Память

ВЛАДИМИР ВОЛКОВИЧ - http://www.proza.ru/avtor/vladrab1 - ПЕРВОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "МИРНЫЕ ВЫСИ" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ


Дорога то взлетала на крутой взлобок, то опускалась в овраг, то змеёй петляла по склону.  По обе стороны её тянулись густые посадки, за которыми привольно раскинулись поля и перелески. В который раз я убедился, что не зря выбрал село Роговое для строительства дома, красивое место и от города недалеко, всего десяток вёрст. На работу доехать быстро, каких-то двадцать минут, да и на обед частенько вырваться удаётся  как, например, сегодня.
Дорога стала ровнее, недавно отремонтировали, и я переключился на пятую. Хотел врубить музыку, уже руку протянул к тумблеру, но что-то удержало. Взглянул искоса на свою соседку, которую подобрал на выезде из города. Старушка, как старушка, но что-то  было такое, что не позволяло увидеть в ней обычную деревенскую бабулю, похожую на тех, которых я постоянно подвозил.
Да и одета празднично, по-городскому. И сумки с собой нет, без каких старушки из дому не выходят. Только букетик цветов, прижимаемый к груди.
И с чего это цветы в деревню везти, наоборот, оттуда сверстницы пассажирки моей на базар доставляют.
– Бабушка, а куда вам в селе нужно? — спросил, когда показались первые дома.
– Да к памятнику, сынок. Знаешь памятник?
– Конечно, знаю.
Памятник погибшим солдатам и жителям открыли несколько лет назад в центре села,  перенесли с кладбища останки воинов Великой Отечественной, которые вернулись в село израненными, да и прожили после этого недолго.
– Ну, вот, к нему.
– А вы в селе проживаете? — полюбопытствовал, — я тут всё время езжу, но вас не встречал.
– Городская я.
– А здесь родственники, наверное, —  не унимался я, — к ним едете?
– Нету у меня родственников никаких, к памятнику еду, к памяти своей.

Понял, что расспрашивать дальше будет верхом бестактности, замолчал, увидев издалека стелу памятника с Вечным огнём перед ней. И ещё понял, что какая-то интересная и необычная история связана с этой старушкой. Мы уже подъехали, и продолжать свои расспросы было поздно. Старушка достала кошелёк, чтобы расплатиться, но я сделал протестующий жест и воскликнул:
– Нет, нет, денег не беру!
Мой дом возвышался белоснежной каменной громадой среди почерневших деревенских изб, местные звали меня «олигархом»,  и я, подбирая попутчиков, никогда не брал с них денег. Надеялся хоть этим преодолеть неприязнь деревенских к богатеньким, вбитую, казалось, навечно, давно ушедшей в прошлое властью.
Высадил свою пассажирку и уже тронул машину, когда в голову пришла одна мысль.
– Бабушка, — окликнул я старушку, — мне через час в город возвращаться, могу вас забрать, если хотите.
– Ой, спасибо, милок, мне рейсового автобуса долго ждать и ехать в нём уже трудновато.
Сделай милость, если не затруднит.
– Конечно, через час я за вами заеду.

Обратный путь показался мне таким коротким. Теперь, рассчитывая на то, что мы уже знакомы, я отважился задать крутившийся у меня на языке вопрос:
– А кто же там у вас захоронен, бабушка, если родственников в селе нет.
Старушка помолчала, как бы раздумывая, рассказывать или нет, но, видимо, воспоминания, нахлынувшие на неё, пока ждала меня у памятника, подтолкнули.

Война, сыночек, давно  закончилась, ты и не родился ещё, а может и отец твой не родился. А для меня она никогда не закончится. Я тогда молодая была, красивая, сильная. На фронте медсёстрам ох, как доставалось  — раненого перевязать надо, кровь остановить, да вытащить из-под огня побыстрее. А как его тащить, если он лежачий, ноги перебиты. Вот и просишь, пока он в сознании: «Ты мне помогай, родненький, руками-то от земли отталкивайся».  Так и вытаскивали.
Я в этом селе родилась и выросла. Теперь-то здесь всё вновь построили, да и люди другие живут. Тут леса вокруг, партизаны немцам очень досаждали, вот они всё село и выжгли. Дом наш сгорел и всех родных моих убили. Одна я осталась на белом свете.

В тот день уже третья атака была, никак наши деревню взять не могли. Название-то её запамятовала, много времени с той поры минуло. Я прямо в боевых порядках с бойцами бежала. Немец из пулемётов бьёт, мины бросает, грохот, крики. Залегли бойцы. Вдруг слышу слева: «Сестра!». Посмотрела, лейтенант молодой, взводный, из пополнения, два дня назад прибывший. Сидит на земле, а лицо всё кровью залито.  Подбежала я, кровь вытерла, перевязала голову. Пуля только скользнула, кость не пробила. «Спасибо, — говорит, — сестричка». Встал, красивый, роста высокого, покачнулся и вперёд, в атаку: «За мной! За родину!», — кричит.  Бойцы как один поднялись и вскоре в немецкую траншею ворвались. Я обо всём позабыла, только за ним, за повязкой белеющей слежу. Волнуюсь за него, будто родным стал, так и кажется, что сейчас упадёт. Ан нет, добежал. И немцев выбили из траншей ихних, и деревеньку взяли. Орден потом за тот бой ему дали.

А я в этой атаке сердце своё потеряла. Как встречу его, так замираю сразу, сама не своя становлюсь. А он улыбается: «О, спасительница моя», и обнимает шутливо. И мне так хорошо становится, тепло, уютно. Думаю, хоть бы подольше это продлилось, объятие его.
Многие мужики на меня засматривались, им без женщин тяжко приходилось, да никто из них не нравился, а вот Коля в душу запал. Однажды повстречались, он уже без повязки был, рана затянулась. Улыбается, говорит что-то. Так тепло мне стало от его улыбки, за руку его взяла, поднялась на цыпочки и поцеловала. Он сразу посерьёзнел, погладил меня по волосам  и говорит: «А ты красивая, как это я раньше не замечал».

Стали мы с ним встречаться. Посидим где-нибудь в затишке, поговорим. Обнимаемся, целуемся. Мне и так с ним хорошо, но понимаю, что мужчина он. То руку положит мне на сердце, то по бедру погладит. Вот я как-то и шепнула ему: «Хочешь, приду к тебе сегодня вечером?»  Он только головой кивнул.
Землянка их в стороне стояла, там с Колей ещё кто-то жил. Но в ту ночь мы одни оставались. Он — первый мужчина у меня, никого до него не было.
Утром выходим, говорит:
– Давай тебя провожу?
– Не надо, — отвечаю.
Оглядываемся, а вокруг таблички «Осторожно мины». Аж, мурашки по телу побежали, оказывается, я шла к нему в темноте по минному полю. Господь отвёл. Но только раз.

Я многое забыла. Думала, что не забуду, но годы…. Однако это мне никогда не забыть. Мы шли уже через  Восточную  Пруссию, все о скорой победе говорили.
Коля погиб. Погиб мгновенно. От осколка. Немцы наши позиции обстреливали… Секунда и его не стало. Одно мгновение и… смерть.
Мне передали, что их привезли, несколько человек. Я побежала. Сразу его увидела, как живой лежал. Обняла, не дала хоронить. Решила — побуду с ним ещё ночь. Сидеть около него, смотреть, говорить с ним, гладить.
В войну хоронили быстро. Если бой скоротечный, днём свезут со всех сторон, выкопают большую яму и засыплют. А я не дала его хоронить. Так до утра и просидела, проплакала. Ни на минуту глаз не сомкнула.

Утром, чуть рассвело, встала, воды холодной в лицо плеснула. Не хочу с ним расставаться и всё, не могу, решила — отвезу к себе домой.
Тысячи километров, разбитые военные дороги, неразбериха — ничего не могло меня остановить, я даже и не думала об этом.
Пришли за ним, чтобы похоронить, а я не пускаю, не отдаю. Решили все, что с ума сошла от горя. Старшина медсанбата нашего — пожилой,  лет сорок с лишком, добрый человек, сибиряк. Он мне говорит:
– Тебе надо успокоиться. Иди, поспи чуток, врач успокоительного даст.
– Нет, нет,  — отвечаю, — ты посмотри за Колей, а я — к генералу.

Пошла к одному генералу, к другому. Глядят на меня, как на помешанную: «Идите в своё подразделение, товарищ санинструктор, не мешайте ». А я иду к следующему. Так дошла до командующего фронтом Рокоссовского.  Рассказала ему о желании своём. Недолго он думал. Отказал. Ну, ненормальная какая-то. Сколько сотен тысяч бойцов в братских могилах похоронено, в чужой земле лежат… разве мыслимо перевезти всех. Транспорт для фронта нужен, чтобы боеприпасы подвозить…
Вышла я от него, покачиваюсь, села тут же на завалинку, слёзы из глаз полились.
Подходит ко мне офицер, что у маршала в приёмной сидит. Мы с ним знакомы уже были. Я, пока приёма ждала, всё о себе рассказала. Посочувствовал он мне, даже Коле  позавидовал. Сказал:
– Меня и не подумает никто везти, сразу в яме закопают.

И тогда осмелилась попросить ещё раз меня на приём к Рокоссовскому записать.
Обещал. Сказал, чтобы завтра пришла.
Знала я, что Рокоссовский  добрый человек. Много слышала о том, что людей бережёт, зря на пулемёты вражеские не бросает. Да и в глазах его расположение прочитала.
Прихожу назавтра. Увидал меня маршал, недовольное лицо сделал:
– А, это опять вы?
– Хотите, перед вами на колени встану? — говорю ему.
– Но, ведь он уже мёртвый.
– У меня ничего нет.  Детей от него нет. Дом мой сгорел, всю родню немцы убили, даже фотографий не осталось. Если привезу его к себе на родину, останется, хотя бы могилка. Будет к кому возвращаться после войны.

Ходит по кабинету туда-сюда, туда-сюда. Молчит. Зазвонил телефон,  взял трубку, кто-то ему докладывает. Выслушал и отвечает:
– Это подождёт, я сейчас занят.
Слова его, которые он в трубку сказал, в меня надежду вселили. Осмелела, решила – не уйду, пока Колю отвезти не позволит. Пусть силком вытаскивают.  Обращаюсь к нему:
– Вы когда-нибудь любили, товарищ маршал? Я не мужа хороню, любовь свою хороню. — Молчит, о чём-то своём думает. Поняла, что сейчас он решает «да» или «нет». А мне уже так горько и обидно стало и всё вокруг мелким показалось.  А жизнь без Коли совсем не нужная.  — Тогда я тоже хочу умереть. Зачем мне без него жить?

Молчит, как будто не слышит. Смотрит на меня и молчит. Долго молчал. Потом подошёл и поцеловал руку.
Мне дали специальный самолёт всего на одну ночь. Ребята помогли гроб доставить.
Вошла я в самолёт…. Обняла гроб…. И потеряла сознание.

Мы въехали в город. Старушка закрыла лицо руками и молчала. Я свернул на обочину и остановился. Прошло несколько минут.
– Прости, сыночек, нахлынуло на меня.
– Куда вас подвезти? С вами всё хорошо? — спросил я, не зная, какие слова надо говорить в такую минуту.
– Да, всё хорошо, спасибо тебе.
Подвёз старушку к дому, который она показала. Стандартная девятиэтажка в новом микрорайоне. Открыл дверцу машины, помог выйти.
Необычное чувство переполняло меня: какое-то благоговение и трепет перед этой маленькой, согбенной годами, но сильной женщиной.
Я взял её узкую руку, с тонкой прозрачной кожей и синими узорами вен, наклонился и поцеловал.