Уракер

УРАКЕР
Глава 1. Кармаль. Встреча.
Песок. Жёсткий. Колючий. Он везде. В глазах, в носу, в ушах, во
рту. И хотя всё плотно обмотано куфиёй, он все равно везде. А до
оазиса еще три дня пути. Три долгих дня, а еды осталось на два, ну
а воды и того меньше. Воду и пищу пришлось отдать и не в
обычаях тут дело. Я и предположить тогда не мог, насколько та
встреча окажется роковой и вся моя дальнейшая жизнь потечёт по
совершенно другому руслу… С начала я принял их за мираж, или
за духов, или за чёрт знает что, но только не за людей. Человек в
черном, вел осла в поводу, на осле кто то сидел. Хотя то, что кто-то
кого-то вел, назвать было тяжело, и человек, и осел просто
передвигали ноги в одном направлении. Оба путника делали это из
последних сил. Человек, увидев меня, упал на колени. Женщина.
- Встань, женщина!
- Мир тебе, господин!
- И тебе мир вдова, встань!
- Если господин не ударит её и не отберёт детей!
- Я не бью женщин и не отбираю детей, встань!
Не доезжая до них несколько шагов, спешиваюсь, подхожу ближе.
- Встань, женщина!
И вдруг, когда казалось, осталось только протянуть руку,
покрывало, покрывавшее сидевших на осле, отлетает в сторону. От
неожиданности рука не вольно ложится на эфес сабли, а
вылетевший из-под покрывала мальчишка, встаёт между мной и
матерью и начинает размахивать заострённым сучком. Увидев моё
движение в сторону сабли, женщина пытается поймать руку
мальчишки, и этой же рукой как бы пытаясь защитить его от меня.
- Нет! Нет, господин! Нет, не убивайте Уракера, он глухонемой! А,
за нанесённое оскорбление, Саладжён заплатит господину!
Гляжу на «оскорбителя», да уж, грозен. Плату брать не с кого, да и
не зачем, потому что ничего, кроме смеха «оскорбитель» не
вызывает. И я обнаруживаю то, что я смеюсь, смеюсь так, как не
смеялся уже давно. Видя то, что ни кто не собирается как-то, кого-
то наказывать, Саладжён разворачивает и что-то показывает
мальчишке на полузасыпанные песком развалины, коротко кивнув
Уракер, как ящерица, быстро и бесшумно скрывается. При этом
оставшаяся на осле фигурка не издаёт не звука и даже нешевелится. Свистом подзываю своего нара, который всё это время
послушно оставался на том месте, где я с него слез. Шестилеток,
красавчик, пока стоит -- засматриваешься, а как идёт, как идёт. Три
раза воровали, так мало того, что сам прибегал, так ещё и седло
чужое приносил. Скидывал, наверное, не знаю, за седлом ещё ни
кто не приходил.
- Не злись на моего сына, господин?
- Встань женщина, скажи, куда побежал твой маленький воин?
- Солнце скоро оседлает горизонт, а ночь придет, кошму раскинуть
не успеешь. Уракер веток соберёт, костёр будет…
Голос Саладжён высокий, но уже надтреснутый, казался таким
знакомы и тёплым, что это откуда то оттуда, из далёкого детства.
…Ни детства, ни дома.… Отвлёкшись от голоса, я замечаю то, что
действительно уже солнце растягивает тени и до этого не заметные
развалины, стали резко выделяться, на общем, сливающемся фоне
пустыни. Тем временем, из развалин, всё также бесшумно и
безмолвно, появился Уракер.
- Пойдём, господин.
Саладжён не то приглашала, не то просто говорила это, потому что
надо было, что-то говорить.
В развалинах мы нашли более-менее подходящее место для
ночлега. Мой верный верблюд уже то же вёл себя по вечернему,
перебирал ногами, тряс головой, сопел, фыркал, одним словом всем
своим поведением показывал то, что не плохо было бы
подкрепиться, да и в песке поваляться, и в конце концов поспать.
Ну, вот вроде бы место подходящее и стены повыше и кое где даже
кровля сохранилась. Осматриваюсь, в спину тыкается голова моего
нара, оглаживаю его по шее, снимаю накидку, перемёты, из под
кошмы он уже выходит и начинает медленно заваливаться набок,
дёргает ногами, потом на другой бок, и навалявшись вдоволь встаёт
на ноги, фыркает и протряхивается от головы до самого кончика
своего куцего хвоста. Я же тем временем, набиваю торбу и одеваю
её на, с готовностью подставленную, морду. Расстилаю кошму,
выкладываю из хурджина лепёшки, бурдюк с вином, фрукты, мясо.
Женщина скромно расстилает поверх кошмы платок, кладёт на него
кусок лепёшки и горсть изюма. Да, не густо. Уракер приволок
добрую охапку хвороста и уже готовил яму, для того чтобы
развести в ней костёр.- Господин позволит сварить ему чай?
Я лишь молча киваю в ответ. Мне уже давно никто не варил чай,
постояльцу постоялых дворов, или посетителю таверн, чайхан,
варили и подавали, а мне нет.
- Гюльхара, Гюльхара! Неси чайник!
Видимо та, что соскользнула с осла и звалась Гюльхара, под
покрывалом угадывалась смешанная грация газели и кошки.
- Позволь узнать твоё имя, господин?
- Меня зовут Кармаль.
Пока варится чай, иду, снимаю с нара торбу, выпаиваю бурдюк
воды. Снова набиваю торбу, отвязываю бурдюк.
- Уракер!
Кидаю под ноги бурдюк и торбу, показываю на осла. Увидев мой
жест Уракер подошёл, взял торбу и бурдюк, коротко поклонился и
не разворачиваясь отошёл, лишь через несколько шагов
развернулся и пошёл к своему ослу. Пока я занимался животными,
Салахон и Гюльхара собрали не хитрый достархан.
- Иди ужинать господин.
- Меня зовут Кармаль.
- Иди ужинать господин Кармаль.
Ох уж эта женщина, заладила, господин, господин, когда я привык
быть для всех просто Карьмалем, рубахой парнем, собутыльником
и так далее. Сажусь на кошму, надо хоть руки поднять, или, ладно
не до этого.
- Салахон! Посади со мной Уракера, по праву мужчины.
- Хорошо господин.
За коротким ужином едим не спеша, что бы не мучиться потом
животами оттого, что глотали, не жуя, и жевали не запивая.
Не смотря на протестующие взгляды Салахон, наливаю Уракеру в
пиалу вина, при этом совершенно не утруждаю себя тем, что бы его
разбавить, достойному мужчине - достойное уважение.
Поблагодарив женскую половину привала за ужин, вместе с
Уракером направляемся к поклаже снятой с моего нара. По давно
заведённой привычке, перед сном перебираю оружие, что-то
почистить, что-то смазать, что-то подтянуть, перевязать,
переплести. Оружие, оно ухода требует, попробуй не дай…
Достаю саблю, клинок дамасский, легкий, узор по клинку льётся.
Как сабля досталась, так даже верблюда свого не покупал.

Клинок. Базар. Мастер.

Продавал мастер клинок, но не мне, а как продавал, так
весь базар вокруг себя собрал. Вынул саблю из ножен, блеснул
пару раз на солнце.
- Продай саблю Мусаван!
- Денег не хватит!
- Ха, весь базар купить хватит, а на саблю не хватит! Продай!
Мастер тем временем хлопнул в ладоши
- Эй! Муслимка волоки барабан!
Барабан камнями набитый, был выставлен на всеобщее
обозрение. Вздох по толпе! Толпа в недоумении, что задумал
старый кузнец? А кузнец кидает саблю в барабан и начинает
крутить. Крутится барабан, стучат камни, звенит сабля, стучат в
волнении сердца собравшихся, глаза от барабана оторвать не могут.
Ещё вздох по толпе!
- Ах! Вах! Вай!!!..
- Перестань крутить! Десять золотых даю!
- Мало! За десять золотых на такую саблю молотка не подниму!
- Хэнь-хао, фэнь-чиан-хао*!!!
Крутится барабан, трясущиеся руки сжимают борта
халатов.
- Брось крутить, за двенадцать заберу!
- Кто отдаст?! За двенадцать даже горн раздувать не стану!
Крутится барабан ещё быстрее, ещё сильнее стучат камни, и стук
этот отдаётся стуком сердца в висках у толпы.
-- Двадцать, двадцать Мусаван! Перестань крутить!
-- Дёшево берёшь!
-- Смотри не прогадай!
Страсти накалялись, цены росли, а за саблю уже можно
было купить небольшой табун верблюдов
--Урус! Урус! Не крути, продай мне саблю! Хорошую цену дам,
никто не даст на базаре цену! Продай!
Рука мастера вращает барабан, а глаза не мигая смотрят на
собравшуюся толпу. И вдруг! Стоп! Вдруг замер барабан! И все
* Хорошо! Очень хорошо! (с китайского)замерли, и все взгляды устремлены на барабан, -- А что там сабля?
– и секунды превратились в часы, и все ждут, и переводит толпа
взгляды с Мусавана на Давлет-бека, самого богатого караванщика
Аман-сарая. И сыпятся, сыпятся камни из барабана, и кажется нет
им конца, и мастер, несмотря на всю грозность и богатство Давлет-
бека, подхватывает выпадающую из барабана саблю, концом сабли
срывает с его шеи шелковый платок, подбрасывает его и двумя
быстрыми взмахами рассекает платок на четыре части. Казалось,
Давлет-бека хватит удар, трясущимися руками он то ощупывал
шею, то хватался за пояс, видимо проверяя целостность пояса
набитого деньгами. Трясущимися губами, он что-то шептал, то ли
проклятия, то ли угрозы, но он не понимал, почему этот русак не
уступил саблю ему, пусть за хорошую цену, но клинок того стоил.
Мало того, Давлет-беку нужна была эта сабля, нужна как воздух, ой
как нужна. Как он хотел поднести её в дар Аман Аль эт Дину, чем
сыскать его высочайшее благоволение и расположение. Но этот
мастер, ибис, забери его душу! В исступлении, подняв руки к небу,
продолжая что то бормотать, Давлет-бек быстрыми шагами уходит
прочь от этого проклятого мастера, который посмел его,(!)Давлет-
бека(!), просьбу оставить без внимания и уважения. И нет предела
возмущению богатея, и кажется, нет предела возбуждению мастера,
лучшего мастера на весь Аман-сарай, который продолжал
демонстрировать гибкость и остроту, не смотря на то, что долгое
время крутил в барабане. И после того, что казалось, что только
меткая стрела остановит мастера, Мусаван, не смотря на возраст,
прыгает через голову и втыкает саблю в плаху. Толпа взрывается
вздохом.
- А теперь слушайте меня! Зовут меня Михайло, а по отчеству
Иванович. Вы зовёте меня Урус-Мусаван! И живу я посередь вас,
без малого уж пятнадцать годков!...
А скажу я вам сказку-заказку, гадалку-загадалку!
А кто первый ответ скажет – саблю получит!
А кто ответ сказать хочет - деньгу клади!
А неверный ответ - деньги нет!
А подходи кто смелый, да на разум умелый!
А загадка такая: « Что нужно – не купишь, что не нужно - не
продашь»? Ну!?Над местом, где собралась толпа, застыла тишина, стало
слышно, как жужжат мухи, а когда они не жужжали.
Кто-то замер в недоумении – Неужели Мусаван - кузнец
и впрямь отдаст саблю, за какие-то там слова, а не за деньги, или он
совсем с ума сошёл? Некоторые, с досадой, плюнув себе под ноги,
уходили, обвиняя Мусавана в том, что он своими проделками
отвлекает людей от дел, да ещё и творит что то не понятное, товар
свой за какие то загадки раздает, к имаму надо идти, нет, к визирю,
а лучше к сразу к самому Аман Аль эт Дину , с жалобой на
смутьяна. Но, не смотря на то, что недовольные ушли со своими
обидами, у Мусавана возле кузни разгорался целый пожар страстей.
Кто-то, запустив в бороду пальцы, задумался, опустив при этом
глаза в землю, кто-то, тихо совещался с соседом, кто-то просто
стоял, делал вид, что даже вовсе он не над чем и не думает. Но при
всём при этом, ни кто не смотрел друг другу в глаза, словно
боялись того, что рядом стоящий по глазам прочтёт отгадку и сабля
достанется другому, а не ему. Минуты ожидания превратились в
часы и становилось интересно, кто же будет первым смельчаком,
который осмелится подойти к плахе с воткнутой в неё саблей. И
вот, неужели? Медленно расталкивая впередистоящих, подходит,
оглядывается на толпу и наконец решается.
- Салам Алейкум, Мусаван-ака!
- Алейкум Салам, а как звать тебя, какого будешь роду племени?
- Я уйгур, вольный человек, по имени Юсуф!
- Ну, попытай счастья, Юсуф, клади монету на плаху! Тихо!
- Смотри Мусаван-ака, золотой динар кладу, мой ответ – верное
слово! Сабля моей будет!
- Не загадывай наперёд, говори своё слово!
- Что нужно - не купишь – это мудрость, а что не нужно не -
продашь – это глупость.
Толпа взорвалась возгласами.
- Ха, Мусаван-ака, отдавай саблю!
- Хоть динар выручил!
Но Мусаван, почему-то не спешил вытаскивать саблю из плахи и
отдавать её Юсуфу. Он лишь стоял, одну руку он упёр в бок,
второй оглаживал бороду, поджидал, когда утихнет возбуждённый
гомон толпы.- Ти-ихо-о! Хорош ответ, хорош, ничего не скажешь, но, – Мусаван
многозначительно поднял палец вверх и потом развёл руки в
стороны, – неверный.
- Ха! Как неверный! Что ты такое говоришь Мусаван-ака!
Толпа вновь возбуждённо зашумела
- Неверный ответ Юсуф, что динар жалко, а я предупреждал о том,
что не верный ответ и деньги нет.
Меня это все начинало забавлять. Всё дело было в том, что я знал
отгадку, но мне не верилось в то, что действительно смогу вот так
вот, всего за правильный ответ получить саблю.
- Ну! Есть ещё кто смелый?
- Ха! Ищи дураков! Кто ещё положит деньги и уйдёт ни с чем?
Юсуф не унимался, было видно, что ему жаль золотой динар.
Я решил поближе подобраться к плахе мастера, с монетами у меня
было не густо, так как на кануне мне крупно не повезло в кости, но
я, всё ж таки, решился попытать счастья. Подхожу, а точнее говоря,
проталкиваюсь и кладу на плаху монету. Толпа замирает в
ожидании.
- Ну, подходи смелее, клади деньгу, да смотри, подумай, потому,
как деньгу положил – назад уже не возьмешь.
Толпа воззрилась на придавленный большим пальцем цехин и не
издаёт не звука.
- Что нужно – не купишь – это молодость, а что не нужно – не
продашь – это старость.
- Ну, вот ещё один, свою монету подарил!
- Ха! Расстели свой дырявый халат, глупец, сейчас тебе Мусаван-
ака сабли выносить станет!
- Мне не отдал, думаешь, тебе отдаст!
- Тихо! Расшумелись как мухи над коровой! Как зовут тебя?
- Кармаль!
- Ну что, Кармаль, - Мусаван замолчал, обводя толпу взглядом -
твоя, правда – твоя сабля! Забирай!
Толпа как будто взорвалась, больше всех возмущался Юсуф
- Как, так, забирай! Как, так, забирай! Ха! Мне не отдал, ему отдал!
Я золотой динар давал, а он цехин серебряный! Базар, смотри!
- Молодец Карьмаль!
- Юсуф, свою глупость, за динар продать хотел, да она опять к нему
вернулась!Вскочив на коня, Юсуф с завистью наблюдал, как я, приняв слова
поздравлений и наставлений, отошёл от собравшихся, пристегнул
саблю к поясу и садился на верблюда.
- Ха! Кто сказал, что Юсуф глупый! Кармаль, в степи спать будешь,
саблю под себя клади, теперь мой конь по следам твоего верблюда
ходить станет! Хай-яй-алля!
Юсуф выводил жеребца в свечку, вертелся на нём, вороная масть
блестела на солнце, переливаясь сине-зелёными отблесками.
- А я и не знал Юсуф, что у тебя не конь, а собака! – толпа
разразилась дружным хохотом.
- Что творишь-говоришь, кто собака, мы в степи посмотрим кто из
нас собака! Хай, хе-йа-хай!
- Хорошо Юсуф, только учти, что моя стрела быстрее твоего коня
бегает….
Встреча. (Продолжение)
По воспоминаниям гулять можно долго. Руки привычно делали
свое дело, подтягивал узлы на ремнях, проверил седло, всё
промазал жиром. Пока я делал свою работу, то заметил, что Уракер
жадно пожирал глазами всё то что я привычно перебирал руками. И
видно было, что он очень много хочет сказать, а руки невольно
повторяют все движения, пускай не точно, но… Я раскрыл одну из
своих сумок и жестом подозвал Уракера. Уракер подходил с
опаской, но любопытство пересилило страх. И опустившись на
колени, он сел и долго разглядывал то, что из себя, представляло
верблюжье седло. Хотя на первый взгляд это была просто куча,
состоящая из кож, шкур, ремней, сумок, потников и одеял. И если,
к примеру, это всё сгрузить на меня, то я не осилил бы и дня
перехода. Я открыл одну из многочисленных сумок и выбрал нож с
самой маленькой и узкой рукояткой. Попробовал на равновесие,
протягиваю Уракеру
- На, попробуй ты.
Уракер заворожено перебрасывал нож из руки в руку, пробовал.
- Так, так, а вот так вот попробуй. Неплохо, очень даже неплохо.
Видимо не я был первым учителем, либо малый наблюдательный,
увидев, как это делают другие, он учился на заточенной палке.
Вволю насражавшись с воображаемым противником, Уракер
вложил нож в ножны, прижал обеими руками к груди и подошёл ко
мне, как бы спрашивая, что это можно ему забрать.- Да, да! Забирай!
Коротко поклонившись, Уракер быстро развернулся и побежал к
матери. Солнце тем временем неумолимо продолжало прятаться за
пески. Наступала ночь. Ночь не давала желаемого отдыха. Отдых,
я, честно говоря, уже начал забывать, что же это такое нормальный
отдых и крепкий сон, то догоняю, то догоняют. Ладно, хоть сейчас
никто не догонял. Хотя чёрт его знает, как там будет дальше. Ночь,
слышно как в развалинах мотает головой осёл, как Саладжён что-то
тихо объясняет детям. Да, что уж тут говорить, голос женщины,
которая укладывает детей спать, действует умиротворяющее. Вроде
затихли. И хотя дневную жару сменяет ночная духота, тело,
обтертое от песка влажной тряпкой, уже наполовину отдохнувшее.
Ладно, вроде бы пока всё спокойно, надо немного поспать. Ещё
неизвестно когда придётся проснуться и придётся ли вообще, всяко
бывает. Только начинаю проваливаться, как тихий шорох начинает
доставать из сладкого дремотного состояния. Сквозь пелену дрёмы
руки, маленькие, мозолистые, но, но такие нежные. И губы.… И
дыхание.… И шёпот…
- Это я Салахон, господин!
- Меня зовут Карьмаль!
И руки.… И губы.… И дыхание.… И шёпот…
- Салахон не шлюха, господин, грудь Саладжён сохнет без
мужчины, Салахон ещё молодая, сильная, господин. Возьми
Салахон в жёны, господин…
Слов, не хватает…Воздуха, не хватает…Губы, ищут воздух,
находят губы…и…и всё, что могло случиться, уже случилось, и что
должно будет случиться, будет потом, а
сейчас…ночь…пустыня…звёздное небо…сладкая истома,
растекающаяся по всему телу…
Дикий, не человеческий крик, вновь вырывает меня из сна. Факелы
рассекают темноту ночи. Стук копыт. Саладжён кричит. Горящие
стрелы рассекают темноту ночной пустыни. Саладжён…нет, уже
не кричит, четыре стрелы зашли в спину Саладжён… кричит
Гюльхара. Свист аркана. Ухожу. Рублю. Ухожу. Свист стрелы.
Ухожу. Взбегаю по развалинам. Прыгаю. В прыжке отсекаю голову
одному из нападавших, присаживаюсь на его коня, скидываю тело.
Пытаюсь сосчитать напавших, не успеваю, много, больше двух
десятков. Снова рублю…Слышен голос во тьме- Карьмаль оставь! Не твоя доля, Карьма…, недоговорил, видимо
знает, точнее знал, да отзнал своё...покатилась головушка…Кто то
дико визжит и это не нападающие, визг резко оборвался. И не было
желания выжить большего, чем до этой ночи. И не врезались так
крики в уши. И не слабела рука, хотя уже и с коня сбили, но
подобранное копьё вертелось и крутилось в руках, сбивая
нападающих, как будто жило самостоятельной жизнью, а жить
осталось мало, а жить не осталось вовсе, а жить осталось только
выжить. И, казалось, не кончится ночь, и не утихнет крик
Гюльхарон, переброшенной через седло, и угасающий в ночи. Но
не в ушах, , а в голове и ещё где-то там внутри, где отдаётся звук
ударов сердца, когда оно напоминает о себе. И не слышен в десяти
шагах шорох песка под копытами. И продолжает кидаться из
стороны в сторону Уракер, размахивая тем самым ножом,
подаренным мною накануне. Да. Вовремя. Ну что ж, кончилось,
вроде бы, хотя не факт, они могли и вернуться. Ладно, осмотреться
надо. Обхожу тела, на всякий случай, мало ли, нет, ни кого, ну что
ж, после меня лёг – значит насовсем, и это радует, значит поживу
ещё.
- М…м-м-а..м..а..—Уракер сидел возле тела Салахон….
- М..-мх-мах-мр-ма—то ли вой, то ли рык, то ли плач...
- Мх- уа-муа-…врагов убивать в бою надо, друзей терять
приходится, а вот…, и ком застревает в горле, и хочется сесть с ним
рядом, возле того что осталось от…, и выть…, и мы выли, выли
дико, протяжно и долго, и страшно, страшно было пустыне
слышать этот плач, и не один шакал не рискнул приблизиться к
трупам, ни один глаз не блеснул в темноте. Успеют ещё,
успеют.…Вставали оттого, что когда то было Салахон, как с
тяжёлого похмелья. Молча собирали хворост, небо уже посерело и
чернели пятнами тела оставшихся на песке. Ладно, костёр собрали,
пока собирали, вернулся мой красавчик, стоял неподалеку от
костра, переминался. Словно понимал, что дойдёт очередь и до
него. Нападающим, а точнее сказать напавшим-павшим веток не
досталось, да и не досталось бы, шакалам тоже что то есть надо.
Уракер всё также сидел на коленях, возле того места где был
костёр, брал в руку песок в перемешку с пеплом и высыпал его,
брал и высыпал, брал и ….- Уракер!? - Я подошёл к нему, взял за плечи,- Пойдём Уракер,
мать смотрит на тебя с неба, и она будет очень недовольна, если ты
будешь лить слёзы. Хорошо?
Уракер смотрел на меня глазами полными слёз, коротко, но часто
качал головой, потом упёр в мой стеганый халат палец и…
- Каа-армаа..
- Да, да, меня зовут Карьмаль.
- Каармаль…
- Да, да, молодец мальчик…, комок стоял у меня в горле, слишком
дорогой, ценой дались парню слух и речь, слишком дорогой,
дороже не бывает. И как бы то ни было, но Уракер услышал и
заговорил, пускай не всё и не сразу, но начало есть, а дальше видно
будет, а видно будет, потому что сейчас мы шли, и песок обжигал
нам глаза и тело, своим вездесущим присутствием.

Буря. Глаз Сокола. Старуха.

Бурая мгла все гуще и гуще заволакивает небо. Солнце становится
багрово-красным. В воздухе - давящая теплая тишина. Все труднее
дышать, сохнут губы. Быстро темнеет, кажется, что кровавое
солнце меркнет. Мой нар начинает вести себя заметно
беспокойнее, оглядываясь назад и нервно всхрапывая. Становится
понятно то, что ничего хорошего – идёт самум – песчаная буря. И
как назло, нет ничего в округе, что бы могло нам послужить
укрытием. И времени на поиски уже остаётся мало. Хотя попытки,
всё же, ни кто не отменял. Так, осматриваемся. Я достаю из
седельной торбы очень хорошую вещь, за которую я когда то
заплатил целым рубином величиной с финик…

Глаз Сокола.

Старый китаец, что-то лопотал на своём наречии. Его лицо, жёлтое
и морщинистое, казалось, ничего не выражало. При этом мягкое
щебетание его речи коренным образом отличалось от гортанных
выкриков торговцев арабов и персов, что заставляло само по себе
прислушаться к его, неразборчивой, на первый взгляд речи.
Сначала, взяв меня за рукав, и бесконечно кланяясь и улыбаясь,
потом он перешёл на ломаный персидский:- Каспадина патём са маной, каспатина пасялюста, у Фей Джао
халёсый тавар есть, оченя халёсый, у каспатина вилблют харёсый,
каспатина харёсый, многа путисествавать, ходя многа, каспадину,
нада талёко смотлеть, у Фей Джао есть то, что нужно каспатина..
Фей Джао заводит меня в свою палатку, усаживает на подушки,
подает пиалу с чаем и постоянно кланяясь, исчезает за занавесками.
До меня доносятся обрывки фраз, которые, по всей видимости,
могут означать только одно, либо эту самую вещь, которую так
нахваливал Фей Джао, украли, либо он положил её туда, где его
память имела свой предел. Обрывки фраз прервались
одобрительным возгласом «Хао!!!»(хорошо) и мой
новоиспечённый знакомый появился из-за занавесей держа перед
собой предмет, который находился в чехле из чёрной замши,
зашнурованной шёлковым ремешком, длинной примерно в один
локоть. На замше, красными шёлковыми нитями было что то
вышито иероглифами, и рисунок, отдалённо напоминающий не то
глаз, не то это был очередной иероглиф. Мне это начинало
нравиться и это начинало интриговать. Фей Джао поспешно
пытался развязать шнурок, пальцы его дрожали, он постоянно
кланялся, и извинялся:
- Чин уан лиан, ти пу чи, сиан шон. (простите господин)!!!
Пальцы его наконец то победили узел, и на свет появилась, на
первый взгляд простая бамбуковая палка с боковым отверстием на
конце. Второй предмет я не успел рассмотреть, так как он выпал из
чехла, но был ловко подхвачен ФейДжао:
- Что это? – недоумённо спрашиваю я Фей Джао, не понимая, зачем
мне простая бамбуковая палка, которая кроме как дудочкой, быть
ничем не может определённо. Но я был не прав, ох как не прав.
- Это Глас Сокола!- загадочно, полушёпотом произнёс произнёс
Фёй Джао и жестом показал мне на выход:
- Лаи, лаи(пойдём-пойдем) сиан шон, лаи!!!
Жестами китаец звал меня на улицу, при этом улыбаясь ещё
загадочнее…Выйдя на улицу, ФейДжао дал палку и жестами показал, как её
надо было держать. Я приставил один конец палки к глазу, перед
глазами возник кружёк света и… потом китаец вставил то, что до
этого скрывала его обширная, несмотря на малорослость, пятерня.
Это был прозрачный кристалл, обточенный четырьмя гранями в
конус. Картина на том конце трубки сразу изменилась. Я оторопело
убрал палку с кристаллом от глаза…
- Матали каспадина – сиао дие(девушка) итёт, каспадина смотлет
девуска церес клистал, видеть тевуска, каросый, класивый,
гюли(роза). Матали каспатина, клистал так, - он повернул кристалл
и я увидел лицо девушки!!! Моему удивлению не было предела, я
вертел кристалл и так и сяк наводя его на разные предметы. Вон,
видно как мясник рубит мясо, и не видит, как его сын срезает
кошель у зеваки, вон стражник стращает торговца, пытаясь взять
его товар по самой низкой цене. Становилось интересно.
Интересно, сколько же затребует с меня старый Фей Джао, за столь,
действительно, необходимый для меня предмет.
- Нлавится каспатина Глас Сокола? Фей Джао знает что Каспатина
купить у Фей Джао Глас Сокола, каспатина колосый цену таст за
Глас Сокола, патём Каспатина палатку, Глас Сокола толговать…
Я и думать не мог, насколько мне пригодиться тот рубин что
выиграл я накануне в кости у хитрого грека, который потом держал
меня за халат, предлагая отыграть рубин и поминая при этом что он
никогда больше играть не будет, и пусть вообще будет проклят тот
день, когда он в руки взял кости.
Я, зная, насколько ценен рубин, и насколько ценен был для меня
Глаз Сокола, без сожаления достал его из кошелька и протянул Фей
Джао. Глаза Фей Джао заблестели:
- Ооо!!! Каспатина каросый цена даёт за Глаз Сокола. Оценя
коросый цена. Фын ган сё, сиан шон(большое спасибо, господин)!!!
Фей Джао долго кланялся, перемешивая свою речь и местные
наречия благодарил «Каспатина» за щедрую плату и увещевая, что
Глаз Сокола сослужит мне добрую службу.

Буря. Продолжение. Старуха.

С запада несется теплая пыль, смешанная с песком... Недаром они
носят это название: самум - значит ядовитый, отравленный.
- Подвяжи всё плотнее из одежды! И, побыстрее, проверь поклажу
и привяжи своего осла к моему нару. Поторапливайся, Уракер!
Самум уже рядом!
Но то ли порыв ветра резко приблизил волну пыли, то ли осёл
дёрнулся, но уже связанные с наром, и держащийся за подпругу
Уракер… Их тащило ветром, стоящая вокруг нас мгла и песок
сгущались всё сильнее и быстрее. Ветер усиливался. Уже казалось
что всё. Но, сделав последний рывок, я уцепился одной рукой за
подпругу седла своего верблюда, прижал другой Уракера к себе. И
казалось, буря кружит нас в бешеном танце. Уракер что-то кричал,
осёл и верблюд ревели на разные голоса. Всё перемешалось и
казалось, ни что не может уже разъединить нашу связку как
вдруг…
Как вдруг, случилось что-то непонятное и необъяснимое. Стало
тихо. Буря продолжалась, но она как бы получила границы,
отступив от нас локтей на двадцать по кругу. Откуда появилась
старуха - я тоже не понял. Она стояла посреди этого круга и, молча,
смотрела на меня из-под своих мохнатых бровей:
- Салам Алейкум, Кармаль! – её скрипящий голос из неподвижного
рта, казалось, звучал изнутри её…
Старуха смотрела на меня, не мигая, пронзительным взглядом
своих чёрных глаз, которые, как казалось, не имели зрачков.
Жутковатый такой взгляд, который притягивает к себе
гипнотической силой, от которого невозможно оторваться…
- Салам Алейкум, Кармаль! Или язык проглотил? Хотя зачем мне
твои слова, слова, которые песок, по которому ты идёшь…
Пойдёмте дети, что встали как вкопанные, старая ведьма Карагуль
не может долго держать бурю, старая стала Карагуль, не те уже
силы, пойдёмте дети, буре долгой быть. Старая Крагуль позвала
бурю, послушные джины принесли её на своих плечах, долго быть
буре, пока не похоронит она нечистых душой своей, тех же кточист, старая Карагуль выведет… пойдёмте дети, вон юрта старой
Карагуль, заждалась меня,…
И в правду, мгла бури расступилась и вот она, стоит юрта. Как
стоит – одной Карагуль известно. Верблюд и осёл послушно
заходили в юрту ведомые в поводу, мы же шли следом…
В юрте горел очаг, было не много дымно, не много душно. Из
казана доносился запах чего-то ароматного и вкусного. Карагуль
скрылась за кошмой… Из-за кошмы появилась девочка, в её руках
было по пиале с чаем. Мы с Уракером устроились около казана,
взяли у девочки чай и принялись не большими глотками пробовать
на вкус дурманящее-ароматную зелень напитка.
Было немного странно от того что в юрте совершенно не было
слышно шума бури, и ничто не сотрясало её каркаса и даже вверху,
куда выходил дым проступало бледное пятно света, хотя снаружи,
когда мы входили в юрту, было очень даже сумеречно.
Чай сменился похлёбкой. Словно из дыма снова, из полумрака
юрты возникла Карагуль с её хриплым голосом:
- Еште дети, не бойтесь! Вам ещё понадобятся силы, что бы
выбраться из объятий пустыни, а то на финиках долго не протянете.
Мы ели. Уракера после еды сморил сон. Я же, в свою очередь,
смотрел на огонь очага, на дым от него, шорохи в юрте,
прекратились и только треск дров раздавался в этой
завораживающей тишине. Я погрузился подобие дрёмы и только
хриплый голос Карагуль удерживал меня от того, что бы не
провалиться в забытье:
- Что ты ищешь, Кармаль? Ты ходишь, бродишь по свету, из города
в город, дома у тебя нет, семьи у тебя нет, любишь ли ты кого ни
будь а? Любил ли ты кого ни будь в этой жизни, Кармаль? Что для
тебя вообще, этот мир? В котором вы, люди рождаетесь и
умираете, любите и убиваете своих любимых считая, что делаете
благо, не понимая того что есть благо, что есть Любовь! – ворчание
старухи то затихало, то возобновлялось вновь, она сидела напротив
меня, её морщинистое лицо, её тлеющая трубка в углу рта и голос:- То, что ты, и твой мир, считаешь любовью - это не любовь. Это
прыжок, который ты вынужден сделать - со скалы на костыль. С
целью оставить позади горную страну, в которой ты не обрёл
абсолютного счастья. И прыгаешь во внутреннем стремлении
обрести. Ведь там… пусть и на костыле - все гораздо лучше.
Только когда костыль ломается… все - хана. Сам-то ты не можешь
ходить здесь. Учиться надо было этому в своей горной стране. А
вот если ты обрёл себя еще там… то смотри - прыг на костыль.
Какой он хороший и удобный! Ходишь… наслаждаешься. Раз - он
сломался. И что ты теперь? Правильно! Ходишь…Наслаждаешься!
И ты счастлив и костыль. И чувства вины нет. РАЙ! ."
Юрта в пустыне... и старая сморщенная старуха в ней... которая
поучает меня...её сморщенные щёки и хриплый голос
завораживает.... и пиала с травами уже не обжигает моих рук... и я
смотрю на огонь, и на её лицо поверх огня... и понимаю то, что
старуха молчит.. а её голос звучит у меня в голове....
Я очнулся от того что стало холодно… Открыв глаза я понял что
лежу на песке, рядом, полузасыпанный песком, лежал Уракер. Он
зашевелился, вскочил, потом упал на четвереньки, начав, при этом,
трясти головой из стороны в сторону, пытаясь освободить глаза и
рот от песка. Наконец, добившись кое-какого результата, он суетно
ощупал себя, проверил сой нож, и только после этого, продолжая
часто моргать, произнёс:
- А.. э… старуха… юрта…? Кармаль, что это было?
- Джины, Уракер, джины…
- А я думал, джины бывают только в сказках…
- И не только, собирайся, в дороге обсудим…
Самум уходил величественно и постепенно. Сначала небо из
жжено-шоколадного делалось кофейным, затем пепельным; далее
оно серело, и сквозь мутную завесу бегущих туч начал
показываться темный диск солнца. Идут часы, стихает самум.
Солнце становилось бордовым, затем красным, мрачно-оранжевым
и, наконец, обрело все великолепие своего ослепительного блеска.
Становилось прохладно. Начинался грязный дождь...(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)