98. Сады стихов. Дон Жуан Вульф

                98. Дон Жуан фэнсиона

Друг поэта (Пушкина-иного, второго из двух близнецов) – быть может, анти-друг, хотя и не враг – соперник и, в определенном смысле, антипод  Антона Антоновича  Дельвига, «честнейшего, лучшего из мужей».

Из дневника владельца имения Малинники (любителя малины) Алексея Вульфа (молодого волка):   

«Между тем я познакомился в те же дни <… >с Софьей Михайловной Дельвиг, очень миленькой женщиной лет 20. С первого дня нашего знакомства показывала она мне очень явно свою благосклонность, которая мне чрезвычайно польстила. Рассудив, что она по дружбе ее с Анной Петровной и по разным слухам, не должна быть женщиной очень строгих правил, что связь с женщиной гораздо выгоднее, нежели с девушкой, решился я предпочесть ее, тем более, что начав с ней пустыми нежностями, я должен был скоро дойти до сущного…»

«…С этого гулянья С. совершенно предалась своей временной страсти и, почти забывая приличия, давала волю своим чувствам, которыми никогда, к несчастью, не училась она управлять. Мы не упускали ни одной удобной минуты для наслаждения – с женщиной труден только первый шаг, а потом она сама почти предупреждает роскошное воображение, всегда жаждущее нового сладострастия.

Я не имел ее совершенно, потому, что не хотел – совесть не позволяла мне поступить так с человеком, каков барон, но несколько вечеров провел я с нею почти наедине (за Анной Петровной в другой  комнате обыкновенно волочился Александр Иванович) где я истощил мое воображение, придумывая новые сладострастия…»

Хор современников:

…Барон был честнейший и благороднейший человек в обществе…

… За вычетом своей знаменитой лени, воспетой Пушкиным, он не имел пороков…

…Лучший из людей и лучший из мужей.Чистая душа его много страдала в этом грубом мире…

Двойники (продолжение темы)

Двойственен и сам Александр Сергеевич (рожденный под знаком Близнецов, полный противоречий) – по Вересаеву, абсолютный гений в творчестве и грешный человек, «чадо праха» в жизни. Сам он о себе писал, все в том же провиденциальном 1828-м:

Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботы суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира,
Душа вкушает хладный сон;
И  меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он…

Все обитатели дома Дельвига лгут. Не-двойственен, равен сам себе лишь идеальный барон. Все страдают «раздвоением сердца», всем нашлись личины – только не ему.

«Я отдался тебе на жизнь и на смерть. Береги меня твоей любовью, употреби все, чтобы сделать меня величайшим счастливцем, или скорее скажи: умри, друг! – и я приму это слово как благословение».

Он никогда бы не написал того, во что не верил, и обещания свои неизменно держал – исполнил и это (официально в докторском бюллетене причиной скоропостижной кончины называлась, как мы помним, «гнилая лихорадка», но у любви много псевдонимов). Антон Дельвиг должен быть увековечен в анналах фэнсиона Трапеция, как, может быть, единственный, не разменявший своей цельности, не поддавшийся соблазнам Лили, идола двойников.
 
Ничего не сказал жене. Ни в чем не упрекнул. Просто умер.

И не дождавшись даже окончания года траура, Софья (как Ольга Ларина) вышла за другого (не за Вульфа, всё же).

Ловлас же «волочился» сразу за несколькими Клариссами, срывая цветы «роскошных сладострастий» там и тут.

Таков вот был  «Любовный быт Пушкинской эпохи» (название труда пушкиниста Павла Щеголева, жителя нашего фэнсиона, впервые опубликовавшего отрывки из дневника Вульфа).

(О Лизе Полторацкой, родственнице Анны Керн):
«Любить меня – было ее единственное желание, исполнять мои желания – ее блаженство, быть со мною – все, чего она желала. Напрасно я искал в душе упоения. Одна чувственность говорила. Проводя с нею наедине целые дни (Анна Петровна была больна) я провел ее постепенно через все наслаждения чувственности, которые только представляются роскошному воображению, однако, не касаясь девственности. Это было в моей власти, и надобно было всю холодность моего рассудка, чтобы в пылу восторгов не переступить границу – ибо она сама, кажется, желала быть совершенно моею, и, вопреки моим уверениям, считала себя таковою».

Хоть я пылко очарован вашей девственной красой,
Хоть вампиром именован я в губернии Тверской…

Читатели книги «Любовный быт пушкинской эпохи» знают секрет вампиров – совращая милых барышень, столичных и уездных, они  действовали осторожно, не допуская дефлорации, что по тем временам было крайне важно (смутное понятие о контрацептивах; безусловное  требование от вступающей в брак невесты «чистоты»). Девушка очень рисковала. Но и обольститель рисковал, реальной угрозой дуэльного вызова со стороны ее брата, жениха.

Когда Вульф (вервольф!) покидал  Петербург, сладких Малинников ради, то печалился он не о Софье Дельвиг, уже упорхнувшей в новый роман «с улыбкой легкой на устах», а об… Анне Керн: «Только Анна Петровна имела право на мое сожаление».

Пушкин чувственностью не уступал другу (Федор Сологуб, тоже житель нашего фэнсиона, выразился без обиняков – «это был белый арап, кидавшийся на русских женщин»):

…Потомок негров безобразных,
Я нравлюсь юной красоте
Бесстыдным бешенством желаний…

Двадцать восьмой – самый разгульный год в жизни Пушкина. Не только Анна Керн и Софья Дельвиг. Он за этот год в Петербурге влюблялся, по своему, в каждую – в дочь фельдмаршала Кутузова Елизавету Хитрово, аристократку Долли Фикельмон, «комету» Аграфену Закревскую, императрицу Александру Федоровну, «ангела» Анну Оленину, «клеопатру» Каролину Собаньскую…  Это не считая московских и псковских барышень, а также кокоток вроде Ольги Масон и просто горничных… Пополнил, как никогда, свой донжуанский список, стихи использовал как любовное оружие:

И сладок уху милой девы
Честолюбивый Аполлон.
Тебя страшит любви признанье,
Письмо любви ты разорвешь,
О стихотворное посланье
С улыбкой нежною прочтешь… (А. Олениной)

Отметив у Демута, в компании школьных товарищей сакральную для себя дату 19-го октября, годовщину лицея, он на следующий день после мальчишника также уехал в Малинники, усадьбу Вульфа («Хоть малиной не корми, да в Малинники возьми…») – в уездной глуши дожидались его: Прасковья, Зизи, Анна, Алина, Катенька, Нетти…

«За Нетти сердцем я летаю», «Алина, сжальтесь надо мною!», «Зизи, кристалл души моей» и т. д.

Одобрить это с позиций какой бы то ни было морали, трудно, но, все же, какова мощь.

Достойно продолжит заветы Дон-Жуана в фэнсионе, в другую поэтическую  эпоху обитавший здесь же неподалеку Конквистадор, поднявший арбалет, выпавший из пушкинских рук – Николай Гумилев.