Время придет, кн2 ч2 гл25-28

16+


XXV


Порт Эдимо лежал в руинах. Командование командорских военных частей, только что взявших штурмом столицу Спиридонии и теперь находившихся в городе, приняло решение помочь жителям в разборке завалов разрушенных зданий, а также наладить круглосуточное патрулирование, чтобы предотвратить разграбление и мародерство.


Трильи с несколькими офицерами и матросами с «Первого» работали на улицах целыми днями, группами по пять-шесть человек, оттаскивая тяжелые железобетонные плиты многоэтажек, покрошенных на куски во время бомбежек или артиллерийских обстрелов. Обломки грузили в подъезжавшие грузовики, чтобы вывезти на завод. Там временное правительство Спиридонии, сформированное из членов бывшего сопротивления режиму Альдери, намеревалось подвергнуть эти конструкции переработке, чтобы позже использовать при постройке новых домов.


Самым ужасным во всей этой нелегкой работе были не грязь и не пыль, не жаркое майское солнце, которое пекло  головы работающим, и даже не само поднятие тяжестей. Больше всего моряки боялись встретить под ногами то, что когда-то принадлежало жившим в разрушенном доме – остатки вещей или того хуже.

Оттого действовали почти молча, сосредоточенно, переговариваясь лишь по поводу организации работы.


-Как думаешь, Сандро? Ведь не должно их тут быть, а? Ведь все в убежища спускались? – робея, кажется, собственного голоса, полушепотом спросил Андреа Иллиано, наклоняясь к самому уху Трильи.

Тот ответил коротким «да».

Ему казалось, после всего, что он пережил тут, уже ничто не сможет тронуть его душу так, как глупая, неправдоподобная смерть маленького мальчика. Но он ошибался.

С раннего утра разбирали завалы после бомбежек на старой улице, на окраине.

Офицеры, простые матросы – все в рабочих робах, которые вечером, после умываний, переодевали на форменки – трудились вместе.

К положенному времени полевая кухня подвезла второй завтрак, и каша показалась особенно вкусной, а хлеб – душистым, хотя и был он не мягким, скорее – черствым, но таким желанным, будто был самым распрекрасным хлебом на свете.

Люди работали уже часов пять, и после еды объявили небольшой перекур. Кто-то, действительно, отошел покурить, другие сидели на еще неубранных обломках стен и спокойно разговаривали. Некоторые отошли подальше, с любопытством обследуя близлежащую территорию.

Трильи говорил с офицерами по поводу дальнейших работ: после обеда моряков должны были направить ближе к центру города, там было больше разрушений. Так что предстояла раздача соответствующих указаний.

-Товарищ командир! – к ним подскочил один из матросов, растерянный, смурной. – Разрешите… Тут у нас ЧП. Застукали матроса с девчонкой…, - он чуть не поперхнулся.

Когда офицеры подошли к месту, где всё произошло, они остановились в оцепенении.

На полу разрушенного здания, с синим небом вместо крыши, среди осколков бетона, сжавшись в комок, лежала худенькая девушка, перепачканная кровью, насмерть перепуганная, дрожащая, безуспешно пытаясь прикрыть голые ноги рваным подолом платья.

Рядом стоял рослый матрос, ужасно вращая глазами, задыхаясь. Его сдерживали сразу несколько человек, бездумно повторяя: ну всё, всё, хватит.

-Что здесь произошло? – внятно спросил Трильи, хотя то, что творилось сейчас в его душе, трудно было бы внятно описать.

-Да надругался он над ней, вот…, - пробормотал кто-то из матросов. – Она тут нам помогала, на завалах. Ну и…вот.


Офицеры стояли, словно пришибленные, не зная, что предпринять. Молчание длилось несколько мгновений.

«Что же ты молчишь, командир? – с издевкой спросил кто-то внутри Александра. – Ты же знаешь – по закону военного времени за мародерство и за такое вот насилие полагается – что? Правильно – расстрел на месте. Ну, и чего ты ждешь?» – грязно усмехаясь, спрашивал он.

Наконец, Трильи понял, что все смотрят на него – и немудрено: решение было только за ним, командиром. Он почувствовал, как что-то отрывается внутри, плавится, словно в горящей вулканической лаве.

-Думаю, все знают и помнят, - стараясь сохранить внешнее спокойствие, выдавил он из себя. – Это – расстрел на месте.

-Нет! – виновный матрос вдруг дико вскрикнул, вырвался из державших его рук товарищей, собираясь броситься на командира, но бунтаря снова схватили, повалили на землю, связали, опасаясь, что он будет и дальше буйствовать.

-Вы не можете! Я геройски сражался за нашу победу! Я стольких гадов спиридонских уложил, а вы теперь – меня?! За эту девку спиридонскую?! Она насмехалась тут надо мной, шутила, сучка! А у меня в зоне оккупации – вот так же…эти суки…мою родную мать! И я не могу за нее отомстить?! Пустите! Ненавижу!

-Расстрелять, - коротко, быстро сказал Трильи, глядя, как извивается матрос, безуспешно пытаясь освободиться. – Где дежурный конвой? – он словно боялся передумать.

-Здесь, - вздохнул молодой мичман, не поднимая глаз. Потом, скрепясь, кивнул двум матросам. Они не смели подойти. За всю войну им еще не приходилось расстреливать своих. И теперь эта общая растерянность практически парализовала всех присутствующих.

Виновный матрос вырывался и кричал ругательства.
-За свою маму не отомстить?! Это подло! Мы же братья! Что вы делаете?!

-К стене, - серый, как бетон под ногами, приказал Трильи.

Матросы попытались было выполнить этот приказ, поднять и отвести виновного, но он лягался, и они отступили, не решаясь.
Всем было не по себе. Хотя и был он виноват, но вот так – расстрелять друга, товарища, с которым бок о бок прошел войну, - уже законченную войну! – нет, это было несправедливо. Неправильно это было.

-Расстрелять, - жестче повторил Трильи.

«Хи-хи-хи! - мерзко рассмеялся внутри него тот, который перед тем говорил ему о расстреле. – А ты сам-то смог бы? А? Это приказывать легко. Хи-хи!»

-Мы…не сможем, - выдавил из себя мичман. – Простите, товарищ командир, - еле слышно договорил он.

У Александра возникло ощущение, что он остался здесь совсем один. Один – на всём белом свете. Прав? Или не прав? Лишь внутри всё звучал и звучал тот мерзкий издевательский смех кого-то.

-Я сказал – расстрелять, - будто это сказал не он, Трильи, а тот, кто мерзко подхихикивал внутри него. Смеялся над ним. Его выбором. Его болью.


Все молчали. Только несчастная девушка, всё еще трясясь на холодном бетоне, косилась на Трильи умоляющим, жалким взглядом, стесняясь так многих больших и сильных мужчин, стоявших полукругом над ней, смотревших – на нее, еле слышно стонавшую от стыда и страха.

Александру показалось, она, бормоча, просит его о чём-то. Трильи быстро огляделся, выискивая, у кого одежда почище.

-Снимите робу, укройте девушку, - приказал он одному из матросов.
-Есть, - тот послушно стянул с крепких плеч робу, оставшись в одной тельняшке, приблизился к девушке, собираясь накрыть ее широкой робой.

-А-а-а-а! – вдруг дико, невыносимо закричала девушка, сжавшись в такой комок, что в нем с трудом можно было узнать человека. Моряки вздрогнули.
-Нет! Не трогайте меня! А-а-а!

Трильи, повинуясь кому-то другому внутри себя, причинявшему ему тяжелую боль, словно только для того чтобы пересилить ее, эту тяжесть, взял робу из рук матроса, сам сделал несколько спокойных шагов и очень тихо, не касаясь, укрыл девушку. Тогда она немного успокоилась.

Виновный матрос, задыхаясь, зло вращая глазами, наблюдал за происходящим.
-Мичман Соретти, дежурная группа конвоя должна выполнить приказ, - тихо повторил Александр.

-Я не смогу, - тоже тихо, но уже очень твердо повторил мичман.


Трильи переглянулся с Иллиано. Андреа, как и все, будто был не в себе. Красивое лицо его перекосилось от переживаний. Здесь никто не знал, как поступить верно.

«Не делай этого! Нельзя! Так нельзя!» – кричало внутри Трильи. Это был кто-то другой, отличный от первого, мерзкого, скользкого, гадкого, так противно хихикавшего только что над расстрелом.

«Да, да, да! Сделай это! Именно это!» - продолжал этот мерзкий сквозь хихиканье. Эти двое, казалось, собирались растерзать, растащить душу Трильи по кусочкам.


«Господи! Неужто я всю жизнь буду мучим такими сомнениями? Обречен так выбирать? Так страшно выбирать? Блажен, кто не сомневается в том, что избирает! А я? Кто я?»

Вдруг он быстро, будто не задумываясь, вынул из кобуры пистолет и выстрелил в грудь виновного. Тот упал рядом с оцепеневшими товарищами и, наконец, затих.

«Ха-ха-ха! - дьявольски захохотал тот, что сидел внутри Трильи. - Да! Да! Да! Это великолепно!»

Александр не слушал его. Видя перед собой лишь искаженные такой же, как в нем самОм, внутренней болью глаза Андреа Иллиано, он сказал будто именно этим глазам, сухо, жестко:
-Доставить на крейсер, в холодильную камеру. Мичман Соретти, поручаю это вам и группе конвоя. В судовой журнал о происшествии я напишу сам.


Моряки были подавлены и молчали. Он чувствовал в них скрытую враждебность, несогласие с произошедшим.

-И найдите уже, наконец, врача для этой девушки! - не выдержав, он повысил голос и, повернувшись, пошел прочь.


Перекур был закончен.
Снова началась работа, и Трильи словно вгрызался в нее, только чтобы забить, задушить внутри поганое чувство сомнения в том, что этот расстрел – его не должно было быть.

«Почему я? Почему я снова убил? Почему? Почему? Почему?» - и в ответ – снова чей-то жуткий, сатанинский хохот изнутри. Чужой, не знающий жалости.


...Обед и ужин, чуть подостывшие, но вовремя, доставили с корабля. Питьевую воду по городу развозили грузовики-водовозы с единственной сохранившейся в порту паровой станции, где эту воду получали путем выпаривания из морской. Она была совершенно безвкусной, но чистой, и это было немаловажным, поскольку речь шла о профилактике инфекционных заболеваний.

На разборах завалов по-прежнему добровольно работали некоторые горожане, рука об руку со своими вчерашними противниками. Впрочем, нет, на моряков смотрели, скорее, как на освободителей, даже улыбались приветливо. Оттого, что все закончилось, что наступил долгожданный мир, который семь месяцев назад нарушил покойный теперь Альдери.


Вечером на улицах разожгли костры из деревянных остатков зданий, и пока было видно, что разбирать и таскать, работа не прекращалась.
Мимо работающих проезжали редкие автомобили, проходили люди, жившие рядом, в сохранившихся домах.

Но усталые моряки почти не замечали их – хотелось поскорее закончить своё печальное дело, чтобы возвратиться на корабль.
Вездесущие мальчишки, тоже суетившиеся возле военных, старались помочь хоть какой-то малостью только для того, чтобы быть ближе к мужчинам, смешно пытались быть похожими на них, в отсутствие родных отцов, погибших или взятых в плен в Командории.
К вечеру мальчишки выносили из домов самодельные хлопушки из старых разноцветных обоев, содранных со стен, влезали на кучи мусора или ближайшие деревья и оттуда салютовали «освободителям», покрывая землю мириадами цветных песчинок и веселым детским смехом, от которого к горлу Александра снова поднимался удушливый ком, и ему хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать этого смеха.

-Всё, баста! – наконец, крикнул Трильи и махнул рукой своим ребятам.
Те, подняв в кузов грузовика последнюю на сегодня бесформенную плиту, когда-то бывшую частью стены, прекратили работу.

-Завтра продолжим, темнеет, плохо видно, - Александр попытался улыбнуться и бережно пожал руку худому мужчине, командовавшему группой жителей, которым помогали моряки.

-Спасибо вам, - просто ответил тот. Трильи вздрогнул, и у него выговорилось:
-Не за что.


Моряки долго отряхивались, насколько возможно, от засевшей в форме и волосах пыли, умывались, поливая друг другу руки водой из личных фляжек. Сняв рабочую робу и попросив боцмана тоже полить ему на руки, на шею и грудь, как следует умывшись, Александр надел китель и пилотку и велел морякам строиться. Пора было возвращаться в порт, на крейсер.


-Я никуда не поеду! Я гражданка Спиридонии, и вы не имеете права! – раздалось от подъезда соседнего сохранившегося пятиэтажного дома.
Двое мужчин в светлой военной форме пытались за обе руки подтащить сопротивлявшуюся женщину к машине, которая уже с час стояла у подъезда. Еще один, видимо, старший офицер, ссутулившись, нервно шел впереди процессии.

Моряки невольно повернулись в сторону шума, и Александр даже при неярком освещении от костров узнал эту женщину – по растрепанным белокурым волосам и срывающемуся на истерику голосу.

-Господи, ну, спросите соседей, они меня знают! Я живу по другому адресу, и у меня дома есть все документы! Я не воровка, не шпионка! Неужели никто не сможет здесь, сейчас подтвердить вам мою личность, или как это у вас называется?! – в отчаянии кричала женщина, продолжая упираться.

-Заткните ей рот, - сквозь зубы пробормотал офицер, сам раскрывая дверцу автомобиля перед подчиненными.

Трильи кивнул Андреа, и они вместе быстро приблизились к машине и нервному офицеру.
-Капитан второго ранга Александр Трильи. Командир крейсера «Первый». Я могу удостоверить личность этой женщины.

Офицер вскинул на него колючие, дьявольски вспыхнувшие светом ближних костров, выпуклые глаза из-под козырька фуражки.

-Капитан…Эннаби? – не веря себе, переспросил Трильи, и сердце его невольно забилось быстрее.

-Так точно, он самый. Значит, снова встретились, - криво усмехнулся тот.

-Выходит так.

-Высокие у вас покровители, - понимающе протянул капитан, - раз вы до сих пор живы.

-О ком вы говорите?

-Александр, это вы?! – вырвалось у женщины, которую два дюжих представителя ОВНУРа пытались впихнуть в машину.

Вместо ответа Трильи только кивнул и обратился к Эннаби:
-А вы, значит, уже капитан. Поздравляю. Что ж, вам, действительно, нужно только установить ее личность? Она задержана только из-за этого?

Эннаби покосился на нервно закурившего неподалеку Андреа Иллиано, скрепя сердце, негромко сказал:

-Вообще-то это не ваше дело. Я и мои ребята выполняли приказ командования по обыску одной квартиры в этом доме. Там оказалась эта дамочка, которая не должна была там быть. Без паспорта, с какими-то дурацкими бумажками, которые при всем желании нельзя назвать удостоверением личности.

-Это графиня Элеонора де Зелли. Я знал ее до революции, она служила при дворе герцога Фьюсса. Если за ней нет никакой вины, вы можете отпустить ее теперь?

-Я должен ее допросить. Но у меня совсем нет времени. Нам срочно нужны сведения о местонахождении герцога в настоящий момент. Сударыня! – иронично сказал Эннаби, наклоняясь к машине, где на заднем сидении овнуровцы уже зажали Лору между собой. – Где герцог Фьюсс? – спросил он раздельно и жестко.

-Я не знаю, я давно не живу с ним, - от страха та все еще не могла успокоиться и плакала, трясясь мелкой дрожью.

Слезы сами лились по ее щекам, и сердце, казалось, колотилось по всему телу – от подошв до головы и готово было выпрыгнуть из горла.

-Я видела его перед самым штурмом города, он собирался ехать на юг. Но больше я ничего не знаю. Это правда. Поговорите с соседями, может, они слышали о нем. Прошу вас, отпустите меня, я больше ничего не знаю! – всхлипнув, повторила она.

-Как вы оказались в этой квартире?
-У меня были ключи, я недавно выкрала их у него. Мне надо было забрать документы на фирму. Это моя фирма, мой хлеб, понимаете! Еще с того времени, когда я жила здесь с ним! А он отобрал их у меня, будто я не имею никаких прав. Теперь будет другая власть, мне нужны эти документы, эта работа, - боясь потерять нить своих мыслей, тараторила Лора сквозь слезы.

-Отпустите ее, - Эннаби принял какое-то решение, выпрямился и насмешливо взглянул на Трильи. – Вы свободны.

Когда Лора, все еще не веря в свое освобождение, вышла из машины на ватных ногах, Трильи спросил:
-Вам далеко до дома?

-Минут двадцать, - еле слышно прошептала та.
-Я провожу. Андреа, - окликнул он старшего помощника, - ребят в порт поведешь ты, - Трильи мельком взглянул на наручные часы. - Я вернусь на крейсер примерно через час.

Иллиано тревожно вгляделся в сумрачное лицо командира и друга, понимающе кивнул, выбросил сигарету и, пожав ему руку, вернулся к матросам, которые по команде боцмана уже построились в колонну по четыре и ждали приказа.

-Своего, значит, убил, а сам с такой красоткой…
-Ну, так то обоюдно…, - долетело до Трильи со стороны шеренги моряков.

Он вздрогнул и коротко оглянулся, словно не понимая, но пытаясь понять смысл этих случайных фраз. Потом быстро козырнул Эннаби:
-Честь имею, капитан, - и развернулся, собираясь двинуться в путь.

-Да не растерять бы, - услышал он вслед насмешливый голос Эннаби, но снова сдержался и ничего не ответил.

Когда они с Лорой отошли на приличное расстояние, Эннаби сказал одному из своих помощников:
-Пойдешь за ними, запишешь адрес, посмотришь, через какое время он уйдет. Доложишь мне лично.
-Есть.

На многих улицах по-прежнему горели костры – электричество в городе пока не работало, хотя новое градоначальство пообещало восстановить линии прежде всего остального.

Некоторые улицы, более сохранившиеся от разрушений, тонули в сумерках, как в темном враждебном тумане. Близился комендантский час, и все, кто не хотел неприятных приключений на свою голову, уже сидели по домам.

-Вы успеете вернуться до комендантского часа? – дрогнувшим голосом спросила Лора, не глядя на Трильи, скорым шагом идя рядом с ним по тротуару.

-Думаю, да, - он изредка взглядывал на ее белый профиль, все еще испуганный, искаженный страданием, которое в темноте виделось глубже, чем было на самом деле.

-У вас есть спички или зажигалка? – Лора нервными руками достала из сумочки сигарету, не останавливаясь, повернула лицо к Трильи.

-Нет, я не курю. А вы…

Она обогнала его на несколько шагов, чтобы обратиться к шедшей впереди группе солдат, и вернулась к своему попутчику, уже торопливо закуривая.

-Зачем вы курите? Это очень вредно.
-Ерунда! Вы не представляете, что я пережила! – вырвалось у нее. – Он хотел убить меня.

-Герцог? – не понял Трильи.
-Да. Хотел уничтожить, потому что я слишком много знаю о нем. Он ужасен, это, действительно, чудовище. Он содержал меня здесь, он по-прежнему очень богат, у него были акции крупнейших предприятий Спиридонии, понимаете!
Но за это содержание он делал со мной всё, что хотел, - де Зелли снова заплакала, и Трильи не мог понять, то ли она пытается лишь разжалобить его, то ли на самом деле содрогается от воспоминаний. – Он финансировал многие провокации на границе и потом эту войну. Это он, он! Везде он! Если бы вы знали, как я боюсь его!


-Почему вы не сказали о том, что он финансировал войну, этим товарищам из ОВНУРа? – напряженно спросил Александр.

-Капитану Эннаби? Они сами всё знают. Они там, в квартире, какие-то документы нашли. Видимо, герцог забыл. Или нарочно оставил. Я не знаю, для чего.
Господи! Вы не понимаете, Александр, он ведь до сих пор желает и вашей смерти. Вы для него – как кость, застрявшая в горле, как красная тряпка для быка! Он вас каждый день вспоминал, когда мы жили вместе…

-Почему же теперь вы не с ним? – Трильи было и жаль ее, и – он не знал, чем помочь ей в такой ситуации.

Мозг прокручивал возможные варианты, но все они казались Александру либо глупыми, либо нереальными.

Он жалел ее, но эта жалость теперь была отвратительна ему, потому что эта женщина снова олицетворяла собой воспоминание о том мире, который он никогда не любил, которого сторонился, словно боясь запачкаться.

А в ней всё – тон голоса, жесты, манеры – снова напоминали этот неприятный ему мир. Мир лжи, зависти, алчности, бесчестия, которые прикрывались внешней благопристойностью.

Лора выбросила недокуренную сигарету на асфальт – как же нервно она делала все это! – и продолжала:
-Мне удалось скопить денег из тех, что он мне давал. Где-то за полгода до начала войны я сказала, что ухожу от него.

Купила себе небольшой магазин-ателье по пошиву женской одежды, наняла нескольких девочек-швей. Мы нормально устроились, наше дело почти процветало.

Но он продолжал преследовать меня, угрожал. А я клялась, что буду молчать, ползала у него в ногах, только чтобы он оставил меня в покое.

Тогда он отнял у меня документы на магазин. Я снова оказалась в кабале. Я словно приросла к нему, так, будто вовсе не могла без него. Мы жили отдельно, но часто встречались… И вот теперь всё кончилось. Я осталась совсем одна. Я свободна, и со старым покончено. Ведь это так, Александр?

Ей нужна была надежда. Но даже если бы он ответил ей «да, все закончилось», она вряд ли бы поверила.

-Вы нашли документы, которые он отнял?
-Да.

-Послушайте, Лора, - наконец, у Трильи в голове созрело решение, на котором он и остановился. – Неужели вы не понимаете, что просто губите себя здесь? Губили рядом с ним всё это время! И теперь – зачем вы губите себя? Вы ведь еще так молоды, вам нет и тридцати.

Вам нельзя оставаться здесь. Вы сможете начать все сначала, если вернетесь в Командорию. Вам нужно вернуться, - убежденно говорил он. – Там много людей, которые за честь почтут помочь вам. И я, и Ирен, мы…

-Что? – почти истерически рассмеялась де Зелли. – Ирен? Бросьте, Александр! Зачем я нужна ей в Командории? Кому я вообще нужна в Командории? Разве только ОВНУРу, который возьмется за меня своими проверками!

-Нет, Лора, - как можно мягче возразил Трильи. – Вы совсем не знаете Ирен. Она обязательно поможет, если вы только захотите. Подумайте, ведь там ваша родина, ваш настоящий дом…

-Дом там, где тебя ждут, - Лора вздохнула. – А в Командории меня не ждет никто. Что я буду там делать? Я привыкла заниматься бизнесом, иметь хорошие деньги…

-Значит, вы умеете работать. Теперь, когда война закончилась, Командории больше, чем когда-либо, нужны люди, которые умеют работать. Неужели вас совсем не трогает то, как живет и будет жить земля, на которой вы родились и выросли? Это – как судьба родителей, к ней нельзя остаться равнодушным, - он говорил искренне, проникновенно и настойчиво, но де Зелли только качала головой.


-Всё это – лишь пустые высокие слова. А родителей у меня тоже уже нет.

-Простите, - Трильи спохватился. – И всё же, подумайте. Это лучше, чем сидеть здесь и бояться возвращения герцога. Ведь вы все равно будете бояться его… И я ничем не смогу вам помочь.

Лора обратила к нему свое бледное лицо, все еще красивое, но надломленное всем пережитым.

-Милый Александр, вы прекрасно знаете, что можете помочь мне только одним. Но мы с вами оба также прекрасно понимаем, что это невозможно. Теперь в это не верю даже я сама.


Трильи молча опустил голову. Тот, кто внутри него смеялся над расстрелом матроса, снова противно подхихикивал, смущая неподходящими мыслями. Но внешне Александр шагал вперед спокойно и уверенно.

Так, в молчании, он прошли следующий квартал, за которым начался другой – из частных коттеджей, маленьких, по-мирному уютных даже в темноте.

Наконец, Лора остановилась возле одного из этих одноэтажных коттеджей с крошечным палисадом за низким сетчатым забором.

-Вот мы и пришли. Здесь я живу. Простите, но… вы не посмотрите со мной дом? Я…боюсь, - она поежилась в своей полупрозрачной вязаной кофточке, хотя это была теплая майская ночь.

-Да, конечно, - немедленно согласился Александр.

Они вошли в дом. В нем было лишь две небольших жилых комнаты и кухня с кладовой.

В кухне Лора нашла спички и зажгла свечи, которые стояли у нее во многих маленьких подсвечниках на разной мебели вдоль стен – так здешние жители привыкли сопротивляться временному отсутствию электричества. Теперь весь дом напоминал жилище добрых подземных троллей.

Трильи, с флотским фонариком в одной руке и табельным пистолетом в другой, прошел по комнатам, обставленным со вкусом, без излишеств, заглянул за шторы, в шкафы, под кровать.

-Чердака и погреба у вас нет? Это хорошо. Что ж, тогда мне пора, – он убрал оружие и фонарь, остановился у входной двери, чтобы попрощаться.
Вынул из внутреннего кармана кителя маленький блокнот, ручку, что-то быстро записал в блокноте и, подавая вырванный лист Лоре, сказал:

-Это наш адрес и телефон КПП Морского городка в Тузе. Если все же решите вернуться. Я буду ждать звонка или письма. Да, и…, - Трильи запнулся перед ней. – Если вы боитесь, вам лучше пока ночевать у соседей.

Де Зелли не сводила с него блестящих глаз. В них стояла такая смертельная тоска, что ноги Александра будто приросли к полу.

Дешевая свеча, наклонившись, быстро таяла в левой руке женщины, капала на старый паркет. Трильи, поняв, что очередная горячая капля сейчас упадет на кисть Лоры, двумя пальцами потушил маленький огонек.

Графиня слабо вскрикнула, словно только что обожглась сама.
-Останься, пожалуйста. Пожалуйста, - одними губами прошептала Лора.

Александр смотрел прямо и спокойно, хотя кто бы знал, как он вновь боролся с собой – почти так же, как в далекий революционный год.

Только теперь – боролся не столько с желанием, сколько со своей болью и человеческой жалостью к этой женщине.

-Я должен вернуться на корабль.

Улыбка воспоминания тенью прошла по ее красивому и измученному лицу.
-Должен? Или хочешь?

Трильи тоже едва заметно улыбнулся.
-Для меня это одно и то же. Я хочу делать только то, что должен.

«Должен? – подумалось ему. – Хотел ли я убивать сегодня того несчастного матроса? Или должен был наказать его за ту несчастную девушку?»

Внутри него снова кто-то чужой мерзко хихикнул.
«Не-ет, - укрепляясь, словно закрывая двери прочного убежища, сказал ему Трильи. – Заткнись, гад. Не дождешься!»

-Скоро комендантский час. Тебя могут задержать.
-Я командир военного корабля. Мои документы в порядке. Никто не станет меня задерживать.

-Пожалуйста, - едва слышно повторила Лора.

Она подошла совсем близко, касаясь его кителя своим телом, протянула руку и как когда-то провела тонкими пальцами по его бритой щеке, шее.
Но пульс Александра не участился ни на один удар. Она ласкала его, а он по-прежнему стоял спокойно, как камень, и прямо смотрел ей в глаза своими усталыми бархатными глазами.

Тогда Лора отдернула руку, отступила на шаг.
-Вот каким ты стал. Теперь ты уже не тот несчастный, обреченный на смерть мальчик, и одними нежными прикосновениями тебя теперь не проймешь, - слезы вновь навернулись ей на глаза. – Бог ты мой, ну зачем ты в моей жизни? Зачем такой красивый, добрый и сильный? Какая мука! – она отвернулась, закрыв лицо рукой.

-Простите меня, Лора. За всё, что было. И особенно за то, чего не было. Простите, если сможете, - просто сказал он, козырнул и, развернувшись, открыл дверь.

-Смогу. Теперь смогу. Хотя теперь уже всё равно.

Лора стояла на пороге и смотрела ему вслед. Трильи шел твердой, но легкой, чуть раскачивающейся походкой. Ему очень хотелось оглянуться – жалость и элементарное мужское желание тянули его назад, к ней.

Но он понимал – если уходишь, нужно уходить совсем, до конца. И шел спокойно и ровно, не торопясь уйти поскорее, чтоб не обидеть ее, но и не позволяя себе притормозить, чтобы не оставить здесь даже частицу себя. Частицу несуществующей надежды.

Шел, зная, что Лора будет смотреть ему вслед до тех пор, пока его будет видно на темной улице, и молча плакать.

Шел, предательски чувствуя, как эта его жалость – странная, прозрачная, светлая, невесомая оболочка вдруг отрывается от тела и спешит туда, к оставленной двери, где стоит плачущая женщина.

Он, настоящий, уходил спокойно и ровно, не оглядываясь, а тот, оболочка, обнимая ее, говорил что-то очень хорошее, нужное.

И он, настоящий, даже не оборачиваясь, видел это. А та плачущая женщина, глядевшая на него, – нет.
(песня «Ночь» А.Иванова).



XXVI



Над горизонтом всходило солнце. Стелла вместе с другими женщинами как раз подходила к колхозному коровнику на утреннюю дойку. Сегодня была ее очередь.

Так уж установилось у них в колхозе – для разнообразия женщины делились на смены и то работали в поле, то приходили сюда – доить коров, или ухаживать за более мелким скотом.

Всего через несколько минут небольшое коровье стадо прогонят по улице две девушки-пастуха. Они – городские, но за время пребывания в колхозе научились неплохо управляться с кнутом и выносить дальние переходы, а однажды даже спугнули волка.

Стелла против обыкновения притормозила у ворот. В животе мягко задвигался ребенок. Стелла улыбнулась ему и посмотрела на солнце.

Сегодня всё было не так, как всегда. Утро – ярче, люди – моложе, сил – больше на этот день. Вчера закончилась война.

Теперь не будет бессонных ночных бомбежек, постоянного страха, что не уберегут хлеб на полях и в хранилищах, теперь вернется родной Тони, и будут они растить своих деток и радоваться друг на друга.

Колхозницы-доярки, заметив улыбку Стеллы, поняли, о чем она думает, и на их лицах тоже засветилось что-то доброе.

Даже вдова – солдатка Алина, молодая еще женщина, оставшаяся с двумя малышами без мужа, скупо улыбнулась в ответ.

В коровник сквозь узкие, низкие окошки тоже струился сегодня божественный солнечный свет, необычно переливаясь на потрепанной шерсти животных. Начали доить.

Стелла с трудом уселась на низкую скамейку подле буроватой коровёнки с умными, спокойными глазами, мягко взялась за ее набухшие красноватые соски. Корова, дожевывая утреннюю жвачку, задумчиво покосилась на доярку так, будто тоже понимала весь ход ее мыслей.

Но только струя ослепительно белого теплого молока стукнула в чистое ведро, как Стелла почувствовала – началось!

-За доктором бегите! Скорее – за доктором Нурио! – закричало сразу несколько голосов.

Стелле помогли выйти на свежий воздух, посадили на траву, побежали за водой и простынями.

-Ничего, - улыбалась Стелла. – Бог не оставит, раз уже подарил мне его и даровал столько в утробе носить.


Доктор Нурио, тоже из беженцев, был дома и появился тотчас, как всегда, стремительный, седовласый и большой, умевший распоряжаться всеми быстро, не терпя суеты и паники.

Стелла почти не кричала, только дышала глубже, слушая команды доктора, да не сводила широко раскрытых глаз с ясного, уже высокого солнца. Оно как будто помогало ей, и она родила легко.

Когда раздался резкий, будто недовольный совершившимся, крик младенца, и доктор сказал успокоенно: «Мальчик!», Стелла повернула к нему голову, улыбаясь умиленно на крошечного сморщенного красно-розового человечка.

Она увидела, что рядом с доктором из всей женской бригады оставались только двое доярок-помощниц, и стадо, наверное, давно уже прогнали. Стелла тоже успокоилась и, перекрестившись, произнесла:
-Благодарствую, Господи!

-Тетя Стелла, да нет никакого бога, это вы, сама справились, да вот доктор Нурио помог! – молодая девушка, бережно державшая кричащего младенца на руках, радостно засмеялась. – Вон какой хорошенький! Будто пирожок испеченный!

Брови Стеллы от неприятного ощущения взлетели вверх над светлыми глазами и тут же нахмурились.
-Зачем так говоришь, Роберта! Бог есть, он и доктору помогает, всем нам!

Девушка опять было усмехнулась, но старый доктор, выпрямившись от ведра с чистой водой, в котором умывался, недовольно встряхнул мокрыми руками, чего никогда не делал по профессиональной привычке к аккуратности.

Он тоже нахмурился и жестом остановил насмешницу. У Стеллы на лице было написано такое умиротворение, такая благодать, как будто она не видела и не слышала ничего вокруг, кроме солнечного звенящего лика и тихой песни голубого неба, даже плача сына не слышала.

Доктор Нурио отозвал Роберту в сторону, препоручив мальчика второй доярке, которая, перестав его укачивать, со знанием дела положила на живот матери, - и наставительно сказал:
-Милая девушка, никогда нельзя навязывать людям чужую волю. Они сами способны во многом разобраться. Если человек верит, и это ему помогает – как теперь, - пусть верит, это его право.

Молодое лицо Роберты приняло задорное, по-девичьему кокетливое выражение, и девушка шутливо погрозила врачу:
-Смотрите, товарищ доктор, это гнилой либерализм!

Нурио расхохотался:
-И-и, голубушка, да вы этак во мне врага Родины найдете! Ступайте-ка лучше, поищите подводу или что-нибудь вроде того – родильницу надо домой доставить, а то самой-то ей пока тяжеловато будет.


И вот Стелла дома. Мальчик, накормленный, спит в люльке, Сильвия сидит возле матери, чистит большую картофелину.

Милена, запретив Стелле на сегодня всю домашнюю работу, хлопочет над обеденным столом, руки ее в муке, и тесто, тяжелое, густое, хлюпает под крепкими ударами о столешницу. Кажется, будто это сон, слишком счастливый, чтобы быть явью, когда с улицы вдруг доносится шум, нарастает, приближаясь.

Милена, Сильвия и Стелла кидаются к окошкам, Сильвия опрометью успевает побежать к дверям и сталкивается там, ужасно испугавшись от неожиданности, с заросшим густой щетиной, но с белозубой до рези в глазах улыбкой, - своим отцом, Антонио Валле.


Сколько она провисела, обхватив мужнину шею руками, Стелла не помнила. Все твердили какие-то радостные слова, в дом набилось множество народа, и Стелла едва углядела среди всех и Грето Инзаро, скромно присевшего в углу у печи на скамью.

-Наши завтра будут! Все! Да живы, живы! – смеялся он, отмахиваясь от обступивших его солдаток, вопросы которых не замолкали. – Это нас подкинули на командирском авто, когда Тони сказал, что у него жена вот-вот родить должна. Ну, а я на птичьих правах там поместился.

-На крыше, что ли? – пошутили крестьянки.
-Не, на подкрыльнике, - улыбнулся счастливый Антонио, оторвав, наконец, от себя жену, и при всех от души расцеловал ее.

-Ну, спасибо, родная, за сына! Жаль, опоздал я немного, ты уж прости, что не смог вовремя.

-Да что ты, Тони, как можно! – Стелла всплеснула руками.

-Эх, родные вы мои! – обращаясь ко всем, Валле от переизбытка чувств хлопнул себя по коленкам и засмеялся. – Я самый счастливый человек! Война закончилась, и всё у меня есть теперь – и дом, и жена, и дочка, и сын, - он привлек к себе и смутившуюся, заробевшую Сильвию, крепко обнял. – Что еще человеку нужно! Спасибо вам всем, что вы у меня есть!


-Гости дорогие, проходите, садитесь. Чем богаты, тем и рады, – Милена широко, по-хозяйски развела руками.

Она успела прибрать со стола недоделанный пирог и расставить на нем два больших котелка с кашей и супом, только что вынутых из печи, порезала широкую краюху хлеба, выложила свежие листья салата и тонкие перышки зеленого лука, от нежного вида которых у Грето почему-то по-детски засосало под ложечкой.

Кто-то остался, кто-то скромно ушел, чтобы не стеснять хозяев, кто-то сбегал домой, чтобы принести еще чего-нибудь из еды и питья.

-Да, - говорил слегка захмелевший Антонио, сидя во главе стола, рядом с женой. – Мясорубка была страшная. Но нашей вины в том нет, хоть и мы убивали. А кто виноват, те уже наказаны. И поделом, сволочам.
Но я, например, не могу носить на себе чужую кровь, особенно теперь, после победы, когда всё и все отмщены. Так что сразу же после обеда иду мыться на реку. И бриться. А то – сами видите, - он осторожно провел по колючей, неухоженной щетине. – Что, председатель, никак порезаться можно! – весело кивнул он Грето, который непроизвольно повторил за ним тот же жест и засмеялся под сердобольными женскими взглядами.

-Я с тобой, - согласился Инзаро.
-Товарищ председатель, - звонко спросила Роберта – уж, конечно, она была тут, в своем лучшем платье, синем в мелкий белый горошек, с белым отложным воротничком. Две пушистые русые косы лежали на ее худых плечах. – Товарищ Инзаро, а вы теперь снова будете нашим председателем, или товарищ Стано останется?

Исполняющий обязанности председателя Стано, сидевший как раз напротив Грето, молча перевел взгляд с Роберты на Инзаро и потупился, подперев голову единственной рукой, словно давая понять своему предшественнику, что не волен в этом решении.

Грето просто пожал плечами.
-Нас партия послала. Вот, как скажут, так и будет, - коротко отрезал он, разом примирив всех.

За воспоминаниями, мечтами и планами будущей жизни, разговорами о мужьях, которые скоро должны были вернуться, обед затянулся, и все разошлись ближе к вечеру.

Даже Милена, забрав детишек Джулии, ушла к себе, а Грето отправился проведать свой домик, заколоченный им перед уходом на фронт, и позже расколоченный колхозом для беженцев.

-Какой колючий! – восхищенно смеялась Сильвия, обнимая отца и прижимаясь к его щеке. – Сроду бы не подумала, что ты такой можешь быть, – она весело кивнула на колыбель, в которой проснулся проголодавшийся брат и заплакал, захлебываясь. – Смотри, и он такой же будет! – Сильвия со смехом подбежала к люльке, бережно взяла запеленутого младенца, протянула отцу.

Тот поднялся, скрипя старыми башмаками, звук которых показался Стелле чуть ли не ангельским песнопением, взял сына на руки, несмело прижал к груди. Мальчик притих от еще непонятного, неосязаемого чувства.

-Признал, - довольный, вздохнул Антонио, с любопытством, ища родные черты, вгляделся в лицо младенца со смешными, постоянно двигающимися губками.
Но тот был – как все малыши – очень похож на таких же, как он сам.

Стелла, за секунду до того умилявшаяся этой долгожданной для нее сцене, вдруг увидела, как муж переменился в лице и побледнел.

-Тони! – она молитвенно сложила руки на груди. – Ты что?

-Хороший будет у нас сын, Стелла, - чужим, скорбным голосом сказал Валле. – Вырастим, на ноги поставим. Будет жить счастливо. Как сам захочет, так и будет жить. Ни в чем перечить ему не стану. Одного только не смог бы никогда простить – если по его вине погибнет невинный, где бы и кем бы он ни был.

-Бог с тобой! Что ты за слова такие говоришь! – Стелла ахнула и закрестилась истово и торопливо, а Сильвия, словно не понимая, заморгала большими глазами, переводя их с матери на отца и обратно. Стелла кинулась к мужу, забрала мальчика к себе. – Прости тебя Господи, Тони!

-Твоя правда, Стелла, что-то не то я говорю, - хрипло согласился Валле, тяжело опускаясь на скамью. – Да, видно, нет теперь у меня прежних слов, растерял я их все.

-Нет, отец, не растерял, - поскорее сказала жалостливая Сильвия. – Ты их просто подзабыл, но ты вспомнишь, вспомнишь обязательно. Для чего же мы тебе – вот и поможем вспомнить.

Антонио посмотрел на нее, но будто сквозь, даже с ее взглядом, направленным на него, не встретился.

-Это хорошо, что поможете. И я вспомню, - тихо повторил он.

Стелла в волнении начала кормить мальчика, и отец отвернулся – смотреть на кормящую мать считалось плохой приметой для нее.

-Только не забуду другого, - тихо продолжал Антонио. - Вот таких же вот младенчиков, которых мы видели в лагере смерти, когда взяли Кандр и возвращались под Туффис. Там тысяч пять человек было. И женщины, и детки такие же.

Изверги над ними какие-то опыты делали. А мы не успели, понимаете, не успели, они их всех загнали в бараки и сожгли. Всех…, - он с силой вцепился себе в волосы, зажмурившись.

-Отец! – пронзительно вскрикнула Сильвия и бросилась вон из дома.

Стеллу передернуло от ужаса и гнева, что-то больно закололо в груди, так что даже мальчик отвернулся от нее и снова залился своим неприятным резким плачем.

-Маленькие, маленькие такие трупики, совсем крошечные, - совсем тихо прошептал Антонио, дрожа от своего страшного воспоминания и с трудом сдерживая слезы.

Стелла не слышала этих последних слов и пыталась докормить сына, уговаривая себя не расплакаться, так как знала – когда плохо матери, плохо и ребенку, который, еще ничего не понимая, тем не менее, всё хорошо чувствует.

Вот за эти-то невыплаканные слезы Стелла была готова упрекнуть мужа – зачем он наговорил им столько ужасных вещей, заставил так переживать самых близких людей, до слез расстроил бедную Сильвию.

«Сколько же еще они пережили, если только одно это воспоминание так страшно и жестоко?!» - подумалось ей о муже и его однополчанах, и сострадание мягким пухом шевельнулось под сердцем.

-Бедные вы, бедные, - прошептала она, и, не выдержав, всхлипнула.

-Не сдержался я, прости, - угрюмо сказал Антонио. – Пойду на реку, надо снова на человека похожим становиться. Жизнь-то идет, никуда не денешься, - и, кинув чистое полотенце через плечо, негромко притворил за собой дверь.

Маленькая, шагов в двадцать шириной речка, спеша, суетясь, катила свои низенькие волны к морю. Те подпрыгивали, выныривая, и снова тонули под следующими своими собратьями, играя друг с другом и с вечерним, мягким, неунывающим солнцем.

В кустах тихонько пели птицы, громко квакали в зарослях камышей радостные лягушки, и тысячи сияющих солнечных зайчиков плескались в теплых волнах.

Выбритые со смаком, умытые, в чистом белье – новых, присланных Стеллой рубахах, - сели Грето и Антонио на зеленую береговую травку, как любили сидеть еще до войны, и неспешно закурили.

Как завороженные, смотрели они на волны и опускавшееся солнце, на камыши и противоположный берег, где на колхозном поле уже лезла из-под черной земли к небу молодая тонкая пшеница, - двое сильных и очень усталых, поседевших мужчин, друзей и однополчан.

-А помнишь…? – задумчиво спросил Антонио.

Как эта длинная речка, текли их бесконечные воспоминания, мучившие и радовавшие их. Словно всё это было не с ними, но становилось покойно оттого, что всё закончилось.

-Тони, ты как сына-то решил назвать? – наконец, прервал воспоминания Грето.

-Мы со Стеллой давно решили, - Валле скупо улыбнулся, заприметив даже в сумерках на середине реки маленький белый бумажный кораблик – наверное, выше по реке мальчишки спустили.
Он вертелся в водоворотах, но, уже промокший, все еще не сдавался стихии, и упрямо плыл всё вперед, к морю.

-Если сын родится – назовем Александром.
-Сандро, – понимающе улыбнулся Инзаро, но кузнец отрезал:
-Нет, Сандро у нас один. Другого такого нет. А мой малый будет Алексиком.


*    *    *


Светлым, солнечным днем в конце теплого июня порт Туз встречал своих героев-моряков.

Война закончилась больше месяца назад, большинство пехотинцев, артиллеристов, танкистов давно были дома.

Но часть командорских военных эскадр до этого дня еще пребывала на чужой территории, охраняя завоеванное, помогая спиридонским соседям обустроить новую жизнь.

Радостная суматоха царила не только на улицах города, по которым народ спешил к военному порту, ожидая прибытия кораблей своей эскадры.

С самого утра в Морском городке тоже кипела бурная жизнь. Только не на улицах – здесь они словно вымерли на несколько часов – жизнь кипела внутри каждого дома, где ждали возвращения родных.

Женщины не выходили из кухни, держа на побегушках детей, которые лишь изредка торопливо и серьезно перебегали от дома к дому, чтобы занять у соседей чего-нибудь из съестного, не хватавшего матери для приготовления праздничного обеда.

Каждый дом, казалось, готовился к многолюдной свадьбе – столько всего в нем варилось, пеклось, жарилось, что для одной отдельно взятой средней семьи всей этой пищи хватило бы не меньше, чем на месяц.

Мэриан, сидя на кухне у Ирен, чистила над плошкой целую гору луковиц – на первое, второе и закуски. Слезы текли по ее круглым румяным щечкам, она то и дело всхлипывала.

-Мэриан, давай поменяемся, что ты одна мучаешься! - пожалела ее Ирен, мешая на плите суп.

-Ну, уж нет! – смеясь сквозь слезы, отвечала та. – Век бы так плакать. Это самые сладкие слезы в моей жизни.

-У нас зелени совсем нет! – вбегая в кухню, вскрикнула перепуганная Паула. – Говорила вам, надо было в апреле посадить, теперь бы уже выросла.

-Элис! – позвала Ирен дочку. Та прискакала на одной ножке из ванной, где занималась очень важным делом – мыла фрукты к столу.

-Цыпленок, сбегай к тете Юлиане, попроси у нее зеленого лука, укропа и…, - она быстро окинула взглядом ломившийся от недоделанных закусок стол, - да, и сельдерея. Запомнишь?

-Ага! Сельдерея…, – девочка бодро поскакала вниз по лестнице.

-Боже мой, уже пол-двенадцатого! Надо торопиться!

Они, конечно же, успели – они не могли сегодня опоздать. Это эскадра опоздала с прибытием на целых полчаса. Но даже адмирал Читто – недавно назначенный командующим северным военным флотом Командории, окруженный напряженными адъютантами, подстроившимися под его праздничное настроение, терпеливо ждал, стоя на трибуне, сооруженной на краю портовой площади.

На площади, где милиция пыталась удерживать народ, рвавшийся к набережной, к самой пристани, было столько цветов, что вся площадь и пристань по-райски благоухали ароматами, которые странно не смешивались.

Цвели тысячи букетов, цвели радостью лица встречавших людей. И не на беду, а на счастье солнце пекло так, как давно уже не пекло.

Ирен вообще казалось, что за всю войну не было ни одного по-настоящему солнечного дня – такая уж сложилась установка, что война – это мрак и холод.

А победа… О, какое непередаваемое чувство восторга поднялось в каждой душе в тот миг, когда месяц назад из репродуктора донеслись торжественные, казалось, с трудом сдерживаемыми слезами слова диктора: «Порт Эдимо взят нашими войсками! Великая освободительная война против спиридонских захватчиков победоносно завершилась!»

И – вот оно! Переформированная, новая эскадра Туза из десяти кораблей возвращается в родной порт. И уже нет свободного места на пристани, потому что весь город встречает моряков, а милиция очистила только узкий коридор для их марша по площади.

Корабли гудят и медленно-величаво входят один за другим в гавань.

-Смотрите, смотрите! Это же наша «Победа»! Наш крейсер! – перекрикивались через чужие головы разминувшиеся в толпе девушки с кораблестроительного завода, не имея возможности приблизиться друг к другу.

-А «Гермес» каков, а!
-Ура! Вот он, «Первый»! Да здравствует победа!

-Ура! – только этот крик, короткий и ясный, наиболее полно и верно отражал то, что творилось теперь в каждой человеческой душе.

Команды выстроились на палубах, отдавая честь адмиралу и делая равнение на него, а люди на площади, хотя им резало глаза от белизны парадной формы моряков, по-прежнему, в нетерпении смотрели именно туда, на них.

На берегу грянул сводный военный оркестр, и адмирал взволнованно улыбнулся, внимательно следя, как спокойно швартуются у причалов машины. Глаза его тоже улыбались особенной проникновенной улыбкой человека, благодарного окружающим неизвестно за что. Может, только за то, что они есть на свете, что сохранили уважение к нему, опальному, но вместе с ним смогли выстоять и победить.

С крейсера «Первый», гордо трепещущего цветными флажками и вымпелами на мачтах, подали трап, и команда в сопровождении мичмана первой сошла на родную землю.

Адмирал Читто видел, как на палубе капитан Трильи что-то говорил своим офицерам, указывая рукой по направлению к трапу и берегу, видимо, требуя от подчиненных более четкой организации.

Когда капитан развернулся к нему, адмирал весело кивнул и увидел в ответ радостную, сияющую, белозубую улыбку на лице Александра.
Трильи радовался не только победе, не только тому, что этот достойный человек занял подобающее ему место и снова стал адмиралом.

Он улыбался всем тем, кто с жадным счастьем следил за построившейся первой колонной моряков, готовой направиться к центру площади.

Но невозможно было объять взглядом это количество народа, постоянно перемещавшегося, бросавшего вверх кепки, шляпы, фуражки, и устилавшего путь моряков алыми цветами победы.

Среди тысяч голосов, зовущих, произносящих чьи-то чужие имена, нельзя было разобрать тех, кто повторял его имя.

Но они непременно должны быть здесь! Они здесь!

Когда он вместе с другими сошел на берег, ему показалось – ноги несут его невесомо по этому живому коридору из кричащих, плачущих от счастья и радости людей, которые осыпали их лепестками роз.

Прорываясь через милиционеров, больше не могущих, да и не желавших сдерживать людские чувства, встречавшие пытались обнять, расцеловать не только своих, а всех, всех, кто шел мимо них в непорочно белой форме.

Все говорили что-то, плакали от радости, кричали, но в общем гомоне голосов нельзя было разобрать – что именно.

Трильи видел их словно сквозь пелену, всю пронизанную солнечными лучами, как в сказочном сне, и недоуменная улыбка счастья, как печать, застыла на его лице.

К центру площади, наконец, стало свободней, и Александр, оглядевшись над тысячами голов, увидел большое бетонное здание – Управление порта, раньше серое, а сегодня расцвеченное яркими плакатами, флагами и цветами, неподалеку – гордо блестящий на солнце шпиль Адмиралтейства и белые колонны своей Академии.

-Папа! Папочка вернулся! Ур-ра! Папочка, милый! Па-па-а! – этот голос резанул его по сердцу и горячим, и ледяным.

К нему со всех ног, отчаянно бежала Элис, будто боясь, что отец сейчас же исчезнет куда-нибудь, и она не успеет дотронуться до него.

«Дядя, дядя, где ты?» - отдалось у него в ушах совсем другим голосом, и Трильи, вздрогнув, шагнул навстречу дочери.

Он много раз представлял себе эту минуту, но там, в мечтах, все было не так, всё было бледнее, чем теперь наяву.

Уронив свой походный чемодан, он подхватил растрепанную от бега Элис на руки, легкую, худую, успевшую подрасти, вытянуться, и вокруг исчезло все – плачущие и смеющиеся люди, моряки, площадь, здания, причалы с кораблями, море, – все заслонило собой это лицо, озаренное не по-детски выстраданным счастьем.

За ней подошла Ирен, с блестящими глазами, пытаясь молча сдерживаться, но быстро замотала головой, и обхватила их обоих так крепко своими тонкими руками, что Александр засмеялся и поцеловал ее, не отпуская Элис.

Их губы, глаза, волосы, руки – кажется, всё перемешалось, а, может, просто стало одним целым, воссоединившись, как и должно было быть.

-Ну, здравствуйте, родные, – только через минуту смог выговорить Трильи.

Вокруг целовались, смеялись и обнимались люди. Взгляд Александра выхватил изо всех них Паулу Иллиано – раскрасневшись от волнения, она растерянно улыбалась и стояла, прикрываясь букетом цветов, выглядывая из-за него мужа среди оказавшихся на площади моряков.
Но, не находя, уже насмешливо улыбалась именно этому – она не верила, что Андреа здесь нет. Трильи, окруженный родными, подошел к ней.

-Сандро! Ирен! – радостно вскрикнула она, на миг забывшись от своего недоумения.

-Здравствуй, Паула! Рад тебя видеть! – они не сдержались и тоже обнялись. Все вместе.

-Сандро, а где Андреа? – удивленно спросила Ирен вместо смущенной соседки.

Трильи быстро оглядел их обеих, пытаясь понять, как действовать дальше, чтоб никого не задеть и не обидеть.

-Он остался в рейде, на границе. На крейсере «Верный». Разве он не сообщил тебе, Паула?

-Н-нет, - она вздрогнула и опустила глаза.

Ирен, чувствуя, что соседка вот-вот заплачет и совсем не от радости, решила взять инициативу в свои руки и, подхватив мужа и Паулу под руки, – Элис пристроилась по другую руку от Александра, - увлекла их за собой:
-Вот что, друзья, давайте выяснять отношения дома, а не здесь. Там для этого нами создана прекрасная, самая подходящая обстановка.

У выезда из порта их нагнал автобус – оказывается, это руководство города выделило, чтобы доставить прибывших моряков и их семьи в Морской городок.

Друзьям громко просигналили, а в окно высунулись оба Селонсо – Рафик и Мэриан, со счастливыми лицами, прокричали, чтоб ехать с ними.

Но соседи отказались – Трильи поскорее хотелось увидеть давно ставший родным город не через стекло автобуса, а своими глазами. Пока они шли, Александр удивлялся на то, как быстро было восстановлено разрушенное и создано новое.

Он улыбался тому, как бойко рассказывала ему Элис о тех местах, которые они проходили – новые многоэтажные жилые дома, магазины, театр, здание комитета партии.

Кое-где над крышами домов на фоне безоблачного неба виднелись высокие однорукие подъемные краны, которые даже в этот праздничный для города день не прекращали своей работы.

Трильи согласно кивал дочери, а сам спрашивал Паулу о жизни на заводе. Она сначала отвечала неохотно – мысли ее были далеко отсюда, но как, улыбаясь, подумала Ирен о муже: «Он разговорит кого угодно», - это была правда.

И Трильи шутил и подмигивал Ирен, сам перемежая весь их разговор короткими забавными байками из корабельной жизни.


XXVII


Когда они были уже возле своего особняка на улице Славы, от входной двери к ним навстречу, мимо цветочных клумб, засаженных алыми розами – в честь Победы – выбежал Грето Инзаро. Лицо его трепетало.

-Молодоже-ены! – громко вскрикнул он и, рассмеявшись по-детски заразительным смехом, обнял всех, насколько хватило рук. Потом сгреб Элис в охапку и безудержно закружил ее на свободном пространстве двора. – Выросла-то как, цыпленок!


Элис порядком отвыкла от него, но когда его сильные, смуглые руки подкинули ее так, что, казалось, она достанет до самого солнца, или, по крайней мере, до единственного непонятно откуда взявшегося пухлого облачка над их головами, - «Вот было бы здорово!», - с замеревшим от восторга, закатившимся сердцем и весело разъехавшимся от смеха ртом подумала Элис.

И сразу же – нетерпеливый сумбур новостей, вопросов и ответов, будто говорившие боялись, что не успеют высказать и выспросить всего, что накопилось в душе за долгую разлуку, и радость от известия о рождении сына у Стеллы и Антонио.

-Вот потому я один до вас и добрался, - объяснял Грето. – Стелла, конечно, Антонио отправляла, чтобы с вами повидаться. Ну, он, думаю, правильно рассудил, что нехорошо от жены с малым ребенком уезжать, хотя бы и ненадолго.

-Да мы сами к ним как-нибудь на днях выберемся! – с чувством воскликнула Ирен, уже стоя на двух ступеньках, ведущих ко входу в дом.

Трильи распахнул для всех дверь – она удивленно скрипнула, и Александр с не меньшим удивлением и радостью поймал себя на мысли, что хочет поскорее смазать ее петли, чтобы не скрипели – вот так, просто – по-хозяйски, смазать – и всё.

-Поторопитесь, друзья! – кричала им с лестницы похорошевшая, счастливая Мэриан в переднике, неся вниз на подносе яблоки, груши, персики, виноград.

Над всем этим возвышался царственный пучок ананаса.

-Рай, да и только! – всплеснул руками Инзаро.
-Это же вы нам этот рай устроили, - смеясь, бросила Мэриан, осторожно проплывая со своей ношей мимо вновь прибывших. – Грето, это ж вы все это привезли!

-Да, милости прошу попробовать новый урожай, - Инзаро учтиво поклонился. -  Этот виноград наши женщины во время войны в колхозе вырастили. Боялись, что в нем сладости не будет. Но вы сами убедитесь, что это не так. Всё получилось. Всё удалось, ребята! Потому что никакая война не может уничтожить радость и сладость самОй жизни! – он зажмурился и улыбнулся чему-то своему, глубоко упрятанному, о чем не сказал бы никому, никогда.

Только Ирен, видя это, тоже понимающе улыбнулась и слегка опустила голову.
-Сандро, помоги Грето, если сам не забыл, где что находится, - она благодарно посмотрела на немного ошалевшего от счастья мужа и подтолкнула его к ванной комнате.

Инзаро крякнул и махнул рукой.
-А я тут уже освоился, благодаря вашим соседям, - он кивнул в сторону квартиры Селонсов.

-Ирен! – на пороге той стоял Рафик в еще не снятой форме и в восхищении смотрел на Кресси. – Сандро, ну, познакомь же нас, наконец!

-Наконец, мы сегодня будем обедать или нет! – весело кричала уже снизу, из большой гостиной вездесущая Мэриан. – Мне помощники нужны позарез!

-Идем-идем! – откликнулись мужчины. – Дайте пять минут – умыться.

В ванной висели чистые мягкие полотенца, от которых пахло свежестью и… Ну да, Ей. Александр с наслаждением опустил усталое умытое лицо в эту белизну и нежность.

-Вот это да! Горячая вода есть! – изумился Грето, пробуя струю пальцем, любуясь на нее. – Будто и войны не было. Не хочешь, Сандро, с дороги? – он кивнул на душ.

Трильи покачал головой:
-После вахты уже помылся.

-Водичку два дня назад включили, - пояснила Элис. – До этого не было, водопровод разбомблен был. Его чинили, а мы сами воду носили и грели.

-Ах вы, дорогие мои…

Она так и вертелась возле отца, глядя на него восторженным, преданным взглядом, а когда он, улыбаясь, поднял ее на руки, ласкаясь, положила голову ему на плечо.

-Папа, сделаешь мне качели? Там, в палисаде, я покажу, где. Чтоб я улетела на самое небо! - она зажмурилась от предвкушения этого счастья, но Александр рассмеялся, и если бы Элис могла понять, она услышала бы в смехе отца вовсе не веселые нотки.

-Сделаю. Только на небо не надо, Элис. Ты, видно, уже забыла, как однажды чуть не улетела с детсадовских качелей на небо. Мы с мамой тогда очень испугались за тебя. Так что обещай, что никуда от нас не улетишь, ладно?

-Обещаю, я вас никогда-никогда не оставлю, - она крепко обняла отца за шею над воротничком белой форменки, в которой он, сняв китель, остался по-прежнему подтянутым, стройным и несколько строгим, да так и понес дочку вниз, на своих руках.

Грето еще раз оглядел большую сияющую кафелем ванную комнату с чугунной, тяжелой и вместе с тем белоснежно-невесомой ванной, с зеркалом и несколькими аккуратно висевшими белыми полками для туалетных принадлежностей – это, похоже, еще до войны Александр постарался. Инзаро улыбнулся, радуясь за друзей, и, выйдя и прикрыв за собой дверь, выключил в ванной свет.


Когда они общими усилиями отнесли в большую гостиную на первом этаже особняка всё, что предназначалось для расстановки на праздничном столе, когда расселись по местам, то сами же удивились – откуда и как образовался такой роскошно накрытый стол.

Здесь были разные салаты из овощей, фруктов и морепродуктов, вкусно дымившееся мясное рагу, тушеный тунец под специальным соусом, рецепт которого Мэриан добыла у одной из соседок, и, конечно, высокий, пышный праздничный пирог, посыпанный сахарной пудрой, по счастливой случайности вымененной у перекупщиков на несколько старых вещей из одежды.

Своего пайкового сахара на этот пирог хозяйкам ни за что бы не хватило. По периметру пирога кровавыми вишнями были выложены слова: «VIVAT, VICTORIA!».

-Пирог у нас Паула пекла, - как бы между прочим громко сообщила Ирен. – Мы с Мэриан вообще только с утра на кухне появились, обе в ночной смене были. А Паула с Элис тут всю ночь хозяйничали.

Паула сидела на краю стола и благодарно улыбалась, но ее светло-синее платье с узким вырезом и маленьким воротничком по последней моде, хотя и шло ей, в этот момент с этой улыбкой делало ее похожей на измученную проваленным экзаменом школьницу.

-Ну, Полли, - Трильи покачал головой и указал на пирог. – Если он так божественен снаружи, то внутри…

Она неловко перебила, усмехнувшись:
-Внешность часто бывает обманчива. А внутри у него, кстати, есть лимонная кислота, так что наш пирог немного горьковат.

Это чтобы не забывалась цена победы, - совсем тихо закончила Паула дрогнувшим голосом.

Тогда все молча встали, даже Элис. К расставленным на столе трем бутылкам красного вина и пол-литру спирта Грето присовокупил бутыль с самогоном, привезенным им из Морской деревни.

-Это что? – шепотом ахнула Ирен.
-А вот так, - спокойно ответил Инзаро. – У нас сама милиция его гонит. И всю войну гнали из фруктов. Там ведь спирт брать было неоткуда, не то что пить, а от заразы всякой. Вот этим и перебивались.

-Так давайте выпьем за нашу Победу, - твердо сказала Паула и первой подняла бокал с сухим красным вином.

Не успели все опустить свои пустые бокалы, как в дверь позвонили.

-Ого! Что за незваные гости? – заволновались за столом. – Соседи? Почтальон? Вроде все свои – здесь.

-Почему же, - усмехнулась Ирен, кивая Александру, сидевшему рядом, ближе к двери, чтобы открыл. – Гости очень даже званные и желанные. Думаю, это наш старый друг, Сайрус Дайто.

-А я поспорю, - весело отозвался Грето. – Почему именно он?

-Мы с Мэриан его приглашали, он был у нас неделю назад, после возвращения с фронта.

-А на что, на что поспоришь, дядя Грето? – засмеялась Элис, боясь, что взрослые забудут про эту веселую игру, или не дадут ей договорить. Она вскочила со своего места следом за отцом, который, улыбаясь, удерживаемый ею, остановился в дверях, собираясь идти открывать.

-Ну, дядя Грето!
-Спорю на поцелуй, - загадочно прищурился Инзаро, но, почувствовав легкое замешательство среди друзей и услышав еще один, более настойчивый звонок, прибавил. – Если это Сайрус – Ирен целует Александра.

-А если нет? – рассмеялся Трильи, видя вокруг повеселевшие лица.
-Ты – ее!

-Ну и спор! – хохотнули за столом.
-Идем же, папа, – потянула его Элис, и через несколько секунд ее звонкий голос уже раздавался у двери. – Ура! Дядя
Сайр! Спасибо, что ты к нам пришел!

Он вошел с огромным букетом цветов, видимо, предназначавшихся Ирен, но, увидев вокруг сразу несколько женщин, скрывая растерянность, улыбнулся.

-Простите, что опоздал, не подумал, что вы так быстро соберетесь. Это – всем вам, милые женщины, - и протянул букет Элис, но та, хоть и распахнула руки, чтобы взять его, сразу же поняла, что он загородит ее всю, и весело и беспомощно оглянулась на других.

-Спасибо, Сайрус, мы сейчас в воду поставим, – Ирен, Мэриан и Паула почти одновременно со смехом сорвались с мест, чтобы найти для цветов подходящую посуду. Элис убежала за ними.

-Если б встретил на улице, я бы тебя не признал, товарищ майор, - усмехнулся Инзаро. – Был хрупким, тонким интеллигентом, а теперь…, - он понимающе улыбнулся Сайрусу.

Серая форма работника прокуратуры только еще больше подчеркивала изменения, которые произошли с ним, ставшим крепким, высоким военным, сменившим мягкую проницательность на покровительственное добродушие, которое могло, если было нужно, быстро перейти в непреклонность.

Партизанскую бороду, которую он начал отпускать в последний месяц войны, Сайрус сбрил, как только вернулся домой, так что теперь его лицо, его улыбку украшали уже привычные знавшим его друзьям короткие черные усы.

Пока знакомили Сайруса с Рафиком, пока разговаривали о том, кто как добирался с фронта и чем намерен заниматься дальше, женщины принесли в залу ведро с водой, в котором теперь стояли подаренные Сайрусом цветы.

-Черт! – вырвалось у Александра, он дернулся в их сторону. – Ирен! Вы бы нам сказали, зачем тяжести таскать…

-Дядя Грето, ты проспорил! – засмеялась Элис, прыгая вокруг стола и хлопая в ладоши.
-Да, - сознался тот. – Ирен, прошу! – и указал рукой на Александра.

-Что за спор? – Сайрус непонимающе завертел головой, не зная, куда смотреть – на непоседу-Элис; на Паулу, склонившуюся, чтобы поправить цветы; на Мэриан, с улыбкой расставлявшую перед новым гостем столовые приборы; или на Ирен, шагнувшую к мужу с таким взглядом, что сердце Сайруса перевернулось и остановилось на мгновение.

И он остановил свой взгляд на них – Ирен и Александре. Они тоже смотрели друг на друга, но тоже лишь мгновение. Им не хотелось открывать перед всеми то, что чувствовал каждый из них в эту минуту.

Но Сайрус заметил, какая ласка, словно шелковая лента, скользнула между ними, прежде чем Ирен коротко и, казалось, спокойно поцеловала мужа в губы. Дайто поскорее отвернулся к Грето.

-Я проспорил, - весело пояснил тот. – Думал, это не ты пришел, а кто-то другой. А спорили вот на этот поцелуй, - он смешливо кивнул на несколько смутившихся под многими взглядами Ирен и Александра.

-Ура! Да здравствуют мама и папа! – безудержная Элис обняла, повисла на них обоих. – Как я вас люблю!

-Ребята, у меня есть тост, - поднялся с места Рафик, разливая в пустые бокалы и стопки. – Только для мужчин.

Давайте выпьем за женщин. За наших женщин, которые нас так долго ждали, а значит, вместе с нами вынесли эту войну, работали и победили. Спасибо вам, родные, - с чувством произнес он, оглядывая их всех, обращаясь ко всем, даже к Элис, и его молодое взволнованное лицо как нельзя лучше говорило за искренность его слов. – Мы никогда не забудем того, что вы для нас сделали.

Обещаем любить вас и беречь, как самое дорогое, что у нас есть, как то, что крепче и милее любых цепей связывает всех нас с родным домом и с нашей Родиной.

За вас, - он первый выпил залпом самогон, с непривычки поморщившись, поскорее закусил его ложкой рагу. – Ух, крепкий!

-Спасибо, родной, - растроганная Мэриан чмокнула его в покрасневшую от смущения и удовольствия щеку.
Ирен улыбнулась ему через стол.

Только Паула, вдруг вскочив, нечаянно толкнув своего соседа Грето, опрометью выбежала из комнаты в холл и дальше – на лестницу.

-Паула, куда ты? Полли! – раздалось сразу несколько голосов.
-Это она из-за Андреа, - с горечью прошептала Мэриан.

-Тетя Полли! – испуганно крикнула Элис, первой бросившись за соседкой, но Трильи остановил дочку рукой у самой двери.

-Подожди, постой, цыпленок. Я верну ее, - он переглянулся с заметно помрачневшей Ирен.

Паула уже была наверху, у двери своей квартиры и взялась за ручку, чтобы открыть ее, когда Александр подошел к перилам лестницы.

-Паула, пожалуйста, не уходи, - наверное, он сказал это так, что она вздрогнула и остановилась, затаив дыхание.

Трильи взбежал по ступенькам. Большие голубые глаза, заплаканные, исстрадавшиеся, истосковавшиеся по любви глаза графини Элеоноры де Зелли глянули на него с побледневшего лица соседки.

Будто это не он, а она снова просила его: «Останься. Пожалуйста». И Александру на секунду стало не по себе.

-Зачем? – коротко спросила Иллиано, с трудом сдерживая обильные слезы.

-Так надо, ты должна быть там, вместе со всеми, - настойчиво сказал он, одной рукой указывая вниз, а второй пытаясь поймать руку соседки.

-Что ты приказываешь мне! Я не на твоем корабле! – сквозь зубы выдавила Паула, отдергивая руку.

Трильи спохватился, широко раскинул руки, давая понять, что не собирается сдерживать ее свободы.

-Прости, Полли, я не приказываю, нет. Просто тебе сейчас лучше не быть одной, это тяжело. Я знаю, это из-за Андреа, из-за того, что он остался в рейде. Полли, прости, это я виноват, - он на мгновение опустил голову под ее загоревшимся взглядом. – Он хотел ехать домой, к тебе.

Но я просил его остаться. Кто-то ведь должен охранять границу, даже когда война уже закончилась, - и виновато улыбнулся.

Паула тоже улыбалась, только вымученно, и покачивала головой.

-Сандро, ты, правду говорят, совсем не умеешь врать. Всё было наоборот. Это он просил тебя оставить его в рейде, потому что не хотел возвращаться домой, ко мне…

-Паула, нет! – с последней надеждой воскликнул Александр.
-Ну, из-за кого он остался? Кого на этот раз он нашел там…, на том берегу? – упиваясь своим горем, как вином, продолжала она, не спуская уже злых глаз с Трильи. – Он же – не ты, он не может без этого. Ты ее видел? Кто она? Брюнетка? Или такая же блондинка, как я? Или рыженькая? И раз он за командира, может, они прямо на этом крейсере…как его, «Верном»? – с издевкой спросила она. 

Александр вспыхнул и твердо сказал:
-Это неправда, Паула. Ты не должна так думать о муже. Так нельзя. Он не виноват в том, в чем ты его обвиняешь.

-Да неужели? – сколько насмешки и одновременно застарелой, заскорузлой душевной горечи услышал Трильи в этих словах!

-Ты сама сказала, что я не умею врать, - просто ответил он, с жалостью видя, как дрожит ее лицо. – И мы все просим, чтобы ты осталась за столом, с нами, пожалуйста. Мы должны выпить и за Андреа, за то, чтоб его служба была легкой.

-Вы просите? Или ты? – вызывающе сказала Паула.

-Мы, - прямо глядя ей в несчастные глаза, мягко сказал Александр и, понимая, что новые непроизвольные слезы еще больше накатывают на них, с сознательным ударением прибавил. – И я.

Паула, казалось, раздумывала несколько секунд, отвернувшись к стене. Трильи терпеливо ждал.

-Хорошо, я вернусь, - наконец, кивнула она. – Только приведу себя в порядок, - и открыла дверь.

-Я подожду тебя, Полли, - Александр не знал, что нужно говорить в таких случаях, но нужно было что-то сказать, чтобы она знала, что она кому-то нужна здесь.

Через пару минут Иллиано вышла из квартиры к нему. Лишь немного покрасневшие глаза ее напоминали о том, что она только что плакала. Впрочем, непосвященные могли и не понять этого – пудра и тени для век отлично выполняли свои обязанности.

-Я в порядке, идем, - стараясь казаться веселой, сообщила Паула, доверчиво заглядывая в его глаза. И опять Трильи передернуло от ее сходства с Лорой.

Чтобы заглушить неприятную, навязчивую мысль, Александр сосредоточенно, задумчиво сказал:
-Ты молодец, Паула. Такая хрупкая с виду, а с собой справляться умеешь.

-Обманчивая внешность, - усмехнулась она и с плохо скрываемым удовольствием одинокой женщины оперлась на подставленную ей спокойную, сильную руку.

И от осознания этого Трильи стало еще больше жаль эту девочку. Он готов был проклинать Андреа за то, что тот упросил оставить его в рейде да к тому же наврал, что они с Паулой обо всем договорились по телеграфу, и нет никаких проблем.

«Неужели он изменяет ей? С кем? Нет, я бы заметил, этого не может быть», - ему вдруг стало жаль их обоих – и Паулу, и Андреа.

Чего им не хватает? Закончилась война, все остались живы. Они молоды, у них есть всё для хорошей, светлой жизни. Что же не так? И если не так, то как им помочь?

Он не успел додумать, поскольку они уже были перед общим столом. Добрые друзья дипломатично сделали вид, что ничего особенного не произошло, и Паула просто отлучилась ненадолго по делам.

В процессе общего разговора, состоявшего из военных воспоминаний, подняли третий тост – за павших в этой войне.

Если бы Трильи посмел – он бы теперь тоже ушел из этой комнаты, как несколько минут назад Паула. Потому что теперь это был его «locus minoris». Он понимал, что не вспоминать об этом нельзя, но вспоминать – не хотел. Хотя бы сегодня.

И лишь молча слушал, что говорили другие. Правда, при Элис взрослые не решались говорить того, что, может быть, могли бы сказать, будь они одни.

Сайрус вспомнил предательство генерала Винца, и в темных глазах его светилась так и не ушедшая ненависть. Грето рассказал, как их добровольческий отряд при переброске от Туффиса в Кандр почти случайно задержал этого беглого генерала.

Мэриан старательно вслушивалась во всё, что говорилось, а Ирен грустно щурилась на нее, понимая, что та думает теперь о своих погибших родителях.

-Папа, а что такое предательство? – улучив момент, когда взрослые на несколько секунд замолчали, Элис обратилась к отцу.

Трильи потрепал дочь по голове и, как будто не отвечая ей, спросил жену:
-Помнишь, Ирен? Это когда предаешь не человека, а его дело. Дело всей жизни. Так ты говорила?

-Да. И сейчас готова повторить, - стараясь остаться спокойной под направленными на нее испытующими взглядами друзей, ответила Ирен. – Вечное предательство. Вечное, как сама жизнь. Со смертью Иуды оно не исчезло. И будет жить, покуда живы на земле хотя бы два человека. Так же, как зависть и убийство. Всегда.

-Откуда такой пессимизм? – невесело усмехнулся Сайрус. – Ирен, война – это, да, массовое убийство. Но это из ряда вон выходящее обстоятельство. Войны не так часты, как кажется на первый взгляд. Убивать друг друга – это занятие совсем не из приятных.

-И ты тоже убивал, папа? – распахнув большие глаза на понурившегося отца, Элис затрясла его за безвольно повисшую руку.

-Д-да, - он не смог ей соврать. – Это страшно, Элис, это противоестественно для человека.

Ирен покачала головой.
-Противоестественно? Люди привыкли убивать друг друга и занимаются этим чуть ли не походя!

-Ирен! – с мучительным укором воскликнул Александр, делая движение закрыть ладонями уши Элис, но та вырвалась от него к матери и, схватив ее за дрогнувшие пальцы, не веря, заглянула в лицо.

-Почему, мама, почему? Ведь так не должно быть!
-Не должно, цыпленок, - прошептала Кресси. – Когда-нибудь это должно обязательно закончиться. И вот ради этого стоит жить.

Сайрус, не удержавшись, посмотрел на них обеих слишком ласково, осуждая себя за эту, казавшуюся ему непозволительной, ласку.

-Ладно вам, друзья. Пойдемте лучше покурим. От еды, от

питья тоже иногда отдыхать надо.
-А мы пока тут приберемся, - поддакнула ему Мэриан, тоже уставшая от своих грустных мыслей.

-Кто со мной?
Александр и Рафик не курили, а Грето, оказалось, находится в процессе отказа от этой вредной привычки.

-Как ты решился? – удивилась Ирен, внимательно всматриваясь в старого друга.

-Антонио бросает – у него же теперь малыш. Ну, и я решил, чего небо коптить, - сказал Инзаро, но почему-то здорово покраснел, будто ему было стыдно за свое решение.

Александр поднялся с места.
-Я схожу с тобой, Сайрус. И Элис с собой возьмем. А, цыпленок? Покажешь, где качели делать, - подмигнул он ей.

Ирен тревожным взглядом проследила за ними. Она видела, что с Александром что-то происходит, что ему плохо, и снова корила себя за то, что была невоздержанна при высказывании
своих мыслей и принципов.

В их небольшом саду Элис указала место между одной из подросших яблонь и забором, отделявшим их территорию от соседней.

-Это очень легко. Можно только перекладину положить, - деловито сказала она.

Сайрус смешливо покачал головой.
-Сумасшедшая! Ты с этой перекладины сверзнешься, тебя тут не соберешь!
-Да, Элис, - сказал Трильи, задумчиво оглядывая ближайший столб забора и ствол дерева и постукивая пальцем по его еще тонкой, молодой коре. – Придется всё, как следует, укреплять.

За забором и дальше по улице из многих домов доносились громкие голоса, смех, музыка – то губная гармошка, то гитара, то фортепиано, и, кажется, патефон. На параллельной улице, за садом, по дороге проезжали автомашины, и тоже кто-то говорил, смеялся и пел.

Все эти звуки сливались в необычный, переливчатый, ни на что не похожий гул, от которого на душе становилось покойно, тепло и радостно. Этот же покой, радостное ожидание мирной ночи рождали в себе и распространяли на всё вокруг лилово-розовые предвечерние краски еще не зашедшего солнца.

Развеселившись, Элис не смогла удержаться и, на прощание обнявшись с отцом, вприпрыжку побежала через дорогу к своей подружке, которая, заметив ее, приглашая, махала из-за калитки рукой.

Элис бежала и через два-три шага останавливалась, чтобы еще раз взглянуть на отца, который, улыбаясь, тоже смотрел ей вслед.

-Она боится тебя потерять, - сказал Сайрус, нервно закуривая. – Удивительная девочка.

Трильи пожал плечами.
-Она ребенок. Каждый ребенок боится остаться без родителей.

Сайрус несогласно кивнул и поморщился, подбирая нужные слова.
-Нет, Сандро. Тут все не так просто. Честное слово, я не понимаю, почему высокая наука до сих пор не разделит род человеческий, точнее, биологический вид человека на несколько подвидов. Согласно ступеням развития их души, - он присел на скамью и глубоко затянулся, показал Александру на место возле себя, и стал рукой отгонять дым от сигареты в противоположную сторону, чтобы он не шел к Трильи.

-Не понял, о чем ты?
-О ней, - усмехнулся Дайто, кивая в том направлении, в котором убежала Элис. – О вас, Сандро. Вот, возьми меня и любого из вас – тебя, Ирен, Элис. Я – обыкновенный мужик, бываю хорош, бываю плох. По-всякому. Серединка на половинке.
Есть и другие люди – подонки, и ты встречал много таких по жизни, я знаю.
А вы с Ирен –  сверхчеловеки, вас хватает на всех, вы готовы на любую жертву ради других. Вы сверхлюди, в сравнении со мной вы стоИте выше на несколько ступеней в духовном развитии. А тем подонкам до вас вообще не дотянуться!


Александр уставился на него, как на помешанного.
-Ты что, Сайрус? Выпил лишнего? Что ты несешь? Какие сверхлюди? В любом подонке всё равно живет Бог. И потенциально каждый может быть лучше, чем в данный момент, может раскаяться, очиститься!

И я такой же обыкновенный мужик, как ты, и так же способен на хорошее и на плохое! Я тоже могу быть подлецом, пойми! А ты способен на жертву, может быть, даже большую, чем я.

Ведь решился же ты на побег из дивизии Винца. Или, когда спас меня на алмазном прииске – ты тоже жертвовал – собственной жизнью. За справедливость.

Сайрус, щурясь, по-прежнему качал головой.
-Во-первых, я не пьян, а трезвее, чем когда-либо.
Во-вторых, ты говоришь о крупной жертве, цена которой – жизнь. И ты, и я, мы доказали, что способны на нее. В экстремальных обстоятельствах – да.

Вот, ты говоришь, каждый способен и на подвиг, и на подлость. Согласен. Был у меня один товарищ в отряде. Их несколько бежало из лагеря на островах. Туда они попали по милости ОВНУРа, а бежать оттуда пришлось из-за спиридонцев, которые этот лагерь накрыли.

Один из этих беглецов был настоящий уголовник, до войны был в банде, занимался разбоем. Я однажды вел его дело, но тогда он от меня ушел. Он убил несколько человек во время своих бандитских нападений.

А у нас в отряде он командовал одной из разведгрупп. Их застукали в одном селе, они засели. А спиридонцы, эти сволочи, собрали детей в одном из домов и грозились поджечь, если разведчики не сдадутся. И он, - Сайрус горько покачал головой. – Он пошел туда, и его повесили. Детей отпустили.
Он отдал свою жизнь за их жизни. Был убийцей, стал святым. Кто он, Сандро? Я до сих пор не могу решить это для себя.


-Человек, - просто ответил Трильи. – Видишь, ты сам этой историей подтвердил, что можно из самой преисподней, самого дна подлости подняться до святости. А есть примеры обратного. Ты считаешь меня чуть ли не святым, а я ведь сдал тогда мичмана Барко. Сдал мертвого, - голос Александра дрогнул, он отвернулся.

-Это не то…
-То. В этой жизни все возможно – и туда, и обратно. Так что нет никаких людей, подонков, сверхлюдей. Все мы одинаковые…

-Нет, Сандро, я – о другом. О каждодневной жертвенности, о ней – как о принципе всей жизни, о готовности к ней, даже малой, из минуты в минуту, из часа в час, не только в большом, а во всем.

Цена такой жертвы – собственное самолюбие, свое «эго», черное «я», которое на самом деле очень мешает нам, людям, хорошо жить. Особенно в семье. Я не могу принести его в жертву. Я не могу постоянно быть положительным, Сандро.

А ты – можешь, и для тебя это так же естественно, как дышать, есть, пить, спать. Не курить, - он криво усмехнулся. – И она такая же, Ирен, - прошептал Дайто, глаза его заблестели. – Ты понимаешь?

-Я знаю, - тихо сказал Александр, глядя на короткую зеленую газонную травку под ногами.

-Да-да, она, в этом белом платье, с черными локонами до плеч, сияющими глазами, в которых – боль за всех. Ее души хватит на всех, - шептал Сайрус. – Да, много других – тоже красивых, добрых, нежных. Но она – только одна. Одна такая! Таких больше нет, Сандро, - с надрывом сказал он, словно собираясь заплакать. – И ты – один! А мы все – другие! Ты заметил, как смотрит на тебя Паула?

Трильи вздрогнул. Его мучил весь этот разговор, и он нетерпеливо привстал и обернулся к Сайрусу, намереваясь поскорее закончить и уйти.

-Подожди! – Дайто просительно взял его за рукав форменной рубашки.

Александр, скрепившись, сел и тихо сказал:
-Паула расстроена тем, что ее муж Андреа единственный из всех нас остался в пограничном рейде.

-Не-ет, - с горькой усмешкой протянул Дайто, пристально глядя на друга усталыми проницательными глазами. – Не из-за этого. Она расстроена из-за того, что все присутствующие мужчины обращают на нее слишком мало внимания. Особенно ей не хватает тебя, Сандро.

-При чем тут я? – на самом деле он понимал, о чем говорит Сайрус. Но это только еще больше раздражало его, и больно щемило в сердце.
Он чувствовал эту боль не физически – она отдавалась внутри него, как звук одной из клавиш расстроенного фортепиано, нудно и жалобно.

-Да ладно, - снисходительно сказал Дайто, - будто не понимаешь… Сандро, ты – мечта любой женщины – благородный красавец-офицер, добрый, спокойный, с правильными манерами и обхождением, однолюб, примерный семьянин… Впрочем, это последнее, скорее, обижает всех этих женщин, - пробормотал он.

Александр, наконец, понял, что Сайрус, действительно, выпил лишнего – глаза того замутились. «И когда его успело так развезти?».

-Сайрус, ты пьян, я принесу воды, - он дернулся к двери в дом.

-Нет, стой! Слушай старшего по званию, капитан! Ты понимаешь, что вы – небожители?

Трильи ловко высвободил свою руку:
-Замолчи, Сайрус. Это уже бред. С небожителями люди, по крайней мере, обычно не мечтают об интимной связи, - вырвалось у него.

-Что? – Дайто непонимающе вскинулся на Александра, и, пользуясь этим замешательством, Трильи подошел к колодцу, достал ведро ледяной воды, отлил немного в стоявший у колодца ковш для полива мелких цветочных клумб и поднес Сайрусу.

-Умойся. Не надо туда таким ходить.



XXVIII


Их уже несколько раз звали вернуться в зал – был готов чай.

-Мы перепили, надо еще проветриться, - с улыбкой отвечал Трильи. Так что вернулись они только минут через десять.

-Чего я тут плел? – сумрачно спросил Сайрус, продолжая протирать мокрыми ладонями уже умытое холодное лицо. – Извини, не запомнил.

-Это бывает, - спокойно улыбаясь, сказал Александр, обнимая его за широкие плечи, чтобы вести в дом.

В зале Рафик настраивал гитару. Грето помогал женщинам за столом.

-Трофей! – кивнул Трильи на гитару, объясняя удивленному Сайрусу.

-В порту Эдимо в брошенной квартире нашел, - словно оправдываясь, сообщил Рафик. – Жаль ее стало. Она ведь тоже – живая, раз такие звуки умеет издавать, - он задумчиво сыграл перебор.

-Дорогие гости, садитесь пить чай. Праздничный пирог давно ждет.

-Где Элис, Сандро? – взволнованно спросила Ирен.
-К девочке через дорогу пошла.

-А, к Леонелле. Ладно, пусть. Ну, садитесь же!

-Вот вам, кстати, к вопросу об убийстве и разрушении, - подал голос более-менее пришедший в себя Сайрус, указывая на пирог. – Вы его делали, месили тесто, клали начинку, пекли, украшали. А теперь мы его разрушим – съедим, и останется только воспоминание. Спрашивается, что же это? Созидание во имя разрушения? Но нет!

Пирог поступает в организм и дает нам энергию для жизни, то есть созидает в нас жизнь. Итак – разрушение во имя созидания! Как война – расчистка места под новое, созидающее. Разве нет, Сандро? Мы заняли порт Эдимо, разрушили их власть, и теперь там строится новая жизнь. Забавно – они хотели то же самое сделать с нами.

-Прекрати, Сайрус! – вдруг в сердцах прикрикнула на него Ирен. – Не надо сегодня об этом.

-Ладно, - покладисто согласился он. – Давайте только о хорошем. О созидающем. Например, о религии. Я прав? – снова обратился он к Александру. – Ведь всякая религия и вера – созидают.

-Да, - мрачно глядя в стол, ответил тот, поняв, что Сайрус, в общем-то, еще не очень протрезвел.

-Да?! – нарочито удивился Сайрус. – Твое христианство угробило и замучило за свою многовековую историю людей больше, чем спасло душ!

-Это не христианство, - подал спокойный и трезвый голос Грето Инзаро с другого конца стола. – Это опять же люди. Сами. Ни в одном Святом Писании нет про то, что нужно убивать несогласных.

-А мусульмане? Священный джихад, война с неверными? Начало нашего века как нельзя ярче показало нам всю «созидающую» роль их веры!

-Коран тоже никого не призывает убивать, и иудейская Тора. Вся мерзость и убийство на земле – только от людей, – развел руками Грето.

-То есть – от нас, - усмехнулась Паула, которая так долго молчала.

-Нет, - Александр поднял голову, встретившись глазами с Ирен, смотревшей прямо и горячо: «Зачем ты мучишь себя, родной мой?! Зачем рвешь свою душу? Я хотела бы, чтоб ты смеялся, как раньше, как всегда. Чтобы улыбка не сходила с твоих губ. Что мне сделать для тебя, чтобы это случилось? Чем порадовать тебя?»

«Ирен, я вернулся, ты рядом. Мне больше ничего не нужно. Если бы ты знала, какое это счастье – видеть тебя, слышать твой голос, касаться тебя!»

«Видеть? Я каждый день вижу себя в зеркале, слышу, касаюсь – разве это такое большое счастье?»

«Я же сказал – ты не знаешь, не можешь себе представить».

Сайрус увидел этот короткий бессловесный разговор между Ирен и Александром и неожиданно для себя понял его. Сердце снова беспомощно трепыхнулось в груди, как рыба, оставленная без воды.

-Нет, - повторил Трильи. – Не мы. Сатана.
-Фу-у, - поморщился Дайто. – Легко прикрываться им, когда не хватает собственной воли, чтобы ответить за свои поступки.

-Воли, действительно, иногда не хватает, чтобы его победить.

-Это правда, честное слово, - разволновался Рафик. – Так бывает – вроде, и не хочу чего-то плохое делать, а делаю, сам не зная, почему.

-И вы называете это происками сатаны? – Сайрус усмехнулся. – Нет, ребята, по мне, если бы выбирать веру, религию, то самая справедливая и честная – это, пожалуй, буддизм. Она – единственная никогда ни с кем не воевала. Она – по-настоящему для человека, помогает ему возвышаться, очищаться, оставаясь при этом все тем же человеком. Не святым, не мучеником, а самим собой. Христианство унижает личность…

-Это не так, - пробовал возразить Трильи, но Сайрус отмахнулся:
-В христианстве всё – для Бога, ради Бога, даже очищение отдельно взятой человеческой души. Причем – обязательно через страдание, через поругание его человеческого достоинства. А буддизм – он ради человека как такового. Ирен, разве не так? Ты же читала их древние тексты!


Она задумчиво переставила на столе несколько блюд и приборов.
-Знаешь, Сайрус, того, что я прочитала и изучила – с десяток каких-то массажных точек – этого недостаточно, чтобы оценить всю глубину и сущность буддизма.

-Ладно. Выходит, я тут у вас один такой смелый, один против всех, апологетов христианства?

-Сайрус, тут больше сомневающихся, - уклончиво сказала Паула.

-Не важно, - он мягко улыбнулся ей. – Но, поймите, как можно верить в то, что лжет само про себя! В то, где всё шатко и неопределенно! С одной стороны – говорят о свободе воли, а с другой – всё исполняется только так, как предуготовано Богом. Помните, Христос молится в ночь предательства, чтобы Бог пронес эту чашу мимо Него, если возможно, но да будет воля Его. И что? Исполняется Его воля, как и должно быть! Или, возьмем это размытое понятие «ближнего». Возлюби ближнего – кто это? Родственник? Но тут же говорят, что враги человека – его домашние. И чтоб по-настоящему любить Бога – надо оставить их. Две заповеди противоречат друг другу! Что же это за любовь к ближнему? Или ближний – это любой друг? Как добрый самарянин. Ладно, допустим. Вот, ты мой друг, Сандро. У тебя очень красивая жена. Там написано – не возжелай жены ближнего своего. А как же тогда возлюбить? А всех других, жен не ближних, значит, возжелать можно?

-Сайрус, - Трильи сдержался, чтобы не сказать ему грубо. – Ты все спутал. Не знаю, специально, или случайно.
Во-первых, жизнь идет так, как должна идти, независимо от того, во что ты веришь, какой религии придерживаешься.

Вера – только для поисков истины, она – каждому своя. Так же, как и свобода воли дана человеку для выбора между Богом и дьяволом, между двумя их волями.
Мы, люди, ничего не придумывали в этом мире. Поэтому здесь всё предопределено. Всё, кроме одного – на чьей стороне ты в данный конкретный момент времени.

Если – на стороне Бога – твоя воля просто совпадет с Его. А если нет…, - он запнулся и договорил. – А, во-вторых, насчет ближнего – ты прав в том, что это, действительно, широкое понятие.
Возлюбить – значит, желать для ближнего такого же счастья, как для себя, то есть – для христианина – счастья сопричастия Богу.
Но возлюбить и возжелать в том смысле, в котором ты говорил, – понятия разные. Возлюбить, как самого себя, надо даже врагов. А, значит, нехорошо желать даже их жен.

Грето охнул и восторженно покачал головой, будто услышал что-то очень ценное для себя.

-Здорово ты это, Сандро!
-Во как! – удивленно и радостно переглянулись Селонсы.

Только Ирен и Паула почему-то обе сидели хмурые, помрачневшие.

Сайрус коротко рассмеялся:
-Ах ты, друг ты мой любезный! Всё по полочкам разложил! Ну, спасибо, Сандро! Что ж вы все приуныли, товарищи ближние? – стараясь казаться беззаботным, воскликнул он. – Рафик, ты наладил инструмент? Танцы будут?

-Пожалуйста, - радостным баском с готовностью откликнулся Селонсо, продолжая что-то тихо наигрывать на струнах. – Только я еще не очень бегло играю. Некогда было серьезно учиться, - он смущенно покраснел, и его Мэриан, сидевшая рядом, тоже покраснела, словно они чувствовали вместе одинаково.

Трильи улыбнулся на них – его всегда радовала и умиляла эта способность Рафика так смешно, по-мальчишески легко и искренне краснеть.

-Знаете, что я думаю, - продолжая цвести розовым, осмелилась сказать Мэриан, глядя куда-то сквозь стену, будто увидела там то, о чем собиралась говорить. – Я верю, что когда-нибудь настанет такое время, что возникнет новая религия – одна, общая для всех, всех объединяющая.

Это будет религия любви и счастья, никого не унижающая и не убивающая, где все понятия будут не размыты, а точны и однозначны. Это обязательно должно произойти, иначе мы, люди, не выживем. Ведь это правда!

Никто не осмелился противоречить ей или насмехаться над ее наивностью.

-Да будет так! – с веселой торжественностью провозгласил Сайрус, поднялся и, одернув форму, слегка поклонился Пауле. – Сударыня, позвольте пригласить вас на вальс.

-Ах! – от неожиданности та вспыхнула, с плохо скрываемой радостью вскочила. Он взял ее за руки, повел к раскрытым дверям. – Давайте в холле, там просторно. Рафик, давай! – крикнул Сайрус уже от лестницы.

Рафик старательно перебирал струны. У него, и правда, выходил вальс. Может быть, он переврал известную мелодию, играя ее на свой лад. Но такой проникновенной и доброй музыки никто из них не слышал уже давно. Трильи танцевал с Ирен. А Мэриан Рафик легким кивком направил в сторону Грето.

-Я же с тобой хочу быть, - почти неслышно прошептала она. – Я соскучилась!

Но Рафик непреклонно покачал головой:
-Гости. Неудобно! – и, веселый, радостно глядя то на кружащиеся пары, то поглядывая на лады гитары, чтобы правильно взять следующий аккорд, вышел вслед за друзьями в широкий светлый холл, где Мэриан уже включила свет.

И теперь он струился из четырех невзрачных плафонов на счастливые лица, на белую лестницу, темнеющие окна и пустые углы, в которых Мэриан мечтала установить кадки с цветами.

"И люстры повесим, красивые, солнечные! Обязательно! Чтобы каждый праздник было так же светло и хорошо!» - с замиравшим сердцем от нахлынувшего как-то вдруг счастья, думал Рафик.


*    *    *


Грето устроили ночевать в одной из комнат для гостей на первом этаже. Пытались уговорить и Сайруса, но он наотрез отказался.

-Ладно вам! – урезонивал он друзей. – Сегодня вообще весь город не спит, вы посмотрите, что на улицах делается. Нет, я домой пойду. Полезно прогуляться перед сном. И потом, салют будет – как-никак сто залпов в честь наших моряков, из порта будет лучше видно! А вы, что, не будете смотреть?

-Устали все. Мы с Рафиком сутки не спали с вахты. Ирен с Мэриан – тоже с ночной смены, - оправдываясь, сказал Трильи.

Они провожали Сайруса у самых дверей – Ирен и Александр. Чуть поодаль стояли Селонсы, Грето и Паула.

-Спасибо, Сайрус, - тихо сказала Ирен, обнимая его на прощание и целуя в щеку, – что Паулу пригласил.

-Обращайтесь, если что! – отшутился он и пожал протянутую, крепкую руку Александра. – Жаль только, с Элис не попрощался…

-Да, пора ее домой звать, что-то малыши наши сегодня тоже здорово загуляли, – улыбнулась Кресси. – Теперь будет клянчить салют посмотреть.

Но, наконец, всё улеглось, и в наступившей тишине дома стали слышны лишь звуки, долетавшие с улицы – всё те же веселые голоса, песни и смех.

Приближалась полночь – время начала грандиозного праздничного салюта.

-Не меньше часа палить будут, - усмехнулся Александр.
Вернувшаяся Элис несколько минут верещала про салют, но, присев на диване, положила голову на его спинку и, неожиданно для себя, быстро уснула.

-Конечно, она ведь тоже всю ночь не спала, готовили с Паулой, - с любовью глядя на нее, сказала Ирен.

-Я отнесу, - Трильи бережно поднял на руки дочь и прошел в детскую, где Ирен уже постелила ей постель.

-Сандро, милый мой, что с тобой? – тревожно спросила она его, когда они вместе вышли из комнаты Элис. – Просто устал, или это…

-Пойдем подышим, - коротко предложил Трильи, направляясь на балкон.

Она не заставила себя упрашивать, и Александр коротко рассказал о том, что съедало его душу и совесть изнутри – о смерти Янко, Эннаби-старшего, о мичмане Барко и собственной некрасивой роли в этой ситуации, при штурме Туффиса, о маленьком мальчике, погибшем из-за его ошибки в порту Эдимо, о расстреле матроса за надругательство над девушкой.

-Я знаю, что когда-нибудь всё это затянется, как старые раны, отдалится от меня. Но так же, как старые раны, иногда оно будет кровоточить и мучить. И ничего нельзя будет изменить.

Ирен в задумчивости приникла головой к горячему плечу мужа.
-Говорят, нельзя сильно скорбеть об умерших. Тем более, умерших насильственной смертью. Ведь они ушли туда, на небеса. Там лучше, чем здесь.

-Я знаю, - согласился Трильи. – Отчаяние и уныние – тяжелый грех. Я смирился, Ирен, да, смирился с тем, что произошло.

Но один вопрос продолжает мучить меня, и я снова сомневаюсь и спрашиваю – почему я поступил так, а не иначе. Я не хотел, я хотел совсем другого, того, что считал честным и достойным. А вышло – подло…

-Нет! – в ужасе вскрикнула Ирен. – Ты не способен на такое.

Но Трильи будто не слышал.
-Помнишь, Сайрус как-то сказал, что я бы даже под пытками никого не выдал, выдержал бы. Он говорил это так уверенно! И я сказал ему тогда, что у каждого – свой порог терпения. И что тот, кто не сдался вчера, может сделать это завтра.

Так и вышло со мной. А ведь бывает наоборот – тот, кто предал или струсил, может потом, позже, стать настоящим героем и принести в жертву самое дорогое, что есть у него.

Тот, кто стал апостолом Павлом, сначала был жестоким убийцей…А тот, кто был апостолом Иудой… , - он не договорил и тяжело вздохнул. – Самое страшное на свете, Ирен, это необходимость сделать шаг.

Свобода выбора, свобода воли, о которой мы сегодня опять спорили с Сайрусом. Мне кажется, я понял ее, - Александр смотрел в глаза Ирен, которые в темноте ночи были – словно одни огромные черные зрачки. – Она есть у нас только в миг этого шага. Только в миг самого выбора.

Да, всё предопределено, что будет с тобой, когда ты шагнешь вправо, влево или прямо. Предопределен даже сам факт шага, который ты должен сделать и обязательно сделаешь.

Неизвестно только его направление. Это как алгоритм компьютерной программы – там всё расписано по шагам, которых бесконечное множество.
Только выбрать конкретный шаг предстоит тебе самому.

И в этот момент важно даже не то, какой шаг ты делаешь, а твой помысел о нем. О том, что ты хочешь сказать этим шагом – послужить добру или злу.

Поэтому я еще как-то могу себя оправдать в гибели Янко или этого несчастного мальчика, потому что я думал тогда больше не о себе, а о спасении других, но ошибся в расчетах. А вот расстрел того матроса…или мичман Барко…

Я не понимаю, почему команда «Первого» так спокойно восприняла то, что я назвал его имя в ОВНУРе. Тогда я пожалел себя, Ирен.

Себя. И это была подлость. Я знал это и тогда, и понимаю сейчас.

-Может, ты и прав, - грустно заключила Ирен. – Но если хочешь шагнуть в правильную сторону, к Добру, бывает не так легко разобраться, туда ли ты идешь.

Ты помнишь нашу соседку Марию и донос на инженера Коронто? Я вот до сих пор не знаю, Сандро, правильно ли я сделала, что не сообщила о ней в ОВНУР. Что бы это было – подлость или потворство чужой подлости?

-Тебе его жена больше не писала? Она же уехала в Кандр? Жива ли она? Кандр здорово пострадал.

Улыбка нежности вдруг расцвела на лице Ирен.
-Не просто жива, Сандро. Они встретились там с Коронто, и потом были у нас, здесь, все втроем, с сыном. За участие в боевых действиях и тяжелое ранение Коронто был награжден. Его восстановят в партии, и они возвратятся в Туз.

Трильи задумчиво и устало усмехнулся.
-Вот и ответ, Ирен, на твой вопрос о подлости. Всё уладилось, и это хорошо.

-У тебя ведь тоже всё уладилось. Мичмана Барко наградили званием «Героя Командории». И, как бы там ни было, расстрел того матроса был неминуем.

-Уладилось, - с вернувшейся горечью прошептал Трильи. – Но так ли хорошо это, Ирен, когда всё улаживается в нашей жизни?

Залпы красочного салюта, наконец, заполыхали в темном небе. Небеса будто улыбались этими гигантскими разноцветными губами.

-Конечно, хорошо, Сандро! - она обвила руками его шею. – Теперь всё будет хорошо! - она не спрашивала, она утверждала это.

Трильи улыбнулся на следующий расцветающий в небе сноп искр, заглянул в глаза Ирен, шептавшей ему что-то ласковое и нежное.

-Ну, да. Небесам тоже иногда нужна передышка, перед посылкой нам очередных испытаний, - он вдруг снова погрустнел и сказал спокойно и мягко, будто боясь обидеть ее:
-Ирен, может, это не совсем правильно, но я хотел спросить. Тебе нравится Сайрус?

-Ревнуешь, Сандро? – она вспыхнула, это было заметно даже в темноте.

-Нет, это какое-то странное чувство. Понимаешь, я обязан ему, он спас мне жизнь, тогда, на алмазном прииске. Так же, как потом – Николас. Но я... Я вижу, как он смотрит на тебя. Он... любит тебя. И я его понимаю. И чувствую себя виноватым. Потому что ничем не могу ему помочь. Я счастлив с тобой, а для него – я вижу, каждая встреча с нами, с тобой и со мной, как пытка.
Мне жаль его и…, - он скрипнул зубами. – Всё это больно, некрасиво выходит. Я не знаю, как вести себя. Это точно так же, как с Николасом.
Но он уехал, это проще. А тут – я не знаю, что делать, Ирен. Невозможно прекратить эту дружбу, но и видеть, как он мучается... Чёрт, я тоже не могу!

И потом, если бы он перестал с нами общаться, мне кажется, для него это была бы еще большая пытка. Так тоже нельзя.

Она растерянно отвернулась.
-Я тоже не знаю, что делать, Сандро. Да, он мне нравится, - зажмурившись, Ирен потрясла руками перила балкона. – Но ведь ты... Я люблю тебя, Сандро.

Я должна сказать тебе, хотя жены не должны говорить такого мужьям, это говорят только священникам на исповеди, - пытаясь решиться, проговорила Ирен, чувствуя на себе пристальный спокойный взгляд мужа.

Так умел смотреть только он. Без обиды, сожаления, недовольства тем, что он мог сейчас услышать.

-Это какое-то наваждение, это ужасно, Сандро! Но я думала о нем. Да, думала о... близости, - еле выговорила она, продолжая держаться за перила, будто боялась, что сейчас ее ноги подкосятся, и она упадет. – Но это всё не то. Не так. Постарайся понять. Хотя я сама не могу понять этого. Я представляла себе это.

Но я не хочу этого. Мне нужен только ты, ты один. Но я почему-то все равно продолжаю думать о нём. Это грязно, мерзко, тем более отвратительно, что внешне все так благопристойно и чисто!

Но ведь это не я думаю, это кто-то другой внутри меня, вместо меня. Я говорю ему – уйди, я не хочу, не хочу ни думать об этом, ни о том, чтобы оно произошло в действительности!
Но оно всё равно, как назойливая муха, жужжит мне: «Нет, ты хочешь, хочешь именно этого, и только уговариваешь себя, пытаясь оправдаться».

Сандро, но я ведь, правда, не хочу! Ни сердцем, ни разумом. Да, мне жаль Сайруса, иногда до боли! Жаль, что он так одинок и несчастен. Да, он мне нравится, и я бы хотела помочь ему. Но я же не могу самокопироваться! Я не хочу быть его женой или любовницей!

Я занималась психологией, я знаю. Все эти подсознательные вещи и тому подобное. Но отчего одновременно два противоположных желания – к тебе и к нему? Им нет причины.

Эти мысли – они чужие и не нужны мне, они мучительны, отнимают покой души, лишают ее радости того, чего она в действительности хочет, к чему стремится, - Ирен едва отдышалась. – Прости, что я всё это сказала. Но я не могу молчать, потому что это нечестно. Даже подло.

Я не изменяла и не хотела тебе изменять. Но эти мысли пугают меня. Потому что я не знаю и не могу контролировать то, что происходит внутри меня.

Что это, Сандро? – она обратила к нему свое красивое, но усталое, измученное этой выстраданной речью лицо. – У тебя были такие ощущения по отношению к другим женщинам?

Трильи не сводил с нее блестящих глаз.
-Да, были. Я понимаю, Ирен, и мне стыдно думать об этом и так же стыдно признаваться. Да, я тоже думал и мучился, боролся с мыслями о том, чего не может быть, с желанием того, чего в действительности не хочешь.

Наверное, это нормально. Очень обыкновенно. Банально, если хочешь, - Трильи усмехнулся. – Потому что это снова он.

-Кто?

-Сатана, - продолжая улыбаться, сказал Александр. – В каждом из нас. Снова банально выбирает наши самые слабые места – жалость, сочувствие к другу, самопожертвование, искренность. Коверкает, выламывает их на свой лад, уродует любовь, дружбу, верность, выворачивает их наизнанку, выставляя совсем другими – похотью, завистью, душевными метаниями, сомнением.

Значит, снова борьба, Ирен, и значит, возможность победы Добра, - Александр почти с облегчением вздохнул. – И, значит, как ты сказала, всё будет хорошо.

-Сандро! – она снова обняла его, прижалась к родным плечам и груди. – Почему так? Почему все хотят таких, как мы?

Почему красота так выделяет похоть? Мы искушаем, и искушают нас. Зачем? Как было бы просто, если бы все находили друг друга так, как мы, и не мечтали о других! Ведь нам с тобой так хорошо вместе!

Но появляется кто-то, кому нужен ты или я, и вольно или невольно мешает этому счастью. То это друг – и его жаль, и это наше искушение, а мы – искушение для него. То это враг – и его ненавидишь, и тогда это снова искушение для нас. Зачем?

-Такая судьба, - улыбнулся Александр, вспомнив слова старой крестьянки тети Паччоли в ответ на почти такой же его вопрос.

-Этого не может быть. Вот, Сайрус. Неужели он, хороший, красивый, умный и добрый человек не может найти себе такую же хорошую жену? Ну, разве только я существую на свете?

-Для него, возможно, да.

-Да нет же! Знаешь, Грето, например, скоро женится, - Ирен не могла скрыть своей радости за друга. – Мне Стелла написала. На беженке, Милене, она учительница. А он ведь тоже испытывал ко мне…, - она осеклась.

Трильи с улыбкой смотрел на нее.
-Грето – настоящий рыцарь. Ему никогда ничего не нужно было от тебя. Он просто любил тебя и, думаю, будет любить всю оставшуюся жизнь. Даже после своей женитьбы. А Сайрус, он, правда, похож на Николаса. Ему нужно, да, много нужно от тебя, уж извини.

-Но Николас тоже женился. Неужели и Сайрус этого никогда не поймет? Мы все живые люди и способны любить других живых людей, а не одного человека.

-Это хорошо говорить, когда ты счастлив, когда тебе не надо искать того, кто разделит с тобой твою жизнь, со всей ее радостью и горем.

-Сандро, я думаю, ты тоже мог бы полюбить другую. Ты смог бы быть счастливым с любой женщиной.

-Если бы она была таким человеком, как ты, Ирен, - он не выдержал, стал целовать ее, потом подхватил на руки и отнес в комнату, бережно, как живое и хрупкое существо, очень дорогое, единственное в своем роде.

Здесь было прохладно, хорошо, очень хорошо. И Ирен казалось, что так может быть только у них, хотя она улыбалась этим глупым, детским мыслям, понимая, что так бывает у всех, кто нашел себя в другом, когда душой, телом и разумом двое становятся одним человеком – со всеми его страданиями и переживаниями, разладами и внутренней борьбой, согласием и любовью – гармонией.

Оттого они будто не ощущали себя сейчас, словно парили в невесомом небе, утопая в вате облаков.

Где-то в глубине души Ирен снова шевельнулась жалость к тем, кому не было суждено испытать такого – не суждено почувствовать, узнав другого человека – это тоже Я.
Я сам. Только много лучше…



Сайрус, выйдя из дома на улице Славы, хотя и повернул в сторону КПП, однако, долго не мог уйти и просто стоял у противоположного забора и курил, курил одну за другой дорогие сигареты, к которым успел привыкнуть в Спиридонии.

Он смотрел на темные окна квартиры Ирен и Александра, в которых отражались огни салюта, и, словно пресс для мусора, перерабатывал в себе свою боль.

И эти отражения полыхавших в небе залпов казались ему разноцветными дорожками блестящих слез, текущих по стеклам окон.

Дорого отдал бы он за то, чтобы кто-нибудь освободил его от того кошмара, что совершался в его уме, душе, во всем его крепком организме.

В голову ему лезли невыносимые картины о себе и Ирен, о ней и Александре. Он стонал, до крови закусывал пропахшие табаком пальцы, и беззвучно кричал себе, что всё это ложь и что он не имеет права и не может думать об этом.

Но воображение продолжало услужливо рисовать непотребное, и его же голос, мягкий и ласковый, которому поэтому невозможно было не подчиниться, сочувственно говорил: «Ты же знаешь, что она его законная жена. Его – а не твоя. И неужели ты, бедняга, не знаешь, что он, твой друг, сейчас, в этот самый миг делает с ней? А ты стоишь здесь совсем один, как брошенная собака...»

-Уйди, сука! Пошел вон! – вслух сказал он этому кому-то, невидимому, мучившему его своей отвратительной лаской и бесстыдным воображением, от которого становилось до того мерзко и тошнотворно, что хотелось покончить с этим раз и навсегда – невозможно было оставаться живым в этом кошмаре.

Злые слезы просились на глаза Сайруса, но усилием воли он, наконец, оторвал себя от забора и почти побежал к КПП, под звуки продолжавшегося салюта.

За пределами Морского городка развернулись самые настоящие гуляния – здесь ходили толпы людей, веселых, празднично одетых, с цветами и воздушными шарами. Радостное, дружное «ура» раздавалось при каждом новом залпе.

-Семьдесят восемь!... Семьдесят девять! - в восторге вопили молодые парни и девушки, считая залпы с периодичностью раз в пол-минуты.

Сайрус был им всем чужой, как оказавшийся не в своей стае волк. Его печальную черную фигуру никто не замечал. Он сел на удобную скамейку на набережной и снова закурил.

Идти домой у него не было ни сил, ни желания.