Книга 1. IV глава. Самостоятельная жизнь

С энергией и радостно взялся Петр за хозяйство. Купил корову за тем, строевую лошадь. Пришло его время ходить на обучение. Форму казачью ему давно справили, еще при жизни матери. Атаман приказал выделить молодым земельный участок. Все шло с первых дней как по маслу. Но не прошло и полугода, как все стало наперекор молодым хозяевам. А началось, пожалуй, все с упрямства Петра. Хоть и гордился он званием казака, любил с гордостью промчаться на своем вороном по хутору в новенькой «черкеске» с галунами, но понял он и другое, что не сладка жизнь казачья. Сначала занятия, день в день, а там и походы. Где бы что не случилось, трубят на сбор. Бросай живое и мертвое, скорее скачи. Одни набеги с аулов замучили, то скот угонят, то курень подожгут у кого-нибудь. Они налетят, словно ураган, и скрылись за Лабой, а ты ищи в поле ветра. Того и жди, что шальная пуля с кустов настигнет. Нет! Не по душе было это упрямому парню. Исправно ходит он два раза в неделю на учения, а вот проку нет как нет, не получается у него ничего. Лучший конь и не может преодолеть препятствия. Срубить с мишени шапку он никак не может. Все что ни делали молодые казаки, у него не получалось. Измучился вконец с ним урядник. Однажды, не выдержал, пришел в отсутствии Петра к Алене и говорит:
- Слыхал я, умная ты баба, а Петька любит тебя и слушается. Прошу тебя, помоги мне Христа ради, повлияй хоть ты на него. Сил моих больше нет с ним заниматься. Не верю я, что он тупой и бездарный. Похоже, он упрямый как бык, умышленно все делает наперекор. Не такая уж сложная наша наука, этими навыками даже дети все овладели. Все уже освоили. Пора им звания присвоить, а он один все испортит. Ну, как я с ним на смотр выйду.
- Помилуйте, господин урядник, ну чем же я смогу вам помочь. Я ведь совсем неграмотная.
- Да, не в грамоте дело, скажи, пусть не упрямится, а делает все, как положено, вот и вся наука.
- Что ж, попробую поговорить с ним. Вот только не обещаю, вый-дет ли что из этого. - Ушел урядник, а Алена задумалась и вспомнила, как свекр рассказывал ей об обучении Петра.
- Была у меня задумка выучить Петьку грамоте, да не то, что эта лавчонка, а в город податься. Глядишь, и в купцы вышел бы. Ванька то наш больно тих и покладист. А здесь нужна сноровка и характер воле-вой. Вижу, в Петьке все это есть. Ну, отвез я его в станицу в церковно-приходскую школу. Не прошло и недели, батюшка пожаловал. «Упрям, - говорит, - Денис Сидорович, сынок твой, не хочет науки осваивать». Навалил я тогда попу в телегу всякой всячины, прошу его: «Вы уж, батюшка, постарайтесь. Упрям он, шельма, это я знаю, а наукам обучить его надо». Знал бы кто, сколько подарков ушло ради этого подлеца, а он пень пнем. Не выдержал больше поп и подарков не стал брать, говорит, что легче осла обучить читать и писать, чем твоего Петьку. Забрал я его тогда из школы, избил, как собаку, неделю в постели валялся. Спрашиваю: «Будешь учиться?» Твердит одно: «Нет, и все».
- Хорошо! Не хочешь учиться, будешь ты у меня, сукин сын, рабо-тать. Батрака уволю, а будешь сам управляться с хозяйством, а не управишься, я тебя в бараний рог сверну. И что же ты думаешь? Спра-вился, шельмец, да еще как. Лучше, чем управлялся взрослый работ-ник. Так вот и не вышел из него «купец», пусть теперь всю жизнь возится в навозе да с казачками по аулам гоняется.
Да, Петька так и остался неграмотный, не умел ни читать, ни пи-сать, а вот считал отлично. Отец, бывало, на счетах щелкает еще, а он уж в уме подсчитает и выложит. Все диву давались. Вот и теперь, ясное дело, упрямится он. Когда Алена завела с ним на эту тему разговор, он терпеливо выслушал ее, хитро посмеиваясь в ус, а потом спросил:
- И ты поверила уряднику, что я тупой? А ну-ка, идем во двор, - он схватил опешившую Алену за руку и потащил во двор. У плетня на привязи стоял вороной, весело потряхивая гривой и скаля зубы. Петька ловко вскочил на коня, выхватил из ножен саблю и давай гарцевать по двору. Дважды перелетел на своем вороном через плетень, срубил всю «мать-мачеху». Бросил на землю свою шапку и на быстром скаку поднял ее. И не успела Алена опомниться, как он, как ей показалось, свалился с лошади. Она вскрикнула, а Петька уже вынырнул из-под брюха своего вороного с другой стороны и ловко уселся в седло, от души смеясь над перепуганной до смерти Аленой.
- Ну что, видала?!
- Так чего же ты дурью маешься, зачем голову морочишь урядни-ку?
- Эх! Аленка, умная ты у меня баба, а одного не понимаешь. Ну какой прок в том, что я окажу свои способности. Тогда, пиши пропало. Прощай воля и жизнь человеческая. Начнется жизнь собачья. Там, чего доброго, в чин произведут, давай, обучай молодежь.
- А чем же это плохо? – удивилась Алена.
- Ну и дура ты, а случись война, и загудит твой Петька первый. Нет уж, милая, забудь, что ты сейчас здесь видала, не буду я образцовым казаком, попомни мое слово.
- Ну и ну! – только и смогла сказать, удивленная новым упрямст-вом Алена. Сбор на смотр намечали сразу после пасхи. За несколько дней до смотра взялся Петька забор чинить. Все знали, что был он левша, но хорошо владел обеими руками наперемешку и всегда хва-стал этим. И вдруг отрубил себе большой палец на правой руке, да так, что захватил кость указательного пальца. Залил керосином. Заставил Аленку завязать чистой холстинкой, и еще и успокаивал ее.
- Не горюй, заживет как на собаке. – Но ошибся тогда Петька, вы-ходка его отчаянная чуть не стоила жизни ему. Алена догадалась сразу, что сделал это он умышленно. Шли дни, рука опухала. Не помогала и водка, которой Алена промывала рану. Появилась краснота уже за локоть. Петька уже не подымался с постели. Алена металась в отчаянии, не зная что делать.
- Боже мой! Да ведь это «Антонов огонь», надо позвать знахарку, а она живет в станице за двадцать верст от хутора. Отвести не на чем, у них не было повозки. Алена побежала к свекру. Тот и слушать не хотел.
- Я вам ясно сказал, чтобы духу вашего не было у меня.
- Батя! Да ведь он умирает, у него… - свекр не дал договорить.
- Пусть подыхает, он сам себе накликал смерть.
В это время, когда они с Аленкой вели такую прискорбную беседу, в лавке у прилавка молча стоял пожилой черкес из соседнего аула, он не вмешался в разговор. Но когда растерянная, убитая горем, а еще больше жестокостью свекра, невестка вышла на улицу, не зная, что делать ей дальше, к ней подошел черкес.
- «Не плачь, Марушка», - так называл он всех русских женщин, - «веди меня в свой сакля, будем лечить твоя мужа».
- О, слава тебе, Господи! – взмолилась Алена. – Идемте же ско-рее, он умирает, он бредит уже, весь горит. – Еще по пути старый черкес несколько раз останавливался, то он нарвал подорожника, то выдернет с корнем какой-то сорняк, то нащиплет лепестков или цветочков. Пока они дошли до двора, в руках у него был солидный пучок разнообразных трав.
- «Смотри, Марушка, какой хороший трава, какой доктор растет кругом, а ты говоришь уже умирает», - он ловко взялся за дело. Алена только успевала выполнять его распоряжения. Печь у Алены уже пылала, в большом чугуне кипела вода. Старик вымыл хорошо несколько сортов трав, заварил их, укутал, принялся за рану.
- «Вай, вай! Как запустил. Зачем так долго терпел». – Он ловко промыл рану настоем из трав, затем засыпал рану измельченным цветом ромашки, приложил листья подорожника, завязал. Потом, тем же настоем, напоил Петра. Приказал ни в коем случае не снимать повязку, а поить его каждый раз, как попросит, только этим настоем. Черкес ходил сначала каждый день, приносил готовые настои, сухие травы, засыпал ими раны. И каждый раз приговаривал свое излюбленное «Вай, вай». Долго и упорно боролся с запущенной угрожающей раной. Наконец, однажды сняв повязку, он ликующе по-звал Аленку.
- «Ай, какой молодец, теперь не будет умирать, теперь будет долго жить!»
Он еще несколько раз приходил. Последний раз снял повязку, бросил в печь и говорит:
- «Все, урус, будь здоров, вспоминай старый черкес».
- Господи! Что же это я, совсем забыла. Вот, прошу вас, возьмите, - Алена протянула ему серебряный рубль. Ей подарил его брат Ларька на их свадьбу. Но старик нахмурил брови и сердито сказал:
- «Зачем обижаешь меня, Марушка, я от всей души, а ты!» – Он горько улыбнулся, махнул рукой.
- Ну как же так, - недоумевала Аленка, - вы столько труда уложили. Спасли жизнь моему мужу, и все задаром. – Видя, как искренне огорчена молодая женщина, он подошел к ней, ласково погладил по плечу и сказал: «Нет не даром, меня за это вознаградит Аллах».
Рука у Петра зажила, а вскоре его списали в запас.
- Ну вот, Аленка, теперь я «вольный казак», возьмусь за хозяйст-во. – Полон молодых сил и энергии, взялся он за домашние дела. Но тут пришло новое горе – пала корова. Не успели опомниться, как у во-роного при проверке обнаружили сап, и тут же застрелили. Не повезло и с землей, часть урожая смыло по весне проливными дождями, а остальное, что выжило, прихватило засухой. Те немногие, редкие колосья, что выстояли, полегли от бури. Убирали они свой скудный урожай вручную, серпами. Кое-как перезимовали. Родители Аленкины дали им телочку, а брат Ларька жеребенка: с какой любовью ухаживали они за молодняком. Однажды, проснулись они от жалобного крика жеребенка. Выскочил Петр с ружьем, из хлева выскочила волчица, убил он ее наповал, но и жеребенок был уже мертв. Не повезло и с первотелкой, скинула она преждевременно и молока давала мало. Так из года в год что-нибудь у них случалось. Никакие усилия и старания не помогали молодым хозяевам.
- Что же это такое? – сокрушалась Алена, - вот уж поистине спра-ведливо говорят в народе: «Просились злыдни на три дни, а не выку-ришь их и за три года». Самое страшное, что угнетало молодых, что второй ребенок родился и умер, не прожив и дня. Первый вообще мертвым родился.
- Видно, и вправду, нам не ко двору в этой проклятой хате. Пом-нишь, как нам говорила покойница бабка Сивуха как перебрались мы сюда: «Нечистая изба эта, не будет вам счастья в ней, дети». Смеялся я тогда над бабкой. А теперь не до смеха. Надо нам бежать отсюда, Аленка, подальше. Хоть и не верю я в эти басни, но и жить я здесь больше не могу. Какой год бьемся как рыба об лед, и все прахом идет.
- Да, - горестно соглашалась с ним Аленка, - но куда нам податься, если у нас гроша нет за душой.
- А поеду я к Атаману в станицу, он ведь, к тому же, мой крестный, попрошу надел в станице и место под хатенку. Глядишь, не откажет, – так и сделал Петька. Но прежде чем просить, облюбовал он на пустыре на пригорке, рядом с прудом, на краю станицы место пустынное и пошел с поклоном к Атаману. Выслушал его крестный и говорит.
- Что ж, будь по-твоему. Надел я тебе земельный дам, что положено. Место тоже подходящее и не запретное ты облюбовал, с умом там можно развернуться. Целина, степь кругом, а главное, пруд рядом. Не откладывая надолго, взялся Петька за дело, вырыл землянку. Выкорчевал густые кустарники акации и бузины на пригорке, а к осени избу поставил. Помогали Аленкины братья. Все были рады, что Аленка будет жить в станице, рядом с ними, хоть и далеко за балкой, на самой окраине, да все одно в станице. Избу освятили и только потом перебрались в нее. И пошло у них все на лад, словно невидимая сила помогала им – что не посадят, растет как из воды. Урожай собирают не хуже, а лучше, чем у людей. Вскоре и хозяйством обзавелись. И начал Петро богатеть всем на удивление. Готовился новую добротную избу ставить. Решил заготовить все, а уж потом строить. Но самой большой радостью у них было рождение дочери. В 1898 году родилась моя мать. Назвали ее Катей в честь бабушки по матери. Не было предела радости счастливых родителей, Алена дрожала день и ночь за свое долгожданное дитя. Только бы не заболела и не умерла. Шло время, девочка росла здоровой и крепкой. Казалось, нет в мире счастливей семьи, чем эти молодые родители, у которых все спорилось и так ладно шло. Не зря говорят: «С жиру собаки бесятся». Пока были трудности и беды, Петр был человек как человек. Но стоило ему опериться, стать на ноги, как он возомнил себя орлом, ничто его уже не пугало. Все давалось легко. Хозяйство росло. Аленке трудно стало управляться, и тут Петр нанял в работницы девушку. Сказался и у него характер волокиты, весь пошел в отца. Замечала Алена нечистоплотство за мужем, да и слухи ползли по станице о «добром молодце – удалом казаке». Находились и сердобольные соседушки, подносили Аленке все новости. Ох! Не любила слушать их она. Да, как говориться, «на каждый роток не накинешь платок». Пыталась она не раз устыдить непутевого мужа, корила, уговаривала, говорила, что это в конце концов грешно и придется ответ держать. А он только отшучивался:
- Ну чего ты, дурочка моя милая, веришь всем сплетням. Ну люб-лю я с бабами побалагурить, а люди уже скорее брехни сочиняют. Не верь ты никому.
- Ох! Рада бы не верить, да не могу, уж слишком много говорят. А дым без огня не бывает. – Однажды Аленка пришла с огорода посмот-реть, не проснулась ли Катюшка, решила зайти в баню помыть озелененые от бурьяна руки, вошла и опешила от того, что увидела. Какое то мгновение она стояла в растерянности. Заметив, что увлеченная «пара» даже не заметила как она вошла. Алена набрала полон ушат холодной воды и облила «увлеченных» на в меру. Потом сама убежала от срама, она долго безутешно плакала. С тех пор еще не раз приходилось разгонять шашни мужа, увольнять работниц. Но он снова нанимал, до тех пор, пока Алена не запретила ему нанимать женщин, да еще молодых. – Бери ребят, пусть я сама больше буду работать, но не могу и не хочу я больше смотреть на эти шашни. – С тех пор стали они брать в помощь какого-нибудь паренька. Но от этого ее Петро не стал лучше. Ни одна «веселая» бабенка или вдовушка не оставались без внимания и забот Петра. Под предлогом чем-то помочь вдовушке, он завязывал с ними любовные «шашни». Не мог он равнодушно пройти и мимо беременной женщины – обязательно напросится к ней в кумовья. А уж потом, на правах кума, он мог зайти в любой дом. А надо сказать, бабы любили брать его в кумовья. Во-первых, он уже заметно разбогател; во-вторых, был щедрым кумом, любил одаривать и куму и новорожденного. Его дурную славу покрывало богатство и щедрость. Мужья втихомолку били жен, а ему в глаза льстили или замалкивали, будто не было сплетни и не покаялась согрешившая с ним жинка. Но больнее всех было Алене, она долго билась, но все безуспешно.
С годами у Петра стали проявляться и другие дурные черты отцовского характера. С женой он, правда, был смирен, исполняя свое обещание, не только не дрался, но и голоса не смел повысить. Больше каялся, обещал, а сам продолжал то же самое. А вот с работниками он был жесток. За малейшую провинность мог избить, выгнать. И лицемер был такой же как отец. Ради тщеславия, он чаще других приглашал к себе гостей. Почти всегда собрания «верующих» собирались у Воропаева. Никто не уходил от него голодный. Сколько бы ни было людей, столы ломились от угощений. Все самое дорогое и вкусное он подавал гостям. Любил Петро славу людскую. К тому же не боялся он власти. Не было случая, чтобы к нему когда-нибудь нагрянули казаки с облавой. «Словно слово какое знал он», - говорили о нем удивленные верующие. А все было очень просто, без «волшебных слов». Даже среди верующих он как хамелеон был самым скромным, послушным точно ягненок. Незнающий, глядя на него думал, что это, наверное, самый усердный слуга Богу, чуть ли не святой, а в повседневной жизни он умел, как он говорил Алене сам о себе, среди ворон по вороньи каркать. С Атаманом он был запанибрата. Они жали друг другу руки, по вечерам вместе шли к батюшке, а там до полночи кутили, играли в карты. Иногда вместе на шикарном поповском фургоне уезжали в Усть-Лабу или в Екатеринодар, особенно в зимнее время. И уж там «отводили душу» в разгулах.
Не знала бедная Аленка, что ей делать, как жить с таким непуте-вым мужем. Расходиться было страшно и грешно в то время. Вот и терпела как могла. Теперь у нее была цель в жизни – Катя. Ей она и посвятила всю свою горькую жизнь.