Дарья 5

    Зажили Гаршины на новом месте хорошо, дружно. Дед Андрей сдержал своё обещание, принял их всей душой, и как-то постепенно Прокофий встал во главе всех дел, относясь к старику с сыновней теплотой и заботой. Но это произошло не сразу.
  Андрей Михайлович всю свою жизнь занимался скотоводством. Дело у него было хорошо отлажено, поставлено на крепкую, широкую ногу.
   В степи, над ахтубинским берегом у него было несколько  хуторов, где летом жили наёмные скотники, следили за его скотиной - пасли, гоняли на водопой. Во время окота и стрижки Рябинкин  дополнительно нанимал людей.
  Чаще всего это были казахи-степняки. Нищие,  безземельные они толпами громили окраинные хутора, Одиночки искали работу. Заработав немного денег или пропитания, многие всё пропивали и снова просились в наймиты. За ними нужен был глаз да глаз…  некоторые леноватые и хитрые доводили скотину до такого состояния - без слёз не взглянешь. Свяжешься с таким и ударит он тебя по карману так, что не прочихаешься. Кошары в прорехах, вонь и мухи…  инвентарь попорчен…
   Дед Рябинкин имел острый глаз при подборе чабанов, редко промашку давал…  да и земля слухами полнится…  к нему и не липли те, у которых рыльце в пушку, знали – не спустит.
      
   В займище, на Змеином ерике тоже был Рябинковский хутор. Сюда скотину скочёвывали на зиму, когда в степи заканчивались корма, а в займище – покос.
   Хутор был крепкий, с  хорошим саманным домом,  с тёплыми базами, просторными загонами на взгорке, куда не доставала полая вода. С речки ветряк гнал воду в небольшой сад – огород. В  пересохшем ильмене росла картошка.
   В своё время еще его отец застолбил там обширный покос. Сейчас там кипела работа. На хуторе жила семья наймитов-переселенцев и работники, которые занимались покосом. Муж работал в огороде и саду, а жена с дочкой-невестой ему помогали и кашеварили для покосников. Сынишка, Васяткиного возраста пас корову, которую им для молока оставил хозяин. А между делом удил рыбу. Следил за домашней птицей.
  А сам хозяин жил в селе, занимался сбытом, наймом, закупом. На хуторах бывал наездом, для контроля. По старости силы и доход уменьшились, сноровка была уж не та.
    В скором времени Прокофий, постепенно стал вникать в ведение поставленного хозяйства, практически не отходил от Михалыча, и выспрашивал и советовался, понимал – до Рябинкина ему, как до небушка, благо силушка-то есть. И полегоньку пристругался, дела на поправку пошли…
   Дед любил рассказывать про свою жизнь, часто горился, вспоминая, что во времена его отца на хуторах заправляли родные люди, а не наймиты. Вот тогда была прибыль. А чужой и есть чужой, так и норовит кусок урвать, за хозяйством с небрежением следит, ленится.
 -  У родителей я был один сын, остальные дочери. Повыскакивали замуж – и нет рабочих рук. А моя Алёна – и того пуще…  Вот бы дожить, глянуть каково у Дарёнки сложится... Не-е не доживу… Ты, сынок, вникай во всё, помру, в разор не пусти… А лучше ожени потом Дашку с Васькой…
  Проша, посмеиваясь в усы, внимательно слушал старика. Ему тоже приходила в голову эта мысль. А деду ответил:
  - Но прежде надо Гришку оженить, а то он, стервец, испортится скоро совсем. Каждый вечер по посиделкам мотается, усталость его не берет. Смазливый, веселый – девки липнут к нему. Как бы хлопцы местные харю-то ему не начистили…
   Михалыч и тут проявил смекалку, у него и о Гришаниной судьбе уже была задумка. Когда они возили продукты на Змеиный, он сразу заприметил - каким взглядом в пригожего хлопчика стрельнула Катюша Данькова -  дочка Петра и Анны, которые, как раз, и работали на хуторе.
- Надо его отправить в займище, за покосом следить, а то как бы зимой бескормица не застала, скотины-то прибавилось, - хитро прищурившись, предложил дед.
- Да и детей тоже на хутор надо, там их Анна и накормит и обстирает, да и вольготнее там, а тут в жаре, в пылище… ни яблочка свово… Я тут пока один, много ли надо старику, а таперя – семья.
- Эт конечно правильно, но не хочется мне с дитями расставаться надолго, - с сомнением произнес Прокофий, - може тут какую бабу наймём, а по осени сад заложу. Ветряк поставлю, ежели деньгу выделишь, Михалыч, и я тут заприметил осокорь* рядом с нашим домом гляди какой густой, надо спробовать – худук* отрыть, у тебя там под навесом брёвнышки в аккурат для сруба припасены, а?
- Дык я не против, токо навряд ты кого найдешь, ежели  вдову какую… С садом ты хорошо придумал, токо «самодуровский» край степной, эт у хохлов всё в зелени утопает, а у нас пески, коли худук не отроем – толку не будет, с ветряком не получится – у нас же далековато от Шулука…
  Проша уже в пол уха слушал бурчливое бормотание деда, задумки распирали ему лоб, не давали уснуть по ночам, свалившееся на него довольство разожгло аппетит, хотелось его умножить, укрепить – чтоб и внучатам жилось сыто.


***
Получив от деда благословенье, Прокофий с Григорием затеяли рыть худук. Расположились посередь улицы - наметили место для ямины, стаскали лес поближе и, перекрестившись, начали сруб.  Вырубали пазы, выкладывали брёвнышки, плотно подгоняя друг к дружке.
   На стук топоров вышли соседи.
   Бабы с удовольствием посматривали на оголённые, блестящие от пота, крепкие спины, чесали языки, лузгали семечки, радовались – ежели вода не солёная нападется, недалёко будет с вёдрами-то таскаться…
  Гриня ловил восхищенные взгляды, рисовался – играл мускулами, отпускал солёные шуточки, норовил мимоходом задеть какую, ущипнуть…
    Мужики вначале молчком, с хитроватым усмехом, похаживали округ, затем советы стали давать…
    Когда сруб стал выше пояса, братья разделились, Прокофий продолжал плотничать, а Гриня взялся за лопату.
    Работать по одному стало несподручно.
    И вот один соседушка взялся за край бревна – придержать, чтоб не елозило, другой схватился за брошенный топор, а после «спасибо» и обещанного магарыча еще несколько схватились за лопаты…
    К тому моменту подъехал Михалыч, заслышав про обещанную выпивку, застыдил сельчан.
- Эт чего ет вы прихериваетесь? Ну-ко, Долженок, берися тожа за лопату, эт дело общинное, воду весь околоток брать будет, я и так лес выделил, вот и выпивку ишшо… Васёк ну-ко сбегай к Квартниковым, нехай тожа выходют… А бабьё чего зенки таращитя? Марш  отседова! И чтоб к вечеру столы ломилися!
  По-свойски распичужив народ, дед Михаил пошел за телегой. Стал подвозить солому.
   В широкой яме топталось уже несколько человек, споро углубляя ее, бурчали: вона сколько землищи переворочали, а ежели соль?
- Нету тут соли. Деревья,  где соль, так пышно не растут, - уверенно произнес Прокофий.
   Вскоре под ногами зачавкала вода, и в одном месте вдруг резво забулькал живчик.
   Зачерпнув ковшом мутной воды, не дожидаясь пока отстоится, Проша отхлебнул, пробуя –  пресная.
   А у самого камень с души свалился.  Риск  был всё же. И  он совсем не хотел бы слушать попрёки Михалыча, в случае неудачи, за испорченный лес, за траты…
   Вздохнул с облегчением, почувствовал прилив какой-то радостной силы из-за везения, из-за этих людей вокруг, ловил на себе восхищённые взгляды местных кумушек… Сердце пело, работа спорилась…
   И тут же всем миром  стали устанавливать сруб, обкладывать его соломой и утрамбовывать вокруг землю, наращивать брёвна по мере подъёма.
  В сторонке мужики уже спроворили журавель и удобную крышку из тонкого тёса. Степан Полупанов принес новую конопляную веревку, а Хохловы вытащили бадью.
  Утрамбовав и раскидав землю, убрав стружки и инструменты, мужики всей толпой двинули на речку купаться, по пути обговариваясь за совместный ветряк…
  Бабы к тому времени вытащили столы на улицу, и завалили снедью. Рыба и жареная,  и малосольная, и сушеная. Картошка вареная и жареная,  яйца, помидоры – огурцы, зелень, пирожки и пироги, ватрушки с творогом – щедро намазанные сметаной, чугуны с борщом, уха, квашеная капуста, арбузы. Бражка тутниковая, вишнёвка, беленькая мутная самогоночка. В сторонке закипали самовары…
  Детвора воробьиной стаей кружилась под ногами, то тут то там тренькали подзатыльники, утихомиривающие самых наянных…
  Мужики вернулись чистые, мытые, уже «подогретые»,  расселись, поторапливая своих хозяюшек, разбурчавшихся типа: « оо-о, уже лизнули!», «не успеете чо ли набраться то?», «вон Хохлёнок уж скоро лыка вязать не смогёт» …
  Вечно недовольный, с вредненькой усмешкой Полупанов начал подначивать перепившего казачка:
- Э-эт Хохлов, шельма, не в очередь пару раз приложился, ты, Проша, ишшо народ хреновато на обличье запомнил…
- Дык  чего пинками яво отгонять было что ли?- растерялся Гаршин.
- Эт хто не в очередь?- захорохорился уличённый Хохлов,- вы брешитя да не забрёхивайтеся, я ить и по сопатке могу,- худосочный, мелкий - стал наседать на пузатого, рослого Полупанова. Мужики рядом от смеха чуть ли не переломились, взялись успокаивать - «поднесли» обоим…
  Пока бабы суетились, мужики обсуждали газету «Губернские вести», привезённую Михайловичем из Енотаевска.
- Получили по сопатке  турки*… жди новой беды…
- Да, чегой–то будет… народ пошумливает…
- А кто анадысь брехал,  про беседу со ссыльными?  … не-ее, спокойной жизни теперь не жди…
- Али переворот, али война всё одно будут…
- С кем война? Неужто опять в туретчину?
- А хочь бы и с германцем… он, паскуда, завсегда слабину чует, бьёт...
- Ды не каркай, ты!
- А эт не я! Эт жизня! Переворот нужон!
- Брешут - подымется народ, похлеще чем при Стеньке Разине…
- Потекёт кровушка…
- Ну так! Будя! Время бражку пить, новой водичкой прихлёбывать…

  После шумного дружного ужина, откуда не возьмись, появилась гармошка и пошли трамбовать землю вокруг нового худука и «барыню», и «цыганочку»,  «гопака», потом песняка как врезали…
  Бабы сидели смаковали сплетни.
- Ой, а вы слыхали про турчанку, которую Сёмка Маринкин с войны себе приволок?
-«Тяжёлая» уже, говорят… ни с кем не разговаривает, дикая – ужас, на кошму в стороночке сядет и стреляет черными глазюками исподлобья, брови сросшиеся…
-  Он не токмо по бабскому делу молодец, поговаривают он энту несчастную использовал,  с туретчины на ейном пузе золотишка припёр нема-ало… а оно и верно, животом рисковать, ды у воды и не напиться…
- Ой, брешуть!
- А може и правда, не с того ли у Маринкиных хозяйство в рост пошло?
 - Говорят она княжеского роду. К тяжёлой работе не приученная, а золовки на неё всю грязь свалили, а мужик и не приструнит их…
- Бьёт он её, говорят… силой взял…
- И чего в ней хорошего нашел, чего в наших девках нету? Наши сдобные, как плюшечки сладкие, а ента – тонкая лозина, гнётся – не ломается… нешто косы только – ниже задницы, густые, как вороново крыло отливают…
- Ой, да и их она под черным чаршафом прячет…
- А слыхали, Надёшка Шиленко тоже свово Терентия дождалася, в новой шали турецкой в лавке её видала… светится вся…
- Свежими синяками ежели только? Шиленок тожа скор на руку…
- Ды ты помалкивала бы уж, твой гляди пропускает…
- Ды и чья б корова мычала, а и твоя б молчала тож…
- Баабоньки! Хорош собачиться, лучше вот эту ещё споем…
  Уж стемнело, а расходиться не торопились. Ребятишки запалили несколько костерков, подкидывали бурьян и висли на срубе, следили - докуда поднялась вода, пищали, спрашиваясь разрешения начерпнуть…
  Прокофий сам достал первую бадью. Замелькали кружки – все пили, все нахваливали:  вкусная водичка, холодная – аж зубы ломит.


***
    К осени выгадав время мужики поставили ветряк, прокопали водотеки.
    Проша обнёс плетнем местину против передних ворот и разбил сад, поделил канавками  на широкие грядки, насадил яблонь, вишню, грушу, смородину, крыжовника, малину, абрикосину. Не стесняясь, выпрашивал по селу саженцы. Посадил даже сирень с шиповником.
  Пока работал, ребятишки возились рядышком – Васятка помогал, Дашутка под ногами вертелась. Проша не серчал – рассказывал, как будет красиво, когда всё вырастет, улыбался.
  А через плетень поглядывали на похватного, красивого мужика проходящие за водой бабы. Каждая задевала разговором, заигрывала. Сыпались вопросы по типу – а и где же Васяткина мамка? Прознав, что померла – жалели, пытались приголубить. Прокофия эти взгляды зазывные, разговоры не трогали. Сердце его будто застыло, не мог забыть жены своей горячо любимой, никакая сваха здесь не добилась успеха. Ещё раз жениться он не хотел.


продолжение:http://www.proza.ru/2014/07/04/1619
Словарик:http://www.proza.ru/2014/07/04/1661