счастью, экзекуция проводилась один на один, но когда на следующий день Макс выразительно посмотрел на мои уши, прикрытые волосами, по лицам пацанов пробежали усмешки, и я поняла, что готова убить Летуна.

 Я вынашивала свой план мести долго и тщательно, но он снова успел нанести удар первым.

В конце апреля мы праздновали день рождения двора. Никто не знал, откуда взялся этот праздник, может быть, его придумали ещё наши родители, чтобы иметь повод лишний раз собраться вместе.

На день рождения двора принято было обмениваться подарками – пустяшными, но не дежурными сувенирчиками, купленными в ларьке напротив, а чем-нибудь действительно нужным или интересным для именинника. За неделю до события  мы тянули жребий – кому кого одаривать.

 Мне выпал Ванечка Рамзаев, по-дворовому – Рамзес. Подобрать ему подарок было несложно – все знали, что он коллекционирует автографы. Знаменитости баловали наш городок своими приездами нечасто, и коллекция Рамзеса состояла всего из двух экземпляров. Выпросившись с отцом в очередную командировку, я пробила локтями толпу поклонников, и сумела взять автографы  у группы «Ума турман».

Была ещё одна фишка в наших подарках – до самого дня рождения никто не знал, от кого ждать сюрприз. И поэтому, когда все собрались в старой беседке под платанами, смех вспыхивал то и дело – с каждым новым одариваемым.

Наконец, очередь дошла до Макса. Я неприязненно смотрела, как он  поднялся, с улыбкой выложив перед собой пластиковый пакет.
 
 - Я хочу поздравить Наталью, - сказал он. – Таташка, пусть мы и мир – понятия несовместимые, но сегодня я зарываю топор войны, и хочу, чтобы ты сделала то же самое,  - он с улыбкой посмотрел на меня и продолжил. – А  потом забыла, где его зарыла!

Раздались одобрительные возгласы, ребята засмеялись, а я вдруг смутилась. Макс никогда ещё не смотрел на меня так.

Я вспомнила свои горящие малиновые уши, чтобы мобилизовать прежнюю ненависть, но ничего не помогало – из этой недавней истории вспоминалось почему-то другое – обидное ощущение его силы и…взрослости? Ведь сила его наказания была не в боли, а в том, что он  наказал меня, как непослушного ребёнка. Вот это-то и бесило меня больше всего!

Макс вытащил из пакета глянцевый журнал и протянул его мне.

 - Посмотри его дома, - сказал он, но я фыркнула, и из вредности  раскрыла журнал немедленно.

 - Ух ты! – изумилась за моим плечом Катя. – Это ж Дашка, смотрите!

Вмиг все обступили меня. В девушке-модели трудно было узнать Дашу Миронову, но это была она. До меня даже не сразу дошло, что это фотомонтаж. У Макса действительно были способности.

Я листнула журнал дальше, ещё – и мои друзья вокруг снова  засмеялись. Теперь по подиуму шагала Оля Зайцева. Макс был снисходителен, и уменьшил полненькую Олю на пару размеров, и я вдруг увидела, что Олька действительно красавица.

 - Хорооошенькая! – подтвердила Вика, а Оля потребовала:

 - Ну дайте же мне посмотреть!

Так, смеясь и то и дело отбирая друг у друга журнал, мы добрались до середины. Я чувствовала себя королевой – такого подарка не было ни у кого! Все наши девочки в роли манекенщиц были бесподобно хороши, и обиженно требовали у Макса экземпляр для себя.

 - Нет, пусть он будет один, - отказался Максим. – А кто захочет посмотреть на себя через много лет, будет знать, где искать. Давайте уже дарить дальше!

 - Нет! – возразила Вика. – Сначала досмотрим! – она как раз дошла до постера и начала разворачивать его.

 Я ахнула, увидев своё лицо. Это была я – и не я. Девушка в  туго обтягивающем гибкое стройное тело комбинезоне была дико хороша. Она держала в руке стильный шлем, и прямо и смело смотрела перед собой. Чуть прищуренные голубые огромные глазищи были явно мои, но у меня никогда не было таких чувственных губ.

 - Натка! Какая! – завистливо сказала Вика, а Никита потребовал:

 - Разворачивай, что там за мотоцикл?

Они вдвоём с Викой отогнули скрепку и развернули постер – и тут же грохнули в хохоте так, что стайка воробьёв, поджидавших семечек у нашей беседки, испуганно взмыла вверх.

Девушка сидела не на мотоцикле, а на детской качалке – лошадке.

Слёзы досады и унижения хлынули из моих глаз, я вскочила, и, перемахнув перила беседки, бросилась в дом.
 
Всё это промелькнуло в моей памяти, когда я смотрела в серьёзные глаза Макса. Тогда мы так и не помирились. Максим пытался поговорить со мной, но я просто перестала его замечать. И он отступился, сказав мне в последнюю нашу встречу: «Я подожду, пока ты повзрослеешь».
 А потом что-то случилось у его отца, и Макс переехал к нему на другой конец города. Мы перестали видеться – вовсе, и всё же я вспоминала его гораздо чаще, чем бы мне хотелось. Никуда ведь было не выкинуть тех почти 17-и лет, что он прожил в нашем дворе.

Многие наши ребята до сих пор с ним созванивались, знали, чем он занимается, но при мне все эти разговоры смолкали – никто не хотел ссориться со мной.

 - Ну, что? – спросила я сухо.
 - Наташа, - глаза у него были непривычно растерянные и виноватые. – Ты меня прости, я не знал…

Я покачала головой и отступила на шаг:
 - Нне надо…

Максим шагнул следом за мной, сказав торопливо:
 - Хорошо…не уходи, - мгновение между нами стояло хрупкое молчание, потом Макс спросил.
– Ты здесь живёшь?

Я кивнула.

Он недоверчиво посмотрел вокруг.

 - Здесь же нет никого…мёртвая деревня… - он осёкся, поняв, что сказал лишнее.

Я молча смотрела на него.
 
 - Хорошо, -  Макс словно шёл по тонкому льду, ко мне, сорвавшейся. – Можно у тебя попить? Жара такая…

 - Пойдём, - равнодушно сказала я.

Мы прошли по пустой запылённой улице, свернули к моему дому.
Во дворе он оглянулся – быстро, цепко, словно что-то запоминая или оценивая. Потом прошёл за мной к крыльцу, подождал, пока я выйду. Я протянула ему ковш, и он улыбнулся:

 - Спасибо, Натуся. Какая вкусная! – сказал он, наконец, отрываясь, и вылил остаток воды себе на голову. – Ну, жарааа…

Я пожала плечами, взяла у него ковш. Макс бестолково топтался на месте, а потом спросил:

 - А колодец у тебя где?

 -  Зачем тебе? С собой возьмёшь?

Он быстро и огорчённо взглянул на меня.

 - Давай я тебя домой отвезу, - Максим шагнул ко мне и обнял за плечи. – Ну, Наташка?
 - Нет, - коротко произнесла я, одним быстрым движением высвобождаясь из его рук, и добавила, глядя исподлобья. – Ты иди…тебя там ждут.
 
Он посмотрел на меня с сожалением и отступил.

 - Ладно, бывай. Я заеду ещё.

Я не придала значения этим словам, только вздохнула облегчённо, когда за моей спиной хлопнула калитка. У меня не было сил ни на вражду, ни на примирение.

…В субботу мы с бабушкой Таисьей промышляли дрова на баню. Ещё в самый первый раз она попеняла мне на то, что не дело летом баню дровами топить, когда кругом столько гнилых деревяшек, щепок, да и в леске можно набрать сколько хошь хвороста.
 
Бабуля так и сказала – «сколько хошь», правда за этим «хошь сколько» приходилось тащиться по хлипкому мостику на ту сторону реки, а потом, рискуя оборваться в воду, тянуть весь свой улов обратно, но бабу Тасю такие мелочи не волновали. Сама она, как настоящий полководец, оставалась на этом берегу и пиратствовала, разбирая уцелевшие заборы.

Мы были заняты привычным делом, и поэтому не заметили приближения ненастья. Когда закрапал дождь, я посмотрела на небо и ахнула – туча над головой была тёмно-фиолетовой и такой низкой, что казалось, будто края её цеплялись за крышу ближней покосившейся избушки.

 - Ливанёт сейчас, - подтвердила мои опасения бабушка Таисья. – Ты беги-ка, Наташа, бельё снимай, а то вмиг сорвёт да в грязи вываляет. А я тут у Лукиничны пережду, - и соседка заковыляла к крыльцу заброшенной избы.

  Я побежала домой.
 
У калитки  я невольно остановилась. Покосившиеся воротца были раскрыты, и во дворе я увидела высокого мужчину, устанавливающего под навесом крутой мотоцикл.

Я смотрела на него молча, недоумённо, как на инопланетянина, которому просто неоткуда было взяться в бабушкином дворе. Наверное, он почувствовал мой взгляд и обернулся, и только тогда я узнала Макса. 

   - Ты? – изумлённо спросила я. – Что ты…

Он хотел ответить, шагнул мне навстречу… И в это мгновение ударил ливень – сплошной шелестящей стеной. Мы сразу стали такими мокрыми, словно на нас вылили ведро воды. Я метнулась к дому.

 В три прыжка Максим добежал до крыльца и встал рядом со мной, отряхиваясь, как кот, свалившийся в аквариум.
 
 - Да, дождичек, - с уважением протянул он. – Здравствуй, Туська.

С нашей одежды  натекла небольшая лужица,  я переступила, попав в неё ногой, и пришла в себя.

 - Что ты здесь делаешь? – спросила я.

 - Дела, - пожал плечами Максим.

Я посмотрела на него недоверчиво. Какие дела могли быть у насквозь городского парня в этой глухой заброшенной деревне? Подумав, для чего он приехал на самом деле, я нахмурилась, и с надеждой посмотрела на улицу – не просветлела ли стена дождя. Но ливень, кажется, и не думал прекращаться.
Я прошла на веранду, и, стянув с верёвки полотенце, бросила Максиму.

 - Спасибо, - он накинул полотенце на голову, а потом стал раздеваться. Я растерялась.

 - Переоденься, - посоветовал он мне. – Простудишься.

Хмыкнув, я обошла Макса и скрылась в кладовке. Когда, переодевшись в сухое, я появилась на веранде, Макс уже стоял на крыльце в одних плавках и выжимал свою футболку. Выкрученные джинсы уныло свисали через его плечо.

 - Нат, где это можно повесить? – спросил он, ничуть меня не стесняясь.
Я вздохнула и, подхватив его одежду, понесла в дом. Если бы Макса не было рядом, я бы ни за что не решилась зайти.

Но он был там, на веранде, чем-то громыхнул, негромко выругался, и через приоткрытую дверь я слышала, как он там что-то сердито бормочет. Я прислушалась и улыбнулась. Удивительно уютный бабушкин дом был сейчас таким мирным и совсем  не страшным. Я не спеша развесила одежду, наслаждаясь этим чудесным ощущением  спокойствия.

 - Дождь пройдёт – на улице мигом высохнет, - пообещала я, выходя к Максиму.
Он сидел у стола и ремонтировал плитку.

 - Я споткнулся, - виновато сказал Макс. – Сейчас всё исправлю.

Я только покачала головой.

Дождь немного приутих, но всё же продолжал хлюпать в бочках и баках, расставленных под стоком вокруг дома.

 - Где у тебя дела? – спросила я  Максима, который, хмурясь от сосредоточенности, проверил плитку. Плитка включилась. Макс поднял глаза и улыбнулся:

 - Здесь. Наташа…

 - Перестань, - попросила я.

Он покачал головой:

 - Ты мне дашь сказать?
 - Хорошо, - вздохнула я. Всё же этот повзрослевший красавчик действовал мне на нервы.
 - Мне надо пожить тут у вас дня три, - сказал Максим. – Возьмёшь квартирантом?

Я нахмурилась, а Максим улыбнулся:

 - Нат, я не совсем бесполезный человек в хозяйстве. Дров наколоть, воды принести. Хочешь, крышу тебе перекрою?

 - Зачем это тебе? – упрямо спросила я, глядя прямо в его непереносимые глаза.

 - Мой нынешний шеф место себе под участок присматривает. Здесь у вас места красивые, растёт всё, как на юге. Подсохнет немного – поеду смотреть, как тут у вас дела обстоят.

 Я уже открыла рот, чтобы возразить в очередной раз, но вновь наткнулась на его взгляд – и промолчала. Он смотрел на меня, как на капризного ребёнка, готового противиться всему просто из вредности. Или из-за привычки…

 - Как хочешь, - безразлично сказала я и пошла в кладовку смотреть припасы. Мой скромный жизненный опыт подсказывал мне, что Максима вряд ли устроит подгорелая рисовая каша.

Однако ничего, кроме круп, я так и не нашла, вздохнула и присела на сундук.

 Я примерно представляла себе, что скажет этот пересмешник, признайся я ему, что не умею готовить. Посидев ещё немного, я подумала – а кто сказал, что я обязана его кормить? С голоду не умрёт – в огороде полно ягод и зелени. Я немного приободрилась.

В конце концов – вот плитка, вот кастрюля, хочешь обед – вари сам! А мне и так вкусно. С такими жизнеутверждающими мыслями я и появилась из кладовки. И остановилась, уставившись на Максима.

Он сидел у стола и нюхал колбасу.

 Это была настоящая колбаса, которой я уже больше месяца не видела в глаза. Почувствовав, как она пахнет, я невольно сглотнула слюну. Максим посмотрел на меня и спросил:

 - Слушай, а холодильник у тебя есть?

Я независимо фыркнула, и Максим почему-то смутился, а потом сказал весело:

 - Ну что ж, значит, нам придётся её слопать сразу.
 
Стараясь не смотреть и не вдыхать в себя восхитительный запах, я прошла к ведру с водой и налила себе большую кружку. Пока я пила и косилась на лежащую на столе колбасу, Макс развернул свой пакет с припасами, и вытащил ещё хлеб, нарезанный крупными ломтями и свежие огурцы в пупырышках.

 - Ну что, поужинаем? – спросил он.  – У тебя картошка есть?

Я кивнула. Своей картошки у меня не было, но сегодня утром бабушка Таисья всучила мне полведра.

 - Свеженькая…сейчас сварим, - деловито сказал Макс.

Он хлопотал на кухне, а я  ревниво и настороженно смотрела на него. Надо признать, что у Максима всё получалось гораздо лучше, чем у меня. Скоро в кастрюльке с картошкой уже весело булькала вода, а Максим кромсал крупными кусками свою колбасу. 

Я смотрела на него во все глаза. Он заметил это и улыбнулся, и я поспешно отвернулась. До того, как мы сели за стол, я и не думала, что я такая голодная.

Картошка, присыпанная крупной солью, рассыпчатая и вкуснющая,  была  бесподобной. Максим ел её с перьями лука-ботуна, а я не могла оторваться от колбасы. Съев никак не меньше четырёх кусков, я заставила себя остановиться, но Максим тут же запротестовал:

 - Ты чего, давай-ка, налегай, испортится к утру, - и деловито придвинул ко мне тарелку.

В общем, из-за стола я вышла совсем осоловелая, и засыпала от сытости, домывая посуду. Мне было немного стыдно за себя – накинулась на еду, как будто меня никогда не кормили.

 Я избегала смотреть на Макса –  боялась, что теперь, прикормив меня, он заведёт душеспасительные беседы. Но он не очень-то обращал на меня внимание – поужинав, накинул на голову дореволюционный болоньевый плащ, и отправился к своему мотоциклу.

Кажется, как и прежде, я его не очень-то интересовала.

 Я вздохнула, украдкой разглядывая его через стекло веранды. Он был такой взрослый…и, что говорить, красивый. А я по-прежнему оставалась для него ребёнком.

Пострадать вволю по этому поводу он мне не дал, крикнул с улицы:

 - Наташ, а давай баню растопим?

Я недовольно пожала плечами. В моём устоявшемся быту ежедневных бань не было предусмотрено – слишком хлопотно, да и дров не напасёшься. Я мылась нагретой на солнце водой, поливая на себя из ковша, и обсыхала тут же на улице. При общем безлюдье мой способ помывки был ничуть не хуже ванны.

 - Так что? – спросил Максим, заглядывая на веранду. – Будем топить?

 - Валяй, - согласилась я, только сейчас вспомнив про бабушку Таисью. Я ведь так и бросила её на чужом дворе.

 - Ты куда? – не понял Максим, когда я накинула джинсовую куртку и отправилась за ворота.

 - Я скоро, - бросила я, не оглядываясь, и улыбнулась, чувствуя, как он провожает меня взглядом.

Бабушка Таисья обещала прийти через часок.
   
Вернулась я настолько быстро, насколько позволяла идти полная тележка хвороста. Тележка отчаянно громыхала. Я катила её по рытвинам, то и дело увязая в глубоких лужах. Макс заметил меня издалека, замер на мгновение – видок у нас с тележкой был ещё тот – и заспешил навстречу.

 - Что это? – спросил он немного обалдело.

 - Дрова, - пыхтя, с достоинством ответила я.

 - О боже, - сказал он еле слышно и перехватил у меня ручки. – Придержи сбоку, чтобы не рассыпались.

Я фыркнула, но промолчала. Мужчины не могут не командовать, и я решила не обращать на это внимания.

Во дворе Макс быстро отсортировал дрова – некоторые сразу отправил в печь, другие положил под навес, третьи, самые громоздкие, принялся немедленно пилить. 

 - Откуда дровишки? – спросил он, ловко распиливая здоровый сук.

 - Из лесу, вестимо, - буркнула я. – Здесь, знаешь, дрова не продают.

Он посмотрел на меня внимательно, но промолчал.

 - Воды я уже принёс, затоплять?
 - Давай, спички на подоконнике.

Пока он возился с баней, я подглядывала за Максимом из окна. Мне как-то сразу нечего стало делать, и я вдруг поняла, что мне хочется быть там, рядом с ним. Налив воды в ведёрко, я отправилась мыть в бане.
 
 - Погоди ты, дым выйдет, - кашляя, сказал Максим. Он сидел на корточках, и смотрел в приоткрытую дверцу печи. Я протянула руку, чуть коснувшись его щеки, и закрыла дверцу. 

 - Это ж не камин, - буркнула я.

Он поднялся, и сразу стал выше меня. В маленькой бабушкиной баньке было тесно,  и Максим старательно посторонился, давая мне пройти.
 
 - Ну? – спросила я, не поворачиваясь, чувствуя, как он смотрит на меня.
 - Ладно, я ещё в дом воды принесу.

Я улыбнулась, когда он охнул, не вписавшись в дверь бани. Двери здесь были низкие, я и сама набивала шишки каждую субботу.
 
 - Блин, больно, - пожаловался Максим, потирая голову.
 - Дай посмотрю, - сказала я, отнимая его руки. – Шишка будет. Ничего, жить будешь.

Он посмотрел на меня обиженно и вышел. Я присела на низкую скамеечку. Огонь весело гудел в печке. Я вздохнула, и, открыв двери, начала мыть пол.

Дождь, казалось, и не думал прекращаться, перейдя на мелкую противную морось. Я несколько раз выглянула за ворота – посмотреть, не идёт ли бабушка Таисья.
 
 - Ну что, кто первый? – спросил Максим, и вздрогнул, услышав со двора:
 - Наташа...

Я фыркнула. Бабуля опять подкралась незаметно.

 - Да у тебя гости, Наташенька, - острые глазки прошлись по фигуре Максима. – А я смотрю, мотоцикл стоит…

 - Входите, бабушка, это Максим приехал.  Баня почти готова, - я почему-то смутилась.

 - Да я маленько сполоснусь, - поспешила успокоить бабушка Таисья. – Вы-то вместе пойдёте али как?

Я покачала головой, чувствуя, что краснею.

 - Максим первый собирался.

 - Аа, ну иди, Максимушка. А я вот веничек дубовый принесла. Ты как в баню-то зайдёшь, сразу его запарь. Паришься с веником-то?

 - Парюсь, - весело ответил Максим и ещё покосился на меня, уходя.
 
Сегодня у нас была настоящая баня – в несколько заходов, с обязательным чаем, и тем благодушным настроением, которое охватывает усталых людей после бани.

Все тело словно дышало, я вслушивалась в себя, удивительно ощущая эту чистоту, невесомость тела. Это ведь была не первая баня, почему ж я ничего этого не чувствовала раньше? Посидев за столом и отдышавшись, бабушка Таисья засобиралась домой.

 - Оставайтесь у меня, бабушка, - предложила я. – Грязь такая, пока дойдёте, опять ноги мыть придётся.

 - Да я в галошах, милая, - отказалась та. – Пойду потихоньку.

Она выразительно взглянула на Максима, и я невольно улыбнулась. Ваше дело молодое, что ж я мешать буду – так всё это выглядело. Если бы она знала, как далеки от истины её предположения! Я удивлённо задумалась – а ведь мы с Максом впервые за столько лет ни разу не поссорились… Это было просто невероятно, и я снова улыбнулась своему открытию.

Бабуля всё же не стерпела, и, когда я вышла за калитку её проводить, шепнула заговорщически:

 - Парнишка-то у тебя ничего…Крепкий парень. Надолго приехал-то? Или с ним уедешь?

Я нахмурилась.

 - Да я чего лезу-то, старая, - всполошилась старушка. – Я, Наташа, спросить хотела…Может, пока Максим-то тут, Федька б нам леса привёз? А Максимушка бы нам помог распилить? Поколоть-то я сама помаленьку…

Представив сухонькую бабульку с топором, я торопливо кивнула:

 - Я поговорю с ним, бабушка. Дела тут у него какие-то. Скажу завтра.
Я ещё постояла, глядя вслед соседке. Сердце у меня сжималось от жалости и тоски, когда  смотрела, как она бредёт, сгорбившись, старательно обходя лужи.

…Когда я вернулась, Максим дремал, бесцеремонно растянувшись  на моем диванчике на веранде. Я растерянно остановилась, глядя на него. Он был худощавый, гибкий, и в то же время скрытая сила прорывалась в каждом движении Макса. Вот и сейчас он, вроде, мирно спал, и в то же время был таким опасным…

 - Максим, - позвала я, потеребив парня за плечо.

 - Мммм? - он приоткрыл глаза и перевернулся на живот.

 На мгновение я потеряла дар речи.

- Это мой диван, - наконец  сурово сказала я.

Он обреченно закряхтел и поднялся, щёлкнув меня по носу:

 - Узнаю былую Таташку. – Веди?

Я молча направилась в дом. Наверное, я была слишком сердита, потому что не ощутила привычного трепета, открывая бабушкин шкаф, застилая постель в её спальне. Или же…сам  дом изменился? Он больше не был мёртвым. Я постояла, прислушиваясь. В соседней комнате бродил Макс, зевал громко, скрипел половицами.

 - Иди сюда, - негромко позвала я.
   
 - Классно, - оценил Макс. – Я открою окна? – и до половины высунулся в темнеющий  сад.

 - Как хочешь, - запоздало сказала я. – Комаров здесь нет…

 - Дождик ещё шуршит, - помолчав, сказал Максим. – Здорово…

 - Утром птицы спать не дадут, - пообещала я.

 - И пусть не дают, - легко согласился Макс. Он шагнул ко мне, обнял мимолётно, так, что я даже не успела растерянно отстраниться,  коснувшись губами моего виска. – Спокойной ночи, Таша, - и тут же отпустил, как будто ничего и не было.
 
Я кивнула, потому что вдруг поняла, что всё равно ничего не смогу сказать – и торопливо вышла на свою веранду.
 
Я долго не спала, лёжа на своём узком диванчике. Дождь шуршал по крыше тихо-тихо, даже не шёл, а отдавал влагу, накопившуюся в воздухе. Я слишком устала за день, и всё же не могла спать, боясь растратить впустую то ощущение спокойствия и надёжности, которое всякий раз охватывало меня, когда я вслушивалась в звуки ночного дома. Максима не было слышно, но даже в этой полной тишине  была жизнь.

… Уснула я под утро, и поэтому даже не услышала, как встал Максим. Подпрыгнув от звука взревевшего мотоцикла, я села на своём диванчике, непонимающе моргая, и вновь бессильно упала назад. Было ещё рано, спать хотелось неимоверно. Я закрыла глаза, решив ещё подремать, но скоро поняла, что уснуть не смогу. Я рассердилась на себя – что мне было до утренних дел Максима! И всё же скоро я поднялась, испытывая непонятную тревогу.

Солнце ещё не взошло, но за ночь ветерок разогнал тучи, и было видно, что день будет прекрасный. Я постояла на крыльце, вдыхая свежий воздух, и, ёжась, пошла в дом.

То, что происходило со мной, мне не нравилось. Нельзя было впадать в такую зависимость от Максима. В его планы вовсе не входило становиться деревенским отшельником. Ничего, у меня есть ещё несколько дней. Надеюсь, что я не успею за это время настолько к нему привыкнуть.

Я вздохнула, закрывая дверь в дом.

Раскрыв кастрюлю с крупами, я призадумалась. Моё варево, не сдобренное даже маслом, можно было есть только в горячем виде. Когда же он приедет? Впрочем, есть пока не хотелось.

 Решив отложить приготовление завтрака на потом, я влезла в старые бабушкины галоши, и пошла проведать грядку с редиской. Я любовалась на неё каждый день, терпеливо продёргивая ниточки сорняков. Редиска была уже  большая, но я всё откладывала на потом первую пробу, а вот сейчас решилась – надёргала и намыла целую миску. Потом можно будет отварить картошки, и снова будет у нас пир горой!

Настроение незаметно поднялось. С этим непривычно хорошим настроением я принялась за уборку, погрела воды на стирку, зверски проголодалась и начала злиться, когда, наконец, услышала вдалеке мотоцикл Макса.

 Он замолчал где-то на соседней улице, и я сбегала до калитки посмотреть, где он там застрял. Видно отсюда ничего не было, и я изнывала от нетерпения, когда Максим, наконец, явился. Он ввел мотоцикл под навес и улыбнулся:

 - Наташка, смотри, что я привёз! Молоко, настоящее! А ещё масло сливочное, бабульки говорят, надо его в холодную воду и листьями крапивы обложить, - он деловито выгружался на крыльце, потом выпрямился, посмотрел внимательно и потянулся ко мне. – Доброе утро! – И  снова застал меня врасплох со своим быстрым поцелуем.

Я сердито отодвинулась, не зная, как реагировать на его мимолётные нежности. Кажется, он не придавал им особого значения – собрал привезённые продукты, пронёс их на веранду.

 - Давай хлеба с молоком поедим, смотри, какой свежий! А потом чего-нибудь сварганим, - предложил Макс.  – Наташ, ты чего?

 - Ничего, - вернулась я из своих размышлений. – А где ты останавливался?
 
 - Да бабулю вчерашнюю встретил, про дрова с ней договорился, - Макс обернулся от шкафчика, поставил на стол кружки. – Она нам, кстати, обещала пирожков к вечеру напечь! Со щавелем и капустой!

 - И за какие такие заслуги? – едко поинтересовалась я, ощущая чувство вины – сама-то я начисто забыла про обещание спросить у Макса про дрова.

 - Человек я хороший, - скромно ответил Максим. – Располагающий!

Я засмеялась, и он коротко взглянул на меня с непонятной улыбкой.

Потом мы вместе готовили завтрак, и ели гречневую кашу и молодую редиску с солью. Максим нахваливал её, а я гордилась. Никогда бы не подумала, что это так приятно – кормить мужчину зеленью, выращенной собственными руками. Про завтрак собственного приготовления я старалась не думать – готовил опять Максим, и гречка у него получилась что надо – или это сливочное масло было тому виной?

После завтрака Максим засобирался по своим делам, а я занялась стиркой. Странно, но даже одна я не чувствовала себя одинокой. Это было здорово! И грустно…

 За этот месяц я привыкла занимать свои руки работой, и чем тяжелее она была, тем легче мне становилось. Физическая усталость помогала заглушать мысли, и когда я падала по вечерам на свой диван, у меня уже не оставалось  сил. Вот и сегодня после стирки я отправилась к бабушке Таисье, и, не обращая внимания на её протесты, занялась прополкой. Потом мы вместе собирали смородину и малину, но, когда я предложила сварить варенье, старушка взбунтовалась.

 - Совсем ты меня, Наташенька, разбалуешь, - сказала она, отбирая у меня ведро с ягодой. – Иди-ка ты лучше на речку, пока вёдро стоит. Негоже как старухе дома сидеть.
 
Я запротестовала, но бабушка Таисья стояла на своём. Наконец, махнув рукой, я перебралась через ветхие мостки и отправилась купаться. От  дома соседки до реки было совсем близко, и я решила не возвращаться домой за купальником.   

На речке было пустынно и тихо, только звенели пчёлы над цветами, да сновали над водой какие-то шустрые птички. Я немного полюбовалась на них, и вошла в воду, зажмурившись от удовольствия.
 
Пару раз на даче у Аськи мы купались голыми – поздним вечером, в уже остывшей  воде, и  в моей памяти  остался только визг моей подруги, и мои опасения, как бы на этот визг не сбежалась окрестная шпана, любившая пить на берегу у костерка с шашлыком. Никакого особого удовольствия я тогда не получила, и вовсе не разделяла восторги Аськи. И только сейчас я поняла, какой это кайф.

 Вода в этой части реки была спокойная и такая прозрачная, что виден был каждый разноцветный округлый камушек на дне. Солнце прогрело её до самого дна, и всё же там, у дна, вода была чуть прохладней.

Когда я поплыла, слои смешались, и моё нагое тело ощутило, как по нему прошла прохладная волна, которая тут же сменилась теплом. Я замерла, нежась в этом тепле, едва гребя руками, потом неосторожно ударила по воде ногой, и вновь  прохладная волна омыла моё разгорячённое тело. Я засмеялась от удовольствия, замерев, закрыла глаза, позволяя ласковому теплу обнять моё тело,  и  река медленно понесла меня вниз.
 
Там, где течение убыстрилось, я встала, и вышла на берег, ахая и переступая на горячем песке, не выдержала пытки, и пошла назад по щиколотку в воде. Я шла медленно, любуясь гладкими цветными камушками на дне, пугая прыскающих в разные стороны мальков.

 В этот момент я чувствовала себя счастливой.
Эта тёплая ласковая вода, ветерок, быстро высушивающий моё мокрое тело, тишина и сонный ленивый покой знойного дня усыпляли меня, и, добредя до места, на котором я оставила свою одежду, я улеглась на неё загорать. Сначала я лежала на спине, глядя из-под локтя на пронзительно-голубое небо. Белый лёгкий дым облаков плыл по небу, истаивая в этой голубизне. Белое растворялось в голубом без остатка.

 Мне стало жарко, и я перевернулась на живот, охнув, когда мой локоть попал на раскалённый песок. Я повозилась, устраиваясь поудобнее, и, наконец, замерла в блаженной дремоте. Тихий плеск воды усыплял, я полностью расслабилась, плывя куда-то…неясные цветные картинки мелькали под моими сомкнутыми веками, я чувствовала, что уже сплю…

И в это блаженное мгновение чья-то рука коснулась моего плеча, и очень знакомый голос сказал сердито:

 - Ташка, ты ж сгорела уже! А ну вставай!

Я одурело вскочила, ахнула, подхватила одежду и изо всех сил хлестнула смеющегося Максима. Он охнул – видно пуговица попала по лицу, попытался заслониться, я снова ударила его и заплакала:

  -  Ты! Ты!

 - Наташка! –  виновато и хрипло сказал он, и, перехватив за локоть мои руки, притянул меня к себе. – Ну, всё, всё…

 - Дурак! – я упёрлась в его грудь руками и всхлипнула. – Пусти!

 Губы Максима коснулись моей щеки, прошептали возле моего уха:

 – Успокойся, глупая... Никто тебя не держит.

Я выскользнула из его рук, отступила назад, прикрываясь одеждой.
Максим улыбнулся.

 - Отвернись, - потребовала я.
 
Максим вздохнул и сел на песок, опустив голову на руки. Я принялась торопливо одеваться, подозрительно косясь на него.  Очень скоро Макс заёрзал и поднялся, не выдержав сидения на горячем песке. Я  мстительно усмехнулась, показала язык его спине,  и зашагала домой. 

Он догнал меня по дороге, весело покосился на мои пылающие щёки.

 - Натуль, - подхалимски позвал он.

 - Чего? – неприветливо покосилась я на его подозрительно довольную физиономию.

 - А ты красивая…

Он засмеялся и ловко отскочил, и я несчастно подумала, что убить его будет не так-то просто.

 - Я к бабушке нашей заходил, - сказал Максим, разуваясь на крыльце. – Договорился на завтра с этим вашим Федором.

 - С каким Фёдором? – не поняла я.

 - Дрова привезти, - пояснил Макс. – Завтра я весь день там буду.
 
 - Вместе будем, - буркнула я.

Максим с сомнением посмотрел на меня – что, мол, от  тебя толку – но  ничего не сказал.

 - Она там пироги печёт, сказала, сейчас принесёт. Я стянул один. Хочешь?
И только сейчас я поняла, как я проголодалась. Я накинулась на этот пирожок так, что за ушами затрещало. А потом растерянно посмотрела на Максима.

 - Вкусно? – улыбнулся Макс.

 - Ой! Я всё съела… А тебе?

 - Так вот же уже бабуля, - выглянул на улицу Макс. – Поставь чай, а я встречу.

Скоро он появился на веранде с  кастрюлей, полной пирожков. Бабушка Таисья поспешала следом.

 - Сверху-то с капустой, Наташа, - объясняла она. – Ты их на разные тарелки разложи. Внизу со щавелем, поджаристые, так ведь потекли, сок дают с сахаром-то, - смущённо говорила старушка.

Я обняла её, и сухонькая бабуся мигом примолкла.

 - Спасибо, бабушка, - сказала я. – Как давно я пирожков не ела. Да мы их сейчас мигом сметём! И с капустой, и со щавелем, ничего не оставим!

 - Кушайте, деточки, - бабушка Таисья вытерла глаза уголочком платка. – Для вас и готовила. Одной-то разве охота возиться? А завтра утром блинов испеку, ты, Наташа, Максима не корми, сразу ко мне идите, пока горяченькие будут.
 
Может, и было в моей жизни что-то вкуснее тех бабушкиных пирожков, только я не помнила. Как и обещали, уничтожили  мы их с Максимом в один момент. Бабушка Таисья ела деликатно, отговариваясь тем, что она дома поела, да ещё сковородку целую оставила, а на нас смотрела с улыбкой. Очень ей нравилось, что мы не можем от её пирожков оторваться.
 
После чая бабуля засобиралась домой, но Максим соблазнил её картами. Картёжница, как оказалась, она была знатная. Играли в подкидного дурака, и старушка довольно посмеивалась, раз за разом оставляя нас с Максимом. Когда, часа через два, она ушла, наконец, домой, Макс сказал восторженно:

 - Во бабка даёт! Ладно, у тебя выиграть, она ж и меня раз пять оставила!

 - Восемь, - ехидно уточнила я. – А меня, кстати, только семь!

 - Какие восемь! – возмутился Максим. – Это у тебя восемь, а у меня пять!
Мы заспорили, яростно, азартно, и Максим выпалил:

 - А докажи! Давай сыграем до трёх проигрышей!

 - Давай! – в сердцах согласилась я. – Я тебя живо с погонами оставлю!

 - Ну-ну! – усмехнулся Максим. – На что играем?

 - На желание! – сказала я, уже придумывая, чего мне пожелать, чтобы проучить этого хвастуна.

 Макс посмотрел на меня и странно улыбнулся:

 - Что ж, на желание, так на желание, - улыбнулся он. – Смотри, не передумай!
Мы вновь уселись за стол, оба твёрдо уверенные в своей победе. Сначала мне везло. Я выиграла два раза подряд, и сказала помрачневшему Максиму своим самым вредным голосом:

 - Ну что, готов? Не бойся, сильно не обижу…

Он усмехнулся и снова странно посмотрел на меня. От этого взгляда холодок предчувствия пробежал по моей коже. Мне вдруг вспомнилось, каким серьёзным мог быть Макс, разыгрывая меня, глупую девчонку, придумывая для меня очередную каверзу. Всё же я  неплохо его знала. Но это внезапное озарение уже ничем не могло мне помочь…

 Я начала проигрывать – катастрофически, обидно, по-глупому. Один раз, другой… я сражалась, как тигр, и ничего не могла поделать…
Макс поднял на меня свои весёлые глаза:

 - Шах и мат, - ерничая, сказал он. – А это утешительный приз, - и он навесил шестёрки мне на плечи. – Вы производитесь в генералы!

Я взвыла от несправедливости, вскочила и стряхнула карты с плеч. Максим засмеялся. В этот момент мне вновь захотелось его убить.
 
 - Ну что, Натуся? – спросил он, словно не замечая моих глаз, метавших молнии. – Готова выслушать моё желание?

Я наклонила голову и сказала, глядя на него исподлобья:

 - Желай.

Максим улыбнулся:

 - Не бойся, сильно не обижу, - слово в слово повторил он мои слова.

 - Давай уже, - пробормотала я сквозь зубы.

 - Я хочу, - он вдруг стал очень серьёзным. – Чтобы ты поехала со мной через две недели в город, - и добавил, увидев, как изменилось моё лицо. – На выставку. Вечернее платье не обязательно.

 Я растерянно смотрела на него. Моей первой реакцией было отказаться – немедленно, но Макс смотрел на меня так, словно говорил –  я так и знал, что так оно и будет.

 - Я..., – я всё-таки помотала головой и уставилась себе под ноги.
 
 - Понятно, - подвел итог Максим. – Ну что ж, если это желание ты выполнить не можешь, загадаю полегче. 

Я вскинула глаза, подозрительно взглянув на этого прохвоста.

 - Тогда желание такое, - будто бы задумался он, прищурив хитрющие глаза. – Тогда… каждый день ты будешь ходить со мной купаться…Как сегодня, без купальника, голая!

Я негодующе вскрикнула, и кинулась на Максима.

Он засмеялся, и, поймав меня, отодвинул от себя на вытянутые руки. То, как легко он это сделал, заставило меня присмиреть. Инстинкт подсказал мне, что дразнить его сейчас не стоит.
 
 - Ну, так что ты решила? – спросил Макс.

 - Я поеду на эту твою дурацкую выставку! – выпалила я и освободилась, дёрнув плечами.

 - Спасибо, - серьёзно ответил Макс. – Она не дурацкая, сама увидишь.


Я фыркнула и ушла от него на крыльцо. В темнеющем небе загорались первые звёзды. Я села на крыльце, глядя на еле заметные пульсирующие точки.
Максим появился следом и сел рядом, коснувшись меня своим коленом. Я удержалась от того, чтобы встать и уйти в дом – слишком по-детски бы это выглядело. Я только покосилась на Макса  и отодвинулась. Я всё ещё на него сердилась. 
   
 - Хорошо здесь, да? – спросил Максим. – Слушай, а я Стаса недавно видел. Им с Люсиндой родители квартиру подарили. Стас теперь сдает свою. А Санчес в Питере учится, ты знаешь?

Я кивнула.

 - Люська скоро рожать будет.
 - Кто? Люська? – изумилась я.
 - Конкретно круглая, - Макс изобразил на себе Люськин живот.
 - Ничего себе!

Макс кивнул.

 - Стас говорит, пацан у них будет.
 - Быстро они, - я недоверчиво покачала головой.
 - Они же тебя года на три постарше, - справедливо заметил Максим.

Я покосилась на него, но промолчала. Да, я была одной из самых младших в нашей дворовой компании. Когда-то мне это доставляло немало огорчений.
Макс  помолчал и сказал задумчиво:

 - Я что-то опять проголодался…
 - Тащи сюда тарелку, - вслед ему сказала я.

Мы просидели на крыльце около часа, уплетая бабушкины пирожки, болтая о ребятах с нашего двора и глядя на звёзды. Я, которая умела находить на небе только Кассиопею и большую Медведицу, слушала Макса, раскрыв рот.
 
 - Откуда ты столько знаешь? – спросила я с невольным уважением.

Максим засмеялся:

 - Учился хорошо. Это ты у нас была двоечница.

Он вскочил и спрыгнул с крыльца, сбегая от моего справедливого возмездия.

Этой ночью я долго не спала, прислушиваясь к обитавшему в доме Максиму. В доме было тихо, и я, наконец, задремала. Проснулась я от того, что почувствовала, как на меня кто-то смотрит. Я открыла глаза и вздрогнула, увидев рядом Макса.

 - Спи, спи, - прошептал он. – Ещё рано.

Было, наверное, около шести. Максим пил воду и косился на меня, сонную. Когда я медленно закрыла не желавшие открываться глаза, он улыбнулся.

Вновь проснулась я гораздо позже от ощущения, что я одна. Я полежала с закрытыми глазами, прислушиваясь. В доме было тихо-тихо, только где-то недалеко от меня тикал старенький бабушкин будильник. Я села и протёрла глаза руками. Куда он мог уйти так рано? Почему-то я была полностью уверена, что Максима нет. Я всё же встала и тихонько заглянула в комнату, где он спал.

Там было пусто, кровать аккуратно заправлена, и вообще царил идеальный порядок. Ни тебе разбросанных по полу носков, ни брошенного где попало полотенца. Квартирант мне попался идеальный.
 
Зевая, я выбралась на крыльцо. Мотоцикл стоял под навесом. На улице вовсю светило солнце и было понятно, что день опять будет жарким. На какое-то мгновение, отвлечённо, я подумала, что творится в такую жару в городе. Плавящийся асфальт, толкотня в автобусах, насквозь пропотевшие с самого утра люди, едущие на работу… Пробки, нервы, духота. Я потянулась, блаженствуя. Всё-таки летом лучше жить в деревне.

Подумав об этом, я присела на крыльцо. А зимой?

 До сегодняшнего дня я не думала, что со мной будет, когда придёт зима, как не думала о том, на что буду жить, когда кончатся деньги, и что буду есть, когда придёт конец запасу круп. Равнодушие к своей собственной судьбе было абсолютным.

Приезд Максима странным образом подарил мне будущее.

 Я сидела, растерянно глядя на зелёную грядку редиски. Мой старый заклятый недруг дал мне иллюзию того, что я кому-то нужна, а значит, стоит думать о жизни.

Что знала я о жизни до нынешнего лета? Весной я бросила техникум, потому что мне было гораздо интереснее проводить время с друзьями, чем корпеть над учебниками. Долгов накопилось так много, что  пришлось забрать документы, пока меня не отчислили за неуспеваемость.

 Жизнь представлялась мне ярким калейдоскопом впечатлений, праздником, от которого я была оторвана на 10 лет скучным сидением за партой. И, с облегчением забросив надоевшую учёбу, я окунулась в этот праздник с головой.
 
Я решила всё сама, по обыкновению поставив родителей перед фактом. Скандал был долгим, затяжным. Мама ценой немыслимых унижений оформила мне академический отпуск. Отец практически не разговаривал со мной. Я почти перестала бывать дома, переселившись на дачу к моей бывшей однокласснице и подруге Аське.

Мамочка, папка, если бы я знала! Я вытерла глаза руками. Если бы моих родителей можно было вернуть хорошими отметками, я бы сумела стать отличницей. Но было безнадёжно поздно. Я встала и пошла в дом умываться. Хорошо, что Макс не видит, как я расклеилась. Мне было бы особенно трудно терпеть его жалость.

Я вскипятила чай, то и дело выглядывая на веранду – не идёт ли он, и, наконец, решила сбегать до бабушки Таисьи узнать, не у неё ли Максим. Но ответ сам нашёл меня через минуту. Обуваясь на крыльце, я услышала вой электропилы…

Весь этот день мы занимались дровами. Максим и Фёдор, которого бабушка непочтительно звала Федькой, пилили дрова. Тип этот Федька и вправду был неприятный. Я подозревала, что Максим немало ему заплатил за помощь, но, похоже, тот был не прочь ещё поживиться. Максим терпел его намёки недолго, отправил суетящуюся возле них старушку в дом. Я пошла следом.

Мы прилипли к окну.

 - Ох, Наташа, хоть бы не подрались, - волновалась бабулька. – Федька-то дурной, а когда выпьет, так и вовсе.

Однако беседа закончилась мирно. Федька исподлобья посмотрел на Максима, шагнул было к нему – в этом месте мы с бабушкой охнули, но тут же сплюнул и отошёл. Посидел на бревне – и, как ни в чем ни бывало, пошёл работать дальше.

Мы перевели дух и пошли печь блины.

Бабушка Таисья смущенно призналась:

 - Я уж заводила блины-то сегодня, да разве мужиков блинами накормишь? Мигом смели, даже блиночка тебе не оставили. Сейчас ты печь будешь, а я суп варить поставлю. Проголодаются ж работяги-то наши.

Я внимательно смотрела, как она заводит тесто на блины.

 - Не умеешь сама-то? – спросила старушка.

Я смущённо покачала головой.
 - Ну, учись тогда, - необидно сказала бабушка Таисья. – Замуж пойдёшь, пригодится.

Я покраснела и отвернулась от острого взгляда соседки. Первые два блина, как водится, получились комом, а потом дело пошло. Я тихо гордилась собой, снимая со сковородки румяные блинчики. Скоро бабушка Таисья сменила меня у плиты, и посадила завтракать. Я уплетала за обе щеки, смущенно поглядывая на хлопочущую на кухне бабульку.

Скоро на веранде стало так жарко, что открытые двери уже не спасали. Но и обед был почти готов.

С трудом отправив бабушку полежать и отдохнуть, я принялась чистить картошку. Сбросив её в суп, я отнесла попить Максиму и Федору кваса.  Они уже заканчивали работу, берёзовые дрова превратились в круглые чурки.

 - Ох, и хорош квасок! – Фёдор вытер усы и подмигнул мне. – И невеста у тебя, Макся, хороша, фигуристая!

Я хлопнула глазами, а Максим сказал невозмутимо:

 - А ты на чужих невест не заглядывайся!

Федор усмехнулся и включил пилу.

Я так устала за день, что уснула, едва коснувшись щекой  подушки. По дороге домой я ворчала на Максима – что это за заявления, что я его невеста.
 
 - А что? – спросил он. – Лучше, если бы он к тебе приставать стал? Чмо ещё то!

Я промолчала, испытав некоторое разочарование. Максим  посмотрел на меня и вдруг взял меня за руку. Я сделала вид, что не придала этому значения. Так мы и шли – как будто нормальная гуляющая тёплым летним вечером парочка. Я ощущала себя несколько растерянной, и мысли мои летели вскачь. К счастью, оба мы настолько устали, что у меня не было сил додумывать эти странные мысли до конца. Наскоро помывшись  ещё тёплой водой, весь день простоявшей на солнце, я завалилась спать.
 

Весь следующий день я ждала подтверждения своим мыслям, и с досадой вынуждена была признать, что я ошиблась. Максим с утра уехал по своим делам, а когда вернулся – в нём не было заметно и капли той неуверенности, что терзала меня уже второй день.

 Мы вместе сходили на речку, после купания  я отправилась проведывать бабушку Таисию, потом готовила ужин, а вечером читала свои медицинские справочники, чувствуя себя абсолютно несчастной. Я так и уснула с ощущением своей полной ненужности и несчастливости.
 
В последующие две недели я понемногу свыклась с этим неприятным ощущением. Максим то уезжал, порой на пару дней, то вновь появлялся, всегда неожиданно и всегда с гостинцами, которым я радовалась, как ребенок, ждущий родителей с работы… За этой радостью так легко было скрыть облегчение, которое я испытывала каждый раз, когда он возвращался!

Шёл август, в палисаднике бабушки Таисьи расцветали мохнатые астры, клонили тяжелые головки пестрые георгины.
 
Однажды  за завтраком Максим спросил:

 - Ну что, ты подумала, что надеть?

Я недоумённо посмотрела на него.

 - Забыла? – улыбнулся он. – За тобой должок! Мы сегодня едем в город!
За всеми событиями последних дней мой позорный проигрыш и вправду вылетел у меня из памяти.

Словно не замечая моего недовольного лица, Максим сказал:

 - Я уеду ненадолго, а потом вернусь за тобой. Заедем  ко мне, я переоденусь, а потом уж на выставку.
 
 - А мне что, в джинсах ехать? – расстроилась я. – На мотоцикле выбор невелик, а шорты – это вообще как-то…

 - Если у тебя есть платье – смело надевай, - деловито распорядился Максим.

 – Я такси вызову.

 - Такси? – удивилась я. – Знаешь, сколько это будет стоить?

Он мимолетно усмехнулся и пожал плечами:

 - Не дороже денег.

И уехал, оставив меня в полной растерянности.
 
Подумав, я достала шифоновый сарафан, который со дня моего приезда невостребованно висел  в шкафу в кладовке. Надела его, покрутилась перед зеркалом.

Сарафан был изумрудно-зелёный, с нежно прописанным полупрозрачным рисунком с японскими мотивами. Он удивительно шёл к моим глазам. Итальянские босоножки с прозрачным каблучком делали меня ещё выше и тоньше. Только сейчас, глядя на себя в зеркало, я поняла, как я похудела.

Сняв сарафан, я тщательно отгладила его, а потом занялась ногами и руками. До сегодняшнего дня я ни разу не вспомнила о маникюре, и теперь мне пришлось изрядно повозиться, устраняя следы огородной жизни и недавней дровозаготовительной эпопеи. Укладывать волосы мне было нечем, и пришлось просто помыть их и постараться, чтобы они правильно высохли. К приезду Максима я была готова полностью.
 
Я немного волновалась, заслышав издалека его мотоцикл, и вышла на крыльцо, когда он уже поставил его под навес и обернулся, снимая каску. Увидев меня, он застыл, и это остановленное мгновение заставило меня гордо улыбнуться. Он смотрел на меня, как на кинозвезду, изумлённо и растерянно.

 - Какая ты, - наконец восхищённо сказал Макс, и в это мгновение я окончательно простила ему все свои давние обиды. Потому что было абсолютно ясно, что все эти детские глупости, даже вместе взятые, не стоят одного его такого взгляда… 

 - Сейчас такси придёт, - сказал Максим, не отводя от меня взгляда. – Я помоюсь быстренько.

 - Давай, - царственно улыбнулась я, и вдруг растерянно  ахнула. – Максим, я ж не приготовила ничего. Ты же совсем голодный, наверное!

 - Ладно, - деланно вздохнул он. – Вот так всегда – уж что-нибудь одно – или хозяюшка, или красавица…

Я рассмеялась и шлёпнула его полотенцем по спине. Переодевшись – всё же нам предстояло ехать никак не меньше шести-семи  часов – я положила вещи в пакет, и вновь влезла в свои любимые шорты.

Скоро подошло такси, я закрыла дом и опустила заржавелый ключ от навесного замка в свою изящную сумочку. Максим смотрел на меня с улыбкой.

 - Ты чего? – спросила я.

 - Ничего, - он открыл передо мной калитку. – Мы сохраним этот ключ, чтобы я не забывал, какая ты настоящая…

Я нахмурилась, пытаясь осмыслить эту странную фразу, но долго раздумывать было некогда. Мы сели в такси, и я оглянулась  на бабушкин дом, словно прощаясь с ним.

Водитель нам  попался лихой, и всё же дорога показалась мне слишком длинной.

Как во сне, промелькнул вдалеке знакомый обелиск, потом мы проехали через несколько сёл – вполне обжитых – с любопытными жителями, провожающими нашу машину взглядами из-под руки и заполошными курицами, разлетающимися из-под колёс.

 Снова шоссе, стелющееся под колёса, и небольшие городки, живущие какой-то своей, таинственной жизнью…

Чем ближе мы подъезжали к городу, тем больше я волновалась. Словно ко мне снова неумолимо возвращалось то, что я так старательно хотела забыть. Я несколько раз невпопад ответила на вопросы разговорчивого таксиста, а потом и вовсе замолчала.

 - Устала? – спросил Максим. – Поспи?

Я знала, что не смогу уснуть, но его плечо давало мне зыбкую пристань, иллюзию защищённости. Я закрыла глаза, и Максим обнял меня за плечи.

Выставка проходила  в «Красном Кубе» - этаком стильном зальчике совсем недалеко от центра.

Я была здесь только раз, и тогда мы с Аськой долго разглядывали странные ажурные  конструкции, в которых только извращенное воображение могло углядеть Адама и Еву. Птицы, наоборот, были  тяжеловесными – голуби напоминали разжиревших рождественских индеек. Тогда я подумала, что весь этот сюр – порядочная гадость.

На пороге нас встретил взволнованный коротышка средних лет.

 - Где ты ходишь, Макс? – спросил он. – Почему я встречаю гостей?

На мгновение мне стало неловко. Я не могла предположить, что Макс здесь работает. Почему-то я не могла представить его охранником.

 - Я уже здесь, Артур, - мирно сказал Максим и пропустил меня вперёд. – Познакомьтесь, это Наташа.

 - О! – коротко воскликнул недоросток Артур, которому вовсе не шло это имя.

 – Вы ещё лучше…

Я ошеломлённо взирала на него, уже совсем ничего  не понимая.
 
 - Потом, - прервал поток его словоизлияний Максим и повернулся ко мне. – Натусь, извини, я тебя оставлю ненадолго. Ты пока походи, посмотри?

 - Хорошо, - сказала я, минуя молчаливого охранника – ещё одного? – и прошла в зал.

И замерла, поражённая. Среди множества посетителей, фланирующих по залу, не было ни одного знакомого лица, но я и не замечала людей. Это была выставка фотографий. Я смотрела на них, широко раскрыв глаза.

Мальчишки, играющие в футбол – чумазые, азартные…и среди них худенькая девчонка – стрижка-каре, напряжённые внимательные глаза – с размаху лупит по мячу… Это были мы – Серый, Пашка, Антон и я. Сколько мне здесь – одиннадцать, двенадцать?

Я медленно двинулась дальше и улыбнулась сквозь слёзы. Отчаянная детская драка – мальчик и девочка, замерев, не отрывают взгляда от лица соперника, готовые вцепиться друг в друга и покатиться по земле. Люська и Стас… И они же, через много лет – обалденно красивые, сияющие от счастья – Люся в белоснежном свадебном платье – не сводят друг с друга влюблённых глаз…

Я вытерла слёзы, не замечая, что плачу. Наш дядя Семён – здесь он ещё не очень старый – говорит о чём-то со своим внуком – Димкой. Тот стоит, опустив голову – на лице упрямство и досада, на запылённой щеке – светлая  дорожка от высохших слёз. А дядя Семён… Я снова вытерла слёзы, ошеломлённо глядя в его лицо…

Разве можно сфотографировать любовь? Ведь он всегда был очень строг с внуком, и мы все сочувствовали Димону. Выходит, что только Макс видел, как оно всё обстоит на самом деле?

 Я пошла дальше и улыбнулась, увидев следующую фотографию – день рождения двора, шумное сборище в нашей беседке, и посреди один – Бенчик Говоров – играет на гитаре. Кто-то подпевает, кто-то слушает, а девчонки смотрят влюблённо… А я смотрю прямо в камеру. На Макса…?

Я покачала головой. Это были не просто фотографии, а какая-то машина времени. Я настолько погрузилась в прошлое, что на секунду мне показалось, что я  иду по двору  к своему подъезду, и сейчас, открыв дверь квартиры, вновь увижу живую и весёлую маму.

Я встряхнула головой, пытаясь прогнать наваждение, посмотрела на следующую фотографию – и беспомощно заморгала глазами.
 
Я на скейте – взмахнула руками, ловя равновесие, весенний ветер разметал мои короткие волосы, рядом мальчишки – смеются и, кажется, вот-вот сорвутся с места, чтобы помочь мне упасть, а дальше, на краю дорожки, женщина с коляской.

Она склонилась было к малышу, но услышала их смех и встревожено подняла голову. Её фигура размыта, но видно, что женщина смотрит на меня.
Мама… Я закрыла лицо руками и заплакала, забыв по косметику, про людей, изумлённо  и недоумевающее глядящих на меня.

 - Наташа, - Максим коснулся рукой моего локтя. – Не надо, милая.
Голос его был виноватым и нежным.

 - Хочешь уйти? – спросил он.

 - Нет, - я покачала головой.

 - Тогда…дай платок, - он вытер мои глаза. – Вот так. Я принесу тебе что-нибудь попить.

Дальше мы шли вместе. Среди родных, знакомых с детства лиц не было только одного – Максима.

 - Почему,…- горько сказала я. – Почему я любила их так мало?

 - Неправда, - тихо и серьёзно ответил Максим. – Ты просто не замечала, как их любишь…

Он подвёл меня ещё к одной фотографии – и отступил на шаг, словно дав нам побыть наедине.

 Это снова была я. Мы шли по двору – я  и мой брат. Высокая худенькая девочка держала за руку мальчика лет четырёх. Двор вокруг – как незаметный фон, хотя, приглядевшись, можно было увидеть и нашу беседку, и темнеющую арку.

 Но этим двоим  не нужен был никто – настолько они были  поглощены друг другом. Малыш поднял голову, доверчиво глядя на свою сестру, она чуть склонилась, переспрашивая – на лице девочки замерла лёгкая полуулыбка…и нежность…

Я беспомощно посмотрела на Максима.
 
 - Наташка… Ты совсем белая, - встревожился он.

 - Нет…, я в порядке, - слабо улыбнулась я и вдруг порывисто обняла его на глазах у всех. – Спасибо тебе.

Домой мы вернулись поздно. Максим предложил отвезти меня раньше, но я отказалась. Мне было бы трудно остаться одной в пустой квартире.

 Правда и здесь, среди чужих расфранченных людей, их любопытных взглядов и напускного участия мне было немногим легче. Но я не хотела портить Максиму праздник.

Это был его триумф, и было всё – и блики камер, и деловитые ребята с телевиденья, и интервью Максима – так по-мужски, по-взрослому сдержанного и  необыкновенно красивого.

 Перед самым уходом нас сфотографировали вместе, и я с тоской подумала, какой  красноглазой получусь я на этой фотографии.
 
Это была первая живая мысль. Выходя из выставочного зала, я удивлённо рассматривала её так и этак.

Там, в бабушкиной пустой деревне, такой же мёртвой, как моя душа, мне было всё равно, что есть и как выглядеть, потому что сама жизнь, казалось, навсегда ушла от меня вместе с моими родными. И лишь сегодня  я поняла, что жива.

«Ребята с нашего двора…» - взглянув на вход, прочитала я, и вскинула на Максима глаза.

Мне хотелось сказать, что я так мало знала его, что всё наше былое знакомство строилось на детской вражде, и это было глупо, но слова ещё не шли с моих губ.

Бывает такая тишина, которую ни к чему расцвечивать словами, потому что она глубже всяких слов… Душа моя всё ещё была там – она тихо стояла перед чудесными фотографиями Макса.  Поэтому я просто крепко сжала его руку, и держала её всё время, пока мы ехали в такси до его дома.