91. Корона карнавала. Доктор Зерзеле

                90. Доктор Зерзеле


Обитель скорбного духом (в последние годы) Глеба Успенского (жил также в Пале-Рояле).

И вот, домашний врач его, психиатр – Борис Синани.

Осип Мандельштам, друживший в гимназические годы с его сыном, посещавший их розовую гостиную («Шум времени»): «Немногие могли выдержать его зверский, умный взгляд сквозь очки, но когда он улыбался в курчавую, редкую бороду, улыбка его была совсем детская и очаровательная».

Дитя-дракон.

Ничего от доброй нянюшки – характером он был в отца, Наума, которому домашние дали прозвище Зерзеле, что по-караимски означает «землетрясение» (он был караим-крымчак).

Пациентов, особенно пациенток Зерзеле-младший держал в рабской покорности и страхе. Воздействовал на них грозною силою внушения (гипнозом).

От общения с ним у болящих прибавлялось витальности, сексуальной потенции, все соки в организме шли интенсивней, случалось, даже гибли раковые клетки, только что ампутированные конечности не отрастали.

С Успенским дело обстояло примерно, как с отрезанной конечностью.

Не верим мы, ученые жизнью,  в диагнозы психиатров. Художники все сумасшедшие, каждый по-своему запихивает луну в горлышко бутылки. Верно. Но одни, всё же, сами живы, без врачей и лекарств. А другие уже не справляются.

Требуются внутривенные инъекции, с подпиткой. «Озверин». «Усбокоин».

Это – грань.

В анамнезе наблюдалось раздвоение личности: Успенский распадался необратимо на светлого «Глеба» и темного «свинского»  Ивановича (тема двойников). Эти две ипостаси, два независимых субъекта, два королевства годами враждовали в одном отдельно взятом писателе.

И второй из сторон, оборотной стороне луны, удалось победить: Успенский самоубился.

Радикальное решение проблемы Двойничества. Один из доппельгангеров убивает другого. И умирает при этом сам.

Лечение. С элементами цирка, жертвоприношения, сеанса черной магии и художественной прозы.

Синани готов был перекачать Успенскому всю свою кровь из жил. Но тот не был вампиром.

Вопрос об излечении Глеба Успенского был для психиатра огромной важности вопросом, не только профессионального свойства. Личная жизнь Б.Н. складывалась трагично: сначала он потерял  жену, скончавшуюся от редкой болезни, потом дочь и сына – того самого Бориса, одаренного юношу, с которым дружил гимназист Осип Мандельштам.

Осипу было хорошо в «розовой комнате» на Пушкинской, в странной семье, главной особенностью которой он считал «эстетику ума». Но за покровом уюта, интеллигентских бесед – ужас и ужас.

Хор современников:

…Душевное здоровье знаменитого писателя сделалось для Синани той последней ставкой, посредством которой жизнь должна была расплатиться с ним за все удары, которые ему нанесла. Борясь за Успенского, он всецело отдавал себя этой задаче, пренебрегая своими собственными  интересами…

…Дело стояло как бы так: судьба вырвала у него несколько драгоценных жертв, а он за то вырвет у судьбы Глеба Успенского…

…В этом смысле, здоровье Успенского становилось для Синани вопросом собственного выживания и смысла жизни…

…Все, что могла сделать наука, согретая личной привязанностью и любовью, все, кажется, было сделано…

И вот, эта «ставка» тоже оказалась бита.

Все победы и поражения в битве (с Потусторонностью? С Чертом?) доктор по-аптекарски точно фиксировал на страницах журнала.

Магистр Синани явился в Петербург, конечно, прямиком из каких-то  халдейских башен, соломоновых скиний – пристал ему колпак астролога, хламида волхва.

И этот-то «человек из зазеркалья» был яростным противником суеверий, всю жизнь яростно сражался с религией, мистикой, и того хуже, оккультизмом. Объяснял их «неправильным обменом веществ в организме», истерией и недомыслием.

Мракобесы, реальные и выдуманные, его бесили, не давали покоя.

Он разделывался с «поповским идеализмом» окончательно и бесповоротно, и возвращался к нему, воскресшему, как Кощей Бессмертный, за его спиной.

Ядовито насмехался над Достоевским за его «дремучее православие», морщился даже при упоминании  имени «ретрограда». Но после смерти Успенского снова, как в детстве, стал молиться.