Оккупантские дневники. Переход через Неман и начал

        Три года назад убил я своего первого австрияка. Потом их было много, нарубил врагов на целое кладбище. Я выслужился на той славной войне, теперь я капитан роты! Неплохо, неплохо! Истинно говорит Его Величество — каждый солдат Великой армии носит в своем ранце маршальский жезл. Теперь впереди Россия. Что ж, заставим плакать русских мадам? О, за нами дело не станет! Когда же, когда?!
        Дивизия прибыла 9-го июня. Остававшиеся до переправы дни мы изнывали от нетерпения. Три дня! Это тянется словно три месяца, при таких-то обстоятельствах!
        11-го, перед рассветом, Его Величество сделал рекогносцировку по берегу Немана, переодевшись, как говорят, в польский мундир, дабы не привлекать к себе внимания неприятеля. А затем, днем, мы читали императорскую прокламацию, обращенную к войскам. Она была краткой и энергичной, как всегда. Война решена — кто бы сомневался в этом? Воспоминания о былых победах будоражили душу, предчувствие скорых великих событий кружило голову. Я не мог спать в ту знаменательную ночь. Что за кампания, что за страна нас ждет? Мы всегда били русских, это внушало гордость и уверенность в своих силах.

         И вот, мы двинулись и пошли. Что за момент! Торжественный, памятный. Почему не играет музыка?! Мы в походе, мы хотим застать неприятеля врасплох — разве что только потому. Оркестр тащится позади полка, его трубы и литавры зачехлены. Не время для парада. Ничего, они сыграют нам в Вильно, после победы!
        Спустились к реке. Весь берег, все холмы вокруг него запружены войсками. Масса войск, великая сила! Кто устоит перед ней? Вот мост, на который мы, наконец, попадаем. От реки веет прохладой. Едем шагом по мосту, доски гуляют под ногами, вода звучно плещет по ним снизу. И вот первый шаг по русской земле. Кто первый ступит на троянский берег — погибнет! Знают все. Одиссей схитрил, прыгнув на брошенный на землю щит. Он не был первым. Мы не первые; уже целые полки и дивизии переправились до нас. Где тот Гомер, что опишет наше вступление в эту Азию?
        На русском берегу никаких признаков присутствия неприятеля. Ничего, кроме бесчисленных колонн наших войск. Русские затаились? Они заманивают нас, готовят засаду? Нам, кавалерии авангарда, предстоит выяснить это. Но кажется, наши командиры не спешат. Дивизия выстроена по полкам и долго стоит в боевом порядке невдалеке от места переправы. Тем временем, войска занимают Ковно — первый город в русской империи, совсем недалеко отсюда. Занимают без боя. Мы волнуемся — события, кажется, пока текут мимо нас.
        Наконец, приходит приказ, и дивизия, свернувшись в походные колонны, устремляется вперед.

                Капитан Деломмо
               



- Вставай, Кристоф. Пора! - легкий толчок в плечо.
         Дивер, мой земляк из Дижона. Сорокалетний, прошедший три кампании, каждое утро заботливо будит меня, двадцатитрехлетнего новобранца. С ленцой разлепляю глаза. Раннее утро, еще не совсем рассвело. Верхушки сосен чернеют на фоне неба. Пахнет травой и свежестью. Спал я сидя. Ствол сосны, бывший мне нынешней ночью вместо подушки, благоухает древесной смолой. Шея, однако, ноет после этого. Трава покрыта росой; роса на венчиках цветов, в пазухах листьев. Аромат поздних ландышей. Раннее лето в лесу.
Поторапливайся, лентяй! Опоздаешь к завтраку!
        Заботится, как мамочка. 111-ый линейный полк, в основном, из молодых солдат, разбавленных, наставничества ради, опытными кадрами — ох, и возни же им с нами, зеленым молодняком. Наскоро собираюсь.
        С восходом солнца лес ожил, щебетали певчие птицы, гулко долбили дятлы. Позавтракав, мы выступаем. Уже два месяца, как полк постепенно подвигается на восток: с Эльбы на Вислу, потом с Вислы к Неману. Мы в Литве, вчера прошли местечко Вилковишки и встали лагерем в одном лье за ним. Наш путь проходит по лесной дороге. Кроны деревьев, нависающие сверху, заслоняют нас от палящего летнего солнца; идти вполне приятно, если бы не тяжести, которые приходится нести на себе — ружье, тесак, ранец с продовольствием на неделю. Войска 1-го корпуса обеспечены всем необходимым и снаряжены наилучшим образом. Маршал Даву, наш командир; его войско всегда в образцовом порядке. Хотя и о суровости его ходят многие рассказы.   
        Мы идем в авангарде. Далеко впереди 3-ий полк конных егерей, приписанный к нашему корпусу, возглавляет это шествие громадной армии. Пехота Даву идет следом — дивизия за дивизией, бригада за бригадой, полк за полком. Наша дивизия замыкает походную колонну корпуса, за нами лишь обозы и артиллерия, а потом следуют уже другие корпуса. Армия огромна, я даже не могу сказать насколько. Может, таких никогда раньше не было. До Немана остается около одного дневного перехода.

        После полудня начался переполох. Прискакал верхом офицер из штаба дивизии, нас спешно остановили, согнав с дороги, и заставили надеть парадную форму. Все вокруг возбужденно переговариваются — причина ясна, и она повергает солдат в волнение. 
        Мы не ошиблись. Длинная колонна императорского эскорта вскачь пронеслась по дороге мимо нас. Мои товарищи, выстроившись вдоль дороги, галдят и тянут шеи, дабы увидеть своими глазами этого человека, чьей волей все мы здесь. Наполеона приветствуют восторженно. Я в задней шеренге и не хочу смотреть. Я не люблю императора. Не ненавижу, но и любви к нему нет. Он забрал меня из дома. Он начинает эту войну, смысл которой никто не понимает, но, тем не менее, все почему-то пребывают сейчас в величайшей радости. Странные создания люди.
        Наполеон, которого я так и не увидал, проехал, исчез за поворотом дороги последний всадник его эскорта, а полк все продолжает ликовать. Один офицер что-то шепчет другому, я улавливаю слова. «Прекрасная молодежь!», - будто бы сказал император, увидев наш полк.

        На ночлег останавливаемся снова в лесу, свернув с дороги. Располагаемся лагерем. Русская граница совсем рядом, будто бы сразу за теми холмами, что видны впереди по дороге. Никому, однако, не дозволяется приближаться к пограничной реке — император хочет внезапности и скрывает свои войска от неприятельских пикетов. Офицеры зачитывают прокламацию Наполеона, в которой он объявляет о начале войны с Россией. Она полна громких фраз. Я не слушаю. Читают ее по бивакам, не собирая и не строя войска — слишком тесно и лесисто наше расположение, чтобы всех выстроить. Тем лучше. Стоит теплый и солнечный летний вечер. Сняв кивер и расстегнув ремни, я лежу на траве, на возвышенности, заросшей кустами с белыми распустившимися цветами. Охотно скинул бы и сапоги, но нельзя. Тереблю в зубах сорванную травинку, зеленый колос какого-то злака. Дивер поодаль от меня стоит, пробуя пальцем остроту только что наточенного штыка и привычно ворчит:
- Кристоф! Посмотри на себя. Смазливый, как девчонка. Тебя убьют в первом же бою. Пособраннее! Я хочу привести тебя домой целым и невредимым!   
      Привести. Вот ведь поводырь нашелся незванный. Ладно, такая забота трогает, надо сказать. Блаженно улыбаясь, наблюдаю за шмелем, кружащим над розовыми цветами клевера. Он занимает меня сейчас больше всего на свете. Думаю о своем. Странно, что совсем не пугают завтрашние опасности. Как будто отправляюсь в путешествие, и не испытываю никакой вражды к этой стране, а лишь любопытство. Совсем не хочу никого убивать. Мне хорошо. Пусть же все закончится благополучно. И поскорее. Однако, это война...   «Все еще живы...», - было моей последней мыслью на сегодня, и я вдруг почувствовал грусть. Но тут же заснул. 

        С рассветом мост был наведен, и утром наша дивизия перешла по нему на русский берег. Война началась. Среди ясного неба и жаркого дня вдруг налетела непогода. Черные тучи сгущались на багровом небе, за ними последовали первые вспышки молнии и раскаты грома. Разразилась гроза. Гром был таким оглушительным, что напоминал пушечную пальбу. Затем пошел проливной, как из ведра, дождь. В считаные минуты мы промокли до нитки. Земля превратилась в болото. Мы зашли в лесок, пытаясь хоть как-то укрыться от непогоды, но это помогло мало. Дождь продолжал лить почти до вечера.
- Боже праведный! — пробормотал Проман, мой приятель, — Представь, как хорошо было бы вернуться домой, в теплую постель, и спать. Просто спать целыми днями!
- О, да! — сказал я, когда представил себе эту потрясающую картину.
- А когда проснешься, тебя ждут хрустящие булочки с маслом и вареньем!
- С вишневым вареньем, - сглотнул я слюну. 
        Проман был правильным парнем, который получил хорошее образование перед тем, как попал в армию. Он был полной противоположностью нашему сержанту Фаббри, который был самым поганым подхалимом во всем полку, и вообще какого я когда-либо видел.
        К вечеру небо очистилось, и клонившееся к закату солнце вновь ярко освещало землю, от которой поднимался пар. Полк строился, готовясь выступать по дороге на Вильно.  Я снова слышу воркотню Дивера, ругавшего войну и начавшийся поход. По его разумению, как заявил он, пусть эта чертова Россия принадлежит хоть китайскому императору, а если говорить по справедливости, то страна должна принадлежать тем, кто в ней живет. Ему не возражали. Должен заметить, нужности этой войны для Франции с самого начала никто не мог ни понять, ни объяснить.      

                Кристоф Кокар, 111-ый линейный полк   





        Наша колонна стояла примерно в десяти километрах от русской границы. Ровно в шесть часов утра мы начали двигаться в сторону Немана. Я был в своем прекрасном белом мундире трубача — с алыми эполетами и синими отворотами, со шлыком и красным султаном на кольбаке. Сидя в седле, мы шутили о том, насколько ретиво литовцы будут кричать: «Да здравствует император!» Но через некоторое время я заметил, что капитан Рожицкий выглядит вовсе не столь беззаботным, и наше настроение он не разделяет. Что за лицо такое? Накануне, будучи в подпитии, капитан принялся за мрачные пророчества и рассуждения о невообразимых русских пространствах, суровом климате и отсутствии в этой стране всего необходимого. Мы выставили его на смех. Поручик Тарчиньский, мой земляк, сказал о капитане:
- Проклятый пораженец! Я ставлю бутылку коньяка, если он скажет что-нибудь другое.   
        Когда мы пересекали границу, я подумал о том, что сейчас русские откроют огонь. Что, нет? Не открыли? Ну, значит, они то ли не ждали нас, то ли не собирались сопротивляться.

                трубач 9-го польского уланского полка

               




          Неман мы пересекаем у Гродно, гораздо южнее, чем Наполеон с главными силами. Мы, вместе еще с тремя корпусами — правое крыло Великой армии, а не центр. Хотя командует нами тоже Бонапарт — Жером, брат императора, король Вестфальский. Наша переправа запаздывает: на русском берегу мы оказываемся на пять дней позже, чем императорская колонна. Таков план. Впрочем, на каком же русском? Наш Гродно, исконно польский город. Перед вступлением туда, мы волнуемся. Что будет? Но москали спешно отступили. Лишь два или три полка казаков встретили наш авангард пушечными выстрелами, а затем тоже бежали прочь. Я даже не успел ничего увидеть.
          Мы вступаем в Гродно. Первый город, освобожденный в эту кампанию. Жители радостно привествуют нас, так же горячо, как провожали нас дома. В вечернее небо взмывают с грохотом фейерверки. Толпы народа кругом. На балконах домов — знатные паны и пани; кланяются нам, учтиво приподнимая шляпы. Наши офицеры в ответ отдают честь. Идем парадом. Полк конных егерей движется колонной параллельно нам, рядом. Их трубач едет прямо напротив меня. Расфранченный пан: белый мундир с золочеными эполетами, кольбак из белого меха; на алом шлыке вышит вручную Белый орел. Польша снаряжала свое войско с любовью, заботливо, чтобы не только сражались хорошо, но и выглядели красиво.
          В Гродно мы, не успев выйти в поход, остановились на два дня на отдых. Король Жером, прельщенный оказанным нам вниманием, решил остаться здесь на несколько дней. Его влекут балы и развлечения, а не война, он совсем не похож на своего великого брата. Нас же одолевает воинственный пыл. Стоя без толку, мы только даем москалям больше времени для бегства. Надо идти вперед, догонять. Король принимает почести и отдается увеселениям. Это еще выйдет нам боком и сорвет многие планы.
                сержант Чернецкий   






          Французские офицеры, отобранные, вероятно, из числа самых свирепых, нещадно муштровали наш, по большей части составленный из насильно завербованных рекрутов, батальон.
- Не надейтесь на послабления, я лично буду все проверять! — обещал перед строем вновь назначенный майор полка, — Кроме того, предупреждаю, что не потерплю малейшей расхлябанности или нарушений установленного порядка. Капитаны рот и сержанты должны следить за поддержанием самой строгой дисциплины, особенно за надлежащим отданием чести. И чтобы я не видел командиров, фамильярничающих со своими солдатами! Если что-то замечу, то вынесу самое суровое наказание!
               
          С одним из своих товарищей по несчастью, городским парнем, который неважно видел и особенно страдал от офицерского произвола, я разговорился однажды вечером.
- Чем ты собираешься заниматься, когда кончится война?
- Буду учительствовать, - ответил он, говоря с легким остзейским акцентом, - Может быть, получу ученую степень по истории. Или по географии. Или по французскому языку. Дядя даст мне денег на учебу.
          Он сказал мне, что несколько лет назад потерял отца, и теперь дядя заменяет его. Потом вдруг посмотрел на меня и спросил:
- Как долго, по-твоему, продлится эта война?
                немецкий рекрут "Великой армии"





         Вечером 11-го июня мы, уже расположившиеся на биваках близ берега Немана, были срочным образом подняты. Было объявлено:
- В 22 часа, то есть через десять минут, общее построение для зачтения прокламации Его Величества императора! Батальонам полка «Жозеф-Наполеон» строиться немедленно!
         Те, кто уже расположился для сна, с руганью поднимались. На бегу застегивали поясные ремни и надевали головные уборы. В 22 часа батальон открытым каре стоял перед своим командиром. К тому времени уже стемнело, строй солдат в белых мундирах расплывался в однородную массу. Верхом подъехал командир полка Чюди, француз. Шеф батальона Де Льянса, испанец, доложил ему, последовали краткие приветствия офицеров. В полусумраке летней ночи замелькали белые листы бумаги.
- Третий батальон! Товарищи! Моя задача — довести до вас приказ Его Величества!   
          Последовала пауза, напряжение нарастало, кровь застучала в ушах.
- Солдаты! Вторая польская война началась. Первая окончилась в Фридланде и в Тильзите. В Тильзите Россия поклялась быть в вечном союзе с Францией и в войне с Англией; ныне она нарушает свои клятвы! Она не желает дать никакого объяснения в своих поступках, пока французские орлы не отойдут за Рейн и тем не покинут своих союзников на ее произвол. Россия увлечена роком. Судьба ее должна свершиться! Не думает ли она, что мы переродились? Или мы более уже не солдаты Аустерлица? Она ставит нас между бесчестием и войной. Выбор не может быть сомнителен. Идем же вперед, перейдем Неман, внесем войну в ее пределы! Вторая польская война будет для французского оружия столь же славна, как и первая; но мир, который мы заключим, положит конец гибельному влиянию России, которое она в течение пятидесяти лет оказывала на дела Европы.
           Удивительно, что это воззвание не было встречено обычными восторженными криками и здравицами в честь императора. Французы из других полков нашей дивизии — те да, орали, так, что, наверное, за рекой было слышно; перебудили всех русских там. А мы, испанцы, что нам эта война... Завербованные насильно или обманом.
          Когда-то мы с Бонапартом были союзниками. Так давно, что кажется, будто в другой жизни, а всего-то пять лет назад. Испанский контингент, несколько полков, пошел в Пруссию вместе с французами, затем встал там гарнизонами. Потом чертов корсиканец ввел войска в саму Испанию, низложил короля, посадил в Мадриде своего братца Жозефа — дурака и пьяницу («Дон Пепе-Бутылка» - прозвали его тут же испанцы). Никто эту обезьяну, конечно, за короля не признал. И началась невообразимая свара. Наши полки в Германии французы разоружили. Четыре года я просидел в плену. На родине, тем временем, все перворачивалось кверху дном. Партизаны-герильерос и остатки армейских полков дрались с французами. На помощь нашим пришли португальцы, англичане. Фронт двигался туда-сюда-обратно. Наполеон гнал в Испанию французов и всех подневольных союзников — поляков, немцев, итальянцев и прочих. Это-то и сбило нас с толку.
         Однажды у нас в лагере объявились офицеры-лягушатники и устроили воинский набор для всех желающих среди пленных. Оказалось, что братья-корсиканцы учредили новый полк, назвали его в честь себя «полк «Жозеф-Наполеон» и теперь собирали в него испанцев, согласившихся им присягнуть.
         От желающих вступить туда отбоя не было. Во-первых, от многолетнего сидения в лагере можно было одуреть. Во-вторых, для чего набираются полки? Для отправки на войну. А где у нас война? Единственная — в Испании. Дома! Бедные простодушные кастильцы, арагонцы, галисийцы валом шли записываться в эту лавочку, присягали, стиснув зубы, обезьяне Дону Пепе, в надежде, что вот сейчас их отправят в Испанию, а они там дезертируют и убегут домой. Эх, что-то меня с самого начала настораживало в этом... Какой-то подвох... Но записался тоже. Не играй в карты с дьяволом — обманет! Чего можно было ждать доброго от проклятых якобинцев? Обманул и нас мошенник Буонапарте. Набирая полк, он уже планировал новую войну — в России. Вот туда и предстояло отправиться нам, надеявшимся на возвращение домой.
         Конечно, за нашу лояльность королю Жозефу вышли и нам почести, от которых просто дух захватывает. Словом, дали нашему полку «Жозеф-Наполеон» не французские синие мундиры, а свои особые  - белые с зеленой отделкой. Оставили испанскую красную кокарду вместо трехцветной французской. И, наконец, все команды, кроме «Стой, кто идет?», в полку были установлены на испанском языке. Спасибо, кстати — а то бы еще курсы лягушачьего для нас ввели. В довершение же всего и, видимо, в знак особого доверия, Наполеон разделил полк на две части по два батальона и приписал их к разным корпусам. Это он сделал загодя, еще перед походом, в полковом депо в Маастрихте. И вот мы, в своих белых мундирах, теперь поползем по пыльным дорогам России — страны, о существовании которой половина из нас недавно еще и не подозревала.
        Что запомнилось мне больше всего, спросите вы, в эти последние минуты между миром и войной? Туман. Густой туман, поднимавшийся над русской рекой. И странная, несмотря на присутствие такой массы людей, тишина. Мы ждем.
         Корпус Даву, то есть, наш, и открыл эту кампанию. Первым на русский берег перешел полк под номером 13. Плохое предзнаменование. Ночью группа саперов переправилась через Неман в лодке для того, чтобы перекинуть мост на русскую сторону. Триста стрелков элитных рот того же полка последовали за ними тут же, для прикрытия переброски мостов. Предосторожности были напрасны. Русские не потревожили переправу ни единым выстрелом. Их патрули вступили в небольшую перестрелку лишь утром, когда передовые части нашей армии входили в Ковно.
                Сержант Куэрта