кн1ч2гл3-4

Глава 3.

Благородство.


-Дамы и господа! Вам известно, по какому поводу мы здесь собрались, - произнес Фьюсс, и только тут де Трильи понял, что, на самом деле, его светлость вовсе не спокоен, а очень расстроен, если не сломлен, и на несколько мгновений ему даже стало жаль государя.

Но, вслушиваясь в слова герцога, понемногу Александр начал ощущать, как внутри него самого переворачивается некий механизм, как рабочая паровая машина, от которой вскипает горячая человеческая жидкость – кровь, требуя выхода из узкого, малого для нее вместилища – тела.

-Бунт растет, разрастается со скоростью сорняков на плохо ухоженном поле. Я с прискорбием сообщаю вам, что центральные части Командории – в руках наших бывших холопов! – в горле Фьюсса возник спазм, и чтобы освободиться от него, он с болью на несколько секунд отвернулся. – Туффис, как вам уже известно, подло сдан мятежникам.
Это наша самая большая потеря за этот месяц. Это страшно, господа, потому что Туффис – крупнейший промышленный, оружейный центр…

-Позор!
-Де Гаттон достоин смерти!
-Смерть предателям и черни! – раздалось сразу с нескольких мест из зала.
Фьюсс поднял руку, успокаивая присутствующих, и продолжал:
-Из занятых деревень, сел восставшим везут продукты: хлеб, масло, мясо, фрукты.
Туффис кует свое оружие для них! Они окрепли, они сильны! Они неумолимо жестоки к нашим солдатам, и сами до безумства готовы жертвовать собой за свою революцию.
А мы достоверно даже не знаем, сколько их. И наши доблестные генералы и солдаты не могут что-либо противопоставить этой силе, кроме своего мужества, – на глаза герцога просились слезы. – Вы спросите, почему?
Я скажу вам. Они, эти мятежники, эти холопы и чернь, которые достойны лишь чистить нашу обувь, богаче нас с вами, вместе взятых.

-Ты не болен, мой мальчик? – обеспокоившись выражением его лица и частым дыханием, спросил де Корне, наклоняясь к уху Александра, и еще крепче сжал кисть молодого человека, пылавшую, как раскаленный металл.

Де Трильи, не сводя глаз с говорившего герцога, отрицательно качнул головой.

-Только князья де Кресси знают тайну несметных сокровищ, укрытых в горах, на которые существует и живет этот бунт. Проникнуть к тайнику очень тяжело, если не сказать – невозможно. Наши предыдущие попытки выследить тех, кто знает туда дорогу, неизменно оканчивались неудачей. Оттуда еще никто не возвращался.

-Заманите де Кресси в ловушку! Заставьте открыть тайну, и бунт задохнется! – крикнул с места де Самюэль, и его тонкий голос в тот момент показался де Трильи не писклявым, а, напротив, неприятно звучным и сильным.

-Предложите план для осуществления этой идеи, господин мэр, - насмешливо произнес Фьюсс. – Думаете, это так легко? Наши люди уже пытались попасть в замок де Кресси, чтобы захватить старого князя, но потерпели провал. Этот замок создан для войны, он неприступен и хорошо обороняется.
Не забывайте, что офицеры и солдаты частью тоже переходят на сторону бунтовщиков.
Предательство, господа, именно оно может окончательно погубить нас.

С нашей стороны уже погибло более двухсот человек. С их стороны, по нашим подсчетам, несколько меньше.
Мы должны что-то предпринять, чтобы остановить это безумие, – герцог помутневшим взглядом окинул сидевших перед ним три сотни человек, словно ища поддержки, согласия, помощи, совета.

-Я прошу, если у кого-то из вас есть какие-либо мысли, соображения на этот счет, сейчас все может быть важным, любое, даже невзначай брошенное слово.
Прошу вас, господа, подумайте! Это говорю вам не только я, здесь присутствует также посол его высокопревосходительства Первого министра Верховного Парламента Командона, господин Витторио де Челли, который прибыл к нам, преодолев тяготы и опасности длинного пути под самым носом у мятежников.
Делош де Командоро, этот мерзкий отступник, – движется к южной столице. И я благодарю господина де Челли за храбрость и мужество, позволившие ему посетить нас, и уверен, что вы испытываете те же чувства.

В зале раздались аплодисменты – присутствующие приветствовали посла – маленького, трясущегося седого старичка с добрыми глазами и мягкими чертами лица. Он привстал с места в первом ряду и, с трудом от своих многих лет, поклонился.

Де Трильи едва сдерживал лихорадочную дрожь, которая просилась из глубины организма.

-Итак, господа, - продолжал Фьюсс. - По окончании собрания, как всегда, будет дан ужин и вечерний бал. А пока мы ждем ваших предложений, в любое время я готов принять и выслушать каждого из вас. Если сейчас кто-либо хочет высказаться по затронутым вопросам, мы все со вниманием предоставим ему эту возможность.
Граф де Трильи? – Фьюсс с выжиданием взглянул на поднявшегося Александра.
Генерал пытался его удержать, но де Трильи раздраженно отдернул руку и шагнул вперед.

На него словно вылили ушат горячих помоев, так он ощущал себя под сверлящими взглядами тех, кто окружал его со всех сторон.

-Сандро, остановись! – сдавленно, сквозь зубы пробормотал де Корне ему вслед, но было уже поздно.

Граф подошел к трону, поклонился герцогу и повернулся к залу.
Какую душевную муку предстояло ему выдержать, стоя перед этими людьми, следившими за ним, словно голодные волки и волчицы, в ожидании чего-нибудь вкусненького, необычайно скандального, невероятного, и поскорее!

От осознания этого к горлу де Трильи подступила отвратительная тошнота, он испугался, что не сможет говорить, и поэтому начал медленно, распаляясь постепенно, как раздуваемый неровными порывами ветра костер.

-Что, господа? Вам, в самом деле, интересно, что же я такое собрался сказать? Ну, что вы смотрите на меня, будто хотите живьем сожрать во всей амуниции, не дожидаясь обещанного ужина? - он нервно одернул морской мундир и, зло усмехаясь, продолжал. – Хотя, пожалуй, дамы предпочли бы меня раздеть, а то без этого им не так вкусно!

По залу прокатился изумленный и оскорбленный рокот.
-Что он себе позволяет?

-Вы что, спятили, де Трильи? – услышал он за спиной голос герцога и, повернувшись вполоборота, ответил:
-Пожалуй, да. Да! – с ожесточением крикнул в зал Александр. – Ведь именно сумасшедшими у вас считают тех, кто говорит правду вслух, не следуя выдуманным вами правилам этикета! Пусть сумасшедшего, но я заставлю вас выслушать меня!
О чем вы здесь говорили? О холопах, недостойных вашего мизинца? Но признайтесь себе, признайтесь, что вы боитесь их, их силы и оружия! Расплаты за ту несправедливость, в которой принуждали их жить столько лет!
Погрязшие в роскоши и разврате, которому вы учите и их, вы забываете или не хотите знать, что именно они, эти холопы кормят и одевают вас! До сих пор кормят, хотя часть из них уже сбросила путы, наложенные вами.
Что вы собираетесь вкушать вон там, в соседнем зале? – он отрывисто указал рукой на открытые двери, через которые были видны накрытые яствами столы.

-Хлеб, который вырастили и выпекли они! Мясо животных, выкормленных ими! Рыбу, пойманную ими! И за все это – что они получали? Кабалу, голод, побои, надругательства над человеческой честью – над образом Божьим в нем!
Вы же над Богом ругаетесь!
Вы, образованные люди, христиане, считаете это в порядке вещей!
Вам не стыдно знать и отворачиваться от очевидного, уже пройденного другими народами!
Все мы – люди, все рождены от людей, а потому равны! И, кроме вашего провидения, нет ничьей вины в том, что на этой земле одним от рождения даны безграничные возможности, а другим – лишь нищета и отчаяние!

-Это неслыханно! Вон! Вызовите охрану! Арестуйте его! – вопили с передних рядов особо почтенные и пожилые дворяне, тряся головами и руками.

-О-о, сколько страсти! Боже, как он прекрасен! – чуть поодаль дамы стонали и хохотали от удовольствия.

До Александра, наконец, начало доходить, что его, скорее всего, никто по-настоящему не слышит и не понимает, кроме смертельно бледного генерала де Корне, неотрывно, с болью глядевшего из конца зала и быстро пробиравшегося к тронному возвышению.

-Ваша светлость! Господа, успокойтесь! Граф болен! У него жар! Он бредит! – кричал в зал де Корне, хватая Александра за руки, пытаясь оттеснить к дверям, чтобы вывести его отсюда, подальше от возмущенной толпы.
Генералу несмело пытались помочь два солдата охраны.

-Неправда! Оставьте! Я сам уйду! – перекрывая нарастающий шум, крикнул де Трильи, заметив краем глаза жест де Нейлока в первом ряду.
Реджинальд переглянулся с герцогом и показал рукой поперек шеи, но его светлость, видимо, дал отрицательный ответ, поскольку лицо де Нейлока изумленно передернулось.

-Я уйду! – Александр, наконец, с силой оттолкнул от себя наседавших на него генерала и солдат.
Де Корне болезненно вскрикнул и отшатнулся.

-Но считайте, что я говорил с вами от имени тех самых холопов, достоинство которых вы топтали! Я имею на это право, потому что всю жизнь старался сгладить их горести, насколько мне позволяло ваше мерзкое общество «просвещенных людей»!
Неужели вы, просвещенные, не видите – они поднялись из-за вас! – ему пришлось сбрасывать с себя охрану еще и еще. - Четвертый бунт за последние полтора года!
И теперь – слишком серьезный, чтобы не видеть, не понимать, что это вы – его главная причина, причина людских смертей с обеих сторон!
Ваши бесконечные жадность, наглость и себялюбие! – голос его срывался, лицо дрожало.

-Если б вы были хоть чуть человечнее! Если бы пошли на переговоры с ними и честно отдали то, что по праву принадлежит им, а не вам – землю и предприятия! Если бы…, - Александр осекся, видя, что многие уже повскакали с мест, готовые броситься на него с кулаками и тростями, горько махнул рукой и выбежал вон.


*    *    *


Он никак не мог выпить стакан воды, потому что зубы от нервного возбуждения стучали по стеклу, и в горло будто вставили широкую палку, мешавшую глотать и дышать.

Данте ласково гладил де Трильи по золотому позументу на черном рукаве мундира и приговаривал.
-Успокойтесь, сударь, все пройдет, и будет по-старому…
-Нет-нет, - выбивали зубы дрожавшего Александра, прилагавшего немало усилий, чтобы, наконец, прийти в себя. – Я н-н-не-на-вижу их, Данте, - заикаясь, проговорил он. – Их спе…спесь н-не-на-ви-жу…

Старик вздохнул, не переставая гладить горячую, даже через сукно мундира, руку своего господина, и тихо сказал:
-А надо простить. Они ведь только люди…

Дверь в комнату графа отворилась под сильным ударом, и вошел его светлость. Насмешливо окинул взглядом де Трильи с трясущимся стаканом в руке и подобострастно склонившегося старого слугу.

-Данте, оставь нас вдвоем, - спокойно сказал Фьюсс.

Старик испуганно посмотрел на графа, но тот лишь прикрыл глаза.

После того, как приказ был выполнен, его светлость своим излюбленным манером размеренно зашагал по комнате, заложив руки за спину, от окна к окну, от окна к кровати с красным пологом, от кровати к столу, к зеркалу, к ширме.

Эти движения, напоминавшие ход маятника, несколько успокаивающе подействовали на Александра, и он заговорил первым.
-Государь, позвольте спросить, почему вы не арестуете меня за то, что я наговорил?

Герцог коротко рассмеялся, подошел близко, с интересом всматриваясь в лицо молодого человека, все еще перекошенное, дрожавшее от пережитого напряжения.

-А мне понравилась ваша речь. Хотя, конечно, вы были резки, и так неучтивы по отношению к дамам… Но, по крайней мере, все сказанное вами, действительно, было правдой. И вы считаете, что я способен наказать человека за то, что он осмелился метать бисер перед свиньями? Ведь они никогда бы не поняли вас, Александр. Всего вашего бесконечного благородства.
Я просто извинился перед ними за вас, сказав, что все это есть только следствие простуды и жара, спасибо генералу де Корне, он это хорошо придумал. И все они, довольные, отправились сплетничать и набивать свои желудки.
Вы слишком благородны для них. И я боюсь, - он загадочно усмехнулся, - что ваше благородство когда-нибудь вас погубит.

-Государь! – потрясенный услышанным до глубины души, де Трильи с сомнением покачал головой. – Если вы понимаете меня, тогда почему, почему вы не сделаете того, что я предложил?
В ваших силах остановить бунт путем переговоров. Тогда больше никто не умрет.

Фьюсс сделался холодно-насмешливым.
-Жаль, что вы так уверены в действенности этого приема. Мне жаль, что вы так плохо разбираетесь во всем этом, граф.
Вы сами сказали – и мы,  и они – люди. А это значит, что никто из нас не любит делиться.
Такие редкие чудаки, как вы – лишь исключение, подтверждающее общее правило.
И здесь бессилен даже я и мои приказы и постановления. Никто, никто, де Трильи, не отдаст того, что считает своим, пусть бы даже в действительности оно таковым и не являлось. Ессe homo! Вот человек!
И потом, Александр, неужели вы верите в то, что, придя к власти, эти люди, бывшие слуги и крепостные, не поступили бы с нами точно так же, как поступаем мы?
Вы читали, что они пишут в своих прокламациях, которые раскидывают по селам и городам? Нет? При любом сопротивлении со стороны дворян, всех их, несогласных – вешать к чертовой матери. И эти призывы уже претворяются в жизнь! Точнее, в чудовищные по жестокости смерти среди дворянского сословия. Они убивают целые семьи! Это как?

-Они имеют на это право, и их сложно винить в жестокости, потому что все накопленное годами унижение взывает к мести. А мы, почему так жестоки мы? – тихо проговорил Александр, не глядя на герцога и, допив, наконец, свой стакан, твердо поставил его на стол.
Стекло жалобно звякнуло о красный мрамор столешницы.

-Ну, об этом можно философствовать бесконечно, - ответил Фьюсс уклончиво. – Лучше скажите, зачем вы так расстроили д’Орге. Он пришел ко мне на доклад сам не свой.

-Простите меня, ваша светлость, - скрепившись, ответил де Трильи. – Думаю, он передал вам весь наш с ним разговор. Я просто не поверил, будто вы хотите от меня того, что я не в силах исполнить.
Вам хорошо известны мои взгляды, которые я никогда не скрывал от вас, государь. Я…не буду драться и…не буду воевать с собственным народом, - давешняя неприятная сухость снова окутала его изнутри под пристальным взглядом герцога, но он продолжал:
-Я не могу этого сделать, потому что я такой, и другим уже никогда не буду. Если я вам такой не угоден, избавьтесь от меня…

-Вы будто нарочно стремитесь к смерти, Александр. Зачем? Вы мне дороги, я вовсе не собираюсь наказывать вас, - Фьюсс усмехнулся, и в этом движении было заметно искреннее удивление. – Напротив, хотел предложить послужить там, где вы можете это сделать.
Вы нужны мне, Александр, - его улыбка даже показалась графу добродушной.

«Нет, Ирен ошиблась. Не он. Он не мог приказать убить отца. Кто-то подставил его. Но кто? Де Нейлок-старший?»

Александр почти решился прямо спросить герцога о том, знает ли он, как в действительности погибла семья де Трильи, но в последний момент что-то остановило его, и он только спросил:
-Что я должен делать, государь?

-Вы ведь любите лошадей? Начальник моих конюшен недавно жаловался, что много работы, он не справляется – в замке постоянно полно народу, нужно всех разместить, отдельно военных, гражданских. Думаю, вы были бы ему отличным помощником. Вы исполнительны, и можете быть хорошим организатором. А стрелять в людей здесь, я уверен, не придется.
Так как, Александр?

-Для меня это большая честь, ваша светлость, - граф опустился на одно колено и поцеловал протянутую холеную кисть, пальцы которой были усыпаны дорогими перстнями.

Если бы в тот миг он мог видеть лицо герцога, то, наверное, отшатнулся бы, угадав в нем то несравнимое ни с каким иным выражение, которое называют лицом безграничной власти.



Глава 4.

Во имя человеколюбия.



Николай Бремович потерянно бродил по обширному двору замка де Релетто. Бывшего замка де Релетто.
Взгляд с недоумением останавливался на разбитых стеклах теплиц, поломанных ветках чУдных и живых когда-то, а теперь мертвых растений.

Вокруг царили разорение и хаос взамен давнего, любовно установленного порядка.
Небо, усталое после только что переставшего утреннего дождя, грустно вздыхало тяжелыми тучами над головами людей.

-Что у вас тут случилось? – сам будто во сне, спросил Николай какого-то крестьянина, который, покачиваясь, словно пьяный, сидел на обгорелом бревне возле пепелища одной из дворовых построек.

-Бой, - тихо сказал тот, не поднимая головы.

Бремович еще раз огладелся и поспешил к лестнице, ведущей во дворец, где стояла группа офицеров с Ирен, приказывая что-то, посылая солдат и повстанцев, которые уже начали разбор разрушенных строений во дворе.
Одни катили тачки с землей и мусором, другие бежали к стенам замка, вкатывая и укрепляя на них тяжелые пушки с глядевшими в степь бездушными жерлами.

Когда Николай подошел ближе, ему открылась противоположная сторона дворца, и молодой человек замер от того, ЧТО он там увидел.

Возле белокаменной стены на толстых ветвях старого раскидистого дуба висели тела трех человек.
В одном Бремович узнал барона де Релетто, хозяина этого замка. Под повешенным, одежда которого была изрядно порвана в нескольких местах, валялся его старомодный, затоптанный чьими-то ногами парик.
Двое других покойников, похоже, были простыми крестьянами.

-Так что будем делать с ним, товарищи? – донесся до оцепеневшего Николая жесткий голос Ирен.

Бремович повернулся к офицерам. Лица всех были хмуры и сосредоточены.

-Де Фетти тоже наш товарищ. Да, он ошибся, но мы должны понять, он совершил это не для себя, а для общего дела, - негромко проговорил один из офицеров.

Ирен зло сверкнула белками глаз.
-Он был направлен к де Релетто, чтобы организовать все для штаба, который отныне будет здесь. И вот мы тут, и что же мы видим? То, что произошло унижение человеческого достоинства и убийство. Ничем не оправданное и не объяснимое.

Сам барон де Фетти, молодой темный человек с жестким лицом и острыми глазами, стоявший тут же, с недоброй усмешкой ответил:
-Почему же необъяснимое? Де Релетто отказался сдать закрома зерновых и овощей для наших нужд, подговорил к сопротивлению нам своих крестьян.
И мне пришлось взять силой то, что было необходимо всем нам. Может, я был слишком жесток, но я действительно имел в виду наше общее дело – победу революции.

-Врете, господин, - вдруг сказал из-за чьей-то спины скрипучий голос того крестьянина, которого Николай видел на обгорелом бревне.
Все расступились, давая дорогу свидетелю.

-Говорите, - приказала Ирен.
-Барон де Релетто отдал все, что мог. Остальное он не мог и не хотел отдавать, потому что это были редкие сорта, которые он годами выводил. Они были нужны для науки.
И никакого вреда революции он этим не нанес бы, а, может, даже пользу бы принес. Будущим поколениям. Мы все так и сказали вашим.
А этот господин, - указал крестьянин на де Фетти, - подумал, видно, что барон врет, и приказал все забрать.
А наш барон позвал крестьян, чтобы защитить семена.
Но ваших было больше, вот они и взяли верх, со злости все разграбили, разорили, барона и двух крестьян повесили, и еще двух наших девчонок попортили, - он угрюмо махнул рукой и опустил голову.

-И вы поверите этому болвану? – взорвался де Фетти. – И не поверите мне, своему товарищу, который всего лишь хотел позаботиться о вашем хлебе насущном?

-Сколько сам де Релетто давал нам хлеба? – не слушая его и сухо обращаясь к крестьянину, спросила де Кресси.

-Вон, в двух амбарах, - показал тот смуглой рукой. – С десяток тонн будет. Нам деревней этого на полгода хватало.

-Значит, нам бы тоже хватило, - подытожила Ирен. – Кто обидел ваших девушек, они смогут нам показать?

-Ирен, ты что? К чему ты клонишь? – дрогнувшим голосом вскрикнул де Фетти.

-К революционному трибуналу, - спокойно ответила она, взглянув на него, побледневшего, такими глазами, какими, верно, смотрит сквозь степную траву на зазевавшуюся косулю голодный и уверенный в себе леопард.

Николай вздрогнул, и ему пришлось поскорее сморгнуть, потому что в который уже раз за время пребывания здесь ему показалось, как изменилось лицо Ирен, каким нечеловечески уродливым – пусть всего лишь на мгновение – оно стало.

-Ирен, - дернул ее за рукав стоявший рядом Нино, - не стоит так сразу, надо разобраться.

-А разве еще что-то не ясно? – усмехнулась она. – Вам не ясно, чего хотелось нашему де Фетти? Власти в своем маленьком, но личном государстве, пусть хотя бы временной, но – обычной власти. Разве нет? – она снова вперила золотом блестевшие глаза в барона.

-Вот как ты благодаришь за верную службу?! Под трибунал! За какого-то помешанного на семенах старикашку? – закричал он. – Вы слышите, товарищи?! Меня обвиняют в несправедливости!
Но разве справедливо в военное время осуждать товарища за то, что он немного перестарался? Тем более что у этого де Релетто сын служит в войсках герцога, и еще неизвестно, как к этому относился его папаша, – к ним стали стекаться солдаты и крестьяне, ходившие по пепелищу.

-Твой отец тоже на стороне герцога. Но это не имеет значения. За собственные ошибки надо платить самому, - прежним негромким, спокойным тоном ответила Ирен.

Де Фетти не хотел сдаваться.
-А как же Делош? Две недели назад его солдаты подняли на штыки настоятеля какого-то южного монастыря, не отдавшего им колокола на переплавку, на оружие! Что же, значит, они герои, а мы...?

-Нас там не было, и мы не знаем той ситуации, - жестко ответила Ирен. - Зато мы знаем, что произошло здесь – грабеж и насилие. То есть преступление.
За собственные поступки надо отвечать самому, - как клятву, повторила она. - Ты, Карло, заплатишь расстрелом.

-Что?! – пошатнулся де Фетти, и все, кто слышал это, вздрогнули.

Княгиня обвела взглядом стоявших вокруг нее.
-Пятерка трибунала, я вижу, здесь. Прошу публичного расстрела, - и первая высоко подняла тонкую и твердую руку в темной перчатке.

За ней один за другим подняли руки остальные четверо.

-Что вы делаете?! Что скажут о вас повстанцы?! Вы убьете товарища за убитого им врага?! – кричал де Фетти, отступая к группе солдат своего отряда, которые, готовые прийти на помощь командиру, выставили вперед штыки ружей. – Лучше убейте эту кровожадную ведьму, помешанную на идее всех уравнять!
Смотрите, она же сама жаждет только безраздельной власти над вашими душами!

Николай инстинктивно бросился к Ирен, нутром ощущая, что ей угрожает опасность.

Но, оттолкнув пытавшихся заслонить ее офицеров и Бремовича, княгиня смело шагнула прямо к направленным на нее штыкам, заглядывая в недоверчивые глаза солдат.

-Это похвально, что вы встали стеной за своего командира. Но подумайте, кого вы защищаете?

-Не слушайте ее, она любит пудрить ваши неокрепшие мозги! – продолжал вопить де Фетти.

-Видите, как он о вас думает. Не считает за полноценных людей, способных самостоятельно мыслить.
Но ведь на самом деле это не так, верно? Подумайте о том, что на месте этих убитых, которые ни в чем не были виноваты перед революцией, могли оказаться ваш отец, брат, сын, а на месте этих крестьянских девушек – ваши сестры, невесты.
За что они пострадали? Они никому не желали зла.
За что могут пострадать другие, подобные им, когда в их селение придет такой, как де Фетти? Подумайте об этом.

Я знаю: вы сами способны решить, кто прав, а кто виноват и достоин справедливого наказания. Революция несет равенство, а это значит, что все равны перед законом справедливости. Слуга герцога или слуга революции – если человек совершил преступление, он обязан отвечать за содеянное, - она отвернулась и успела сделать несколько шагов в сторону своих сторонников, когда де Фетти, выхватив из-за пояса револьвер, нацелился ей в спину.

Но один из солдат стволом ружья поддел его руку вверх, и выстрел прогремел над головами.
Тогда сразу несколько человек, уже не раздумывая, бросились к де Фетти, обезоружили его, связали и куда-то увели.

Бремович ухватил Ирен за руку.
-Зачем ты так рискуешь собой? Сумасшедшая! Как ты можешь…

Де Кресси повернула к нему ледяное лицо.
-Успокойся. Я знала, что делала. Только это могло их убедить и остановить. Я не боюсь, Николас.

Но, еще не отдышавшись, тот снова взволнованно воскликнул:
-А насчет расстрела. Одумайся! Нам нужны люди, а вы убиваете своих. Прошу тебя, Ирен, прикажи отменить решение трибунала.

-Здесь не я одна принимаю решения. Ты видел, сколько человек проголосовало…
-Прошу, помилуйте их. Их можно высечь, я не знаю, придумать что-нибудь еще…, - он всплескивал неловкими руками, топтался на месте, не зная, чем убедить эти пристальные, спокойные глаза. - Во имя человеколюбия, а не дикого произвола.

-Во имя человеколюбия? – холодно усмехнулась де Кресси. – Если мы помилуем их сейчас, повсюду распространится слух об этом. Ты же слышал, как де Фетти попрекнул меня монастырем, разграбленным войсками Делоша. Если так дальше пойдет, уже не один де Фетти, а десятки таких, как он, решат, что имеют право на подобные поступки, на убийство и бесчинство. Что тогда подумают о нас среди мирного населения?

-Но если бы это было так и стало массовым явлением, тогда бы вы получили моральное право судить и расстреливать, - не унимался Бремович.

-Кого? – насмешливо проговорила Ирен. – Десятки человек, которые пошли бы по стопам де Фетти? Хороший же гуманизм ты предлагаешь, Николас! Казнить десятки, ставших подонками, вместо одного-двух? Это будет примером для остальных. Мы постараемся, чтобы об этом узнала вся Командория. Каждый в наших отрядах и среди населения будет знать, как караются такие преступления, а не проступки. Тогда не всякий решится стать подонком. Кто же из нас бОльший человеколюб, Николас? – грустно закончила она.

Николай не хотел идти на расстрел, но какая-то неведомая сила, может быть, инстинкт предков, у которых смотреть на казнь было одним из немногих развлечений, увлекла его.

И он, цепенея душой, наряду с другими, простыми крестьянами, солдатами, всеми, кто находился в этот день в замке, стоял в толпе, не отводя глаз от трех человек, раздетых до нижних рубах и подштанников, со связанными за спиной руками, дрожавших и, кажется, плакавших под тем самым дубом, с которого несколько часов назад сняли висельников.
Кто-то из них бормотал слова раскаяния, де Фетти выкрикивал проклятия на голову Ирен.

Перед взводом солдат вышел Грето д’Инзаро, чтобы огласить приговор.
-Именем свободы, революционным трибуналом эти три человека приговорены к расстрелу за произвол и насилие, которые беспричинно были учинены ими в этом замке.
По их вине повешены трое гражданских лиц и обесчещены две девушки. Эта казнь да послужит в назидание другим, чтобы отныне не допустить в наших рядах подобные преступления.
Во имя чистой революции приговор приводится в исполнение публично.

У Николая ёкнуло внутри, когда Грето поднял руку. Разные чувства теснились в душе Бремовича, перебивая друг друга: и жалость к повешенным и этим новым приговоренным, и, в то же время, невольное осуждение последних, и отчаяние, и обида на Ирен.
Он вдруг увидел в профиль лицо княгини, похожее на чеканное изображение на реверсе античной монеты греческой Афины-воительницы, на котором не дрожал ни один мускул.

Николай зажмурился, поскорее выбежал из толпы, и, уже повернув за центральную лестницу дворца, услышал за спиной залп.

Ирен он увидел только поздно вечером, после общего отбоя. Проходя по боковому коридору дворца де Релетто, в обоих концах которого стояли караульные, Бремович вдруг услышал за одной из дверей что-то похожее на тихие всхлипы.

Изумленный и испуганный – возможно, там кому-то очень требовалась помощь, он приоткрыл дверь и несмело вошел. Комната была плохо освещена, но Николай узнал Ирен – она сидела, скукожившись, с ногами, в старом кресле в углу этой маленькой комнаты и, уткнувшись лицом в какой-то платок, плакала.
-Ирен…, - Николай не знал, что и думать. – Что случилось? Я могу помочь?

Она замотала головой: «Нет, нет! Никто!»
-О чём ты плачешь?
-За…зачем? – прорвалось у нее сквозь рыдания. – Зачем мы всё это делаем? Как страшно, Николас! Как хочется мира! Господи! Но почему, почему этот мир так жесток, так чудовищно жесток! И почему для того, чтобы сделать его лучше, нужна еще бОльшая жестокость?! Зачем убивать? Зачем?

-Тебе… жаль их? – потрясенный, он решился спросить, имея в виду тех, кто сегодня был расстрелян.
-Да! – с ожесточением выкрикнула Ирен. – Всех! Зачем они это сделали? Зачем не раскаялись? Зачем мы это сделали с ними? Господи! Где же тот мир, к которому все мы стремимся?

-Он – здесь и здесь, - Николай сделал к ней несмелый шаг и показал – дотронулся указательным пальцем до ее лба и груди. – Он – в нас, Ирен. А ты и остальные ищете его где-то снаружи.

Де Кресси вдруг перестала плакать, вытерла лицо тем же платком и села, выпрямившись в кресле.
-Иди спать, Николас. Я справлюсь с этим, - привычно жестко договорила она.

Бремович тяжело вздохнул и покинул комнату.


*    *    *


Оставив верного Орлика у знакомого ремесленника, Ирен вышла на темную улицу Туза. Моросящий мелкий дождь, успевший наделать обширные лужи, стекал неуклюжими бороздками по стеклам фонарей, только что зажженных дворниками. Но в этой мороси их редкий, слабый свет был практически бесполезен.

Однако Ирен это было даже на руку. Она надвинула широкую шляпу на самые глаза, завернулась в черный непромокаемый плащ и быстро пошла вдоль улицы.

Ее путь лежал через окраины города, мелкие переулки и подворотни, пустынные, расположенные далеко от центра. Центр был опасен для неё - там в этот вечерний час работали увеселительные заведения и шатались толпы солдат, наводнивших город несколько дней назад, после приближения к нему восстания.
Фьюсс опасался, что и Туз вслед за Туффисом слишком легко окажется в руках мятежников. Для этого у его светлости имелись достаточные основания. Мэр города де Летальен был лучшим другом де Кресси…

Навстречу темной одинокой фигуре из-за угла соседней улицы появились три другие – хорошо выпившие офицеры, которые, не обращая внимания на дождь, шли, размахивая руками, отчего их плащи развевались в разные стороны.

Сворачивать Ирен было некуда, и она, не меняя темпа, продолжала идти вперед, прямо на эту развеселую, гогочущую компанию.

-Эй, сударь! Бросьте свой плащ, не трусьте, он все равно не спасет вас от дождя! Лучше айда с нами, веселее будет!... Да вы неучтивы? Ответьте же, идете или нет, черт вас возьми! – самый задиристый и крепко сложенный из незнакомцев нахально поддел рукой шляпу Ирен, и та упала на серебряную от дождя и света мостовую.
Княгиня остановилась, отбросив назад рассыпавшиеся волосы, и вперила в незнакомца взгляд человека, которому здорово помешали.

-Ба! – ахнул он товарищам, которые покачивались чуть в стороне. – Да это дама! Какая красотка! Это нам и надо! – хохотнул он, обхватывая девушку сильными руками и притягивая к себе, дыша в лицо смрадом любителя многой пищи и вина.
Но вдруг снова ахнул и, отпуская руки, стал сползать вниз.

-Ты чего? – предостерегающе вскрикнул один из его спутников, шагая в их сторону. И замер от ужаса, увидев прямо перед собой черные глаза, которые сквозь темный дождь и спьяну показались ему глазами самой смерти – бесконечно глубокими, холодно-ледяными, не знающими пощады дырами в иной мир.
И, не успев уклониться, этот человек, все еще с удивленным лицом, отправился в тот мир, получив удар в сердце окровавленным кинжалом, только что убившим его приятеля.

Тогда третий впопыхах выхватил шпагу, но, пьяного, она и его не спасла от быстрого, безжалостного ножа.

Окинув взглядом три неподвижных тела, лежавших у ее ног, Ирен, словно в забытьи, словно не понимая, еще несколько секунд рассматривала блестящую сталь и свои пальцы, с которых вместе с дождевыми каплями стекала чужая темная кровь, постепенно превращаясь в тот же дождь.

«Это я… Это сделала я…», - телеграфно стучало в ее мозгу. "Я...я...я", - сокращалось в ответ в бесчувственной, словно обезболенной глубине утробы.

Потом девушка встряхнулась, вытерла руку о плащ, другой рукой провела по мокрому от дождя лицу, подобрала шляпу и черным призраком двинулась дальше.

К особняку де Летальена княгиня подошла со стороны сада, выходившего к задворкам узкого переулка. Прислушиваясь, она некоторое время стояла за каменным углом последнего дома, потонувшего в ночной тьме.
Из сада не доносилось ни единого звука, кроме того, что дождь навязчиво и тихо выбивал своими каплями ритм никому непонятной песни.
Однако потом Ирен различила едва уловимый шорох шагов, спокойных, монотонных, устало-ленивых. Кто-то ходил взад-вперед по ту сторону решетчатого забора сада.

Теперь шаги удалялись. Де Кресси завернула плащ через плечо и руку, в два легких прыжка достигла забора, схватившись за верхние концы железных прутьев, в человеческий рост, подтянулась крепкими руками.
Нащупав мягкими сапогами металлическую перекладину, вслед за тем, перевалилась через нее и почти неслышно поставила себя на мокрую траву сада.

Неизвестный сторож направлялся назад. Ирен тихо пошла по траве с краю темной, блестевшей глянцем гравия дорожки, стараясь быть ближе к деревьям – их низко опущенные ветви скрывали девушку.

Вот и флигель старика Джекоба, мажордома де Летальенов. В одном из окон теплится свет, а на крыльце под коротким навесом стоит сам хозяин флигеля, худой, длинный, с обвисшими седыми волосами, и укоризненно покрикивает в сторону солдат, которые удаляются к безмолвному дому мэра.

Свет их факелов выхватывает из темноты каменную кладку молчаливых стен и замершие окна, тоскливо отвечающие мерцанием стекол.

Старик громко ругается:
-Что вы ходите? Дайте людям покой! Честнее господина мэра во всем городе нет! А то и во всей Командории.
-Дядя Джекоб, - услышал он приглушенный голос и обернулся, прищуриваясь, чтобы лучше вглядеться в темноту за флигелем. Потом быстро пропустил Ирен внутрь и зашел сам, нарочно громко хлопнув дверью.

Молча затеплив единственную свечку в маленькой прихожей, не имевшей окон, Джекоб молча же указал девушке на старый кованый сундук у стены, приглашая присесть.
Но как только она села на прохладную железную крышку, дверь, ведущая в комнаты флигеля, приотворилась, и в прихожую вышел мэр де Летальен, зябко кутаясь в старый плед.
Его появление было для Ирен столь неожиданным, что она снова вскочила на ноги, едва не вскрикнув.
-Дядя Лукас?! Что вы здесь делаете? Зачем вы сами пришли сюда? Мы договаривались с Джекобом. Для вас это опасно!

Де Летальен, осунувшийся, с мешками под отяжелевшими веками, присел рядом с ней на край сундука.
-Не опаснее твоего посещения вообще. Просто я хотел лично передать тебе то, что ты просила. Хотел увидеть тебя, Ирен, - прошептал мэр. – Я очень боялся за тебя. Как ты добралась?

Княгиня тоскливо наморщила лицо и покачала головой.
-Неужели этого не мог сделать кто-то другой?
-Есть вещи, которые нужно делать только самой, дядя Лукас.

Де Летальен встрепенулся.
-Ты, как и герцог, боишься измены?
-Нет, но иногда думаю об этом. Я знаю, чего можно ожидать от людей… Дядя Лукас, - начала она решительно, но тут же сбилась под его усталым, ласковым взглядом. – Вам надо уходить из города, увезти Аниту и Салли, всех, кто к вам приближен. Я могу устроить это через два дня. Вас выведут из города, никто не…

-Нет, Ирен, - с виноватой улыбкой сказал мэр. – Мне не дадут уйти. А без меня никто не уйдет, Анита и Салли не уйдут... Они отказались, и я не могу заставить их сделать это, хотя очень больно сознавать свое бессилие. Нас охраняют, как арестованных. Возле каждого из нас почти неотлучно находятся двое солдат. Сегодня я изъявил желание ночевать у Джекоба, а они пасутся за стенами флигеля. Ты предлагаешь невозможное, Ирен.

Он вглядывался в ее дрогнувшее мокрое лицо и никак не мог понять, плачет ли она, или это только следы дождя.
-Для меня – возможно! Я прошу, умоляю вас, дядя Лукас! – княгиня готова была упасть на колени. – Вы должны согласиться, ради своих близких!

Де Летальен покачал головой.
-Я готов умереть за них. Но то, что предлагаешь ты, приведет к неминуемой гибели всех нас.

-Разве я когда-нибудь подводила вас? – едва слышно спросила Ирен.
-Нет, но все мы еще никогда не были и в такой ситуации… Прости, я не смогу сдать город, как это сделал де Гаттон… Слишком поздно… Но уйти отсюда мы тоже не сможем…
Вот, возьми, за чем пришла, это схема береговых и земляных укреплений и коммуникаций Туза. Тут есть подземные ходы, они вам наверняка понадобятся, через них легко и незаметно проникнуть к центру города.
Я делаю это потому, что не хочу открытого штурма. Во время него погибнет много людей, жителей МОЕГО города. Я не хочу и не могу допустить этого, - он протянул ей лист бумаги, сложенный в несколько раз до размеров ладони. – Да поможет вам Бог.

-Господин мэр, и все же Ирен дело говорит. Если вы исчезнете из Туза, это ослабит силы герцога. Можно попытаться.., - глухо проговорил старый слуга из темного угла, в котором молчал до сих пор.

Лукас вздохнул так, будто последний раз в жизни набирал в грудь воздуха, и закрыл глаза, словно устал смотреть ими на этот мир.
-Я не могу рисковать жизнью людей. Я не хочу думать о том, что герцог сделает с городом и теми, кто в нем останется, если мы уйдем…

-Значит, вот так сидеть и ждать, бояться, вдруг герцог решит, что вы предали его? Что тогда? – шепотом воскликнула Ирен. – Какая разница?

-В этом тягостном ожидании остается хоть какая-то надежда… Поэтому прощай, Ирен, не поминай меня лихом, - внутри у девушки сжался маленький болезненный комочек при виде того, как посерел этот добрый и слабый человек.

Но, вместе с тем, она понимала, что уговорить его на побег практически невозможно, поскольку это представляло действительный риск как для семьи мэра, так и для всех жителей Туза.

Джекоб снова вышел из флигеля, не затворив дверь, оглядел сад, по которому продолжали шлепать тяжелые капли, закурил трубку и, пряча ее от дождя, озабоченно обошел вокруг своего жилища, ворча себе под нос, словно борясь с бессонницей.
Солдат поблизости не было. Видимо, слякоть и мокрота надоели им, и они вернулись к дому.

-Каждый уже сделал свой выбор. Прощай, дочка. С Богом, - одними губами прошептал старик на ухо Ирен.

Она качнула головой.
-Мне не хватает веры, дядя Джекоб. И сил.
-Невозможное человекам возможно Богу, - его последние слова, или это было только дыхание, - растаяли вместе с Ирен за мозаикой дождя и мокрых листьев.


*     *    *


Вернувшись другой дорогой без приключений к дому ремесленника, где оставался Орлик, княгиня переоделась в сухое платье, одолженное ей женой хозяина дома.

Не зажигая огня, вся семья вместе с Ирен сидела в передней комнате. Часы показывали четыре утра. В узкие окна жалобно просились свет от уличных фонарей и легкие предрассветные сумерки.

-Что думаешь делать теперь? – вполголоса спросил хозяин, крепко сложенный человек, всю жизнь проработавший в рыбной коптильной, отчего весь его дом, его обитатели и сам он, от штанов до густой седой шевелюры и обвисших усов, пропахли специфическим запахом, который они даже не замечали.

Но Ирен тоже было не до запаха.
-Мне нужно как можно скорее вернуться в лагерь, в штаб. Но есть одна проблема. Туз должен быть взят не позже чем через две недели. Необходимо как следует подготовиться к этому штурму.
Однако одни мы с бароном Инзаро не справимся, слишком много войска нагнал сюда его светлость.
Надо послать кого-нибудь в Туффис за подмогой, к Горну и Кассио, чтобы мы ударили с двух сторон. Может быть, даже с моря. Послать нужно сейчас, сегодня, отсюда.
Пока я доберусь до своих, я потеряю сутки, а дорог каждый день.
Скажи, Вито, у тебя есть верный человек здесь, в городе? Хорошо бы с лошадью.

Хозяин задумался, переглядываясь с женой, спокойной и усталой женщиной, ничему не удивлявшейся, как видно, много перевидавшей на своем веку.

-А что если этим верным человеком буду я? – вдруг подал голос сын Вито, до того молча сидевший рядом с матерью.

Женщина встрепенулась, схватила его за руку. Спокойствие ее словно испарилось вместе с этими вылетевшими словами сына.
-Не смей думать! Не пущу! – в исступлении прошептала она.

Ирен тоже покачала головой.
-Ты очень молод, Чиро. А этот путь опасен. Нужен опытный человек.

-Ты не намного старше меня, Ирен! – в запальчивости выдергивая от матери руку, воскликнул паренек. – Мне уже шестнадцать, и я тоже должен что-то сделать для нашей победы. Тем более я, по своей молодости, в отличие от опытного человека, не вызову подозрений, если наткнусь на армейский патруль. Я смогу это сделать!

-Отец, Ирен, запретите ему! – взмолилась несчастная женщина.

-Твоя мама права, ты не можешь этого сделать, - веско сказала княгиня, поднимаясь, чтобы пересесть за стол, и обратилась к Вито. – Мне нужен лист бумаги и карандаш, перекопировать план укреплений Туза для наших друзей из Туффиса.

-Найдется, - кивнул хозяин дома и тоже поднялся. – А я, пожалуй, наведаюсь к товарищам, насчет посланца…

-Отец, пока ты будешь ходить, время тоже уйдет. Позволь поехать мне! Я даже знаю, где можно быстро и без подозрений достать лошадь, - не унимался Чиро.

-Вот чертенок, - вздохнул Вито, и мать, понимая, что муж поддался сыну, заплакала.

-Мама, у меня получится. Что я, маленький, что ли? Не плачь, я вернусь быстрее, чем высохнут твои слезы, - улыбаясь, уговаривал Чиро, обхватив вздрагивавшую голову матери на своем плече.


…В узком переходе между туч первыми лучами выглянуло солнце, осветив широкую степь с перелесками и холмами, отразилось в лужах, как капризная красотка в зеркале, поигрывая своими сияющими чертами.

-Будь осторожен, Чиро, - негромко сказала Ирен, придерживая Орлика за поводья.
Искоса глядя на молодого человека, подумала: «Красивый, смелый. Очень светлый. И глаза голубые. Почему-то когда я делаю добро или улыбаюсь, мне кажется, что у меня тоже голубые глаза. А темные, наверное, злые…»
Она почувствовала, как ее собственные черные глаза жгут ее изнутри, и на несколько мгновений прикрыла их.

-Я готов погибнуть за революцию и…за тебя, Ирен, - услышала она сдавленный голос молодого человека и сердито взглянула в его сторону.

-Нет, погибать нельзя. Надо выжить и победить. Слышишь, Чиро? Я верю в тебя. У тебя получится. Но помни о матери. Ты должен выжить.
И еще помни, что бы ни случилось, схема укреплений не должна попасть в руки солдат. Если это произойдет, это будет означать смерть для многих хороших людей.

-Я понимаю и все сделаю, Ирен, - прошептал Чиро.

На этом они расстались: из леса за портом Туз, в котором произошел весь разговор, де Кресси предстояло направиться на запад, в сторону замка де Релетто, где теперь располагался передвижной штаб восстания, а путь Чиро лежал на юго-восток, к Туффису.

Молодой человек скакал от леса к лесу, стараясь поменьше быть на открытом пространстве степи, рефлекторно прижимаясь к лошадиной холке.
Животное попалось послушное, спокойное. Но это не устраивало молодого человека. Ему необходимо было двигаться еще быстрее, и он снова и снова погонял лошадь плетью, не обращая внимания на летевшие из-под копыт комья грязи и темные брызги.
У него было около суток, чтобы оказаться в месте своего назначения.

За кустами, которыми кончался очередной лес, перед ним опять предательски широко расстелилась степь, стыдливо прикрытая тенями низких облаков, идущих с той стороны, куда спешил Чиро Бронак.

«Словно весть какую несут, - подумалось ему об облаках. – Добрую или нет?»
Оглядев сквозь ветви кустарника все свободное пространство долины, лежавшее перед ним, вздохнул.
«Далехонько! Далехонько до того леска, он еле виден. Теперь только ты можешь мне помочь», - Чиро, словно прося прощения за плеть, ласково погладил лошадь по морде.

-Ну, пошла! – он несильно стукнул в ее бока старыми отцовскими сапогами и выскочил на равнину.

«Далеко-о-о!» - простонало внутри молодого человека. «Прочь!» - вскричал он про себя и только ближе пригнулся к шее лошади, чтобы уменьшить сопротивление ветру.

А ветер, сильный и прохладный, освежил его, и тревога почти совсем улеглась.
Он обязательно выполнит поручение Ирен, Туз будет взят штурмом через две недели, а потом… Бронак задохнулся от большого чувства, нахлынувшего на него с этим ветром.
Потом падет порт Якорь и замок герцога! Придет победа и справедливость!
И ему, Чиро Бронаку, и его отцу и матери не будет стыдно, потому что ему тоже посчастливилось участвовать в этом. Это будет и его победа. Его и Ирен.

Вдруг ему показалось, что здесь он скачет не один, и на бешеном галопе Чиро с трудом повернул голову назад… Солдаты герцога!

Шестеро всадников не отставали от него. Он услышал выстрел, потом еще и еще.
Остановиться? Ведь выстрелами они предупредили его именно об этом? Но бумага! Неужели в Туффисе никогда не узнают, как они были нужны здесь?!

-Ну, нет! Вперед, милая, вперед! – закричал он на лошадь, ощущая сквозь штаны и кожу сапог, как пеной стекает по сильным бокам животного обильный пот. – Мы должны уйти! Вот он, лес!

Но лошадь будто споткнулась. Был ли это только камень, или так хрустнул выстрел, и человек, вылетев из седла, ударился о землю, покатился по жесткой и мокрой траве, до крови царапая лицо и ладони.

Всадники приближались.
Чиро не видел их. Обессиленной рукой вытащил из-за пазухи маленький лист бумаги и, скомкав непослушными пальцами, намертво зажал в кулаке.

Патрульные осадили лошадей прямо перед лежащим телом.
-Скорее! Скорее! – торопил солдат офицер, размахивая плетью. – Обыщите его, раки вареные!

Нагнувшись над Бронаком, пошарив у него на груди под кафтаном и рубахой, один из солдат сообщил:
-Ничего нет! Да и мальчишка совсем…, - махнул он рукой.

-Посмотрите, ведь он живой, господин офицер! – воскликнул другой, заметив, как дернулась сжатая в кулак рука паренька.

-Так что вы стоите? Живо, на лошадь его. Там разберемся.