Гауптвахта

                Гауптвахта, или «шерше ля фам»

                Тот не офицер, кто не мечтает стать генералом,               
                Тот  не солдат, кто не сидел на гауптвахте.
                (военная мудрость) 

          Мечты о лампасах вряд ли  могут появиться у молодого человека,  а возможностями и риском попасть на гауптвахту первые годы службы просто кишат. Это не наблюдение, это – аксиома.
             Недостаток жизненного и военного опыта, обилие совершенно новых, на первый взгляд, нелогичных правил поведения, здоровое легкомыслие, молодой темперамент – всё это  делает попадание на Губу просто неизбежным.  Во всех событиях, и не только исторических, всегда нужно искать женские корни. Мой путь на гауптвахту тоже был «освящён» женщиной.

            Практические занятия  по математическому анализу в течение пяти семестров вела у нас Алексеева Галина Николаевна (или Николаева Галина Алексеевна). Это совершенно несущественно, ведь за глаза мы называли её «Галочка». Женщина  приятная во всех отношениях,  ещё молодая и, наверное, красивая. Я тогда в этом плохо  разбирался.
            Конечно, сейчас бы, с позиций жизненного опыта, думаю, можно было бы, если не вызвать к себе симпатию с её стороны, то легко добиться ровного, непредвзятого отношения.
                Её тоже можно понять. Она одна, а вокруг двадцать пять молодцов в военной форме, каждый из которых вполне может «приложить» её по её же родному предмету, это уже было установлено эмпирически. Так что, Галочке приходилось быть с нами начеку. Конечно не со всеми, были ребята и беззащитные, им приходилось вести себя с Галочкой заискивающе, а отнюдь не с позиций прочных знаний.
               Я в этой иерархии был не последним, поэтому, как говорится, перед Галочкой не трепетал.
                Однажды нам выпало писать контрольную работу  по дифференциальным  уравнениям, сложную до умопомрачения. Только один слушатель из 23-х получил «четыре». Трое, и я в их числе – «тройки», остальные – ниже. Был даже «ноль».
             Во спасение успеваемости Галочка через неделю после нашего коллективного фиаско решила повторить испытание, причём каждому был дан тот же вариант, что и ранее. Если учесть, что причиной низких оценок был дефицит времени, а не знаний, то, естественно,  все свои результаты улучшили, кроме, разумеется, меня. Я был в тот день в наряде.
            Тем не менее, я  был уверен, что мой неплохой «относительный» результат будет зачтен мне, как положительный. Ан, нет! Извольте, слушатель, как вас там, Шиманович, предстать пред мои очи основательно подготовившись для сдачи зачёта по предмету по всей строгости, учитывая все прихоти и коварство Галины Алексеевны (да, именно  так).
              И тогда, если вам повезёт пролезть сквозь игольное ушко, вы, безусловно, будете допущены к сдаче экзамена по предмету (с которым у меня до этого проблем не было).
             Стоит заметить, что приглашение на зачёт было сделано после длительного, острого диалога с Галочкой, во время которого были высказаны позиции сторон, причём мои аргументы даже не рассматривались, они издевательски игнорировались, что вынудило меня вспыхнуть.
            Эта наша схватка вконец испортила наши до этого ровные,  в общем, отношения, и теперь я должен был изучить предмет так твёрдо, чтобы никакая академическая комиссия меня не завалила.




       Я подготовился, я пролез, меня допустили. Правда, пришлось кое-чем пожертвовать, готовиться за счёт некоторых занятий, которые я «прогулял».
           При этом имел «счастье» попасться на глаза начальнику курса полковнику Фомину Евгению Викторовичу, который и приговорил меня к трём нарядам «вне очереди».
            Отбыв два наряда, я уж расслабился, но, не тут-то было – в счёт отбытия третьего (последнего) наряда  меня назначили ответственным дежурным по общежитию на 31 декабря 1969 года.

       Вот тут то и разыгралась драма, в результате которой меня чуть не отчислили из ВШ. Отсидев предновогодний вечер на «тумбочке» в общежитии, я готов был уже идти в свою комнату отдыхать до своей очередной смены, до 10 утра уже 1 января.
           Позвонил начальник курса, поздравил всех с наступающим Новым Годом, и сказал, если я желаю, то могу встречать новый год в нашем  школьном клубе, на Ленинградском проспекте, а утром заступить в наряд, но, разумеется, без злоупотреблений.
         Я с радостью   принял предложение. Встреча прошла весело, всё было организовано на высоком уровне, настроение прекрасное, немножечко хотелось спать. С открытием метрополитена я поехал в общежитие, надеясь часика два поспать перед своей вахтой.   
        В  7 часов на пороге общаги меня встретил  солдат срочной службы и потребовал предъявить удостоверение. Когда он прочёл фамилию, то очень удивился. Оказывается, наверху в одной из комнат уже спит один слушатель Шиманович, причём в очень неприглядном виде.
            Оказывается, двое моих  коллег по новогоднему наряду, посадили (или уложили) на место дежурного своего однокурсника, которому уже было всё равно, где и на чём сидеть. Лучше бы у него и речь отняло.
             Когда приехал дежурный по КГБ, объезжавший выборочно комитетские объекты столицы, его встретил очень пьяный слушатель Саркулов, который мог произнести только два слова: «извините» и, к моему великому сожалению, мою фамилию.
            Вот это обстоятельство и сыграло роковую роль. Идея уничтожить Шимановича, как слушателя, сотрудника и вообще человека  родилась сразу после увиденного и услышанного.
             Между словами  дежурный-самозванец обильно блевал за шкаф, стоящий в коридоре. Удивительно, как меня ещё заочно не приговорили к расстрелу. Спасибо Евгению Викторовичу, но единственным, уцелевшим в этой истории, оказался я, остальные фигуранты были безжалостно отчислены из ВШ.
              Фомин сам заявил, что разрешил мне отлучиться в новогоднюю ночь. Было принято во внимание моё работоспособное состояние утром 1 января,  успехи в учёбе, но избежать ареста на 10 суток с содержанием на гауптвахте за отсутствие надлежащего руководства и контроля  действиями вверенного мне суточного наряда (примерно так звучало) никак не удалось.
             Сессию я сдал досрочно, так что за неделю до начала зимних каникул уже просил о немедленном исполнении приговора. Полковник Фомин  за две недели зимней сессии дважды просил руководство Школы о снижении срока, и добился, в итоге, пяти  суток ареста вместо первоначально объявленных десяти.
               В общежитии у нас имелся комплект специальной для таких оказий одежды, состоящий из старой ужасной солдатской шапки (чтобы не украли шикарную курсантскую) и длиннющей  шинели (мы её называли шинелью Дзержинского), это чтобы укрываться во время сна, ибо на «Губе» одеял нет.





             Ещё до начала зимних каникул я отсидел полагающийся мне срок в казематах Алёшинских  казарм, где заболел гриппом, осложнённым уже на свободе воспалением лёгких, что очень испортило мне каникулы.

         На время  оставлю в сторонке своё горе и расскажу о другом пути в это же исправительное учреждение своего коллеги, соратника и земляка, Стебко Николая.
         В его случае виновниками были сугубо мужчины. В первую очередь, конечно же, сам Коля, но при участии преподавателя по боевому самбо, капитана Домрачева.         
         Схлестнулись два жестких характера по, казалось бы, незначительному поводу.   
         Немного о капитане. Бывший сотрудник наружного наблюдения, опытный, матёрый, необыкновенно физически подготовленный, лет 30-35. У них там этот возраст уже считался преклонным, вот и нашли для капитана «синекуру» - преподавать слушателям Высшей школы КГБ курс боевого самбо, которым тот владел в совершенстве.
        Не исключаю, что его «убрали» с прежней работы либо за какой-то «прокол», либо он уже примелькался на мероприятиях, одним словом, ротация кадров совершилась.
        Рассказывали, что, якобы с его слов, однажды, отмечая с коллегами очередной успех в работе, они хорошенько выпили. Встал вопрос, вернее, дилемма: остановиться на достигнутом уровне опьянения, или продолжить общение в уже поредевшем кругу профессионалов.
         Дебаты шли на тротуаре на пересечении улицы Дзержинского и Бульварного кольца. Там стоял маленький овощной магазин. Говорили громко, не особенно следя за речью. На  этот спор отреагировал милиционер. Он «зафиксировал»  Домрачева сзади. Освобождаясь от милицейских объятий, тот резко отклонил туловище влево и нанёс удар расслабленной ладонью правой руки в промежность стража порядка.
         Сзади раздался грохот. Милиционер исчез, как будто сквозь землю провалился. А он и в самом деле провалился. В бункер для загрузки овощей упомянутого магазинчика.
         Компания «качков» - чекистов быстро разбежалась. Хороший «приёмчик». А бицепс у капитана был в обхвате не меньше, чем бедро у обычного, не доходяги, человека.
         Вернёмся в спортзал. Построил Домрачев в тот памятный день группу слушателей и стал объяснять им порядок применения контрприёма при нападении с ножом. Несколько раз он вынужден был прерываться, чтобы попросить слушателей не шуметь и не мешать вести занятие. Почувствовалось лёгкое раздражение. Тогда он и пригласил Колю Стебко к себе в спарринги, считая, что тот мешал ему больше других.
          Он стал показывать на Николае применение защиты, которую венчал безжалостный бросок на ковёр. При этом он себя нисколько не сдерживал, втыкал Кольку в пол со всей «пролетарской ненавистью». Да ещё при этом приговаривал: «Болтать вы мастера, а вот страховаться при падении как следует не научились!»
          Не знаю, нужно ли было делать столько «дублей», но наш «сансей» увлёкся в своём педагогическом экстазе. Казалось, что он имел дело с настоящим социально опасным головорезом. У Коли в глазах стояли слёзы, сам он уже был готов по-настоящему пырнуть зарвавшегося тренера, но тот оборонялся профессионально.
           Поднявшись с ковра,  Коля сказал: «Сила есть – ума не надо». Возможно, что  это был не весь текст, А лишь его фрагмент, но он и послужил впоследствии причиной ареста.
       
         Само содержание на гауптвахте заслуживает отдельного повествования, но, думаю, мне писать, а, особенно, вам читать  об этом будет  грустно. Это, по сути, тюрьма. В её стенах содержались, каждый в своё время,  Пугачёв и Берия.



           Напомню, что для меня началось всё с женской принципиальности. «Шерше ля фам», мать её…

         И с экзаменом  не всё гладко тогда получилось. Я сдавал математический анализ Тимашёву – преподавателю первой группы нашего курса, шёл чётко на пять баллов, однако Галина Алексеевна вмешалась с оригинальным вопросом: какие определения непрерывности функций я знаю.
            Я назвал и сформулировал три типа-вида. Она потребовала, чтобы я назвал авторов этих определений. Были названы Коши и Лебег. «А кто же третий?»  было спрошено с нескрываемым ехидством. Третьим  оказался  Гейне.
        Мне было рекомендовано к следующему семестру не только хорошенько запомнить это имя, но,  вдобавок, познакомиться с творчеством его великого однофамильца  – поэта Генриха Гейне.
               Но Тимашёв повёл себя по-мужски, он посчитал несущественным пробел в моих гуманитарных знаниях  и поставил высший бал.