кн1ч2гл1-2

Часть 2.

Революция.

               Ходяй непорочен и делаяй правду, глаголяй истину в сердце своем.
                В конец, псалом Давиду, 14. Псалтирь.
                Неповинен рукама и чист сердцем, иже не прият всуе душу свою,
                и не клятся лестию искреннему своему.
                Псалом Давиду, единые от суббот, 23. Псалтирь.



Глава 1.

Рука и сердце – делу.

-Вы будете первыми посланцами свободы, теми, кто принесет крестьянам освобождение от векового рабства на нашей земле.
Вы должны осознать ту огромную ответственность, которая лежит на ваших плечах. Вы – ремесленники, рабочий люд, родные братья крестьян. Только вы можете до конца понять и принять друг друга.
И я обращаюсь к вам с благодарностью и низким поклоном за вашу смелость, разум и силу!
За то, что вы верите мне и моим близким товарищам, хотя мы принадлежим к разным сословиям.
За вашу веру в то, что все мы готовы отдать свои жизни за наше общее будущее, общее счастье – свободу, беречь которую завещал великий Командор!
Осталось недолго, скоро наступит рассвет, и первые отряды двинутся на восток, чтобы помочь тем нашим братьям, которые, выступив в малочисленности против произвола наместников герцога, уже стали жертвами безжалостных карателей.
Там суждено было вспыхнуть первому огню революции!
Оттуда он разгорится, чтобы охватить всю нашу Родину и очистить ее от скверны роскошествующих бездельников, мнящих себя высшим светом!
Вперед, друзья! Сама судьба благоволит нам! Ура, товарищи! – Ирен говорила проникновенно, отчаянно и громко, и ее звонкий молодой голос колоколом отдавался в ушах тысяч людей, заполнивших древнее ущелье Славы.

-Ура Ирен! Ура Делошу! Ура великому Командору!

Языки пламени факелов колыхались над головами, придавая цвет плавящейся меди лицам, оружейной стали и даже самим темным, ночным скалам, обступавшим ущелье высокими, зубчатыми стенами.
Людская масса двигалась, но не беспорядочно – в широком ущелье скоро строились отдельные отряды повстанцев, чтобы вслед за тем незамедлительно исчезнуть, как призраки, в темноте.

На уступе горы, с которой Делош и она говорили перед народом, Ирен собрала вокруг себя оставшихся офицеров и командиров.

Николай тоже был рядом, снова удивляясь на выражение лица княгини.
Революционные лидеры, как правило, имеют некую фанатичную направленность мыслей в отношении идей всеобщего народного освобождения.
Результатом этого становится вполне определенный тип лица с устремленным вперед взглядом очень волевого человека, идущего напролом, без сожаления ломающего всё, что попадается на пути, не умеющего оглядываться назад и смотреть по сторонам. Что, кстати, в истории часто оканчивалось весьма плачевно. Так думал Николай Бремович.

У Ирен было другое лицо. Идея была, но не фанатичная, не разрушающая, не напролом. В ее лице, серьезном, усталом, задумчивом, с блестевшими, словно из глубины души, глазами, жило созидание будущего.
Да, чтобы строить новое, надо очистить место от старого. Но тут важно, на чём сделать акцент. И Бремовичу подумалось, что, пожалуй, такое созидательное лицо было у Владимира Ульянова на фотографиях периода 1917 года в России.
«Что ж, у нее может получиться», - будто созерцая происходящее со стороны, а не как его непосредственный участник, с любовью и надеждой подумал Николай.

Ирен расспрашивала о количестве людей, обеспеченности пищей и водой, объясняла необходимость достаточного объема листовок, призывающих население к сотрудничеству с повстанцами.
Где-то здесь, в горах, незадолго до восстания была организована большая типография, работавшая день и ночь. Соорудить, собрать печатные машины в течение двух лет помогал не кто иной, как работавший в государевой типографии брат того самого лакея из замка герцога. Лакея, служившего передаточным звеном, - того самого лакея, разговор Ирен с которым так удивил в свое время Александра де Трильи.

«М-да, Фьюсс был прав, говоря, что Ирен может обернуть ваше же оружие против вас. Ее богатство, ее власть дают ей эту возможность. Она начала войну против герцога его же средствами», - Бремович усмехнулся про себя, вспомнив свои страхи на допросе у его светлости.

-Нашими главными преимуществами должны стать скорость и непредсказуемость, внезапность. Нам следует быть сразу везде и нигде. Поэтому нужны люди, много людей. Если будет их нехватка, немедленно докладывайте мне, будем перебрасывать с других направлений.
Листовки оставляйте, где только возможно – в деревнях, на улицах городов, в лавках и кофейнях, в поле, где получится, и в больших количествах. Всю  разъяснительную работу в народе, которую уже вели наши агенты, необходимо продолжать и усилить.
Делош де Командоро завтра выступит на юг. Командон станет его последней целью. А первый наш рубеж – Туффис. Однако я уверена, мэр де Гаттон сдаст нам город без боя.

-Откуда такая уверенность? – улыбнулся кто-то.
-Он давно сочувствующий, - пояснил вопрошавшему Грето д’Инзаро.

Ирен вскинула на старого друга насмешливые глаза.
-Он не просто сочувствующий! - с жаром воскликнула она. – Я получила от него тайное послание, подписанное лично им. Кроме того, агенты подтверждают – настроения в Туффисе таковы, что боя не будет.

-Не слишком ли смело, Ирен? А если это ловушка? – продолжал сомневаться все тот же офицер.
Де Кресси пристально посмотрела на колеблющегося. На лице княгини тоже колебались неверные отсветы пламени, но огонь, горевший в ее глазах, был ровным и постоянным.
-Скажи, Нино, - так звали офицера, - ты знаком с законами бытия, законами вероятности? С теми правилами, согласно которым на основании длительных наблюдений за повторяющимся явлением делают выводы о закономерностях его существования и развития?
-Ну, допустим. Но нельзя рисковать таким количеством людей, бросая их в бой, который может быть лишь ловушкой.

Ирен коротко, удовлетворенно кивнула. В ней не было и тени излишней самоуверенности.
-Мэр де Гаттон – близкий друг моего отца, я давно знаю его. И я знаю, что завтра к вечеру мы будем в Туффисе.


Когда, наконец, все стали расходиться по отведенным местам для ночлега, проще говоря, по естественным пещерам и ряду палаток, раскинутых вдоль стен ущелья, Николай подошел ближе к Ирен, которая, несмотря на весь свой пыл, все-таки устала объяснять, направлять и приказывать.
-Где Ольга? – словно не видя Бремовича и думая о своем, спросила она.
-Распределяет на ночлег женщин.

Де Кресси вдруг виновато качнула головой и взяла Бремовича за руку.
-Послушай, Николас, я еще раз прошу тебя. Вам обоим следует уехать. Большинство иностранцев покинут страну. В Россию наши корабли сейчас не ходят – во Владивостоке для них уже слишком холодно. Однако вам еще можно вернуться в Туз, оттуда через три дня пойдет судно в Индию. Вы могли бы добраться к своим через нее, или через Юго-Восточную Азию. Но Ольга не хочет, и я не могу ее уговорить. Ты должен увезти ее отсюда.

Бремович в изнеможении вздохнул.
-Я уже говорил с ней об этом. Ирен, это невозможно. Да, и я, и Ольга связывались по коннектику с нашим начальством в России…
-А, этот ваш прибор, по которому можно видеть человека и говорить с ним, будь он даже на другом конце света? – усмехнулась девушка.

-Нам было приказано уехать. Но мы отказались. Вместе отказались. И там нас поняли. Правильно поняли. Мы не оставим тебя, Ирен.


*    *    *


Наутро, едва рассвело, Бремович снова поспешил к палатке княгини. Ему хотелось сделать что-нибудь для нее, пусть хоть какую-нибудь мелочь, но обязательно. Без этого было ужасно одиноко.

В ущелье стоял туман. Октябрьский прохладный воздух ощупывал прозрачными пальцами зябко двигавшихся после сна людей. Они чистили оружие, сбрую, или завтракали из медных котелков простой кашей, сваренной на почти потухших кострах.

У палатки, поеживаясь, на куче поленьев сидела Ольга и что-то писала карандашом в толстой потертой тетради.

-Ирен у себя? – заспанным голосом спросил Бремович и устыдился своего растрепанного вида перед этой девушкой, уже умытой, причесанной и подтянутой.

Ольга улыбчиво покосилась в его сторону.
-Мы не спали почти всю ночь. Час назад от Ирен ушли офицеры, обсуждали весь план действий. А она и сейчас сидит, думает над картой. Ты по срочному делу? Лучше бы ей не мешать. Она очень устала, - но Бремович, упрямо наклонив голову, уже шагнул за опущенный полог палатки.

Ближе к ее середине, на деревянном, грубо сколоченном столе стоял масляный стеклянный светильник с чуть теплившимся огоньком, освещавшим часть большой, во весь стол, карты Командории. У стены палатки были аккуратно сложены несколько пестрых тюфяков, которые должны были служить Ирен и Ольге постелью, но, как видно, пока к ним даже не прикасались.

Сама княгиня сидела у края стола. Рука ее с карандашом лежала на карте, а все тело и голова были откинуты назад. Алый атлас костюма наездницы, будто подремывая, укрывал под собой притупившиеся чувства, которые вчера так будоражили душу.
Прислонившись головой к остову, крепившему палатку, Ирен спала, и, видно, уснула всего несколько минут назад. Казалось даже, что она лишь замечталась с закрытыми глазами, мгновеньями улыбаясь, мгновеньями борясь с темной тенью, пробегавшей по векам, шепча беззвучно один и тот же тоскливый и мучительный вопрос: «Почему?».

Николай нагнулся над ней, приближаясь к прекрасному любимому лицу. Еще секунда – и он коснется его губами.

-Николас? – огромные глаза, воспаленные от бессонницы, изумленно открылись, и Бремович резко отпрянул, покраснев.
-Я думал, ты не спишь, - хрипло пробормотал он.

Де Кресси понимающе усмехнулась.
-Я тоже думала, что не усну, а вот, как видишь… Послушай, ты-то мне и нужен, - вдруг озабоченно сказала она, выпрямляясь на стуле, разводя затекшие плечи. – Тут недалеко, в горах. У тебя есть часа два?

-Для тебя – конечно! Я даже обойдусь без завтрака.
-Нет уж, поешь, как положено. Раз такое время, что рядом враг, лучше быть во всеоружии, готовым ко всему, в том числе – сытым…


Крутые скалы, кое-где покрытые лесом, ответили гулким эхом на стук подкованных конских копыт. Де Кресси и Бремович заехали в такие катакомбы, что, ему подумалось, сам черт никогда бы не нашел их здесь.

-Так не годится, Николас, - тихо сказала Ирен. – От нас много шума, придется коней пока спрятать. А ты запоминай дорогу, это очень важно.
-Ты шутишь, я не смогу ни забраться сюда, ни выбраться самостоятельно из такого лабиринта!
-Надо стараться, Николас, это очень важно, - настойчиво повторила девушка.

Они спешились, отвели животных к склону, поросшему высоким кустарником. Ирен не стала привязывать Орлика, и Бремович удивился.
-Он без меня никуда не уйдет, - пояснила Ирен. – А твой конь не уйдет от Орлика. Пусть они останутся свободными, нам это может пригодиться, если…, - она запнулась и прислушалась.
-Если что? – не понял Николай, но Ирен не ответила, а внимательно смотрела на Орлика, который тихо, тревожно заржал и стукнул несколько раз копытом.

-За нами следят, Николас, чужие. Жди здесь, я сейчас, - не глядя на растерянного молодого человека, приказала княгиня. 
Вынув из-за пояса пистолет, она неслышными шагами мягких сапог из тонкой кожи скрылась за поворотом узкой тропы, по которой они приехали сюда.

Прошло минуты три, в течение которых Бремович мучительно боролся с желанием последовать за своей спутницей.
Но тут невдалеке раздались два хлопка, похожих на короткие скрипы рвущейся бумаги, которые многократно повторило эхо. Николай вздрогнул и замер, пытаясь поверить в то, что произошло.

Он все еще стоял, не в силах выйти из ступора, когда появилась напряженная, настороженная Ирен, жестом пригласившая его следовать за собой.

Оставив коней, они прошли узкой витой тропкой дальше, между скал, поднимаясь все выше, поворачивая то вправо, то влево по каменным коридорам, стены которых были так высоки, что почти закрывали небо.

Наконец, перед ними открылся вход в низкий грот, Ирен нырнула туда, но Николай остановился и нарушил долгое молчание, тихо спросив:
-Ты убила их? Вот, просто так, взяла и – убила?

Де Кресси вернулась из грота к нему. С побледневшим лицом, похожим на то, с которым она хлестала плетью незадачливого любвеобильного капитана, обратилась к Бремовичу, и тому на несколько секунд стало страшно ее такой.

-Никто из посторонних не должен знать, где находится место, куда мы сейчас идем. Это древний закон. Закон смерти. Там находятся несметные сокровища, которые необходимы для того, чтобы победить герцога. На них можно купить оружие, армию, флот.
Эти сокровища нажиты нечестным путем. Я являюсь их единственной наследницей и сделаю все, чтобы они послужили только доброму делу и не достались тем, кто может воспользоваться ими в корыстных целях. Об этом месте знают всего несколько человек, помимо меня и отца, Ольга, Грето, Делош, а теперь и ты, Николас.
Я сделала это на случай, если со мной или отцом случится что-то плохое.
Вы, те, кто знает, должны довести это дело до логического конца.
Мы должны победить, Николас, иначе нам не будет прощения от потомков тех людей, которые доверились нам.

Бремович молчал на эти страстные слова, и в голове его шумел заблудившийся ветер.

-Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, - продолжала де Кресси, не глядя в его сторону, прислонившись к холодному, темному камню, который, как притаившийся воришка, украдкой, будто тоже слушал ее странную речь.
-
Да, это, действительно, страшно, Николас. Страшно убить человека, видя, как ты, сам, это делаешь. Особенно, когда убиваешь в упор. Но человек привыкает ко всему. Даже к смерти и убийству. Я стала убийцей в том возрасте, который называют невинным. Мне было шесть лет, и отец учил меня стрелять в нашем парке. На дереве висела мишень, а позади были густые заросли. Я еще плохо целилась и часто не попадала по мишени. Однажды, промахнувшись, я услышала короткий человеческий вскрик. За зарослями случайно проходил один из наших крестьян, в него и попала выпущенная мной пуля. В тот же день он скончался. У него осталась большая семья. Меня никто не винил, его жена и старшие дети жалели меня, потому что я очень испугалась и плакала несколько дней.
Отец потом содержал эту семью, сыновья того крестьянина закончили хорошую школу в Тузе, стали уважаемыми людьми. Но уже ничто и никогда не могло вернуть им живого отца, которого они любили…
Это стало для меня уроком на всю жизнь. С той поры я ни разу не промахивалась, если сама не хотела этого, ни по мишени, ни по…, - она нервно передернула плечами. – Идем, Николас, и, прошу, запоминай.

В гроте она положила ладонь на одну из стен, под торчавшим округлым камнем, и стена медленно отползла в противоположную сторону.

Войдя в черный проем, Ирен зажгла факел, висевший здесь же, у входа, снова тронула стену, которая тут же вернулась на прежнее место.

-Теперь мы в безопасности, но путь еще долгий.
Факел освещал им дорогу по лабиринту пещеры.
-Здесь тот, кто знает, никогда не ошибется, - говорила Ирен. – Сколько бы ни было разветвлений, нужно в каждом нечетном повороте сворачивать налево, а в каждом четном – направо. Запомни, как на марше, левой-правой.

Через несколько минут блужданий они снова уперлись в стену, и снова княгиня отодвинула ее одним прикосновением к определенному месту на стене.

Дальше в пять коридоров, в пять разных сторон тянулись новые тоннели.
-Второй слева, - автоматически проговорила девушка.

Он привел их в обширную пещеру, свет от факела не доставал до всех ее стен.
Но и того, что увидел Бремович, было достаточно, чтобы у него вырвался вздох изумления.

Весь свободный от камней пол пещеры был почти сплошь уставлен ящиками, мешками, сундуками. Ирен прошла вдоль стен, в проходах между этими вещами, и, по мере того, как зажигались там от ее факела все новые огни, перед Николаем открывалось все большее и большее пространство.
Он слышал легкие капли воды откуда-то сверху, с удивлением рассматривал сталактиты и сталагмиты, причудливой формы и похожие на янтарные пальцы, растущие будто из-под земли, на отметины в стенах и на потолке пещеры, напоминавшие следы невиданных доселе животных, на огромную, неоднородную глыбу камня, спадавшую, словно водный поток, из углубления высоко, под самым потолком пещеры, до ее пола, переливаясь всеми цветами радуги.

Де Кресси открыла несколько сундуков, и Бремович непроизвольно прищурился, чтобы не ослепнуть от сияния лежавших в них алмазов, других драгоценных камней, названий которых он даже не знал, золотых и серебряных украшений и монет.

Вдруг сквозь ресницы он заметил, что по лицу Ирен катятся крупные слезы, и – не поверил.
-Что с тобой? Ирен де Кресси не должна плакать. Говорят, у нее железное сердце, - он мягко взял ее за плечи и развернул к себе.

Девушка всхлипнула, пытаясь закрыться руками.
-Я боюсь, Николас, что не смогу. Я убийца, во мне столько пороков, мерзости, уродства, а я замахнулась на такое… Как я могу дать людям свободу и счастье?!

Бремовичу стало жаль ее, но он скрепился:
-Если у тебя живое сердце, ты сама должна это понять.

-Сердце? – она усмехнулась сквозь слезы. – Что это такое? Всего лишь орган, который перекачивает кровь, чтобы обеспечить жизнь.
-Это то место, где живет душа человека. Если у него отнять сердце, человек умрет, - с грустью заметил Бремович.

-А если у человека отнять разум, он перестанет быть человеком… Николас, если бы ты знал, как мое сердце хочет мира и тишины, такой, как здесь, в этой пещере! И разум, моя воля тоже хочет этого. Но сама я не могу ни идти вперед, ни повернуть назад. И только ненависть, ненависть к тем, кто не желает считаться с другими, к тем, кто унижает и убивает слабых, бедных, ведет меня… Даже если я не имею права, Николас, все равно я знаю и понимаю, что это – моя судьба, мой путь.
И я пройду его до конца, - слезы на ее щеках, подернутых смешным, едва заметным, детским пушком, стали похожи на утреннюю росу, любовно освещаемую светом факелов, как первыми лучами солнца.
-Эта мразь, Ромео де Пункра, вместе со всем отрядом ушел от наших ребят, опоздавших на сутки. Всего одни сутки! Он сжег две деревни, замучил несколько сотен человек, повесил десятки... Ты когда-нибудь видел трупы на виселице, как их тихо покачивает ветер, разнося запах выделений? – еле слышно спросила она, не поднимая глаз.

Бремович судорожно покачал головой.
-Детей, с раздутыми от голода животами, бледных даже под нашим благодатным солнцем? Избитых в кровь крестьянок, до смерти изнасилованных солдатами? И все это только потому, что они – низкого сословия и дерзнули поднять головы на своих вековых обидчиков.
Нет, Николас, такое не прощается и не забывается. И потому я буду говорить, как древние: око за око, зуб за зуб, кровь за кровь, смерть за смерть, - и снова глаза ее полыхнули таким страшным огнем, что Николая передернуло, и он вскрикнул:
-Зло порождает только зло! Все новое зло!

-Не кричи, - угрожающе предупредила она. – Здесь случаются обвалы. Тогда никто не спасет нас.
-Пойми, Ирен, ведь мы с тобой уже говорили об этом, - с болью взмолился Бремович.

-Ничего нельзя изменить, Николас. Все будет так, как нам уготовано. Наступает сезон дождей. В горах он почти незаметен, а на равнинах размывает дороги, мешая проехать. Нам это на руку – тяжелая армия герцога, его многочисленные отряды не пройдут туда, где будем мы, малые, но стремительные. Они не успеют за нами так же, как до этого мы не успели настичь мерзавца-Мио.

От нее словно исходили упругие, пульсирующие волны воздуха или даже самого пространства, напоминавшие неумолимый, неотвратимый морской прилив. Они и отталкивали – и притягивали, втягивали в себя, как объятия сильного человека. И от этой неопределенности больно щемило сердце, заставляя Николая метаться посреди этих волн внутри самого себя.
В уме Бремовича вертелись прочитанные когда-то статьи о биополе и других подобных вещах, и он, словно прикованный этими волнами, все не отпускал ее плечи, обтянутые скользким атласом костюма.

-Почему, почему к тебе так влечет, хотя ты…? - он зашатался, как пьяный, всматриваясь в нее, глядевшую прямо и горячо. – То, что ты делаешь, - ужасно. Тебя нужно ненавидеть, а я не могу не любить тебя, Ирен!

-Какие нехорошие у тебя сейчас глаза, Николас, бесформенные, ослепленные одним желанием. Но думаю, со временем ты сам найдешь ответ на свой вопрос, - княгиня довольно бесцеремонно оттолкнула молодого человека от себя и направилась к выходу. - Огонь тоже погаснет сам, - сказала она, и Бремович не сразу понял, что это не о нем, а о факелах, которые не нужно было тушить перед выходом из пещеры.


Глава 2.

Услуга.


Из-за опущенных на окна штор в комнату лишь изредка проникал слабый и короткий, как жизнь мотылька, луч света. Если бы кто-то раздвинул тяжелую материю, вряд ли луч стал бы более живучим, потому что солнце, будто обидевшись на людей, само скрылось за небесными шторами туч и плакало мелкими слезами сезона дождей.

Александр сидел за столом кабинета, накинув старый домашний сюртук на тонкую сорочку – было прохладно, и бездумно чертил столовым ножом по задней стороне расколотого зеркала, которое он сегодня утром случайно уронил.
Он не верил, что разбитое зеркало – к несчастью, он вообще не верил в подобные приметы, этому научил его старик Данте. Но все же отчего-то было неприятно.

Взгляд графа безо всякого интереса блуждал по небольшой комнате, то и дело останавливаясь на каком-нибудь предмете малочисленной мебели: стеклянном книжном шкафу; кожаном «деловом» диванчике на низких ножках, где помещались только двое – обычно это были сам Александр и де Корне, поговорить о насущных делах.

Потом скользил по двум стульям со скучной обивкой; по красноватому ковру на стене с висевшим охотничьим ружьем и парой револьверов. И снова возвращался к столу, неприметному черному ящичку сейфа, где хранилась дорогая для де Трильи переписка его родителей, и к заботливо разложенному на подносе обеду, принесенному самим Яколе – еще дымившееся теплом нежное мясное филе, запеченное в яблоках, сухофруктах и картофеле, какой-то новый салат – Яколе всегда изобретал что-то неожиданное и, порой, парадоксальное, но неизменно вкусное, - овощное желе с острым растительным соусом, бокал красного вина.
Есть не хотелось.

Де Трильи бросил взгляд на давно нетопленный камин с железной решеткой, выложенный тонкой, сероватой, чуть блестевшей плиткой. В нем было пусто и темно, словно в приготовленной для скорых похорон могиле.

За обитой кожей дверью послышался неровный шум шагов, в кабинет осторожно вошел слуга.
-Господин граф, к вам посетитель…
-Я просил никого не пускать! Я не хочу никого видеть! – едва сдерживая раздражение, воскликнул де Трильи, вскакивая со стула, но за силуэтом слуги уже показался незваный гость.

В комнату шагнул небольшой человек, насквозь пахнущий вкусными духами, в черном фраке и белой крахмальной сорочке, с безупречно выбритым холеным лицом, с заметной сединой в поредевшей шевелюре.
Живые, бегающие глазки его смотрели на все свысока, и в тонких, надломленных губах застыла едва скрытая злая усмешка.

-Как насчет посланцев государя, Александр? – приятным сочным тенорком пропел вновь вошедший.
-Не имею чести знать вас, а потому…, - начал было де Трильи, тяжелым взглядом провожая ретировавшегося слугу.

-Вы должны меня помнить, потому что сами нисколько не изменились – такой же, как и был, прямодушный красавец. Только возмужал немного, и… небритость вам не к лицу, - ласково перебил посетитель, без спроса удобно устраиваясь на «деловом» диванчике. – Да и наши с вами предыдущие встречи были несколько омрачены некоторыми неприятными обстоятельствами…

-Я помню, - скрепившись, ответил Александр. – Вы – граф Эрнесто д’Орге, заместитель начальника и преподаватель юриспруденции в пажеском корпусе.

-Верно, - хитро прищурился тот. – До сих пор ума не приложу, де Трильи, почему вы тогда не рассказали о проделке Ромео де Пункра. Ведь это он придумал принести в класс петуха и натравить на учителя географии, не так ли? А высекли вас.

-Я тоже участвовал, - скрестив на груди руки, угрюмо сказал граф и тяжело прислонился к массивной буковой столешнице. – Учитель врал про границы Командории. Это было мерзко и несправедливо.

-Но ведь виноват был Ромео?
Де Трильи блеснул на старого наставника темными глазами.
-Если вы знали об этом, почему сами не наказали виновного? А вместо того выпороли меня.
-Было интересно, скажете вы правду или нет. Вы промолчали, - усмехнулся д’Орге. – Дружба дороже всего на свете?
-Не всегда, - очень тихо ответил Александр.
-А верность клятве? – вкрадчиво спросил бывший учитель.

Де Трильи вздрогнул и напряженно посмотрел на него.
-Я нужен его светлости?
-Нам нужны ваши тело, душа и шпага, - насмешливо промурлыкал гость, беззастенчиво разглядывая молодого человека с головы до ног, будто породистого жеребца перед покупкой на рынке.
-Что? Что вы мне предлагаете? – в гневе вырвалось у Александра под этим невыносимо гадким, оскорбляющим его взглядом.

Д’Орге презрительно фыркнул и, наконец, заговорил серьезно.
-Государь ищет верных сторонников. Вы должны понимать, де Трильи, наступило тяжкое время. Кто не с нами, тот против нас. После сдачи Туффиса, предательства мэра де Гаттона, его светлости стало очень горько. Туз практически отрезан от нас повстанцами.
Как вы думаете, может ли теперь государь верить кому бы то ни было? Как узнать, благонадежен ли тот или иной человек?
Это очень сложно, де Трильи, - он устало наклонил седую голову. – Вот и вы снова «отличились». И я снова удивлен, как и его светлость. Вы отпустили своих людей, всех, кто хотел, к повстанцам, и даже не попытались задержать государственного преступника д’Инзаро, который оказался в вашем доме.
Как это понимать? – вновь переходя на свой приторный ласковый голосок, обратился д’Орге к молодому человеку.

-Я никого не отпускал, а лишь никому не препятствовал, потому что это было бессмысленно, - хладнокровно сказал граф. – Но если его светлость считает, что я виновен, я готов понести любое наказание.

-Да? – усмехнулся посланник. – А кто же будет воевать с мятежниками? Если все будут наказаны?
-Воевать с собственным народом я не могу и не буду, - раздельно произнес де Трильи, против воли ощущая, как во рту становится все суше, сушь ползет ниже, распространяясь по глотке, вбуравливаясь внутрь, в грудь и живот. Александру показалось, что он весь превратился в сухой песок, и стоит чуть пошевелиться, как тело само рассыплется и разлетится под осенним ветром.

Д’Орге задумчиво потер круглый подбородок и поинтересовался:
-Вот как? Этим вы признаетесь в измене государевой клятве?
-Этим я признаюсь, что существуют принципы, которые выше обязанностей солдата, и которые не отменяет и не заменяет никакая клятва. Их усваивают с раннего детства, с молоком матери, с первым словом отца. И я не могу изменить им.

Д’Орге с веселым интересом изучал его, заметно даже в полумраке комнаты побледневшее, лицо.
-А если его светлость непосредственно прикажет вам стрелять в этих людей?

Александр перевел дыхание, замолчав на несколько мгновений.
-Я буду стрелять, только если кто-то станет угрожать самой жизни его светлости.
-А если будут угрожать его чести как государя? – словно разыгрывая бывшего ученика, продолжал усмехаться посетитель и, видя, как от напряжения задрожали губы де Трильи, вдруг заразительно рассмеялся. – Довольно, мой милый Александр! Больше не буду вас мучить такими страшными вопросами.
Его светлость всего лишь просит вас об услуге. Вам необходимо вызвать человека, которого вам укажут, на дуэль и обставить все таким образом, чтобы он вас легко ранил. Вы умеете это делать, я знаю.
Ваш отец в молодости был отличным дуэлянтом. И вам все наши учителя пророчили то же будущее…

-Господин д’Орге! Я не дерусь на дуэлях, это тоже один из принципов, о которых я говорил. И его светлости об этом известно.
-Черт возьми! – наконец, не выдержал и д’Орге, в раздражении поднимаясь с дивана. – Вы ломаетесь, как девица! Хоть на что-то вы способны?

-Прошу доставить меня к его светлости. Думаю, там он и решит, что мне надлежит делать. Я готов служить ему, как того требует клятва.
Но я не наемник, не кондотьер, и буду служить государю так, как позволяет мне честь, которая принадлежит только мне.
Хотя вы правы в том, что моя душа, тело и мой клинок принадлежат его светлости герцогу де Фьюссу, - с мрачной торжественностью закончил Александр.

Усмешка д’Орге из злой стала удивленной.
-С вами не соскучишься, - покачал он головой, направляясь к двери. – Неужели никогда не дрались даже из-за женщины?
-Я далек от легкомысленных поступков.
-Такой красавец?
-В последнее время меня этим слишком часто попрекают! – резко бросил ему Александр.
-Не дерзите, граф! – огрызнулся гость. – Приведите себя в порядок и следуйте за мной.


*    *    *


Когда они подъезжали к замку герцога, дождь закончился, и далеко на западе, над самым горизонтом протянулась широкая сине-алая полоса.
Небо переливалось алмазами. В вышине, среди разошедшихся к вечеру туч, оно было голубым, а, переходя к востоку, темнело и темнело. Там ярко разгорались первые смелые точки звезд.

И вот уже вышла из-за почти черного горизонта желтая, неполная, болезненная луна, пошла, осторожно переступая, словно ходулями, на небесный свод, а вместе с ней надвигалась тяжелая, бесприютная темнота, прошитая холодными звездными кружевами.

В замке было светло и кишело людьми, но в душе де Трильи расползалась такая же одинокая и зябкая темь, которая окутывала все вокруг.

Зал дворянских собраний казался огромным из-за рельефных картин на стенах, изображавших море и широкие холмистые равнины Командории. В нем не было углов – одни плавные линии и переходы.
Нежные краски на стенах должны были вызывать умиротворение, спокойствие, но строго глядевшие сверху лики святых и апостолов будто предупреждали о том, что все это – обман, все – бренно, преходяще и не стоит даже короткого созерцания.

Однако герцог верил в Бога лишь настолько и когда это было удобно ему использовать, поэтому картины на стенах и потолке, пусть и с использованием святых, не выражали библейских историй, а представляли собой мешанину изображений совершенно разного характера.
Просто его светлость любил красивые вещи, мебель, красивых людей и украшал ими всё возможное пространство вокруг себя. И вся эта красота, жившая какой-то своей, отдельной жизнью посреди праздной и развратной жизни высшего света, государева двора, была призвана скрашивать невысказанную тоску его светлости по чему-то, пожалуй, даже ему самому неведомому и неизъяснимому.

Может быть, именно поэтому более правдоподобно, в отличие от настенного пейзажа, смотрелись на потолке маленькие, пухлые, нагие мальчики, ангелы и херувимы, стайкой летевшие за озорником Амуром, который натянул тетиву золотого лука и целил меткой стрелой в сердце девушки в крестьянском платье, окруженной толпой подруг. На ее лице блуждала грустная покорная улыбка согласия с собственной судьбой. Но все же правая босая ножка девушки, едва видимая из-под платья, ступала на колонну, которая, как и пять остальных, поддерживала круглый свод зала.
Новая жертва бога любви будто хотела соскользнуть по этой колонне вниз, поближе к земле, чтобы укрыться от острых стрел.
Однако прямо ей в лицо с другой стороны потолка с гневом смотрела кокетливая Венера, готовая использовать всю свою силу, чтобы заставить девушку окончательно покориться судьбе – той, что была предопределена стрелой Амура. И потому крестьянка стояла в полной нерешительности – остаться или сойти, послушная одной лишь кисти художника.

Оставленный д’Орге, Александр ходил посреди этой красоты в одиночестве, если не считать лакеев, выставленных у каждой из четырех дверей зала. Каблуки его сапог задумчиво выстукивали по паркету, начищенному до такой степени, что он казался зеркальным.

Живо написанная на потолке крестьянка привлекла внимание де Трильи, и он с ужасом узнал в ней Ирен. Не в силах отвести взгляд, он смотрел на нее, запрокинув голову, пока не затекла шея. В этот момент к нему подошел мэр Якоря де Самюэль.
-Не правда ли, какая красавица! – с удовольствием присоединяясь к созерцанию, почти пропел он.

Де Трильи не любил его. Не только за тщедушность, прилипчивость и нафуфыренность, крючковатый нос и угловатую лысую голову, но и за то, что внутри он весь тоже был такой – угловатый, колкий и липкий, всюду сующийся, везде успевающий.
-Вы правы, она очень красива, - кивнул Александр и с открытой неприязнью посмотрел на мэра.
-А не заметили ли вы, граф, некоего сходства ее с княгиней? – старику, видимо, ужасно хотелось посплетничать.
-С какой княгиней?

Маленькая, узкая мордочка мэра удивленно вытянулась, став похожей на кусок дрянной резины.
-Да что вы! У нас ведь только одна – Ирен де Кресси, – и, переходя на задушевный шепот, добавил. – Впрочем, ее имя теперь лучше не произносить без особой на то нужды. Эту картину писали по приказу самого его светлости герцога де Фьюсса с ее матушки, покойной княгини де Кресси.

-Благодарю за информацию, - нарочито-учтиво поклонился де Трильи и, собираясь поскорее отвязаться от надоедливого, нудного де Самюэля, повернулся к двери, из которой в зал входил генерал де Корне. – Позвольте мне переговорить наедине с генералом.

Они молча, сдержанно поздоровались за руку, и генерал так же молча увлек Александра из зала в смежный, поменьше, где можно было, устроившись за колонной, поговорить подальше от посторонних глаз и ушей, которые уже начали стекаться отовсюду в ожидании начала собрания.

-Что случилось, Сандро? На тебе лица нет! – с отцовской сердобольностью тихо охнул генерал, схватив его за плечи. – Почему ты здесь?
-Меня вызвал государь. Д’Орге - помните его? – приехал ко мне сегодня, чтобы передать приказ его светлости, вернее, просьбу об услуге, - де Трильи скривился в усмешке.
-Что?
-Дуэль с каким-то человеком. Я отказался…

Генерал застонал и отвернулся.
-Что ты наделал, Сандро! Тебя же проверяли на верность. Они сейчас с каждым это делают. Чудо, что ты еще свободен, - в горле у него заклокотали раздражение и страх за де Трильи.

-Мне все равно, - прикрывая потухшие глаза, ответил молодой человек. – Я очень устал, дядя Иоганн. Устал выбирать, запутался, кто прав, кто виноват – те или эти. И я не знаю, что мне делать, куда идти дальше, ради чего жить… Пусть все будет так, как будет.

-Что ты такое говоришь! – почти беззвучным шепотом крикнул де Корне, утирая платком холодный пот со лба. – Не смей так думать! Ты не в себе. Сейчас мы все должны быть вместе, должны бороться за будущее, чтобы оно у нас было.

-Простите, дядя Иоганн, - Александр покачал головой, - но я не знаю, какое это будущее, и не уверен, стоит ли за него бороться, - он направился назад к залу собрания, где слуги уже расставили несколько рядов мягких бархатных стульев, на которых рассаживались приехавшие именитые дворяне.

Войдя, де Трильи тут же поймал на себе столь знакомые и надоевшие ему сладко-томительные взгляды дам, и поскорее примкнул к наиболее надежной кучке мужчин, говоривших о политике. Только здесь он мог не опасаться, что кто-нибудь из женщин окажется среди таких собеседников.

Герцог, странно спокойный, вошел вместе с бледным от напряжения де Корне, поднялся на тронное возвышение и открыл собрание.
Генерал тихонько пролез между приглашенными к Александру, сел рядом, крепко взял его за руку, не говоря больше ни слова.