Сахалинские сопки

   Чаще всего воспоминания приходили на кухне, когда она готовила обед, машинально чистила картошку, резала лук, тыльной стороной ладони смахивая набегающие слёзы…

   Погружаясь в тот давний мир, она почти физически ощущала запах влажного елового леса, журчание ручейка.

   Сырое островное лето ежедневно моросило тягучими дождями, небо давило белесой тяжестью и они с отцом, устав ожидать хорошей погоды, вставали ранним холодным серо-молочным утром, надевали резиновые сапоги и плащи, брали ведро для грибов, еду, термос с  горячим чаем, и отправлялись в лес.
 
   Она никогда не видела гор и не понимала, чем они отличаются от сопок. Только через много лет увидела она горы – островерхие, с обнажённой породой, камнями и ледяными вершинами.

   Сопки её родины были другими: заросшие тайгой, перечерченные речушками и ручейками, заваленные буреломом, сквозь который пробивались оранжевые лилии и саранки, с брусничными полянами на склонах и зарослями трав выше человеческого роста, в которых прятались маслята и подосиновики с огромными шляпками, не помещающимися в ведро. Сопки одинаковыми застывшими волнами покрывали большую часть острова.

   Они с отцом старались не потерять тропинки, чтобы не завязнуть в болотистых зарослях. Хорошо зная окрестности, они ходили за определёнными грибами как к себе на огород. Если было время опят – в чёрный еловый лес, в котором любили перекусить у ручейка, запивая еду, горячим чаем из термоса. За подосиновиками приходилось идти дальше, переваливая через длинную высокую сопку. После долгого подъёма по тропинке, забирались на безлесный, заросший брусничником, гребень.

  … И тут происходило чудо… Они «выныривали» из облаков, которые тяжёлой пеленой закрывали их небольшой городок, стиснутый между сопками и свинцовым Охотским морем, и оказывались, под синим небом и ярким солнцем. Ветерок нежно обдувал лица и становилось жарко в плащах и сапогах, которые они снимали.

    Посидев на вершине, и насобирав крупной тёмно-бордовой брусники, с горьковатым кисло-сладким вкусом, плотной упругой мякотью, они снова одевались и спускались по другому склону, постепенно погружаясь в туман и дождь.

   В частых походах к солнышку их лица успевали загореть, и бледные знакомые удивлялись их загару. Домой приходили с ведрами грибов, мокрые  и усталые.  Мама готовила грибы, закрывая их в бесконечные банки, а они с отцом, пообедав, наслаждались сухим теплом, исходящим от печки.
   
   Часто вечерами они подолгу читали. Единственным богатством их семьи была библиотека, которая кочевала вместе с ними по баракам и переделанным на русский лад  японским домикам.

  Пышная волнистая шевелюра отца рано поседела. Однажды он отрастил усы и бороду и стал похож на Карла Маркса, только усы у него были рыжими, а борода тёмной. Маме не понравилась его трёх цветность, бороду и усы пришлось сбрить.
 
   Отец и мать работали в местной газете и часто, после закрытых партсобраний, вечерами о чём-то шептались.
 
  Потом началась «хрущёвская оттепель». Родители стали другими, помолодели… Ощущение радостного ожидания поселилось в их доме, часто приходили гости, они громко разговаривали, смеялись. Мама стала брать её в командировки в областной город. Покупала ей марки и конфеты, которые на острове были редкостью, и была необычайно доброй…

  Незаметно всё как-то потускнело, стёрлось и исчезло…  Из семьи ушла  непередаваемая  радость, отец вернулся к своим книгам, мама на кухню к обедам…

  Закипел бульон, и она положила в кастрюлю нарезанные овощи. На душе было спокойно и немножко щемило сердце. Лесные ароматы ушли, и запахло украинским борщом.

09. 2002.Донецк