На заработках...

 (Волгари говорят: баржА с ударением на последнем слоге)

          Поздняя осень 1960 года. Темень.  Очень раннее утро. В комнату, густо заставленную двенадцатью кроватями со сладко сопящими студионисами, влетает богатырского сложения старшекурсник Алик, по прозвищу "Питекантроп" и орёт: "Кончай ночевать! Двое, что вчера в столовке трапезничали одной порцией макарон без устричного соуса, зато с чаем без сахара, - живо на выход!"
         Я и мой, как потом сложилось, ближайший друг на всю нашу большую жизнь, Славка Соболев, первокурсники Горьковского политеха, продирая глаза и очень слабо соображая, глядим друг на друга, потом на непрошеного гостя. Что правда, то правда: деньги у студента то начинают кончаться, то кончают начинаться. Наша финансовая устойчивость, при стипендии двадцать четыре рубля, была адекватна способности еле трезвого человека идти по зимнему тротуару.
         Питекантроп, словно бы уже вручивший нам авансом по червонцу, ухмыляясь, изрекает: " Нужны ещё два бойца на  баржУ.  Похоже, вы, орёлики, совсем на мели, айда за деньгами. Через 10 минут сбор у входа в общагу, и - наденьте гондоны!" Мы, семнадцатилетние, донельзя сконфузившиеся и стушевавшиеся, вконец оробев, почти шепотом промямлили, что ИХ  отродясь не покупали и не надевали.
         Гомерический хохот одиннадцати человек от гогочущего до заливистого, от звонкого до сиплого и ехидного взорвал сонное царство общаги и размазал нас по стенам, не давая поднять головы. Жалкие потуги что - то вякнуть лишь вели к новым волнам уже не контролируемого ржанья. Боже мой! Мы, униженные и растоптанные, уже были готовы от стыда провалиться в тартарары, как последовало разжёвывание: "Надеть гондоны, сынки, означает, что на баржУ следует одевать ху...вую одёжку. Внимайте и помните!" Под градом глумливо - язвительных шуточек в продолжении, развитии и углублении темы нас всем миром обрядили в вышеупомянутую одёжку и благословили на извечный волжский промысел - грязную, многотрудную, но неплохо оплачиваемую работу на пристанях - разгрузку барж.
         Не позавтракав, потому как вчера вдвоём прожрали последние пятнадцать копеек, боясь опоздать, слетели с третьего этажа к выходу из студдома, где уже стояла ватага сегодняшних грузчиков. Они стояли, все как один одетые в "гондоны", беззлобно и лениво поругивая нас за опоздание. Кто - то из них был с небольшой, изрядно замызганной сумой. Отслужившие в армии - с полупустыми солдатскими вещмешками. Остальные - с  самодельными котомками или торбами. Только мы, два новичка, явились с пустыми руками. Вдруг ребята разом загомонили, заспорили как именно, если уж суждено, будет с возрастом портиться наша спортивная фигура. Сошлись на том, что лучше пузо от пива, чем горб от работы. Сакраментальное:"Рабочий день укорачивает жизнь на 8 часов" особых эмоций не вызвал. Бугор хохотнул и побожился компенсировать потерю дензнаками. Годится, заржала ватага  и сочла размен приемлимым. Бригадир ответил на вопросы о грузе и оплате. "БаржА, - сказал он, - в Бурнаковке."
     "Старики" озабоченно переглянулись: далековато.
            Добирались долго, на перекладных. Первая приятность: проезд оплачивал Бугор. Едем, развесивши уши, вслушиваясь в разговоры опытных ребят. Всё нам, новичкам, было внове, всё интересно. Да разве могло быть иначе для первокурсников, только два месяца назад вырвавшихся от родных пенат, от зоркого глаза родителей, их докучливой заботы и ежовых руковиц одновременно. А теперь - свобода! Хотя ощущали мы себя подчас, как щенки на охоте, суясь куда надо и не надо и огребая за это по полной.
           Наконец добрались до места. Берег Волги - кормилицы, насквозь, вдоль и поперёк продуваемый ветрами, остатки старых лабазов, разруха, грязь....
             Плохой день выдался на нашу первую серьёзную  рабочую смену. Погода - подстать настроению: безрадостная, слякотная и мозглая. Добавьте для полноты картины нещадный, осенний ветер - промозглый, злобный, порывный, леденящий. Как гнусно врут люди, что "...у природы нет плохой погоды, всякая погода благодать". Их бы к нам, на Бурнаковскую пристань Нижнего Нова града, чтобы стали они, сладкоголосые, поближе к природе, вплотную к ней, родимой, порадовались бы ...
               Здоровенная баржа, доставившая из керженских и ветлужских лесов сотни кубов насквозь промокшего, затяжелевшего тёса, стояла у берега, ожидая тех, кто освободит  от бремени чрево её бездонное.
                Ребята достали собственноручно сшитые из тряпья подушки, приладили их на плечо, надели голицы. Готовы. Бугор скомандовал: "Наливай!" Самые сильные и опытные (наливщики), синхронно подняли по паре досок шестиметровой длины, дюймовой толщины, шириной пятнадцать - двадцать сантиметров и аккуратно положили на плечи первой паре, из "стариков" . Потом ещё пару тесин. Началось! Пошли ребята привычно спокойно, не мельтеша, уверенно, широко. Пришёл и наш черёд. Подошли, получили свои четыре неподъёмные тесины и, пошатываясь, пошли по узкому, похоже с похмелья сколоченному, трапу. Глянув на нас, Бугор крикнул : "Иди шаг в шаг, поспешай, не торопясь. Н зря гусары говаривали: "Быстро ехал - жопу стёр". Ватага одобрительно загоготала.
           Двинули на берег. Идёт дождь. Безостановочный, студеный, обложной, насквозь пронизывающий. Только теперь до нас дошло, во что мы ввязались. Ничегошеньки мы не знали про настоящую тяжёлую мужицкую работу. Руки, напичканные занозами,  сильно кровили, с трудом удерживали эти десятки килограммов скачущих досок, позволяя им мотаться, раздирая плечи. Знать бы, как рукавицы и плечевая подушка облегчают жизнь... Но терпим, ходим. Погрузили,
 вышли на берег, сбросили. Погрузили, вышли на берег, сбросили. Погрузили, вышли на берег, сбросили. Глаза заливает то ли пот, то ли дождь. Через пару лет на лекции нам пояснят, что усталость - это "утрата прочности и изменение механических свойств металлов под влиянием длительных переменных нагрузок". Это была одна из самых понятных теорий, которые я познал в ВУЗе.
             Прошло полтора часа. "Залога!", - крикнул бригадир и ватага потянулась под навес на барже.  (У бурлаков, крючников и других грузчиков "залога" исстари означала отдых, перерыв). Все сели перекурить, потравить байки и незлобно посмеяться над новичками, - умученными, голодными, промокшими, с сильно болящими руками и спиной. Здесь, на тяжкой работе, нет места сюсюканью, но нет и дедовщины. Все должны быть здоровыми и сильными, чтобы быстрее исполнить положенное, равно помогая друг другу. "Как дела, салаги?", - спросил один из ребят, явно старше нас всех, видно, отслуживший срочную службу.  Увидев следы крови на лавке, резко скомандовал: "Покажите руки! Снять бушлаты!" Сняв фуфайки, увидели, что вся полученная в лизинг одёжка: тельняшка, рубашка,
 свитер - на плечах мокро - красная. Скачущие  доски стёрли плечи до кости. Кисти
 рук выглядели примерно так же.
        "Дурачьё! Чего припёрлись без наплечников и рукавиц? А попросить что, западло было, мать вашу, пи - пи - пи. Вернёмся, Питекантропу по башке настучим, почему не научил, не проверил пацанов. И снова: пи - пи - пи, пи - пи - пи, пи - пи - пи. А теперь чешите домой, всё одно помощи отвас - ни на грош ", -  очень доходчиво он разъяснил глубинную суть наших ошибок.
           "Ну нет, ещё походим", - нахально объявили мы. Ватага одобрительно переглянулась. Из подручного тряпья  добрые люди сварганили нам подушки, отдали свои нелишние запасные голицы, угостили куревом. До сих пор помню, как хорошо стало на душе от доброго участия совершенно незнакомых доселе людей.
           Снова крик: "Наливай!"  Всё началось сызнова. Погрузили, вышли на берег, сбросили. Погрузили, вышли на берег, сбросили... Усталость усугублялась на фоне жуткого голода, ощущения жжения, «сосания под ложечкой», тошноты до головокружения, головной боли и общей слабости.  Беспардонное утверждение Суворова, что голод - лучшее лекарство, вызывает вопросы по адекватности
 великого полководца. Изнеможение разрасталась. Оно стало  безграничным, непреодолимым, нечеловеческим,  убийственым. Смотрю на Славку. Его лицо - бескровное, бледно-восковое, изнуренное, мученическое. Остекленевшие от безысходности глаза человека, которому уже всё равно, что будет дальше. Вдруг дошло, уразумел, что и я такой же. Организм полностью измотался и иссяк. Мы уже были не способны мобилизоваться на работу, подавлены мыслями о своих телесных мучениях, в голове - пустота. Стало трудно удержать мысль, понять, что творится вокруг, мы - в прострации. Невыразимо трудно на что-то отвечать и как-то реагировать на оклики, советы, просьбы.
          Это было уже не бессилие  Это был конец света. Полный и окончательный. Апокалипсис. Пипец, говоря по нынешнему...
           Сбросив на берегу эти проклятые четыре мокрые, как казалось, многопудовые тесины, одновременно взглянув друг на друга, не сговариваясь, пошли к бригадиру. Он аккурат крикнул вторую "залогу". Врать  не стали. Выложили всё как есть, как было с момента побудки до последнего нашего шага по кое-как сколоченному, прогибающемуся, скользкому трапу. Бугор, парень умный и опытный, сразу всё понял и изрёк: "Ничтяк, ребята, не вы первые, не вы последние. Попервости у всех ровно это же самое. Не убивайтесь, не горюйте. Сошьёте подушки с лямками, заимеете по две пары голиц, сапоги справьте, -
 обязательно! Силушки у вас немерено, но применить пока не можете. Научитесь. За заработанным зайдёте, я объявление дам. Стой, куда пошли! Денег небось не только на обед, а и на трамвай нет.  Нате - ка по рублику и гуляйте покаместь на
 все деньги! Но сначала идите в баню, в парилку. Она заболеть не даст, согреет, раны прочистит, занозы выгонит  и силу вернёт. Проходившие мимо шабашить ребята незлобливо направляли нас и в другие места. А высокий, жилистый "наливщик" с улыбкой молвил:"Не слушайте никого. Рулите прямо к паталогоанатому! Он вас давно ждёт".
              Я получил жёсткий, но нужный урок. В конце концов, главное не факт, а то, что за ним следует.  Наверное всё, что с нами происходит, для чего - то нужно. Отец говорил: победа показывает, что ты можешь, а поражение - чего ты стоишь.  После первой, провальной попытки заработка, я не только из - за нужды, но и доказывая себе, все студенческие годы десятки раз ходил на заработки.  Разгружал баржи с цементом, с солью, с отбракованном на дрова лесом, с дощечкой для сколачивания ящиков. Таскал двадцатикилограммовые брикеты масла в морозильной камере. Носил на спине в склады пивзавода пятидесятикилограммовые и стакилограммовые мешки сахара. Загружал (вчетвером) шестидесятитонные вагоны ящиками с любимыми напитками советского народа и много чего ещё. Например, двенадцать студентов за августовский день  справлялись с разгрузкой стотонной  баржонки астраханских или камышинских арбузов и наедались вкусной ягоды до отвала. Да ещё один арбуз шкипер разрешал взять домой. Житуха! Это не мокрый тёс таскать. Это
 много слаще!
               Где вы теперь, замечательные ребята, давшие тогда нам, ещё мальчишкам, жёсткие уроки настоящей мужской работы? Спасибо, баржа!
             P. S. Удивительное дело! Записывая эти воспоминания, внезапно остро почувствовал жуткий холод и тошноту, точно как пятьдесят лет назад на баржЕ в Бурнаковке. Странно, неожиданно и немного страшновато.