Дарья 4

Вернулся он  на другой день к вечеру с гостинцами и огорошил такими новостями, что уснуть в эту ночь не смог никто, кроме маленькой Даренки, конечно. Проша все рассказывал и рассказывал, его перебивали, переспрашивали…
- Ну в общем Котлы тут недалёко оказалися, полдня ровным шагом…
 - Добрался я, огляделся, давай народ пытать про урядника. Дом его мне  указали… Я сургучную бутылку купил в лавке, иду, значит… а перед входом мужики гуртуются, и так эт неровно позыркивают…
 Васятка, круглыми, как у мышонка глазенятами, открыв рот и затаив дыхание, глядел на батю.
  Григорий, откинувшись на спину, завернув руки за голову, посмеиваясь, покашливая, слушал и ждал, когда же родненький браточек начнёт прибрёхивать.
- Ну, я  их и спрашиваю... сперва, конечно, поздоровкался, табачком  угостил... ну и спрашиваю - а не подскажете ли вы мне, люди добрые, чего из себе представляет ваш урядник, и есть ли в этом поселении Рябинкины?
-Есть,- говорят,- и Рябинкины, и урядник человек правильный. Токмо из Рябинкиных остался один Андрей Михалыч, старый дед. Только нелюдимый это человек, горе у него - дочка единственная, подлюка, убёгом за калмыка пошла, ну так он навроде отрёкся от нее, а сам на глазах прямо сдавать начал, навроде ищет он ее, уже с год, поди.
-Опа, новость! А ты чего ж? – вскинулся Гриша.
- А я чего, я напросился к этому деду на постой, мол, хочу с семьей тут осесть, взять хутор - скотину разводить, мол на разведку приехал, завтрева до урядника собрался…
   Ну а за ужином, да за бутылочкой познакомились теснее, он мне об своей житухе всё и поведал, пожалился,  про дочку рассказал…помириться он с ней хотел, дом купил в подарок и отправил на поиски племяша  жены-покойницы…
- Я юлить перед ним не стал, всё как было- чего видали мы, чего сделали – всё как есть обсказал, обрисовал - и бабу с калмыком, и убийцу ихнего, и про Дарёнку… внучка она его…  А убийца, по всем статьям, энтот дальний родственник  и есть… во как…
Какое-то время все сидели молча, серьезные и сосредоточенные. Проша тяжело вздохнул.
  -Я и деньги, и бумагу, и часы – все перед ним выложил…
- А дед?
- А дед сперва, как каменный сделался… да-а… я его одного оставил, на крылечке уселся, закурил… он потом вышел, рядышком сел и говорит,- ты вот чего, сынок, давайте ко мне перебирайтесь. Старый я совсем, не поднять мне Дарьюшку… Чего  я надумал,- говорит. Новый хутор на внучку, а этот дом на тебя – дарственную… скотину пригоните, и у меня кой-чего есть. Дашу на свою фамилию в приходе оформлю, с отчеством на моё имя… а помру на себя опекунство возьмёшь…  И  живите, и мне в старости прислон…  А с родней той я не смогу, никак не смогу… Одно прошу, пусть об энтом никто   никогда не узнает…
- Обнялись мы с ним, поплакали даже. Потом помянули Алёну его…
Наутро  к вам вот вернулся, так что давайте собираться, один ляд не спим…


***
Уложив, увязав в мешки всё свою поклажу, загрузив на заводных лошадей,  начали седлать каждый себе, как вдруг Гриня  заявил – хочу  на верблюде поехать…
Прокофий сложил руки на груди, с интересом наблюдал – чем всё это закончится.
Братуха, молодой, ловкий, уверенный в себе, подошел к верблюду, мирно лежащему, и накинул ему на морду налыгач*. Скрутил валиком кожушок, пристроил в виде седелка между горбов, умастырился туда кое-как,  пятками в бока верблюду…
-Но-оо! Пошел, родимай!
Верблюд издал утробный звук и остался на месте. Гриня его и хворостиной, и «цоб-цобэ» властно так прикрикивал,  и Васька заставил сзади кричать, руками размахивать…
  Нет, не хочет тупая скотина вставать…
  Разозлился, слез со спины, наперёд забежал, и по морде верблюда кулаком, да матом…
  Ну, на такое хамство Верблюд ответил.  Забутел, неожиданно резво поднялся и загнал горе-наездника в воду, даже лап мочить не стал, харканул вдогонку…
  Ох, как ругался парень, напуганный, весь в вонючей, липкой, зеленой жиже, проклинал несчастного верблюда до седьмого колена…
 Помирающие со смеху, Проша с Васяткой еще ни разу не видали и не слыхали такого Гриню. В конце-концов он и на них осерчал, за насмешки.
- Эх, ты, молодо-зелено, не умеешь в воде ср…, не пугай сазанчиков! Хохотал Проша, понимая, что еще больше разозлит братку, все же не удержался – подошел к другому, старому верблюду. Шерсть у него была потерта между горбов и на боках, на шее от веревки. Видок был весьма плешивый, не то что у Гришиного обидчика. Зато понятно, не всем правда, скотина к упряжи привычна… Накинул на морду веревку, потянул за нее вниз, приговаривая:   «Чок, чок…».
   Верблюд, подогнув сперва передние, потом задние ноги, улегся. Усевшись безо всякой подстилки между горбов, Проша задирая вверх налыгач властно прикрикнул: «Хач! Хач!», и широко раскидывая в стороны ноги, ударяя босыми пятками в бока, погнал верблюда,  почти вскачь…
    Гриня растерянно глядя ему вслед, плюнул с досады: «Ну и куды попер? Ловкач, ети его! Ну умыл, умыл, вертайся!» 
   Успокоившись, сгуртовали всю скотину и погнали потихоньку по берегу.
   Дашку Проша посадил перед собой, обнял, прижимая к себе, и замурлыкал какую-то песню. Вскоре, от мерного покачивания и от спокойного голоса своего новоиспеченного бати, девочка заснула и проспала до самой сармы. Даже шумная переправа через брод не разбудила малышку.
   А  на другом берегу Ахтубы их встречал старый дед Андрей. Он  с утра топтался по берегу, с нетерпением ожидая внученьку. Перенял её трясущимися руками у Прокофия, молча оглядел полными слез глазами…
- Вылитая Алёнка, не открестишься - моя дитина…
Отогнав скот на дедов хутор, перепоручив его  работающим там чабанам, новоиспеченная семья отправилась в село.
   



***


    Большие Котлы или Княжево расположилось в стороне от  полой воды, недалеко от Ахтубы на речке Ашулук.
    Сельчане называли её кто Шулух, кто Грязна.
    На илистых берегах стояло множество ветряков*, дворы, находящиеся рядом, утопали в садах.
     По улицам ходили стаи домашних гусей и уток – от речки и обратно. В каждом переулке в широченных, раскопанных лужах лежали, подрёмывали грязнющие свиньи, с мечеными ушами. В зольных кучах кувыркались через спину лошади*.
     А в местах, где дно песчаное, из речки не вылезала ребятня. Днём село было в их распоряжении. Пока старшие гнулись то на покосе, то на пашне, то на посадке, прополке… Им надо было и воды натаскать, и двор подмести, базы* почистить, объедья* из яслей* на поветку* пораскидать, и яблок-падальцев собрать, нарезать, насушить, поросят да курят покормить, попоить…а ввечеру нагоняй отхватить… Потому-как в речке вода прохладненькая - так и манит, а забав за околицей и того больше…
      Вечерами над селом раздавались песни. Жили в Котлах в основном переселенцы с Воронежской и Орловской губерний. Местные называли их «перевертышами». Речь кацапов* у них так тесно перемешалась с хохляцкой, что это был уже свой, понятный только им язык, всё же он по звучанию был ближе к певучей  украинской мове.  И песняка  везде давили при любом удобном случае.
   Зимний дом у деда  Рябинкина  стоял на центральной улице – «Красной», которая разделяла «самодуровский» край села, где жили в основном кацапы, от «сенострижковского». Это был большой - пятистенок, пластинчатый, под шатром крытой железной крышей с флюгером на коньке. Застекленные, высокие окна с резными ставнями. На улицу выходило переднее крыльцо с перилами, понизу украшенными резьбой, с козырьком, тоже отделанным кружевными деревянными планочками. Высокие, широкие ворота на больших кованых петлях, тяжелые – внизу  колесико, чтоб открывать было полегче. На столбе – высокий шест со скворечником, малюсеньким повторением самого дома. Резная калитка с красивой железной щеколдой.
- Михалыч, да ты по плотницкой работе дока, вишь красота какая, - увидав дом, проговорил Гриня, оглядывая деревянные украшения.
Дед  довольно крякнул:
- Не, эт не я, за две дойных коровы, хорошего заводу, еле уговорил Тихона Калистратыча Шиленко. Эт он мне такую радость спроворил. А у него доо-ом… Ды у него даже мельня в кружавах. Увидишь ишо… любят энти хохлы выкрутасы всякие, то хаты свои опосля кажного дождя белют, печки цветиками разрисовывают… а мы их всё ж на маслену били и бить будем… приговорил, как прихлопнул дед. Мужики от всей души расхохотались. Так уж залихватски это у него вышло, совсем беззлобно, но с таким задором, что все, сразу почесывая кулаки, загомонили. Каждый вспоминал своё… кто, кому и когда удачнее заехал в ухо, челюсть свернул, либо носопырку расквасил…


продолжение:http://www.proza.ru/2014/07/04/1617
Словарик:http://www.proza.ru/2014/07/04/1661