Апофеоз войны

«Апофеоз войны»

      
      Известный московский меценат Павел Михайлович Третьяков пригласил Воронцовых к себе в Лаврушинский переулок на выставку картин русских художников.

      Владимир и Софья нечасто бывали в Замоскворечье. Уголок купцов, старообрядцев, старинных церквей, маленьких деревянных особнячков в один этаж с мезонином, иногда с имитацией колонн по фасаду, производил впечатление особого района в городе. Казалось, что за рекой даже запах другой. Карета остановилась возле светлого двухэтажного дома в Толмачах (уголок Замоскворечья). Графа и графиню уже встречали и провели в бельэтаж.

      Поначалу Третьяков располагал картины в комнатах жилого дома в Лаврушинском переулке. К 1880-м годам особняк был несколько расширен для экспозиции. Строительством по традиции руководил семейный архитектор Александр Степанович Каминский, женатый на сестре хозяина дома. Однако туркестанская серия В.В.Верещагина (на возвращение которой в галерею и были приглашены гости) заставила задуматься о новой пристройке: Павел Михайлович планировал добавить в текущем 1882 году шесть новых залов.

      Третьяков досконально разбирался в русской живописи и коллекционировал отечественные полотна. Он с увлечением рассказывал о своём собрании. О создании общедоступного музея русской живописи он задумался впервые ещё в 1850-е годы под впечатлением жанровых сатирических полотен Павла Андреевича Федотова («Свежий кавалер», «Вдовушка», «Анкор, ещё анкор» и др.). Его художественное чутьё было настолько тонко, что он, как правило, безошибочно угадывал, какое полотно никому не известного прежде автора окажется шедевром. Если коллекционер где-то присматривал себе картину для покупки, её не смел перебивать никто, включая царственных особ.

      Став обладателем уникальной галереи, собранной собственноручно, Третьяков выбирал картины как настоящий знаток искусства. При этом меценатом руководило желание, чтобы шедевры живописи были доступны москвичам.

      Авторы картин даже писали по его заказу на определённые темы. Так, ему хотелось, чтобы русские художники оставили для будущих поколений вдохновенные образы великих современников. В.Г.Перов по просьбе Павла Михайловича написал в 1871-1873 гг. портреты великих писателей И.С.Тургенева и Ф.М.Достоевского, поэта А.Н.Майкова, «отца русской драматургии» А.Н.Островского, историка М.П.Погодина, автора «Толкового словаря живого великорусского языка» В.И.Даля.

      И.Н.Крамской в 1873-1879 гг. запечатлел на холсте облик писателя-сатирика М.Е.Салтыкова-Щедрина, С.Т.Аксакова (автора сказки «Аленький цветочек») и поэта Н.А.Некрасова. Особого труда стоило упросить позировать Крамскому Льва Толстого. Но, к счастью, писатель согласился на доводы, что если портрет мастера русского слова не будет создан с натуры, то через много лет захочется нарисовать его. Придётся изображать как получится: потомки не будут знать, как он выглядел! На его полотне Толстой изображён примерно в пору работы над романом «Анна Каренина», столько значившим для Софьи Горчаковой!

      Ей особенно отозвались «Христос в пустыне» И.Н.Крамского, «Сосновый бор» И.И.Шишкина, «Грачи прилетели» А.К.Саврасова, «Княжна Тараканова» К.Д.Флавицкого. Картины поразили её философичностью, величием, умиротворённостью или, наоборот, трагизмом. Федотовский портрет институтки Жданович за клавесином, в столь знакомой голубой форме с белым передником, разбудил в ней ворох приятных и печальных дум.

      Соня карандашом и кисточкой владела неплохо, умела копировать очень близко к натуре, к оригиналу, но её работы всё же оставались ученическими по внутреннему содержанию. Поэтому настоящая живопись произвела на неё небывалое впечатление. Что чувствовал граф Воронцов, рассматривая картины, посторонним людям по его лицу понять было невозможно, но Софья видела, что и он с удовольствием впитывает те эмоции, которыми художники наполнили свои картины. Когда дошла очередь до коллекции Василия Васильевича Верещагина, ради которой публика и собралась, в глазах Владимира появилась явная заинтересованность.

      Он был знаком с художником ещё со времён присоединения Самарканда к России. В.В.Верещагин (1842–1904) находился в Туркестане в 1860-70-х годах и на русско-турецком фронте в 1877 г. под Плевной одновременно с Воронцовым. Многие современники вращались в одном кругу, и удивляться, что наш герой знал их, не приходится.

      Полковник, взглянув на картины, сразу вспомнил туркестанский поход. Это был его первый поход в чине штабс-ротмистра. Окончив в столице Николаевское военное училище и Инженерную академию, он нелогично захотел записаться в гвардейскую кавалерию. «Хочешь быть красивым – поступай в гусары!» – советовал небезызвестный Козьма Прутков. Владимир из молодецкого щегольства решил пойти в уланы: а что? – не хуже гусар!

      «Улан умел её пленить», – плавные звуки пушкинской лиры можно было отнести к юной красотке Нине, дочери известной фамилии. Родители её были знакомыми Воронцовых. Владимиру вовсе не хотелось жениться так рано. Возраст Нины подошёл к поре замужества, обхождение молодого офицера её очаровало, она не подозревала, что это не больше чем светские манеры. Он не догадывался, что пленён лишь красотой и молодостью невесты. Родителям казалось, что брак их детей из равных по положению и богатству семей будет удачным, и маменька настояла на женитьбе. Однако юный штабс-ротмистр отчего-то быстро отправился на фронт, оставив жену в Москве. Родные и молодая супруга были растеряны.

      А Воронцов был убеждён, что, раз он выучился и стал офицером, он должен служить царю и Отечеству, быть там, где прикажут! Приказали отправиться в Туркестан! Молодой человек скучал по жене, вспоминал Нину и её страстные поцелуи, ему чудилось касание крутыми кольцами её волос его обнажённого тела (и этого хватало – дальше представлять себе было вообще опасно!), слышался её нежный, проникновенный, эмоциональный голос. Как это всё было далеко и недостижимо в глухой, жаркой, сухой и солёной туркестанской степи! Он надеялся, что, вернувшись, застанет рождение своего ребёнка! Он сам ещё был юн, решителен и воинственен, но семейные ценности были для него главными уже тогда.

      Василий Васильевич Верещагин в Туркестане бывал в самых острых точках войны, наблюдал и запоминал всё. Он, как и Воронцов, получил военное образование в Петербурге, примерно в то же время, что и граф. Вдали от дома тогда им было о чём поговорить, они вспоминали, так сказать, «младые лета» и забавы, с ними связанные. Художник в своих картинах изображал войну не как торжество победителей, а вслед за Львом Толстым – как «противоестественное состояние человечества».  Изображение военных сцен было столь правдоподобно и
эмоционально, что полковник сразу же, как только взглянул на полотна, нырнул в ту уже далёкую от него реальность.

      Вот священник кадит над трупами наших солдатиков, полузасыпанных белым пустынным песком. Вот смертельно раненный солдат стремится убежать от гибели, зажимая свой кровоточащий бок. Вот храбрые русские солдаты отстреливаются из-за трупов лошадей, убитых окружившими их азиатами: «Убирайтесь к чёрту!» Вот невольничий рынок, где запросто продают малышей и красавиц. Все эти сцены, которым пришлось быть Воронцову свидетелем, всплыли в его памяти.

      Увидев полотна «Нападают врасплох» и «Окружили – преследуют», он вспомнил реальные эпизоды туркестанской борьбы. Снова будто воочию представилось, как всё кругом дрожит, стонет и, потрясая шашками и копьями, несётся на него! Минута была жуткая, когда Воронцов с шашкой и его друг, штабс-ротмистр Евгений Бутов с револьвером, прижавшись один к другому, ожидали нападения и кричали «ура!».

      Бутов потом не раз вспоминал: «Из нас были бы сделаны отбивные котлеты, если бы не ты!» Владимир не видел в приключении никаких своих заслуг. Во-первых, неприятелям более интересны были бараны в загородке, которых они хотели захватить у русских, чем люди с шашками. А во-вторых, друзьям повезло, если можно так сказать.

      Евгений сгоряча заехал в ров и, полетев через голову, так крепко ударился лбом, что остался недвижим на земле. Лошадь Воронцова споткнулась об Бутова - граф тоже слетел, но успел удержать узду. Он встал над лежащим без признаков жизни товарищем, левой рукой держал повод лошади, а правой отстреливался от степняков. Они мигом налетели и со всех сторон окружили двух наших офицеров. Так и норовили, подлецы, рубнуть шашкою или уколоть пикою, но выстрел или взвод курка удерживали их, не подпускали слишком близко. Едва Владимир успевал отогнать одного-другого от себя, как они уже заносили пику над спиной Бутова, третий тычет сбоку, четвёртый, пятый сзади! Разбойники думали, что второй русский убился, и атаковали одинокого офицера с пущим остервенением. Воронцов решил, коли можно, отстреливаться, а коли нельзя, так хоть не даться легко в руки налетевшей орды.

      Счастье, что эти «господа», видимо, считали его револьвер неистощимым. Владимир выпустил только четыре заряда, понимая, что пропадёт, если будет ещё стрелять, и больше стращал. Уже пики приближались со всех сторон, и исковерканные злостью физиономии скалились и ругались на самом близком расстоянии… Вдруг все отхлынуло и понеслось прочь так же быстро, как и принеслось: это подбежали на выручку солдаты. Как ни казался долгим этот бой, но, вероятно, всё продолжалось не более минуты.

      (Описание схватки нагло спёрла у самого Верещагина: он, хоть и художник, тоже был офицером, владел военными навыками не хуже наших персонажей!)

      Бутов рассказывал после, за чаркой коньяку как водится, что страшно ударился при падении и только будто сквозь сон слышал, как по нему ходили и скакали. Ну и напились же они тогда - ради успешного окончания первого своего боя! Бутов потом тоже частенько прикрывал Вольдемара: он в самом деле был храбрейший офицер. Да горяч: слишком любил дуэли, поэтому с продвижением по службе уже тогда у Евгения было туговато.

      Писатель В.М.Гаршин на выставке картин Верещагина увидел несчастья и страдания простых солдат, готовых пожертвовать собой ради исполнения приказа. Он писал о своих впечатлениях:

            Увидел смерть, услышал вопль людей,
            Измученных убийством, тьмой лишений…
            …
            В глухой степи – одни,
            Без хлеба, без глотка воды гнилой,
            Изранены врагами, все они
            Готовы пасть, пожертвовать собой,
            Готовы биться до последней капли крови…
            …Кругом – песчаный ряд холмов,
            У их подножия – орда свирепая кольцом
            Объяла горсть героев. Нет пощады!
            К ним смерть стоит лицом!..
            И, может быть, они ей рады;
            И, может быть, не стоит жить-страдать!..
            Плачь и молись, отчизна-мать!
            Молись! Стенания детей,
            Погибших за тебя среди глухих степей,
            Вспомянутся чрез много лет,
            В день грозных бед!

      А Соня – Соня не могла глаз отвести от полотна «Апотеоза войны»! Груда черепов в пустыне, а над ними – вОроны. «Чёрный ворон, ты не вейся над моею головой!» – мечтали, заклинали солдаты. А превратились в груду черепов. «Посвящается всем великим завоевателям — прошедшим, настоящим и будущим», – написано на раме картины. Софья читала в посвящении иронию, сарказм и предупреждение одновременно.

      Вторая картина представляла собой сцену во дворце эмира в Самарканде. Двор, обнесённый высокою прохладной галереей. Южное чистое голубое небо наверху. В глубине, в центре, находится один из символов власти эмира – мраморный трон Тамерлана. Сюда, на этот двор, стекались государи и послы всей Азии и части Европы для поклона, заверений в покорности и принесения даров Тамерлану (в буквальном переводе – Хромое Железо). На полотне Верещагина самаркандский эмир с придворными рассматривает головы врагов, сваленные в кучу. Придворные прикрываются от запаха цветистыми рукавами толстых восточных халатов.

      На эту картину («Представляют трофеи») Софья вообще не могла смотреть. Отрезанные головы – это наши солдаты… Софье стало вдруг очень больно в груди. Она не думала сейчас, где Самарканд, а где Хива, когда происходили события… Неважно. Туркестан – это название было связано для Сони с её отцом – настоящим отцом, которого она любила и звала папой. И он погиб где-то там, в Туркестане. А вдруг… А если… Она поглядела на мужа: «Неужели?!» И, не обращая внимания на присутствующих, графиня спрятала своё лицо на груди супруга.

      Владимир понял, о чём она плачет, гладил тихонько жену по спине: «Нет, милая моя, этого не могло быть, не могло!» А Софья переживала и за родных и близких тех воинов, чьи останки брезгливо рассматривали баи. Каждый погибший, над которым надругались, тоже был чьим-то отцом, мужем, сыном. Война не щадит никого.

      Во время этой выставки Верещагин путешествовал по Индии. Интересно, как бы он отнёсся к такой реакции на его произведение?

      Вот так сходили посмотреть на живопись! Забылись прекрасные портреты великих русских писателей, композиторов, наших императоров и благородных девиц, забылись пейзажи Айвазовского, Шишкина, жанровые сценки Федотова – две картины затмили всё.

      Дома Софья почувствовала себя плохо: сильно заболел живот. Кровотечение прервало большую, – дней десять, – задержку. И она никогда не узнала, что это было: месячные пришли, или же случился ранний выкидыш на нервной почве.

      Владимира она не стала расстраивать: всё равно горю уже не поможешь, даже если что-то и было, а он будет переживать.

      Совет молодым мужьям: никогда не водите своих жён на подобные мероприятия, не проведя предварительную разведку! Война всегда в первую очередь губит самое беззащитное существо!




Примечания:

Сходила в Третьяковку, и пошли вот такие ассоциации. Я, можно сказать, ничего не придумывала. Но уж фанфикшн так фанфикшн. Что прилетело.

«Апотеоза» - устар. форма слова «апофеоз». Верещагин в названии картины использовал слово «апотеоза».