кн1ч2гл19-20

Глава 19.
И нет этому конца.

В бинокль Делошу были хорошо видны правильно построенные у холма пехотные и артиллерийские части командорской армии, направленные от города толстые жерла пушек. Они смотрели и с холма, и с городских стен.

Он знал, что за холмом, в Командонской бухте, корабельные пушки тоже ждут, чтобы в случае штурма открыть свой тяжелый и смертоносный огонь через город, по открытой степи, по которой будут вынуждены пойти войска повстанцев.

Офицеры нерешительно топтались позади командира, тихо переговаривались.
-Все-таки склоняешься к штурму, товарищ Делош? – кашлянув, проговорил Рокко Ружеро, который прибыл сюда с отрядом два дня назад.

Делош, бледный, измученный трудной для мозга задачей принять правильное и последнее решение, опустил бинокль и взлохматил поседевшие, поредевшие волосы на голове.

-Нет, невозможно. Они убьют заложников. Это почти две сотни человек – ни в чем не повинных жителей города. И потом – открытый штурм – верная смерть для нас. Вы же видели – на этой плоской тарелке долины бой превратиться в мясорубку! Думайте, думайте, товарищи! – с сердцем воскликнул он. – У нас очень мало времени. Они могут начать убивать людей и без штурма, только для того, чтобы вынудить нас уйти, – он дернул себя обеими руками за всклокоченную голову и закрыл глаза.

-А разве у нас есть иной выход? Мы должны пожертвовать кем-то, чтобы большинство выжило и победило, - задумчиво сказал Кассио, средних лет человек с загадочным лицом, таившим в себе какую-то вечно неясную мысль, что бы он ни говорил.

Он был командиром крупных военных частей повстанцев, стоявших в порту Туффис, а теперь Ирен также направила его сюда на помощь Делошу.
Кассио – было не его настоящее имя, а только псевдоним, которым он пользовался во все время подготовки к восстанию, так что настоящее имя его друзья почти подзабыли, привыкнув называть именно так.
-Это революция, товарищи, это война. Здесь не место жалости…, - сказал он.

-Иной раз букашку жалко, а тут – люди…, - покачал головой Рокко Ружеро и закрутил пальцем длинный ус. – Слушай, товарищ Делош! – вдруг оживился он. – Вам известно, где содержатся заложники? Примерно? Ну, ладно. И план города у нас есть, так? Вспомнилась мне одна история, - глядя в сторону, продолжал партизан:

-В моем отряде был один морской офицер. Так вот он мне рассказывал об освобождении заложников из города Бротти, это в западной части Спиридонии.
Их власти незаконно захватили наших моряков, и командование решило их спасти. Дипломатическим путем ничего не вышло. Вы тоже, наверное, помните тот военный конфликт, в позапрошлом году.
Город был окружен каменной стеной, в морской бухте стояла военная эскадра. Совсем как теперь Командон.
Заложники находились в городской тюрьме. Ведь это логично – где еще можно спокойно содержать неугодных, если не за решеткой?
Одной тихой ночью отряд наших моряков вплавь добрался до портового берега. Прорвались в город, напали на тюрьму, освободили своих товарищей…

-И смогли выбраться? – не поверил Делош.
-Да, уже через городские ворота. Ушли они лесом, к морю, где их ждали свои. Вот я и думаю – что если нам повторить эту вылазку?
Эскадра не будет стрелять по городу – это самоубийство.
В то же время наши люди, оказавшись в порту и завладев пушками, могут прикрыть наступление на город революционных частей по открытой степи.
А заложники к тому часу уже будут свободны.

-Какая-то фантазия, – пожал плечами Кассио. – Сколько же надо людей? Для взятия Туза, тоже с использованием подобной хитрости, только через подземный ход, потребовался целый полк!

Делош задумчиво оглядел всех. Его набычившаяся голова, кажется, остановилась на определенном решении.

-Полк не понадобится, потому что это менее кровопролитный вариант, чем тот, который предложил ты, Кассио.

В ту ночь, в продолжение новолуния, сотня добровольцев на лодках подошла вдоль берега к бухте Командона.
Лодки одна за другой достигали крайнего причала.
Первым повстанцам удалось быстро и тихо устранить нескольких часовых, расхаживавших по каменному пирсу.
Никто из нападавших не спешил, не бежал, выполняя это дело, которое выбрал сам.

Между портовыми постройками отряд просочился на одну из улиц, построившись, скорым маршевым шагом двинулся к городской тюрьме.
Попадавшихся навстречу удивленных солдат ждала незавидная участь – никто из них уже не увидел утреннего солнца. В них не стреляли – их убивали одним взмахом стального клинка.

У ворот тюрьмы отряд остановился. Через минуту ворота были открыты взрывом динамита.
Охранники, солдаты, дежурившие полицейские – думал ли хоть кто-то о том, что повстанцы решатся на такое? Защитники правительства Командона умирали с изумленными лицами. Неожиданность и наглость нападавших парализовала их силы.

-Выходите, товарищи! Мы партизаны и пришли освободить вас, – Рокко Ружеро распахнул дверь мрачного, просторного, плохо освещенного несколькими факелами помещения, где пять дней содержались заложники.
Ключ он получил от одного из тюремных офицеров, тело которого теперь неуклюже лежало у стены коридора, ведущего в этот подвал.

Заложники – мужчины, женщины с детьми, изможденные, с впалыми глазами и щеками, в грязных, мокрых одеждах, – здесь была ужасная сырость, – шатаясь, толкаясь, шли к двери.

-Уходите скорее! Больше мы ничего не сможем для вас сделать! – крикнул другой партизан. – Скоро здесь будут солдаты!

Еще последние заложники не покинули тюремного двора, как с обеих сторон к улице, на которой находилась тюрьма, подскакали отряды правительственных войск и полицейских.

-А вот и конец, - прошептал Рокко, дернув своими седыми усами, когда с той стороны прогремел первый пушечный выстрел. Ядро ударило в стену здания, и часть тюрьмы обрушилась. – У них пушки. Они расстреляют нас, как куропаток.

-Товарищ командир! - к нему подскочил Антонио Валле. – Идемте, с другой стороны можно уйти через забор.

Часть заложников и повстанцев, кто еще был жив, с трудом убегая от летевших на них каменных осколков взрывов, обогнула горящее здание, стремясь к спасению.

Из тюрьмы доносились крики заключенных, которые до сих пор еще находились в камерах.

Рокко Ружеро внезапно остановился.
-Там же люди! – пытаясь убедить самого себя, он развернулся и побежал назад. Несколько повстанцев бросились за ним.

Антонио Валле помогал перелезать через высокий забор ослабленным и раненным заложникам, своим товарищам-повстанцам, подсаживая их на себе, давая возможность уцепиться за перекат, и каждый раз непроизвольно прислушивался к тому, как там, на свободе, за забором, падает на землю тяжелое тело.

-Где командир? – стараясь перекричать пальбу, обратился кузнец к соседу. По эту сторону повстанцев оставалось всего пятеро. Пора было выбираться.

-Наверное, прикрывает наш отход.

От здания тюрьмы к ним подбежало еще несколько человек. Лица их в свете пожара были страшны, перекошены ужасом, на коже и одежде лежала копоть.

-Мы заключенные. Спасите, ради Бога!
-Валяй через забор! – махнул им рукой кузнец.

Вдруг со стороны порта долетел звук нового взрыва, потом еще и еще.

-Наша вторая сотня! – улыбнулся Антонио, если только этот судорожный оскал зубов между спутанными усами и бородой можно было назвать улыбкой.

Во двор догоравшей тюрьмы из-за ворот уже ворвались солдаты.
Последние партизаны, отстреливаясь, перемахнули через забор. За ним находились хозяйственные постройки: тюремные склады, амбары, псарня, из которой слышался надрывный лай собак.
Мимо этих темных домиков, мимо трупов часовых, застреленных, заколотых теми из повстанцев, кто прошел здесь до них – остальные бежали к дальней стене, за которой была улица, идущая вдоль городской крепостной стены.
Там их ждали пробравшиеся сюда первыми повстанцы и несколько бывших заложников. Эту стену не так-то просто было преодолеть.

-Последний, - старый партизан протянул кузнецу сверток, в котором был динамит. – Давай скорее, за нами погоня.

В ответ на этот маленький взрыв снова громыхнуло в порту, и ночное небо над крышами города осветилось розово-желтым заревом.

Бывшим заложникам и оставшимся в живых заключенным повстанцы велели расходиться по домам.
Однако некоторые из них пожелали остаться с избавителями. Набралось человек семьдесят. Путь их лежал к городским воротам.

С боем прорываясь по улицам, теряя товарищей, но понимая, что всё их спасение – только в молниеносности, они приближались к своей цели.

При въезде в город было много солдат, и неравный бой продолжался на площади перед воротами, на крепостной стене, ее башнях.

-На-а-ши иду-ут! – крикнул кто-то с последней радостной надеждой, и его тело сорвалось с башни.
Но удара о мостовую никто не услышал, потому что среди криков и предсмертных стонов, победного рева и ружейных выстрелов из-за города приближался все нарастающий гул, которому, по-прежнему, салютовали портовые пушки.

Это, услышав их и увидев зарево одного из подбитых кораблей, Делош понял, что вторая сотня его людей завладела частью порта, а первая уже ведет бой в тюрьме.
Это был момент, когда начался настоящий штурм Командона.

Сколько раз утреннее солнце, просыпаясь для нового дня, видело такое на своем бесконечном веку?

Благодатная долина, которую не так давно населяли крестьяне, работавшие на плодородной земле, с благодарностью ему, солнцу, за тепло и свет.

И вот теперь вместо урожая – пепелище, вместо мирных крестьян – вооруженные люди, убивающие друг друга.
В какой бы стороне земли солнце ни начинало свой очередной день, под ним снова и снова происходило одно и то же.

И не было этому конца. И не было начала.
И солнце, как чудо, дающее жизнь, привычно и спокойно освещало такую обычную смерть.

Она была кому-то нужна. Без нее было не обойтись.
Без этих страшных лиц, сходившихся в рукопашной схватке, окровавленных рук, рубивших, коловших, сыпавших порох и загонявших ядра в жерла пушек.
Без обезображенных тел, лишенных рук, ног, голов.
Не обойтись без глаз, навсегда раскрытых навстречу свету, но его не видящих.

«Только силой и кровью добываются свобода и справедливость».

Только этот человеческий закон на земле во все века исполнялся неукоснительно.
Сколько бы ни учили древние мудрецы добру и прощению, но выходом для всех несогласных с окружающей несправедливостью был лишь один – первобытный путь сильнейшего.

Путь того, кто мог победить не только врага, но и самого себя, забыв про собственный страх и желание жить, возносясь своим мужеством над другими членами человеческого племени. Тогда он становился героем, и в их глазах был подобен богу. Ему они поклонялись.

Старели и слабели, умирали одни цивилизации, умирали их боги. На их смену приходили другие, сильные, чтобы, повторив эту старую историю, тоже уйти под натиском новых богов и цивилизаций. Чтобы снова уйти.

И не было и нет ответа, в чем смысл этого.
И не было этому начала. И нет этому конца.


*    *    *


Министры Юга не спали в ту ночь, заседая в большом мраморном зале Правительственного Дворца в центре Командона.
Двенадцать человек уже приняли решение начать казнить заложников с шести утра, направив Делошу ультиматум о снятии осады с города, когда во дворец прискакал вестовой и передал информацию, что тюрьма горит, а заложники были освобождены повстанцами ночью при вероломном нападении со стороны порта.

Когда бой шел уже во дворце, и в зале, по периметру окруженному солдатами, державшими оборону, были отчетливо слышны выстрелы, Первый министр устало снял пенсне, утер платком потную лысину и лицо и строго сказал так, чтобы все присутствующие слышали:
-Господа, думаю, это всё. Самым благоразумным для нас в настоящий момент является полная капитуляция. Прошу голосовать.

Эти стены не слышали и не сотрясались от такого мощного рева голосов, пронесшегося по зданию, когда в его окнах появились белые флаги.

Делош в сопровождении свиты офицеров прошел в мраморный зал, остановился у края длинного стола, за которым все еще сидели бледные министры, туго затянутые в свои черные фраки.

-Примите наши поздравления, - разжал тонкие губы Первый министр. – Вот она, власть. Ведь вы ее хотели? Так берите, пока кто-нибудь более ловкий не ухватил, - на лице его играла холодная усмешка.

-Не волнуйтесь, не ухватит, - отрезал Делош. – Эта власть будет принадлежать народу. Он сам выберет того, кого сочтет достойным управлять собой.

-Не сомневаюсь, что это будете вы, господин Делош! Или эта преподобная княгиня.

-Это уже не ваше дело, господа. С вами поступят согласно чинам и вкладу каждого из вас в дело подавления народного гнева. То есть либо вышлют из страны, либо…, - он устало вздохнул и кивнул сопровождавшим. – Уведите.

-Да кто вы такой! – не выдержал самый молодой из министров, в исступлении вскакивая со своего места. – Самозванец! Бунтовщик!

Делош грустно посмотрел, как повстанцы скручивают разбушевавшемуся руки, как остальные министры молча встают в ряд, самостоятельно заложив руки за спину, и четко сказал:

-Мой дед был Командором.


*    *    *


-Ах, что делают! Да что же они делают! Правее! Ну, пожалуйста! Давай, давай! – бормотала себе под нос Ирен, наблюдая в старую подзорную трубу за прорывом повстанцев к замку герцога Фьюсса.
Верхом на Орлике она стояла на возвышенности и нетерпеливо кусала обветренные губы.

Все пространство от нее до укреплений замка кипело насмерть сражавшимися людьми, голоса которых вместе с пушечной пальбой сливались в один нестройный, ужасающий гул.

Княгиня пришпорила коня и поскакала вниз, где у подножия холма находился временный передвижной штаб восстания, возле которого артиллеристы снова и снова совали свинцовые яблоки в вечно голодные рты своих пушек.

-Куда ты, Ирен?! – услышала она сбоку.
К ней со всех ног между редких древесных стволов бежал Бремович.
Де Кресси притормозила. Он схватил Орлика под уздцы.

-Что ты задумала?
-Я больше не могу так, Николас! Они умирают там! А я здесь… Мне нужно туда, - лихорадочно блеснув глазами, Ирен повернула лицо к полю сражения. – Они пойдут за мной, бессильные найдут силы. Хватит литься крови!

-Хочешь геройски погибнуть за них? Решила сменить убеждения? – в отчаянии от злости и страдания за нее, выкрикнул Николай.

-Я не меняю убеждений. Было время, когда кровь была необходима, как кровопускание при отдельных болезнях. Но теперь – вот это – уже слишком! – она махнула плетью на равнину. – Отвлекающий маневр превращается в убийство сотен людей. Пусть просигналят Грето, чтобы его части выступили, когда я окажусь у стен замка. Они первыми войдут в него с другой стороны, потому что все силы герцог бросил сюда.

-Ты же погибнешь! – он не мог отпустить ее просто так и боялся, что остановить тоже не сможет, не успеет.

-Значит, такая судьба, Николас. Я погубила очень многих людей, даже самых дорогих мне. У меня никого не осталось, - Ирен говорила быстро, отрывисто, и Орлик тоже нетерпеливо прядал ушами, по-человечьи умными, ясными глазами изучая уже знакомую местность вокруг, словно прикидывал, куда следует направиться теперь. – Поэтому я должна быть там. Оставь меня, Николас, - приказала она. – Мы теряем время и людей.

-А Ольга, я, Грето? А те, кто выживет? Ты нужна всем нам! Ты не можешь уйти просто так! – не сдавался Бремович, почти повиснув на поводьях Орлика.

-Эти люди, возможно, проклянут меня за кровь родных и близких. Грето, Ольга – не знаю… А ты… Я не люблю тебя, Николас, - вдруг сказала княгиня совсем новым тоном, таким холодным и жестким, какого Бремович еще не слышал от нее.

От потрясения молодой человек выпустил узду, и Орлик рванулся вперед, словно и не было человека, только что со всей силой сдерживавшего его могучий бег.

Николай видел, как сверкнула на солнце сабля Ирен, как она врезалась в гущу дерущихся.

-Княгиня Ирен! Да здравствует свобода и Ирен! – взревели сотни голосов, и крепче становились руки, поднимавшие сабли и пики, точнее глаз, целившийся из ружья, и в сердце уживались рядом обожание и ненависть. – Долой герцога Фьюсса! До-лой!

Бремович с захолонувшим сердцем несколько секунд смотрел, как целая группа повстанцев, впереди которых двигалась на Орлике Ирен, увлекала за собой все больше людей, приближаясь сквозь оборонявшихся солдат к воротам в замок.

Дым от взрывов застилал и ел Николаю глаза. «Что же я стою?» – спохватился он, утирая их грязным от копоти рукавом, и сквозь невольные слезы бросился к штабу за лошадью, передать Грето приказ Ирен.

Он не увидел, как исчезла на поле фигурка девушки, затерявшись между грозных и сильных мужских фигур, не увидел, как рухнули ворота под напором повстанцев.

Ворвавшись через час вместе с отрядом Грето д’Инзаро в замок через другие ворота, Николай метался, как безумный.

В замке, во дворце еще кое-где гремел бой. Бремович бегал от одной кучки пленных к другой и кричал, словно этот вопрос касался непосредственно его жизни и смерти:

-Вы не видели Ирен? Где она? Прошу, кто-нибудь, ответьте, кто-нибудь видел ее?

Усталые лица, успокоенные тем, что все, наконец, закончилось, поворачивались к нему. В них не было ненависти. И не было сострадания. Лишь тяжелая человеческая усталость.

-Она была впереди повстанцев, на коне, там, за воротами, - спокойно сказал пленный младший офицер.

Николай поскорее ухватился за эту нить.
-Да-да, я знаю! Что было потом?

-Потом конь упал. Больше я ее не видел, - Бремович отпустил дрогнувшую руку, вскочил на чью-то лошадь и галопом поскакал на противоположную сторону замка, не думая о шальных пулях, то и дело свистевших возле его головы.

За воротами расстилалась степь, покрытая жертвами почти законченного сражения, лежавшими вперемешку – свои и чужие, лошади и люди.
Еще не рассеялся пороховой дым, и Николай, щурясь, пытался разглядеть тела, ища знакомый черный шелк.
И от этого сердце Бремовича опускалось низко и билось в утробе, как сердце неродившегося младенца, так же часто и беззащитно.

Потом он увидел ее. Ирен лежала на спине. Лицо с похожими на темные озера немигающими глазами было устремлено к небу и, казалось, не выражало ничего. А, может, так Николаю только показалось, потому что на этом милом ему лице теперь было столько копоти и пыли, что оно было почти неузнаваемым, если бы не глаза.

Правая рука девушки все еще сжимала рукоять окровавленной сабли, а левая как-то механически, бесчувственно гладила черную шелковую гриву Орлика, своим боком придавившего ногу хозяйки.

-Пожалуйста, не уходи хоть ты, - неслышно шептали губы Ирен. Но еще теплый Орлик был неподвижен.

Она кое-как обняла его за шею, боясь шевельнуть ногой и сделать ему больно, хотя это было уже невозможно.
–Пожалуйста.

Бремович спешился и, обессиленный, молча сел на серую, в пепле, короткую степную траву рядом с ней.



Глава 20.

Падение.


Они не смотрели на море крови, на тысячи трупов, оставшихся позади них. Это перешло в прошлое. А они теперь думали и мечтали только о будущем.

О том будущем, которым столько лет грезили их отцы и деды, состарившись в рудниках, полях, на море, запоротые плетьми феодалов, задохнувшиеся в цехах заводов, сгнившие в темных, сырых конурах мастерских.

Те, кто остался жить, и кому суждено было увидеть это будущее, знали, что так распорядилась судьба, умертвив и их верных товарищей, и злейших врагов.
Они знали, что товарищи, умирая, самой своей смертью наказывали им, живым, увидеть, попробовать на вкус, полюбить это сладкое будущее вдвойне – за себя и за них.

Пусть сейчас оно было еще неясным, как в дымке от степных костров табунщиков, но человек уже представлял его себе, новое и удивительное, никем ранее не виданное, уже видел, как тихо и незаметно оно придет и сделается настоящим.

Николай вел сильно хромавшую Ирен к дворцу герцога, придерживая под руку. Другой рукой она опиралась на саблю.

Во дворе было много народа, спокойного и деловито-возбужденного.
Снова распределяли раненых, убитых и пленных по разным группам – кому куда положено: в лазарет к докторам, на подводы к братским могилам, в подвал замка до решения революционного суда, или – на все четыре стороны.

-Ирен! Ирен! – пронеслось среди людей, и вокруг нее с Николаем быстро образовалась целая толпа восторженных лиц. – Ирен! Взят Командон! Мы победили! Да здравствует свобода! Ура Ирен! Ура Делошу! – кричали повстанцы, воздевая руки к небу, смеясь и плача от радости.

Бремович, как пьяный, обозревал то, что происходило вокруг. А по темному от гари лицу Ирен, осветленному белозубой улыбкой, тоже текли слезы.

Но она улыбалась и плакала не от радости – от бесконечной, мучительной усталости и тяжести, которые лишь постепенно, кажется, стали отпускать ее плечи.

Княгине подали умыться. К ней подскочил солдат-повстанец, наклонившись близко, взволнованно сказал:
-Товарищ Инзаро просил передать. Герцог Фьюсс арестован, пытался бежать вместе с несколькими приближенными. Вы подойдете?

Его светлость в простом крестьянском платье, бледный и серый, как небо в сезон дождей, стоял в своем бывшем кабинете, прислонясь, вжавшись в стену, с которой уже сняли всю коллекцию оружия.

За столом сидел д’Инзаро, кругом расположились мрачные, насупившиеся повстанцы, враждебно поглядывая на бывшего государя.

-Ирен! – прошелестело по их рядам, и Фьюсс вздрогнул, увидев ее.

Она изменилась с момента их последней встречи и была теперь не злобно-насмешливой, а озабоченно-спокойной.

-Вот мы с вами и встретились снова, как я обещала. И свое обещание, данное вам на рыцарском турнире, освободить политических заключенных, как видите, тоже выполнила. Здравствуйте, ваша светлость. Хотя я предпочла бы видеть вас не здравствующим, а мертвым.

-Таким же мертвым, как де Трильи? Он сдох, как загнанный заяц, затоптанный копытами коней. А так цеплялся за жизнь! Даже пытался выкупить ее за постель с подложенной ему девкой, – ему хотелось ковырнуть поглубже, чтобы с удовольствием увидеть, как задрожали бы ее губы от боли и обиды, как перекосилось бы лицо.

Но княгиня лишь устало усмехнулась, непроизвольно сжав пальцами рукоятку пистолета, торчавшего из-за ее широкого пояса.

-Вы снова лжете, ваша светлость. И все для того, чтобы испачкать собственной грязью того, к кому она не пристанет, даже если то, что вы сказали, было правдой.
Мой вам совет, лучше молитесь. О собственном будущем.
Об искуплении всех ваших грехов, потому что вас ждет справедливый народный суд. Молитесь, чтобы они, - Ирен обвела рукой стоявших вокруг повстанцев, - вас пощадили. Думаю, этот суд будет пострашнее тех пыток, которые устраивали для людей вы, - Ирен отвернулась от него и скрылась за дверью.

На плечо ей легла тяжелая рука Леонардо Горна.

-Ирен, раз уж ты здесь, может, посетишь еще одного нового узника? Граф де Нейлок. Очень просил видеть тебя, с глазу на глаз. Оружия у него нет, но все же будь осторожна, - Горн многозначительно кивнул по направлению широкого коридора, в котором толпились повстанцы, на самую последнюю дверь, делавшую этот коридор тупиком.

Последний фаворит герцога скучал в маленькой, неухоженной комнатке, находившейся за этой дверью. Голые каменные стены, единственное зарешеченное окно, правда, выходившее в парк, откуда в эту обитель уныния пыталась ворваться живая и буйная зелень весенней листвы.
Здесь помещалось всего несколько стульев, но Реджинальд не сидел, а, на манер его светлости, тоже стоял и, скрестив на груди руки, глядел в окно.

-Вам, граф, как и герцогу, не идет этот крестьянский наряд, - он оглянулся на вошедшую, как всегда равнодушный и бесцветный, но даже в простом платье – с щеголевато-ухоженной головой. – На что вы рассчитывали, устроив этот побег? – Ирен мельком оглядела пленника, взглянула под стулья, подошла и дернула за ручку двери смежной комнаты – но та была закрыта.

-Боитесь? – беспечно усмехнулся де Нейлок, не ответив на ее вопрос.

-Как вам угодно, - княгиня пожала плечами и села на стул. Ушибленная нога, высвобожденная из-под мертвого Орлика, ныла и подкашивалась.

Этот чуждый ей, странный человек вовсе не интересовал Ирен. В мирной жизни они сталкивались столь редко и незначительно, что было непонятно, зачем он теперь захотел ее видеть.

-Я слушаю вас. Что вы имеете мне сказать?
-Что со мной будет? – что-то, похожее на сожаление и испуг просквозило в его голосе, но лицо было по-прежнему скучающим, равнодушным.

-Мне это неизвестно. Вашу судьбу, как и судьбу герцога, решит народный суд.
-Прекрасный конец карьеры и жизни, - усмехнулся де Нейлок. – Суд толпы!  Меня умертвят?

-Почему вы так считаете?
-Вы, сударыня, разговариваете со мной, как с живым трупом, - он кисло поморщился.

-Вам могут сохранить жизнь, отобрав только свободу на несколько лет, в течение которых вы будете работать на тех, кто раньше работал на вас. Вы же лично никого не убивали. Правда, принимали непосредственное участие в расстреле де Летальенов, - Ирен нахмурилась от тяжелого воспоминания.

-Я не хотел никого расстреливать.
-Тогда – почему? – настойчиво спросила де Кресси. – Неужели в вас нет ни капли жалости?

Де Нейлок снисходительно коснулся ее взглядом.
-Жалость здесь как раз ни при чем. Мне было искренне жаль, что они погибли.
-Что? – Ирен не поверила ушам. – Что же вы думали получить, участвуя во всем этом деле? Салли? Но если вы любили ее, почему не спасли, почему вообще не женились на ней много раньше?

-Ха-ха, - этот смех, как и каждое его движение вызывали в Ирен все большее раздражение, поскольку казались наигранными, надуманными, нарочито-выспренными, не к месту.
-Любил ли я? Да. Но странной, ни на что непохожей любовью. Поэтому не собирался жениться.
А вы, значит, решили, что во время следствия над де Летальенами я воспользовался своей властью? Да, я воспользовался, но только не тем, чем вы думаете.
Мне была интересна психология, причины поведения человека в роли жертвы. И я воспользовался чувствами Салли и ее доверием ко мне, чтобы получить от нее ответ на главный вопрос в деле де Летальена.
Он рассказал дочери о встрече с вами, а она рассказала об этом мне…

-И вы…, - лицо Ирен задрожало от гнева и злости на то, что по виду де Нейлока следовало понимать, что именно этой реакции ему и хотелось – вывести ее из себя.

-Я пообещал ей, что сделаю все возможное, чтобы спасти ее родителей. Но – не смог! – шутливо развел он руками.

-Или не захотел. Боже мой, какие извращенные чувства! Какой развращенный разум! – де Кресси не сводила с него горьких, тающих в печали глаз.

Реджинальд болезненно скривился.
-Думайте, как вам угодно. Но, мне кажется, я ни в какое сравнение не иду с вами. С вашей извращенной натурой, Ирен, - он холодно, но понимающе улыбнулся ей, словно говорил: «Мы с тобой одной крови, одного поля ягоды».

-Прикрываясь мечтой о всеобщем счастье, вы губили тех, кому должны были это самое счастье принести. Вы всех их бросили в кровавое жерло вашей революции, одним движением, как щепки - бах! - де Нейлок сделал этот жест рукой. – И де Летальенов, и своего отца, и… де Трильи.
Вы, вы их укокошили, а не герцог, - он снова усмехался спокойно и оттого еще более гадко.

-Не вам судить! – хрипло, едва ворочая языком, выговорила княгиня.

-Отчего бы и не мне? Кстати, о том, что это вы стали причиной смерти моего отца, я тоже знаю.
Это после вашего посещения у него случился сердечный приступ, он слег и умер через три дня. Я помню, он сказал про вас: «Бойся ее!». Я это запомнил и всегда вас ненавидел. Но не только за отца, - он говорил о ненависти, но вид его, спокойный и даже довольный, ввергал в дикое, несообразное сомнение в том, что он вообще способен на такое сильное чувство.

Де Нейлок уселся на подоконник, мечтательно подпер рукой щеку и продолжал.
-Я не мог ни любить, ни уважать вас, как другие. Потому что вы всегда были слишком.
-Что - слишком?

-Все. Слишком красива. Слишком умна и богата. Слишком сильна. И, несмотря на всю эту силу, все же слишком женщина. Нет, лучше не так, - смакуя каждое слово, заговорил он. – Слишком сильна и проницательна, чтобы быть женщиной, но слишком прекрасна, чтобы быть мужчиной. Вы чудовище, Ирен, вы химера. Что, непривычно слышать такие слова от мужчины? Ничего, потерпите…

-Вы хотели меня видеть только за тем, чтобы сказать это? – сдерживая омерзение и гнев, Ирен, однако, не сводила с него глаз. И это, кажется, придавало ему лишь больше силы – для всей его продолжающейся игры.

-Нет, есть еще кое-что. Знаете, в детстве я решил для себя, что обязательно должен попробовать в жизни несколько вещей. Моя мечта теперь исполнилась – я попробовал почти всё, что хотел.
Осталось только одно. Нет, пожалуй, два дела, которые я пока не успел выполнить, - его флегматичное лицо на мгновение осветилось прежней покойной улыбкой.

По коже Ирен пробежали мурашки. Ей было неуютно – она теряла контроль над ситуацией.
-Первое – это узнать, что чувствуют, когда творят добро, - спокойно продолжал Реджинальд. – И второе – что находится за гранью жизни.

Княгиня, силясь вникнуть в то, что она слышит, приподнялась со стула, опираясь рукой о холодный камень стены.

-Для первого я и пригласил вас, Ирен. Герцог сказал вам, что де Трильи мертв, не так ли? – он улыбался насмешливо, словно ему было скучно, как богу, который нехотя собирается выполнить чью-то надоевшую горячую просьбу. – Но в действительности никто из нас не знает его судьбы.

После побега и погони его труп так и не нашли. Я думаю, он мог попасть к партизанам и остаться в живых. Но этого здесь тем более никто не знает. Так что у вас есть надежда, - он вздохнул с тем задумчивым выражением, с каким впервые пережевывают новое блюдо, пытаясь разгадать его вкус, вгляделся в побледневшую, взволнованную Ирен и снова усмехнулся.

-Любовь… Я пробовал и ее, всякую... Нет, как и это – не впечатляет. Ладно, осталось еще одно, - де Нейлок с улыбкой спрыгнул с подоконника, в два шага прошел мимо онемевшей княгини и быстро скрылся за дверью смежной комнаты.

До Ирен вдруг дошло, что эта комната только что была закрыта, и у графа, должно быть, есть свой ключ.
-Стойте, Реджинальд! Куда вы? – она бросилась к двери, но де Нейлок закрылся изнутри.

Де Кресси застучала, изо всех сил задергала сияющую медью ручку.
-Откройте немедленно!

Ответом ей был выстрел.
В комнату из коридора вбежали повстанцы, Ирен пришлось отойти в угол, пока они взламывали дверь.
Бремович, измученный и еще перепачканный в копоти, заботливо ощупывал руки и плечи девушки и спрашивал страдальчески:
-Ты в порядке? Не ранена? – она лишь качала головой.

На полу потайной комнаты лежал застрелившийся в висок де Нейлок с револьвером в откинутой руке. Было заметно, что он сделал это спокойно – вначале лег и только потом выстрелил.

Аккуратно и расчетливо. Как и хотел. Даже глаза не стал закрывать, которые и теперь, мертвые, с интересом смотрели в небо за узкое окно, будто надеясь поскорее увидеть, что же там, за гранью жизни.

-Этот револьвер тут давно лежал, - принялся объяснять всем бывший солдат из стражи замка, седой, но моложавый человек средних лет. – Я эту штуку знаю. Такие комнаты – по всему замку их пять или шесть, - герцог специально содержал. Вон, видите, ящик в стене. Там хранилось оружие, чтобы в случае необходимости подчиненные его светлости могли свести счеты с жизнью. Иногда по высочайшему приказу.

-Да ну?! – заламывая набок шляпу, загорелся молодой повстанец, по всему – выдумщик и задорник из тех, без которых не обходится ни одна ячейка человеческого общества, в отсутствие которых в самых разных жизненных ситуациях царят лишь скука и подавляющее душу однообразие.

-Сам такие револьверы заряжал, - ткнул себя в грудь солдат. – Выгнали меня с оружейного завода в Якоре - не справлялся с работой, здоровье не позволяло.
Брат жены через своих знакомых устроил в правительственную гвардию. Вот и попал сюда. Да только, как позаряжал такое оружие года три, не утерпел и сбежал во время военных учений. По лесам в разбойниках скитался.
Но это, ребятки, все было не по мне. Вот, теперь поживу на свете! – лихо махнул он крепкой рукой, и добрые усталые глаза его с разлетевшимися в стороны морщинками торжественно окинули присутствующих.

«Этим людям, победившим смерть в бою, теперь ничего не стоит так спокойно рассуждать о смерти над трупом человека, самого себя повенчавшего с ней», - подумал Николай, в то же время озабоченно глядя на сжавшееся, бледное лицо Ирен.

-Тебе жаль его? – тихо спросил Бремович.

Она закрыла глаза, словно ей не хотелось больше видеть этот мир, и едва слышно сказала:
-Он мог бы быть великим человеком. Но что он с собой сделал, что сделал! – было не ясно, говорит ли Ирен о смерти де Нейлока, или о всей его странной жизни.


*    *    *


Целую неделю глашатаи на площадях и улицах городов и сел собирали мнения людей о том, что они думают по поводу дальнейшей судьбы высшего дворянства Северной Командории.

Кто-то писал пожелания на листках или клочках бумаги, на остатках старых газет, кто-то просто выкрикивал, выходя в общий круг, увлекая за ходом своих мыслей тех, кто находился рядом.
Решения было всего два – смертная казнь или высылка из страны навсегда, в соседнюю Спиридонию.

Бремович снова пытался втолковать Ирен и даже Грето Инзаро, что весь этот референдум незаконен и, скорее всего, не будет отражать действительного положения вещей. Но от него только отмахивались.

К удивлению Николая решением народа стало помилование.
Он довел себя до бессонницы, ломая голову над тем, почему простые люди оказались столь великодушны. Подозревал что угодно, вплоть до вражеского замысла, скрытого в дебрях подсчета голосов, искал, кому теперь могло быть выгодно сохранить жизнь герцогу Фьюссу.

Ирен ответила ему просто:
-Мы уже победили. И все устали от крови, - но было видно, что сама она вовсе не согласна с этим мнением.

Изгнанникам предоставили один из сохранившихся кораблей эскадры Туза. На нем не было никакого оружия, кроме столовых ножей и ножниц. Не было команды, и судно предстояло вести тем офицерам, которые также не желали оставаться в новой и неуютной для них обстановке. Для дворян не могло быть и речи о вывозе каких-либо ценностей, кроме необходимых и личных вещей.

Впрочем, некоторых и по ту, и по эту сторону не устраивало именно это условие – одних, поскольку сердце скребла тяжкая алчность бывшего сытого собственника, других – ревностное отношение к революционным принципам, предписывавшим изъятие всех излишков у тех, кто сам их не создавал.

Ирен не нравилось и это, поскольку она знала, что в банках Спиридонии у многих изгнанников, в том числе, у самого герцога Фьюсса, имеются личные счета – таким образом, эти люди ехали на новое готовое состояние. А это означало, что пролитая кровь не была отмщена до конца.

Но было решение народа и революционного совета представителей всех отрядов, принимавших участие в восстании. Никто не имел права его отменить.

На корабль, вышедший из Туза и на сутки вставший на якоре у западного побережья, недалеко от бывшего государева замка, герцога забирала лодка.

С судна и с ближайшего холма две противоположные стороны наблюдали за тем, что происходило сейчас на берегу маленькой степной бухты.
Весенний день, неожиданно пасмурный, грустно застилал облаками небо и солнце. В отличие от людей, весеннему дню было скучно.

Лодку слегка покачивали волны прибоя, набегавшего на берег, куда ее втащили двое бывших офицеров, теперь больше походивших на матросов, которые принялись укладывать на ее дно весь незатейливый скарб герцога.

Чуть поодаль стоял сам его светлость почти в том же простом одеянии, в котором застала его Ирен после боя в замке.

-Я скоро, - задумчиво кивнув шестерым сопровождавшим товарищам, сказала она, давая понять, что хочет остаться с Фьюссом один на один.

Его светлость с тоской оглядел блестящий черный наряд княгини, молодую вороную тонконогую лошадь, гарцевавшую под ней, и отвернулся.

-Вы недовольны? – тихо спросила де Кресси.

В ней снова не было той злой и холодной насмешливости, которая во время их последних встреч сжигала душу герцога. Княгиня говорила просто, даже мягко, но так, будто ей было все равно.

-Я бы, конечно, вас пристрелила, - на ее вздох герцог вскинулся и блеснул глазами. – Руки чешутся пристрелить вас...Но война окончена.Хватит чужой крови.И раз это так, то я не желаю больше когда-либо слышать, видеть или вспоминать вас, ваша светлость. А вот вы, думаю, будете помнить это всегда.
Так что  произошедшее все-таки является для вас наказанием, - она вгляделась в осунувшееся, раздавленное унижением лицо постаревшего Фьюсса. – Тем более что вы солгали мне об Александре де Трильи. Он может быть жив. Мне сообщил об этом де Нейлок перед тем, как застрелился.

-Мерзавец, - бессильно усмехнулся Фьюсс. – Так и думал, что этот де Нейлок выкинет напоследок какую-нибудь этакую штуку…Что ж, Ирен, считай, что ты мне отомстила. Я не испытывал такой боли с тех пор, как ты едва не убила меня. Но я хотел бы сказать тебе на прощание еще кое-что. Думаешь, вы победили? – он устало качнул головой. – Все может вернуться. Вернемся и мы.
Но уже в другом обличье. Не вы первые, не вы последние. Подумай о том, что будет дальше.
Сможете ли вы удержать власть, которую получили? Не уподобитесь ли той змее, что пожирает сама себя?

-Сами с собой мы разберемся без вашей помощи, - спокойно произнесла Ирен. – Вот револьвер. Из него де Нейлок совершил самоубийство, - герцог вздрогнул, увидев, как она медленно и всё так же спокойно подняла оружие, прицеливаясь ему в голову.

«Я бы убила его. Не сдержала бы своего слова. Убила, уверенная в том, что он – стопроцентный подлец и достоин смерти…», - ей вспомнилось, как она сказала это Бремовичу, когда тот уговаривал ее сдаться герцогу, чтобы спасти Александра.

Ирен грустно усмехнулась и взвела курок.
Фьюсс стоял под направленным на него револьвером, чувствуя себя так, будто уже умер.
-Страшно? – с прежним беззлобным спокойствием спросила Ирен. – Хорошо, что вы это понимаете, - она опустила оружие, перезарядила.

-Возьмите его. Это память о де Нейлоке, обо мне и о Командории, которую вы теперь не имеете права видеть. Вы не вернетесь в нее. Никогда. Здесь один патрон. И вы, как дворянин, должны знать, что нужно делать. Прощайте, - княгиня развернула лошадь и поскакала к своим.

Фьюсс несколько секунд дрожащими руками вертел холодную, стальную, смертельную игрушку. Потом вдруг резко поднял ее на высоту глаз. На мушке летела крылатая, точеная фигура Ирен.

-Стреляйте же! Они заметили! Надо уходить! Сейчас будет поздно! Стреляйте! – завопил подскочивший к герцогу офицер, размахивая руками.

-Не могу, - опустив револьвер, сдавленно сказал Фьюсс. – Я люблю ее.

Офицер выхватил из его повисшей руки оружие, прицелился и спустил курок.

Герцог на секунду зажмурился.
Когда он открыл глаза, то увидел прекрасную всадницу, которая остановилась посреди цветущей весенней степи, глядя в его сторону. Ему показалось, что она засмеялась – и он явственно слышал этот смех – злой и радостный, дьявольски красивый.