99. Сады стихов. Мадонна

                99. Мадонна

Эхо-магнит

В доме Дельвига нимфа Эхо откликается, как нигде, охотно.

Антону Антоновичу присылал свои стихи для напечатания в «Северных цветах» второй крупнейший поэт эпохи Евгений  Баратынский, «Гамлет-Баратынский» (чрезвычайно раздвоенный, рефлектирующий гений).

«Ты ввел меня в семейство добрых муз», – писал Евгений Абрамович Дельвигу. Музами выступали, отчасти, домашние барона, обоего пола; Дельвиг и сам «Муз» – до нас дошло семь стихотворений Баратынского, посвященных Антону Антоновичу, и пушкинские строфы, конечно.

Софья Дельвиг, Анна Керн и Алексей  Вульф обожали поэму Баратынского «Бал», находя в ее коллизиях жизнь своего сердца. Софья любила исполнять под рояль, со слезами, как тогда было принято у чувствительных барышень, романс «Разуверение» («Не искушай меня без нужды», стихи Баратынского, музыка Глинки, еще одного гостя этого дома) – лейтмотив отношений дельвиговского  кружка.

И сердцу вновь наносит хладный свет
Неотвратимые обиды…

Бал – не место для художника. Бал это инферно.  Там гибнет Нина, героиня Баратынского. Там гибнет и другая Нина – из лермонтовского «Маскарада».

Там Онегин танцует с Ольгой и что-то шепчет ей на ухо, а Ленский глядит на них.

Там Натали Гончарова танцует с Дантесом, красавица с красавцем, роковая с роковым (какая сказочная пара!), а маленький Пушкин мечется у стены, «с выражением тигра».

Из Пушкинских мадригалов, написанных в тот год, вспомним «Ее глаза» (к Олениной): Опустит их с улыбкой Леля – в них скромных граций торжество. Подымет – ангел Рафаэля так созерцает божество.

Имеются в виду ангелы Сикстинской капеллы (Пушкин особенно любил и высоко ценил этот рафаэлевский шедевр, признавался в стихах, что им одним хотел бы «украсить свою обитель» –  и в последнем его пристанище, на набережной Мойки, 12 висела в гостиной копия картины. Мадонной Рафаэля («моя косая мадонна», «чистейшей прелести чистейший образец») называл жену.

И может быть, в том, что не была Наталья Николаевна Пречистой Девой, ангелом непорочности (нельзя и требовать этого от земных созданий) – все несчастье Пушкина: болезненно воспринимал расхождение идеала с реальностью.

Жизнь не отвечает нашим идеалам. Всегда, во всем. Никогда не будет отвечать. И нельзя от идеалов отказаться, как нельзя  предать самого себя – что-то в сердце не дает. Но нельзя и перестать жить.

Большинство из нас  с этим смирилось, а он вот не смирился. За то, быть может, мы и любим Пушкина. Если нет абсолюта, нет мечты – тогда ничего не надо.

Претензии его к женщине – это претензии к Богу и к Жизни. Словно Жизнь и Бог давали ему обещание, да вот, не сдержали.

От того и искал он гибели, все последние годы. Напрашивался на дуэль. Не с Дантесом – со всем миром, холодным, подлым Унивесумом.

Достоевский в кабинете своем тоже повесил на стену копию «Сикстинской мадонны», считая ее величайшей картиной в мире. Глядя на нее, укреплялся духом. Это не условная фраза, а медицинский факт: встречаясь взглядом с Мадонной, он возвращался в себя и в мир, после припадков падучей. Припадков, носивших характер, отчасти, сверхъестественный: признавался, что за несколько секунд, «пока вода выливается из кувшина», он успевал, вместе с Магометом, облететь весь земной шар…

Мистический смысл ситуации: Рафаэлевская Мадонна – символ спасения, душа  двух российских гениев и одна из связей между Пушкиным и Достоевским.