Время придет, кн2 ч2 гл7-9

16+


VII


Через стекло окна на улицу, жужжа, мучительно, но безуспешно, пытается пробиться муха. Силы ее на исходе. Она вновь и вновь, отчаянно мельтеша крыльями, бросается в атаку. Но стекло по-прежнему спокойно и неподвижно.

В печи тихо потрескивают дрова, пожираемые огнем.

Стелла молча возится у печной плиты. Дочь Сильвия - тонкий, немного несуразный подросток - подоткнув юбку, ловко, несмотря на обрубленные пальцы, и угрюмо подтирает некрашеный деревянный пол.

Мужчины сидят за столом задумчивые, невеселые.

Ушло веселье из их жизни в тот утренний воскресный час, когда прозвучали по радио слова, которых теперь не вернуть, как не вернуть чьих-то покалеченных жизней.

Брови председателя Грето Инзаро нахмурены, у Антонио усы обвисли.

Бывший кузнец, вдруг спохватившись, окинул взглядом эту комнату, давно ставшую родной, - низкий потолок, неровные бревенчатые стены, узкие окна в старательно отстиранных и отглаженных занавесках, рубленые со знанием дела, не на скорую руку – на века, лавки и стол, на котором теперь высится подходящее тесто. Видно, надолго провожает жена Антонио.

Грето вздохнул и поставил рядом небольшую бутыль с прозрачной жидкостью.

-Спирт будете пить? – тихо и осуждающе спросила Сильвия. – У нас же вино есть.

-Ты не упрекай, дочка, - качнул головой Антонио Валле. – Тут такое дело, что, может, последний раз…, - Сильвия, почти домыв, всплеснула руками.
Бросив тряпку в ведро, подняв тучу брызг, всхлипнув, выбежала за дверь.

Антонио поднялся.
-Разливай, председатель, я на пять минут выйду, успокою ее.

Стелла тихонько махнула рукой.

-Не трогай, пусть лучше сама успокоится. А то только душу ей разбередишь, будто не знаешь. И я с вами выпью, - с внезапной решимостью сказала она, подсаживаясь за стол рядом с мужем.

-Не надо, Стелла, нехорошо, нельзя, - Антонио никогда не одобрял согласия жены на выпивку, но тут под направленным на него взглядом, полным светлой и сильной решимости, замолчал.
-Я разбавлю, - чтоб успокоить его, прибавила Стелла.

Все помолчали, понимая, что сегодня – день особенный, тяжелый день.

Для всех – это начало еще одной новой жизни, полной великих тревог и прямых угроз их существованию. Но одновременно, может быть, и последний день, когда они вместе сидят за одним столом, стараясь не смотреть друг на друга, словно боясь сглазить то добро, которое еще осталось в каждом из них.

Выпили по одной кружке, закусив хлебом и домашним салом.
-Это – за победу, - тихо сказал Грето и впервые за всё это время посмотрел друзьям в глаза.

-А это за то, чтобы все живыми вернулись, - Стелла сама разлила по жестяным кружкам звенящую, словно о хрусталь, жгучую жидкость.

Грето выпил, в этот раз поморщившись, занюхал рукавом старой куртки.
-Должны выжить. Иначе – кому колхоз оставим? Женам да ребятишкам? Мыслимое ли дело!

-Да брось, председатель, - невесело усмехнулся Антонио. – Народ у нас крепкий.

Стелла убежденно поддакнула мужу:
-И то, верно, зря боишься, Грето, мы и посадим, и уберем, и план выполним.

-Ты, что ли, в трактор полезешь? – фыркнул Грето.
-Ну, Тони ж меня учил, - напомнила она уверенно. – А не я, так девчонки молодые есть, вон – Диана, Родетта, Хинка – очень даже этой машиной интересуются, у кого-нибудь да получится. А уж если поломается – так лошади есть…

-Заберут у вас лошадей, - с тоской сказал Антонио, отодвигая допитую кружку от себя. – Всё на фронт пойдет. Знали бы мы, что война будет, хотя б приготовились… Хотя б одну из девчат на тракториста выучили… А так – никто ничего не успел.

-Мы вот тут о мире, о колхозе беседуем, а ведь кто-то уж помирает там…, - слова «война» Стелла произнести не могла – язык не поворачивался.
Она будто боялась, что  накличет им на себя и своих близких то зло, что таилось за краткостью этого набора букв.

-Александр в первый же день уехал…, - Грето мрачно перевел взгляд на широкую горящую печь. – На три дня раньше срока в рейд ушел.

-Где он теперь, родимый? – совсем тихо произнесла Стелла, и невольная, долго сдерживаемая слезинка, наконец, прорвалась сквозь неплотно прикрытые веки. Стелла поскорее смахнула ее, силясь улыбнуться, сдержалась и не заплакала.

-Вот, и о вас буду по ночам плакать да Богу молиться.

Антонио недовольно засопел:
-Был бы Он на свете, да еще, как говорят, справедливый, разве допустил бы такое? Сколько мы страдали, за свободу свою боролись, отвоевали, и вот – на тебе – новое испытание! – с сердцем брякнул бывший кузнец и из уважения к жениным принципам едва сдержался, чтобы не добавить к сказанному крепкого словца.

-Ах, Тони, Тони, - мягко и покорно протянула Стелла. – Уж ты не ропщи. Много грехов на земле. Потому и посылаются нам наказания, испытания. Чтоб лучше, чище стать. А молитва – она всегда помогает, силы, терпение дает…
Но и вы служите там, воюйте, как положено, - голос ее внезапно стал крепче, она перевела строгий взгляд сначала на мужа, потом – на председателя. – Чтоб ни вам, ни нам за вас потом стыдно не было.

Валле не понравились эти речи жены.
-Это ты, Стелла, брось! Грешно даже и упоминать про такое! – с негодованием воскликнул он.

-Да, хозяйка, - веско прибавил Грето, - свой долг мы всегда выполняли. Пришла беда – война, значит, новая обязанность. Ну, что ж, и ее в то же русло вгоним, - он сказал это, казалось, спокойно, но в глазах была смертельная тоска.

В этот момент Инзаро снова подумал о земле, как о своем доме, который приходится оставлять без хозяина на долгий срок. Как бы не пришел в запустение, не развалился вовсе от непереносимой тоски и одиночества.

-Вогнать-то не беда, важно поскорей с ней разделаться. Вот ведь какая штука, – продолжал сокрушаться Антонио. – Вот чего я никак понять не могу. Ведь подписали договор, мир обещали, а теперь чужие сапоги землю нашу топчут, жгут, людей убивают. Почему, спрашивается? Почему мы не знали, что это возможно, не думали даже, не смогли их сразу остановить?

-Они сильнее нас, Тони. Пока, - задумчиво вздохнул Инзаро. – Много народа нужного у нас свои угробили, спасибо товарищу Кассио. Но должно прийти время и для нас.

Конечно, никто не думал, что всё так обернется. Жилось хорошо, спокойно, можно сказать, богато стали мы жить. Вот бдительность и потеряли. И мы, и вся страна, вместе с руководством, - он в сердцах пристукнул ребром ладони по столу. - Слишком в себя поверили.

-Ну, нет, зря говоришь, Грето! – воскликнул Валле. – Мы тут ни при чем. Это руководство ее потеряло. Рыба – она с головы гниет. Хош не то делал, не то и не так.

Но Грето упрямо качнул головой.
-То, что народу важного и нужного много покрушили, это да. Но былого всё равно не вернуть. Надо не виноватых искать, а воевать. Работать, жить надо, - убежденно проговорил он. – И до Хоша лично нам не должно быть никакого дела. Или ты, Тони, думаешь, будь у власти Делош, мы с тобой по-другому поступили бы?

Антонио и Стелла встрепенулись, глядя на председателя, скрестившего на столе сильные, загорелые, мозолистые руки, по-бычьи упершего взгляд в пустую кружку.

-Нет, друзья мои, всё было бы точно так же. Альдери никуда бы не исчез. А договор мы у них сами попросили. Альдери его просто нарушил, и Хош тут ни при чем. Так что теперь нам одна прямая дорога – к нашей столице Командону, на пути их десанта встать и не пропустить, - Грето зло скрежетнул зубами.


А в печи с прогоравшими поленьями, куда Стелла намеревалась водворить противень с подошедшим тестом, мерцали, тлели красные угольки.

Сотни, а то и тысячи этих алых глаз постепенно закрывались навсегда. Всепоглощающий огонь властвовал теперь над бывшими когда-то деревом угольями, охватывая их, каждого по очереди, сначала снизу, потом – сверху с одного конца, толстой змейкой двигаясь к другому.

Глаз потухал, в пепел превращался другой, третий.

И Грето вдруг поймал себя на мысли, что Стелла, возможно, права, вспомнив сегодня, накануне отправки их добровольного батальона на Восточный фронт, своего Бога. Многие забыли о Нем, возгордились.

А эта печь с тускнеющими углями, - ему показалось, - он уже видел ее, но не такой маленькой и безобидной, и где-то совсем в другом месте. Там, где, повернув от Бога, наверное, кончаются все те дороги, что ведут в ад.


*     *     *


На центральной площади Восстания в Тузе собралось множество народа.

Рабочие в серых, невзрачных спецовках, после ночной смены, высокие и коренастые, стояли, словно у своих станков – в сильном напряжении.

Девушки, работницы нескольких фабрик Туза, в недлинных узких юбках и широких светлых блузах, с повязанными у кого на голове, у кого на шее красными косынками, - глаза в ожидании подняты к небу – к большому репродуктору на одном из столбов электрорадиолинии.
Лишь изредка девушки перебрасывались друг с другом несколькими тревожными, сдержанными фразами.

Интеллигентные товарищи в строгих костюмах и шляпах, кое-кто с испуганными женами, с портфелями под мышками, лица у всех застывшие и словно злы на самих себя.

Тут же вертелось несколько подозрительных субъектов в странных кепках и длинных пиджаках, из-под которых висели подобранные не по размеру брюки. Это – никто, те, кого обычно не замечают, разве что они не доведут человека до белого каления своими заискивающими взглядами, навязчивыми и на первый взгляд глупыми вопросами, кажется, ни о чем.

Но – берегись, человек! – если поддашься их елейным речам и доверительным просьбам, то можешь в тот же вечер оказаться там, где работает вон тот военный гражданин в тонкой кожаной тужурке, с большой кобурой на ремне.

Сохраняя спокойствие, он стоит в сторонке и неторопливо курит папиросу, надвинув фуражку до самых глаз, так что виден только прямой властный нос, металлический изгиб губ и подбородка. А, вон еще один. И еще. Они тоже ждут.


Со всех прилегающих улиц всё идут и идут люди: старые, молодые, одинокие и семьями. Спешат на работу, или на учебу, как вот эти совсем еще юные студенты старого университета Туза. Еще неделю назад они, верно, смеялись и прогуливали занятия, не задумываясь о последствиях, влюблялись и ходили на концерты и танцы.

Теперь время поставило свою безжалостную печать на их прежде беззаботные лица – каждый думает о чем-то, схороненном в глубине душевного колодца, собираясь рассказать товарищу, не зная, что тот сейчас думает о том же.

Грузные печальные продавцы, неприятно удивленные учителя, скорбно-мрачноватые врачи, непонимающие служащие, хмурые милиционеры – все ждут.

Часы на золотой башне бывшего храма, а теперь – Центрального концертного зала города, бьют семь раз. Да, рано поднялись сегодня жители славного Туза.

Вслед за последним ударом часов из репродуктора, наконец, доносится легкий треск, слышимый только близстоящим людям. И вот раздается четкий и торжественный голос диктора:
-Внимание! Говорит Командон. Центральное радио передает прямое обращение Председателя правительства и Верховного Совета Республики Командория, Первого секретаря Коммунистической партии Командории и Главнокомандующего военными силами Командории товарища Зигмунда Хоша ко всем гражданам нашей страны.


Из-за одного ближнего дома вынырнули и придвинулись к толпе две неприметные в эти минуты фигуры – Ирен и Сайруса. Элис была уже в детском саду, и друзья направлялись теперь  на работу в прокуратуру.


-Пятый день война, а он только теперь соизволил выступить с обращением, – сквозь зубы, зло проронила Ирен.

Если бы кто знал – даже Сайрус – что она за четыре ночи выплакала свои последние слезы, что их, обычно скрывающихся за темными кругами вокруг глаз, больше нет у нее и не будет теперь еще очень долго.

-Ну, послушаем, - невесело сказал Сайрус, останавливаясь у края площади, не желая пробираться ближе к громкоговорителю сквозь довольно плотную толпу.

Над притихшей в едином дыхании площадью послышался знакомый голос Хоша – твердый и спокойный, голос разгневанного сильного человека, умеющего сдержать свой гнев.

Люди – каждый – слушали всем своим существом, впитывали эти слова, как впитывает дающую жизнь влагу иссохшая, изголодавшаяся земля.

-Дорогие мои товарищи! Граждане великой Командории!
Нежданно и негаданно пришла к нам беда. Нас предал сосед, с которым долгое время мы жили, если не в дружбе, то в согласии.
Гаафо Альдери нарушил обещание мира, и теперь его войска проливают кровь наших братьев, сестер, отцов, мужей на нашей же земле.

Тяжело придется нам в этой битве. Она будет освободительной и справедливой.

Но каково нашим воинам сознавать всю подлость, весь цинизм Альдери, его презрение к высоким чувствам исполнения долга и товарищества!

Дорогие мои товарищи! Я готов покаяться перед вами в том, что в первые минуты сам не поверил, получив страшную весть о нападении на пограничный крейсер «Вершину» и его героической гибели.

Наш враг умен и опасен, у него больше людей и военной техники. И он, этот враг – не один Альдери. Война на руку всем тем в мире, кто торопится под корень извести на земле основу дороги к светлому будущему, к коммунизму.

В своей бессильной злобе они хотели бы спровоцировать нас первыми сделать шаг к войне, что позволило бы им объявить коммунизм воинствующим, стремящимся к власти над другими народами.

И потому я не мог, не имел права поддаться мгновенному порыву, узнав о внезапном нападении. Это было бы нарушением обязательств мирного договора со Спиридонией.

 Как глава государства, я обязан был выждать хотя бы малое время, чтобы понять – да, это настоящая война, а не провокация.

Война на нашей территории! Война на море и на подступах к столице нашей Родины – Командону, к славному городу Туффису!

Врага надо остановить во что бы то ни стало. Рабочие и крестьяне, солдаты и матросы, работники фронта и тыла – на вас смотрит сейчас с надеждой наша страдающая земля!
И весь мир смотрит на нас.

Как бы трудно нам ни было, как бы ни было тяжело видеть смерть наших лучших товарищей, мы должны выстоять и победить!

И я прошу вас.., - на этом «прошу» было сделано особое ударение, даже за сотни километров по линиям проводов оно передалось ясно, долетев до каждого внимательного уха, до самых сердец человеческих, заставив людей вздрогнуть от усилившегося душевного напряжения...

-Я прошу вас быть честными, стойкими, верными нашему общему делу, партии, Командории и отдать все силы для скорейшей победы.
Армии нужны люди и современное вооружение. Флоту необходимы быстрые маневренные корабли. Перед нами стоит задача организации бесперебойного продовольственного снабжения фронта и оперативной медицинской службы. Этого ждут от тыла.

Родина в опасности! И в этот трагический, скорбный для нее час партия, правительство и я лично ждем от вас безмерной поддержки призыву: «Всё для фронта! Всё для победы!»

Я даю вам слово, что ни на шаг не отступлю от этого принципа и наравне со всеми готов нести бремя тяжких трудов военного времени.

Я верю в тебя, мой родной народ, и прошу в этой вере взаимности! – Ирен показалось – при этих последних словах голос Хоша в репродукторе дрогнул.

Она удивилась – с таким чувством Первый еще никогда не говорил. «Сам, что ли, по-настоящему испугался?»

Люди расходились, товарищи в кожаном поторапливали их:
-Скорее, скорее, граждане, работа не ждет! Не опаздывайте!

Уходящие тихо переговаривались между собой, с сожалением покачивали головами, тяжело вздыхали, а кто-то из рабочих, в гневе сжимая кулаки, произнес:
-Спиридонские сволочи! Они издавна бандитами и обманщиками были, такими и остались. Даже сам товарищ Хош им поначалу не поверил.

-В нас верят, и мы должны выполнить свой гражданский долг. Работать, работать и работать,– сказал жене человек средних лет, по виду – преподаватель.

-Слышали, ребята? «Армии нужны люди»! Говорят, в центральном военкомате можно в добровольцы записаться, - с горящими глазами воскликнул какой-то студент.

-Тебе бы только подраться, что здесь, что на фронте, – горестно откликнулись ему девчата.
-Нет, на фронте – там цель высшая, не то что здесь…

-Ну что ж, придется подтянуть пояса, товарищи. Сами недоедим, а защитникам нашим хлебушка найдем, - уговаривали друг друга степенные крестьяне-колхозники, приехавшие в Туз по хозяйственным делам – на рынок и для заключения договоров с предприятиями.

Буквально через три минуты площадь практически опустела.

Сайрус с Ирен, не разговаривая, думая каждый о своем: первый – с тоской и раздражением о поджидавших в прокуратуре делах, вторая – о муже, продолжили путь.
Наконец, Сайрус нарушил молчание:
-Да ну это всё! К черту! Не могу больше, Ирен. Тоже на фронт пойду.

-Ты что, Сайрус? – она с участием вгляделась в друга.
-Надоело этой дребеденью заниматься. Шефа нашего видеть не могу. Шкура он! - в сердцах вырвалось у Дайто. – За место держится, как дитя за материнский подол, любой чих согласовывает с Леро, а то и вообще в Командон звонит консультироваться. И это сейчас, когда, бывает, решение вопроса нужно срочно, немедленно!

-Сайрус, тише, люди кругом, - попробовала успокоить его Ирен.
-Я не боюсь, - с усмешкой сказал он. – Я уже заявление подал.
-Какое…заявление?
-В военкомат.

Ирен остановилась, как вкопанная.
-Ты что? – повторила она. – Сайрус, ты – лучший следователь прокуратуры. Тут без тебя всё встанет, мхом порастет. Неужели ты – ты! – бросишь борьбу, плюнешь на этого…шкуру, на тех врагов, которых теперь и здесь будет немеряно?

Кто будет сражаться с этими внутренними врагами? Ведь они, порой, пострашнее врагов внешних, потому что чаще невидимы. Этим мы и можем, и должны помочь фронту. Пойми! Ты должен остаться! – глаза Ирен горели, она схватила Сайруса за руку и встряхивала ее в такт своей убежденной речи.

-Ну не пойду же я заявление назад забирать! – вспылил Дайто, выдергивая руку.
-Я позвоню Леро, скажу, что прокуратура тебя не отпускает. Ты нужен здесь. И он что-нибудь придумает с военкоматом.

За углом показался следующий квартал и каменное здание прокуратуры, навстречу стало попадаться всё больше людей в форме: караульные милиционеры, серые офицеры службы госбезопасности или внутренней разведки – ОВНУРА, прокурорские работники в темно-синих кителях. Мелькнуло несколько штатских лиц, безотчетно показавшихся Сайрусу странными, которых он автоматически отметил про себя с обычной наблюдательностью.
Мимо них проехала машина с прокурорскими номерами, направляясь к раскрытым воротам ведомства.

-Не знаю, Ирен, - почти сдался Дайто и, поколебавшись, договорил. – Ты пойми… тошно и душно здесь, когда Сандро там…, - но, увидев, что Ирен молча отвернулась, не отнимая руки от ворота черного, ниже колен платья, словно прикрывалась, спохватился:
-Прости.

И вдруг грохнул взрыв. Если от прокурорской машины и осталось что-то, то это были лишь небольшие осколки металла, разлетевшиеся в стороны, ударив в ворота прокуратуры, в окна ближайших домов, в людей, находившихся в непосредственной близости к месту происшествия.

Раздались крики раненых, звон разбитого стекла и почти сразу же – беспорядочные выстрелы охранников. Всё рванулось вслед за осколками в разные стороны, словно по инерции, засуетилось, побежало куда-то.

Сайрус, успевший прикрыть собой пригнувшуюся Ирен, выхватил из кобуры пистолет.
-Стоять!! – не своим голосом крикнул Дайто, оттолкнув Ирен и бросаясь назад.

Перед его глазами мелькнул обернувшийся на этот крик молодой человек, лицо которого показалось ему знакомым. Ну да, он всего несколько секунд назад практически на ходу выскочил из машины и пошел навстречу Ирен и Сайрусу.

Теперь парень бросился вперед и юркнул в ближайший подъезд дома.

-Сайрус, постой! – успела крикнуть Ирен.

Она растерялась – всё произошло так неожиданно быстро – и теперь беспомощно стояла посреди улицы.
К ней подбежал один из офицеров:
-Диверсия, товарищ Кресси! Вам лучше уйти, тут нельзя оставаться, - задыхаясь от дыма и гари, выговорил он. – Район оцепляют…

-Нельзя, говорите? - крепко задумавшись, переспросила Ирен.

Потом, словно спохватившись, вынула из сумочки револьвер. – А как же вот с этим быть, товарищ капитан? – с горькой издевкой поинтересовалась она у остолбеневшего милиционера.

И пока тот разводил руками, Ирен поспешила за Сайрусом.

Дайто двигался осторожно, предполагая, что этот тип, конечно же, был вооружен, раз решился на такое дело в самом центре города, где полно милиции и военных.

Подъезд, куда вбежал преследуемый, был пуст. Унылые окна без стекол, полуобвалившиеся лестницы с покореженными перилами – дом был предназначен на слом и не внушал особого доверия в отношении безопасности.

Очутившись в узком пространстве за входной дверью, Сайрус остановился, прислушался. Наверху, куда успел забраться преступник, тоже всё стихло. Только ветер, крутя и посвистывая, влетал в одни и вылетал в другие открытые оконные проемы.

Дайто сделал несколько шагов к лестнице, под ногами предательски скрипнула осыпавшаяся штукатурка. И вот тогда с третьего – последнего этажа прозвучал первый выстрел. Пуля рикошетом отскочила от стены  к самым ногам Сайруса.

-Сволочь! – стискивая зубы от злости, выговорил Дайто и снова ринулся вперед, вверх по лестнице, перескакивая сразу через три ступеньки. Наверху тоже застучали грубые шаги по узкой лестнице – на чердак и на крышу.

Сайрус первый раз выстрелил уже здесь, на крыше. Спрятавшись за печной трубой, он будто не ушами, а бешено бьющимся сердцем слушал ругательства беглеца.

Тот истратил в бессмысленной истерике всю обойму, стреляя по Сайрусу, и теперь, видимо, где-то совсем рядом перезаряжал оружие. Воспользовавшись этой заминкой, Дайто перебрался за следующую трубу, выступавшую над поверхностью крыши своей широкой кирпичной частью в рост человека.

-Брось оружие, гад! – крикнул Сайрус как можно тверже. – Всё равно не уйдешь, район оцеплен! – в этом он был небезосновательно уверен, хотя с момента взрыва прошло не более трех минут. – Явка с повинной облегчит участь!

В ответ, сопровождаемые ругательствами, снова раздались выстрелы.

-Психопат, - сквозь зубы процедил Дайто.

Он слегка выдвинулся из-за трубы, намереваясь пальнуть по этому «психопату», когда сзади кто-то внезапно схватил его за горло и стал умело душить, выбив оружие и повалив с ног.
Противники несколько мгновений катались по бесскатной крыше, и Сайрус только тут сумел разглядеть, что напавший на него здоровый, как боров, тип – совсем не тот, кого он преследовал.

Внезапно раздалось еще несколько выстрелов, и боров застонал, так что Сайрус, призвав на помощь оставшиеся силы, выскользнул из-под озверевшего, раненного в руку противника, и добрался до своего пистолета.

-Руки! – трясясь от напряжения, заорал он на борова, и тот неторопливо поднял над головой одну крупную ладонь, а вторую, в крови, прижал к сердцу.

Но его взгляд – взгляд затравленного, но не сдавшегося зверя, готового в любую минуту снова перейти в наступление, - нет, этого Сайрус ему позволить никак не мог.

-Встать! Вперед! – боров повернулся к нему спиной, лицом к трубе.

-Сандро! – это был крик о помощи, крик отчаяния и надежды.

Дайто, быстро взглянув на ряд крыш, лежавших одна за другой перед ним, остолбенел на мгновение. На крыше соседнего дома, у самого ее края, обхватив руками живот, корчилась от боли Ирен, а тот первый беглец, которого недавно преследовал Сайрус, прыгал между труб уже далеко впереди.

Дайто, не помня себя от жалости и любви, готов был кинуться на помощь, но суровый взгляд Ирен, поднявшей растрепанную голову, остановил его порыв.

-За ним, беги за ним! – выкрикнула она, махнув рукой в сторону убегавшего молодого человека, с трудом поднялась и, подобрав выроненный револьвер, направила его на «борова».

Внизу, по улице бежали милиционеры, задирая головы, оглядывали крыши.
-Живым брать! Стрелять по ногам! – слышались крики.

Через минуту помощь подоспела к Ирен, а Сайрус, почти догнавший молодого беглеца, отвлек его внимание, и тот попал в руки группы милиционеров, шедшей ему наперерез.


Ирен, ссутулившуюся, с мертвенно-бледным лицом, поддерживая, свели с крыши двое милиционеров.
-Если б не вы, черт его знает, взяли бы мы эту компанию или нет. Очень уж шустрые оказались, - уважительно глядя на нее, говорил один, а второй, с искрящимися глазами человека, сделавшего свое дело, добавлял:
-Вы молодец, Ирен! Вы нисколько не изменились! Как во время восстания всегда приходили в нужное время в нужное место, туда, где ждали помощи, так и теперь. Это до сих пор всех поражает…

-Спасибо, товарищи, - через силу улыбнулась Ирен, стыдливо прикрывая колени порванным подолом платья.

-Вам очень больно? – спрашивали ее с участием. – Надо в госпиталь, пусть врач осмотрит.
-Всё нормально, я не ранена, мне на работу надо попасть, - настойчиво повторяла Ирен. – Нет, нет, благодарю.

Сайрус быстро нашел ее в этой толкотне.
-Может, проводить тебя домой? Сейчас машину найдем, - предложил он.

-Нет, - отрезала Ирен. – Лучше расскажи, что произошло, что было в той машине.
-Старые дела из архива, из отдела по бандитизму, картотека, переезжала в другое здание, старое отдали военной комендатуре. Плохо дело, Ирен, - вздохнул Дайто. – Видно, эти ребята, бандюги, опять активизируются. Кому война – кому мать родная. Следы заметают перед новыми «подвигами», - он горько усмехнулся. – Эта потеря архива и картотеки – практически невосстановимая.

Ирен тяжело опустила голову, прислонилась к стене.
-А ты как там оказалась, на крыше? – не унимался Сайрус. – Он ударил тебя?

-Я хотела тебе помочь, - упиваясь внутренней тоской, сказала Кресси. – Думала выйти ему наперерез.
Но не успела – он оказался впереди.
А я не поняла, перепутала, когда увидела тебя и этого второго, толстяка. Выстрелила… Ну, вот первый и набросился на меня.
У него патроны кончились, но он, точно, бешеный, - она, вспомнив пережитую схватку, удар в живот, неприятно передернула плечами. – До сих пор не пойму, как он не вырвал у меня револьвер.
Наверное, это ты уже со своим толстяком разобрался, и мой струсил и побежал.

Эх, Сайрус, все дело в том, что я теперь совсем уже не та, - спазм сдавил ей горло, лицо перекосилось в мучительной гримасе. – Кто я теперь?

Я разучилась метко стрелять без прицела, я даже не могу справиться с каким-то тщедушным сопляком врукопашную. Подумать только! А ведь всего семь лет назад я выиграла рыцарский турнир и едва не убила герцога Фьюсса…

-Думаешь, это потеряно навсегда? – понимая, что ее так гнетет, скрепившись, спросил Дайто.
-Нет, но нужно снова долго и упорно тренироваться.

Сайрус помолчал, потом, мягко взяв ее за руку, попросил:
-Знаешь, больше не поступай так, как сегодня. Он мог убить тебя, и я бы себе не простил никогда, что из-за меня…

-Нет, Сайрус! – закрываясь от него руками, чуть не плача, воскликнула Ирен. – Прости, но не из-за тебя! Пойми, мне на секунду показалось, что это Сандро катается по крыше, сцепившись со здоровым, сильным мужиком…

Словно что-то оборвалось внутри у Сайруса.
Конечно, он всё это мог предположить и сам, давно знал и понимал.
Но при этих словах Ирен в его душе стало слишком пусто и легко.

Впрочем, для него было лучше еще раз узнать правду, пусть и такую горькую, чем каждый день потчевать себя глупыми надеждами.


VIII


В мягкую, податливую землю вонзались вразнобой десятки кирок, заступов, железных кольев. Падала под их ударами давно не кошеная трава.

Антонио Валле, тяжело вздохнув, присел на минуту на корточки перед только что срубленным кустом молочая и, глядя, как бежит из его раненного нутра белое молочко, покачал головой:
-Тебя-то так за что? – забывшись и думая, что говорит про себя, вслух сказал он.

-Ты чего, Тони, эй? – полуудивленно, полунедовольно спросил его рывший рядом Грето Инзаро.

Антонио не ответил и огляделся. Вокруг них еще много людей, грязных, усталых, потрепанных в боях, но сильных своей до остервенения ненавистью к врагам и этой войне, против зла и боли, что душили за горло, обратили свои непонимающие взгляды на бывшего кузнеца, оторвались от работы.

Почувствовав заминку среди своих подчиненных, остановился на минуту, опираясь на деревянный черенок лопаты, и заместитель командира батальона, ротный – старший инженер по земляным укреплениям.
-Работать, работать, товарищи! – сурово произнес он, и Валле, спохватившись, снова стал копать.

Инженер с легкой укоризной качнул головой, упёр взгляд в землю, от которой под ударами лопаты летели прочь одуванчики и фиалки, сурепка и молочай, кашка и веники.
Это был человек средних лет, хотя, приглядевшись, ему можно было бы дать и все шестьдесят. Седой, как лунь, с глубоко врезанными в лицо и руки морщинами, под которыми лежала плохо сохранившаяся печать бывшей когда-то при нем интеллигентности, худой и сухой, всегда горбившийся, будто носил на спине тяжелую ношу, не снимая ее даже в минуты отдыха.

Покопав еще несколько минут, молча слушая шутки добровольцев, которые этим подбадривали друг друга, либо чертыхались на врага, или, напротив, мычали себе под нос грустные песни, либо просто молчали так же, как он, - инженер решительно воткнул лопату в землю и крикнул так, чтоб услышали все:
-Перекур, товарищи, десять минут! – показывая пример, сам сел на теплую, вздыхавшую землю возле только что вырытой траншеи.

Люди, сходясь-расходясь по группам, перебрасывались короткими фразами, обменивались табаком, крутили самодельные цигарки из обрывков газет и, сидя по краям траншеи, со знанием дела закуривали.

Курил и инженер. Но как-то нервно, без всякого удовольствия от наступившего отдыха.

Грето, посмотрев в его сторону, заметил даже, как дрожат руки этого странного, молчаливого человека, от которого они вот уже два месяца никак не добьются простых, душевных, человеческих слов.
До них дошли слухи, будто инженер в недавнем прошлом был осужден по известной статье и отбывал ссылку на островах, но попросился добровольцем на фронт. Однако об этом лучше было помалкивать, и к инженеру с лишними вопросами никто не приставал.

А вот и сам командир. Прибежал с другого конца линии незаконченных укреплений – маленький, крепкий и, несмотря на зной, – в кожаной кепке, потертом плаще и стоптанных на внешнюю сторону сапогах, которые, кажется, он так и забыл снять после закончившегося еще месяц назад сезона дождей.

-Отдых, товарищи? – добродушно кивнул добровольцам на их приветствия. – Я к вам, товарищ Коронто, посоветоваться.

Он присел рядом с инженером у траншеи, достал из перештопанного кожаного планшета аккуратно сложенную карту местности, бережно разложил на коленях.

Заговорил тихо, стараясь не привлекать внимания других:
-Значит, сейчас мы растянулись с нашими укреплениями на один километр от Лосиного леса, а отсюда – четыре километра до леса Бордидо.
Вот здесь, на такой же территории окопался первый добровольный батальон.

Значит, между нами – два километра незащищенной, почти равнинной местности. Для нашей пехоты, которую мы будем прикрывать, это, конечно, хороший вариант при контрнаступлении. Тут даже конница пройдет.

Но вот что плохо – по-моему, легко может быть нарушена связь с первым батальоном, плюс опасно оставлять без присмотра лес Бордидо. Это, конечно, обязанность первого батальона, нам-то со стороны Лосиного леса сюрпризов ждать не придется – там одни болота, думаю, спиридонский десант туда не сунется. Но всё-таки…

-Я думаю, спиридонцам местность известна не хуже нашего, - скептически произнес Коронто. – А мото у них есть?
-Скорее всего, - задумчиво ответил командир.

-Тогда они могут разделиться: пехота пойдет лесом и болотами, а мотоциклисты – вполне возможно, будут прорываться между двумя нашими батальонами, - Коронто, словно огорчившись, виновато кивнул головой на карту. – И лес Бордидо они тоже могут обойти, смотря сколько у них людей… Поэтому, думаю, нам лучше не вытягиваться дальше к югу, а сконцентрироваться здесь и делать короткие траншеи в два, а то и в три ряда в шахматном порядке, метров через сто каждый. Тогда и расстояние до первого батальона сократим, и рыть придется меньше – короче. И народ лишний освободится.

-А вы, пожалуй, правы, – повеселев, командир похлопал его по плечу. – Вот что значит – инженерное мышление! Соберите обе роты – будем перебрасывать.

Уже в строю Антонио, чуть толкнув Грето в бок, шепнул:
-Видел, как командир наш сам к своему заму прискакал? Уважает.

-Значит, есть за что, - неохотно протянул Инзаро. – Коронто – человек ученый.

Роты отошли на полкилометра в направлении порта Туффис. Руководить этой группой добровольцев второго батальона, состоявшей из двух рот, командир оставил инженера, а сам, согласовав все изменения по рации с первым батальоном, вместе с оставшимися на прежнем месте людьми продолжал копаться «в этой черной грешнице, одетой в невинный зеленый наряд», как он называл землю.

Разметив новый рубеж планируемых траншей, роты вновь приступили к работе. Антонио теперь трудился со злым напором, непонятным даже Грето.
-Ты будто не траву рубишь, а головы спиридонцам, – насмешливо бросил он в сторону Валле. – Ишь, разошелся.

Антонио не отвечал. Он устал, и был отчасти рад своей злости, которая придавала ему сил.

-А ну как нас прямо тут же врасплох и застанут? – вдруг, замирая, охнул с испугом молодой парнишка, выпуская лопату из рук.

Эти мысли, как видно, давно не давали ему покоя, но до последней минуты он сдерживал страх. И только стоявшая вокруг степная тишина делала свое дело – слишком неправдоподобно спокойна была она по сравнению с известными каждому новостями с фронта.

Инженер, услышав его слова, усмехнулся. Покосились на парня-новобранца уже побывавшие в перестрелках мужики.

-Нет, Патри, врасплох не застанут. Фронт еще далеко впереди. А десант – это так, для разминки, - спокойно сказал Коронто. – Вон, спроси у товарищей, в первый раз всем страшно, а потом…, - он махнул рукой.

-Это верно, - включились в разговор добровольцы. – Потом привыкаешь…
-Когда научишься в бою правильно себя вести, рассчитывать – когда можно сунуться в пекло и не обжечься, а когда лучше схорониться – не то насмерть убьет.

-К смерти никогда не привыкнешь, - устало произнес какой-то пожилой бородач. -  Смерть, она всегда разная и приходит, не спросясь.

-Врасплох…

-Так, мрачные разговоры отставить, - прикрикнул Коронто. – И молодежь в уныние не вводить! Песню давай!

-...Где гуляет ветер-суховей,
Где вода стремится с гор потоком,
Вновь садятся на своих коней
Рыцари без страха и упрека…, - затянул кто-то несмело, но ему помогли негромкие голоса остальных, медленно, но верно втянувшиеся, словно тонкие волосинки в одну могучую косу вплетающиеся, в старую песню о настоящих героях:

-Их мечи из стали острых скал,
Их кольчуга из руды Востока,
В бой летят, как ураганный шквал,
Рыцари без страха и упрека.

Если верный друг попал в беду,
Ты успей спасти его до срока, -
Кликни, и на помощь вам придут
Рыцари без страха и упрека.

Если над страною вражья рать –
Чтобы защитить ее от рока,
В это время каждый должен стать
Рыцарем без страха и упрека.


Коронто тоже тихонько, шевеля одними губами, подпевал добровольцам. Ему в этот момент казалось странным отождествлять себя с ними – простыми, честными людьми, пусть со всеми их пороками и слабостями, но не с теми, которые он знал за собой, и которые больно обжигали его отяжелевшую душу.

Они, конечно, слышали, что он сидел. Не знают точно, за что – но это и неважно сейчас. Всё равно – они жалеют его, даже уважают. Пожалуй, думают, вот, оступился человек, отбыл свое, раскаивается, хочет остальное искупить на поле брани.

Никто здесь не попрекнул его ни прошлым, ни чем-либо настоящим. Только молчаливое потворство его «заглаживанию грехов». А он – кто? Предатель. Нет, не враг Родины, не шпион, как писали о нем в протоколах. Но враг – вот их, всех, таких, как они, как каждый из них.

Это имена таких, как они, простых служак, работников, ни за что, ни про что он называл на допросах после побоев. Смалодушничал. Не выдержал. И не могла Ирен тогда ничем ему помочь.

И жену Лолиту, и сына он тоже предал тогда. А, может, много раньше, когда ночевал не дома, а в нужном ему месте, в поисках добра от добра. Из-за него покатилась под откос жизнь родных, этих самых близких ему людей. Где они теперь? Что с ними? Он даже не имеет права знать об этом. Такова цена предательства.

Коронто вдруг нестерпимо стало жаль самого себя. Вся его чудесная «реабилитация» и освобождение из лагеря на островах после заявления о желании уйти на фронт показались злой насмешкой судьбы.
Работа в чистой, светлой технической лаборатории и сырые казематы лагеря были ничем по сравнению с тяжестью полевых условий военного времени, с непролазной слякотью сезона дождей и изнуряющей жарой последних дней.

Но он знал, за что терпит, знал, что сполна заслужил это. А они? За что?

И когда стихли последние звуки старой героической песни, Коронто окинул беглым взглядом вокруг, поймав на себе встречные вопросительные взгляды, сказал громко и отчетливо:
-Простите меня, товарищи.

-За что? – удивились все.

Как сказать им, донести до сердец, чтобы поняли? Да и надо ли?

-Вы не держите в себе, что болит, товарищ Коронто, - прямо, с уверенностью сказал Грето Инзаро, оставляя лопату. – Мы ведь тоже люди. Зверь – и тот чувства понимает, а мы – люди.

-Верно!

Инженер безнадежно вздохнул.
-Долго рассказывать, не стоит. Но и хранить это в себе бесконечно я тоже не могу. Слишком тяжел груз, - он снова обвел всех болезненным, глубоко просящим взглядом. – Смотрю на вас и думаю – как же вы ошибаетесь! Уважаете меня, мне подчиняетесь, а ведь я, товарищи… Я подлец, – вырвалось у него, так что люди охнули и отшатнулись.

-Да, подлец. И отбывал свое на островах не за шпионаж в пользу Спиридонии, как написано в приговоре, а за предательство нескольких невинных людей, своих товарищей. Их дружбу и верность предал. Опорочил невинных перед судом.

-Что с ними стало? – подавленно спросил тот молодой паренек, который боялся, что враг застанет врасплох.

-Не знаю, - сознался Коронто. – Наверное, как и меня, посадили. Или расстреляли, - по рядам людей прошла судорога.

Старый бородач с примирительной укоризной покачал головой:
-Нехорошо. Но, как видно, это крепко вас зацепило. Значит, и раскаиваетесь вы сполна. А поле боя – лучшее место для искупления.
Инженер снова с болью посмотрел на людей.

-Мне тяжело быть рядом с вами в одних и тех же условиях. Вы не заслужили этих тягот, вы достойны лучшего, а я – много худшего. Потому и прошу прощения…

-Мудрено вы говорите, товарищ Коронто, - сказал всё тот же бородач. – Жизнь-то она штука простая. Война всех ровняет, независимо от желаний – и подлецов, и праведников. Так что некому тут прощать и не за что…

Глядя на растерянное лицо инженера, у Грето мелькнула мысль – а не притворяется ли он. Слишком уж не вязалась эта жалкая, обмякшая фигура с той, которую они видели какой-нибудь час назад рядом с командиром – суровую, сдержанную.

-Товарищ Коронто, - переглянувшись с Валле, обратился Грето. – А вы не боитесь, что кто-нибудь из нас вот так же, как вы когда-то, вас самого продаст?

По рядам добровольцев прокатился гул неодобрения, на Инзаро замахали руками, но тот стоял, как ни в чем не бывало, и продолжал спокойно изучать лицо инженера.
-К-как? – не понял Коронто.
-А так, - внезапно поддакнул бородач. – Скажут, что вы тут высказывали антикоммунистические идеи, выставляли себя в роли жертвы режима…

У инженера в первое мгновение даже язык отнялся.
-Да я… я вовсе не хотел…

-Вот и испугались, - наставительно заметил Грето. – Выходит, опять смалодушничали. А командиру, какой бы он ни был, не полагается так, перед подчиненными, - и, беспардонно повернувшись к нему спиной, крикнул остальным, будто ничего не произошло. – Ладно, ребята, работа стоит. Давайте-ка за дело!

Шепотом судача о странном признании инженера, люди снова принялись копать.

-Товарищи! – срывающимся голосом крикнул Коронто. – Я ведь только прошу вас о прощении. О вашем прощении!

-Бог простит, - за всех спокойно ответил бородач, не отрываясь от работы.

Инженер потерянно вздохнул:
-Я не верю в Бога, - теперь он корил себя за то, что открыл этим темным, непонятливым к его чувствам людям свою больную душу, и боялся, что теперь они не станут слушать и уважать его так, как раньше.

На фоне тихого безоблачного неба внезапно возник шум моторов. Он быстро нарастал, приближался, и молодой доброволец, готовившийся к первому в его жизни бою, испуганно встрепенулся:
-Что это?

-Самолеты, - устало сказал Коронто, хотя от него никто не ждал объяснений. Все молча остановились, вглядываясь ввысь.

-Сейчас они будут здесь. Наши или…, - ворча, бородач бросил лопату и, поглядывая в небо, стал налаживать свою винтовку. - Черт бы побрал эту новую технику, - бормотал он.

-Спиридонцы! Ложись! – немея от ужаса, успел крикнуть Коронто и сам прыгнул в недокопанную еще траншею.

Сверху посыпались пули, и свист подлетающих бомб – в воздухе легких, почти невесомых, как бабочки – резал головы пополам, от уха до уха.

Падая со свистом, они касались земли беззвучно, но вслед за тем к небу вздымались взрывы, тяжелые и громкие, сотрясая своим непонятным, беспричинным гневом земную твердь. Налет только начался, а тот самый испуганный паренек, укрывшийся было, как и все, в траншее, закрывая ладонями уши и зажмуриваясь, однако, не выдержал напряжения.

-Нет! Не хочу! – с обезумевшим лицом он выскочил на поверхность.

От суеверного ужаса и гнущего к земле воя бомб и взрывов он не мог подняться на ноги и на четвереньках, крича что-то нечленораздельное, пополз мимо того места, где сидел Коронто, к лесу.

-Куда?! Назад!!! – закричало сразу несколько голосов.
-Парень, стой! – с трудом разобрал посреди воя бомб Антонио, пригнувшись, высунулся из своего укрытия и увидел лишь, как Грето Инзаро, перевалившись через край соседней траншеи, быстро пополз за сорвавшимся новичком.

Кто мог, с замиранием сердца следил, как пули почти правильными прямыми дорожками по пятам следовали за двумя безумцами, не задевая их каким-то чудом. Длилось это всего несколько секунд, но многим показалось – прошли не минуты – часы. Грето в охапку сгреб парнишку, и вдвоем они скатились в траншею к Коронто.

-Что ж вы, товарищ инженер! – вспылил Инзаро перед хмурым ротным, угрюмо забившимся в угол. – Он ведь к вам ближе всех был. А вы помочь не пытались…

Налет закончился так же внезапно и быстро, как начался. И если бы не ошалелые лица добровольцев, выбиравшихся из окопов и траншей, если бы не безобразные рытвины и округлые воронки, изуродовавшие землю с ее травой и цветами, которые вначале так жаль было рубить Антонио Валле, - никто бы и помыслить не мог о том, что минуту назад здесь, на земле, был ад, не снившийся обитателям потустороннего мира.

Один из добровольцев, заводила и весельчак Кортези, с возбужденно-радостным лицом оттого, что остался жить на этом свете, отряхнулся от пыли и копоти и блаженно оглядывался вокруг – на лес, небо и землю, словно увидел их новыми глазами.

Потом, дурачась, спрыгнул в одну из небольших воронок, оставленных взрывом малой авиабомбы. В этой яме ему было по пояс, и Кортези, радостно присвистывая и притопывая, обращаясь к товарищам, крикнул:
-Ну и болваны мы! Столько труда на это рытье положили. Надо было малость подождать – спиридонцы вот таким манером за нас всю работу бы и сделали! – он весело и широко обвел вокруг руками, словно желая показать, сколько таких же ям-воронок осталось после авианалета.

-Нет уж, - задумчиво крякнул бородач, разгребая лопатой свалившиеся в траншею комья земли. – Я тут, как раб, согласен копать всю жизнь, лишь бы больше такого не видать, - он кивнул на спокойные теперь небеса.

По лицу спасенного Грето паренька катились крупные, по-девичьи красивые слезы, бороздя дорожки по слою пыли на щеках. Он громко стонал, его трясло мелкой дрожью, незакрытый рот был перекошен, зубы, не сходясь, часто постукивали друг о друга.

-На вот, выпей, - Грето отстегнул с пояса флягу со спиртом, бесцеремонно зажал парню нос и влил ему в рот столько, сколько счел нужным.

У того перехватило дыхание, он перестал трястись и теперь часто сглатывал горячим горлом, уставившись мутными глазами в одну точку на земляной стенке траншеи, унизанной свежими обрубками корней растений.

Антонио, пошатываясь, подошел к Грето, озабоченно стоявшим над инженером и не приходящим в себя новичком.
-А наш борода пробовал по этим птицам из винтовки палить, - невесело усмехнулся бывший кузнец. – Ничего не вышло, - и повторил вслед за бородачом. – Черт бы побрал эту новую технику!

-На Якорь полетели, - кто-то из добровольцев вздохнул рядом.
-Ничего, они на нас здорово опростались, городу меньше достанется. Так что, товарищи, можете считать, что мы уже стали первым заслоном этим гадам.

А над Якорем наши им тоже дадут жару. Вчера, слышали, говорят, два их самолета сбили. Это зенитчики. Наши…, - в этом коротком слове были такие любовь, надежда и уверенность – наши не подведут, выручат, отомстят, - что Грето непроизвольно тихо улыбнулся себе в усы.

Ничего, подумалось ему, ничего, за все наши беды враги тоже когда-то заплатят. И за потопленные корабли, и за уничтоженный их авиацией военный аэродром под Командоном, с которого не успел подняться в воздух ни один самолет, и за развороченные пушки, которые добровольцы видели, когда маршем проходили бывшую линию фронта под Туффисом. Оттуда спиридонцев удалось отбросить две недели назад.
И теперь добровольные батальоны должны помочь удержать эти завоеванные позиции. Ничего, удержим. Надо удержать, скрепившись, думал Грето.

Спасенный паренек совсем притих и, отдышавшись, в изнеможении прислонился к прохладной земляной стене.
-Вы не сердИтесь на меня, товарищ Коронто, - примирительно сказал Инзаро. – Я не со зла на вас наорал, вы уж извините. Я тоже испугался. Вот, за него, - он кивнул на паренька, и Коронто заметил, как слегка дрожат руки Грето, завинчивающие фляжку.

-Не стоит извиняться, вы имели на это право, - еще больше сгорбившись, проронил инженер и, превозмогая усталость, поднялся, вылез на поверхность.

-Приказываю собрать роты и уточнить наши потери, если таковые имеются. Я должен немедленно доложить командиру батальона, - жестко сказал он.


IX


Перед ним расстилался великий голубой океан. Позади осталась земля. Если бы оглянуться, то в бинокль еще можно было увидеть ее узкую, серую, одинокую кромку на горизонте. А впереди, куда хватает глаз, - только он, степенный, мерно вздыхающий, придирчиво, но добродушно взвешивает на своей широкой водяной ладони по-человечески маленький корабль.

Трильи не отрываясь смотрел за борт, там вода пенилась и бурлила, а чуть поодаль тихо струилась куда-то, без особого направления. Странно прозрачная, светлая сверху, а чем глубже – тем темнее и таинственнее, она образовывала на поверхности множество складок, которые тут же исчезали бесследно. На их месте возникали новые, и казалось, это сотни тысяч губ невиданного морского царя шепчутся между собой, но о чём – поди, попробуй услышать за шумом двигателей о вековой вселенской тайне!

-Грустите, товарищ Трильи? – жесткий голос с претензией на доброжелательность, и Александр увидел проходившего мимо него командира корабля. Эннаби остановился – как видно, не очень спешил, - и смотрел на старшего помощника, улыбаясь своей странной улыбкой Джоконды.
-Никак нет, задумался, - холодно ответил Трильи.

-О чем же? – неужели, ему, действительно, интересно? – Когда смотришь на такую бесконечность, - Эннаби кивнул за борт, - тянет подумать о вечном, не так ли?

-Так точно, именно об этом и думаю, - не скрывая неприязненного тона, сказал Александр.

-А-а, - протянул командир. – То-то я смотрю, вас, словно ветром, сдуло из кают-компании. А мне, было, показалось, вы хотели спросить меня о чем-то.

-Да, если позволите. Как раз не при всех.
-К вашим услугам.

-Почему вы отказались от второго крейсера, который командование собиралось предоставить для нашего похода к столице? Судно измотано боями. В Туффисе мы латали  пробоины наспех, они могут дать о себе знать в любой мало-мальски серьезной ситуации, - Трильи старался говорить спокойно, но сам чувствовал, что голос вот-вот сорвется на раздражение и гнев.

-Откуда такое упадничество? – брезгливо поморщился Эннаби. – Вы что, боитесь, капитан второго ранга Трильи?

-Да, боюсь, товарищ командир. За своих товарищей, каждый из которых дорог мне. Нам предстоят бои с сильным противником совершенно нового типа, с технически оснащенным противником. В одиночку крейсер «Первый» может не справиться. Мы можем погибнуть. И что тогда? Ведь мы не имеем права на эту ошибку, не имеем права даже на смерть, поскольку речь идет об обороне столицы.

Эннаби возразил спокойно, но резко:
-«Первый» - тяжелый ракетный крейсер. У нас достаточно сил, чтобы выиграть бой даже с целой эскадрой.
-Смотря какой эскадрой, - невесело заметил Александр.

-Я не самоубийца, Трильи, и я тоже иду с вами на этом корабле. И, как видите, ничего не боюсь. Может, хотя бы это отрезвит вас от страха, - насмешливо сказал Эннаби. – И потом, разве погибнуть в бою – не лучшее доказательство любви к Отечеству?

-А в этом есть необходимость? В этой смерти? – переспросил Трильи. – На войне всегда нужны люди, но глупое пушечное мясо, акулий корм – это слишком высокая цена. Я готов умереть, если буду уверен, что это принесет Отечеству больше пользы, чем моя жизнь. Но сейчас я в этом не уверен.

Эннаби зло усмехнулся.
-А вы не задумывались над тем, что возьми мы еще один крейсер и попадись противнику – он мог бы уничтожить вместо одного – оба судна? Кто тогда останется защищать порт Туффис? В его эскадре не так много кораблей… Так что, товарищ старший помощник, в данном случае я поступил как раз в соответствии с вашими принципами – сохранить как можно больше людей, рискуя жизнью их меньшего количества.

«Первый», действительно, вышел сегодня утром из порта Туффис курсом на Командон. Столица имела свою эскадру из восьми линейных кораблей.

Но все они были старого типа и почти непригодны для ведения боя в открытом море с современными военными кораблями Спиридонии.

Основное производство новой техники было сосредоточено в Тузе и Якоре, и именно оттуда двигались на помощь к столице ракетные крейсера.

После потери «Вершины» в первый день войны, и еще одного легкого крейсера – «Олимпии» - неделю назад, командование морского флота пребывало в растерянности в отношении принятия решений – сколькими единицами техники оно готово пожертвовать и ради каких целей.

Словно находясь между молотом и наковальней, им предстояло решать вновь и вновь – бросить все силы на защиту столицы прямо сейчас, или поберечь часть сил на самый крайний случай.

Следует также отметить, что немалая часть крупных кораблей держала целый ряд стратегических позиций у побережья малых островов, не позволяя спиридонцам высадить на них морской или воздушный десант с последующим развертыванием полноценных военных баз.

В общих чертах зная, или предполагая подобное положение, Трильи проглотил обиду и сказал:
-Хорошо, я понял вас, товарищ командир.
-Имеете еще претензии? – усмехнулся Эннаби, по лицу Александра угадав, что тот выложил не всё.

-Никак нет. Но еще один вопрос. Чем вам не угодил лейтенант Селонсо, которого вы еще в Тузе отказались взять в команду?

-А, так он ваш протеже? Увы, товарищ Трильи, к тому времени офицерский состав был практически укомплектован.

-Да, - саркастически произнес Александр, - и теперь лейтенант Витта, которого вы взяли помощником начальника огневого отделения, вместо выполнения своих прямых обязанностей валяется на койке и читает замызганный, похабный заграничный журнал, который, говорит, достал еще в мирное время у какого-то знакомого капитана. Это вы называете – укомплектованностью? Лейтенанта Селонсо мы, по крайней мере, хорошо знали, он проявил себя во время похода в Спиридонию в голодный год…

-Как провокатор, - с усмешкой уточнил Эннаби. – И от справедливого суда его тогда спасло только пролетарское происхождение и то, что он сирота.

-Вы жестоко ошибаетесь в нем, товарищ командир, - сдерживая обиду за друга, сказал Трильи.

-Кумовства на своем корабле я не потерплю! – Эннаби возвысил голос, перебивая старшего помощника.

-Лейтенант Витта к артиллерии имеет такое же отношение, как мы с вами – к авиации. Я не знаю, как он будет командовать расчетами в бою, если в прошлую операцию, три дня назад, трусливо прятался в закрытом отсеке, пока артиллеристы сами определяли координаты целей.

-Вы это видели лично? – наконец, напряженно спросил Эннаби.
-Нет, мне рассказали матросы.
-А если они просто наговаривают на неугодного им офицера?

-Значит, чем-то он им неугоден, - усмехнулся Александр. – О других они такого не говорят. Я бы вам тоже не сказал. Но ведь это может стоить всем нам…

-Довольно, старпом. У меня ощущение, что вы просто решили несколько подпортить мне настроение, и я не понимаю, зачем вы завели весь этот разговор. Хотели уткнуть меня в ошибки, которые я, по-вашему, совершил? Запомните, капитан второго ранга Трильи, - устало, но резко закончил он. – Я ошибаюсь очень редко. И не в этот раз, - и, оторвавшись от борта, скоро исчез в рубке.


*     *     *


Было 18.32, как запишут в судовом журнале, когда на юго-востоке показалось четыре дыма. С такого расстояния казалось, что они неподвижно вздыбились из-за горизонта. Александр чертыхнулся, оценивая в бинокль складывающуюся обстановку.

-Мы должны нагнать их до подхода к Командону, - спокойно и твердо сказал Эннаби и, привычно набрав в грудь побольше воздуха, кинул в микрофон:
-Полный вперед! Самый полный!
-Есть – самый полный, – раздалось из ближнего динамика.

Трильи, как ему показалось, поначалу даже не заметил изменившегося, ускорившегося хода судна.

Но что-то в нем, Александре, произошло. Он понял это по внезапно подкатившему к горлу комку и стуку сердца, отчетливо и резко отдававшемуся в висках, по непонятной, неизведанной доселе легкой дрожи в руках, будто они соприкасались с непрерывно вибрирующим механизмом.

Трильи не было страшно – он уже побывал в морских боях. Правда, тогда соотношение сил с противником было один к одному. Но ему было СТРАННО – теплый предзакатный вечер как-то сразу потускнел и ослеп, всё вокруг на мгновение стало чужим, словно он видел это впервые.

-Предстоит жестокий бой. Товарищи офицеры, командиры отделений, прошу всех немедленно собраться в рубке, - донесся до него приказ командира.

У Александра было несколько минут, чтобы в очередной раз по-настоящему объективно оценить способности Эннаби: четкость и точность фраз – он словно резкими движениями тесака отрубал нужные куски от цельного камня; их уместность и краткость; весь его спокойный, смелый облик – почти наполеоновский, но без спеси и самодовольства.

В душу Трильи даже проник червь сомнения – верно ли он оценивает своего давнего оппонента.
-Мы даем пятнадцать узлов в час. Они, судя по расчетам, не могут дать больше тринадцати, это легкие, маломощные крейсера, - докладывал начальник машинного отделения.

-Значит, мы должны догнать их и принять бой, - Эннаби постукал остро отточенным карандашом по карте на столе.
-Их четыре, - ледяным тоном напомнил Александр, окинув собравшихся горящим взглядом.

Но Эннаби словно не слышал его:
-Приказ главкома военного флота гласит – ни один вражеский корабль не должен приблизиться к столице на расстояние артиллерийского залпа.

И мы обязаны выполнить приказ. При этом мы не имеем права не дойти до Командона и должны сберечь корабль. Кроме того, времени на раздумья у нас тоже уже нет, - командир с невеселой усмешкой указал на быстро приближающегося противника.

-Орудия – к бою!...

Десятки пустых толстых стволов ощерились вдаль над морщинистой равниной океана.
-По цели – огонь!...

Капитан второго ранга Андреа Иллиано, командир огневого отделения, стоявший возле одного из орудий, не отнимая глаз от бинокля, произнес тихо, но Трильи, подскочивший к нему, услышал:
-Это безумие! Они раздавят нас, как червяка. Какая громада! – с придыханием вырвалось у него.

У Трильи у самого внутри клокотала лихорадка, но снаружи он остался спокоен и еще попытался подбодрить соседа:
-Отставить отходную раньше времени! Бог не выдаст, свинья не…, - его последние слова потонули в грохоте очередного взрыва.
Палубу и людей на ней окатило широкой волной.

-Видали! – нервно крикнул Трильи артиллеристам, утирая ладонью мокрое лицо. – Вот как стрелять надо! Еще бы чуть дальше – и конец нам! Давай, давай, Андреа! – он выхватил у него бинокль. – Прицел 120, угол 100, траектория полета 15. Огонь! – из жерла вырвался мгновенный сноп искр и улетучился в заданном направлении.

Две секунды – и:
-Есть! Ура! Так их! – на ближнем вражеском крейсере взорвался полубак.
Корабль стал разворачиваться, за ним – еще один. Но два других в отдалении спокойно продолжали свой путь прежним курсом.

-Ах, сволочи! Они нас даже за достойных противников не считают! – воскликнули на «Первом». – Ну-ка, братишки, врежьте им еще за нашу Командорию, за товарища Хоша, за «Вершину», за «Олимпию»!

Залпы. Залпы. Бесконечный, изматывающий огонь на поражение, от которого сотрясается нутро корабля и души в человеческих телах. И только слышны перебивающие друг друга голоса командира и офицеров:
-Малый вперед! ... Лево на борт! Стоп машина! ... Огонь! ... Полный вперед! ... Огонь! ... Огонь! ... Огонь!


На «Первом» взрывом разворотило одну трубу, горела палуба, матросы, кто мог, пытались тушить. В этом им помогал океан, точнее, взрывы вражеских снарядов, вздымавшие и опрокидывающие на судно массу воды. Но тогда люди могли бессильно скатиться к борту и, не успев удержаться, уйти вслед за водяным валом в темную, холодную глубину. Уйти навсегда.

-Товарищ Трильи! У второго орудия из расчета один человек остался! – матрос с перекошенным лицом, едва стоял, опираясь о внешнюю перегородку. Кажется, он был ранен.

-Где твой заместитель? Где Витта? – крикнул Александр Иллиано, который, по-прежнему сверяясь в бинокль, быстро твердил координаты цели – сначала беззвучно, одними губами, потом – выкрикивал вслух в динамик для артиллеристов.

То и дело, когда рядом снова раздавался взрыв, все они пригибались и непроизвольно втягивали головы в плечи, придерживая пилотки, хотя те были закреплены ремнем под подбородком.

-Не знаю! Был у десятого расчета! – в промежутках между залпами успел  крикнуть в ответ Андреа.

Трильи, пригнувшись, побежал, петляя по палубе между тел убитых и раненых, обломками перегородок, обшивки, снастей, гильзами от снарядов. Мельком увидел Эннаби – тот стоял на капитанском мостике, как живая мишень, и, уже без бинокля оценивая положение и расстановку сил, всё так же резко и отчетливо командовал ходом судна.
Ему удавалось практически невозможное – под перекрестным огнем двух кораблей противника вот уже несколько минут он уводил крейсер из-под тех снарядов, которые могли стать для «Первого» последним салютом.

Но весь ужас положения был в том, что два других спиридонских крейсера неумолимо отдалялись. Они шли на Командон.

И каждый из командорцев, кто видел это, стискивал зубы, пытаясь спрятать чувства на самое дно души, но они всё равно прорывались – в гневе и ненависти на врага. Нельзя, невозможно было допустить, чтобы эти хищники затмили своим дымом море и небо Командона, чтобы снаряды, выпущенные из их орудий, падали на прекрасные здания великой и любимой столицы, и они бы лопались, как тонкие, стеклянные чаши на сильном холоде.

-Они уходят, товарищ командир! Уходят! – в сердцах завопил в динамики механик из машинного отделения.
-Пробоина в правом борту выше ватерлинии! Захлестывает!

Эннаби скрипнул зубами.
-Заткнуть немедленно! Чем хотите, как хотите! Мы не должны сбавлять ход!

Но двигаться так же быстро, как прежде, «Первый» уже не мог. Он даже стал – пока еще малозаметно, - крениться на правый бок.

Трильи добрался к десятому огневому расчету на корме.
-Где лейтенант Витта?

-Там, - черный, прокопченный матрос махнул куда-то за спину, и Александр, на повороте корабля больно ударившись боком о трап, ведущий вглубь судна, едва не скатился по нему.

Вцепившись в хромированный поручень, здесь сидел лейтенант Витта, трясясь всем своим небольшим, тщедушным, мокрым с головы до пят тельцем.

-Встать! – Трильи схватил его за грудки, поднял и тряхнул так, что запрокинувшаяся голова того чуть не стукнулась о стену.

Витта был невменяем и не реагировал ни на крик, ни на хлесткие пощечины. Александр понял, что лишь потеряет с ним драгоценное время. Он кинулся назад, на палубу.

-Давай, братишка, надо постараться! – улыбаясь сквозь копоть, лежавшую на лице, прокричал Трильи, подавая одинокому артиллеристу снаряд. Тот опешил:
-Товарищ старпом…
-Давай! Скорее!...

Мощный, почти одновременный залп из нескольких бортовых пушек принес долгожданную удачу.

-Ура! – раздалось от орудий по левому борту, и было от чего радоваться: вражеский крейсер получил сразу несколько смертельных пробоин.

-Смотрите, что они делают! – в бинокли с «Первого» было видно, как по палубе подбитого корабля бегали, суетились матросы.
Паники среди них не было, потому что борт о борт к нему подошел второй крейсер, и судна стали скрепляться между собой. Такие «сиамские близнецы», конечно, не могут быстро двигаться, но зато раненному крейсеру такой буксир даст возможность выжить и дойти до порта назначения.

-Прекратить огонь! Расчетам оставаться на местах, – отдал приказ командир. – Мы должны догнать двух других. Как там наша пробоина?
-Латают, товарищ Эннаби, - ответили из машинного отделения.
-Я приказал сделать это немедленно, - угрожающе сказал он в микрофон. – Самый полный вперед! Мы сможем дать тринадцать узлов!

Вошедший в рубку, перепачканный копотью Трильи возразил:
-Для того чтобы догнать, этого мало.
-Отставить упадничество!

Андреа, оторвавшись от своих расчетов, оказался рядом с Александром и с тревогой следил, как медленно, видимо только в бинокль, сокращается расстояние между ними и противником.

Сегодня днем на «Первом» была получена радиограмма, в которой сообщалось как раз об этих четырех спиридонских крейсерах, вышедших на Командон с одного из дальних островов.

Эти крейсера принадлежали эскадре, первой начавшей боевые действия в памятное всем воскресное октябрьское утро.

Последний их поход увенчался налетом на пограничный остров Льва, принадлежащий Командории. Несколько поселков на острове были сожжены, а о числе оставшихся в живых жителей сведений не было.

Еще одна радиограмма сообщала, что к югу от столицы произошел бой между тремя кораблями командорской и тремя – спиридонской эскадры. Если бы не подоспевшая из Якоря помощь в виде двух эскадренных миноносцев, возможно, всё окончилось бы плачевно для командорцев.

Спиридонцы в этом бою применили новые скоростные самонаводящиеся торпеды. Командория потеряла два судна, хотя команды – кто остался жив – были спасены. Однако печальной оказалась участь обоих капитанов, выживших в морском бою. Один, руководствуясь офицерской честью, застрелился, второй – был предан военно-полевому суду за потерю своего корабля.

«Может, Эннаби, и прав, рискуя собой и кораблем, если он умеет делать это с таким точным расчетом, - подумалось Трильи. – Ведь случись с нами то же, что сегодня с нашей эскадрой, Эннаби тоже никто бы не пощадил».


Поэтому крейсеру «Первому» предстоял еще один неравный бой.