Бейся пульсом под кожей!

Господи, как же странно бояться себя,
приходить в ужас от мечтаний и,
криком давясь, убегать от того,
что когда-то назвали нереальным


И пульсом под кожей толкается страх, который не выбросить с сердца, он у меня в мечтах, он часть моего смеха. Он мой гротеск в готическом храме, насмешка толь с Рая, толь с Ада, он проснулся, возможно, в саду Эдемском, но, скорей всего вышел из пламя. Трагедия, достойная Шекспира, что залита в фундамент души, она тисками ката сердце рвёт изнутри.

И лезвие, что достаю из ножен, так хочется в живую плоть всадить и, наслаждаясь криком предсмертным, (о, Господи, Боже!) убить.

Переплетаясь с кислородом в жилах, страх наполняет меня и уже не в моих силах спасти от мечтаний себя. Молю, дайте мне чашу яда и спрячьте подальше ножи, я боюсь не сдержать зверя, что гнездо свил у меня внутри! Мне ведь давно уж снятся пожары и кровь у меня на руках и инструменты пыток, что я так хочу испытать. Ненависть точит душу, страх не даёт спать по ночам, шалью касается кожи и заставляет кричать, впиваться зубами в руки и чувствовать вкус крови, слезами давиться, а после, о боги, ужасные видеть сны. И как не старайся не можешь себя от мечты оградить, и пульсом страх бьётся под кожей, страх и желанье убить.

Бояться себя так нормально, как из чана смолу глотать и, обжигая горло, голос срывая, рыдать.


А нож уж в руке сверкает, и жертву ищет палач, и скоро на улице тёмной послышится чей-то плач, горячая кровь из горла обагрит чей-то бешеный лик, и из губ убийцы сорвётся победный рык.



Но палач тот всё же не я, ещё силы остались сдерживать себя, ещё страх не даёт сорваться, и могу я ещё, могу сопротивляться!

Но вновь и вновь молю: дайте мне чашу яда и спрячьте подальше ножи, я всё же боюсь сорваться и выпустить зверя, что у меня внутри!