Время придет, кн2 ч2 гл13-15

16+

XIII


-А вы – Ирен, - с детски зачарованной улыбкой догадалась Мэриан, войдя в большой общий зал на первом этаже дома.
Она с любопытством осмотрелась.
Хотя, собственно, в просторной комнате с несколькими боковыми дверями в пустые и ненужные сейчас комнаты для гостей, с мраморной лестницей наверх, кроме одинокой пустой вешалки и коврика у входной двери больше ничего не было.

-Мне Рафик о вас рассказывал…, до войны, - несколько смешалась Мэриан.

-А мне о нем и о вас – Александр. Он очень за Рафика переживал, что не попал с ним на один корабль.

Мэриан грустно вздохнула. Но даже эта грусть у нее была светлой и легкой, не обременяющей окружающих.

-Да, Рафик ушел с эскадрой миноносцев, через день после «Первого». Сейчас они под Туффисом…

-А наши – в Командоне, - каждая из них говорила о своем и видела свое, но понимала другую без лишних слов и пояснений.

-Вы когда-нибудь ходили на корабле? – спросила Мэриан.

Ирен качнула головой.
-Только в детстве на маленьком прогулочном судне.

-А меня Рафик водил на корабль. Я не знаю, как они там во всем этом разбираются. Там столько всего! Этим же надо как-то управлять, - она всплеснула руками. – А как, наверное, страшно, когда идет бой в море, и под тобой – бездна воды!..., - подойдя к лестнице, она нахмурилась, словно солнышко спряталось ненадолго за небольшое облако. – Мне один матрос раненный рассказывал, как они спасались, когда их судно потопили, здесь, недалеко от Туза, - она вдруг тихо заплакала, и Ирен, не ожидая от нее такого, растерялась.

Но до того молчавшая Элис вдруг схватила соседку за теплую, мягкую руку, и крикнула:
-Не плачьте, тетя Мэриан! О живых нельзя плакать. О них надо радоваться и молиться.

Мэриан с изумлением посмотрела на девочку и улыбнулась сквозь слезы:
-А как тебя зовут? – совсем по-ребячьи спросила она.
-Элис.

-Спасибо тебе, Элис. Это ты верно заметила. Плачут по мертвым. А у нас – все живы. Значит, будем радоваться!

У Ирен отлегла от сердца спустившаяся было тяжесть. А Мэриан смешно шмыгнула носом и снова огляделась.

-Как у вас тут хорошо! – вырвалось у нее. – Просторно! Вы любите цветы?

-Очень, - Ирен улыбалась, все больше и больше проникаясь той чистой непосредственностью, которая сквозила в каждом движении, взгляде, слове новой соседки.

-Здесь можно посадить целый сад. Вот тут – пальму в кадке. А здесь, у самого окна – лимон. Знаете, как он пахнет? А еще раньше в Тузе делали такие подставки под комнатные цветы, в виде высокой плетеной перегородки из тонкого металла. Очень красиво для вьющихся растений.
Правда, это до войны… Ну, ничего, мы посадим, когда она кончится, - она снова смущенно шмыгнула носом, и, видя, что Ирен не удивлена и не рассержена ее вольными разглагольствованиями о том, как устроить их общий дом, все-таки потупилась и сказала. - Извините меня, я такая болтушка.

-Что ты, Мэриан! – впуская ее в свою квартиру вслед за Элис, Ирен несмело обняла девушку за плечи. – Давай на «ты». Ты молодец, что смелая и не теряешь духа.

-Это я с Рафиком смелая, когда он рядом. А так – ужасно стесняюсь того, что делаю, - посетовала та.

-А я чаю поставила! – крикнула из кухни быстрая, как ветер, Элис.
-А я с собой паек принесла, – обрадовалась Мэриан. – Сейчас вас угощу. Нам печенье хорошее выдали.

Ирен напрягла память.
-Ты ведь, кажется, в госпитале работаешь?
-Да, во втором, медсестрой.
-Паула, наша третья соседка, сейчас в первом госпитале лежит с пневмонией. Она на заводе работала.

Мэриан расстроилась.
-К ней обязательно надо ходить, паек ее на заводе получать и ей приносить. Сейчас питание в госпиталях неважное. Персонал, бывает, свои пайки отдает больным и раненым. Но все равно не хватает. Потому что для выздоровления кушать надо хорошо. А взять, кроме пайков, неоткуда. Того, что выделяет город, очень мало.

-Я сегодня как раз иду в ночную смену на ее завод, я теперь тоже там работаю. Значит, надо будет взять талон Паулы, получить паек, завтра ей с утра отнесу.

-И я с мамой иду, - важно вставила Элис. – Буду ей помогать.

-Тебя разве пустят? – усомнилась Мэриан. – Может, со мной останешься? – она вдруг замолчала, на несколько мгновений уставившись в одну точку на плите, с которой Ирен снимала чайник. – Бог ты мой! Я же сегодня – тоже в ночную! Милая Элис! Что с тобой делать? – Мэриан с горечью посмотрела сначала на девочку, потом – на Ирен.

-Значит, точно пойдешь со мной, а там что-нибудь придумаем, - спокойно сказала Кресси, разливая по чашкам душистый, только что заваренный чай.

Этот аромат невольно уносил далеко назад, в прошлое. Может быть, он один и был теперь для них тем, что осталось от того невозвратного светлого прошлого, в котором они жили до войны.

Элис во все глаза смотрела на новую знакомую. Она любила смотреть на людей.
Внимательно и восторженно она ловила и впитывала всё, что касалось данного человека, ей всё было интересно в нем.

Казалось, на лице девочки играет удивление тем, что вот перед ней сидит точно такой же дядя или тетя, как и ее родители, как давно знакомые, но, вместе с тем, это вовсе другой человек. В них много похожего, но еще больше – разного, порой, неожиданного и потому притягательного.

Ей еще ни разу не встречался человек, который бы оттолкнул ее свои видом, заставил содрогнуться. Элис даже подозревать не могла, что такое возможно.

Мэриан поймала на себе этот необычный детский взгляд и с любопытством спросила тоном равного:
-Элис, а почему ты так много молчишь?

Девочка, оставив свой чай, наставительно объяснила:
-Взрослых нехорошо перебивать, поэтому я и молчу. А еще – я много думаю. А когда думаешь – не можешь говорить.

-Тут целая философия, Мэриан, - понимающе поддакнула Ирен.
-О чем же ты думаешь? – продолжала выспрашивать девушка.
-О разном. О маме и папе, о войне, о Боге, о воспитании детей.
-Ого! Так сразу обо всех?

-Нет, по-разному, - словно сожалея, что у нее нет возможности думать сразу обо всех, Элис вздохнула.

Ирен, сидя на табурете, подперев кулаком подбородок, добавила:
-Иногда мы беседуем с Элис обо всем, что происходит и окружает нас. Этим мы поддерживаем друг друга. Элис все понимает. Она у нас очень серьезная, - и погладила дочь по голове, на что та скромно потупилась и сказала:
-Нет, я еще не все понимаю. Мне еще вырасти надо.

-Вырастешь, Элис. И хорошим человечком станешь. Хотя ты уже и сейчас такая, - искренней теплотой веяло от этих слов, сказанных без зависти и задних мыслей, так что Элис еще больше смутилась и заперебирала руками складки на платьице.

-Мэриан, расскажи о себе, - попросила Ирен. – А то ведь сейчас побежишь свою квартиру смотреть, понимаю, не терпится, – они обе засмеялись. – Не волнуйся, если там что нужно сделать, мы поможем.

-Спасибо вам, дорогие! А рассказать, - она развела руками. – Да что про меня рассказывать, что я, знаменитость какая? Ничего еще в жизни не совершила. Вот, слава Богу, замуж за Рафика вышла. Это большое для меня счастье. Он очень хороший человек. Очень душевный, милый и добрый.

-Мне Александр рассказывал, - согласилась Ирен. – Но и о себе надо иногда говорить. Чтобы знать себе цену. В хорошем смысле этого слова. Не самолюбием завышенную, что, впрочем, думаю, тебе не грозит. Но и не заниженную. А настоящую цену, Мэриан.

-Разве в словах можно эту самую цену найти? – усмехнулась соседка.
-Слова помогают упорядочить разум. Если проблему проговорить – она становится, как шахматная доска – всё видно, можно просчитывать ходы…

-А вы, наверное, психологией занимаетесь, - хитро улыбнувшись, заметила Мэриан.

-Занималась. До войны, - Ирен поймала себя на мысли, что все разговоры в последнее время сводятся к тому, что было до войны.
И на нее нашло сомнение – насколько действительно то, о чем она только что говорила.
Нет, не уходит проблема от разговоров. А уходит она от конкретных, принятых судьбоносных решений. И только от них.

-Одна проблема, которую разговорами не решишь, - вздохнула Мэриан. – У всех нас она – общая: мужей дождаться. Тогда все вместе жить будем, дружно и весело, – она говорила так, словно не знала, что на войне могут убить, что там – во все времена – горе, страдания и боль. - Таким светлым я и вижу наше будущее. Настоящее мое вы уже знаете. А прошлое…
Отец всю жизнь был и остался обычным врачом, живем небогато. Мама – нянечка в госпитале, в моем же.
Революция мне дорогу открыла. Я учиться хочу, достичь того, что отец не смог осуществить. Да таких возможностей тогда и не было… До войны, - поправилась она, хотя ей было больно говорить эти два последних слова.

-Где же они сейчас? Почему родители с тобой не пришли?

-Мы живем на другом конце Туза. Так что сегодня я одна, вроде, как на разведку. У нас там бомбят больше, страшно. А отсюда и до госпиталя нам с мамой и отцом ближе будет. Вот, думаем, наконец, перебраться. С Рафиком мы не успели тогда… Но зато теперь все образуется, - ее глаза от горячего чая и теплого внутреннего всплеска разгорелись. – И с тобой, Ирен, мы теперь будем заранее сговариваться, кому в какую смену идти, чтобы Элис у нас была дома и под надежным присмотром. Правильно, Элис? Ведь детки должны быть дома. У них должен быть добрый, спокойный дом. Чтоб никакая война не смела его разрушить!

-Вся наша Командория – тоже должна быть таким домом, - тихо сказала Ирен. – Чтобы все, даже незнакомые люди, были словно родные, и в каждом, даже чужом доме, принимали тебя, как своего.

-Как у тети Стеллы, да? – вспомнилось Элис.
-Как у вас, - благодарно улыбнулась Мэриан, вставая из-за стола.


*     *     *


Завод встречал Ирен в первую в ее жизни смену тревожным, непрерывным гудком. Элис, крепко держась за материнскую руку, другой несла свой маленький узелок с провиантом и шла рядом, стиснув зубы, сурово поглядывая по сторонам.

Люди вокруг спешили по своим местам. Кому-то удавалось шутить, но на него смотрели с неприязнью, осуждающе, словно он совершал дурной поступок, одергивали – здесь не место для смеха.

-Зачем вы так! – с мягкой настойчивостью обратилась Ирен к одной особенно строгой женщине в рабочем комбинезоне, только что выговаривавшей молодой девушке.

Та подтрунивала над подружкой, растерянно стоявшей у соседнего станка, будто расскажет ее парню, когда тот с фронта вернется, о том, как она тут лентяйничала – еле-еле норму выполняла.

-Бросьте, не до шуток теперь, - сказал проходящий мимо пожилой рабочий. – Завод, верно, дело серьезное.

-Что вы, товарищи! Здоровая шутка силы дает, бодрит, и всё не таким тяжким кажется, - не унималась Ирен.

-Не таким тяжким! – зло повторила строгая женщина. – Почем вы знаете? Я вчера похоронку на сына получила, а сегодня мне шутить и чужой смех слушать? – она резко повернулась и, обгоняя других работниц, пошла к своему станку в дальнем углу большого цеха, оставив обеих молчавших, покрасневших, едва не плакавших подружек.

-Постойте! – Ирен опомниться не успела, как та уже исчезла из виду. – Простите, - сказала она шепотом, так как вслух уже не имело смысла.

И это «простите» словно предназначалось всем, кто шел сейчас мимо них на работу – каждый на свою войну.

-Видишь, Элис, как легко бывает обидеть человека. Всего одним словом, если не знаешь, что у него на душе.

Элис подумала немного.
-Я знаю. На войне нельзя смеяться.

-Нет, - удивилась Ирен. – Смеяться можно и даже нужно. Ведь жизнь и на войне продолжается. Смейся, но только если точно знаешь, что никого этим не обидишь и не навредишь.

Они прошли целый ряд огромных цехов, в которых Элис ахала и вертела головой в разные стороны, в изумлении наблюдая, как просыпаются тяжелые стальные механизмы, рядом с каждым из которых управляющий им человек кажется бессильной и беспомощной козявкой.

Но механизмы, словно по волшебству, напротив, слушались и покорялись всему, что приказывал им человек.

-Мама, а что вот это? – то и дело спрашивала она, указывая рукой.

Но Ирен и сама пока мало знала и разбиралась во всех этих гигантских конструкциях.
Ей тоже все казалось циклопических размеров, а, придя в свой токарный цех, она была очень удивлена, что ей предстоит вытачивать на небольшом станке совсем малые винты, шурупы и гайки.

Старый мастер в промасленном, черном спецхалате окинул скептическим взглядом поверх очков такой же, только пока чистый, халат на Ирен.
Посмотрел на испуганную его строгим лицом худенькую Элис с пуховым платком на плечах.

-Почему с ребенком? – еще больше нахмурив брови, громко и хрипло спросил он.

-Не с кем оставить, - удивляясь своей робости, ответила Ирен, и ей показалось, что эти слова потонули в общем гуле только что заработавшего цеха.

Мастер тут же отвернулся от Элис и принялся объяснять Кресси, что она должна делать.

-Каждую заготовку кладете в паз, нажимаете «Пуск». Поршни движутся, заготовки движутся, идет обработка. Главное, вовремя остановить. За брак штрафами наказывают, вот так, - сурово сказал он.

-Руки берегите! – мастер легонько и сердито шлепнул по пальцам Ирен, когда она протянула их, чтобы потрогать шуруп, лежавший в одном из пазов. – Обработанные детали кладете на резьбу. Видите, их здесь как бы выкручивает, - мастер прищурился, глядя вместе с Ирен, как станок вертит несколько заготовок, уложенных в специальные ложбинки на горизонтальной поверхности станка.

Когда механизм был остановлен, мастер довольно крякнул:
-Вот вам шуруп! – он поднес его, блестящий, стальной, к самому носу Ирен, так что она чуть не отпрянула от неожиданности. – За смену вам нужно сделать норму: три тысячи – по тысяче каждого вида. Справитесь?

-Должна справиться, - приходя в себя, ответила Кресси, перекрикивая шум.

Этот человек вызывал у нее уважение и строгостью, и знанием своего дела, и тем, что теперь вот так просто, в силу обязанности, распинался перед ней.

-Готовые детали укладываете в ящик, там специальные отделения для каждого вида деталей, - он указал рукой. - В конце смены приезжает грузчик с тележкой и увозит всё в сборочный цех. Это в полшестого утра. Поможете ей уложить, там девчонка молодая совсем, - проворчал он, казалось, недовольно. – И не забудьте расписаться ей в накладной.
В шесть приходит ваша сменщица, так что станок должен быть в порядке. Вот и вся работа, - мастер уже повернулся, чтобы уходить. – Да, вот еще что.
В случае воздушной тревоги все организованно уходят в убежище. Поэтому не забудьте выключить станок. Остальное оставляете все, как есть. Ясно?

-Да.

Он еще раз кивнул и зашагал прочь, спешно ступая на стоптанные каблуки древних штиблет, и Ирен заметила, как по-стариковски болтаются, полощутся на его худых ногах обшарпанные штанины брюк.

-Мама, а я могу здесь что-нибудь делать? – не выдержала Элис, дернув за руку задумавшуюся мать.

Та вздрогнула и огляделась. Вокруг некуда было даже сесть, кроме бетонного пола, на котором стояли высокие открытые ящики, в которые следовало складывать готовые детали.
Девочка уже устало переминалась с ноги на ногу, но, видно было, крепилась, чтобы не пожаловаться и не побеспокоить мать.

Завод по-прежнему гудел и звенел, стальные части его внутренних органов –  механизмов непрестанно двигались, каждую секунду производя на свет то, что давало жизнь и мощь военным кораблям.

Жизнь таким, как Сандро. У Ирен комок подступил к горлу – и стало стыдно самой себя, что она до сих пор беспомощно стоит в бездействии, когда все вокруг работают, подчиняясь лишь безграничному, бесконечному чувству долга, перед которым меркнет все личное.

Вдруг из-за соседнего станка снова вынырнул старик-мастер, быстро подошел, размахивая одной рукой, другая – за спиной.

-Я забыл, - прокричал он своим хриплым голосом Ирен, всё еще неподвижно стоявшей на прежнем месте. – Девочка, - и сквозь очки глянул на прильнувшую к матери Элис. - Вообще у нас редко детей приводят. Не положено.
Но – вот, - он потянул из-за спины руку – за веревку за ним волочился крепко сколоченный и просторный деревянный ящик, в котором лежало свернутое старое одеяло. – Здесь поспать можно, - он вдруг улыбнулся удивительно доброй, как у волшебника, улыбкой. – Ну, не унывайте, дочки, всё наладится.

-Спасибо вам за всё, - Ирен от души пожала его сухую, теплую и крепкую руку.

-Не стоит, - мастер встряхнулся. – Все мы – братья и сестры, и должны помогать друг другу, тем более, в такое время, - он тяжело вздохнул.

-Спасибо, дяденька, - подошла к нему и Элис. – А можно я тоже буду маме и вам помогать?

Он качнул головой.
-Мала ты еще, дочка. Поэтому ты уж прости, что не можем доверить тебе никакой работы. Я тебе могу бракованные детальки принести – будешь в них играть.

-Это хорошо, спасибо большое. А то у меня с собой игрушек совсем нет.
-Тебя как же зовут, самоотверженная девочка?

-Элис. А почему самоотверженная?
-Потому что в таком малом возрасте ты уже умеешь думать о других, а не о себе. Себя отвергаешь, - глядя куда-то сквозь нее и молча слушавшую Ирен, сказал мастер. – А я – Джорджо Фаде. Дядя Джо, - поправился он, совсем смягчившись, и потрепал Элис по плечу.


*     *     *


В Командоне бушевали пожары – авианалеты противника не проходили даром. От зажигательных бомб и снарядов лежало в руинах более полутора сотен домов в разных районах города.

Против авиации прикрывавшие столицу с моря суда были практически бессильны и даже сами могли стать жертвой этих малых, но хищных птиц.

Для правительственных учреждений, заводов, фабрик, памятников искусства здесь, как и в Тузе, использовали маскировочную сетку.  Всё должно было работать, давать продукт, нужный фронту.

В Командоне действовали несколько военных заводов, два из них были переоборудованы из машиностроительного и горнообрабатывающего.
Одна из ткацких фабрик в силу обстоятельств теперь также перестроилась на военное производство.

Никто не ушел из города. Ни тогда, когда спиридонцы еще только приближались к столице, ни теперь, когда уйти уже было невозможно.

«Защитим родной город или умрем на его земле!» - эти слова смотрели с транспаранта, вывешенного в центре Командона, жгли красной краской каменные стены и деревянные заборы многих домов…

-Товарищ Хош, может, не стоит сейчас…? – осмелился вставить начальник охраны, с трудом сдерживая свою неохоту, чтобы открыть перед Первым дверцу его личного автомобиля. – Это опасно.

-Я знаю, - спокойно ответил Хош и сел в машину.

Шофер нажал на газ.

Начальник охраны удрученно качнул головой, посмотрев, как закрываются за автомобилем ворота внутреннего двора Дома правительства.

-Ты здесь, Оскаро? – спросил Хош, когда они уже ехали по улице, и Первый закрыл окошко в кабину шофера.

На заднем сидении, в темном уголке хихикнул Берми.
-А где ж мне быть?

-Не смешно. Вообще, Оскаро, когда я понимаю, с какой самоотверженностью люди воспринимают обрушившиеся на них страдания, мне становится стыдно. Тебе бывает стыдно?

-За что? – начальник двух разведок снова усмехнулся.
-Не знаю. За то, что не родился таким, как они.

-Простым человеком? Да ведь и ты, Кассио, был таким, пока революция не дала тебе власть.

-Да. Для других этот период стал лишь временем утраченных возможностей…

-Так чего же ты хочешь? – продолжал удивляться Берми.

-Что-то ты сегодня слишком веселый, - вдруг подозрительно обернулся к нему Хош.

-Адмирал Читто лично просит тебя о помиловании, точнее, о скорейшем возвращении на флот, хоть рядовым матросом. Рвется бить врага.

-Пусть его, - устало кивнул Хош.

-Есть еще несколько подобных просьб, но рыбка помельче.

-Дай людям искупить свою вину.

При этих словах Берми переменился в лице, вытаращил на Первого глаза, и они блеснули из-под очков в полумраке кабины светом пролетевшего за матовым стеклом пожара.

-Кассио, ты забыл, что они почти все невиновны в том, в чем их обвиняли…

Хош совсем повернулся к нему, зловещий, мрачный.

-А ты забыл, что невиновных среди нас нет, Оскаро? И потом – разве мы совершили всё это не для общего дела? Кумир может быть только один. Один главный идол. Если много равных – это разброд и потери. Народу не за кем идти. Люди еще не готовы к свободному выбору. И мы не имеем права быть снисходительными к тем, кто мешает в отборе правильных людей. Нам нужна сплоченность, а не раскол. Но сплотиться мы можем только с единомышленниками.

Берми, кажется, успокоился, но через мгновение снова неприятно хмыкнул.
-По-моему, Кассио, ты переигрываешь даже сам с собой.

Хош разозлился:
-Это я переигрываю? Как же тогда назвать то, чем занимаешься ты, Оскаро? Например, когда сдаешь собственную жену своей же собственной разведке! Какие-то игры: паука с мухой или кошки-мышки...

Берми побледнел, похолодел внутри от неприятных, недавних – с неделю – воспоминаний, но усилием воли остановил распространение по конечностям дрожи и холода.
-Она еврейка, ты же знаешь…

Хош фыркнул:
-А ты-то кто? Полукровок!

Берми скрипнул зубами, уклончиво двинул круглой головой, забарабанил нервными пальцами по коленям, вздрагивающим от движения машины.

-Я полюбил другую, Кассио. Имею право, - серьезно, без малейшего стеснения проговорил он.

-А просто развестись никак было невозможно?

-Я член партии, - почти обиженно ответил Берми. – Это было бы неудобно, ты понимаешь, после стольких лет совместной жизни. А тут такой случай подвернулся. Она же, Нона, в министерстве иностранных дел работала. И вот, представь, нахожу в своем доме ее довоенную переписку с военным советником Спиридонии!

-Да? – притворно удивился Хош. – Неужели такая серьезная дамочка?

-И не говори, - печально вздохнул Оскаро, и было непонятно, то ли это искренняя печаль, то ли шеф разведки тоже лишь притворяется. – Да, гм, много у моих ребят работы… Так что моей милой женушке теперь светит высшая мера. Вот так, Кассио, жизнь повернулась.

Хош понимающе закивал.
-Хотя легче было бы развестись… Что ж, счастья тебе, Оскаро, в новой семье. Когда пригласишь на свадьбу?

-Мы решили дождаться конца войны, - скромно поджав губы, ответил Берми.

-Ну-ну, - сдерживая усмешку, проговорил Первый и открыл звуконепроницаемое окно к шоферу:
-Давай к северу, по Большой Миланской, на дачу.

-Товарищ Хош, не успеем – по времени – скоро налет должен быть. Сейчас 19.30.

-Ерунда! – Первый отмахнулся беспечно и откинулся на своем сидении.

-Кассио, - предупредительно заметил Берми. – Вообще-то нам обоим еще стоит пожить на этом свете. Но если ты не желаешь…

-Постой-ка, - не обращая внимания на его слова, Хош на секунду удивленно уставился в окно и поскорее снова сунулся к шоферу. – Притормози, Тино. Что это там случилось?


XIV


Правая часть дороги была занята обозами и грузовиками с продовольствием и боеприпасами. Милиционеры громко кричали и размахивали своими полосатыми палками, заставляя неповоротливые средства передвижения проезжать как можно скорее. Но, хотя они и продвигались непрерывно со стороны порта, всё же это был очень медленный процесс.

Назад, по направлению к порту, куда лежал путь и машины Первого, транспорт шел порожняком, и его было гораздо меньше.

Автомобилю Хоша удалось нырнуть в промежуток между потоком грузовиков, и он, едва въехав, уместился на тротуаре рядом с небольшим продуктовым магазином, удивительным образом сохранившимся среди развалин соседних домов.

К ним тут же подскочил дежуривший неподалеку милиционер. Не слушая протесты Берми, Хош сам вылез из машины и поначалу даже не приметил служителя порядка – серая форма, защитного цвета пуговицы, серая пилотка на сером фоне неба и серого от усталости и недосыпа лица.

Видно, милиционер хотел отчитать нерадивого шофера за нарушение правил и парковку на тротуаре, но, увидев Первого, – остолбенел.

-Здравия желаю, товарищ Хош! – задрожавшей рукой козырнул он. – Старший лейтенант Зариди.

-Здравствуйте, товарищ Зариди, - Хош спокойно протянул ему руку в кожаной перчатке, и тот, несмело пожимая ее, еще больше задрожал от волнения, смущения и гордости. – Что тут у вас происходит? – он и кивнул, и одновременно же сделал первый шаг в сторону магазина, возле которого колыхалась небольшая толпа людей, главным образом женщин, обмотанных в старые, изношенные шали и платки, в длинных, пропахших дорожной пылью и рабочим потом юбках.

-Да вот, - кое-как пытаясь побороть волнение от оказанной ему чести, принялся объяснять Зариди, - товарищи женщины спорят: кому в очереди стоит место уступать, а кому – нет.

Хош уже не слушал его, и волевой походкой человека, имеющего значимую власть – походкой Первого человека государства – приблизился к шумевшей толпе.

Его сразу узнали и поутихли.
Тогда он доброжелательно обратился к ним, и люди несколько расслабились, обступили его, слушая с любопытством и уважением.

-Зачем же скандалить, товарищи? Сейчас опасно долго оставаться на улице, нужно поторапливаться, - Хош скользнул недовольным взглядом по своему шоферу, который успел выпорхнуть из машины и теперь кружил между людей возле Первого, предупредительно держа правую руку в кармане форменного кителя.

-Так рассудите вы нас, товарищ Хош! – среди большинства нуждающихся, но безгласных всегда найдется такая вот храбрая бабёнка, выступающая на передний план, - и своего не упустит, и других как бы нечаянно – да заденет добрым крылом.

-Эта молодая мамаша с ребенком хочет хлеб без очереди получить, - мол, я с ребенком ждать не могу, - затараторила она. – А у нас у всех дети дома сидят. А если мы их всегда за собой таскать по очередям будем…

-Ах, да не с кем мне его дома оставить! Не с кем! – чуть не плача, заявила та, что была одна против всех. – Ему же годик, один только годик!

-У всех годик! – волновались и сердились остальные.

Хош задумчиво крякнул, в очередной раз удивляясь женской скандальности и строптивости.

-Вот что, товарищи женщины, - громко сказал он. – Вроде, все вы правы. Но вот скажите мне, а если бы не эта мать, а я стоял в вашей очереди, меня бы вы пропустили? – и прищурился на них хитро и требовательно, замечая, как меняются лица людей, когда они слышат что-то непривычное.

Хош понял, какие чувства обуяли его слушательниц после такой постановки вопроса.

Он понял, что именно они подумали, но знал, что ответят они совсем другое.

Замолкла на несколько мгновений даже самая смелая их представительница.

И они ответили – сначала как-то разрозненно, под конец – почти хором:
-Да как же иначе, товарищ Хош! Конечно, пропустим!

Тогда Хош подлил масла в огонь:
-А почему? Что я, здоровый, взрослый мужик уж и потерпеть в очереди не смогу?

Опять – немая сцена и разочарованный голос храброй бабёнки:
-Так вы же… Дела государственные…

Первый не стал дожидаться, когда та соберется с мыслями:
-Ну, тогда считайте, что это я среди вас стою, вот, на месте этой молодой мамаши. И прошу пропустить меня без очереди. Пожалуйста, очень прошу исполнить эту мою личную просьбу, - подчеркнуто учтиво он приложил правую ладонь к сердцу и слегка склонил голову. – И поторопитесь, скоро возможен налет, - женщины молча, согласно расступились, и Первый быстро пошел назад к машине, сопровождаемый шофером – внештатным телохранителем.

Мимо проплыло пунцовое, еще не остывшее лицо Зариди.

В темной кабине машины сидел, съежившись от ужаса, почти невидимый Берми.
-Уж не за меня ли испугался? – Первый усмехнулся в пропахшие табаком густые усы.

-За нас, - пробурчал Берми, недовольный тем, что его минутную слабость заметили.

Автомобиль снова тронулся в путь, ловко обгоняя мешавшие его движению машины и телеги и успевая проскакивать перекрестки мимо сердитых регулировщиков.

Светофоры и всё центральное электричество были отключены в связи с чрезвычайным положением в столице и светомаскировкой. Работали лишь автономные миниэлектростанции на заводах, фабриках и в госпиталях.

-Ты забыл, как народ относится ко мне? – удивился Хош, поплотнее запахивая на себе легкую шинель.

-Нет. Но кругом полно диверсантов, любая остановка смерти подобна!

Хош насупил мохнатые брови.
-Тебе везде мерещатся только враги, Оскаро.

Берми как будто ждал этих слов и, упиваясь собственной находчивостью, предупреждающе воскликнул:
-Не ты ли учил нас быть бдительными повсюду и всегда?!

Случаются такие ситуации между людьми, когда умнее бывает промолчать, нежели оправдываться.
Хош, каким бы он ни был, от природы не был глупцом. По служебной лестнице к самому верху часто вскарабкиваются интеллектуальные жулики, иногда откровенные тупицы, подталкиваемые истинными интеллектуалами, остающимися инкогнито.

Но это было не то время. Это было время, когда только сильный, умный, а, порою, хитрый и безжалостный человек мог достичь известных высот.

И Хош промолчал.

Берми тоже присмирел, он не любил, когда Первый молчал – было непонятно, о чем он думает.
И тогда Оскаро начинал побаиваться всего того, что наговорил в последнее время – все-таки не он же – Первый.

А тут еще товарищ Кассио уткнулся в свой воротник и недовольно молчит. Или просто отмалчивается. Поди разбери… Пусть в это невозможно поверить, пусть это было бы нелепо и жестоко по отношению к нему, Берми, но участь его предшественников на его же государственном посту внушала мало надежды на благоприятный исход дела…

-Ну, слава нашему Тино! – облегченно выдохнул Хош.

За стеклом кабины потянулся высокий каменный забор с тремя рядами колючей проволоки вдоль его верха. Где-то рядом зло залаяли сторожевые собаки.

К автомобилю подбежали человек пять в штатском – ведомственная охрана, помогли Первому и Берми выбраться из машины. И – дальше – мимо застывших на постах милиционеров и угомонившихся, приветливо махавших хвостами псов, сквозь темный парк по ровным, блестящим, гравиевым дорожкам – Первый направился к своей даче.

-Идем со мной! – повелительно позвал он Берми, и тот, как ластившийся щенок, ссутулившись, пошел следом, тоскливо скользнув взглядом по дорожке, уводившей вправо – к его собственной даче.

Эти добротные каменные здания были больше похожи на небогатые дворцы, чем на просто дома, где можно было отдохнуть после трудового дня. Они отстояли друг от друга метров на 250, и с тихой улицы, неподалеку от хорошо укрытой и охраняемой военными катерами морской бухты, в глубине парка их было практически не разглядеть.

Как бы там ни было, но все эти дачи, принадлежащие членам Правительства и Центрального комитета партии, в действительности принадлежали государству, не являясь собственностью частных лиц – тех, кто жил в них сейчас.
И после смерти любого из нынешних их хозяев-обитателей они автоматически могли быть переведены лишь на имя человека, который должен был бы занять опустевшее правительственное кресло.

Хош устало, тяжело поднялся по десяти ступеням каменного крыльца, напоминавшего просторную веранду, приостановился напротив дежурного охранника у двери, который отдал ему честь и, не сдержавшись, улыбнулся.

-Кто дома? – коротко спросил Первый.

Тот еще шире улыбнулся.

-Все, товарищ Хош. Вся семья в сборе. Большая радость – ваш сын, Янко, последний экзамен в училище сдал и прибыл домой насовсем.

Первый широко открытыми глазами, почти умиленно взглянул на охранника.
-Вот какой приятный сюрприз! Вот спасибо за новость! – он с чувством пожал ему руку, потом как-то мягко, по-стариковски обернулся к одеревеневшему Берми и ласково, в том же тоне, проговорил:
-Ну, что же ты стоишь, Оскаро? Проходи, будь как дома. Это ж отметить надо! Сын! – Первый улыбнулся своим мыслям, но, вспомнив предыдущую размолвку с шефом разведки, лукаво поморщился. – А то – забудь, милые бранятся, только тешатся.

Берми глупо похлопал ресницами, не веря в свое быстрое прощение у Первого, как незадолго до этого до конца не верил и в саму возможность наказания.

-Янко! – один только возглас, полный и удивления, и радости, и восхищения, и трепетного умиления, и отцовской нежности и теплоты, - и вот уже отец и сын в объятиях друг друга.

-Однако, - наконец, Хош нашел выход своему недоумению, - почему вы так рано закончили второй курс? Только январь кончился! Что, программу в два раза сократили, настолько сузили?

Зеленоглазый, кучерявый красавец семнадцати с половиной лет, Янко лицом был вылитая мать, а телом – в себя, гибкий и крепкий.

Он сдержанно поздоровался с Берми и только вздохнул, многозначительно посмотрев на отца, который в это время, усадив Оскаро в кресло за тонкой резьбы темный столик в небольшой гостиной, сам зашумел в буфете.

Хош переставлял множество бутылок в поисках той, что была заготовлена для самых торжественных случаев – дорогого чистейшего красного виноградного вина.

-Ты не ответил, Янко.

Сын вздохнул поглубже, решительно одернул на себе курсантскую куртку, но когда заговорил, голос его предательски дрогнул:
-Отец, у меня к тебе серьезный разговор, не терпящий отлагательства.

-Да? – еще больше удивился Хош. – И он даже не может подождать, пока мы разольем и выпьем эту бутылку? Я так устал, Янко, сегодня был трудный день, одна сотня телефонных звонков и планы контрнаступлений чего-то стоят!

Берми с легким укором посмотрел на молодого человека.
-Повзрослел ты, Янко. Я тебя всего полгода не видел, а будто много лет прошло… Очень тебя прошу, ну, последний раз перед взрослой жизнью, так сказать, сделай, как отец говорит.

Хош рассмеялся на его слова:
-Ну, вот и гость наш хочет выпить, а, Янко!

Молодой человек хотел было сказать, что сейчас не время для этого, но услышал где-то высоко в небе уже знакомый гул. Уже совсем близко.

-Слышите?! – с болью и укоризной воскликнул он.

Берми скрежетнул зубами.
-А это вопросы к разведке, - вдруг холодно усмехнулся Первый. – Два месяца осады и бомбежек, и у нас до сих пор нет сведений о том, где их ближайший аэродром.

-Будут сведения. Готовится операция, - пробубнил Берми себе под нос.

-Может, партизанам нелегко одним справиться с этой чудовищной машиной, у них не хватает средств. Вы поддерживаете с ними связь? – Янко нахмурился, обращаясь к шефу разведки.

-При чем тут партизаны? Там должны работать наши люди. Нужна малая группа, которая прошла бы налегке через непролазные леса и взорвала бы всё это к чертовой матери! – в сердцах вырвалось у Берми.

Янко прислушался к прогремевшим в городе взрывам.
-Почему не бомбят наш район? – внезапно спросил он.
-Потому что тут ничего нет, - лаконично ответил Хош.
-Ничего не видно. Сверху – только лес, в котором точно нет партизан, - усмехнулся Берми.

Хош разлил вино по высоким хрустальным бокалам, на что Янко саркастически заметил:
-Итак, пир во время чумы.

Отец был готов ответить в повышенном тоне, но в тот момент он слишком любил своего сына, наконец, вырвавшегося из омута родительской опеки.
И Янко ничего не оставалось делать, как выпить вместе с ними.
Он опередил всех, сказав короткий и верный тост:
-За нашу Победу.

Пили мелкими глотками, провожая их в себя, словно слезы. Закусывали яблоками – больше ничего подходящего в комнате не было, а выходить из этих стен, где было так по-домашнему уютно и спокойно, не хотелось.

Но Берми, допив свой бокал и профессионально оценив многозначительные взгляды Янко в сторону отца, решил, что пора уходить.

-Что у нас с тобой завтра, Кассио?

-В семь будет машина на прежнем месте, едем на совещание. Соберутся все командующие морскими, сухопутными и воздушными силами. Так ты уже сейчас собрался идти домой? – прямо переспросил Хош.

-Вам ведь поговорить надо, - Берми вежливо, политично улыбнулся.

Янко, не сдержавшись, кивнул, а Хош только развел руками.
-Тогда до завтра.

Когда Оскаро вышел и облегченно вздохнул на улице, Янко уже мерил большими шагами гостиную, а отец следил за ним недовольным взглядом.

-Неужели тебе не противно с ним работать? От него несет мертвечиной!

-Замолчи, это не твое дело, - спокойно ответил Хош. – Говори, что хотел сказать.

Сын, всё еще не решаясь, с чего начать, сделал несколько шагов по комнате.
-Странная гостиная. Почему ты приказал оформить ее именно так?

-Как? – не понял Хош.
-У нее все стены из деревянных панелей, как будто здесь нет двери, нет выхода. Находиться там, где нет выхода, это неприятно, - задумчиво сказал Янко, оглядываясь по сторонам.

-А мне так спокойнее. Здесь я чувствую себя в безопасности, - Первый пожал плечами.

-Ты боишься, отец? – сын был удивлен. – Ты? Ты же никогда ничего не боялся!

-На моем посту можно бояться только одного, Янко, - предательства, - хмуро ответил тот.

Он бы никогда не признался сыну в том, что эту комнату задумал такой не только из-за собственной мнительности.
Ему было каждый раз забавно видеть здесь тех людей, которых привозили к нему на допрос, и которые потом исчезали далеко и навсегда.
В комнате, из которой, казалось, не было выхода, как из их страшной ситуации на краю жизни, они чувствовали особый трепет, словно на пороге ада.
Первого это забавляло.

-Так о чем ты хотел поговорить? – Хош вернул сына из задумчивости.

-Хорошо, - Янко, наконец, решился. – Да, я заявляю, что ушел из училища самовольно, потому что оставаться там уже не было смысла, потому что нужно защищать наш город, нашу страну!
Пойми, отец, никакая учеба в голову не лезет, как подумаешь, что они делают, что бомбят! – он яростно ерошил свои кудри и возмущенно сопел – совсем как маленький медвежонок.
-А Туффис – что они с ним сделали! Они же взрывают наши памятники, они убивают людей, отец, крушат все, что так дорого нам! Нужно отомстить! Сейчас, а не когда закончится учеба! – вспылил Янко, отбросив последнюю робость, и почувствовал в душе приятное освобождение, словно в жаркий день напился воды из холодного чистого родника.

Хош по-прежнему внимательно изучал его взволнованное лицо.
Наконец, сказал:
-Я не хочу тебя потерять. Ты понимаешь?

Янко это задело, он почти обиделся.
-Ну, я же необязательно должен погибнуть, - неуверенно ответил он. – И потом, у тебя останется Сетти, дочь, а я…

-А ты – сын. Единственный, - убежденно проговорил Хош, борясь с двойственным чувством, бушевавшим в нем теперь – и радости, и печали за сына, за его решимость и самоотверженность.

-Единственный…, - вспомнив о чем-то, повторил Янко. – Да. Если бы мать не умерла так рано, - с непонятным намеком продолжал он, - у меня, может, был бы младший брат.

Первый вздрогнул.
-У нее было больное сердце, - успокаивая самого себя, ответил он.

-Да, наверное, - неопределенно пробормотал Янко и зелеными проникновенными глазами посмотрел на отца. – Скажи мне правду, отец, ты, действительно, сознательно отпускаешь меня в действующую армию?

Хош заморгал ресницами, не в силах смотреть в эти честные глаза.
-Чего ты от меня хочешь? Я люблю тебя, потому что ты – мой сын, и горжусь тобой, потому что ты такой смелый и решительный. Ты – сын первого человека в стране, но совсем не избалован. Это достойно восхищения.

-Да, - усмехнулся Янко, вспомнив о детстве. – Ты воспитывал нас в спартанских условиях. И я благодарен тебе, отец, - он положил ему на плечо пока еще нежную юношескую руку.

Хош ласково похлопал по ней своей широкой ладонью.

-Я знал, что ты не будешь против. Я уже собрал вещи. Пойду, прощусь с сестренкой. Завтра она еще будет спать, когда я уйду, - улыбаясь своим мыслям, Янко обнял отца и поскорее вышел из комнаты.

Первый сидел с окаменевшим лицом. В памяти проносились молодые годы, жена, рождение сына, дочери, восстание, смерть Делоша, выборы его, Зигмунда Хоша, главой государства.

Нет, сегодня он, похоже, снова не будет спать. Никакие врачебные таблетки не помогут.

Бессонница в его возрасте – спутник нечистой совести. Как, должно быть, спокоен и радостен сон крестьянина, вовремя успевшего с посевом или уборкой богатого урожая, - человека, твердо уверенного в завтрашнем дне – будет что пить, есть, а, значит, и здоровье будет у себя, у детей, у жены…

У жены… Как ему казалось в молодости – так мало обижал он свою Барбару, уходя из дому на ночь, от жены с малыми детьми, по важным делам, когда твердо решил принять участие в восстании. Бывало, и по щекам ее хлестал, если она слишком горячо укоряла.

Потом приходил, просил прощения. Но всё повторялось снова и снова.

Боялся, что она выдаст его полиции, если сказать ей правду – про все эти тогда еще игрушки Ирен с «личной почтой», «тайной разведкой» и тому подобными штуками.

А Барбара страдала, думая, что муж ходит к любовнице.

Жена умерла почти сразу после победы революции, когда Хош уже был членом ЦК партии, считал себя состоявшимся великим полководцем и кристально чистым человеком перед партией и народом.

Если бы кто-то знал обо всем, что происходило в его доме – ему, как коммунисту, не простили бы тиранского отношения к собственной семье.

И Хош совсем замкнулся в себе, своих грехах, оставаясь холодным к другим. Барбара умерла от этого холодного непонимания.

Зато теперь он – Первый, и Партия, и государство – это он. Один.

Хош задумчиво вздохнул. А Янко в казармах училища здорово раскрепостился за эти два года. Вон как с отцом стал разговаривать. Интересно, кто это в училище такой демократии учит? Эх, если б не война, устроил бы он им проверку. А теперь – на другое силы нужны…

В комнату проникла испуганная светловолосая ухоженная девочка лет четырнадцати, в коротком нарядном платье, с аккуратной стрижкой.

-Здравствуй, отец. Не помешаю? Ты не занят? – робко поинтересовалась она. – Это правда, что Янко уходит на войну? – дочь смотрела умоляюще, боясь услышать положительный ответ.

Хош пристально оглядел ее с головы до ног, поднялся со своего стула.
-Сетти! – гневно воскликнул он, взмахивая рукой и сводя на переносье густые седеющие брови. – Как ты смеешь одевать такие короткие платья?! Девушки, девочки должны быть скромны! Тем более – моя дочь!

Сетти испуганно посмотрела на свои голые смуглые коленки, бессознательно захватив в пальцы края подола, попыталась оттянуть его еще немного вниз.

-Прости, отец, - выдавила она из себя, стараясь не заплакать – Хош этого не выносил, считал слабостью, а дети Первого человека должны быть сильными. – Я больше никогда не буду…не одену.

-Ступай спать, - мрачно ответил Хош.

Он любил дочь по-своему. Но сейчас его больше заботили мысли о Янко и о себе.

Бессонница вступала в свои права. Товарищ Кассио прошел в свой кабинет, кивнул охраннику – они стояли почти у каждой двери этого просторного дома, сутками кружили под окнами. Хош боялся быть один и боялся непроверенных людей.

Он заперся изнутри и, быстро найдя на книжной полке последний том «Войны и мира» Толстого в переводе, открыл эпилог и погрузился в сосредоточенное чтение.


XV


Поздно вернувшись домой с ночной смены – они с Элис получали на заводе паек на Паулу, Ирен не застала дома Мэриан. И на вопрос такой же удивленной Элис, где же она может быть, Ирен неуверенно ответила:
-Наверное, из госпиталя еще не вернулась.

Элис горестно вздохнула – ей хотелось поскорее увидеть веселую и добрую тетю Мэриан, поговорить с ней о чем-нибудь удивительном и интересном, рассказать о дяде Джо, старом заводском мастере. Какой отличный ящик-кровать он для нее, Элис, придумал! Она так сладко спала сегодня, что если б не мама, разбудившая ее, чтоб спуститься в убежище, она так и не узнала бы о ночном налете.

-Мама, а почему дядя Джо сначала был с нами так строг? – спросила Элис у Ирен, которая, как заведенная, машинально готовила что-то к скудному обеду, сама занятая лишь мыслями об Александре.

-Что? – не расслышав, переспросила мать.
-…А потом вдруг оказался таким добрым человеком?

Руки, трясясь, соскакивали с вялой, сморщенной картофелины, которые они покупали на обедневшем колхозном рынке – их привозили крестьяне из самых ближних к Тузу деревень и сел.
Ирен чуть было не обрезала себе палец, чистя ее, но попыталась улыбнуться.

-Думаю, некоторые люди просто бояться быть добрыми, цыпленок.
-Почему? Быть добрым – это же хорошо.

-Да, хорошо, для других, для окружающих. И тогда эти другие, привыкая к доброте такого вот дяди Джо, постепенно сядут ему на шею, будут пользоваться его добротой. Вот, например, мы с тобой потребовали бы у него на следующую ночь не ящик, а целую настоящую кровать. И он бы не смог отказать.

-Да где ж он ее взял бы, кровать-то? – изумилась девочка, всплеснув руками.

Мать усмехнулась.
-Гм, ну, это я, конечно, придумала, про кровать. Но я только хотела показать тебе, что добрый к людям человек чаще всего – безотказный, и из-за этого ему порой приходится жертвовать чем-то своим. Не только вещами, Элис, но и душой, честью, совестью. Тогда добро оборачивается злом, потому что служит злу. Злу тех людей, которые пользуются чужой добротой в своих нечестных целях.

-Ну и ну! – протянула разочарованная Элис. – Значит, быть добрым совсем нехорошо.

-Нет, цыпленок. Не так. Пойми, если бы все были такими добрыми, как дядя Джо, и делали другим добро, не думая о себе – его ведь могли наказать за то, что в цехе находится маленький ребенок – ты... Так вот, если бы все люди были такими добрыми, то не было бы на свете ни войн, ни смерти, ни зла…

-Никогда-никогда? – еще больше удивилась Элис, расширив свои и без того огромные глаза.

-Никогда, - дрогнувшим голосом подтвердила мать. – Но это невозможно, цыпленок. Потому что мир устроен по-другому.

-Как?
-Так, что в нем есть место и для добра, и для зла.

-А для чего же зло? Ведь от него всем плохо!

-Я не знаю, Элис, для чего. Я жила всегда с чувством, что всё, что я делаю - это во имя добра. Но позже оказалось, что это не так. И мое добро оказалось обросшим злой бородой, - Элис непонимающе смотрела на мать, которая, словно не замечала теперь дочери и говорила сама с собой.

Девочка нахмурилась и сказала:
-Вы с папой такие же добрые, как дядя Джо. Даже добрее.

Ирен грустно усмехнулась и поправила ее:
-Папа добрый. Поэтому он очень много страдал. Ему было очень больно.

-Как Христу? – Ирен вздрогнула от этого вопроса.

-Прости меня, цыпленок, если я не отвечу на твой вопрос. Христос – Бог. С ним нельзя сравнивать нас, обыкновенных людей. Он отдал жизнь за всех нас. Но наш папа, Элис – он самый лучший на свете! Самый лучший человек! – она загляделась в окно, где зеленели молодые ветки садовых деревьев, распускались почки, и цвела новая жизнь.

Наступил новый 2077 год, но среди людей жизнь будто остановилась – замерла на дате того воскресенья, когда началась война.
А жить надо было, во что бы то ни стало.

И Ирен казалось, что вся их сегодняшняя ситуация похожа на самую высокую ноту последнего аккорда или последнюю ноту, взятую певцом на грани его диапазона – она тянулась изо всех своих сил, пытаясь прожить как можно дольше, но уже теряла наполненность и вот-вот должна была оборваться.

Как вернуть ей мощь и громкость? От чего или от кого это зависит?

-А ты – самая лучшая и добрая мама на свете, – донесся до Ирен голос Элис.

-Нет, не добрая. Я не смогу тебе сейчас всего объяснить, маленькая моя. Ты сама поймешь потом, позже, когда подрастешь… Просто иногда желание быть добрым вовсе не означает действительно таковым быть, - сказала Ирен уже для себя, и Элис, хлопая глазами, конечно, снова ничего не поняла.

Ирен начистила картошки и на долю Мэриан – она надеялась, что через несколько минут та непременно появится.

«А, может, она осталась помогать в утреннюю смену? Может, много раненых после бомбежек?» - но она гнала от себя эти непрошенные мысли и продолжала возиться у плиты, отпустив Элис погулять во двор.

Сегодня после необычно пасмурной и прохладной недели впервые выглянуло из-за низких облаков солнце. Элис улыбнулась ему.

Она стояла возле сада и видела, как трепещет в небе сильными крыльями небольшая стая птиц, направлявшихся к солнцу, и на мгновение испугалась, что они могут сгореть от него, такого большого и горячего.

Но потом вспомнила, как мать и отец рассказывали ей о космосе и его законах, о том, что солнце слишком далеко, чтобы птицы могли до него долететь, и успокоилась.

Девочка прощально улыбнулась своим страхам, весело помахала птицам рукой и прокричала:
-До свиданья, птицы! Прилетайте еще! Счастливого вам пути!

Ее чистое детское сознание еще не ассоциировало свободных безобидных пернатых и смертоносные самолеты – она видела последних лишь на картинке.

И поэтому пока ей было спокойно и радостно.
И вообще, что такое эта война?
Разве она существует, когда совсем рядом в траве самозабвенно трещат кузнечики, и слышно, как растет эта самая трава, распускаются цветы под теплыми лучами доброго солнца? Совсем как до войны.

Слышно, как мимо ушей пролетают мелкие смешные насекомые – толстая, важная, занятая пчела, полосатая, на манер папиной тельняшки; легкая, длинная, утонченная стрекоза; почти невидимый, почти прозрачный комар; как мама, красивая, с хлопотливыми крыльями бабочка, бархатная и мягкая.

Скрипнула калитка, и, очнувшись от окружающего ее мирного счастья, Элис увидела Мэриан.

Но в первое мгновение даже не узнала соседку – в испачканном черным и красным вчерашнем костюме, с растрепанными волосами и грязным лицом, на котором было такое выражение, что Элис от страха не могла ни закричать, ни двинуться с места.

Мэриан, не видя ее, шла к дому чужой походкой, пошатываясь, сгорбленно.

-Тетя Мэриан, что с вами? – наконец, осилила позвать Элис, когда та была уже у двери.

Но Мэриан даже не оглянулась.

Элис сорвалась, побежала и нагнала ее у лестницы.
-Тетя Мэриан! Тетя…, - девочка осеклась, натолкнувшись на ее бесформенный, потухший, словно стеклянный взгляд.

-Мама! – в ужасе закричала девочка, вцепившись в перила.

Из квартиры выбежала встревоженная Ирен, ахнув, бросилась к Мэриан, у которой не было сил, чтобы подняться по ступеням.

-Ну, давай, давай, еще немного, – уговаривала соседку Ирен, поддерживая за руку и талию, как выздоравливающего ребенка, которого снова учат ходить. – Вот та-ак, вот та-ак.

Элис, как недавно – перед заболевшей Паулой, открывала перед ними двери своей квартиры.

-Мэриан, у тебя всё цело? Скажи! Я тебя сейчас в ванную потащу, вдруг больно сделаю. Ну же? Ну? – тормошила Ирен девушку и, не получив ответа, исполнила свое предупреждение.

Только когда из водопроводного крана в чугун ванны ударила мощная струя прозрачной жидкости, Мэриан начала приходить в себя.

Ирен, не спрашивая, что произошло, потихоньку освобождала ее от ужасной одежды.
-Как тебя на КПП-то пропустили, в таком виде…, - бормотала Кресси, качая гудевшей головой.

-Прости меня, Ирен, - словно вдруг заговорила Мэриан. – От меня столько хлопот. Но мне некуда больше идти…

Ирен недоуменно уставилась на соседку.
-А твой дом?… Родители…, - до нее внезапно дошло, и она замерла, не сводя с девушки окаменевших глаз.

У Мэриан что-то ёкнуло в горле.
-Их нет! Их нет! Бомба…ночью…в наш дом! – и она, наконец, разрыдалась.

Таких слез Ирен еще не видела и не слышала в своей жизни. Элис, не смея ни войти, ни отойти, стояла за дверью ванной и тоже напряженно слушала.


*     *     *


Над городом стоял предрассветный туман.
Это было время, когда утро еще только раздумывает – наступить или не наступить, а люди досматривают свои самые крепкие цветные сны.
Но идет война, и очень многие из них сейчас не спят совсем.

Правда, в этот час даже враг отдыхает – спят его солдаты и матросы, затаились на замаскированном лесном аэродроме черные зловещие самолеты.
И тихо в центре столицы Командории.

Янко шел по гулким улицам, раза три его останавливал недремлющий военный патруль, чтобы проверить документы.

Он шел, по-новому приглядываясь к этому большому и когда-то красивому городу, ставшему для него неожиданно родным.

Янко родился и вырос в маленьком городке на Севере Командории, под портом Якорь.

Но теперь Командон, где проходили сознательные годы его жизни, был ему ближе, чем малая родина.

Сейчас здесь было много развалин, и сердце молодого человека болезненно сжималось, когда он видел дома, от которых оставалась одна-единственная ободранная, обугленная стена или только груда камней.

Он видел памятные места своих школьных и курсантских прогулок – вон в том переулке есть музей революции, где он часто бывал, привороженный чужими героизмом и доблестью. Через улицу – парк с танцплощадкой, куда они всем училищем ходили знакомиться с девушками всего несколько месяцев назад.

А вот первый в Командории кинотеатр – и как это такое большое здание уцелело при бомбежках? – здорово было убегать с последнего урока с друзьями и покупать билеты на всю компанию и на девчонок.

Янко усмехнулся – ну да, он-то был у женской половины класса на особом положении – все-таки сын Первого человека. Неужели они поэтому к нему так липли?

Каким же глупышом он был, так разбрасываясь и преподаваемыми ему науками, и чужим вниманием, таясь от отца.
И учителя прощали ему прогулы уроков, видимо, всё потому же.

А ведь можно было учиться, просто учиться – спокойно и радостно. Просто дружить, а не заигрывать со всеми, никого не любя, кроме себя самого, сестры и отца.

Где они теперь – его смешные школьные товарищи и подружки? Янко глубоко вздохнул и поправил на плече вещмешок, в который раз проверил, застегнут ли воротничок курсантской куртки.

Он вывернул за угол улицы на перекрестке и шагах в пятидесяти увидел пункт сбора добровольцев – в здании бывшей школы, тоже немного пострадавшей от бомбардировок.

Значит, сегодня в 5.00. Для верности Янко подобрался внутренне, одернул на себе куртку, почувствовав, что за эту короткую ночь заметно похудел, и решительными шагами, чтобы казаться самому себе сильным и взрослым, подошел к толпившимся в воротах людям.

-Кто последний? – отрывисто спросил он и непроизвольно нахмурился – для солидности.

В толпе засмеялись мужики – большие, крепкие, усатые и бородатые, одетые в гражданское:
-А здесь последних нет, все – первые!

-Чего парня пугаете? – укоризненно сказал один, пробрался к покрасневшему Янко, дружески-покровительственно хлопнул по плечу:
-Неужто, сынок, и ты в добровольцы?

-А что в этом удивительного? – смущаясь еще больше от прилившей к лицу краски, недовольно пробурчал Янко.

Доброволец помолчал вежливо, глядя себе под ноги, выбирая слова.
-Молод ты, братец. Рано помирать.

-Разве на войне только умирают? – презрительно заметил молодой человек.

Тот усмехнулся:
-Ну, а то как же?

-На войне сражаются, защищают Родину. Там жить надо, а не умирать! – вспылил Янко.

-Ишь, митинг устроили! – завелся кто-то в толпе. – Раз мы сюда по своей воле пришли, то теперь нас отсюда никакими танками не выпрешь!

-А вы слышали, говорят, спиридонцы высадили эти самые танки на наше побережье. Говорят, прут, что твой трактор, и сила в них несокрушимая.

-На войне не только сила нужна. Тут и хитрость, и смекалка пригодятся. Что, скажете, Ирен с Делошем в свое время одной силой победили?

-Это как посмотреть…, - и кто-то пошел на попятный.

В это время на крыльце сборпункта появился подтянутый штабной капитан, заговорил громким речитативом:
-Товарищи, соблюдайте порядок и очередность.
Прошу всех построиться в шеренгу по двое. Здесь присутствуют представители нуждающихся в пополнении частей Восточного фронта. Поэтому выбор места дальнейшей службы не может быть предоставлен только вашему желанию.
После того, как я зарегистрирую каждого из вас, я буду направлять вас к кому-то из этих товарищей, - он указал рукой на вышедших на крыльцо представителей.

Во дворе перед крыльцом очистили от народа небольшое пространство, поставили в ряд школьные парты, стулья, где и расположились представители. Здесь были пехота, артиллерия, техсостав столичного аэродрома.

-Здравия желаю, товарищ красавец! – капитан, что распоряжался организацией добровольцев, увидел среди пришедших за пополнением военных Александра Трильи и был несказанно удивлен. - Ты-то как сюда затесался? Вас, вроде, укомплектовали еще на прошлой неделе.

-Приказ командующего. У вашего коменданта на столе лежит, - сдержанно ответил Трильи.

Капитан понимающе усмехнулся.
-А я думал, у тебя совсем разладилось с командиром, с Эннаби, и тебя из-за этого на сушу перевели.

-Нет, все по-прежнему…
-Даже после того самоубийства на вашем крейсере? – наклонившись ближе к Александру, продолжал этот любопытный, чем совсем выбил Трильи из колеи.

-Никакого самоубийства не было, - скрипнув зубами, сказал Александр. – Что за грязные слухи! Было невыполнение одним из младших офицеров своих прямых обязанностей.
Из-за этого он был разжалован и списан на берег. Теперь будет служить в пехоте, - он с тоской вспомнил уничтоженный вид лейтенанта Витты, которого три дня назад в наручниках под конвоем спустили на берег.
И как затравленно, с какой болью и ужасом посмотрел он на Трильи перед тем, как сойти по трапу.
Штрафной батальон. Это значит, первым идти в атаку на новые, неизвестные укрепления противника, прорываться на самых сложных участках фронта, прокладывая дорогу другим, основным частям.
Для такого, как Витта – верная смерть.
Впрочем, он ее и хотел. Только более легким путем.

-Послушай, товарищ Косто, - боясь, что любознательный капитан начнет выспрашивать дальше, Александр его опередил. – Для выполнения приказа мне нужно набрать группу из шести-семи человек.
Нужны хорошие стрелки, один радист, один сапер, выносливые и знающие местности Южного предгорья.

-Надо – подберем. Будут подходящие – направлю к тебе. Сапера, правда, не обещаю. Но попробую других предупредить, чтобы кто у тебя не "перебил", - с удовольствием пообещал капитан Косто.

Янко, дожидаясь своей очереди, разглядывал представителей – сурово глядевших из-под фуражек военных, усталых, измученных ненавистью к войне и врагу.

Но все они были также мало довольны и тем, что их сняли с фронта, с боевых действий и приказали заниматься этой проклятой бумажной работой.

Однако каждый из них понимал, что сейчас это необходимо, потому что люди – живая сила – нужны позарез.
И поэтому, хотя офицеры и спешили, но порученное им дело делали тщательно.

Поодаль от всех них, сидевших каждый за поставленной для него партой, стоял задумчивый человек в морской форме капитана второго ранга и издалека внимательно присматривался к подходившим на регистрацию добровольцам, словно каждому в душу хотел заглянуть.

Янко его еще от ворот заметил. Вообще он часто замечал красивых девушек и женщин – уж никак не мужчин. Но этот!

Светившееся мужеством твердое лицо, прямой горячий взгляд черных глаз, словно вычеканенные, четко очерченные подбородок, нос и губы, сильно заметная проседь в темных волосах под пилоткой.

«Ну и ну! Бывают же такие! - восторженно подумал Янко, против воли не имея сил отвести глаз от незнакомца. – С таким бы пошел на войну хоть в преисподнюю, самого дьявола бить!» - и ему ужасно захотелось оказаться возле этого человека.


Регистрация шла быстро. У добровольцев спрашивали имя, фамилию, возраст, основное место работы или учебы, интересовались состоянием здоровья.

Если на взгляд представителя доброволец годился для его рода войск, он выдавал ему заполненное удостоверение, что такой-то и такой-то является рядовым такой-то части Восточного фронта – далее следовал номер и шифр рода войск. После этого рядовой шел в само здание школы, чтобы получить под расписку оружие.


К удивлению и зависти Янко там, у столов, происходили странные вещи. Некоторые добровольцы после регистрации у синеглазого капитана Косто отправлялись прямо к красивому моряку.
Он тихо и обстоятельно беседовал с каждым. После этого кто-то оставался возле него, а кто-то возвращался в общий строй, чтобы добраться до других представителей. Возле моряка уже обосновалось трое добровольцев.

Молодой человек едва вытерпел, пока дождался своей очереди.

-Янко Хош, 18 лет, - приврал он и продолжал чеканить. – Пока беспартийный, но член молодежного коммунистического союза. Два года военного училища, специальность – сапер. На здоровье не жалуюсь.

-Хош? – капитан Косто даже привстал от удивления. – Я не ослышался? Вы что, однофамилец…

-Я сын Зигмунда Хоша. Родной сын, - стараясь казаться спокойным, ответил Янко.

-А паспорт? - едва смог выговорить Косто, стягивая с мигом вспотевшей головы фуражку.
Рука потянулась ослабить воротник форменной рубашки.

Янко скрежетнул зубами.
-Почему вы мне не верите? Мой отец знает и одобряет мое решение. И потом, я сам себе хозяин, взрослый человек! Ничем не хуже других! – вспылил он.

-Простите, но я себе – не хозяин, - пробормотал Косто, вылезая из-за стола. – Тише, товарищи! – прикрикнул он на очередь, где люди волновались и тревожно, удивленно перешептывались. – Позвольте ваш паспорт.

Янко неохотно достал документы. Капитан, просмотрев их, вытер испарину на лбу.

-Нет, я так не могу, - уговаривая самого себя собраться, сказал он. – Вам придется подождать. Всем придется подождать! – снова крикнул он очереди и бегом, придерживая рукой кобуру с пистолетом на боку, направился к зданию школы, к коменданту.
Минут через десять Косто вернулся все такой же растерянный и бледный.

-Мы позвонили по поводу вас. Ваш отец, действительно, не против, - тихо сказал он Янко. – Извините за задержку, товарищ Хош. Вы, кажется, сказали, что сапер?

-Два года училища, - торопливо повторил молодой человек.

-Что ж, тогда пройдите, пожалуйста, вон туда, - и капитан указал в сторону, где стоял тот самый морской офицер с маленькой группой добровольцев.

У Янко от радости всколыхнулось сердце. И вот он уже смотрит в бархатные глаза, ловя каждое слово.
-Ну, давайте знакомиться, - приятным ровным голосом говорит тот. – Капитан второго ранга Александр Трильи.