Время придет, кн2 ч1 гл16-18

16+


XVI


Поддаваясь на уговоры Инзаро, проникновенно призывавшему людей разойтись и обещавшему, что он не позволит приезжим забрать ни одного малого зернышка, толпа стала постепенно рассасываться.
Ирен, наконец, смогла подойти близко к крыльцу.

Видя ее перекошенное от волнения лицо, Грето вздохнул.
-Вот все и разъяснилось.

Ирен в возбуждении поднялась по ступеням, направляясь к двери вслед за кожаным:
-Мне нужно узнать подробности. Если Сандро там… Господи, там герцог! – шептала она самой себе. – Если он узнает о Сандро, то может снова попытаться убить…Мне нужно ехать!

-Ирен! – негромко вскрикнул Грето, бросаясь за ней. – Не глупи! Куда – ехать? В Спиридонию? Что ты можешь сделать?...

В председательском кабинете на высоких тонах, решительно переговаривались трое уполномоченных.

-Арестовать всех зачинщиков и председателя в первую голову! Да свезти всех в город. Имеем право – у нас же мандаты! – утверждал сильный молодой голос.

-Они не дадут, - ответил кожаный.
-Кто?
-Кто, кто… Люди! – кожаный обозлился, сплевывая после папироски прямо на пол.

-Да уж, - невесело рассмеялся третий, пожилой, болезненного вида человек в одетом поверх рабочей робы пиджаке. – Они, скорее, нас искрошат, чем…

Грето шагнул в комнату.
-Что же вы, товарищи! – с укором бросил им он. – Разве можно так, за глаза решать судьбы людей? А я-то хотел с вами по-человечески, без наскоков.

К нему решительно шагнул самый молодой, еще безусый парень, жестко сказал:
-Вы арестованы. Сдайте оружие!

-Это что же такое происходит? – от гнева опешила Ирен, которую Инзаро оттолкнул, чтобы первым войти в комнату. – Или вам, товарищи, мандаты выданы для того, чтобы честных людей на острова ссылать?

Они, видимо, не знали ее в лицо, потому что замерли от изумления и неожиданности, увидев такую красоту.

Молодой уполномоченный впился в нее недобрыми глазами: кто такая? Властная посадка головы, вызывающий взгляд.

-А вы кто будете, гражданка? Мы за красивые глаза не обязаны перед вами отчитываться. Предъявите документы.

-Ирен, - с надрывом вырвалось у Инзаро, - не вмешивайся в это дело!

Услышав имя, кожаный первым подскочил к ней, с еще большим вниманием изучая непрошеную гостью.
-Ирен?! Та самая?!
-Та самая, - просто кивнула она.

Пожилой уполномоченный, как видно, наиболее спокойный из них, недоверчиво заметил:
-Я, к сожалению, видел Ирен лишь раз издали, не разглядел. Но точно знаю, что сейчас она работает в Тузе помощником прокурора.

-Совершенно точно, - подтвердила Ирен.
-Тогда что вы делаете здесь? – снова стал наступать молодой. – Короче, я требую предъявить документы.

-Да вы что! – рассвирепел Грето, взмахнув руками. – У нее на лице паспорт прописан!

Молодой круто повернулся к нему на каблуках сапог:
-Доверяй, но проверяй! – и погрозил указательным пальцем.

Инзаро дернулся было в его сторону, но Ирен остановила:
-Спокойно, Грето. Ведь мой паспорт где-то здесь, у тебя. Покажи им.

Председатель, скрепившись, подошел к столу, вытащил из кармана связку ключей, открыл один из ящиков, зашелестел бумагами.
-Вот.

Ирен равнодушно разогнала сизый дым от папироски, которую курил пожилой уполномоченный, и протянула воинствующему свой паспорт.

-Ну, полюбопытствуем, - молодой небрежными движениями перелистывал странички. – Ирен Кресси. Город Туз, улица Командора, образование – высшие юридические курсы, помощник прокурора, замужем, дети… Действительно, это вы, - словно не веря самому себе, пробормотал он.

-Ну, тогда хотя бы извинитесь за свою ошибку, - насмешливо улыбнулась Ирен.
-Перед женщиной? – сквозь зубы процедил молодой, одновременно и боясь отказать, и не решаясь выполнить эту просьбу. – Никогда не извинялся.

-Вообще-то, перед Ирен Кресси. Но я не злопамятная. Так что, думаю, мы с товарищем председателем не будем вас долее задерживать.

-Позвольте! – вскрикнул кожаный. – Мы от имени государства пришли сюда за продовольствием и никуда не уйдем без него!

-Вам сказали, что лишнего нет – ни хлеба, ни чего-либо иного. Вы снова мне не верите? – повысила голос Ирен.

Пожилой, наконец, докурил свою спокойную папироску, вздохнул, обращаясь к кожаному:
-Послушай, Телори, пожалуй, она правду говорит. Если, действительно, нет, откуда им взять?

-Идите к черту! – снова вскипел кожаный. – Таким манером вы ни в одном селении хлеба не добьетесь!

-Потому что его нет, - тихо и горько сказала Ирен. – И вместо того, чтобы устанавливать здесь свои права, товарищи, вы бы лучше посоветовались с крестьянами, как быть дальше. Как жить, выжить. То, что они вам кричали во дворе – это эмоции.

На самом деле, они знают, что в некоторых провинциях положение очень тяжелое.
Я живу здесь у одной крестьянки, так вот, с час назад в саду мы нашли бездомную девочку из горной деревни.
Эту девочку чуть не съела в лесу какая-то банда.
Нам девочка рассказала, что их деревня вымирает. От голода.

Поймите, в такие времена люди должны быть заодно друг с другом. Но нельзя отбирать последнее, потому что так вы ни тех не накормите, ни этим ничего не оставите.

Телори озабоченно скрипнул зубами под ее доверительным взглядом.
-Мы-то понимаем, да начальство требует.

Ирен, наконец, решилась и спросила:
-А про флотилию вам откуда известно?

-На инструктаже объявили, перед отправкой обоза, - рассудительно пояснил пожилой. – Разрешили говорить о ней только в том случае, когда все остальные аргументы иссякнут, ну, то есть, когда люди наотрез откажутся отдавать то, что у них есть. Вот тогда и говорить, чтобы надежду посеять. Вместо хлеба, - усмехнулся он. – Да только ее в рот не положишь.

-Это верно, - согласилась Кресси. – А что еще о флотилии слышно?

-Да ничего! – снова нетерпеливо, нервно воскликнул молодой и поскорее обратился к пожилому. – Дядя Макс, дай папироску!

-Рано тебе еще, - строго нахмурился тот и не дал, одними глазами улыбаясь на надтреснутое обидой лицо парня.

-Ничего неизвестно. Несколько моряков попали в тюрьму за драку, и их пытаются вызволить дипломатическим путем. А продовольствие, вроде, уже закуплено по договору. Но вот когда оно будет здесь?

Ирен как-то незаметно поникла и затихла, а Грето, чтобы разрядить обстановку, сказал:
-Вам бы, товарищи, отдохнуть надо и поужинать. Пока есть чем.

-Мы еще не обедали, - усмехнулся кожаный.


*    *    *


В узкое окно лезла молодая зеленая ветка. Листочки не научились еще шелестеть на ветру. Молодость природы начинала эту новую, еще не разученную песню, а в юной Командории всё шло наперекосяк.

И как это всё так странно выходит, думалось Ирен, когда она ранним утром, чуть забрезжил свет, села к столу перечитать доставленные с вчерашним обозом газеты.

Хорошие люди, желающие миру счастья и добра, собираются вместе, по задуманному плану совершают дело, которое и должно принести это счастье и добро.

Но вдруг, откуда ни возьмись, появляются в газетах вот такие заголовки: «Врагам Родины – трибунал!», «Кровавый след барона Перрито», «Кто спасет голодных детей?».

Но наряду с этими и им подобными, стоящими над статьями о многочисленных государственных заговорах, о зверствах бандитов над коммунистами, членами крестьянских Советов, о сбежавших из дому в поисках лучшей доли детишках, попавших в воровские шайки, - наряду с этими – другие, говорящие об иных событиях в той же маленькой стране на краю Тихого океана.
«Новый отрезок железной дороги Якорь-Командон», «Введена в строй гидроэлектростанция на восточном побережье», «Мы – полноправные, признанные члены Мирового Сообщества», «Наше золото и алмазы – шаг к широкой международной торговле».

Этих – больше. Ну, скажите, как всё это совместить?

Ирен неторопливо вздохнула. Мало о голоде. И вовсе ничего – о флотилии. Но этим газетам уже дня три. А свежие прибудут сюда, быть может, позже самой эскадры. Грето сказал – надо ждать. Что ж, пора привыкнуть…

Она встала, накинув старый платок, вышла из дома – проводить обоз с уполномоченными.

В конце улицы перед ней открылась уже привычная картина бывшей баронской усадьбы – высокий дом с колоннами, множество обветшавших хозяйственных построек и несколько флигелей для когда-то жившей в них прислуги. Веет усталой стариной, затхлостью.

Но молодят всё это открытые настежь высокие кованые ворота, за которыми – впряженные в телеги, обмахивающиеся хвостами поджарые лошади, степенно дожевывающие давно плохое сено.
На телегах и возле них – худые люди и худые мешки.

-Здравствуйте! – Ирен приветливо помахала рукой пожилому уполномоченному. Звали его Максимо Нортини. Молодой с кожаным еще не выходили от Грето.

-Доброе утро, Ирен! – обрадовался и тот. – Вот, уезжаем. Без хлеба, - грустно, но понимающе усмехнулся Нортини.

-В других селах и деревнях тоже будете его требовать? – спросила Кресси, прямо глядя в его усталые, словно запыленные глаза под седеющими бровями.

-Такой у нас приказ, - трагическое выражение лица с морщинами скорби, ищущий взгляд. Кого, что он ищет? Себя? – За это поплатиться можно, - вдруг не по-доброму усмехнулся он. – Даже вам, Ирен. Вы бы не лезли в это пекло, - тихо, по-отцовски мягко сказал он, придвинувшись к ней. – У вас семья, дочка.
Я слышал, вы просили лошадь у председателя, а он не дал. И с обозом в Туз не позволил ехать. Поймите, он прав. Вы этим мужу не поможете. Он слишком далеко, и поэтому можно только ждать.

Ирен, будто не расслышав его совета, спросила:
-А у вас тоже есть семья, дети?
-Двое, - смутившись от внезапности и простоты ее вопросов, Нортини потупился.

-Они вырастут. Тогда всё вокруг изменится. Что они тогда будут помнить и говорить о вас? Что их отец отбирал у голодающих хлеб? – Ирен смотрела куда-то мимо него, будто, действительно, видела, что произойдет на этой земле через несколько лет.

-Вы не голодаете, - с легким укором заметил уполномоченный. – А вот мои могут и не вырасти – в Тузе стало плохо с провиантом. Так что это еще один повод для вас, Ирен, пока туда не возвращаться.

Она вызывающе вскинула на него глаза:
-А что ж обозники сахаром угощали?

Нортини спокойно закурил папиросу. Но руки его, крепкие, сухие от мозолей, желтоватые, в синих жилках вен, подрагивали.
-Это всего несколько килограммов городской Совет Туза выделил для детей голодающих районов.

Сердце Ирен сжалось, застонало в груди, как будто его больно и грубо толкнули.
-Вот как, - прошептала она.


Из дома, наконец, появился Грето с двумя уполномоченными. Инзаро напоследок разъяснял им, куда более целесообразно направиться – насколько он знал, в ближайших деревнях лишних продуктов тоже не было, поэтому взять что-либо не представлялось возможным. На юге царил настоящий голод.

Оставались провинции на обоих побережьях. Но это было неблизко.

-Ну и про бандитов не забывайте, - кивнул он уезжавшим гостям. – Сами, наверняка, слышали про убийство в Берни.

-Счастливого пути, товарищи, - Ирен искренне пожала всем им руки, так что даже молодой уполномоченный покраснел, вспомнив свое вчерашнее недоверие к ней. – Берегите людей и себя. Крестьян не обижайте.

Нортини улыбнулся, показывая желтые от табака зубы, подмигнул:
-Постараемся, Ирен. А когда все наладится, и вернетесь в Туз – бывайте у нас на слесарном заводе, я мастером в четвертом цехе работаю. Буду очень рад поговорить с вами о будущем. Ну, до свидания!

Обоз тронулся – одиннадцать телег, три из которых – для уполномоченных. Провожавшие некоторое время смотрели вслед, молча, задумчиво, с легким беспокойством.

-Как ты? – Грето легонько толкнул Ирен в плечо.
-Нормально. Значит, скоро сеять?
-Да, вот, думаю, не начать ли пораньше. Видишь, уже совсем тепло стало, земля сохнет, - Инзаро кивнул на дом, за которым зацветал старый сад. – Скорее поспеет, скорее урожай соберем. И зерно семенное не будет светиться перед чужаками, дескать, без дела лежит.

-А если они сюда с милицией вернутся? – вдруг задумчиво проговорила Ирен, всё еще глядя туда, где в утреннем тумане растаяла последняя телега обоза.

-Не должны, я с ними, вроде, договорился обо всем. Тем более, наш блюститель порядка, как единственный представитель на весь район – за нас.

-Кстати, что-то он долго не возвращается, - нахмурилась Кресси, поднимая на друга глаза. – Лошадей пропавших он так и не нашел?

-Наверное, всё еще ищет, - усмехнулся Инзаро, - с его-то прытью…, - но, посерьезнев, прибавил. – Что-то не нравится мне эта обстановка, Ирен. Убийство члена Совета в Берни. Потом эти лошади… Надо бы к хранилищу дополнительную охрану поставить.

Кресси всплеснула руками.
-Так у тебя там до сих пор – только две смены стариков – дед Янок и Симоне?! Да ты что, Грето! Ты хоть меня возьми, у меня оружие есть!

-Совсем спятила, - фыркнул Грето. – Ладно, постараюсь людей найти. Но главные силы на поле нужны, а мужиков у нас, сама знаешь, наперечет... Так что ступай домой, Стеллу, соседей предупреди, что не сегодня-завтра начнем сеять.


*    *    *


Грето спешился на опушке редкого мелкого леса, привязал измученного грязной дорогой коня к крепкому суку и, неуклюже задирая ноги в высоких сапогах, чтобы не увязнуть в слякоти, пошел вдоль черного поля.

-Рано, эх, рано еще, - тоскливо протянул он самому себе.

Солнце взошло невысоко, но его яркий свет матово оттенял всё вокруг: зеленый пушок на листьях деревьев, травку, совсем недавно вылезшую посмотреть на божий мир, и такую же молодую, только что сплетенную трудягами-пауками сетку то на одной былинке, то на другой.

Лежит на листьях, на траве, на паутине утренняя роса – в каждой капельке-жемчужине – радуга. В каждой капельке – весь свет: небо, солнце, лес, поле! Ах, красота-то какая! И всё, будто как всегда, но и не так вовсе.

Сколько раз он, Грето, видел эти солнечные слезы на тонких паутинках: и когда сыном бедного дворянина с крестьянскими детьми ранними утрами возвращался с ночной мальчишечьей охоты на степных грызунов, и когда благородным разбойником скитался по тем же степям и лесам, просыпаясь на сырой от росы подстилке, и во время восстания, при наступлении, когда на рассвете вскакивал в седло, ему немедленно подмигивал из травы блестящий прозрачный глаз, отражая встающее из-за спины Грето великое светило.

И вот теперь он, Грето Инзаро – председатель крупного колхоза, а каждая капелька на траве – такая же, как была.

Прозрачная и чистая, как глаза Ирен. Ему с улыбкой припомнилось, как недавно она с жалостью заметила отсутствие пуговиц на его пиджаке, протертые почти до дыр локти на рукавах.

-Бедный! Поистрепался весь. У тебя другого одеяния нет? Неудобно, ты же все-таки председатель – и без пуговиц! – на лице Ирен появилась свойственная только ей особая хитрая улыбка. – Давай пришью. У Стеллы найдется несколько штук.

Но Грето взъерепенился.
-Еще чего! – пробурчал он. – У меня у самого есть, сам и пришью.

Ирен с категорической отрешенностью покачала головой.
-Всё в тебе хорошо, Грето, братец родной, не хватает лишь женской руки. И когда ты остепенишься? Вон, Стелла уже и шьет, и стирает на Антонио. Знаешь, сколько ей лет?

Инзаро пожал плечами:
-Кажется, уже за тридцать пять.
-Вот-вот. Антонио – под сорок. По-моему, из них выйдет хорошая пара. Увидишь, они скоро поженятся.

-Ну, так совет да любовь им! – сдерживая раздражение, боясь оскорбить ее, вздохнул Грето.
Ему нечего было сказать в свое оправдание. Нечего, нечего!

А Ирен – тоже хороша! Будто не знает. Впрочем, может, и не знает. Ерунда какая. Он ведь, и правда, ни разу не говорил ей, что любит. Ну, а теперь, и подавно, не скажет. И потом, до какой тут женитьбы, когда такое на свете творится!

Недели две назад Грето был заездом в печально известной деревне Берни, где теперь был убит председатель Совета.

До последнего времени там обитало полтысячи человек, а теперь осталась лишь половина жителей.

«Мерзкий здесь председатель колхоза, такой скользкий тип! Помнится, его не выбирали, а назначили. Неужели наверху не видят, какие люди нужны здесь, на периферии? Предсовета с ним не в ладах, и вообще, тут у них чертовщина какая-то творится», – так говорил Грето его старый знакомый, секретарь городского Совета Туза, родом из этого колхоза, приехавший в Берни повидать родных.

Но приехал – почти на пепелище. Семью из девяти человек, имевших лошадь и корову, посчитав зажиточными, приговорили к полной конфискации имущества, сохранив только дом. Вывезли всё – от хлеба до одежды. Отца и старшего брата арестовали, и дальнейшая судьба их была неизвестна. В голом доме остались женщины и малые дети.

«А уцелело только трое да их мать, моя тетка. Ничего не помогло, даже мои связи. Имущество присвоил колхоз, а им, как одиночкам, нечего стало есть. Когда я к ним пришел, они перед тем лепешек травяных наелись, бедные, да, видно, несварение вышло. Орут, стонут в один голос, животы им наизнанку выворачивает, ползут из дому, а освободиться никак не могут. И я не знаю, чем им помочь теперь. Ну, к себе увезти решил, а ты сам слышал – в Тузе со жратвой тоже нелегко, и пайки у нас с каждой неделей все меньше», - он вздыхал и чуть не плакал.


Что будет? Как видеть, слышать всё это?
Инзаро закрыл глаза и тоже судорожно вздохнул.

Вот от таких, с позволения сказать, «товарищей», как этот колхозный начальник в Берни, идет новая волна ненависти к колхозам, этим оплотам трудового единства, которое еще с давних времен позволяло человеку достигать прогресса.

Да, изобретали одиночки, но внедрить что-то стоящее, построить, довести до ума в одиночку практически невозможно – нужно общество, мир, люди. Вот что крестьянам объяснять нужно, когда в колхозы агитируешь. Они сами поймут, если по-человечески.

А если, получив сверху твердую установку на ликвидацию зажиточных, якобы нечестно наживших добро, сметать под одну гребенку и взрослых, и детей… Да что же это?!

От этого нового, безликого горя ползут несчастные дети, объевшиеся нечеловеческой пищи. От него падают в общие могилы сотни исхудалых, дистрофичных трупов. От него бегут в леса обезумевшие крестьяне, чтобы грабить и убивать – чтобы выжить.

Перед глазами Грето всплыла газетная заметка о «кровавом бароне» Перрито. «Там было написано – он ушел в горы», - вспомнил Инзаро.

Этот Перрито, в прошлом владевший небольшими, но плодородными землями на юге, после победы восстания не захотел на манер своих братьев по сословию убраться в Спиридонию. Ему по душе была вольная жизнь.

Говорили, что он еще в бытность свою землевладельцем занимался разбоем и грабежом, но теперь еще и ненависть к бывшему «низшему» сословию точила его сердце.

Перрито быстро собрал вокруг себя недовольных новой жизнью – несколько сотен озверелых «вольных стрелков». Реки крови бежали за этой бандой в течение всех трех послереволюционных лет.

Были банды и поменьше, но они просто тонули в черной славе Перрито. «Кровавый барон» вешал коммунистов и рубил им головы, лично пытал и убивал неугодных.

Милиция несколько раз нападала на его след, брала в кольцо и уничтожала отдельные группировки, которыми предпочитали действовать бандиты.

Но ядро банды продолжало существовать, каждый раз уходя от преследователей.

Теперь и юг, и север, возможно, вздохнут спокойно – взят в плен один из ближайших соратников Перрито – Теодоро Маччини, рассказавший о планах бандитов – у них осталось мало людей, необходима передышка и подготовка для будущих походов. А потому Перрито уходит в горы.

Вот только напрасно об этом написали в газетах. Если Перрито узнает, что его планы раскрыты, он может перехитрить своих противников. Может статься, он сам всё это и подстроил, «кровавый барон»…

А этот предсовета из Берни – уж не рук ли Перрито дело? Но тогда…

У Грето шевельнулись волосы на голове при мысли, что – «тогда».
Южные и северные провинции Командории отделены друг от друга Большим горным хребтом. Максимальная высота достигает более трех тысяч метров над уровнем моря. Здесь есть и лесистые сопки, и настоящие скалы, на вершинах которых часто выпадает снег. Здесь всегда есть, где укрыться от преследования или для того, чтобы собрать силы для нового нападения. Морская деревня лежит всего в сотне километров от подножия гор…

Грето боялся не за себя, а, как уже признавался Ирен, за людей, за свой колхоз, в котором столько было сделано собственными потом и кровью. Боялся за хлеб.
Но, пожалуй, больше всего – и об этом он промолчал – за саму Ирен и за Элис.

Он пытался отогнать страшные и назойливые мысли, недалеко влез в пашню, постояв немного на черной, умытой дождями и росами земле, расставив ноги, как крепкий, полноправный хозяин.

Оглядев ее, почувствовал даже сквозь сапоги, как из самых ее глубин вздымаются к телу потоки тепла, будто щедрый родитель осыпает своего любимого отпрыска дорогими, бесценными подарками. Словно шелк, струится тепло по организму, снизу вверх.

Грето, наклонившись, трогает взволнованными руками эту непросохшую, но уже обогретую солнцем землю, пахнущую совершенно особенным запахом. Вот ты какая! Оказывается, ты и отпустить от себя не каждого можешь. Это нам, людям, кажется, что мы твои хозяева. Нет! Одна ты безраздельно господствуешь над человеком, как над жалким мужем-подкаблучником, порой, властвует его умная жена.

«Что ж, - подумал Грето, - кому – земля, кому – небо, кому – море…».
Но со всеми людьми, ему показалось, в тот момент его роднило это неповторимое ощущение материнского тепла от прикосновения к земле.

Моряк сходит на берег – она, родная, под ногами. Летчик вылез из самолета – и снова под тобой эта твердь, опора – тебе и всему, тебя окружающему. Ну, как же ее не любить и не уважать, как не преклоняться перед разумной силой, красотой и величием спокойной твердыни – совершенством, задуманным и воспроизведенным неведомо кем и когда.

«Каждый, что ли, в душе философ? Или это временами нисходит? Или зависит от образования? Надо у Ирен спросить, что она об этом думает».

Он прощально оглянулся на поле, которое успел обойти вокруг за полчаса – «жди, матушка, теперь недолго осталось!» - и поехал дальше.

Впереди ждал трудный день. После обеда колхозники собирались мерить пшеницу и разбирать рассады овощей. Надо было все успеть.


XVII


Раз, а то и два в неделю Ирен и Стелла устраивали баню прямо в доме: мылись, мыли своих девчонок, стирали. С наступлением не только теплой погоды, но и горячей работы в колхозе это стало физически необходимым.

Прошло более месяца после памятного всем визита уполномоченных. Сев зерновых был закончен, крестьяне досаживали в поле картофель, свеклу, кукурузу, но Грето беспокоился не на шутку.

Внешне всё шло обычно. Мужчины и женщины, кто поздоровее и покрепче, дневали и ночевали на полях, меняя друг друга, устраивая, по приказу председателя, обязательные сменные выходные.

На поле были то Ирен, то Стелла, Антонио, и даже Сильвия, так привязавшаяся к новым людям, что даже соседи не задумывались над тем, откуда эта девочка вдруг появилась в доме Стеллы Роти.

Грето за день успевал стрелой носиться на коне с посевной в правление, из правления – к зернохранилищу, к овощным складам, коровьей и козьей фермам, и – снова на посевную.

Ирен в дни, когда Стелла с Сильвией были на поле, вместе с Элис привозила колхозникам на подводе скудную пищу. И в каждый такой поход ее бок больно жгла холодом сталь оставленного Александром пистолета. На всякий случай.

Вот об этом-то «случае» и беспокоился председатель Инзаро.

До уполномоченных обозы в Морскую приходили раз в одну-две недели. Но за этот месяц не прибыл ни один.

Во время одного из последних сильных дождей были повреждены радиопровода, и репродукторы уныло, надолго замолчали.

Теперь Морская деревня казалась самой себе заброшенной, позабытой миром. С одной стороны, вроде, такая жизнь была спокойной и неспешной, а с другой… До Туза далековато, так что при «всяком случае» на серьезную помощь со стороны можно было не рассчитывать.

Грето, сам одолеваемый недобрыми мыслями относительно полного отсутствия какой-либо информации о происходящих вокруг событиях, а также то и дело подгоняемый Ирен, которая рвалась сама ехать в Туз, чтобы хоть что-то узнать о флотилии, наконец, послал двух молодых парней в соседнюю деревню – Веренну.

Она была ближе к Тузу, и там, насколько он знал, раньше тоже было радио. Отпустил он ребят со щемившим сердцем, упорно говорившим ему, что дальше соваться – опасно, что нужно только ждать.
Но терпения, как обычно, не хватало.

Каждую ночь Ирен молилась. Ее учила этому непростому делу Стелла. Слова молитвы слетали с губ истовым шепотом.

Пожалуй, Ирен еще никогда так сильно не верила в то, о чем она молилась – о скором возвращении Александра, о здоровье Элис и всех своих друзей, об окончании тяжелых времен.

Стоило ей закрыть глаза, как внимательный, спокойный Бог представал перед ней и слушал, слушал, кивая на ее нижайшие просьбы.

Она просила у него и терпения, и сил самой пережить всё это, не потеряв человеческого достоинства. И когда Он грустно улыбался, Ирен понимала, что это – обещание, которое будет выполнено.
Но от нее тоже потребуется многое. И она была готова на всё, лишь бы Он исполнил то, о чем молилась.


Посланцев Грето ждали еще вчера. Но пришел уже сегодняшний вечер, а парней всё не было.

Ирен собирала высушенное после «бани» белье, провисевшее весь день на веревке, протянутой между домом и покосившимся сараем Стеллы. Элис, бормоча какую-то песенку, бегала кругами по саду.
Стелла с Сильвией сегодня были в поле, наверное, и ночевать там останутся. Завтра Ирен ее сменит, чтобы та хотя бы немного передохнула, смыла с себя пот, перемешанный со степной пылью…

Бешеный топот копыт, приблизившийся разом, внезапно, заставил Ирен обернуться и поскорее подойти к короткой изгороди из тонких прутьев.

Это был один из посланных председателем ребят. Но лицо у него было такое, что у Ирен похолодело внутри.

-Председатель в правлении?! – осадив лошадь, тяжело дыша, прокричал посланец так громко, будто был глухой или контуженный.
-Да, недавно с поля вернулся, - как можно громче ответила и она.

Тот изо всех оставшихся сил дал лошади шпоры, и Ирен, боясь опоздать, крикнула ему вслед:
-Что случилось?

Он уже был далеко, но, услышав, прокричал, не оборачиваясь, и до оцепеневшей Ирен донеслось, как мучительный стон:
-Перрито!

Она стремглав кинулась в дом, заткнув за пояс пистолет, всыпав в широкие карманы своих старых, рабочих шаровар патроны, набросила на дверь замок, подхватив Элис на руки, поспешила к правлению.

Улицы деревни были почти безлюдны: остававшиеся по домам старики и старухи, наверное, укладывались спать, кто-то, вернувшись с поля, выбежал – но ничего не понял и теперь растерянно стоял на краю улицы, беспомощно опустив руки.

Когда Ирен влетела к Грето, то едва не столкнулась с тем же парнем, уже выбегавшим из кабинета председателя.
-Грето?! – только и сумела выдохнуть она.

Элис немедля сползла с материнских рук, бочком приблизилась к Инзаро. Он погладил ее по белокурой, пушистой голове, устало подмигнул, потом молча усадил на свое законное место за столом, протянул короткий обгрызанный карандаш и лист старой газеты:
-Рисовать умеешь?
-Да.
-Ну, вот и действуй.

Кресси не верила глазам. Она же не могла ослышаться – тот паренек назвал имя «кровавого барона»! А Инзаро так неправдоподобно спокоен.

-Грето, объясни толком, в чем дело. Что случилось? Где Перрито? Что тебе сказал этот человек? И где второй посланец? Грето! Ответь! – чуть не прокричала Ирен, и Элис взвизгнула на нее – ей не нравилось, когда мама разговаривает слишком громко.

-Что он сказал? – председатель будто не понимал, о чем она спрашивает, в голове его стоял холодный туман, мешавший думать. – Перрито, действительно, ушел в горы. Но время от времени делает вылазки.
Только теперь не на юг, а к нам, на север. Ему и его ребятам ведь тоже надо что-то кушать…, - лицо Инзаро задрожало, и вдруг он взорвался, побелел от злости, от исступления, так что Элис испуганно вздрогнула от его крика, вскочила с табурета и отбежала к стене, прижимая к себе карандаш, будто он был живой и его непременно надо было уберечь.

-Сволочь! Убийца! – Грето сжал кулаки, потом махнул рукой на онемевшую Ирен, отдышавшись, заговорил сдержанно:

-Мико убили в Веренне. Я не знаю, как теперь его матери сказать. Обоз, который ушел от нас, разграблен и уничтожен. Убили всех, уполномоченных, нашего милиционера Фредо. Зарубили коммунистов, членов Совета, правления колхоза. Всех! Всех! Глаза им выкололи, чтобы им так лучше было видно, как посеянный хлеб горит.
Всё, что осталось – взяли с собой. Кто пожелал – тоже с ними ушел.
Перрито обещает всем освобождение от колхозов, вольную жизнь, без уполномоченных и прочих товарищей, которые мешают утолять и голод, и алчность! Налетают, поганые твари, берут свое и снова, как крысы в нору, уходят в горы, - он схватил себя за голову, застонал. – Мы следующие, Ирен! Только неизвестно – когда…

-Что будем делать, Грето? – спросила она, сдвинув черные, гневные брови, и Инзаро почудилась в ее голосе давно знакомая, но подзабытая интонация «железной княгини» Ирен де Кресси.
И от этого захотелось выпрямиться в полный рост, собственный страх представился лишь стыдом, вызывавшим брезгливость и желание сбросить его с себя, наподобие осклизлого насекомого.

-Это война, Ирен, - собравшись с мыслями, заговорил Грето. – Но война несколько иного плана, чем те, к которым мы привыкли. Надо раздать винтовки, организовать круглосуточные посты. Сев закончен, так что люди найдутся…


В ту ночь Элис долго не могла уснуть и ворочалась возле матери на скрипучей кровати.
-Мама, - прошептала девочка на ухо Ирен, лежавшей с открытыми вверх глазами – к потолку. – А что это – сволочь?

Мать механически нащупала под подушкой пистолет, проверив предохранитель, тихо и серьезно ответила:
-Это значит – очень плохой человек. Самый плохой на свете.


*    *    *


Прошел еще месяц без обозов и радио. Без новостей. В одном только напряженном ожидании того, что вот-вот произойдет нечто непоправимое.
Его нужно было предотвратить. Любым способом, любыми силами, сейчас, обязательно.

И колхозники старались держаться. По ночам в деревне дежурили конные разъезды. На поле выезжали с оружием. Спали – тоже с оружием.

Самым страшным представлялось сознание того, что никто не поможет, не на кого надеяться, кроме самих себя.

Когда не было ночного дежурства, Ирен не могла спать – ее мучили ночные кошмары. То ей снился зарубленный бандитами Александр, то похищение ими Элис, то всепожирающий пожар в деревне.

И каждый раз Ирен просыпалась от дикого, разрывающего душу отчаяния, что она ничего не может сделать, что ноги прирастают к земле и отказываются идти, бежать туда, где она могла бы помочь; словно чужие, опускаются руки, не чувствующие рукоятки пистолета, и она не может нащупать курок.

В одну из ночей Ирен пришлось дежурить с дедом Янком у зернохранилища. Сюда уже свезли первые партии убранного урожая.

Было ветрено, бодрящий воздух пронизывал весь организм. Пожалуй, все звезды, какие есть, высыпали на небесную скатерть, безвозмездно освещая землю, которая, как и люди, кажется, бодрствовала в эту ночь. И спать совсем не хотелось.
Ирен и дед Янок молча расхаживали вокруг хранилища, зорко вглядываясь и вслушиваясь в окружавшую их степь и притихшую деревню. Ждали, казалось, неминуемого – условного выстрела того, кто первым увидит бандитов.


Но время шло, а его всё не было. И люди не выдерживали напряжения, теряли бдительность. Грето с горечью говорил Ирен:
-Ничего поделать нельзя! Привыкли, перестали ждать! – а потом, задумываясь, добавлял для самого себя. - Кто его знает, может, Перрито, и вправду, к нам не сунется – все-таки далеко ему.
И потом, может, не отошел еще после прошлых раз в Берни и Веренне, после милицейских облав?

-А если он нового урожая дожидается? – нахмурившись, отвечала Кресси, чем снова вводила друга в тревожно-лихорадочное состояние.

После бессонной ночной смены Ирен удалось поспать часа два.
А к обеду в Морскую деревню пришел обоз с хлебом, промышленными продуктами, новым участковым милиционером и рацией, которая должна была, наконец, обеспечить связь с Тузом.

Кресси влетела к председателю, как безумная, с перекошенным от нетерпения и боли лицом:
-Грето! Дай мой паспорт и лошадь! Он арестован! Он всё это время был на островах! А теперь… Его приговорили к…к…, - она не могла это выговорить. - Его имя – в расстрельном списке! Я должна вытащить его! Я еду в Туз! Сейчас же! Дай лошадь! – под конец, как молитву, прошептала она.

-Сандро…, - посерев, догадался Инзаро, вспомнив разговорчивого нового участкового, вынул из ящика стола паспорт Ирен и хрипло сказал. – Возьми в конюшне, какую хочешь.

Копыта стучали в такт сердцу, и улетавшая из-под них земля казалась птицей, которая несла Ирен вместе с лошадью на своих крыльях. Этот свободный полет не мог остановить даже сильный встречный ветер, гневно сбросивший с непокорной головы на плечи Ирен ее легкую косынку.

Но, поравнявшись с мелким леском, начинавшимся почти сразу же за деревней, Ирен услышала выстрел. Тот самый. Другого быть не могло.

И она остановилась, безуспешно пытаясь отдышаться. Наверное, она стояла так долго, не зная, что ей делать, как в одном из ее тяжелых и бесконечных снов, будто не было сил ни двигаться вперед, ни повернуть назад.

Со стороны деревни снова послышались выстрелы, раздраженная дробь пулемета. А из-за домов к чистому, солнечному, безоблачному небу вдруг повалил черный, клубящийся дым.

«Это зернохранилище. Там – дед Янок. Там Элис, Стелла, Грето, Антонио, Сильвия…», - их лица всплывали перед ней, как отражение на водной глади.

-Господи, прости меня! И ты прости, Сандро! – она до боли сжала зубы и, тронув поводья, поскорее повернула назад, к деревне.

Воспаленными от ветра, пыли и бессонницы глазами Ирен торопливо искала вокруг хранилища деда.
Здесь было много следов конских копыт, и в изобилии рос низкий цветущий кустарник.

Но не было ни души, словно никто и не поджигал эту крупную постройку, которую теперь с непреодолимой силой пожирал огонь. Она не сможет спасти то, что находится там, внутри. А, может, бандиты взяли зерно с собой?

-Дедушка! – громко позвала Ирен, держа наготове пистолет, и услышала из дальних зарослей сорняков слабый стон. Раздвинув крепкие стебли, увидела деда Янка.

Он лежал навзничь, на спине, рубаха и жилет на нем были в крови, в крови – и седые, редкие стариковские волосы.

Ирен приподняла его, утирая концом своей чистой рубахи побледневшее лицо деда. Посмотрела рану на груди – его, видно, ударили ножом или кинжалом.

-Ирен…Они в деревню…С полсотни было…Я стрелял…, - дед слабел с каждым словом.

-Я перевяжу вас, у меня есть…, - вырвалось у Ирен сквозь незамеченные слезы, которые сами текли по лицу, оставляя на нем, почернелом от гари, неровные, узкие, светлые полоски.

-Нет…Умираю. Скачи туда. Скорей! – почти зло выкрикнул дед Янок. На это ушли последние его силы, худая шея вытянулась, и окровавленная голова навсегда запрокинулась, остановив похолодевший взгляд на голубых небесах. Там плёл причудливые кружева черный дым пожара.

-Он умер, – вслух сказала себе Ирен, чтобы окончательно поверить. Изнутри у нее будто вынули и выбросили долго находившуюся там тяжесть, как выбрасывают из застоявшегося сосуда испорченную пищу.

Ирен встала, подошла к лошади, вскочила в седло. Движения были спокойными, уверенными, четкими. Она не знала, откуда это снова пришло к ней, куда оно уходило, и надолго ли возвратилось. Но думать об этом не хотелось, и времени не было.

Пулемет в деревне давно перешел на неровные очереди, его песня уже не была столь мерной и жесткой, как вначале. Потом, как бы нечаянно, он поперхнулся и замолк.

Еще звучали кое-где винтовочные и пистолетные выстрелы, когда Ирен, отпустив лошадь, огородами и садами пробралась к дому Стеллы.

Из-за яблонь навстречу ей, вскинув винтовку, шел бандит – это было несомненно, своих, деревенских Ирен знала в лицо.

Они бы, пожалуй, столкнулись нос к носу, но Кресси выстрелила первой, и тот молча упал. Ирен быстро вытащила из его кобуры револьвер, отстегнула, сняла патронтаж.

Перебегая от дерева к дереву, в несколько секунд добралась до раскрытой настежь двери. Неслышно влетев в дом на плетеных легких туфлях с плоской подошвой – такие делал всем желающим дед Янок, – Ирен уложила еще двоих, которые, судя по раскрытому старому сундуку Стеллы с разным тряпьем, собирались делить награбленное.

В их изумленных глазах успел промелькнуть ужас – может быть, перед самым мигом смерти они узнали, кто их убил.

Тогда Ирен тоже на миг стало не по себе – от осознания того, что это она, снова она – Ирен де Кресси, которая несет неумолимую смерть. Но отступать было нельзя. Невозможно.

Ни Элис, ни Стеллы, ни Сильвии – в доме нет никого. Надо было трезво и быстро всё обдумать. Ирен нагнулась над ведром с водой, принесенным еще до обеда, и окунула туда горящую голову.

Когда она, взяв себя в руки, разоружала убитых бандитов, слух ее внезапно привлекли какие-то странные, дикие звуки, доносившиеся с улицы.

Подойдя сбоку к узкому окну, Кресси увидела, что по ней, окутанной, словно тонкой материей, белёсой пылью, с дюжину верховых гнали жителей деревни по направлению к бывшей баронской усадьбе.

Плачущие женщины с детьми, дряхлые старики и старухи, человек пять мужчин с хмурыми, отчаявшимися лицами. Пыль ела глаза, забивалась в рот, нос, а верховые, со смехом, бездумно стреляя в воздух, гарцевали вокруг толпы, нарочно выворачивая из-под копыт своих лошадей новые порции этой мелкой, безжалостной пыли.

Пешие разбойники по двое-трое заглядывали во дворы и либо выгоняли оттуда сопротивлявшихся людей, либо… По сердцу Ирен резануло несколько выстрелов.

Она отшатнулась от окна, потому что двое направились и к дому Стеллы. Когда один вошел в дом, его ждала смерть.

Второй, собравшийся было в сад, получил свою пулю в затылок.
Ирен не боялась, что конные услышат. Они были слишком поглощены собственными забавами и, казалось, полной уверенностью в своей безнаказанности.

Голова снова горела. Как в страшном сне, преодолевая внутреннее сопротивление, Ирен всё так же огородами добралась до сада, растущего за бывшим баронским домом.

Добралась почти одновременно с объевшейся пылью толпой колхозников, которых собрали на покрытом мелким щебнем широком дворе правления.

Ирен созерцала жалкое зрелище, сидя на чердаке возле разбитого пулемета. Теперь здесь всё было не так, как в далекую, тихую ночь, когда рядом был Сандро.

Солома вокруг Ирен была забрызгана чужой кровью. Нет, это не она убила лежащего лицом вниз человека. Кто? Наверное, Грето. Он должен был защищаться. Где же он?

Голова ее думала, а руки привычно вынимали у мертвого револьвер и патроны. Что ж, теперь у нее достаточно зарядов, чтобы стрелять долго. Семь стволов – из каждого может вылететь шесть-восемь пуль. Потом придется перезаряжать. Сколько бандитов? Янок сказал «полсотни». Верно ли это?

Ирен приникла к краю глухого окна, в который высунулся на божий свет ствол мешавшего, бесполезного пулемета.

Во дворе на щебне лежали трупы убитых обозников и крестьян, которым, по-видимому, пришлось оборонять правление от внезапно напавших бандитов.

Столпившись, прижимаясь друг к другу, будто это как-то могло защитить каждого из них, стояли безоружные крестьяне, окруженные несколькими разбойниками. По периметру двора расположились конные бандиты – всего Ирен насчитала двадцать два человека.

В воротах и за ними, на улице, сгрудилась еще одна, более многочисленная группа непрошеных гостей. Но эти, по всему их нетерпеливому виду, кажется, торопились куда-то направиться.
В доме, наверняка, тоже находится несколько человек. «Зарядов не хватит», - промелькнула тоскливая мысль.
Даже если стрелять без промаха, даже если кто-то из крестьян в суматохе сообразит броситься разоружать своих обидчиков. А ведь там, в толпе – дети.

Сердце ее, как падающая в обморок субтильная девица, покатилось куда-то вниз. Элис!
Ирен разглядела ее. Девочка тихо сидела на руках у Стеллы, а от Сильвии, прислонившейся к своей приемной матери, между плотно сомкнутых тел была видна только макушка с расчесанным прямым пробором в темных волосах.

Потом Ирен услышала голос – резкий, хриплый, похожий больше на злобный лай, чем на человеческую речь.

И по этому голосу, по лицам крестьян, дрогнувшим в один момент, поняла, что на крыльцо – прямо под ней, сидевшей у чердачного окна, - вышел сам Перрито.

Она никогда раньше не видела его. Но те, кто видели, пожалуй, даже в первый раз могли бы догадаться, что это и есть тот самый «кровавый барон», который три года держал в страхе земли Командории, лежащие в горных окрестностях.


XVIII


Тот, кто его видел, уже никогда не забудет эти желтоватые, по-волчьи горящие глаза, хищно изогнутый нос между обвислыми, как у свирепого бульдога, небритыми щеками. И сам он был низкий, широкий, крепко цепляющийся за землю, словно бульдог.

-Сейчас к вам выйдет ваш председатель. Он не захотел поведать мне, где остальная часть колхозников, и где они убирают хлеб. Я не собираюсь миловать их и уж тем более – коммунистов. Все они умрут!
Но я не трону никого из вас, если вы расскажете мне то, чего не сказал барон д’Инзаро, - последние слова вылетели из его рта с жесткой усмешкой. – У меня очень мало времени, и долго ждать я не буду!

Толпа, вздрогнув, как один человек, сдвинулась и снова замерла. На лицах крестьян смешалось всё – страх и отчаяние, злость и бессилие. Громко плакало несколько самых маленьких ребятишек, да изредка украдкой всхлипывали женщины.

-Не хотите? – выкрикнул Перрито. – Ладно!
Он щелкнул пальцами, давая знак ждавшим рядом с ним подельникам.

Те с готовностью шагнули к толпе людей, быстрым взглядом не особо разборчивых покупателей выбрали недалеко стоявшую молодую женщину с кричащим младенцем и, грубо растолкав крестьян, мало сопротивлявшихся под направленными на них дулами, ударили женщину по лицу, вырвали у нее, рыдавшей и безответно умолявшей, ребенка.

Ирен похолодела и крепче сжала руками оба заряженных пистолета.
-Я повторяю – если вы не расскажете мне – ребенок умрет! Неужели никто не пожалеет мать и ее дитя? – торжественно провозгласил барон.

Женщина, увидев револьвер возле виска своего малыша, дико вскрикнула и рванулась к нему сквозь соседей, но те вовремя схватили и не пускали ее, потому что на всю эту заваруху нацелилось сразу несколько бандитских винтовок.

-Считаю до трех. Раз…

Ирен хорошо было видно на мушке голову бандита, направлявшего оружие на младенца. Плешивая какая, нескладная. Что, какие мысли и чувства роятся сейчас в этой голове, если он и вправду собирается отнять жизнь у маленького, невинного существа?

Но всё это мелькнуло в мыслях самой Ирен слишком быстро, потому что в тот момент в действительности она думала о другом. О том, что последует за ее выстрелом.

Когда Перрито, особо не задерживаясь, сказал «два», пожилой крестьянин вдруг высоко поднял над головами односельчан худую руку.
-Я покажу, куда ехать.

Барон усмехнулся.
-Если обманешь, старик, вы все умрете. Так что будь благоразумен. Берите его, ребята, дайте лошадь, только не отпускайте от себя, чтобы он показал вам самую короткую дорогу! – крикнул Перрито, обращаясь к той группе бандитов, которая собралась около ворот.

Наконец, посадив крестьянина на лошадь, привязанную к другой, на которой восседал предводитель отъезжающих, вся эта группа с гиком и свистом рванула по улице и потонула в туче пыли.
Заливавшегося плачем ребенка вернули в толпу.

Наступила та минута зловещей тишины, которая сама по себе не означает и не несет ничего плохого. Напротив, она должна бы быть отрадой для измученного сердца. Но в подобных ситуациях даже эта малая минута еще более усугубляет осознание ужаса близкого конца.

Сбросив свои плетеные туфли на чердаке, по тонкому карнизу над вторым этажом особняка Ирен перебралась на край крыши.

Прижимаясь к ней так, будто держась за нее, высокую, крутую, взмокшей от напряжения спиной, остановилась на углу. Боковым зрением она видела всё тот же двор. Но крыльца и того, что там происходит, по-прежнему, не было видно.

Из дома на крыльцо вытолкнули Грето. Крестьяне ахнули единым вздохом и отшатнулись.

Весь избитый, с взлохмаченными волосами, в выправленной порванной рубахе в кровавых пятнах, руки связаны за спиной.

А на лице – не испуг, не глупая храбрость – а странно тупое равнодушие, будто ему уже всё равно, что с ним сделают.

Колхозники с болью смотрели на своего председателя, не узнавая его.

-Что ж, барон д’Инзаро, покайся перед смертью в грехах перед простым людом, - улыбаясь, поглаживая короткую густую бороду, предложил Перрито, забавляясь его равнодушием. – Доложи нам, как угнетают народ красные коммунисты! Как за лишний, но политый собственным пОтом хлеб семьями ссылают на голодные острова!

Голос Грето прозвучал почти в полной тишине удивительно чисто и спокойно:
-Я никого не ссылал, и за чужие поступки отвечать не буду. Отвечать могу только за свои дела. И не перед такой мразью, как ты, а перед народом.

-Молчать!!! – заорал оскорбленный Перрито, взмахнув рукой с револьвером перед самым носом Инзаро. – Мразью меня называть? А сам-то ты кто – «красный барон»! Тёзка моя, красный убийца!

-Врешь, - холодно улыбнулся Грето. – Ты – кровавый, я – красный барон. Цвет один, да кровь на нас разная – на мне – моя, а на тебе – таких вот невинных детей, - он кивнул в замеревшую толпу крестьян. – Такими нас и запомнят после смерти. И, сколько б ты ни старался, они, - он снова посмотрел на односельчан, - будут знать, что я их любил и делал для них добро.
А таких, как ты, убивающих ради собственного добра, ненавижу и после смерти ненавидеть буду! – что-то проснулось в лице председателя, может быть, та ненависть, о которой он говорил, дала ему силу, и Грето выпрямился, стоя перед Перрито, бывшим на голову ниже его.

-Я не трогаю невинных, - гордо усмехнулся тот, - и расправляюсь только с коммунистами.
Потому что это они рассаживают по свету лживую заразу о всеобщем равенстве, которого не может быть даже между близнецами от рождения! – заводясь от чувства собственной власти над теми, кто смотрел сейчас на него, Перрито снова кричал. – Здесь шестеро коммунистов. И ты – первый, председатель!

«Семеро, - подумала Ирен. – Седьмая – я».

«Господи, ты же сам всё видишь! Не дай мне промахнуться, Господи! Этого не должно быть!» - сердце ее бешено колотилось, как бывало всегда накануне чего-то очень важного и нужного.
Колотилось не в растерянности, а в жестком ритме, только очень быстро, давая неуемные силы организму и веру в то, что будет именно так, а не иначе.

Она еще раз ощупала заткнутые за пояс темных штанов пистолеты, переступила начавшими затекать босыми ступнями и посмотрела вниз, рассчитывая расстояние.

Перед крыльцом выкатили и поставили широкий пень, на котором в столовой правления в лучшие времена рубили мясо.

Грето толкнули к пню, на колени, лицом в бурый срез, на котором уже не было различимо годовых колец дерева. Ирен увидела белый затылок Инзаро, тонкую, совсем мальчишескую шею.

«Господи! Именем твоим – помоги!»

Тех, кого потом расспрашивали, как всё было, говорили: будто большая, гибкая, черная кошка – падая, всегда встающая на четыре лапы, - камнем прыгнула с крыши на лошадь на углу дома.
Одновременно грохнул выстрел, и бандит, только что восседавший на ней верхом, повалился было из седла.

Но его удержала рука того, кто упал за ним на конский круп, прикрываясь уже бездыханным телом. И снова выстрелы – еще и еще. Без промаха. Жуткими и жадными до человеческой крови пулями, поражавшими бандитов в голову, плечи, живот, грудь.

-Все на землю! Вы окружены! Сдавайтесь или умрёте! Бросьте оружие или умрёте! Оружие – на землю! – этот крик худой, красивой, черной женщины на черном коне, плясавшем возле крыльца под непрекращаемые выстрелы, жутким эхом отдавался в утробе каждого.

Колхозники, повинуясь скорее инстинкту, чем приказу, в ужасе пригнулись или распластались по земле. Но ни свои, ни чужие в первые мгновения не понимали – человек ли это, или некто, или нечто, упавшее прямо с небес, посланное разгневанным Богом.

О, это сладкое чувство собственной силы, непобедимости! И ты сам – словно бессмертный Бог, владеющий человеческими душами. Оттого на их лицах – трепет божественного ужаса. Оттого они прирастают к месту, не смея отвести от тебя – как от Бога – своих околдованных волшебством глаз.

Если бы везде, где страдают и умирают, так же стремительно падал с неба черный камень мести, чтобы воздать по заслугам всем тем, кто унижал и попирал чужое достоинство, издевался над слабыми, бил и убивал! Если бы все слезы и вся кровь, пролившиеся на Земле, немедленно получали такое возмездие! Не осталось бы на ней ни одного негодяя. Или вообще никого…

Грето со связанными руками налетел на Перрито, но тот, уже опомнившись, выхватил револьвер, однако, не успел и со стоном выронил оружие из раненной в плечо руки.

Ирен, имея возможность видеть сразу весь двор, выбрала себе надежную защиту с тыла – каменный забор. Кроме того, из дома никто из бандитов тоже не мог бы попасть в нее, не подставившись этим под ее пули.

-Ирен! Ирен! – шелестом неслось среди людей.

-Бей их, ребята! К оружию! К оружию! – не давая одуматься ни чужим, ни своим, бешено кричала она и, столкнув, наконец, с взбрыкнувшей лошади чужое мертвое тело, жестко направила ее к центру двора, на Перрито, стреляя по тем, кто пытался целиться в нее из окон. – Грето, уйди!

Инзаро и бандит едва успели отшатнуться в разные стороны от крыльца из-под нервных копыт.

-Княгиня?! – непроизвольно вырвалось у Перрито.

И толпа крестьян вышла из оцепенения. За один миг они рассыпались по двору, хватая выпавшее у раненных и убитых бандитов оружие, стаскавали с лошадей тех из них, кто еще был жив, и били зло, били, вымещая весь пережитый страх и унижение.

Часть вооруженных крестьян-мужчин сели на отвоеванных лошадей, чтобы пуститься в погоню за ускакавшими в поле разбойниками.

Грето, освобожденный от стягивавшей руки верёвки, пошатываясь от слабости, тоже подошел к коню.

-Ты куда?! – вскрикнула Ирен.
-Здесь ты всё уже сделала. И я обязан, - улыбнулся через силу, вытер лицо нечистым рукавом.

-Где Перрито?! – тревожно озираясь по сторонам, не выпуская оружия из рук, Ирен гарцевала рядом с председателем.

Инзаро спохватился и указал рукой на дом:
-Там есть выход в сад! Ирен, скорее! Он уйдет! – Грето первым бросился к тяжелым, дубовым, резным дверям.

-Мама!
Ирен спрыгнула с лошади, повернула полное внутренней боли лицо к Стелле, державшей Элис, у которой в глазах теперь тоже блестели слезы.

Протянув дрогнувшие руки к худеньким ручкам дочери, Ирен, взяв ее у Стеллы, крепко обняла.

-Не плачь, цыпленок! Всё уже кончилось. Всё, всё, уже всё, - скоро шептала она на ухо кивавшей в такт Элис, ещё дрожавшей от беззвучного плача. – Я скоро вернусь, - вглядевшись в заплаканные детские глаза, Ирен поцеловала ее в лоб. Потом отдала назад Стелле, судорожно прижимавшей к себе испуганную Сильвию, и бегом рванулась за Инзаро, туда, где позади особняка уже звучали новые выстрелы.

Перрито, действительно, воспользовался возникшей суматохой и, правильно уловив тот момент, в который именно о нем некстати забыли, незаметно отполз за двери дома и – через него – бежал в сад.

-Грето! Стой! Не убивай его! Он нужен мне! – крикнула Ирен, отскочив к толстому стволу от чиркнувшей сбоку по веткам пули. – Сволочь, тоже с левой стреляет…, - пробормотала она, вспомнив раненную руку Перрито, перезарядила пистолеты и, пригнувшись к высокой траве, перебежала дальше.

В таком бою долго, муторно и весьма рискованно палить друг в друга из-за крепких вековых деревьев. Здесь важно, кто из противников успеет выстрелить первым.

И как только Перрито, сменив расположение, показал руку с револьвером из-за спасительной древесной преграды, Кресси метким выстрелом раздробила ему кисть.

Он подавил стон и снова побежал, поскольку услышал, что убивать его не собираются. Но попасть в руки тех, над кем он издевался всего несколько минут назад, ему тоже не хотелось.

В длинном и широком саду он был малоуязвим для своих преследователей, хотя теперь практически не мог стрелять.

Но сад кончался, открывалась степь. Ирен, увидев целившегося в Перрито перекошенного ненавистью Грето, опередила его и попала бандиту в ногу. Тот упал, скрежеща зубами от боли.

Пока друзья приближались к нему, он в бессильной злобе пытался отползти подальше на локтях и здоровой ноге.

-Ненавижу! Сука! Хочешь убить меня?! Ну, убей же, убей! Всё равно пожалеешь!

Но Ирен, задыхаясь, остановив на нем безумный взгляд, пьяная от вида крови, покачала головой:
-Не-ет. Ты недостоин такой простой и легкой смерти. Пока ты должен жить и страдать! За всё, что ты делал с людьми! – ее рука с направленным на барона стволом медленно поднималась. – За то, чтобы твои муки, твою казнь потом увидела вся страна!

-Что ты задумала, Ирен?! Стой, подожди! – Грето предостерегающе потянулся к ее плечу, но прежде, чем он коснулся, она выстрелила.

Из груди Перрито вырвался волчий вой, в котором были тоска и животный ужас.

-Мерзкая змея, гиена! Ты пробила мне конечности! Ты распяла меня! Но ты пожалеешь! Найдется и на тебя…, - она не дала ему договорить и снова выстрелила в плечо.

-Замолчи, или я буду стрелять на каждое твое слово, - зло сказала Ирен, одновременно грубо отталкивая Грето, пытавшегося остановить ее. Слишком мягко пытавшегося. – В твоем жирном теле много места для моих пуль, которые оставят тебя в живых, но принесут боль. Много боли! Хотя вся она не сравнится с той, что причинил людям ты!


К ним бежали из сада другие колхозники во главе с освобожденным милиционером, которого бандиты при нападении схватили вместе с Грето и тоже намеревались прилюдно казнить.

Ирен казалось – прошел целый день, но на самом деле солнце по-прежнему было еще высоко, и от момента ее остановки на пути в Туз до последнего выстрела в Перрито прошло не более часа.

Ее трясли за плечи, обнимали, говорили что-то ласковое и благодарное, но она почти ничего не чувствовала.

Душу наполнили неимоверная усталость и гадливость от всего, что было вокруг – теплого солнца и лазурного неба, душистых, цветущих трав, мирной деревни, раскинувшейся за старой баронской усадьбой. Всего, что раньше неизменно доставляло ей радость и умиление.

-Ирен, милая, - Грето, наконец, положил ей теплую руку на плечо. – Пойдем, все разошлись, я их отослал. Слышишь? И отдай мне сумку Перрито. Милиционер просил. Там могут быть важные документы. Вставай, Ирен, - он легонько потянул ее, сидевшую прямо в степной траве, вверх, и Кресси невольно поднялась.

Инзаро, потупившись, погладил ее по щеке.
-Ну, что же ты? Я-то думал, ты уж далеко…, - вздохнул он.

-Я услышала выстрелы и вернулась, - просто объяснила Ирен.

Потом неспешно раскрыла полевую сумку Перрито, хотя и не помнила, когда и как она оказалась в ее руках. Там были карты Командории, немного денег, листовки, обещавшие неплохое вознаграждение от «кровавого барона» за головы убитых коммунистов, и несколько расписок и накладных.

-Что это? – Кресси пробежала глазами одну из расписок, остановилась на размашистой подписи, стоявшей в конце помятого листа.

-Продовольственный фонд города Туза. Председатель…, - ей вспомнилось что-то совсем близкое, знакомое, произошедшее не так давно. – Значит, мы с Сайрусом ошиблись в нем, а Франко был прав, - прошептала она, уставившись в подпись уже мертвого человека. – Это, действительно, было самоубийство. Ошиблись наполовину. Потом что это было самоубийство под внешним давлением. Он не смог пережить собственное предательство…

-О ком ты, Ирен? – не дослышав, устало спросил Грето, прикладывая к побитому лицу растертую в пальцах зеленую мякоть какого-то лекарственного растения и блаженно улыбаясь от отпустившей боли.

Она вздрогнула, будто снова возвратилась в эту жизнь из мира своих воспоминаний, страхов, переживаний.

-Я боюсь себя, Грето. Боюсь себя такой. Но если бы Бог не вернул меня, такую, сюда, вы бы все…, - она беззвучно заплакала, не стесняясь старого друга, не закрываясь, потому что было всё равно, что он о ней думает.

-Нас бы уже не было. Ты снова подарила нам жизнь, спасибо тебе, - Инзаро взял из ее трясущихся рук сумку с документами, обнял Ирен и, как несмышленого ребенка, повел к деревне.

-Не я... не мне..., - бормотала она, качая головой.