Время придет, кн2 ч1 гл22-24

16+


XXII


Александр зашел за дочерью ровно в четыре пополудни. В это время обитатели детского сада, проснувшиеся после полуденного сна, начинали рассасываться по домам.

-Почему ты грустная сегодня? – спросил участливо отец, сидя на корточках перед Элис, поправляя ей пояс на платье со сбившимся набок бантом. – Что-то случилось?

-Да, - надувшись, сказала она. – У Люсии куклу украли.
Трильи вскинул брови.
-Да ты что? И не нашли, кто?
-Нашли, - Элис небрежно махнула рукой. – А меня в угол поставили.

Александр пытался уловить в детских словах логическую связь между этими двумя событиями. Но безуспешно.

-Это за что же?
-Что я не хотела быть ябедой, говорить, кто украл. Я просто сама у них взяла и отдала Люсии.

Трильи задумчиво качнул головой, потрепал дочь по плечу, подмигнув ей, сказал:
-Ничего, цыпленок! Выше нос. За правду и честь пострадать – это хорошо. Это значит, ты у нас крепкая, молодец.

Элис приободрилась, схватила большую руку отца, другой он уже поднял с пола сумку с продуктами, которые успел купить по дороге из Академии, как к ним быстрым шагом подошла воспитательница.

Надо сказать, что весь сугубо женский коллектив детского сада робел и млел в присутствии Трильи. Он приходил всегда такой красивый, подтянутый, безупречный в своем новом летнем белом кителе с золотыми погонами, что взгляды вольно и невольно останавливались на нем.

Робела перед ним и эта самоуверенная девушка. Но ей необходимо было обсудить весьма важный педагогический момент, и профессиональная потребность пересилила чувства душевные.

Она, правда, от волнения покрылась краской, но это нисколько не умалило ее нарочито воинствующего пыла, с которым она собиралась приступить к обсуждению. И, таким образом, краску вполне можно было оправдать только этим внутренним настроем.

-Здравствуйте, товарищ Трильи!
-Добрый день, - и снова его всегдашняя учтивость и мягкость в каждом движении, в наклоне головы. Так бы и смотрела! Но она собралась с силами и для поддержания приличий продолжала:
-Как ваша супруга, Ирен? Ее давно не видно.

-Спасибо, все хорошо. Она очень занята на работе, и за Элис отвечаю я, - улыбнулся Трильи, взглянув на дочь.

Ах, как он улыбается! Как солнышко, ласково выглянувшее из-за туч после сезона дождей. Но снова скрепилась.

-Что ж, тем лучше, что именно вы зашли сегодня. Я должна вам сказать, что Элис безобразно вела себя. Совершенно не по-товарищески. Она знает такие слова! Так грубо обзывается на ребят!

-Элис? – изумился Александр, посмотрел на девочку сверху вниз, встретившись с ней взглядом, поразился еще больше – столько в ней было негодования, если не сказать – праведного гнева. Такого, который, пожалуй, горел в глазах Ирен в незабвенные времена восстания.

-Да, обзываюсь, - с открытым вызовом подтвердила та. – Они сволочь, потому что куклу украли! Я видела.

-Элис, не смей! – строго воскликнула воспитательница и уже жалобно развела перед ним руками. – Ну, вот. Ума не приложу, кто мог ее научить.

-Ты, действительно, видела, что куклу украли? – нахмурившись, переспросил Трильи.
-Да! И Люсия плакала! – Элис сдерживала злые слезы.

-И ничего не сказала мне! – укорительно воскликнула девушка, но Элис в который уже раз огрызнулась:
-Я не ябеда!
-При чем тут это! – возмущенно продолжала воспитательница.

Александр вздохнул и легонько подтолкнул дочь к выходу.
-Иди-ка, цыпленок, погуляй, подожди меня на улице. Я скоро подойду, - и когда та послушно вышла, задумчиво спросил:
-Вы, правда, считаете, что лучше было доложить вам? – он произнес не «рассказать», не «сказать», не «поставить в известность», а именно «доложить».

-Это вообще должна была сделать сама Люсия, - девушка пожала плечами. – Но она очень сложная девочка, замкнутая, несмелая, у нас недавно. Наверное, она просто не смогла.

Вот, Элис и помогла ей – встала, отобрала игрушку у похитителей и обозвала их, - смягчившись, она заговорила снова. – Поймите, я не обвиняю Элис, но прошу вас поговорить с ней, объяснить, чем плох ее поступок, ее слова.

Трильи тактично качнул головой и сказал:
-Простите меня, но я и сам не вижу, что плохого она сделала, если помогла товарищу, который не мог за себя постоять. О грубости я, конечно, с ней поговорю. Это, действительно, нехорошо.
Но, признайтесь, неужели вы, взрослый человек, в сердцах, в обиде, в гневе на несправедливость ни разу не произносили ни одного бранного слова? – зачем он так ласково, так обезоруживающе улыбается!

От бессилия ей захотелось выпалить ему, что он просто выгораживает дочь, наговорить кучу дерзостей, но – она не смогла бросить их в эту улыбку и, смешавшись, глупо ответила, как школьница перед учителем:
-Произносила…

-Чего же вы хотите от ребенка? Разве справедливо наказывать его за то, что мы, взрослые, считаем вполне приемлемым для себя?

-Ваша супруга того же мнения? – колко осведомилась воспитательница.
-Уверен, что да.
Тогда она уклончиво вздохнула:
-Думаю, жизнь нас рассудит.

-А вы, значит, так же будете воспитывать и наказывать своих детей? - Трильи с добродушной хитринкой смотрел на нее.

-Да, чтобы они в дальнейшем не повторяли моих ошибок!
Впрочем, кое в чем я с вами согласна – в воспитании нужна строгая последовательность. Вот, как у вас с Ирен. Чтобы отец и мать, и даже сторонние воспитатели ребенка всегда придерживались единого мнения. Жаль, не все мужчины понимают это, и пытаются воспитывать на свой лад.

Александр весело улыбнулся, поняв, к чему она клонит.
-Во всяком случае, желаю вам удачи на вашем педагогическом поприще и – личного счастья. До свидания! – отдавая честь, он бросил руку к краю форменной пилотки.

-Всего доброго, - и проводила его тоскливым взглядом.

За дверью стояла насупившаяся Элис, опустив белокурую голову, чтобы не щуриться от яркого солнца.
-Зачем ты так долго? – недовольно спросила она исподлобья.
-Извини, - отец пожал плечами. – Я разговаривал с твоей воспитательницей.

-Она ябедничала на меня? – осведомилась девочка.
-Нет, - он немного растерялся от такой ее прямоты. – Мы спорили о том, как правильно воспитывать детей. О том, что в этом – хорошо, а что – плохо.

-А что? – задрала она к нему свое удивленное лицо, так что, семеня рядом с отцом по гравиевой дорожке, едва не споткнулась о слишком большой камешек. Но Трильи крепко держал ее за руку.

Они остановились у самых ворот. Александр снова сидел перед ней на корточках, чтобы видеть широко открытые глаза Элис, смотревшие прямо и неподкупно.

-Знаешь, цыпленок, то, что девочки отняли куклу у Люсии – это, конечно, плохо. Но она не остановила их – это тоже нехорошо. Наверное, она слабый человек, поэтому не смогла так поступить. А они ведь могли не знать, что это ее кукла, потому что она им не сказала, нашли ничью куклу и стали в нее играть.
А тут ты, тоже ничего не сказав, отбираешь игрушки да еще ругаешься нехорошими словами. Конечно, они расплакались. Обидно, наверное, когда на тебя обзываются непонятно за что, а, как ты думаешь? – грустно подмигнул он дочери.

И у Элис от постепенного осознания того, что она сделала сегодня, глаза становились все больше и удивленнее, а ресницы хлопали все реже и реже. У нее не было слов, чтобы как-то оправдаться перед отцом. Да он, похоже, и не ждал никаких оправданий, а только смотрел ласково и мягко.

И Элис не разумом – он у нее еще не дорос до такого, – но внутренним неясным чувством понимала, что отец не ругает, не обвиняет, а хочет донести до нее нечто большое и важное.

-Понимаешь, Элис? Нужно учиться разговаривать с людьми, даже с такими маленькими, как ваши ребята, как ты. Мы же все – люди. Чтобы жить хорошо, в добре и мире, нам всем нужно понимать друг друга.
А если что-то непонятно, неясно, спросить самого себя – правильно ли я поступаю. Может быть, нужно делать что-то совсем иное? – он всмотрелся в девочку и засмеялся. – Конечно, ты еще ничего не понимаешь! Ты такая маленькая, цыпленок! – и весело затормошил Элис, заглядевшуюся куда-то в сторону широкой улицы, ведущей к порту и высокому, блестящему шпилю белого здания Адмиралтейства. - Ну, пойдем домой! Может, мама сегодня пораньше вернется…

Ирен, действительно, вернулась рано. Сегодня у нее не было курсов.

Трильи с дочерью сидели за обеденным столом, отец учил ее читать по толстой и красочной детской книге с большими буквами.

Глаза девочки удивленно и восторженно раскрывались каждый раз, когда она самостоятельно произносила новое слово по слогам – произносила не то, что кто-то сказал, а то, что было написано! И Александр с добрым умилением, припоминая свои далекие детские чувства от первого самостоятельного чтения, даже на расстоянии слышал, как часто, взволнованно, радостно бьется маленькое сердце ребенка.

Жена оставила дамскую сумочку у двери, сняла туфли и подошла к ним. Она улыбалась оттого, что, наконец-то, была дома.

Но по ее виду Трильи понял, что снова произошло нечто, перевернувшее ее всю. Он теперь часто видел Ирен такой, но почти не расспрашивал – она, по-прежнему, не хотела говорить, чтобы не напоминать ему о том, как он сам был под следствием.

Элис с радостью бросилась к матери, взахлеб, перебивая саму себя, рассказывала, как она читала, и немедленно продемонстрировала это на деле, причем не только на своей красивой книжке, но и на принесенной матерью газете, прочитав заголовки на первой странице, написанные жирными буквами: «Новости Туза», и еще: «Заседание Верховного совета», «Заговор инженеров».

Ирен вздрогнула и через силу улыбнулась.
-Молодец!
-Это папа меня научил! – засмеялась Элис, от избытка чувств подпрыгнув и хлопнув в ладоши.

-А чем вы сегодня занимались в детском саду? – Ирен каждый день спрашивала об этом, чтобы быть в курсе всего, чем живет дочь. Хотя понимала, что бывает с ней и знает о ней очень мало. Слишком мало для того, чтобы получать высокое доверие собственного  ребенка.

Элис сразу же потупилась, переглянулась с отцом.
-Я в сад больше не пойду, - вдруг зло сказала она. – Там плохие люди.

-Вот так-так, - больше всех удивился Трильи. – Значит, струсила, цыпленок? А как же Люсия без тебя будет там жить? Ей нелегко придется, ее каждый обидеть сможет!

-Что случилось? – Ирен, не понимая, смотрела то на мужа, то на дочь.

Александр вкратце поведал ей о сегодняшнем происшествии в детском саду и о разговоре с воспитательницей.

-Ведь всё было именно так, Элис? – переспросил он девочку.
-Да, и я не хочу в один сад с ябедами ходить! – сверкнула та глазами.

Ирен совсем переменилась в лице, губы ее дрожали. Она привлекла дочку к себе, крепко обняла, поцеловала в лоб.

-Придется, милая Элис. Нам всем придется жить рядом с ними, иногда даже дружить, иногда бороться, как ты сегодня. Но придется. По-другому не получится, Элис. По-другому не бывает.

-Но я не хочу! – снова со всей злостью, на какую способен маленький ребенок, воскликнула девочка, сжимая кулачки, и на глазах ее появились слезы.

Ирен с болью вгляделась в нее. Как объяснить ей, еще такой маленькой и глупой, с чистой верой во всесилие добра и родителей, что «ябеды» и кое-кто пострашнее есть в каждом саду, в каждом дворе, может быть, в каждом доме?

И стоит ли говорить ей об этом, чтобы вот сейчас, в этот самый момент разрушить то светлое представление о мире и людях, которое еще живет в ее детской, не замаранной подлостью душе?

И она тихо и сдержанно сказала:
-Бывает так, Элис, что каждый из нас очень хочет или не хочет чего-то. Но вокруг много других людей, которые тоже хотят, но совсем иного, чем ты.
Иногда ты можешь добиться того, чего хочешь. Иногда что-то или кто-то мешает, не дает тебе сделать этого. И тогда нужно принимать жизнь такой, какая она есть, потому что другой ее быть не может. Независимо от того, чего хочешь ты.

Ей были сложны эти взрослые слова матери, хотя зерно некоего сомнения они посеяли в голове Элис.

Однако, всё еще обороняясь, она ответила:
-А я могу не ходить в сад, потому что могу быть дома одна, или у соседки тети Марии.

Ирен непреклонно покачала головой:
-Нет, Элис, маленькие дети, такие, как ты, не могут весь день быть дома одни, когда их родители на работе. И тетя Мария очень занята, она и дома работает, и поэтому не может присматривать за тобой. Тебе придется ходить в сад.

Трильи не выдержал и тоже заговорил:
-Прости нас, Элис, что ни я, ни мама не можем быть с тобой всегда. Мы должны работать, чтобы всем нам было что кушать, во что одеться. И пойми то, о чем я уже говорил тебе сегодня. Все мы – люди, и должны жить среди других людей, какими бы они ни были – ябедами или кем-то ещё…

-Сволочью, - спокойно вставила Элис.
-Да, даже сволочью, - не смог он сдержать улыбки. – Мы должны жить рядом с ними, потому что всем – и нам, и им – при рождении была дана одна земля. И наша задача – и твоя тоже, - научиться различать добро и зло, плохое и хорошее, настоящего человека и сволочь. Научиться говорить с людьми, убеждать их в том, что они не правы, когда поступают плохо.

А если они не хотят понимать, не слушают или – ещё хуже – первыми нападают на тебя или тех, кто слаб, – надо учиться давать им отпор, восстанавливать добро и справедливость. То есть то, что ты и сделала сегодня в саду. И мы гордимся тобой, цыпленок, - они, улыбаясь, смотрели друг на друга – отец и мать, и Элис, кажется, впервые в жизни по-настоящему почувствовала, что она и они – все вместе – это один крепкий, сильный организм, одна семья.

-Но слово «сволочь» - нехорошее. Поэтому постарайся так больше не обзываться, ладно? – Ирен ласково погладила дочь по светлой голове, однако, Элис удивленно вскинулась на нее:
-А если они, правда…, - Элис осеклась, поморщилась и договорила, - ну, правда, такие? Как же их называть?

-Можно просто сказать, что они поступили неправильно, нехорошо, но не обзываться, - предложил отец, а Ирен с интересом спросила:
-Откуда ты знаешь это слово?

Девочка спокойно ответила:
-Дядя Грето так бандитов назвал. Они ведь тоже были очень плохие люди.

-Разве ребята в твоем саду такие же, как бандиты? Они – только маленькие дети, такие же, как ты сама, но не как бандиты, - попробовала возразить Ирен, но Элис покачала головой:
-Бандиты крали у людей, что у них было, и Кармена украла куклу у Люсии.

Трильи вздохнул и дрогнувшим голосом сказал, сцепив руки в замок на столе:
-Бандиты убивали людей, Элис, а твои девочки всего-навсего не поделили игрушки.

Элис испуганно посмотрела на побледневшего отца, словно почувствовала себя виноватой в том, что он так расстроился.

Да и мать стала тоже как-то слишком уж грустна.
-Может, ты пойдешь поиграть, цыпленок? А мама пока поужинает, - попросил Александр.

Девочка с готовностью кивнула и убежала в соседнюю комнату.
-Я сделал картофельную запеканку. С мясом…
-Спасибо, Сандро, но я не хочу есть, - Ирен сидела, ссутулившись, на своем табурете, с тоской оглядывая их чисто прибранную кухню с прозрачным окном, обрамленным белоснежными занавесками, вместе с которыми колыхалась от легкого сквозняка тонкая, словно нерукотворная вышивка.

Поймав на себе взгляд мужа, Ирен зажмурилась и уткнула лицо в ладони.
-Не смотри на меня, Сандро. Я ужасная, мерзкая. Я не могу больше, не могу! - исступленно зашептала она.

Трильи придвинул стул, сел рядом, обнял ее вздрагивавшие плечи.
-Ты опять просила за кого-то и ничего не добилась?

Вместо ответа, Ирен продолжала шептать:
-Что? Что мне делать? Я способствовала гибели одного государства и созданию другого, нового, лучшего! Но оно – Господи! Оно уничтожает собственный народ, так же, как когда-то уничтожал герцог! Мы победили – победило Добро! Но из него выросло зло! И оно снова торжествует! Почему после демократии революции – всегда диктатура подонков?! Змея, пожирающая за хвост саму себя! Почему?! Почему мы движемся к своей гибели так же, как государство герцога?! Почему я не могла предвидеть этого и что-то изменить, если у меня для этого было всё – власть, силы, желание, обстоятельства?! А если нет теперь, тогда зачем, зачем я снова иду на это непреодолимое препятствие?! Иду, боясь и зная, что могу навредить вам с Элис! Какая невыносимая боль! Я молилась, но Бог молчит! Почему я не могу остановиться и выбрать?! Я не хочу участвовать в этом адском действе! Не хочу! Не могу больше разрываться надвое!

Я хочу быть только рядом с вами, хочу, чтобы у вас все было хорошо, чтобы все мы были вместе и были счастливы! Но не могу остановиться – не могу быть счастливой даже с вами, когда кругом снова страдают люди – от чужих доносов, властолюбия и жестокости! Если все равно ничего не изменить, не поправить, не помочь, что же влечет меня, зачем я иду туда? Сандро! Зачем я это делаю? Кто объяснит мне, если я сама не понимаю и не могу этого остановить?! – беспомощно всхлипнула Ирен.

-Сможешь, - убежденно сказал Трильи. – Когда придет время. Ты же сама только что говорила Элис, что нужно принимать всё таким, какое оно есть. Это испытание, искушение, назови, как хочешь, очередная проверка на прочность.

Если в тебе рождается нечто, ведущее тебя вопреки твоей воле, желаниям туда, где ждут твоей помощи, - значит, так надо. Может быть, надо не тебе и не тому, кто этой помощи ждет. А просто – надо. И понимать это необязательно. Достаточно знать, что это – твоя судьба. Твой путь.

-Но вы…? Я предаю вас! – она подняла на Александра свои прекрасные, но такие усталые и заплаканные глаза.

-Если что-то случиться с нами – значит, так суждено.

-Нет, нет, я не должна! Я должна делать другое! Совсем другое! - сквозь слезы прошептала Ирен. Лицо ее было красно и мокро и, пожалуй, теперь совсем некрасиво. В эти мгновения она была похожа на человека, которого насильно тащат куда-то, и он сопротивляется и упирается из последних сил. – Останови меня, Сандро! Удержи меня! Не отпускай туда! Запрети! Накричи, что я нужна здесь, тебе, Элис! Что я должна вам, а не им! – шепотом кричала она. - Сандро! Ведь это так! Ну, что же ты молчишь?! Я так плохо выгляжу, что омерзительна тебе? – он схватил ее в охапку и, не давая договорить, поцеловал в губы, а потом сам говорил ей, всё еще плачущей, но, как ему казалось, уже другими – не тяжелыми, замутненными горем и болью, а чистыми и очищающими слезами:

-Я не могу тебя остановить. Не могу запретить то, к чему зовет тебя твоя душа, твоя совесть, даже если ты сама не до конца согласна с ней. Но я всегда буду любить тебя, Ирен.

Рядом со мной или далеко от меня, какой бы ты ни была, некрасивой, больной, подлой. Хотя не представляю, что ты когда-нибудь можешь стать такой. И Элис, я знаю, она тоже поймет тебя, что бы ни случилось. Пусть не сразу, не сейчас, а потом, когда вырастет. Иначе она не совершила бы сегодня этот поступок. Первый настоящий поступок в ее жизни.

 
XXIII


В один из воскресных дней они решили посетить бывший замок де Кресси. Ирен давно не была на могиле родителей. В замке уже несколько лет продолжался ремонт, но музей был открыт и принимал посетителей, поддерживаемый стараниями приезжих историков и местных жителей – крестьян близлежащих деревень.

Трильи заранее договорился взять напрокат двух лошадей на конезаводе, расположенном в Тузе неподалеку от порта. Животных здесь стали разводить после революции и использовали для транспортных и грузовых нужд, поскольку об автомобилях тогда только задумывались. Правда, в последние несколько месяцев, когда число автомобилей-такси увеличилось, и особенно – после открытия ипподрома питомцы завода доставляли жителям Туза еще и эстетическое удовольствие при созерцании их, несомненно, лучших природных лошадиных качеств.

Поэтому ранним, солнечным утром, в которое не нужно спешить на работу, и большинство городских жителей покойно досматривает самые сладкие сны, две вороных кобылы повезли Ирен и Александра с Элис, сидевшей впереди отца, по улице Командора к центру города и дальше, мимо порта, направляясь к выезду из Туза.

Трильи нарочно направил лошадей к порту, чтобы показать Ирен и, конечно, Элис, крейсер, недавно пришедший из Европы. Судно было напичкано электронными приборами, по которым теперь приходилось учиться морякам.

После экзаменов Морская академия Туза устроила для своих выпускников еще почти полгода напряженных практических занятий по знакомству с невиданной техникой. Командория пока только рассматривала проекты строительства собственных кораблей нового класса по мировым стандартам, но сама еще не имела для этого достаточно специалистов и ресурсов. Несколько инженеров были направлены в Россию и Европу для обучения.

А этот крейсер вместе с командой, прибывшей обучать командорских моряков, был проявлением доброго расположения Мирового сообщества. После Туза ему надлежало побывать и в Якоре, и в Туффисе, и в Командоне – во всех крупных портовых городах страны, где имелись морские училища или Академии.

Элис еще никогда не бывала в порту, и ее потрясли большие и непонятные сооружения, похожие на гигантских железных драконов, оказавшиеся всего лишь подъемными кранами, которые перемещали грузы с суши на суда и обратно.

Поражали и сами корабли, на которых – она знала – ходил ее отец, с высоко поднятыми над водой темными и светлыми блестящими бортами, с какими-то постройками на палубах.

Она смотрела на всё это, раскрыв от удивления рот, и непрестанно вертела головой в разные стороны, боясь упустить что-то важное и интересное, о чем говорил отец.

Мимо прогромыхала пара автомобилей с прицепленными сзади телегами, на которых плотно сидели молодые люди и девушки в простой одежде, кто в соломенных шляпах, кто в косынках, и над ними развевались красные флаги. Ребята громко, с радостным чувством пели песню о том, что рабочий и крестьянин – братья навек, что только вместе они могли отвоевать свободу под знаменем Командора, и что теперь совместный труд поможет им построить самое великое и могучее государство на земле.

Ирен непроизвольно улыбнулась – столько искренней веры в лучшее будущее было в незамысловатых словах этой песни, четко передаваемых молодыми стройными голосами, что с сердца Ирен, скованного чужим горем, будто сняли несколько самых тяжелых оков – и стало легче дышать.

-Трудовой отряд, наверное, в деревню едут, - кивнул Трильи, с удовольствием глядя им вслед.
-Тете Стелле помогать? – немедленно переспросила Элис.

-Может, и тете Стелле.
-А мы когда к ней поедем?

Взрослые вздохнули, вспомнив собственную тоску по земле – той, к которой они привыкли в своем дворянском прошлом – к ее всходам и колосящимся травам и хлебам, к аккуратным снопам. К таким же, как теперь эта молодежь, поющим крестьянам, размеренно махавшим косами над золотыми колосьями, которые ложились под них.

Только те песни не были столь радостными, как теперь. Так не поет весело птица, сидящая в клетке. Попробуй – открой клетку – и услышишь совсем иную песню, звенящую над целым миром о безмерной свободе бессмертной души.

-Поедем, когда закончим здесь, в городе, все свои дела. Мама – работу, я – учебу.

Сбоку от них, на соседней улице вырастал новый многоэтажный дом, там и в выходной крутился и деловито поскрипывал большой подъемный кран, перетаскивая бетонные плиты туда, куда было нужно людям. На фоне чистого неба, видимого между его перекладинами, он казался Элис кружевным – невесомым, но она уже знала, хотя не и переставала удивляться, что он тяжел, и каждая из этих тонких перекладин весит больше, чем сама Элис.

Городские ворота были раскрыты настежь, и по обе стороны от них беспокойно сновало несколько рабочих в ярко-красных комбинезонах, колдуя над вместительными серыми мешками, грудами кирпичей и железных прутьев. Часть рабочих собралась отдельной группой, горячо споря о чем-то.

Подъехав ближе, путники расслышали о предмете спора:
-Будто в воскресенье отдохнуть нельзя! Дали бы людям покой – а то так громыхнет – еще, гляди, соседние дома заденет. Нет, не годится - пошли к прорабу.
-Триста лет жили с этой стеной, и еще один день проживем!

Но оппоненты отмахивались:
-Долго, что ли? Динамита не жалко – рванет разок – и все дела. Зато сверхурочные заплатят…

Трильи качнул головой:
-Вот и настал конец нашему старому Тузу. Теперь пошел расти – и вширь, и в высоту.

Ирен усмехнулась:
-В этом-то как раз ничего плохого нет. Новостройки – это молодость, торжество нового, чистого духа.

-Ты неисправимая революционерка! – рассмеялся Александр, шутливо дотянувшись рукой до ее головы, чтобы дернуть за косынку, но не смог, боясь отпустить Элис.

-Лучше сам шляпу свою держи, - отбрыкнувшись от него, подзуживала Ирен, - консерватор.

-Да, консерватор. Мне не нравится, когда без надобности меняют пейзаж. И потом, не может же рост городов происходить вечно. Посмотри – неужели и это прекрасное место займут под каменные мешки? – он обвел рукой цветущую долину, на которой за ровной, как стрела, линией горизонта с одной стороны призрачно голубели треугольные вершины гор, с другой – темнели леса.

Далеко справа в степи развернулась еще одна гигантская стройка – железной дороги, ведущей к столице.

-Думаю, не настолько, чтобы это повредило пейзажу, - примирительно сказала Ирен.

Как в далеком детстве, в недавней бурной юности между копытами их лошадей на легкой рыси летели солнечная сурепка и ромашки, распахнувшие множество своих рук для объятий, моргал васильковыми ресницами цикорий, пушилась, как от щекотки, белая кашка, и кокетливо ускользала в многочисленных ярких юбках и оборках полевая гвоздика.

В лицо Элис дул свежий ветер, наполненный ароматом всех этих цветов, жизни огромного мира земли и солнца, игравшего переливами лучей на шелковых гривах лошадей.
Когда-то в деревне Элис катали на лошади, но теперь она впервые ехала верхом так быстро. И ветер с озорством непослушного мальчишки – нет, не ударил, а до приятного не больно, легонько, задорно задел по одному уху, по другому, то набрасывая, то снимая с головы и тела прозрачное прохладное покрывало.

Когда вдалеке показался замок де Кресси, путники увидели, что рядом с деревней, раскинувшейся вокруг него, на полях копошатся люди – колхозники пололи грядки с картофелем и свеклой.

-Бог в помощь, товарищи! – весело крикнула им Ирен, подъехав поближе.
-Ирен! Ирен! – люди сбежались, радостные, протягивали к ней, спешившейся, руки, чтобы поздороваться, как родных, трепали по плечам улыбчивого Александра и немного смущенную от избытка чужого внимания Элис.

-Всё почти восстановили, еще одну стену осталось подделать, и замок будет, как новенький.
-Хоть снова жить сюда приезжайте! – смеялись крестьяне.

-Нет уж, - усмехнулась Ирен. – Хватит. Мы отжили свое в этих каменных стенах. Лучше о себе расскажите, как поживаете. Давно у вас не была.

Крестьяне, из когда-то бывших крепостных князей де Кресси, весело отмахивались.
-Сама, что ли, не видишь? Работаем, - задорно крикнула одна из молодых женщин, показывая в открытой улыбке ровные здоровые зубы.

-Работаем, да по-другому, - крякнул средних лет крепкий крестьянин с поседевшими волосами.

-И то правда. Свободой надышаться не можем, Ирен, - старик, высокий и моложавый, по-отечески обнял ее за плечи. – Мы ведь, не в обиду сказать, даже у отца твоего до конца себя свободными не чувствовали. Внутри стен этого замка были свободны, а, попробуй-ка, выйди из-за них, попробуй, окажись на чужой земле, или в городе – ты никто, нет у тебя никаких прав, одни обязанности.
А теперь – разве можно горевать, когда имеешь всё и можешь идти, куда хочешь, лишь бы были силы и желание работать.

-И, что ж, местное начальство вас не притесняет? – спросила Ирен, несколько насупившись от сомнения в искренности слов слишком опьяненных счастьем крестьян.

-Ты про кого – председателя? Он у нас мужик хороший. Наш, рабочий человек. Голода здесь не допустил. Сотрудники музея тоже помогают. Мы с ними дружно живем. То мы их продуктами ссудим, то они на нашу долю стройматериалов выпишут в Тузе.

Трильи смотрел на жену, на окружавших ее людей с тихой радостью. Он видел, как от этих чужих, но простых и благодарных слов разглаживаются едва наметившиеся на лбу Ирен морщины, как постепенно светлеет ее лицо, всё еще сомневаясь, но уже поддаваясь этой бьющей ключом доброте и душевному свету, исходящему из пахнущих пОтом, землей и травой веселых крестьян.

И ему казалось, что вдохновение и этот внутренний свет рождает в них именно труд – тяжелый, но радостный, отблагодаренный плодами, дающими людям силы и, значит, саму жизнь.

Когда путники вступили на территорию замка, на них дохнуло уже ушедшей стариной, хотя всё происходившее здесь и напрямую связанное с их судьбой было не так уж давно – каких-то пять-шесть лет назад.

Двор и парк стали ухоженными, как при старом князе де Кресси. В конюшне и других дворовых постройках, отданных колхозу, теперь тоже деловито возились крестьяне, приветливо кивали прибывшим. Везде стояли любовно поддерживаемые, взлелеянные чистота и порядок.

Один из конюхов, молодой паренек, взялся проводить их к директору музея.
-Он у нас тут и живет. На днях собрался семью из Туза перевести. Не дело же мотаться каждые сутки – то в город, то обратно. А здесь у него, по-прежнему, забот много, поэтому выходных у товарища Тероне не бывает.

Александр переглянулся с Ирен. Последний раз они были здесь с полгода назад, и теперь, как и тогда, разглядели один в другом всё те же чувства, заставившие сердце беспокойно всколыхнуться.

Элис приехала с ними впервые и, впервые осознанно видя такое мощное сооружение из камня, раскрыв рот, молча, с любопытством оглядывала толстые стены, в которых уже залатали пробоины, которые оставались с давнего боя защитников замка с карательным отрядом Ромео де Пункра.

-Вот, Элис, здесь когда-то жила твоя мама, - сказал Трильи.
-Одна жила?
-Нет, с дедушкой. Помнишь, мы рассказывали тебе, как он погиб во время революции?

-Да, - Элис сдвинула густые черные брови.
Ей было очень жаль дедушку, но она уже знала, что того, кто погиб, не вернуть назад, даже если сильно этого хотеть. Это была смерть, которая забирает к себе людей навсегда, оставляя только память о них.

Директор Тероне был симпатичным человеком средних лет, потерявшим во время революции левую руку, но не ставший от этого менее жизнерадостным и улыбчивым. С удовольствием рассказывая дорогим посетителям о том, что уже сделано в замке и что еще предстоит, он провел их по знакомым коридорам и залам.

-Почти так же, как было тогда, - Ирен поймала себя на мысли, что здесь хочется говорить шепотом – чтобы лишний раз не тревожить музейную тишину, и снова переглянулась с мужем – он тоже понял, как ей странно, что теперь это не дом, а только музей.

-Это крестьяне помогают восстановить, как все выглядело. Помнят, - улыбнулся Тероне.

-А Алмазная комната? – с надеждой спросил Трильи.

Директор вздохнул:
-Пока не по силам, средств не хватает. Мы больше думаем о хлебе насущном. Но для меня этот замок, его восстановление – дело всей жизни. Так что…

-Товарищ Тероне, вы только слишком не усердствуйте, - попросила Ирен. – В конце концов, это только памятник тому, что уже прошло, когда-то славным и тяжелым годам. Главное, все-таки – живые люди и хлеб насущный, вы правы.

Трильи хитро усмехнулся на эти ее слова, потому что сама Ирен никогда не жила по такому принципу, а Тероне покачал головой:
-Нет, Ирен. Не хлебом единым жив человек. И такие памятники, как вы выразились – они не мертвые, а живые свидетели и рассказчики таким вот малышам о том, какими были их отцы и деды, - он обоими глазами подмигнул слушавшей с открытым ртом Элис. – О людях, не жалевших себя ради других, ради их свободы и счастья. Ну, да я заговорил вас совсем, - всплеснул он единственной рукой. – А вы, наверное, хотите к могилам пройти.

Погрустневшая Ирен кивнула.
-Да, спасибо, мы помним, где это.

Элис, вступая под печальную сень старых деревьев, не смела ни сделать лишнего движения, ни выкинуть какую-нибудь смешную детскую штуку.

Здесь всё дышало скорбным покоем, даже птиц почти не было слышно. Солнце, светившее сквозь густую листву, пронизывало пространство лучами, как огни погребальных свеч в темном храме.

За дальним кустарником открылась небольшая поляна с несколькими могилами. Здесь покоились около десяти поколений князей де Кресси и крестьяне, погибшие в замке во время восстания.

Ирен и Александр, со снятой шляпой, опустились на колени перед одним из гранитных камней, на котором была высечена надпись: «Князь Артуро де Кресси. 2015-2070 гг.»

Элис вдруг стало нестерпимо грустно и, догадавшись, она тоже встала на колени рядом с родителями, прошептав:
-Здравствуй, дедушка.

И вновь почти забытое всплывало перед глазами Ирен, хотелось вновь и вновь просить у отца прощения за то, что он пережил ради нее, за смерть, принесенную через ее убеждения.

Трильи с тревогой приглядывался к жене, понимая, но не зная, чем помочь. Уговаривать ее не винить себя – он на собственном опыте убедился, что это бесполезно. Тут требовалось нечто иное.

Вдруг Ирен заговорила сама, не поднимая глаз.
-Я знаю, что виновата, Сандро. Эти люди, здешние крестьяне, они благодарны, да, потому что у них все наладилось. Но это у них. А вот со всем остальным, что не наладилось, мне придется жить всегда. Я сожалею о прошлом.

Но страшно не то, что ничего и никого не вернуть. Страшно, что даже если бы это было возможно – я прожила бы свою жизнь точно так же. Ничего бы не изменилось. Поэтому я должна буду молить Бога и людей о прощении все то время, которое мне осталось на этой земле.

-Хочешь побыть одна? – тихо спросил Александр, и, видя, что догадался, взял за руку Элис. – Пойдем, цыпленок, маме нужно поговорить с дедушкой.

-Разве с мертвыми можно разговаривать? – удивилась девочка, когда они отошли от поляны и немного углубились в парк.

Трильи улыбнулся.
-Ты ведь тоже сказала дедушке «здравствуй». Разве он тебе не ответил?

Элис прислушалась – шелестевшая листва на ветках кивала ей, улыбались цветущие колокольчики, над которыми кружились толстые шмели. «Здравствуй, Элис!» - слышалось ей отовсюду.

А Ирен сидела, как во сне, мучаясь одним и тем же вопросом, на который не было ответа – почему то, что она сделала и продолжает делать во имя добра и справедливости, приносит счастье далеко не всем. Почему свобода, подаренная восстанием, обернулась голодом и новыми страданиями, новыми тюрьмами, новым рабством для людей.
Только теперь не от герцога, а от хлеба насущного и от личных амбиций тех, кто пришел к власти.

Должен быть какой-то смысл во всем этом, какая-то конечная точка, которая либо оправдает всё случившееся, либо…

-Не может быть, чтобы…, - пересохшими губами прошептала Ирен, но почувствовала, что рядом кто-то есть – чужой, - и подняла голову от одинокого у этой могилы цветка, похожего на маленькое солнце.

Ирен невольно отшатнулась – так безобразно было лицо старой сгорбленной женщины, которая, насмешливо скривившись, смотрела прямо в глаза Кресси. Откуда она появилась? Кто она?

Найдя в себе силы не отвернуться, Ирен хотела спросить ее об этом, но слова застряли в горле. Старуха, будто изваяние, не двигалась, не моргала своими впалыми глазами на коричневом пергаментном лице и, молча усмехаясь, разглядывала задрожавшую Ирен. Только легкий ветер шевелил лохмотья, в которые была одета эта ужасная женщина.

-Что смотришь? – наконец, грубо проскрипела незнакомка. – Страшная, да? А ты как думала? И ты такая будешь – когда потеряешь всех, кто тебе дорог. За свою гордыню, за то, что вознеслась над другими.

-Это неправда! – слабо вскрикнула Ирен, в ужасе пытаясь подняться, но неведомая сила удержала ее на коленях перед могилой отца. – Это не так! Вы совсем не знаете меня!

Старуха снисходительно засмеялась.
-Это ты ничего не знаешь, а думаешь, что знаешь. Так сказано в Книге перемен. Все умрут. Ты потеряешь всех, кого любишь, так суждено.

-Нет! – пронзительно закричала Ирен, хватаясь за голову, и слезы хлынули из ее огромных глаз. – Я не хочу! Нет! Нет! Уйдите! Не подходите ко мне!

-Не бойся! – махнула рукой старуха. – Это будет не завтра, ты проживешь свой век. Но ничего изменить нельзя. Нельзя спастись и спасти, если не суждено. Нынешний мир – кладбище человеческих душ. Все умрут, и всё умрет. Время останется. Горе тем, кто хочет его изменить! – она поднесла сухой, изуродованный артритом палец к самому лицу Ирен, по которому бежали холодные слезы.

И Кресси почувствовала, будто превращается в камень, потому что, как в ее давних кошмарах в Морской деревне, не могла ни пошевелить рукой или ногой, ни позвать на помощь.

Старуха улыбнулась своей жутковатой ухмылочкой, похожей на мертвую улыбку черепа, и исчезла в кустах так же внезапно и незаметно, как появилась.

К Ирен подбежали, запыхавшись, Александр и Элис.
-Ты кричала?
-Мама, что случилось? – видя ее слезы, ее непрекращаемую дрожь, Элис заплакала, обняла мать, прижалась к ней всем телом, а Трильи легонько даже хлопал ее по щекам, чтобы как-то привести в себя, потом достал из рюкзака, бывшего у них с собой, фляжку с водой и побрызгал в лицо Ирен.
Она взяла фляжку из его рук и еле смогла отпить.

-Ужасная старуха! Она сказала – я всех потеряю, все умрут. Господи! И это я виновата! Но я же не хотела, нет, не хотела! – бессвязно лепетала Ирен сквозь слезы, крепко прижимая к себе непонимающую Элис.

Александр, удрученный, сел прямо на траву рядом с ними.
-Брось, Ирен. Перестань. Ерунда какая – всех потеряешь! Может, она сказала это в том смысле, что все умрут. Но это верно – все когда-то умирают. И потом, мало ли на земле сумасшедших? И эта старуха, кто бы она ни была, если вообще была…

-Ты мне не веришь? Думаешь, я сумасшедшая?! – с укором воскликнула Кресси.

-Нет, Ирен, конечно, нет. Просто ты в последнее время много думала об этом, о смерти, о виновных. Но это всё…, - он поморщился. – Всё это не так. Не нужно так думать. Нужно жить и бороться, понимаешь? Всё равно бороться за добро, против зла. Как ты всегда жила. Потому что только это верно. Ты же сама знаешь, Ирен, - проникновенно закончил Трильи.

Она перестала плакать и потерянно замолчала, словно собираясь с мыслями.

Потом они втроем вышли из парка и еще раз наведались к Тероне, чтобы спросить, откуда могла взяться эта старуха.

Но директор не дал им убедительного ответа, сказав лишь, что в деревне при замке иногда останавливаются последние нищие или те, кто немного не в себе после всех пережитых за последнее время невзгод.



XXIV


В тот день Ирен сама забрала Элис из детского сада около четырех часов. На курсах психологии начались каникулы, из секретариата прокуратуры Кресси уходила рано. Поэтому сегодня, оставив на КПП в порту записку Александру, что за дочерью заходить уже не нужно, они вдвоем с Элис отправились домой.

-А у нас только что полдник был, - приплясывая вокруг матери, припевала девочка. – О-очень вкусное молочко-о с булочкой!

-Значит, наелась? – ласково усмехнулась Ирен. – А кто же дома рыбку будет есть?

-Рыбку я тоже очень люблю! – обрадовалась Элис, прихлопывая в ладоши, и приветливо помахала рукой воспитательнице, наблюдавшей за ними от входной двери невысокого, одноэтажного детского сада. Девушка, улыбаясь, кивнула ей и Ирен и тоже махнула рукой.

-Вижу, с воспитательницей ты помирилась, - удовлетворенно заметила мать.
-Да, тетя Ида очень добрая, и в угол меня больше не ставит. Просто она молодая, еще много чего не понимает, - снисходительно сказала Элис.

Эти слова она как-то услышала из разговора заведующей садом и другой, пожилой воспитательницы. Те рассуждали о достоинствах молодого поколения. А воспитательница Элис, действительно, в последнее время очень изменила свое отношение к окружающим и, в частности, к Элис.

То ли она стала к ней чаще и глубже приглядываться, то ли эта красивая белокурая девочка постоянно напоминала ей о своем отце, и – боже мой! – разве можно плохо относиться к дочери такого человека!

Мать, не сдержавшись, рассмеялась недетским рассуждениям ребенка о молодости.
-А почему молодые понимают меньше старых?

-Потому что они еще мало прожили на земле, мало видели. Старость, прожитые годы дают человеку мудрость. Хотя иногда бывает и так, что молодой человек мудрее пожилого. Многое бывает на свете, Элис, - задумчиво вздохнула Ирен.

-А почему писать труднее, чем читать?

Мать искренне пожала плечами:
-Не знаю, наверное, потому, что создавать что-то самому тяжелее, чем пользоваться тем, что уже есть – что уже написано. А вы сегодня писали в саду?

-Да! Мы рисовали дом, собаку, цветы. И писали, знаешь что? «Мама и папа работают». «Наша Родина – Командория». И еще «Спасибо товарищу Хошу за мир и свободу!»

Ирен вздрогнула, остановилась, подобрав юбку, присела перед дочерью на корточки. На них оглядывались прохожие, но эти двое не обращали внимания.
-Ты хоть знаешь, кто это такой – Зигмунд Хош? – серьезно спросила мать.

-Да, - немедленно подтвердила Элис. – Это наш великий вождь. Он живет в Командоне и оттуда управляет всей нашей страной. Он очень хороший, и мы его должны любить… А ты разве не знаешь, мама? – уловив озабоченность и замешательство на лице Ирен, усомнилась и Элис, хлопая длинными густыми ресницами.

-Нет-нет, всё правильно, - Кресси не хотела говорить неправды, но поняла, что не сможет не солгать дочери в данный момент.

Если сказать ей правду – она, пожалуй, потом выдаст ее перед кем-нибудь чужим, и… Ирен передернуло от осознания того, что ее съедает страх, обыкновенный человеческий страх за собственную жизнь и своих близких. «Всех потеряешь!» - прозвучал внутри нее скрипучий голос ужасной старухи из замка.

-Знаешь что, Элис? Давай зайдем в магазин, я тебе давно игрушек не покупала.

-А у тебя на них есть денежки? – удивилась Элис.

Она обычно не просила родителей купить ей игрушку или сладостей, зная, что они небогаты, чтобы тратить деньги на пустяки.
Чаще они приносили из библиотеки хорошие книжки и, усевшись после ужина за кухонным столом или на кровати, читали их все вместе. Это было интересней, чем просто играть в игрушки, тем более что из них Элис все равно любила только куклу Лали, привезенную отцом из Спиридонии.

Девочка сажала ее с собой, и та тоже слушала, как мама или папа читают вслух. Её соломенную сестричку, сделанную дядей Грето, Элис оставила в деревне Сильвии – у той тогда еще вовсе не было игрушек.

-Да, я хочу тебя сегодня побаловать, - улыбнулась Ирен.

Они прошли в детский отдел большого универсального магазина, занимавшего собой, своими стеклянными витринами с неподвижными надменными манекенами половину длины улицы.

В отделе игрушек на полках сидели и стояли пушистые медведи и зайцы, корчили смешные рожицы обезьянки разных размеров и цветов. Куклы с большими блестящими глазами высокомерно выпячивали пухлые розовые губки. За стеллажами с куклами маленькие паровозики бежали по игрушечным рельсам. Сияющие краской автомашинки приветливо отворяли дверцы. А на противоположных полках задорно пыжились мячи и заранее устало змейками свисали с гвоздиков многоцветные скакалки.

-Ну, что, Элис, выбирай, что тебе нравится? – ласково спрашивала Ирен.

Девочка долго водила задумчивым взглядом по красивым игрушкам, потом, вздохнув, указала рукой на невзрачного маленького песика в самом углу средней полки.

Он был резиновый, почему-то неестественного голубого цвета, словно его выкрасили так специально, чтобы поиздеваться. И оттого его большие уши были поникшими, глаза грустными, а сам он сидел на задних лапах, уныло поджав хвост.

-Наверное, тебе его жаль, он такой несчастный, – Ирен не удивилась выбору дочери, однако уточнила. – И всё? Больше ничего не хочешь?

Элис уверенно помотала головой.
У кассы Ирен пришлось заслонить девочку от толкавшейся очереди, и, заплатив всего один командон, с чеком они вернулись за игрушкой к прилавку в отдел. Получив собачку из рук продавца, Элис сказала «спасибо» и тут же любовно погладила грустную мордочку своего нового друга.

-Ну, пожалуйста, мамочка! Ты же обещала мне игрушку!

Покупатели, бывшие у прилавка, встрепенулись от возникшего шума. Все с неприязнью скользнули взглядами по какой-то молодой женщине. Та нервно дергала руку сына – маленького, худенького мальчика лет четырех, с умоляющим лицом, похожего на только что приобретенного Элис песика. Мальчик никак не хотел отсюда уходить.

-Пожалуйста! Ты обещала, что купишь! – мальчик плакал от обиды.
-Замолчи! – грубо оборвала его мать. – Я сказала, что мы только посмотрим, а покупать не будем! Тратить деньги на всякую ерунду! Ты уже большой, посмотри, никто из детей не плачет! – раздраженно бубнила она.

Это было правдой, но без одного существенного уточнения – всем остальным детям, стоявшим возле прилавка, родители что-то покупали. И дети, кто поменьше, кто постарше, - с недоумением и простоватым детским любопытством – глядели на мальчика.

Ирен стало жаль его – вроде, оба с матерью прилично одеты, значит, деньги должны быть, можно бы купить безделушку ребенку – они совсем недорогие. Хотя, кто теперь разберет – кому что по средствам.

Мальчик всё упирался, женщина бубнила и тянула его к выходу, наконец, больно дернула за руку так, что тот непритворно вскрикнул.

-А будешь орать, я тебя тут брошу одного! Ты мне такой не нужен! – злобно выговаривала ему мать.

В первое мгновение мальчик от ужаса не знал, что ему делать, только беспомощно открывал и закрывал рот, а по щекам катились крупные слезы.
-Ну, нельзя же так, – не выдержала Ирен. – Что вы делаете!

-Не ваше дело! – заносчиво ответила та и потащила сына, присмиревшего, дальше к выходу.

Элис не сводила глаз с этой сцены и вдруг, закинув голову, обратилась к Ирен:
-Мама, можно я ему подарю? – и, получив согласный кивок, бросилась вслед удалявшемуся понурому мальчику.

-Эй, не плачь! Вот, возьми, это тебе. Подарок! – она протянула ему грустного голубого песика.

Мать мальчика остановилась, повернулась, грозно сдвинув брови, недовольная очередной заминкой.

-Просто так? Насовсем? – не поверил он и, увидев улыбку Элис, улыбнулся в ответ сквозь слезы. – Спасибо!

-Отдай сейчас же! Немедленно! – вспылила разъяренная женщина. – Девочка! Возьми свою игрушку назад, слышишь!

Элис отступила, спрятав руки за спиной, не желая подчиняться этим словам. Подошла Ирен.

-Я мама Элис. Я прошу вас оставить этот подарок у вашего сына, пожалуйста, - мягко сказала она.

-Вот еще! – возмущенно воскликнула женщина. – Мы не нищие, чтобы собирать подачки от каждого встречного! Мы сами неплохо зарабатываем, может, побольше вашего! – презрительно оглядела она скромный наряд Ирен – простую легкую юбку и блузку, и зло уставилась в красивое открытое лицо.

-Тогда почему не купить ребенку недорогую игрушку, если вы ОБЕЩАЛИ?
-Это не ваше дело! – раздраженно повторила она. – Это баловство! Мои деньги – как хочу, так и трачу!

-Хорошо, может, вы и правы. Но тогда хотя бы не оскорбляйте вашего ребенка нелюбовью, грозя бросить его в чужом месте, - тихо проговорила Кресси.

-Да кто ты такая, чтоб мне указывать?! – завизжала та, и мальчик вконец испуганно прижал к себе песика свободной рукой, потому что мать все еще держала его другую руку так крепко, что детские пальчики уже посинели, но он даже не чувствовал этого.

Взрослые посетители, наблюдая за происходящим, судачили между собой:
-Ну и мамаши пошли…
-Ребенка убить готовы из-за безделушки.
-Правильно, нечего их баловать, вырастут – на шею сядут.
-У нас в детстве ничего особенного не было, и они переживут.
-А эта красавица – молодец! Пора таких мамаш-каракатиц на место ставить.
-Да, расшалились нервы у людей…

Возмущенная мать мальчика разошлась еще больше:
-Сама-то кого растишь? Она тебе весь дом раздаст по чужим людям! Нашлась – добренькая! И откуда такие берутся?!

Ирен с нескрываемой болью несколько секунд смотрела то на раскричавшуюся женщину, то на ее бедного, измученного скандалом сына.
Возможно, его мать чем-то расстроили на работе, или она поссорилась с мужем, или еще произошло нечто, обычно приводящее человека в ужасное состояние полного отсутствия контроля над собой.

Но Ирен точно знала, что так нельзя. В любом случае, при любых обстоятельствах – нельзя оскорблять ребенка. И эта мать не могла не понимать, не чувствовать этой простой истины. Тогда почему? В глазах ее, лице, во всём ее облике не было ответа на этот вопрос.

Ирен взяла Элис за руку.
-Пойдем отсюда, дочка, - и, уже направляясь к выходу, не удержавшись, проронила. – Подумайте, вам бы хотелось, чтобы ваш взрослый сын так же оскорбил вас, когда вы будете старой, немощной и нуждаться в его помощи?

-Да кто ты такая, чтоб мне предсказывать?! – как разъяренная львица, вскричала женщина.

-Я – Ирен Кресси, - спокойно ответила она, и во время последовавшей за этим немой сцены они с Элис покинули магазин.


Дома, перекусив приготовленным с вечера тушеным филе судака, уселись вместе почитать любимую книжку.
-А сколько я еще буду учиться читать и писать? – Элис ужасно хотелось твердо, плавно и правильно произносить слова, которые были напечатаны в книге ровными буквами, а у нее все никак не получалось.

-Когда пойдешь в школу, там быстро научишься, - улыбнулась Ирен.
-А когда?
-Года через полтора.

-Так долго! – всплеснула руками Элис. – А тот мальчик тоже будет в школе учиться? – вспомнила она происшествие в магазине.
-Конечно.

-Наверное, он будет бояться в школу ходить, подумает, что его мама опять хочет его там бросить, - задумчиво проговорила девочка.

-Нет, цыпленок, он тогда будет старше и будет понимать, что на самом деле мама его никогда не бросит, ведь он ее сын.
-А почему так говорят – сын?

Мать не поняла, о чем она спрашивает.
-Так принято называть в семье – отец, мать, если родился мальчик – его называют сыном, если девочка, как ты – дочерью, дочкой.
-А как это – родился?

Ирен смешливо смотрела на ждущую ответа Элис. Да, все дети когда-то начинают спрашивать об этом. И надо быть готовым, чтобы найти правильные слова, чтобы суметь описать это чудо – рождение ребенка.

-Сначала ребенок находится в маме, а потом появляется на свет – рождается. Это удивительное событие.

Элис никогда не видела самых маленьких детей, поэтому, окинув недоверчивым взглядом себя и мать, спросила:
-Как же можно поместиться?

-Сначала, в животе у мамы, дети очень маленькие, как твоя Лали, даже меньше, потом постепенно растут и вырастают. Я ведь тоже когда-то была такой же маленькой, как ты. И, как видишь, выросла.

-И у меня будут дети? – вдруг удивилась Элис. – Когда я вырасту, как ты?
-Ну да.

Элис смешалась.
-А откуда же они в маме появляются?

Ирен поняла, что, как ни готовилась она к этому вопросу, он все-таки поставил ее в тупик.
-Мама с папой договариваются об этом, и тогда появляется ребенок.

-И вы обо мне договорились? Вы так захотели, чтобы я была? – с надеждой спросила девочка.
-Да, мы очень этого хотели, - серьезно ответила Ирен. – Но это великая тайна каждого человека, о которой не принято говорить чужим людям.

-Почему?
-Ну, не принято, это как бы нехорошо, некрасиво.
-Значит, я нехорошая? – испугалась Элис.

«Зачем я ей так сказала?» - спохватилась Ирен.
-Нет, цыпленок! Ты очень хорошая, все дети хорошие. А нехорошо говорить просто потому, что нехорошо рассказывать о тайнах громко и всем.
Тогда такая тайна перестает быть тайной и чудом, - подбирая нужные слова, она глядела дочери прямо в глаза, чтобы та понимала – мать не лжет, это правда.

-И раз ты – тоже человек, ты должна соблюдать этот закон – о тайнах можно говорить только с самыми близкими людьми. Ладно?

-Ага, - шепотом ответила девочка, вбирая голову в плечи, чтобы невзначай не спугнуть тайну, и, приставив  палец к губам матери, весело прошипела:
-Тсс!

Ирен тихонько засмеялась, как в дверь тут же взволнованно застучали.

На пороге стоял Антонио Валле, перекошенный, испуганный, словно побитый, но изо всех сил пытавшийся держать себя.

-Грето арестовали, - не здороваясь, надтреснуто сказал он, не спуская глаз с остолбеневшей, не поверившей в первое мгновение Ирен. – Надо идти, я по дороге расскажу. Скорее.

Ирен всплеснула руками, бросилась к соседней двери – за ней жила Мария, которая уже не раз выручала их, чтобы посидеть с Элис.
Но на стук никто не ответил – соседки не было дома.
Часы показывали около пяти – скоро должен был вернуться Александр.

-Элис, цыпленок! – дрогнувшим голосом обратилась Ирен к удивленной девочке. – Тебе придется побыть одной. Дядя Грето попал в большую беду, и мне нужно помочь ему. Поэтому прости, что я не могу с тобой остаться.
Скоро придет папа, так что ничего не бойся. Только ничего не трогай, ладно? Лучше поди в комнату и поиграй или почитай сама, - Элис спокойно кивала, она вовсе не боялась оставаться одна, и ей даже было непонятно, почему мама так тревожится за нее.

-Хорошо, мамочка, я все буду делать, как ты сказала, - пообещала Элис и чмокнула бледную Ирен в щеку.