И пришли волки

Они пришли вечером последнего дня лета, когда велсы собрались на ритуальные пляски.
Девушки пересмеивались, стоя в тени деревьев. Бусы из сушеных ягод корыстника легко перестукивались на запястьях и груди от малейшего движения, и казалось, что празднику больших людей вторят барабанчики травяного народца. Мужчины полуобнажённые,  с лоснящейся от орехового масла кожей, играли на гитарах, а Урхо, готовясь к главному танцу, поигрывал мускулами, сумрачно улыбаясь таящимся в темноте девушкам. Танец с пылающими посохами неизменно венчал каждое празднество. Сполохи огня плясали на коже людей и в глазах, равно как и в глазах незваных гостей.
Звери - высокие в холке, на длинных лапах - поднялись из низины на холм, и шерсть их слабо светилась, но велсы пока не замечали их. Волки не позволяли их заметить. Они тоже хотели насладиться праздником и, тяжело дыша, располагались в траве, и слюна капала с розовых языков, они то и дело облизывались и снова склабились в улыбке.
Утром из лагеря ушла Ингмар со своей собакой Луной.
Поначалу велсы радостно приветствовали Ингмар, они любили слушать её рассказы о путешествиях. Она много бродила и видела всякое. Порой даже не верилось в то, о чем она говорила, искры летели от её гребня, когда она причёсывала прекрасные густые, тёмные волосы, ни на минуту не прерывая начатого рассказа. По окончании она много и с удовольствием пила воду или мар – густой сладко-кислый, слабо хмельной сок марены и, смеясь, говорила, что её имя и означает – Хранительница мара.
Ингмар принесла в лагерь цветные нитки для плетения обережных браслетов, семена для будущего урожая, тонкие сети от комаров и прочей мошкары, предлагая купить или обменять у неё эти вещи. Но велсы со смехом отказывались, монет у них давно уже не было, они жили одним днём, зная, что их бог Эджа позаботится о завтрашнем дне. Стоит ли брать семена, ведь за ними надо будет ухаживать, работать, вместо того, чтобы петь и танцевать, бродить под воздействием дыма кул и грезить…
Цветная шерсть, заманчиво сияющая всеми цветами радуги, привлекала девушек, равно как и шёлк, и бумага, но они не решались спрашивать у Ингмар о цене. Парни чувствовали их любопытство и, будучи не в силах потакать их прихотям, смеялись над женским тщеславием и желанием принарядиться.
Светловолосые, ясноглазые, с хорошо развитыми телами молодые велсы походили на животных. Всегда чуть расслабленные, но готовые к смертоносному прыжку, они не любили работать. Они жили большой общиной, называя себя семьёй, но мало кто считался с мнением и желанием другого. Когда появлялись новички, сбежавшие от трудностей городской жизни или из-под родительской опеки, их принимали с сердечной теплотой, предлагали лучшее место у костра, помогали освоиться на стоянке, учили плести шалаши и циновки, распознавать полезные грибы и растения. Запрет на поедание мяса поначалу угнетал вновь прибывших, но они быстро привыкали к обильным трапезам и потом с презрением относились к «трупоедам». Единственным пропуском на стоянку велсов всегда был и оставался порошок кул, который курили, из которого варили настой и готовили мазь. Еда и грёзы – вот ради чего жили велсы. Никто не спрашивал где и как, в каких количествах добывали запретный порошок новички, кул просто должен был быть у них.
Луна, собака Ингмар, не отличалась дружелюбием. Она злобно рычала, блестя чёрно-жёлтыми кошачьими глазами из-под нахмуренных бровей, стоило кому-то из жителей приблизиться к шалашу торговки. Она бесилась, срываясь на визг, когда парни уходили в чащу и возвращались с дровами для костра, задыхалась, хрипя и брызжа слюной, когда девушки приносили воду из озера. Лай собаки будоражил и раздражал весь лагерь. Ингмар ласкала собаку, успокаивала, знакомила с обитателями лагеря и Луна на некоторое время затихала и мирилась со снующими мимо их пристанища загорелыми немытыми ногами. Но стоило кому-нибудь покинуть стоянку и вернуться через некоторое время, как Луна снова приходила в неистовство, Ингмар была вынуждена смастерить намордник и, надев его на сопротивляющуюся Луну, снимать только во время кормёжки да вечером, когда велсы собирались у костра и пели или слушали рассказы Ингмар о дальних краях.
- …и был тот остров проклят. На нём цвели ароматные цветы, деревья круглый год гнулись под тяжестью плодов, ведь на острове не было ни зимы, ни штормов, ни бурь. Проклятие острова было в безжизненности: ни зверь, ни птица не селились среди пышной зелени и в тёплых песках, ни единое дуновение жизни не освящало существования острова, не придавало ему  смысла… - лился низкий волнующий голос Ингмар, и заворожённые слушатели смотрели в огонь, ловя мимолётные видения.
Но один из велсов возразил:
- Как же нет жизни – если там есть растения? Или, по-твоему, раз они не передвигаются на своих конечностях, не испражняются и не совокупляются, значит, они бессмысленны?!
- Я рассказываю вам историю, передаю так, как гласит легенда.
- Урхо, помолчи! – крикнула Ирма, девушка, вечно зябнущая и кутающаяся в клетчатый плед. Она сидела у самого огня и только там могла согреться. – Если тебе неинтересно, иди спать и не мешай остальным!
- Какой смысл слушать все эти россказни, кул нас уносит гораздо дальше… Нам открыта вся Вселенная, а тут какие-то бабьи сказки про проклятый остров…. – Урхо демонстративно поднялся, потянулся, хрустя суставами и вальяжной походкой удалился в свой шалаш.
- Не обращай внимания! Лола отказалась делить с ним шалаш, вот он и бесится! – раздались возгласы в темноте и десятки любопытных глаз с нетерпением уставились на рассказчицу.
- Итак… Остров лежал, да впрочем и сейчас находится там же, неподалеку от большого торгового города, к которому то и дело причаливали корабли из дальних стран.  Однажды корабль принёс в город беду: с диковинными товарами в стены города просочилась дурная болезнь. Она подкрадывалась незаметно, не щадя ни взрослых, ни детей, ни женщин, ни мужчин, ни бедных, ни богатых. Лица людей покрывались красными зудящими складками, приносящими нестерпимые страдания, затем следовала другая стадия, менее болезненная, но отвратительная на вид: белёсые струпья сыпались при малейшем мимическом движении, обнажая отвратительные алые прыщи, наверное, поэтому болезнь прозвали снежноягодником. Жуткий юмор.
- Я думаю, этой болезни нет, и никогда не было, - уверенно вторглась в рассказ белобрысая девушка с тонкими длинными волосами, через которые пробивались острые кончики ушей. – Я никогда ничем не болела и думаю, что все болезни придуманы, ну истории о них, для того, чтобы пугать доверчивых простачков.
- Ты не любишь слушать правдивые истории, потому что они пугают тебя? – спросила Ингмар, - Проще не знать, не думать, не отвечать ни за что?!
- К чему всё это? Что за вопросы? – запальчиво крикнула белобрысая, но не ушла как Урхо, а напротив подобралась ближе к товарищам. – Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на всякие трудности. Надо жить, танцуя, в свете… - она сбилась, чувствуя неуместность своего восторженного кликушества.
- Это твое право, но есть и другие обстоятельства и судьбы, - сухо парировала Ингмар. – Бургомистр в страхе запер порт, объявил карантин, а на больных, чьи язвы кровоточили, на больных, ослабевших от неизвестной болезни и страха перед будущим, объявили охоту. Жестокую ночную охоту. Вторгаясь в их дома, не позволяя взять с собой даже самое необходимое, вооружённые войска изгоняли их из города. Корабль, битком набитый ходячими мертвецами, отчалил на рассвете, унося прочь зловоние и уродство из прекрасного торгового города.
Корабль причалил возле проклятого острова, людей выгнали на пустынные земли – без одежды, без орудий труда, без лекарств, оставив на произвол судьбы… Корабль скрылся на горизонте, а сотни несчастных, неизвестно за что наказанных людей молили небо о скорой кончине. Говорят, корабль затонул, не дойдя до порта. Горожане простили себе предательство и довольно скоро забыли о своих друзьях и родных, убедив себя, что они действовали только во благо города и государства. Прошли годы.  Много лет. Однажды подростки нашли в библиотеке упоминание о тёмной, страшной странице истории города. Они решили совершить прогулку на остров, благо один из них умел управлять небольшим судном, подаренном отцом.
Впрочем, теперь я буду говорить от своего лица… Да, я была одним из этих любопытных подростков. Мы запаслись водой и провизией и, дождавшись хорошей погоды, отправились в путь. Подробности нашего путешествия не запомнились мне, кажется, мы веселились, пили пиво и бросали бутылки за борт, курили украденные у старших братьев и сестёр сигареты, ели бутерброды и много смеялись, пугая друг друга страшилками, рассказами о береге, усыпанном скелетами. Но в глубине души каждый думал о том, что нас ждёт на самом деле. 
Вдруг потомки тех людей, одичавшие, безумные всё ещё бродят по  проклятым берегам. И ещё, почему никто до нас не додумался отправиться в путешествие и проверить, что там с островом, остался ли кто-нибудь, ведь из города вывезли не одну сотню людей. Вывезли, бросили и предали забвению. Как это было возможно? Ведь это наши дедушки и бабушки совершили гнусное преступление, это они были подлецами. Сможем ли мы, после острова смотреть им в глаза? Старые, усталые, слезящиеся глаза.
Остров встретил нас пугающим молчанием. Песок и плодоносные деревья. Ни шуршания змеи, ни пронзительного крика птицы. Только плеск волн и шелест листвы. Спелые плоды сами падали нам в руки, мы наслаждались их вкусом, но прежнего веселья  уже не было. Мы провели в поисках на острове несколько часов, но никакого намёка на то, что каких-то полстолетия назад здесь выселились люди, мы не нашли. Ни черепов, ни костей, ни хоть какого-то признака жилья, костровищ… ничего…
- Может, они покончили с собой? – хрипло расхохотался рыжеволосый велс. – Ну, приехали они, глядят как всё хреново, чего мучаться зря. Взяли и утопились. Ну или там может, какой-нибудь аллигатор сожрал. Как в старом кино. А что?
- Не думаю, что всё так просто.  Есть что-то другое, невидимое глазу, необъяснимое… - Ингмар вздохнула. – Не знаю, почему вдруг я вспомнила сегодня эту историю, уже больше двадцати лет прошло с тех пор, как мы ходили к острову. Странно, что больше никто так и не собрался исследовать тайну острова, тайну исчезновения людей… - И, уже потеряв интерес к своему рассказу, Ингмар закончила на одном дыхании: - Как только мне исполнилось восемнадцать лет, я навсегда покинула свой город, я не люблю моря, и не хочу когда-либо возвращаться к нему. Мне стыдно, я чувствую вину за давнее преступление моих земляков.
Она поднялась, размяла затёкшие плечи и, зябко кутаясь в шаль, побрела к шалашу, притихшая Луна трусила за ней, слабо повиливая хвостом.

А через день оскорблённая Ингмар ушла из лагеря.
Всё началось в сумерках, когда Урхо, накурившись кула, лежал в гамаке. О чём он грезил, над чем смеялся в своих путешествиях, никто не мог знать. Двое проводников как обычно были настороже, держа ситуацию под контролем. Грезящий мог чего-нибудь испугаться в своём состоянии, надо было вовремя утешить его, успокоить, принести горячего чая. Несколько ребят отправились в лес за хворостом.
Луна расхаживала по лагерю без намордника: то ли Ингмар забыла его надеть, то ли посчитала, что собака, привыкшая к их образу жизни, уже не причинит людям вреда. Но когда дровосеки вернулись, нагруженные хворостом и дровами, с треском продираясь сквозь заросли, Луна пронзительно залаяла, набрасываясь на беззащитных людей и кусая их за лодыжки. Ингмар поспешила на помощь, но кто-то из парней опередил её и, щедро награждая собаку пинками, отогнал прочь. Жалобно скуля, Луна отползла в укрытие и там тихо жаловалась, вылизывая ушибленный бок и раненую лапу.
Взбешённый Урхо, вырванный из «путешествия», шатаясь под воздействием ореха, подошёл к Ингмар и наотмашь ударил её по щеке.
Велсы тихо ахнули, но никто не возразил, не остановил его, когда он осыпал бродячую торговку бранью и велел убираться вместе с дурной тварью. Разлаписто, по-медвежьи переставляя ноги, он отправился к костру и уселся на бревне, глядя в огонь застывшим взглядом.
- Прощай, нищее племя! – негромко сказала Ингмар. – Было время, когда мы путешествовали вместе, было время, когда я уходила в города, а вы всё так же скитались, весёлый бродячий народ, мы были друзьями и я всегда возвращалась… Но теперь я не вернусь, да пребудет с вами ваш Эджа…
Она неторопливо собрала пожитки, полечила собачью лапу. Велсы, стыдливо прячущие глаза друг от друга, расселись около костра и усердно делали вид, что ничего особенного не произошло: болтали, бренчали на гитарах, стучали в барабаны. Может быть ситуация как-нибудь сгладилась сама собой, может быть, Урхо окончательно вернувшийся в этот мир, осознал бы тяжесть проступка и принёс извинения Ингмар. Но истеричная Зита, девушка с эльфийскими заострёнными ушами, завизжала истерично: - Завтра праздник, последний день лета, переход! Какого хрена она нам всё испортила? Пусть валит со своей псиной! – она прильнула к Урхо, жадно гладя его обнаженную грудь вожделеющей ладонью.
И молодые велсы сначала вполголоса начали подсмеиваться над чудачествами Ингмар, которую давно знали и прежде ждали и любили. А теперь её мелкие недостатки разрастались в чудовищные изъяны, и каждый торопился высказаться, кинуть свой камень в её огород. А Ингмар обнимала свою собаку, и тёплые слёзы её смешивались со слезами собаки.
Они ушли на рассвете, когда молодые велсы видели самые сладкие сны.
А вечером, в последний день лета, пришли волки.
Празднование Большого Перехода было одной из сохранившихся со времен древних велсов-основателей традиций. В ночь Перехода лета в осень горели неутомимые костры, пожирающие горы дров. Столь же неутомимо велсы плясали ритуальные танцы. Вёдра мара выпивались в эту ночь. Чудесный мар, в который добавляли цветочную пыльцу дымника, измельчённые раковины лимонных улиток и мёд, приводил людей в необычайное возбуждение, степенные изначально хороводы ломались, превращаясь в экстатические пляски, и к утру у костра оставались только неудачники, не сумевшие отыскать пару до следующего Перехода.
Вожделение витало в воздухе, уплотняясь в сгущающихся сумерках, почти обретая форму. Распалённые желанием, молодые женщины и мужчины, тем не менее, держались на расстоянии друг от друга, соблюдая традицию, только тёмное сияние глаз выдавало настойчивые мысли о неизбежном…
Волки дождались первой хмельной чаши, пущенной по кругу и первого хоровода, и подобрались вплотную к лагерю. Глаза их, горящие холодным, синим огнём, отражали блики человеческого огня, их можно было заметить, если б люди не были столь увлечены своими играми.
Вожак чуть усмехнулся, обнажая сверкающие кинжалы зубов.
«Собака всё-таки ушла! Нам повезло», - потёрлась мордой о его морду молодая самка с голубой полосой меха на спине. Она была не очень умна, но невероятно привлекательна, Вожак хотел бы иметь от неё детей, но пока не время.   
«Собака была помехой. А эти глупцы сами прогнали её, - осклабился вожак. – Их раздражал лай. Если б они понимали язык зверей, они поняли бы, что она кричит: «В лесу чужие! Я чую их запах! Я вижу его бестелесные оболочки, тянущиеся как тени, липнущие как паутина к людям, возвращающимся из леса! Здесь беда! Беда!» Я волновался, что она так и останется здесь до холодов. Что ж, пора созывать сеенмеесов». Волк поднял морду к звёздам и протяжно завыл. Люди, веселящиеся у костра, не услышали тонкий, почти нежный зов. Но исконные жители леса, грибные люди – сеенмеесы потянулись к костру. Мешковатые буро-горчичные плодовые тела на коротких ножках шли неторопливо, распространяя удушливый земляной запах. Они повиновались вибрациям направляющего голоса вожака. 
Одурманенные наркотиком, возбуждённые велсы сосредоточенно плясали, замкнутые плотным кольцом сеенмеесов, но не замечали пришельцев, витая в своих видениях. Феромоны мужчин и женщин свивали сложные узоры, причудливо соединяясь, переплетаясь, дополняя и украшая друг друга. Но основной цели им достичь не пришлось.
Феромоны людей играли важную роль в способе размножения сеенмеесов. Это были безмозглые существа, лишённые почти всех органов чувств; тела их, покрытые тончайшей сетью мембран, впитывали запахи людей и приступали к главному акту своей жизни.
Первый гриб взорвался подле девушки-эльфа, окутав её плотным облаком спор, намертво прилипающих и вторгающихся в плоть. Зита пронзительно завизжала, но никто из друзей не обратил внимания, Эджа увёл своих адептов в мир грёз, в чудесное царство, лишив их возможности сопротивляться. Волки наблюдали как люди один за другим пропадали в смертоносных объятиях спор, мгновенно дозревавших под воздействием феромонов в родительских телах и взрывавших их, чтобы прорасти за долгий период холодов в человеческом теле.
Спустя два часа костёр доплясывал на догорающих дровах, более не питаемый жадными до радости и света велсами. Потом и он стих, поняв бесплодность попыток вернуть румянец на бледные застывшие лица людей, упавших там, где их застала атака спор.
На рассвете вожак поднялся, потянулся всем телом и облизнул морду красивой самки. «Теперь всё кончено. Едой мы обеспечены надолго. Споры, проникая в тела людей, консервируют их, не давая испортиться до самой весны. И надо сказать, делают еду намного вкуснее! – волк, широко зевнул, выказывая хорошее отношение к самке и к своей стае. -  Мы можем провести эту зиму вместе. Если ты не против. Нам надо позаботиться о хорошей тёплой норе для наших детей».
Волчица лизнула искристо-белую морду своего покровителя и улыбнулась.

2012 г.