Берёзовская сага. Расплата

     На улицах Кошевого и Дальней росло много детей моего поколения. Дома на этих улицах были поставлены примерно в одно время, в конце 50-х годов, и в них поселились молодые семьи относительно одинакового возраста. Поэтому плотная поросль в виде мальчишек и девчонок буйно всходила на березовской окраине. На улице Кошевого ближе к болоту жили два моих одноклассника Саня Шутов и Аркаша Шестаков. На улице Дальней – одноклассница Оля Якунина. В соседних домах – одноклассница Оля Демченко и ребята из параллельного класса: Сережа Борисов, Юра Кислых, и за стенкой в соседней квартире моего дома на год младше Андрюха Герасенков.

     Серега и Андрюха были с раннего детства неразлучными друзьями, а для меня сначала оказались недругами. По-видимому, эта парочка детсадовских сопляков самоутверждалась за счет унижения домашнего мальчика, у которого и друзей-то пока на улице не было. Как только я оказывался один в пределах видимости их сплоченной команды, они пытались поймать меня, и задирались всякий раз, когда им удавалось меня настичь. Частенько я ходил с расквашенным носом и синяками, потому что одному противостоять двум сверстникам было непросто.

     Кульминацией этой вражды стал один примечательный случай, когда я в очередной раз убегал от маленьких разбойников. Видя, что поймать меня на этот раз не удается, Андрюха поднял увесистый камень и бросил мне вдогонку. Я в этот момент оглянулся, и каменюка прилетел мне аккурат в лоб. Зареванный, с рассеченным лбом, в слезах и крови я явился перед очами родителей. Чаша терпения их переполнилась, и моя мама имела серьезный разговор с тетей Валей Герасенковой и тетей Тоней Борисовой. Отношения у них были дружеско-соседские, но, тем не менее, мама решительно пригрозила привлечь милицию к этому безобразию, если их дети не утихомирятся. Видимо, соседи провели беседу со своими чадами с должным пристрастием, потому что откровенные побоища с этого дня прекратились. Да к тому же моих неприятелей пугал мой партизанский вид не сдающегося героя с забинтованной головой. Неприязнь между нами, мальцами, еще оставалась какое-то время, но и она постепенно сошла на нет.

     Несколько лет спустя, когда мы уже стали друзьями, у меня получилось нечаянно рассчитаться с Андреем за пожизненный шрам на лбу. Мы с ним куда-то бежали по тротуару, я был впереди, и моя нога попала на сломанную доску. Другой конец доски сзади меня при этом подпрыгнул, и Андрюха, запнувшись за него, со всего маху грохнулся на тротуар. Хорошо, что он ничего себе не сломал, но содранная кожа, синяки и занозы от досок стали ему ответной расплатой от моих ангелов-хранителей. Потом на холодную голову меня осенило, что сие происшествие случилось точно на том месте, где я получил камень в лоб.

     По мере взросления уличная ребятня все больше тянулась к взаимному общению посредством игр. Как обычно бывает в любой общине, среди детей нашелся лидер, который объединил всех под своим флагом, невзирая на симпатии-антипатии. Это был потомственный казак Вова Стяжков, отличавшийся буйным нравом и повадками непререкаемого вожака. Тем более, что он был старше нас года на три. Поэтому мы волей-неволей вынуждены были записаться в его уличный отряд. В этом сопливом отряде мы провели много веселых дней, играя в любимые игры: «Двенадцать палочек», «Стенка», «Ножички», «Взятие снежной крепости», нашенская разновидность «Казаков-разбойников» - «Немцы-партизаны» и другие.

     Во дворе нашего дома находилось своеобразное техническое сооружение, над назначением которого мы, детвора, не задумывались. Небольшой холмик, окружённый канавой в виде квадрата, а в центре – кусок рельса, вертикально вкопанный, на полметра торчащий из земли. Верхний конец рельса был конусообразно заострён кованым способом. Нам бы, конечно, лучше, чтобы во дворе была ровная площадка для игр. Но и этой странной конструкции мы тоже нашли применение: использовали рельс в качестве наковальни. Много всяких поделок я изготовил с помощью молотка и этого прочного «помошника». Только уже в институте, изучая на военной кафедре топогеодезию, я узнал, что это сооружение называется «точкой топографической привязки на местности» и используется, в том числе, для разметки территории при планировании строительства улиц и домов.

     Примерно в то время, когда родители перестали отправлять меня летом в пионерский лагерь, в нашей уличной компании появилась идея как-то обустроить поляну, которая слегка возвышалась на болоте. Кроме разметки поля и натянутой волейбольной сетки, кто-то предложил построить, так сказать, зону для посиделок. А проще говоря, поставить стол с лавками. В процессе обсуждения этого предложения договорились до того, что стола и скамеек будет мало. Нужно бы еще сделать крышу от дождя и снега. И вот, когда мы приступили к реализации задуманного, ребята понесли из своих дворов всё, что могло бы пригодиться для строительства своего уголка. И, в конце концов, материалов оказалось столько, что вкопали четыре столба, обнесли их дощатыми стенками, накрыли навесом с шиферным покрытием, вставили застекленное окно, внутри поставили стол и две скамейки, и даже старая печка-буржуйка нашлась для зимнего отогрева. В общем, ребятня своими руками по всем строительным канонам возвела добротный домик, который ласково назвали «балагуша». С этого момента поляна стала главным местом времяпрепровождения меня и моих друзей детства. Родители знали, что если надо кого искать, то обязательно на поляне в балагуше.

     К нашим соседям Смирновым каждое лето повадился приезжать один городской мальчик, их племянник Вадик Калегин. Изнеженный эгоист, с повадками капризной девчонки и манерным городским говором, он не вписывался в нашу уличную деревенскую компанию. Никто категорически не хотел с ним водиться. Пользуясь моим природным дружелюбием, Вадька, как банный лист к попе, приклеивался ко мне с разными предложениями поиграть. Я сильно рисковал потерять расположение друзей, связываясь с чужаком, поэтому всячески избегал контактов с ним. Однако это не всегда удавалось. Вадя, по-моему, совершенно не имел никакого самоуважения, постоянно прикидывался бедным и несчастным, которого отвергает жестокая ребятня, что даже мои родители ловились на эту удочку, упрекая меня в несправедливости к нему. Каждый раз, когда я соглашался на совместное с ним времяпрепровождение, я потом жалел об этом, так как даже моего терпения не хватало выносить Вадькины капризы. Более того, уже в подростковом возрасте я начал замечать за ним гомосексуальные наклонности, и это с высоты лет говорит о том, что у парня было не всё в порядке с наследственностью. С какого-то времени Калегин перестал приезжать в Берёзовку, и наша улица, наконец, перевела дух в спокойствии от притязаний этого патологического «друга».

     Прямо через дорогу в двухэтажном домике жила ещё одна достопримечательность – местный дурачок Гена Пермяков. Он был старше меня лет на пять, но интеллект его оставался на уровне старшего детсадовца. У Гены был старший брат, ровесник моего брата Толи, вполне нормальный парень. А вот Геша вышел дебилом. Отец у Гены работал фотокорреспондентом в местной газете «Сельская новь» и постоянно разъезжал по командировкам. Батя, острый на язык, почему-то называл эту районную многотиражку «Сельская вонь». Мать Гены вообще практически не появлялась на людях, была совсем тихой и незаметной. Поэтому, когда этот недоумок попадался нам на глаза, защитить его было некому, и мы обязательно начинали над ним прикалываться. Никакое воспитательное воздействие наших родителей не могло нас остановить. Обычные дети почему-то жестоки к тем, кто сильно от них отличается. По этой причине Гена играл, в основном, с малышами, как наиболее соответствующими уровню его интеллекта. По мере взросления дурачок стал проявлять всё большую агрессивность, и порой в ответ на наши дразнилки гонялся за нами с камнями и дубинами. Примерно в возрасте двадцати лет Гена внезапно исчез. На мой вопрос, куда девался соседский идиот, отец, который, кажется, знал и понимал всё на свете, как мог, объяснил мне простыми словами, что тот стал представлять опасность уже для своих родителей. Оказывается в определённый момент с изменением гормонального фона организма в мозгах таких дебилов начинаются необратимые ухудшения, и из относительно спокойного недоумка он периодически превращается в буйное и опасное существо. Короче, Гешу сдали в постоянную психушку, вроде бы где-то в Гремячинске,  под присмотр бдительных санитаров. Как сообщил мне потом отец, там он и умер от инсульта лет через шесть или семь, пояснив, что, мол, подобные уроды в большинстве случаев так и погибают, причём, часто в молодом возрасте.

     В соседнем доме, рядом с тем, в котором жил дурачок Гена, проживал, наверное, самый умный мальчик в нашем селе – Серёжка Овчинников, мой ровесник. Такое вот странное соседство. Его мать, Вера Петровна как раз и была той врачихой, которая спасла меня в раннем детстве от смерти. Отец Сергея тоже был врачом. В общем, Серёга рос в семье образованных и интеллигентных людей, поэтому не мудрено, что он сам был умным ребёнком. Как бы сегодня сказали, классическим «ботаником». Он практически не играл с нами в уличные игры, был крупноват телом и неуклюж, и всё детство сидел за книжками. Всё, на чём мы сходились с ним, это игра в шахматы. Тут ему не было равных, честно скажу, что ни разу у него не выиграл. Уличные ребята почему-то звали Серёжку «боцманом», а учителя в школе – «ходячей энциклопедией». Школу Сергей закончил с какой-то медалью, не то золотой, не то серебряной, и поступил в пермский медицинский институт, так сказать, чтобы продолжить династию. Что из этого вышло, расскажу в конце главы.

     Тем временем наша балагушная шобла под предводительством атамана Стяжкова постепенно подрастала и входила в так называемый трудный возраст.  И в связи с этим у нас начались некоторые проблемы в области морали и права. Несмотря на строгие наставления и запреты родителей, вся пацанва втихаря курила. Я, например, впервые попробовал сигареты в семь лет, и после, сначала периодически, а затем, постоянно курил вплоть до студенчества. Как уж мы добывали себе курево, теперь и не вспомнишь. Однако, сигареты водились, махорку где-то разведывали, а было дело, что за огородами даже самосад себе выращивали. Время, проведённое чаще в балагуше, а не на поляне, заполнялось уже не играми с мячом, а игральными картами и алкоголем. Водку я впервые выпил в двенадцать лет на рыбалке. Но она мне не понравилась (и сейчас не нравится), хотя, конечно, сразу обалдел. Постепенно перешёл на вино, больше на портвейн, что до сих пор предпочитаю в небольших дозах в хорошей компании. Алкогольные развлечения, естественно, приходилось заказывать через лояльных взрослых. Но даже в этих шалостях выручала смекалка. На ферме как-то по случаю раздобыли флягу и частенько бодяжили в ней банальную брагу на дрожжах или на ягодах.

     Кроме табака и алкоголя тянуло на разные приключения. Дядя Саша Щелконогов, брат матери, вор-рецидивист, иногда заезжавший к нам между отсидками, показал мне, как приготовить иголку для ручной наколки татуировок. Естественно, я сразу эту иголку сварганил. Используя флакон туши, мы на троих с Серёгой и Андрюхой сообразили сделать себе тату, правда, слава богу, небольшие и только на руках.

     Некоторые пацаны завели себе персональное оружие. У Сани Шутова откуда-то появилось одноствольное ружьё двадцатого калибра. Оно было старое, с треснутым прикладом и без бойка. Но всё равно круто. Сашка отпилил ствол и приклад, и сделал из ружья обрез. Боёк я ему выточил из старого кованого гвоздя. Обрез часто давал осечку, однако когда стрелял, то вызывал бурю ребячьего восторга. Татарин Равиль Закирзянов, который жил на краю улицы у самого болота, вообще раздобыл где-то берданку аж тысяча восемьсот какого-то года, по-моему, двадцать восьмого калибра. У берданки был длиннющий ствол, но Равиль его отпиливать не стал, так и ходил с ним охотиться на уток.  Однажды я по глупости стал свидетелем жестокости, которую сотворил Равиль. У татарина был пёс, который развлекался тем, что ловил и давил хозяйских  и соседских кур. Терпение хозяев лопнуло, и Равиль решил собаку застрелить. Зарядил в берданку патрон с пулей, но вместо того, чтобы привязать животину и кончить на месте, он выпустил пса в поле и попытался выстрелить ему в голову с близкого расстояния, пока тот ни о чём не подозревает. Но промахнулся и попал в челюсть. Раненая собака, страшно завывая и обливаясь кровью, убежала, не дав себя добить. Равиль спокойно сказал, что всё равно её поймает и убьёт. Так он впоследствии и сделал, жестоко и хладнокровно. А мне было очень жалко пса, хоть он и был шкодливым любителем домашней дичи.

     У Вовки Стяжкова отец был охотником, и часто разрешал ему брать двустволку, чтобы тот демонстрировал нам своё заслуженное атаманство. У Серёги Борисова дома тоже было отцовское ружьё, но когда его отец из этого ружья по пьяному делу в белой горячке застрелился, Серёжкина мать, тётя Тоня, это ружьё продала. У меня и Андрюхи Герасенкова в доме ружей не было, и пришлось нам троим делать себе «поджиганы». Кто не знает, что это за вооружение, может посмотреть фильм «Брат-2». Там главный герой Даня Багров будучи в Америке мастерит себе таковой из подручных материалов. Процесс изготовления показан довольно подробно. Мы к своему процессу подходили ещё более тщательно. Главное – надо было найти хорошую трубку, желательно из нержавейки, если нет, то из оцинкованной или хромированной стали, а также старый аккумулятор. Один конец у трубки сплющивается, загибается, и вся трубка прикрепляется проволокой к рукоятке, которую мы выстругивали из деревянного бруска.

     Старые аккумуляторы мы обычно находили на сельской свалке. Свалка находилась в километре за колхозными фермами, между Берёзовкой и татарской деревней Копчиково. Свалку стерегли три одинокие ёлки. Но мы эту свалку называли почему-то «три сосны». И когда туда собирались, не говорили, что идём на свалку, а просто – к «трём соснам», как пароль. Находили выброшенный аккумулятор, извлекали из него свинцовые пластины, тут же разводили костёр и в заранее приготовленных (или найденных там же) консервных банках плавили на костре свинец. Потом немного расплавленного свинца заливали в дуло поджигана, чтобы сделать ровное дно для заряда, а большую часть медленно переливали в другую банку с водой. Свинец застывал в воде каплями, получалась своеобразная каплевидная дробь, которую мы называли «сечка». В фильме Багров использует резаные гвозди, а мы в этом деле были круче, заряжали поджиган свинцовой сечкой. Далее измеряли длину ствола до свинцового дна и снаружи сбоку пропиливали узкую щель возле самого конца свинцовой пробки. Рядом с этой щелью  в рукоятке вбивалась дужка, изготовленная обычно из гвоздика, чтобы можно было у щели крепить спичку. Всё, поджиган готов к стрельбе. Осталось только набить его селитрой от полкоробка спичек, сечкой, запыжить куском газеты, у запальной щели закрепить спичку, и вуаля! Меткость проверяли тут же пулянием по мишеням, сооружённым из свалочного барахла. Технология изготовления сего примитивного, но действующего однозарядного вооружения передавалась от одного ребячьего поколения другому, видимо, столетиями. Скорее всего, и сегодняшние берёзовские пацаны делают себе аналогичные «игрушки».

     Вообще, в подростковом возрасте мы совершали достаточно жестокие поступки. Проходили какие-то выдуманные испытания, что-то типа мужских инициаций. Например, надо было терпеть боль от ожогов огнём. Или обязательно убить какую-нибудь дичь любым способом. По дурости я из рогатки подстрелил двух воробьёв, а из поджигана – кулика. Вместе с Юркой Кислых мы убили больного котёнка, которого посчитали уже не способным выжить. Сегодня об этом тяжело вспоминать. Считалось большим геройством подраться с парнем, или даже с двумя сразу, из вражеской шоблы с другого конца села, а потом рассказывать друганам байки о том, как ты обратил неприятеля в бегство. Неважно, что тебе при этом расквасили нос, наставили синяков и, вообще, ты удрал первым. Никто же из друзей не видел этого! Практиковалось даже условное повешение. То есть оно выглядело как настоящее повешение, но не до смерти, а только до потери сознания. Никто ни разу не умер, но все прошли через осознание, как чувствует себя человек на виселице. Кстати, после такого испытания у меня нет страха смерти в петле. Так как я точно знаю, что в момент сонные артерии сдавливаются, и мозг мгновенно отключается, поэтому ты не успеваешь почувствовать ни боли, ни агонии. Приходишь в себя только от того, как тебя трясут друзья, возвращая к жизни. Эта смерть страшна скорее для не прошедших такое испытание зрителей.

     В какой-то период начались проблемы с законом. Для пополнения денежных запросов на развлечения наша уличная компания приступила к банальному вымогательству. Жертвами юных гопников становились одинокие ребята из деревень, приезжавшие в райцентр за покупками. Подходили к такому парню несколько наших ребят и «вежливо» просили дать немного взаймы, мол, как будут деньги, отдадим. Парень понимал, что если он не отдаст часть своих денег добровольно, его вытрясут насильно, да ещё и тумаков надают. Один раз я пассивно присутствовал при таком наезде, и больше на «дело» не ходил, противно это было моей миролюбивой натуре. Естественно предположить, что долго сей промысел продолжаться не мог, и мы попали в поле зрения правоохранителей. Возможно, кто-то из пострадавших заявил в милицию. Нас приглашали на допросы, беседовали в комиссии по делам несовершеннолетних. Родители тех, кто «засветился», как-то договорились с властью, и мы отделались последним предупреждением: в случае ещё одного преступления – суд и колония.

     Моих друзей детства и юности судьба как-то сберегла от тюрьмы. Но не всем она даровала долгую и счастливую жизнь. Затерялся где-то на просторах страны наш атаман Вовка Стяжков. Не дотянули до сорока лет Серёга Борисов и Андрюха Герасенков. Серёжка зимой по пьяной лавочке поздним вечером на безлюдной околице упал в сугроб и замёрз. Андрей отравился суррогатной водкой насмерть. Аркашка Шестаков, любитель пива, схватил инфаркт, и теперь на инвалидности едва ходит и говорит. Саня Шутов тоже весь больной по той же причине. Юрка Кислых погиб в Афганистане в первый же заход войск в начале 1980-го года, ему ещё и двадцати не было. Серёга Овчинников в 1981-м году с отличием закончил медицинский ВУЗ и поехал на летние военные сборы от военной кафедры в посёлок Мысы недалеко от Перми. Жили там курсанты в палатках на плацу военной части. И надо же так случиться, что однажды вечером пьяные вдрабадан офицеры, гоняя на военном грузовике по плацу, наехали именно на ту палатку, где готовились ко сну курсанты, среди которых был и Сергей. Двоих они задавили сразу насмерть, а Сергей жил ещё сутки с раздавленными внутренностями. Молодая жена его осталась вдовой на восьмом месяце беременности. Вот так нелепо погиб наш умница, так не став светилом медицинской науки, что ему прочили все преподаватели.

     Балагуша наша давно сгорела от пожара, устроенного какими-то бомжами-пьянчугами, зафрахтовавшими бесхозный домик с печкой-буржуйкой под свои попойки.

     Но жизнь на улицах Кошевого и Дальней продолжается, только уже без нас.

                Декабрь 2012 - Июль 2014


Рецензии