Время придет, кн2 ч2 гл4-6

16+


IV

Большой, роскошно отделанный, блестящий зал собраний Адмиралтейства обнял своей торжественностью многочисленных участников выпускного бала Морской академии.

Все 500 бархатных кресел были заняты, а в нескольких дверях и возле начала задних рядов амфитеатра толпились молодые курсанты. Высокие витражные окна были распахнуты от духоты.

Свежий воздух вечернего порта, долетавший через них, лепные стены с символикой военно-морского флота, белый потолок круглого купола, откуда спускалась не одна сотня хрустальной бахромы люстр, президиум с многочисленными морскими штандартами, - всё здесь славило честь и доблесть моряков, как прошлого, так и настоящего и будущего.

А они сами, немного смущенные таким вниманием к себе, тихо сидели со своими близкими в зале и слушали выступление первого секретаря городского комитета партии товарища Леро.

Он поздравлял их от имени партии и высшего руководства, то и дело наклоняясь над разложенными на трибуне листами со своей речью, будто боялся наговорить лишнего или, напротив, что-то пропустить. Тогда его широкая лысина светила в дальние концы зала, словно прожектор, контрастируя с тяжелым алым занавесом за трибуной.

-Дорогие товарищи! Мне выпала большая честь сказать в ваш адрес эти теплые слова…

«Как быстро меняются люди. Гораздо быстрее, чем растут новые города», - с грустной усмешкой подумалось Ирен, пока она разглядывала говорившего заготовленную речь Леро.

Ирен сидела в первом ряду вместе с Трильи, который был в парадном белом кителе, блестевшем золотым шитьем, среди его товарищей, таких же красивых и торжественных, взволнованных происходящим. Ей не видно было склоняющейся лысины оратора, зато четко представлялось его сосредоточенно-строгое лицо.

Она хорошо помнила Леро, с которым познакомилась во время восстания. Он был одним из тех политзаключенных, которые содержались под пытками в подвалах герцога, и которых на рыцарском празднике Ирен пообещала освободить, минуя государя. Она-то сдержала свое слово.

А Леро, этот смелый человек, перенесший ужасы подвалов герцога, действительно, сильно изменился – обрюзг, пополнел, полысел, как обкатанный мякиш белого хлеба, и голос стал каким-то ленивым, ненастоящим. Хотя черные глаза под узким высоким лбом смотрели мудро, но скрывали там, глубоко, что-то недоброе, никак не вязавшееся с его спокойным внешним обликом.

-Партия и лично товарищ Хош благодарят вас за готовность и решимость служить нашему славному Отечеству, нашей партии и народу в это неспокойное время. Я уполномочен зачитать перед вами полный текст приветственного послания нашего великого вождя товарища Хоша, - Леро впился глазами в ровные печатные строки.

-«Дорогие товарищи! Соратники и сограждане! Доблестные моряки, герои Отечества! Поздравляю вас с успешным окончанием учебного заведения, которое уже подарило и, я уверен, впредь будет дарить Командории и ее народу лучших своих сынов, честных и преданных почетному делу защиты Родины от ее врагов.

Через несколько дней новые военные корабли встанут на рубежах Командории неприступным заслоном всем врагам, строящим коварные планы против нашего народного государства.

И если вам придется применить оружие, то я, партия и народ, - мы верим, что вы не посрамите ни морского мундира, ни славы отцов и дедов, ни завоеванной свободы, ни будущего своих детей – нашего светлого будущего! Верим, что вы грудью встанете за правое дело, на защиту коммунистических идей!
Семи футов под килем вам, дорогие товарищи моряки!

Подписано: Первым секретарем Коммунистической партии Командории, Председателем Правительства и Верховного Совета Республики Командория, Главнокомандующим Вооруженными силами Республики Командория - товарищем Зигмундом Хошем».


В зале бурно зааплодировали, закричали «ура», так что Леро и председательствующий – глава Адмиралтейства Туза, адмирал Ренни, едва утихомирили особо ретивых слушателей.

-Послание передано по правительственному телеграфу сегодня в девять часов утра, - закончил Леро о Хоше. – Разрешите же и мне, дорогие выпускники, - сладко улыбнулся секретарь, - присоединиться к очень правильным словам товарища Хоша о вас и обо всем положении нашего флота. После таких слов, боюсь, лучше уже не скажешь.
И я просто желаю вам, - он снова заглянул в текст речи, - и вашим близким – крепкого здоровья и долголетия, успехов в труде на благо нашей Родины и народа Командории! – последние его слова потонули в аплодисментах.

Высокий купол, удваивая, утраивая силу звуков, разносил их всюду, бросая даже в открытые окна, - и они летели и пели, звенели, точно невзначай задетые струны музыкального инструмента. Зал восторженно грохотал.

Люди вскакивали с мест и, стоя, провожали сходившего в президиум Леро. Ирен огляделась – и у нее возникло ощущение, что Леро аплодируют не столько за содержание его речи, сколько за то, что быстро закончил, не успев никого утомить. А еще за то, что она прочла на лицах многих моряков, сидевших возле них с Александром, - каждая следующая секунда приближала их к долгожданному походу.

И они аплодировали этому – своим сбывающимся желаниям и надеждам.

Потом тепло выступил ректор Академии – адмирал Болени, сказавший слова благодарности руководству Адмиралтейства за открытый морской городок.

Потом – будущий командир одного из новых кораблей – крейсера «Вершина», только что спущенного со стапелей завода в Тузе. Он уходил в пограничное плавание всего через три дня. Командир говорил об ответственности перед партией и народом, но, казалось, думал он в этот момент совсем о другом, поэтому лицо его было грустным, а речь – сухой, так что даже Леро, сидевший в президиуме, украдкой зевнул.

Потом Андреа Иллиано как председатель молодежного отделения партии витиевато поздравил молодых коммунистов, которые впервые должны были выйти в море через полторы недели.

Разглядывая во время своей речи передние ряды, Иллиано, задержавшись на Трильи, заканчивая свою речь, внезапно сказал:
-А теперь ответное слово предоставляется капитану второго ранга, старшему помощнику командира крейсера «Первый» - Александру Трильи. Прошу приветствовать! – в зале снова захлопали в ладоши, поскольку многие были хорошо знакомы с Александром и любили его за простоту, всегдашнюю готовность помочь советом, деньгами – если нужно было занять, а когда – просто поговорить «за жизнь» так, чтобы об этом никто больше не узнал.

Но сам Трильи от неожиданности в первый момент растерялся. И только веселый взгляд Ирен, ее теплая рука, сжавшая его дрогнувшую руку, ее тихие слова вернули ему уверенность в себе:
-Давай, Сандро, ты сможешь.

-Ну, Андреа, удружил, - пробормотал он себе под нос, но быстро поднялся на трибуну, свободно вздохнул, приветствуя слушателей, с улыбкой раскинул руки, показывая всем, что у него нет никаких заготовок речей, и это только импровизация.

Зал одобряюще улыбался, с мест выкрикивали:
-Валяй, Сандро, ты всегда отлично говоришь! Скажи правду-матку! Молодым в напутствие!

Трильи еще раз широко улыбнулся всем и заговорил:
-Ну, что ж, уважаемый президиум и вы, дорогие мои братишки! Не обессудьте, что голос мой дрожит. Это не от трусости и не оттого, что я не готовился к этой речи загодя. Он дрожит от волнения.

А волнуют меня одновременно два противоположных чувства – грусть и радость. Грусть – потому что в таком составе мы с вами видимся в последний раз, и разбросает нас жизнь по морям и землям.

А радость – потому что, выйдя сегодня за этот порог, каждый из нас начнет новую жизнь, шагнет в будущее, неизведанное, а потому – прекрасное, - он говорил искренне и печально, – Ирен видела, как растет в его глазах та непроницаемая мгла, с которой он, пожалуй, родился на свет, - мгла, застилающая взор человека, обреченного по жизни на эту глубокую и тайную печаль.

-Мы с вами молоды, и это тоже хорошо, ведь впереди – еще целая жизнь. Но вышел я сюда и собираюсь говорить как раз о том, как эту самую жизнь в дальнейшем не испортить.

Все мы скоро или чуть позже уйдем в море. Поэтому я хочу обратиться, прежде всего, к вам, милые женщины, жены и подруги, матери и сестры, - он обвел глазами притихший от серьезности момента зал.

-Пожалуйста, ждите тех, кто ушел, думайте о них. Постарайтесь понять, как это сладко – знать, что где-то далеко есть дом. Место, где тебя очень ждут, беспокоятся о тебе. Сладко возвращаться туда, где тебя примут любого – здорового, раненого, инвалида. Потому что любят. Такой дом должен быть у каждого человека.

Да, мы знаем, что здесь, на земле, родные люди тоже не сидят, сложа руки, а так же работают и устают, иногда не спят ночами. Им тоже бывает тяжело, забыв о себе, встречать того, кто пришел из рейса.

И всё же я прошу вас, наших близких, тех, кто остается дома – пусть это будет именно дом, то есть место, куда очень хочется возвращаться.

Пусть там будут только теплота и забота, а не попреки и обиды за слишком редкие возвращения, пусть там понимают, что морская служба сложна и тяжела, но необходима, как всякая служба по защите родной земли.

А вам, братишки, скажу вот что. Давайте-ка и мы не будем бахвалиться. Говорю так потому, что в этом зале и сейчас витает дух самолюбивой гордости от причастности морской службе.

Дескать, вот там, у нас, и тяжелая, нужная работа, и романтика, а тут одни детские пеленки, уборка, варка супов, короче, занятия, достойные женщин. Хорош дом, нечего сказать! А мы, вроде как, – опора семьи, настоящие мужчины, - к нам и отношение должно быть соответствующим! - Трильи хитро блеснул глазами на удивленную Ирен, вдруг понявшую, куда он клонит.
В зале недоуменно зашушукались.

Председательствующий недовольно вскинул брови и сделал попытку прервать речь, которая явно начала касаться не партийно-гражданского, а бытового. Но товарищ Леро мягко накрыл его руку с колокольчиком своей пухлой, широкой ладонью и едва заметно качнул головой.

-Не примите за нравоучение, дорогие мои братцы! – воскликнул Александр. – Но вот спроси каждого – ты настоящий мужчина? – и ответит без запинки – да! А кто же это такой – настоящий мужчина? Властелин семьи, повелитель, законодатель?
Где же здесь, на земле, та романтика, высокие понятия о долге, чести, ответственности, о которых мы сегодня так много говорили? Которые касаются не только всей нашей страны, военной службы, но и жизни каждой семьи, как ячейки здорового общества. Где они – растаяли в кастрюлях домашнего супа? Разбились о быт? Растворились в так называемых проблемах «грязных носков»? – в зале смущенно засмеялись и загудели.

-Что за проблемы такие? – переспросил Трильи с доброй усмешкой. – Это когда муж, придя с работы, кидает где ни попадя свои грязные носки, а жена обязательно должна их подобрать и постирать.
Да вот беда, не всегда ей этого хочется! - Андреа Иллиано в первом ряду вдруг густо покраснел, а кое-кто из слушателей стыдливо крякнул.

«Один : один», - весело подумал про себя Александр, в упор глядя на Андреа.

-Ну, и так – каждый день. Что ж, есть в зале такие настоящие мужчины? – с тем же добродушным смешком продолжал Трильи. – Ребята, знайте, вот такие мелкие и пакостные проблемы портят всем нам жизнь, отравляя семейный быт, вызывая недовольство друг другом, людьми, которых мы любим, и которые любят нас.

Неужели какие-то носки могут привести к ссоре? И неужели настоящий мужчина, во имя любви и романтики, не готов сделать приятную мелочь близкому человеку – хотя бы иногда прибраться, постирать за собой, приготовить, чтобы увидеть благодарную улыбку – матери, гордой сыном, женщины, любящей мужа, ребенка, восхищенного отцом?
Да не убудет у него от этого его морского достоинства и гордости, уж поверьте!

С дальних рядов донеслось:
-Вопрос выступающему! А вы считаете себя настоящим мужчиной, потому что сами стираете свои носки? – раздались смешки, но они уже не смутили Александра.

-Да. Потому что не могу позволить делать это женщине, которую люблю больше жизни, - и в упор посмотрел на Ирен таким горящим взглядом, что она, растерявшись оттого, что, казалось, весь зал смотрит на нее, опустила глаза, чтобы вслед за тем вновь вскинуть их, лучистые, на улыбавшегося мужа.

Позади горячо шептались: «Вон, вон она! Это же Ирен Кресси! Его жена!»

-Так что, братцы, прошу вас впредь быть настоящими во всем и везде, не только в море – на службе, но и дома – на суше, – Трильи улыбнулся и подмигнул всем обоими глазами.

В зале смеялись, весело крутили головами, но Александр, пересиливая шум, закончил так:
-А напоследок скажу то, с чего начал. И снова обращусь к дорогим женщинам, которых тоже очень прошу с пониманием  относиться к проблеме "грязных носков". Потому как любовь не может быть однобокой. И дело вовсе не в том, кому именно  стирать эти носки.

Дело в том и любовь в том, чтобы дОма каждый был бы всегда готов при необходимости постирать носки друг друга. Вот в этой-то готовности и заключается настоящее равенство и настоящая любовь - не столько в угождении ближнему, сколько в нашей готовности угодить ему.

Тем более, когда речь идет о семье: жене, муже, детях, родителях. Помните об этом. Ну, в добрый час! - Трильи взмахнул рукой и, провожаемый веселыми хлопками, смехом и приветственными возгласами, прошел на свое место.

-Ну, учудил! Ну, пронял до костей, до мозгов! – смеялись вокруг, кто-то тянулся через ряд к Александру, стараясь дружески хлопнуть его по плечу.

После торжественной части объявили танцы и праздничный фуршет в фойе Адмиралтейства.
Паркет был начищен курсантами так, что сиял с яркостью инструментов духового оркестра, который расположился у стены и уже настраивал свои «орудия».

В дальнем углу фойе устроили буфет, где улыбчивые молодые ребята в белых халатах поверх черных форменок подавали всякую всячину – фрукты, бутерброды с рыбой и икрой, моллюсков, конфеты и шоколад, коктейли, чай, кофе, вино - и разносили всё это на подносах между присутствующими.

Вокруг Ирен и Александра плыло множество знакомых и незнакомых лиц – все радостные, что-то возбужденно говорящие, поздравляющие, восторженные женщины, осыпавшие своего нового героя комплиментами.

А его взгляд вновь и вновь искал среди всех этих людей Рафика Селонсо – Трильи хотел познакомить с ним Ирен. Но доброго друга и нового соседа нигде не было.

-Мы с тобой останемся голодными, - шепнула мужу Ирен.
-Есть у меня одно средство, - Трильи загадочно усмехнулся и поскорее повел ее туда, где собралось руководство – там женщин было мало, а те, которые были, держались спокойно и сдержанно, как требовало их положение жен начальствующего состава Академии и Адмиралтейства.

-Я всегда так спасался, - тихо рассмеялся Александр. – В таком окружении никто не смеет вести себя слишком вольно, - он протянул жене маленький бутерброд и хрустальный бокал с игристым вином.

-Товарищ Трильи? Ирен? – к ним подошел Леро, ласково улыбаясь, покачал головой. – Адмирал Ренни чуть было не прервал вашу речь. А мне захотелось дослушать. Спасибо, что высказались честно, - он пожал руку Александру.

-Хотя про носки – это было слишком грубо, - произнес жесткий голос позади Леро, и их взорам предстал капитан Морис Эннаби, тоже в парадной форме, белизна которой только подчеркивала темноту его сурового лица.

-Здравия желаю, товарищ капитан-лейтенант, - Александр спокойно отдал честь и сказал. – Но ведь это, действительно, была правда. Вы же любите, когда говорят правду, товарищ Эннаби.

-Верно, - сверля его острыми глазами, ответил тот. – А вы, насколько я убедился, любите ее говорить.
-Так точно.

Ирен, разволновавшись за мужа, который, как ни скрывал, был здорово расстроен появлением Эннаби, решила вернуть разговор к более прозаической теме:
-Товарищи, предлагаю выпить за удачу, чтобы она сопутствовала всем морякам и на море, и на суше, - и, подняв свой бокал, обвела взглядом всех троих.

-С удовольствием, - оживился Эннаби, тоже взяв себе вина с подноса подоспевшего к ним бармена. – Тем более что нам с вами, товарищ Трильи, снова предстоит служить вместе. Меня только что назначили командиром крейсера «Первый».

-Поздравляем! – Леро чокнулся с ним и поскорее опрокинул свой бокал.
-Значит, послужим, - Александр не нашелся, что еще сказать.

Эта новость обожгла его сколь неожиданно, столь и неприятно.

-Ирен, позвольте высказать вам свое почтение и искреннее восхищение тем, что вы в свое время сделали для нашей страны, - Эннаби галантно поклонился. – Я не был лично знаком с вами, и теперь считаю это знакомство большой честью для себя.

-Это была заслуга всего народа. Но всё равно – спасибо, - просто ответила она.

-А вот я, по счастью, давно знаю нашу милую Ирен и премногим обязан, - Леро странно быстро захмелел и непрестанно улыбался. - И если позволит ее супруг, я прошу – один танец, - он по очереди заглянул в глаза сначала Ирен, потом Трильи.

-Это тебе решать, Ирен, - Александр усмехнулся.

Она стояла, растерянно поправляя шелковое белое платье с недлинной пышной юбкой, не зная, что ответить. Танцевать с Леро не было никакого желания, но и обижать его не хотелось.

-Дорогой товарищ Леро, - обратился к нему Эннаби. – Взгляните на них: вдвоем они так ослепительно прекрасны – еще более чем каждый в отдельности,  - по-моему, преступно их разделять. Давайте уж лучше посмотрим, как они танцуют друг с другом.

Леро развел руками.
-Тогда просим!

Александр взял Ирен за руку. Оркестр играл медленный вальс.
-А он умен, ваш Эннаби. Надо отдать ему должное. Честно говоря, я ему благодарна за освобождение от их общества, - Трильи осторожно вел ее по залу под мягко льющуюся музыку, но его собственное настроение пока не улучшалось.

-Все равно, мерзкий тип, - пробормотал он.
-Сандро, успокойся, его уже не видно, - Ирен рассмеялась, обняла мужа за плечи ласково и несмело, чтобы не задеть позолоченные аксельбанты.

Трильи усмехнулся:
-Еще бы он разглядывал нас, как на базаре! Хотя мы с тобой сами танцевать собирались. Только перекусить нормально не удалось.

-Ничего, еще успеем, - подбодрила его Ирен, украдкой замечая, как на них оглядываются танцующие. - М-да, Сандро, твой успех оглушителен. Я думаю, не зря ли ты наговорил всё это с трибуны. Кажется, женщины просто с ума по тебе сходят.

-Ну да, ты меня со спины видела? – стараясь казаться равнодушным, спросил Трильи.
-Нет, а что?
-Следов губной помады не осталось? – они прыснули вместе, но Ирен, сдерживая смех, сказала:
-Берегись, ваши офицеры теперь будут на тебя косо смотреть. Ты их затмил, задел мужское самолюбие.

Они танцевали неспеша, как и предполагает медленный вальс, но как-то отвлеченно, больше занятые собственным разговором.
Впрочем, танцевать они умели, что и привлекало к ним большое число любопытствующих взглядов. Танец олицетворял ту гармонию тела, души, музыки, которой их обучали еще во времена дворянского прошлого, а также во время нечастых, но систематических занятий, устраиваемых в Академии в последний год службы Трильи. Им обоим это нравилось, поскольку давало освобождение движений и мыслей, так часто в повседневной жизни скованных самыми разными условностями общества.

-Знаешь, Ирен, - вдруг с внезапной горечью прошептал Александр, пристально глядя в глаза жене. – Мне иногда бывает очень жаль их, людей. Всё-то у них не так, как могло бы быть – всё как-то глупо, ненастояще, не по-доброму, не по-человечески.
Подставляют друг друга, каверзничают на службе и дома, срывают зло на близких, предают, вместо того, чтобы любить, чтобы беречь то счастье, которое им дано, как хрупкий цветок, который очень скоро отцветет!

У нас, людей, так мало времени, Ирен. Всего каких-то семьдесят лет, а у кого-то – и того меньше. Как можно тратить их на подлость и зло, на глупые мелочные ссоры из-за "грязных носков"? Как можно тратить на всё это бесценное золото – единственную жизнь и всех тех, кто в ней есть?

Ирен грустно вздохнула.
-Я понимаю тебя, Сандро. Но что мы можем сделать?
-Сказать правду, - улыбнулся он. – Что я и сделал. Это и было моей целью. А еще – хотел подурачить Андреа за то, что он без предупреждения вызвал меня выступать.

-Вон он, легок на помине, - рассмеялась счастливая Ирен, махнув рукой за спину Александра.

Иллиано тоже танцевал с женой. Заметив Ирен и Трильи, остановился, подвел Паулу к ним.

-Что ж ты так нравоучительно? Не ожидал, брат, что ты настолько моралист, – обиженно проговорил он.

-Я тоже от тебя не ожидал, - Александр примирительно улыбнулся, подал ему руку, тот пожал, но словно скрепя сердце.

-Ребята, ну что вы такие унылые? Сегодня надо веселиться, у всех нас праздник! Андреа, не стоит обижаться на Сандро, он хотел, как лучше, ведь правда? – Пауле очень хотелось понравиться Трильи.

Он вызывал в ней бурю восхищения не только своей внешностью, но и манерами, всем своим видом и поведением выдавая натуру сильную, спокойную, надежную и в высшей степени благородную во всех смыслах.

В Пауле говорила чисто женская черта, которую было не скрыть ни под каким напускным выражением или настроением. И как бы ни понимала она, что с Ирен ей не поспорить, эта неуемная черта женского саморисования и легкого кокетства всё равно просилась и лезла-таки наружу.

Андреа косо посмотрел на жену – его такое положение дел не устраивало. Но для поддержания компании и во имя примирения с Александром он, вздохнув и смерив взглядом Ирен, сказал:
-Тогда давайте, наконец, уже выпьем и закусим.

-Давайте, только не очень долго, - попросила Ирен, а Трильи пояснил:
-Нам еще соседку отпустить - она с нашей Элис согласилась побыть, пока нас нет. Поздно возвращаться неудобно.

Поговорив о новых квартирах, о том, в какой день предстоит окончательный переезд, перепробовав почти все виды канапе, они расстались.

Андреа и Паула собирались провести здесь ночь – потанцевать и посетить концерт артистов консерватории Туза, который должен был начаться в полночь. А Ирен и Александр отправились домой пешком, решив немного прогуляться по ночному Тузу.


V


Над городом плыла полная луна. Ее грустное, словно испуганное, лицо заглядывало в освещенные окна, но они были зашторены, скрывая то, что принадлежало чьей-то частной жизни.

-Пожалуй, ей очень одиноко, - Ирен кивнула на луну. Свежий ночной ветер, дувший с моря, откинул назад ее распущенные локоны, и они заблестели в лунном свете. – Как брошенной женщине… Одиноко и страшно. Сандро, ты когда-нибудь боялся темноты?

-Не помню, кажется, нет. Мне было интересно то, чего не видно, - Трильи улыбнулся воспоминаниям.

-А я, представь, одно время боялась. После смерти мамы. Для меня темнота ассоциировалась с полным одиночеством на земле. Будто вокруг вообще нет никого живого.

-Дети часто боятся темноты. Может, от неизвестности.
-Того, чего не видно, - усмехнулась Ирен. – Так же взрослые боятся будущего. Я читала у психологов, что у всех этих страхов много общего – главное, страх одиночества, чувство покинутости.

-Вот потому и надо людям быть ближе друг к другу, чтобы всегда знать – рядом есть кто-то близкий, кто придет немедленно, только позови.

-Ты об этом пытался сказать в своей речи? – Ирен взглянула на него искоса – Александр шел задумчиво, глядя впереди себя.
-Да…Слушай, Ирен, давай зайдем в порт? – вдруг загоревшись какой-то мыслью, предложил он.
-А пропустят?
-А мы только на общую территорию, к военным кораблям не пойдем.

Выйдя на набережную, они прошли вдоль длинного высокого парапета из серого бетона, казавшегося в лунном свете белым. Внизу, за парапетом, шумел прибой.

Подсвеченные прожекторами здания Адмиралтейства и порта, оставшиеся позади, возвышались над землей и своими высокими шпилями отражались в прибрежной воде. У причала стояло много небольших судов, и их сигнальные огни были похожи на бесконечный, разноцветный хоровод экзотических светляков.

-Смотри, - торжественно произнес Александр и, подхватив Ирен, поставил ее на широкий парапет, потом, подтянувшись на руках, влез сам и, обняв жену, повернул ее сначала в сторону города, потом – снова – к морю.

-Смотри, Ирен, как красиво, как хорошо! С какой любовью и надеждой люди создали всё это! Здесь каждый камень, каждая железка, словно живые, дышат любовью и верой в лучшее, – он указал рукой на серебрившиеся в свете луны волны и белые суда у причала, на здания и сам город, так же ярко освещенный электрическими огнями. – Это подарила им ты.

Те шесть лет, за которые они успели всё это создать. И потому, не сочти за цинизм, Ирен, но всё, что было – голод и лишения, страдания, через которые прошли люди, - всё это ничто перед тем будущим, которое они строят. И его подарила им ты, - еще раз твердо повторил Трильи.

Кресси положила голову ему на плечо и ответила грустным вопросом:
-Я? Тогда и храм в центре Туза превращен из Дома Божия в концертный зал по моей вине, из-за меня совершено это кощунство. И такие, как инженер Коронто, прокурор Франко, ваши моряки, сгинувшие на островах - все они тоже пострадали из-за меня, моих действий! – с горечью сказала она.

-Да, вот, ты молчишь, Сандро. Потому что признать это страшно тяжело. Но мне нужно разобраться, в чем есть моя вина, в чем нет.
Я не хотела и не хочу зла. Никому. Но как мне теперь жить так, чтобы никому не принести зла? Как разобраться, что делать, как поступать?

-Молиться. Тогда поймешь, - твердо, убежденно сказал Трильи.
-Я пытаюсь. Тебя учил Данте. Меня - Стелла. Но я нерадивая ученица. И всё не так. Бог не открывает мне.

Но одно я знаю: так не бывает, чтобы добрые плоды революции были получены благодаря мне, а всё сопутствующее зло - благодаря чему-то или кому-то другому. Всё запутано, взаимосвязано. Никто не знает, Сандро, что было бы, если б не было нашего восстания.
Может быть, и тогда люди тоже построили бы всё это, без меня, просто потому, что так было суждено. Проверить этого нельзя, как нельзя вернуть прошлое.

-Ты должна знать, что всё, что было – революция, голод, аресты, расстрелы и ссылки на острова - всё это было не просто так, не напрасно! - горячо проговорил Трильи. - Возможно, мы не понимаем, для чего, но это независимо от нас обязательно было нужно нам самим, - развернув ее к себе лицом, серьезно сказал Александр.

Но Ирен, дослушав фразу, усмехнулась:
-Ты хоть сам-то понял, что сказал?
-Какая разница! – уже беспечно воскликнул он, соскочил с парапета, снял Ирен. – Пойдем домой.

На городских улицах фонари светили не так ярко, как в порту, и от этого всё вокруг выглядело гораздо темнее. Лишь манили к себе, как луна, отдельные освещенные окна жилых домов – такие уютные, теплые, с добрыми людьми за их стеклами и ажурными занавесками.

Улица Командора была совсем пустынна в этот предполуночный час, и две фигуры в белом кому-нибудь могли бы показаться привидениями. Их осторожные шаги по мостовой звучали едва слышно, и говорить хотелось только шепотом, чтобы не спугнуть волшебника, который приносит всем жителям светлые и спокойные сны.

В подъезде лестница была затоптана следами обитателей особняка – Ирен сокрушенно покачала головой. Из всех жителей подъезда только она да Мария не раз пытались усовестить соседей установить дежурства по уборке общей территории – лестницы и межлестничных площадок.

Но те, соглашаясь на словах, на деле не успевали, либо делали вид, что не успевают, и в итоге мыть пол опять приходилось лишь Ирен и Марии.

За ручку входной двери их квартиры был заправлен пакет с запиской от соседки: «Милые Ирен и Александр! Элис уснула у меня, и, думаю, нам не стоит до утра ее будить. Так что сегодня отдохните вдвоем, уверена, вы не против. Ирен, в пакете для Вас очередные распечатанные мною переводы статей, а также письмо – его принесли перед ужином. Приятного отдыха! До встречи утром. Мария».

Они вошли в комнату. Трильи положил фуражку на полку. Сняв китель, повесил его в шкаф, поправил форменную рубашку и шепотом спросил:
-От кого письмо?

Ирен удивилась его словам:
-Почему ты говоришь шепотом? Мы ведь уже дома.
-А ты почему? – засмеялся он. – Здесь такая тишина. Жаль нарушать ее.

-Понимаю, - Ирен улыбнулась, но, увидев обратный адрес, взволнованно сообщила:
-Это Лолита Коронто.
-Его жена?
-Да, - Ирен поскорее разорвала конверт и прочла вслух:

«Здравствуйте, милая Ирен! Надеюсь, Вы и Ваша семья в добром здравии. Пишу, выполняя Вашу просьбу. Я очень благодарна Вам за совет уехать из Туза. До конца жизни буду благодарить! И мой Эдуардо – тоже.

У нас появилась надежда, что здесь, в Кандре, под Туффисом, Эдуардо сможет получить и неплохое образование, и избежать так мучивших его слухов и стычек со сверстниками по поводу нашего прошлого.

Сразу же по приезде я оставила Эдуардо с вещами на вокзале, а сама пошла в ближайшую школу, к директору. Оказалась очень милая женщина. Правда, долго выспрашивала меня, что с нами было, почему решили переехать. Но я сказала, что у меня умер муж, хочу сменить обстановку, так как очень тяжело психологически (тем более что это, действительно, правда!).

Назвалась девичьей фамилией своей покойной матери (она раньше жила в Туффисе), сказала, что на вокзале у меня украли паспорт и все документы.

Эта директор нам очень помогла, устроила в общежитие, у нас прекрасная комната. Теперь я преподаю в школе, Эдуардо учится здесь же, у него уже появились друзья. Один, сын аптекаря, узнал, что у меня больное сердце, и теперь бесплатно снабжает лекарствами.

Знаете, Кандр очень хороший город, здесь люди добрее и душевнее, чем в Тузе, не в обиду Вам будет сказано. Может, это потому, что Кандр раз в семь меньше и по площади, и по количеству жителей.

Мне даже показалось, - хотя лучше бы это было правдой! – что соседи, которые расспрашивали меня о прошлой жизни, делали это не из любопытства, а из желания помочь, как-то ободрить. В первые дни даже вещи приносили и продукты. Я им тоже очень благодарна.

Но всё же я еще побаиваюсь, хотя со стороны властей к нам не было никаких претензий и лишних вопросов. Страшно, если будут проверять и докопаются, откуда мы и почему здесь на самом деле… Впрочем, всё это только моя дурацкая мнительность.

Ирен, мне неловко просить Вас еще об одном одолжении. Если до Вас дойдут хоть какие-то сведения о Джеромо, умоляю, дайте мне знать! А если – я не смею даже надеяться на это! – он напишет Вам или появится сам – сообщите ему этот адрес.

Как я благодарна Вам, Ирен! Всё это – Ваше влияние. Если бы не Вы, я бы раскисла, опустила руки, но Вы сказали мне – «Помните о нем». И я помню. И это придает силы мне и сыну. Поэтому спасибо еще много-много раз. Высылаю Вам почтовым переводом мой долг – это с новой зарплаты. Будьте всегда счастливы.
С уважением, Лолита Линари.
26 сентября 2076 года».


Александр выслушал напряженно, но в конце улыбнулся:
-Видишь, жизнь продолжается, несмотря ни на что. Так надо, Ирен… А деньги эти ты, пожалуй, им назад отошли. Им нужнее.

-Могут обидеться, - усмехнулась Кресси. – Но я попробую.

Она прошла в кухню, разожгла спичку над старой консервной банкой, служившей пепельницей Сайрусу в его приходы сюда, и поднесла ее к конверту с письмом.

Бумага вспыхнула ясным желто-голубым пламенем, которое стало быстро поглощать аккуратные строки, выведенные правильным школьным почерком на когда-то непорочно-белом.

-Что ты делаешь? – горячо вскрикнул Трильи, и уже готов был выхватить у нее пылающий листок, но Ирен улыбнулась:
-Я запомнила адрес, так что если Джеромо вернется, он сможет найти их. Слава Богу, что всё так закончилось хотя бы для них.

Несколько секунд они оба молча смотрели, как догорают остатки письма.

-Хочешь чаю или кофе? – облегченно вздохнув, наконец, спросила Ирен, потянувшись к чайнику на плите.
-Не чаю и не кофе, - Александр смотрел на нее так, будто видел впервые нечто необыкновенное.

Она любила этот взгляд, от которого становилось горячо и радостно на душе. Он точно выражал то, что говорил теперь Трильи:
-Какое же ты чудо, Ирен! Ирен! – легко подхватил ее на руки и засмеялся, когда она обвила его за шею, прижалась головой к его лицу. – Только волосами не щекочи, я ужасно боюсь щекотки.
Буду смеяться и… Смех отнимет все силы, и… у нас ничего не выйдет, - он отнес ее в комнату и шутливо бросил на кровать.


*     *     *


Проснувшись, Ирен посмотрела на будильник, покачала головой – было уже девять часов, и так поздно они еще не вставали. Впрочем, впереди было два выходных дня, и тем более, раз Мария не разбудила их рано, значит, Элис тоже еще спала. Всё это давало возможность просто понежиться в постели, никуда не торопясь.

Но Ирен не любила этого безделья, да и спать уже не хотелось, поэтому она тихонько поднялась, накинула халат поверх ночной сорочки, посмотрела на Александра – он спал и счастливо улыбался во сне, как ребенок, разметавшись по подушке головой и руками.

Нежность и жалость подкатили к горлу Ирен, когда она заметила темные круги под глазами мужа – он, правда, очень уставал в последнее время. «Поспи подольше, родной. Хоть немного отдохни».

Она неслышно притворила дверь и прошла на кухню. Поставив на плиту чайник, присела взглянуть на оставленные Марией перепечатанные переводы.

«…При рассмотрении механизмов лечебного действия психотерапии (как индивидуальной, так и групповой) разные авторы выделяют самые разнообразные факторы, которые тем не менее располагаются в трех основных плоскостях: эмоциональное переживание, самопонимание (самопознание) и регуляция поведения.

Чаще всего в качестве ведущего механизма лечебного действия психотерапии называют конфронтацию, лежащую в когнитивной плоскости и понимаемую как «столкновение» пациента с его собственными проблемами, конфликтами, отношениями, установками, характерными эмоциональными и поведенческими стереотипами.

Наряду с конфронтацией существенным фактором лечебного действия является эмоциональная поддержка (принадлежащая плоскости эмоционального переживания), означающая для пациента принятие его психотерапевтом (или группой), признание его человеческой ценности, уникальности его внутреннего мира, готовности понять его, исходя из его собственных отношений, установок и ценностей…» (*Ю.А.Александровский. Пограничные психические расстройства, руководство, М., Медицина, 1993, с. 296).

«Конфронтация…», - морща лоб, Ирен уперлась в это слово. Оно было колючим, неприятным не только по смыслу. Оно даже в печатном виде выглядело как-то жестко и остро.

«Confrontation…». Это слово выступало из всех остальных, вылезало, словно мерзкое длинноногое насекомое из своего дупла.

-Что? – быстрый взгляд Ирен повторно окинул весь текст на листе, и, как в лихорадке, она неожиданно припомнила давнишние слова Сайруса:
«…Напечатано на обычной пишущей машинке, какие сейчас есть в любом уважающем себя учреждении. Правда, есть одна отличительная черта – буква «t» несколько подвздернута над другими», - вновь прозвучало в уме Ирен.

Подвздернутая «t». Это как отпечатки пальцев. Это та же машинка. Не может быть. Ей вспомнился текст доноса на Коронто, который она сама видела в архиве.

«Confrontation…». Там было это слово. Точно такое же колючее и острое, с выступающими над всеми остальными буквами «t», похожими на жесткие и цепкие лапки членистоногого.

-Мария… Этого не может быть, - но вместе с тем ей вдруг всё стало ясно. Всё вставало на свои места – безграничная любовь соседки к сыну, быстрый рост его карьеры как раз после ареста Коронто.
И эта проклятая буква.

На плите уже давно трещал чайник, грозя расплескать вокруг себя кипящую воду, а Ирен всё сидела, придерживая руками потяжелевшую голову, потрясенная до глубины души.

-Ты что, здесь уснула, Ирен? – Трильи, зайдя в кухню, поскорее выключил чайник, беспокойно обернулся к жене.
-Знаешь, кто написал донос на инженера? Вернее, напечатал, - тихо сказала Кресси, не поднимая глаз от перевода.

Он понял и молча, тяжело сел рядом…



Пожилая женщина обрадовалась приходу соседки – с ней всегда было приятно побеседовать. Ирен ценила всё то, что было дорого самой Марии, даже ту музыку, без которой Мария не мыслила своего существования. У нее был новенький патефон, подаренный сыном, и несколько пластинок, которые она подбирала с особой тщательностью.

Классика всего мира окружала эту интеллигентную и старомодную даму. Всё – от одежды и ковриков до штор, мебели и вот этих пластинок, - хранило на себе налет изысканного классического стиля в том или ином приближении.

И та святость, с которой Мария старалась блюсти его, умиляла людей, знавших ее, как Ирен и другие соседи.
Мария была из семьи интеллигентов – врачей. Ее отец, уже глубоким, но бодрым стариком, не бросившим своего дела, умер во время революции практически у постели больного.

Муж Марии, всю жизнь проработав на заводе, оставил ее вдовой также почти сразу после победы восстания. А единственный сын Тотти, еще совсем молодой человек, теперь – главный инженер военного завода, только что удостоен государственной премии за разработку нового вида морских артиллерийских снарядов – облегченных по весу, но более мощных по силе взрыва.

-Дети – они всегда дети, - часто вздыхала в последнее время Мария. – Им нужно нечто большее, чем нам. Иногда они и сами не знают, что, но упорно стремятся вперед, к неизведанному, веря в свою победу. Не нужно их винить, когда они оступаются. Это хорошие ошибки – они дают прекрасный опыт жизни.

Марии было около шестидесяти, но ее активности, энергичности хватило бы еще на двоих.

Когда пришла Ирен, Мария и Элис степенно пили утренний чай из фарфоровых чашек с тонким, нежным рисунком.
-Ура, мама! А где папа? – радостно вскочила Элис, подбегая к матери.

-Он дома, цыпленок, и я прошу – иди к нему, он соскучился. Спасибо вам, Мария, что посидели с ней и покормили, - пересиливая себя, сухо сказала Ирен.
-Спасибо, тетя Мария! – не допив свою чашку, Элис благодарно обняла растроганную соседку и выбежала за дверь.

-Она вас обоих так любит, так любит! – восторженно воскликнула Мария, умильно всплескивая сухонькими руками. – Может, вы останетесь на чай, раз уж Элис убежала?

-Спасибо, мы только что пили с мужем, - едва выдавила из себя Ирен, проглотив ком в горле, мешавший говорить, готовый выплеснуться всем гневом и болью. – И за переводы…спасибо.

-Что с вами, Ирен, миленькая? – Мария не на шутку испугалась ее потерянного выражения лица. – Вам плохо?
-Очень, - прошептала та.

-Я дам вам сердечных капель, - женщина уже бросилась к шкафу за склянкой.
-Не надо, - резко сказала Кресси, и соседка вздрогнула и замерла от неожиданности.

-Как же вы решились на такое? Почему вы это сделали? Почему? – шепот Ирен был похож на отчаянное шипение раненной змеи.
Она ненавидела сейчас эту женщину – аккуратную, мягкую и чувствительную ко всяким ничтожным мелочам, выдумываемым ей же только для того, чтобы на нее обратили внимание!

И вся ее любовь к великим творениям прошлых поколений, к этим дорогим вещам, сделанным с тонким вкусом – от того же! Лишь бы сюсюкать и плакать сентиментальными слезами о том, что не стоит того!

И она, Ирен, когда-то жалела эту ужасную женщину, казавшуюся такой доброй и одинокой! Ведь ей так одиноко! Сыну некогда навестить мать!

Ирен вспомнилось, как Мария пришла к ним в день, когда из родильного дома принесли домой новорожденную Элис. Мария умильно всхлипывала и что-то пищала не понимавшему ребенку.

Странно, Элис тогда не плакала у нее на руках. Но всё равно – мерзко, гадко, подло!

-Что сделала? – глупо хлопая большими ресницами и неуклюже, торопливо поправляя выпавшую из пучка волос седую прядь, пробормотала Мария.

В который раз пересиливая подступавшую к горлу брезгливость, Ирен тихо сказала:
-Донос на инженера Коронто.

Мария на секунду вся всколыхнулась, так что Ирен даже испугалась – уж не ошиблась ли она в своем ужасном обвинении, не обидела ли невинного человека.

Но пожилая женщина тут же устало поникла, постарев сразу на несколько лет, по-старушечьи, боком, присела на край стула, облокотилась на его спинку и не поднимала на соседку глаз.

-Почему? – с мучительной настойчивостью повторила Ирен. – Это сын вас попросил?

Мария вскинула на нее лицо, в котором страсть, как видно, давно и спокойно тлевшая, словно забытый уголек, вдруг вспыхнула с утроенной силой, и женщина заговорила быстро, захлебываясь собственными словами:
-А как бы вы поступили на моем месте? Когда приходится выбирать между собственной кровиночкой и чужим человеком!

Думаете, этот Коронто стал бы терпеть моего Тотти, когда тот пошел вверх по служебной лестнице? Да он никогда бы не простил конкуренции!

-Вы лжете, - не повышая голоса, ответила Кресси. – Лжете, даже не зная, что Коронто не назвал вашего сына под побоями и пытками. Назвал других, но не вашего Тотти.

А ведь он работал первым помощником Коронто и, значит, тоже был виновен в той ошибке, которую допустила рабочая группа.

Зато потом, после ареста инженера, ваш Тотти использовал совместные наработки и все-таки добился успеха. И все лавры достались ему. Одному.

-Какое право вы имеете так грязно обвинять моего сына?! – взвизгнула Мария. – У вас нет никаких доказательств! Он умный и талантливый специалист! Он нашел решение сам!

-Он написал донос на человека, своего учителя, оболгал его, обрек на мучения, лишил свободы, дома. И не только его, но и его семью, вынудив скитаться по чужим людям. Вы знаете, как это называется?

-Какая разница, где работать этому Коронто – здесь на заводе, или на островах! Там таким, как он, тоже созданы условия для работы. Ведь он и так уже всего достиг, всё испытал – положение, признание! А Тотти только встает на ноги, ему нужно так много! – сквозь слезы, отчаянно защищалась соседка.

-У Коронто тоже остался сын-подросток. И теперь ему закрыты двери в будущее, потому что он – сын врага Родины! – речитативом закончила Ирен, и эти слова возымели действие тяжелых ударов молотка.

-Я боролась за своего сына! Мне нет дела до чужих! Если бы перед вами поставили вашу дочь и чужую и сказали – одна из них должна умереть, и это должны решить вы – неужто вы обрекли бы на смерть свою? Сейчас такое время, Ирен! Каждый должен сражаться за себя, своих близких! Или тебя, или кого-то другого!

-Не лгите самой себе! Вам никто не предлагал такого страшного выбора! – не выдержав, вскрикнула Ирен, всю ее трясло оттого, что она не могла понять. – Это не время – это вы, вы сами! Неужели вы не понимаете, что вместе с сыном совершили подлость? Обычную человеческую подлость, и теперь даже не раскаиваетесь!

Та не понимала, и это потрясло Ирен столь сильно, что она просто замолчала, стоя перед соседкой, сжимая виски, в которых глухо и больно стучало сердце.

-Вы донесете на меня? На сына? – сдавленно спросила Мария, утирая красное лицо передником.

-Вы ничего не поняли! – в отчаянии прошептала Ирен. – Что доносить? Всё, что случилось, уже не вернуть, не изменить. Кроме вашего отношения, мнения обо всем этом.

Ваш сын может добровольно отказаться от должности и вместе с вами раскаяться в том, что сделал. Может объяснить ситуацию, почему тогда произошла ошибка, и Коронто, возможно, освободят, как обвиненного несправедливо…, - она осеклась, видя, как от удивления расширяются глаза Марии.

-Да что вы такое говорите? – трясущимися губами проговорила женщина. – Нет-нет, я не смогу, и он не сможет! Нет-нет! Никогда!

Кресси закрыла лицо руками и, замотав головой, поскорее выбежала из ее квартиры.



VI



-Последний штришок! – рассмеялся Трильи, подвинув диван ближе к углу, и утирая рукавом вспотевший лоб.

-Ура! Ура! – Элис, хлопая в ладоши, на одной ноге обскакала стоявшего отца и вихрем пронеслась туда-сюда по комнате.

-Фу, цыпленок, пыль столбом, - беззлобно поморщилась Ирен. – Вы забыли про кухню, там еще нужно шкафы расставить. Так что этот штришок – не последний.

Элис была очень горда тем, что лично, в одиночку вымыла пол в целой комнате – детской, которая должна была принадлежать ей.
Теперь, пока мать и отец с шумом передвигали кухонную мебель, она с интересом рассаживала на полке, прибитой отцом к стене, свои немногочисленные игрушки, разглядывая их, раздумывая неиспорченным детским умом – как лучше посадить, чтобы не нарушить общее впечатление от светлого, большого пространства, в котором ей отныне предстояло жить.

-А когда мы будем кушать на новом месте? – озорная рожица Элис возникла в проеме кухонной двери – рот до ушей, глаза огромные, как у куклы.

-Вот обжора! Мы же перед выходом из дома поели, – устало усмехнулась Ирен, стирая со стола первую, еще фабричную пыль. – Сандро, что мы там захватили с собой? – Трильи с готовностью вышел в прихожую, принес мешок с провиантом – хлебом, овощами, колбасой, сыром, чаем в термосе.

-Может, всё же закончим работу, а потом уж сядем отметить? – нерешительно улыбнулся он, подмигнув Элис.
-Подождите меня, я протру пол здесь и в прихожей, - Ирен поскорее отправилась за тряпкой и ведром.

-А мне что делать? – воскликнула девочка, смешливо увернувшись от ласковой материнской руки.
-Ты свой трудовой подвиг уже совершила. Так что мы с тобой сейчас будем играть в догонялки, - заговорщически сказал Александр.

Что тут началось!  Крик, шум, топотание, звуки легких падений – Элис то не успевает завернуть за угол комнаты, где за дверью спрятался отец, то нарочно, для смеха врезается в стену, то, поскользнувшись на ровном паркете, мягко падает на четвереньки, продолжая погоню уже на манер далеких предков человека.

Александр, сдерживая смех, наконец, подкарауливает наивную дочку в одной из комнат и, схватив в охапку, подкидывает ее, хохочущую от восторга, к высокому потолку. Там, наверху, она успокаивается и неспеша, дотянувшись, с любопытством трогает пальцем стеклянные висюльки люстры.

-И как вы не расшиблись? – с веселым недоумением, стоя в дверях, спрашивает Ирен, воинственно перепоясанная передником.

-Мы крепкие, - убежденно отвечает Элис.

Александр подходит ближе к люстре, и Элис теперь может дотронуться до красивого стекла обеими руками. В стекляшках люстры играет солнце, заглядывающее в окно, и они приветливо звенят.

-Слышите? Они говорят нам «Здравствуйте!», - переводит Элис на человеческий язык.
-Здравствуйте! – смеясь, хором отвечают отец и мать.

-Как поживаете? – с участием продолжает девочка.
-Спасибо, хорошо.

-Ну, будьте счастливы!
-Мы постараемся, - серьезно сказал Трильи.
-Нет! – воскликнула Элис. – Не так надо отвечать.

-А как? – загадочно улыбнулась Ирен, подойдя к ним ближе.
-Мы уже счастливы, - поправил сам себя Александр.
-Вот! Теперь правильно, – Элис нравоучительно подняла вверх указательный палец.

-Цыпленок, откуда ты знаешь, что такое счастье? – беря ее за руку, спросила мать.

Девочка подумала немного.
-Счастье – это когда хорошо. Когда есть мама и папа, дом, можно играть и кушать, когда хочешь. И когда есть друзья – в саду и во дворе – это тоже счастье. И мир на земле, а войны нет, и никто не умирает.

-Кто тебе об этом сказал? – взрослые были и удивлены, и рады.
-Никто. Я сама придумала. Счастье – это только слово такое, нам в саду сказали. А потом я всё сама поняла и придумала.


*     *     *


И снова приходит ночь – мягкая, теплая, добрая. Ночь, когда не надо бояться ни теней деревьев, ни мертвых каменных зданий, ни редких живых прохожих. Мирная ночь, когда можно верить в свою безопасность, точно зная, что кто-то охраняет ее от чужих, злых посягательств.

Ирен и Александр тихонько, одна за другим, вышли из комнаты засыпающей Элис.
-Не хочется спать, - шепотом сказала Ирен, в темноте блестя на мужа глазами. – Пойдем на балкон, воздухом подышим, а то здесь еще нежилым пахнет, - она усмехнулась.

Ветер шевелил тонкую беловатую штору. Причудливые деревья старых садов тянули ветви к ставшей ущербной луне. И, непонятно где уединившись, целиком отдаваясь глубокому, страстному чувству, изливал свою душу соловей.

-Как поет, как поет! – ахнула Ирен, вслушиваясь с грустью, долго и внимательно. – И ведь что-то хочет этим сказать.

-У него одна любовь на уме, - пошутил Александр.
-Не может быть. Одной любви было бы мало для такой песни.

Трильи это заявление несколько удивило, и он скаламбурил:
-А ты, оказывается невысокого мнения об этом высоком чувстве. Что же еще, по-твоему, он может воспевать?

Ирен бросила на мужа один из тех своих особенных взглядов, значение которых Александр время от времени безуспешно пытался разгадать – то ли горечь, то ли тоска, то ли надежда, - и, помолчав, сказала:
-Счастье, о котором сегодня говорила Элис.

-У него оно птичье… Ты вслушайся, Ирен, его мелодия тосклива и грустна. Он одинок. Как луна, которую называют ущербной, если у нее нет второй половинки.

-Полная луна тоже всегда грустная. Ее лицо выражает муку, - тихо ответила Ирен, опуская голову, передернула плечами, словно ей стало холодно. – Потому что она знает, что скоро умрет.

Трильи заботливо накинул на ее темное платье свой домашний пиджак, обнял.

-Это банальный удел всего живого, Ирен, рождаться и умирать.
-Не понимаю людей, - очень тихо и горько произнесла она, и на ее глазах появились слезы. – Зачем они так гадки, так низки, если вокруг и так слишком много смерти и зла? Зачем, Сандро? Зачем мы такие?

-И я хотел бы знать, - вздохнул Трильи.
-Почему мы не можем изменить даже самих себя, если на то нет высшей воли? Почему не хотим видеть дальше собственного носа? Это неправильно! Нечестно!

Кто играет с нами по этим адским правилам? Кто установил их? Судьба? Бог? Зачем, Сандро? – она снова плакала, пытаясь остановить собственную истерику, борясь сама с собой.
Но у нее ничего не получалось, и от этого злые слезы еще яростнее текли по ее щекам.

-Пожалуй, я не выдержу, и пойду в комитет безопасности – расскажу о ложном доносе Марии, ее сыне, - всхлипнув, сказала Кресси.

Александр нахмурился.
-Ты не поможешь этим Коронто.
-Всё равно, пусть хотя бы эти подлецы ответят. Должна же быть справедливость! Господи, но ведь это тоже будет только подлость, да, Сандро? – в бессилии выдохнула Ирен.

-Да. Вспомни, как освобождение Грето повлекло арест прокурора Франко. Вспомни меня и тех, кто был со мной на островах, последующие аресты адмирала Читто и посла Тимоша. Одно неминуемо тянет за собой другое. Одни – других.

Это неизбежность, Ирен. Права была та старуха, на могиле твоего отца… Ничего не изменить и не остановить. Ты же сама всегда верила в это. Сколько вы спорили с Николасом Бремо! Я помню. Он отстаивал право и обязанность человека выбирать и отвечать за свои поступки, а ты…

-Я всегда знала, что всё приходит откуда-то, свыше, с неба, и мы не властны над собой. Но я верила, что в мире есть нерушимая логика, целесообразность – в каждом действии, человеке, поступке. Целесообразность, порой, есть даже в убийстве.

Но в чём целесообразность безнаказанной подлости? – Ирен непроизвольно всплеснула руками, отряхивая подол своего платья, словно ей было противно, как будто всё вокруг нее и она сама были в липкой, неотвязной грязи, от которой хотелось отмыться раз и навсегда, но она налипала снова и снова. Не было от нее спасения на этом свете.

-Видимо, в ней та же целесообразность убийства. Подлость убивает души, Ирен, - тихо сказал Трильи. – Но когда-нибудь ответит за это. Хотя и не перед нами. Перед кем-то, Кто больше нас.

-Мне сегодня на работу звонил старший лейтенант Эннаби. Сын твоего командира, - сквозь слезы, продолжала она. – Спрашивал о жене Коронто, не знаю ли я, куда она исчезла. Я сказала – нет. А ведь Мария видела письмо, могла запомнить адрес. Что, если…?

-Ирен, родная, не накручивай себя, пожалуйста, - почти взмолился Александр. – Лолита подписалась девичьей фамилией матери. Никто посторонний не смог бы догадаться.

-Мама! Папа! Я никак не усну! – испуганный шепот Элис, пробравшейся на балкон, заставил их обернуться и внимательно выслушать. – Я боюсь!

-Чего, маленькая? – с болью и лаской, прикрыв глаза, чтобы дочь не заметила слез, Ирен провела ладонью по ее растрепанной голове и привлекла к себе теплыми руками.

-Темноты. Всё такое незнакомое, чужое, невидимое...
-Пойдем, я посижу с тобой, - Александр поднял дочь на руки.

-А как же мама одна? – встрепенулась девочка.
-Я большая, и уже не боюсь ночи, цыпленок, - скрепившись, сказала Ирен. - Так что всё будет хорошо. Ступайте.

Детская кроватка Элис, привезенная сюда со старой квартиры, была ей уже маловата. Но этот недостаток восполнялся мягкой теплотой легкого стеганого одеяла и пуховой подушки, а деревянные столбики, окружавшие кровать со всех сторон, как солдаты, бодро стояли на страже безопасности того, кто покоился в ней.

-Ну, вот, теперь не страшно? – улыбнулся дочери Трильи, укрыв ее одеялом по самый подбородок и подоткнув с боков.

Потом сел на колени рядом и с отцовской нежностью всмотрелся сквозь деревянные столбики во взволнованное лицо девочки.

-Нет. Только окно пустое, - с сожалением сказала та.
-Как – пустое?
-Луны нет. А дома была, - Элис грустно вздохнула.

Эти слова больно обожгли сердце Александра.
-Дома? А здесь ты не чувствуешь себя, как дома?
-Пока нет. Я еще не привыкла. А ты?

-Я тоже, - сказал отец, помолчав. – Спи, милый цыпленок. Знаешь, ночью многое кажется мрачным и страшным. Это оттого, что плохо видно мир. Не видно, как он на самом деле прекрасен. Потому и мучают нас ночью тягостные мысли.

Но, когда мы все-таки засыпаем, нам снятся добрые цветные сны. И тогда сама ночь отступает перед этими светлыми снами.

А потом приходит утро – солнечное, по-настоящему светлое и всегда – счастливое. Потому что в нас появляются новые силы, так что всё кажется нипочем, и хочется взяться за самую трудную работу и выполнить ее так, чтобы мир стал еще лучше.

Тогда всё плохое словно само по себе уходит вместе с седой старушкой-ночью. А ведь она, по правде, и не страшная вовсе – так, усталая, одинокая бабушка страдает от бессонницы, ходит по свету, не знает, чем заняться.

И, иной раз, заглянет в чью-то детскую комнату – из обычного стариковского любопытства. И вдруг ни с того ни с сего напугает своей темнотой такого не заснувшего малыша, как ты, - Александр говорил медленно, нараспев, словно колыбельную пел.

Элис уже мерно посапывала за деревянными столбиками. Ее ладошка, вылезшая из-под одеяла и до того крепко сжимавшая отцовскую, теперь ослабла, стала совсем мягкой и податливой.

Тогда Трильи оторвал от столбиков свою голову, тихонько отнял руку, улыбаясь спящей девочке, легонько провел пальцами по рассыпанным белым волосам, встал и с чистым сердцем тоже пошел спать.


*     *     *


Поднимаясь с матерью по лестнице, ведущей к их квартире, Элис взахлеб продолжала свой рассказ о том, как в детском саду проходил конкурс на самого грамотного. И она, Элис, получила второе место. Первое, конечно, занял Витторио. У него мама – учительница, она с ним очень много занимается подготовкой к школе. А папа – тоже моряк, командир военного корабля.

Ирен, смеясь от радости за дочь, повернула ключ в замке и обмерла. Дверь была открыта, и в проходе коридора, прямо перед ней стоял серый, спокойный, худой и мешковатый старший лейтенант Эннаби. Из других комнат выглянули еще четверо. Кругом царил кавардак из разбросанных вещей и бумаг.

-Что вы здесь делаете? – хотя можно было и не спрашивать.

Едва владея собой, Ирен продолжала:
-Это территория, подчиненная Адмиралтейству. Любые юридически значимые действия здесь может осуществлять только служба собственной безопасности военного флота, либо служба, имеющая от нее разрешение на это.

Эннаби, холодно улыбаясь, протянул ей гербовый лист с печатью:
-Думаю, этого достаточно.
-Что вам нужно? – Ирен отступила к стене, отодвигая собой испуганную Элис.

-Новый адрес Лолиты Коронто. Она наверняка сообщила вам, когда сбежала из Туза.
-Нет.
-Неправда, - усмехнулся старший лейтенант, аккуратно убирая документ во внутренний карман своего кителя.

-Хорошо, она однажды написала мне, но мы переезжали, и я сожгла это письмо, потому что оно было мне ни к чему.

-Адрес, Ирен! – он с той же страшной холодной улыбкой подошел к ней, не смевшей пошевелиться от ужаса, длинной, костлявой, ледяной кистью руки прижал поперек шеи к стене. – Ты же помнишь!

-Я не запоминала его, - прошептала Ирен, чувствуя, как перехватывает дыхание, и становится нечем дышать. Ей показалось, что внутри она уже умерла.

Что она могла сделать? Усыпить его, как когда-то Ромео де Пункра? Вырваться и убежать? А Элис и Сандро? А эти четыре равнодушных лица, маячившие за спиной Эннаби? Наверняка, они уже и пистолет нашли, чем же обороняться?

Элис накинулась на старшего лейтенанта, стала колотить его своими кулачками, захлебываясь злыми слезами:
-Не трогай маму! Сволочь!

-Уберите девчонку! – вскипел Эннаби, не отпуская Ирен.

-Элис, не бойся, дядя просто шутит, они сейчас уйдут, - еле слышно вырвалось у нее, когда один из пришедших со старшим лейтенантом сгреб Элис в свои руки и ласково погладил по голове.

-Пусти! – крикнула девочка, отбиваясь, но это было бесполезно.

-Шучу, говоришь? – продолжал Эннаби, придвигаясь всё ближе, и всё невыносимее становился страх Ирен.

Страх, какого она еще не испытывала, от которого сердце начинает стучать одновременно под коленками и где-то в горле с такой частотой, что почти не различимы отдельные удары, а руки и ноги становятся чужими и невесомыми.

-Ты ведь сама знаешь, что грозит тебе и твоим близким, если ты не вспомнишь. Только ты можешь их спасти, Ирен. Назови хотя бы город…
-Я не помню…

-Что поможет тебе вспомнить?
-Не знаю.
-А я знаю.

-Вы не посмеете. Я Ирен Кресси. Вам никто не позволит. Вы коммунист, и будете отвечать за ваши действия перед руководством.

-Оно послало меня сюда, чтобы узнать необходимую информацию. Любой ценой, Ирен. А что касается моей партийности, - он едко усмехнулся. – Коммунист обязан делиться с товарищем всем, что у него есть. Это же несправедливо, что такая роскошная красавица принадлежит только одному. Таких, как ты, следовало бы вручать в виде переходящего приза за особые заслуги. Или хотя бы выставлять для всеобщего созерцания на выставках…

-Для созерцания? Или для того, чтоб их пачкали чьи-то грязные руки? – с последней отчаянной усмешкой спросила Ирен.

-Это неважно, - пробормотал Эннаби и стал ее целовать.
Она отворачивалась и кричала:
-Уведите девочку! Она не должна это видеть! Уведите! – сумев оттолкнуть тощего старшего лейтенанта от себя, бросилась к дочери, но кто-то сбил ее с ног, навалился всем телом, не давая кричать – закрывая ей рот то тяжелой ладонью, то пощечиной, то поцелуем, и горячие руки торопливо шарили по ее телу.

-Уведите Элис, прошу вас! – пыталась мычать Ирен и плакала сухими беззвучными слезами.

-Родная моя, тише! Тише! Ну, проснись же! Что ж такое! – в глаза ударил яркий свет от лампы, висевшей под потолком.

Александр, сидя на кровати возле Ирен, сильно тряс и тормошил ее, больно бил по щекам или, наоборот, бросался целовать, но она вырывалась и кричала что-то страшное, а он пытался зажать ей рот, боясь, что этот крик перебудит весь дом.

В комнату вбежала Элис, плача, тоже кинулась к ним:
-Мамочка! Это ты кричала? Что с тобой, мамочка?!

Ирен, наконец, проснувшись, села на кровати. Говорить она не могла и только, словно не веря, с болью и надеждой смотрела то на мужа, то на дочь.

-Ничего, ничего, цыпленок, - Трильи успокаивающе потрепал жавшуюся к нему Элис по худому, дрожащему плечу. – Просто маме приснился страшный сон. Но теперь он закончился, и всё будет хорошо. Пойдем, я опять уложу тебя, до утра еще долго спать, – он погладил Ирен по щеке, покойно подмигнул ей обоими глазами и увел Элис.

Ирен подперла тяжелую голову руками и тихо заплакала, не имея сил уже ни бояться прошедшего сна, ни радоваться тому, что это, действительно, был всего лишь сон.

Александр вернулся минут через пять, подсел к жене, обнял.
-Сандро, я опять не успела тебя спасти, - прошептала она сквозь слезы.

Трильи улыбнулся:
-Но ведь это было только во сне…

Лицо ее передернулось, и Ирен покачала головой:
-Они страшнее, Сандро. Те, кто теперь правит нами. Намного страшнее герцога. Потому что на них нет управы.

-Когда-то каждый получит по заслугам, Ирен. Независимо от нас. Кто знает, может, управа на них заключается в них самих.

Качая головой, она горько прошептала:
-Сандро, я никак не могу понять, почему ты никогда не винил меня во всем, что произошло с тобой, что теперь происходит с нами. Ты во всем меня оправдываешь. Но ведь я виновата. Во многом! Именно я!

-Нет, - тихо ответил Трильи.
Потом вздохнул, собираясь с мыслями, заговорил, словно всё еще додумывая, словно пытаясь втолковать это, прежде всего, себе самому.

-Я многое передумал после того, как был в лагере на островах. После всего, что видел там. И только сейчас, кажется… нет, не понял, а лишь начинаю кое-что понимать. Дело не в тебе, не в Хоше, не в Берми…

-В ком тогда? В Господе Боге?
-Нет. В Нём – меньше, чем в ком бы то ни было. Дело в нас. Каждом.

Ирен смотрела непонимающе.
-Помнишь, как погиб генерал де Корне во время восстания? – спросил Трильи.

-Расстрелян по приговору трибунала, за то, что не стал приказывать солдатам стрелять в безоружных женщин и детей. Правда, это были не дети, а свернутые для обмана тряпки…

-Да. А что было бы, если б он отдал этот приказ? – Александра внимательно следил за лицом Ирен.

Она растерялась.
-А вот что. Солдаты всё равно бы не стали стрелять, - убежденно проговорил Трильи. – Они не стали бы стрелять, даже если бы он пообещал им большую награду за выполнение приказа, или, наоборот, пригрозил бы расстрелом за его невыполнение.
Может быть, не все. Но, думаю, что все.
Никто из них не стал бы стрелять. Они не позволили сделать этого даже взбесившимся офицерам.
И вот что я теперь думаю, - он говорил всё тверже, всё убежденней.

-Может, скажу откровенную глупость, но ты выслушай. Если бы те, кто сейчас, в этот самый час, пока мы тут с тобой мирно беседуем, выполняет приказы Берми или еще какого душегуба в застенках ОВНУРа, если бы они – каждый, остановился и сказал: нет, я не буду больше этого делать. Для того чтобы наказать их всех, Берми пришлось бы расстрелять весь свой ОВНУР, что вряд ли.

Если бы это вдруг произошло – если бы эти люди отказались бить, пытать безоружных, связанных, израненных, измученных людей, Ирен, если бы они были способны на это, мы бы жили на совсем иной земле, в ином государстве.

Редко бывает, когда от подлости отказываются единицы. Когда находят в себе эти силы. Большинство не могут этого сделать.
Одни – по незнанию, по духовной тупости, дескать, раз сказали, что вот он – враг, то врага надо бить, не задумываясь.
Другие – по слабости, боясь наказания. Третьи – выслуживаясь для получения наград.
А кое-кто, возможно, просто потому, что ему это нравится – быть подлым и жестоким.

Но каждый из них продолжает выполнять то, что ему приказывают. Конечно, ведь это же приказ – всегда можно потом, в случае чего, свалить вину на того, кто его отдал, - Трильи горько усмехнулся. – У Хоша, Берми, у каждого – своя подлость.

Но разве ты, сам, лично ты остаешься честен, если выполняешь чьи-то приказы сделать подлость? Если это ты бьешь не имеющего возможности сопротивляться, стреляешь в безоружных женщин с детьми?

А теперь ответь мне, Ирен, ответь себе и мне, кто же виноват? Ответь мне – при чём тут Хош или Берми? И уж тем более – при чём тут Господь Бог?

 
*     *     *


Проснулся он сам – по будильнику оставался еще целый час до семи утра, и Трильи, чтобы не разбудить Ирен, вставал со всевозможными предосторожностями.

Выражение ее лица было мучительным. Может быть, снова снилось что-то страшное. Но теперь губы Ирен были плотно сомкнуты, между бровей пролегла вертикальная складка.

Александр с жалостью вздохнул, оделся и вышел из комнаты. Быстро наполнил чайник и улыбнулся свободно текущей из крана воде, которую теперь не нужно было таскать из общего колодца на краю улицы.

Трильи распахнул окно – и в кухню ворвался холодящий, словно обжигающий брызгами родника, утренний воздух, пронизанный лучами еще не разогретого солнца.

«Такое утро должно быть утром счастливых людей», - с грустью вспомнив события вечера и ночи, кошмар Ирен, Александр встряхнул головой, упиваясь свежей наполненностью и бодростью этого воздуха.

Помимо воли вспомнил, что ему осталось только три таких утра, а потом – поход, рейс, новая разлука почти на три месяца. «Мы крепкие», - с улыбкой вспомнил он вчерашние слова Элис. «Мы выдержим».

Чтобы взбодриться самому, Трильи легко сбежал по широкой мраморной лестнице на первый этаж, открыл белую дверь и, щурясь от заливавшего все вокруг света, поскорее подошел к большой деревянной кадке, стоявшей у края гравиевой дорожки.

Вчера вечером они вдвоем с Андреа Иллиано собственноручно заполнили ее водой из местной колонки. Александр быстро, но тщательно умылся, облился по пояс, с удовольствием ухая и фыркая, портя таким образом увертюры к концертам просыпавшихся дневных птиц. Потом обтерся прихваченным с собой чистым полотенцем и, накинув рубашку, повеселевший, направился назад к дому.

У самой двери завороженно оглянулся на прозрачные, звенящие своей чистотой деревья сада. «Хорошо!».

В дверях его встретил взъерошенный с ночи, в мятой сорочке Андреа. Глаза его, почти безумные, были широко открыты. Он крепко впился трясущимися руками в плечи Трильи. Тот смешался от его странного вида. Дрожащими губами Андреа, заикаясь, произнес:
-Т-ты…слышал… ра…дио?

-Что? – Александр встревожился, однако, еще не мог понимать или догадываться о смысле происходящего.

-Война! Сандро! Война! Война! – срываясь, в отчаянии несколько раз крикнул Андреа, но Трильи, оттолкнув его, уже бежал к своей квартире.

Он хотел предупредить Ирен, хотел обязательно быть рядом с ней, когда она услышит страшную новость.

Но, ворвавшись в уютную, полную их новой жизни и надежд квартиру, замер на пороге прихожей, пропуская сквозь себя тяжелые, резкие слова диктора центрального радио, доносившиеся из кухни:
-…в четыре часа утра внезапно атаковали пограничный крейсер «Вершину». Моряки сражались со всем мужеством, не жалея собственных жизней. Но победа досталась численному превосходству противника.
Крейсер «Вершина» затонул в пятидесяти километрах к востоку от Командона.

Народ Командории будет вечно помнить своих героев, не склонивших колени перед жестоким врагом, героев, успевших сообщить Главнокомандующему о случившемся. По уточненным данным, Спиридония высадила многочисленный морской десант на восточном побережье, взяв курс на столицу нашей Родины – Командон.

Товарищ Хош, партия и правительство обеспокоены подобными провокационными действиями государства, месяц назад заключившего с нами мирный договор. Чрезвычайный и полномочный посол Командории в Спиридонии намерен вручить ноту протеста военному режиму Альдери…, - из кухни вышла бледная Ирен, прислонилась к косяку.

-Они все погибли? – глухо спросила она, всматриваясь в мужа, будто давно не видела его и забыла, как он выглядит.

Трильи даже не сразу понял, что она говорит о команде крейсера – первой жертве этой новой кровавой каши. Он только крепко зажмурился, постигая свою причастность к грядущим грозным событиям, и прижал к себе беззвучно зарыдавшую Ирен.