Собачьи следы
Летишь вперёд головой, выставил перед собой руки-лапы по-кошачьи. Тут обязательно волосы взовьются или ёжик охладит встречным воздухом. Смотря как подстригся. Стукнешь ладонями о поверхность препятствия и выдашь звук. Он разный бывает, смотря какое время и место, но скорее всего, вызовет внимание окружающих, если таковые имеются. Потом согнёшься в спине, ноги подожмёшь к груди. Тут должно плечи потянуть к полу. Но это дело техники, оно тянуть так и будет, только ноги быстрей лица на землю успевают. По инерции перескакиваешь препятствие. Мысочки тянешь, и смягчается приземление. Прохожие отворачиваются, идут себе, ничего такого. Хотя, смотря где, опять же.
В паркуре это называется «monkey». Через старые турникеты в метро – самое то. Старые – это те, что без стеклянного заслона. На Савёловской они и есть.
Так вот, пролетаю я над турникетом и боковым зрением секу опасности, что таятся вокруг. Звук на турникете получается, как металлом о металл, например, если крышку канализационного люка захлопнуть. И тут вижу – некий парень, излучает собой, что ни на есть, сейчашнюю опасность. Повернулся к нам анфас, обнаружив красную повязку, как у Моргунова в «Операции Ы». Стоял, подпирал стенку, как будто отдыхал, а сам…
Ну, а мы что... лёгкие мишени. Да и Семён ко всему прочему допускает ошибку. Его турникет срабатывает, взвизгнув колокольчиками. Ноги цепляют выскочившие клыки, но всё же успевают смягчить падение, а тело несётся дальше. Кувырок через плечо. Порывистое движение дружинника: «Эй, давай сюда!»
Он хватает Семёна за локоть и дёргает в сторону какой-то двери. Что там – неизвестно. Подскакиваю, отталкиваю дружинника. Бросаемся с Семёном к ближайшему эскалатору, и… давай же! Вдогонку тупой смех. Эскалатор не двигается. А значит 52 метра по диагонали вглубь, бегом. В конце ноги становятся чужими, в глазах рябит от жёлтых полосок на ступеньках. В расширенные ноздри ударяет машинный запах метро.
Смеёмся:
- Спасибо, – выдыхаю, – как раз хотел пробежаться-размяться для танцев.
- Да пошёл ты!
Смеёмся. Заходим в вагон. У меня пот по лбу, снимаю куртку. А Семён только шапку, или даже не снимает. Нам по прямой до Тульской, и в вагоне полно сидячих мест. Садимся, гудение в ногах должно пройти через пару остановок.
Склоняюсь над ухом Семёна:
- Ну и как тебе та, в чёрном пальто? На шее засос, – и в таком же духе семь остановок. Смеёмся. Семён то и дело облизывает губы или утирает их большим и указательным пальцами. Он так всегда, когда что-нибудь неловкое. Ветер в форточку холодит вспотевшую голову.
А на улице, считай, ночь. Стемнело, то есть. На Тульской людей раз в сто меньше, чем на Совке. Ну, или раз в десять по крайней мере. Идти недалеко. Да мы и были здесь однажды. Дорогу знаем.
Навстречу пара девчонок в юбках. Холод собачий, а они в коротких юбках, накрашенные, хорошенькие. Страдают, чтобы такие, как мы подкатывали. А в голову ничего не лезет, только желание познакомиться и тупой щенячий страх. Проходят мимо и ничего не получают от нас кроме растерянных улыбок. Или, может даже, всего одну растерянную улыбку. Достаю мобильник, чтобы спрятать глаза.
Миновав, говорю:
- Вот если б мы с тобой сейчас бухие были, то обязательно придумали бы, как к тем девкам подкатить.
Семён лыбится, облизывает или утирает губы. Молчит.
Я иногда думаю, что зря перестал с панками тусоваться, бросил пивко потягивать по подъездам, слоняться бездомным псом. Зачем-то занялся акробатикой, паркуром. Ума мне это точно не прибавило. Уверенней тоже не стал. А если б продолжал бухать – глядишь, прилетела бы залётная синица. Беда какая-то с этим.
Дождь накрапывает. На улице почти мороз, а он всё накрапывает, жесть. Хорошо, что до клуба пять шагов.
Подходим. Очередь. Охранники с огромными мордами, все в чёрном. Либо уголовники, либо менты бывшие. Цепные псы.
Вдоль очереди идёт металлическая перекладина. Обходим и встаём в конец. Двигаемся по чайной ложке. Давайте же быстрей, уважаемые! Надеваем шапки. Дождь мерно крапает. Холодно до тошноты.
Семён злится:
- Вот бесит. Почему нельзя сигануть через эту перекладину прямо за спинами у охранников, и в два шага перескочить все ступеньки до входа. Смысл тренировок, если их не применишь на практике?
- Да заткнись. И так всё бесит.
Молчим минуту, отращиваем за спиной хвост очереди. И уже не так обидно. Говорю:
- Я сам о том же думаю постоянно.
Семён поворачивает непонимающее лицо. Он уже забыл, о чем мы говорили. Хотел спросить, но вдруг слышим запах сигарет. Кто-то закурил в очереди. Семён всегда злится от этого запаха. Но вдруг смеётся:
- Блин, вот мы стоим, как лохи, ничего не делаем, ждём просто. А там люди не просто стоят, они курят! Делом заняты.
То есть, наоборот, Семён обычно шутит над курягами, а в этот раз почему-то разозлился. Но, наконец, наша очередь. Спрашивают паспорта. Достаю, показываю. А у Семёна ксерокопия. Меня пропускают, взбегаю сразу к входу, и слышу, что его не пускают. Сбегаю обратно:
- Мы вместе. Можно нас вместе пустить?
- Нет, у него нет паспорта.
Или всё-таки не так. Это Семён взбежал и вернулся по лестнице и говорит охраннику:
- Ему 19 лет.
- Да дело даже не в паспорте.
А я достаю 50 рублей из кармана и прошу:
- Пропустите, пожалуйста!
Охранник выше меня на полголовы и на голову выше Семёна. Он сгибает колени и опирается о них ладонями:
- Нет, ребят. Гуляйте, – губами шевелит так, как показывают в фильмах про войну, где из-за шума боя приходится чеканить каждое слово. В общем, пёс лязгнул цепью, ощерился, зарычал.
Всё понятно. Облом. Плетёмся под дождём, навстречу снова девчонки, ещё и ещё, все в клуб. И куда те первые шли интересно? Надо было с ними знакомиться, ведь с этими уже без шансов, они на клуб настроены. Идём-молчим.
Подходим к метро, и оказывается, что метро закрыто уже. И я тут начинаю думать, что, наверно, нас всё-таки впустили в тот клуб, и просто нам там совсем не понравилось. Поэтому и припёрлись к метро посреди ночи, а не дождались утра. Семён бурчит:
- В какую сторону север-то? Пешком придётся…
А я вдруг чувствую, что как будто пьян, потому что вообще не знаю, как сориентироваться тут. Да и вообще качает всего. Но всё же решаю:
- Надо на шоссе посмотреть указатели.
И мы идём вдоль шоссе, а до ближайшего указателя, наверно, километр. И дождь бьёт прямо по глазам, потому что ветер ещё ледяной поднялся. И выхлопными газами так воздух заволокло, что не продохнуть. И слёзы из глаз от всей этой жести.
А когда доходим до указателя мокрые, как собаки, то становится понятно, что зря шли километр до него, потому что на нём написано: «Варшавское шоссе», а это-то вообще никак не юг, точнее как раз таки самый, что ни на есть юг, а не север. Плетёмся обратно вдоль шоссе, которое, если на юг, то становится Варшавским, а здесь это, оказывается, Люсиновская улица. Примерно в ста метрах от дороги видно двор жилого дома с лавочками. Какой-то нестройный парнишка примерно нашего возраста окликает оттуда пьяным лаем, неуверенно добирается до нас и спрашивает покурить. От него разит перегаром и табачищем. Идём дальше, а я на мгновение представляю себя пьяным на лавке под дождём, смотрящим на спины двух парней, что не поделились сигаретой. Гады.
Идём-идём, и долго никаких прохожих. Только машины пролетают. Времени три ночи и мороз, как зимой. Дождь уже стал снегом. Мы все мокрые, хоть зубами стучи. А идти километров десять, потому что нам надо до Савёловской, а там сядем на электричку и домой. Электрички раньше, чем метро начинают ходить. И пока дойдём – уже начнут. Можно поймать попутку, но тогда придётся на вокзале сидеть-ждать. Вот и идём. Заодно дорогу узнаем, ведь интересно и бесплатно. Точнее, в первую очередь – бесплатно. Идём поэтому.
В какой-то момент видим, что через дорогу горит жёлтая «М». Берём и перебегаем полдороги, я сигаю манки через разделительный забор, а Семён перекидывает ноги по одной, отстал. Наверно после турникета боязнь. Жду его на этой стороне, машины поехали. Рядом останавливается чёрный BMW, кажется, новый совсем. А Семён всё ждёт, когда движение закончится. Наконец перебегает. Из BMW выходят двое мужиков. Стою, смотрю. А они и не заметили нас даже, разговаривают. Семён тоже на них не обратил внимания, подходит-говорит:
- На клубе сэкономили, можно хоть пожрать по-человечески, – и ржёт, мокрый весь, волосы блестят.
А я молчу и смотрю на мужиков этих с BMW. Почему-то прилип к ним, наблюдаю. Они разговаривают, опершись о бампер машины. Один с длинными волосами в модном сером костюме при галстуке, он чуть выше второго. А второй невысокий, но здоровый, одет по-спортивному, одежда обтягивает бицепсы, на шее блестит золотая цепь. Если бы шёл дождь, то я бы ничего не разобрал, но снег и мне кое-что слышно из их разговора:
- От таких людей, как Толя надо подальше держаться. Ты всё хочешь быть ему наставником, но это до той поры пока он тебя прилюдно не выставит дураком. С такими придурками вообще… – губы здорового шевелятся, но машины снова гонят, и не слышно о чём он.
Оба по-волчьи спокойно-мрачные. Высокий слушает-слушает, наконец, качает головой и говорит, когда машины как раз затухли:
- Да просто он хочет нравиться всем. Он же ребёнок просто. Как можно бояться, что он кого-то дураком выставит? Если только перед детьми выставит. Ты вот сам… – опять машины. Мне надоедает. Говорю Семёну:
- Погнали, – идём к жёлтой «М», я улыбаюсь и спрашиваю, – видел мужиков? Они там говорят про Толю какого-то. Прикинь, про Толю. Причём, как будто про нашего Толяна. Те же проблемы. Этот тип ведёт себя, как и наш Толя. Я даже подумал, что эти мужики вообще как будто мы в будущем, лет через десять. Только богатые. Откуда бабки… молодые ведь. Не понимаю, как можно к тридцати на новую BMW заработать…
Семён молчит. Мы встаём в очередь. Работает только одно окошко на улице. Внутрь не зайдёшь, не погреешься. Но впереди всего два или три человека. Семён говорит:
- Да, видел их. У них бэха с номером по первым трём буквам моей фамилии. Сам представил себя на месте качка. Только в паркуре вроде так не раскачаешься.
- Ну, там видно будет. Дэвид Бэлль более-менее, бодрый мужчина.
Семён кивает:
- Всегда хотел себе такую бэху с такими номерами.
Рядом останавливается чёрный BMW. С пассажирского сиденья выходит высокий с длинными волосами. Не захлопнув, обращается в салон:
- Семён, тебе коктейль только?
- Себе возьми Тольку, мне оставь Таньку.
- Ясно, качки-дурачки, – закрывает дверь, щёлкает зажигалкой или чиркает спичкой, закуривает, пахнет каким-то ароматным табаком. Становится следом за нами или через одного.
Наша очередь, берём по бургеру. Уходим. Говорю:
- Нет, курить я не стану, пожалуй.
- Наркоманом станешь.
- Ты быстрее, в армии своей. А пока будешь там – я вообще двойное заднее научусь с места делать.
Смеёмся. Жуём. Семён облизывает или утирает масленые губы. Думаю, что если б питьё и курево были верным путём к богатству, то курил бы и пил. Сразу ведь не сопьёшься. А так – не вижу смысла. Хотя, где он есть вообще, смысл? В богатстве?
С моста через Москву-реку видно Кремль. Я от кого-то слышал, что все москвичи говорят: «Москварика», «в Москварику». В одно слово. Получается, что я не москвич совсем.
Кругом огни, и снегопад искрит в электрическом свете. Река пахнет холодом, скоро затянет льдом. Спускаясь по ступенькам, скачу через две, как весёлый пёс. Семён почему-то тащится медленно. Жду внизу, покачиваясь. Кричу:
- В паркуре жирных не уважают. Шевелись, солдат! – крик, как у алкаша громкий, но едва перебивает шум машин и реки.
Семёну в армию со дня на день. Улыбается по-грустному как-то. Прыгает через последние три или четыре ступеньки. Орёт:
- В армии буду гасить таких, как ты, если кто меня жирным посмеет величать.
- Ну-ну… первый погаснешь.
Снова идти вдоль шоссе. Почти никого нет. Навстречу вдалеке ковыляет пожилая женщина. Вглядываюсь, а Семён мне тихо:
- Что за…
Он то ли матерится, то ли обрывает на полфразы.
Вдоль дороги насыпало снегу. На асфальте он тает, а на земле почему-то нет. И по свежему насту идёт навстречу нам полная женщина в белой вуали и шляпке с розочкой. В руке она держит маленькую потрёпанную сумочку, а ковыляет, потому что одна нога пластмассовая. Это видно из-под короткого чёрного пальто.
Мы проплываем мимо. Никто из нас не оборачивается. На снегу круглый оттиск протеза перемежается со следом сапога на каблуке.
Я сипло:
- Мы же оба её видели?
Семён кивает. И мы наконец решаемся обернуться. Ковыляющий силуэт уже вдалеке и трудно теперь быть уверенным в том, что видели на самом деле. Чувствую, что вибрирует бедро – мобильник. Забиваю на него, говорю:
- Давай договоримся, что никому не будем рассказывать об этой ночи, – говорю и смотрю себе на ботинки. Оба идут по снегу, а в голове пластмассовая нога без ступни, будто снятая с манекена.
- О том, что меня какое-то быдло выставило за дверь мокнуть, как щенка? А я, блин, навострился с утра раннего во все концы трубить...
- Понятно. Ну, ты известный трубач. Может, тогда лет через пять? В компании близких знакомых. За чаем.
- Да пошёл ты!
Смеёмся. Вижу, как Семён тянет руку к губам, но потом утирает нос. Замечает мой взгляд:
- Погода собачья!
Холодно и из носа течёт во всю мощь. Сморкаюсь в платок. То снег, то дождь. То нога, то протез… и даже самому ковылять хочется.
Ночью Садовое кольцо не так уж и бежит. Перебегаем на красный, петляя как запуганные дворняги. На последней полосе скрежещет тормозами серебристый Land Cruiser. Огромная тачка. Стараемся идти дальше, как ни в чем не бывало. Он затормозил не оттого, что мы чуть не попали под колёса, а оттого, что хочет поучить щенков жизни. Не лезли мы под колёса, ну хоть убей… Идём. Но «он» окликает нас:
- Куда торопимся так? Эй!
Так себе оклик. На такой, пожалуй, оборачиваться не стоит. Идём. Но «он» так настойчив… господи. Повернул за нами и медленно следует. Слышу:
- О-па! Ну, садитесь, господа-бандиты, – голос тут же приобретает знакомость, ту, что слышишь часто и слушаешь с нервозностью. Поворачиваюсь – Рыба. Это по фамилии такое прозвище. Мой директор.
Ну, шок, что ещё? Смотрю на него, поджав хвост. Он исподлобья взирает в ответ, залысинами светит. Бурчу:
- Здрасти!
Щёлкаю передней дверью. Семён садится сзади посередине. Или всё-таки я… или, наверно, мы вместе садимся сзади. Рыба сразу трогает и заводит:
- Шастаете пешком в такое время. Смотрите, хвосты вам пообрывают. У меня в вашем возрасте уже была машина. Девятка красная. Единственная во дворе, папа купил. А вы наверно и не особо хотите. Нравится вон нервы трепать себе и другим.
Сижу-смотрю, как Рыба бесконечно шевелит губами, вздыхает глубоко, когда крутит рулём. А крутит постоянно, за окном огни так и мелькают. Ему 30 лет, отрастил солидный животик, и цену себе знает давно. Его мысли всё время на его языке. А не как у меня – «всё знаю, да сказать не могу». Потому и пробился, может, а может ещё что. Но говорит постоянно, и, главное, о себе:
- Примерно в твоём возрасте меня руководителем отдела назначили, и я вкалывал, как слон. Мне доверились! Понимаешь? А было всего-то 22 года! Вечно задерживался на работе и дома всё про работу думал. Во сне работал! Хоть и платили копейки, можно сказать. Я работал! Причём мог и не работать, родители обеспечили бы. Да и ты, наверно, тоже мог бы не работать…
- Я не мог бы, – говорю. Хотя, нет, наоборот, киваю, – Мог бы, конечно!
- Это даже лучше. Так вот, я вкалывал, как волк. И даже когда моему отцу делали операцию на сердце. Я не пошёл его навестить, потому что нужен был на работе. Это было очень важно! Понимаешь?
- Наверно… Ты, кстати, куда нас везёшь, Рыба?
Сказал и думаю, что зря так сказал вообще-то. Не Рыба он мне, а Генеральный директор. А потом смотрю – вообще что происходит-то? Рыба уже и лицом не Рыба, а на заднем – никого. За окном подъезд дома. Пригляделся – мой подъезд. И чувствую, что на бедре мобильник вибрирует. А рыба-не-рыба спрашивает меня не своим голосом:
- Ты, брат, что пил? У тебя курить есть?
- Есть… надо было больше, – помню, что ел мало. Как сигареты стрелял, сидя на мокрой лавке. А потом стошнило… прямо на лавку.
И подъезд с липкими кнопками домофона. Морозильник. Стою и не понимаю сколько меня и куда Семён подевался. А главное – не понимаю, как попасть домой. Накатывает абсолютное одиночество. Никогда ещё я не был так одинок и бессилен. Не в смысле без бабы, а вообще – один. Совсем. Из носа течёт так, что на губах уже солоно. И думаешь, что не важно, богат ты или беден. Без бабы, без тачки. Хрен с ним! Хочется выжить, не окоченеть, не сдохнуть, как собаке. И всё.
Всё же пустили нас в клуб. То есть меня пустили. Или не в клуб. Не поймёшь. Семён-то в армии уже год. Не дал бы мне столько пить. Пить и курить. Пить и курить. Сколько мне сейчас? Сколько ещё?
Под щекой твердо. Заснул на полу в подъезде. Хоть в своём. Бедро вибрирует. Вскакиваю, качает во все стороны. Не вибрирует, а затекло просто. Мобильника нет. Вообще нет. За окном по-прежнему ночь. Надо Семёна в армию съездить навестить, а то всё работа, да корпоративы. Так и спиться не скоро, то есть – не долго. Будешь, как собака у метро валяться, дрыхнуть. Окружённый свободой, мечтать о большом куске мяса. А какие-нибудь добрые люди будут бросать тебе деньги на еду.
Свидетельство о публикации №214070400013