Книга 1. VIII глава. В семье Толстовых

VIII глава. В семье Толстовых.
Свадьбу сыграли скромную, без лишнего шума. Венчаться ходили, по старому обычаю, пеши. А когда пришли домой, кто-то напомнил о венчальных свечах.
После благословения родителей из рук жениха и невесты взяли свечи, зажгли и поставили в остывшую печь. В народе было такое пре-дание и суеверие, чья свеча первая погаснет, и на какой черте, тот первый и умрет. Свечу отмечали черточками на десять равных долей. Это означало, что в каждой доле по десять лет. Молодые уселись за стол. Какая-то смутная тревога была на душе у Кати. Толи от того, что ушла из родительского дома, ей до слез было жалко мать. Как-то она теперь будет жить без нее. И что ждет ее в новой семье? Хоть и за любимого вышла замуж, но ведь теперь жить надо по иному. Вот когда она поняла и ощутила непонятную тревогу, ее охватил ужас. В миг померкло все радостное, и, как ей казалось, светлое счастье. Хотелось бежать. Но увы! В ушах еще звучали слова священника: «По своей ли воле идешь замуж…» – Да! – бодро и весело произнесла Катя… и потом еще: «Да убойся жена мужа своего…» Аминь.
До последней минуты Катя не осознавала всей глубины происхо-дившего. И только здесь в чужом и, как ей показалось, холодном и мрачном доме она вдруг начала понимать всю глубину будущей жизни. Ее размышления прервал чей-то возглас.
- Смотрите-ка! Одна свечка уже погасла.
Гости и молодые все ринулись к печке.
- Да это же моя свеча, что ж она так мало горела? – Кто-то подсчитал деления и сказал – На шестой делянке потухла.
- Все это чепуха! Не верь, Катя, ни в какие бредни. Мы с тобой будем жить до ста лет и умрем вместе. – Андрей усадил Катю за стол, но она, уже не в силах больше сдерживать себя, горько заплакала. Не успел Андрей успокоить ее, как кто-то объявил что его, Андрея, свеча догорела до конца седьмой доли и погасла. Гости шумели, кричали «горько», но никто не знал, что горько то не им, а невесте. Катя изнемогала от усталости и напряжения. Впервые в жизни у нее разболелась голова. И как же она была рада и благодарна Андрею, теперь уже мужу, когда он незаметно увлек ее за собой. Они вышли во двор. Огромная луна осветила им путь.
- Катя, идем к Лабе. Помнишь, тогда в детстве мы с тобой играли у Лабы. Я тогда тебе снегу за ворот насыпал.
- И щеки натер, - добавила Катя.
Они долго ходили по берегу шумной, но чистой Лабы. Вода искрилась от мерцания отражающихся в ней звезд и, казалось, пела свою вечную, никогда не затихающую песенку.
- Узнать бы, о чем журчит река?
- О нас с тобой, о том, как я люблю тебя, моя родная, единствен-ная, голубка моя, и жить мы с тобой будем как голубок и горлица. Ты не бойся, мама у меня хорошая, добрая, и ты ей понравилась. Отец грубоват, вспыльчив, но и отходчив.
- Да ведь тебя на войну заберут, как же я буду без тебя? – Катя снова заплакала.
Предчувствия ее были не напрасны. Прежде Катя знала, что лю-бому человеку сумеет угодить. Не зря же о ней говорили «ангельский характер». Добра, не злоблива, общительна, просто и легко сходилась с людьми. А тут вдруг растерялась. В новой, совсем чужой ей семье. Все здесь было непривычным, не таким как дома. Ели по старинке с одной чашки, строго в одно время. За столом сидели все молча, угрюмо, словно на поминках. Тогда как в родном доме за столом всегда было оживленно и даже весело. Всегда у них были чужие люди. А если случалось, что в какой-то день никого не было, было скучно. У Воропаевых постоянно кто-нибудь жил, то старушка какая-нибудь безродная, то осиротевшие дети Иллариона, а теперь и Егора. Отец Кати, прирожденный юморист, любил шутить, а мать отлично копировала речь любого человека, подражала так ловко и умело, что порой все смеялись до упаду. И вдруг такой резкий контраст.
- С чего начинать, как вести себя? Ну, конечно, все буду спраши-вать у свекрови. А может лучше у Марфы, старшей невестки? Но Мар-фа оказалась не очень словоохотлива и любезна, на все Катины вопросы отвечала неохотно, с раздражением.
- Что с ней, чем я ей не угодила, - удивлялась Катя. Она не подоз-ревала, что та злилась от зависти к ней. Катя привезла в их большой, полупустой дом новую красивую мебель красного дерева. Всего было так много, что заставили весь дом. Вскоре засияли давно не мытые окна, а на них появились красивые ажурные занавески из лучшего тюля, на постелях покрывала, на столах белоснежные льняные скатерти. В доме поставили точеный комод, гардероб с затейливым узором. В простенке меж окон повесили в красочной оправе овальное зеркало. Всю эту мебель Воропай заказал к свадьбе в городе, у пер-вого мастера-краснодеревщика. Прямо из города привез ее к Толстовым. На пяти телегах везли мебель. Вся станица сбежалась смотреть на богатое приданое. И теперь любопытные соседи и даже дальние односельчане не раз, под различными предлогами, побывали в доме Толстовых. Катя смущалась, но ее утешала свекровь.
- Ты, девочка не расстраивайся, это ведь обычай такой, а у тебя есть на что посмотреть. Вот у Марфы не на что было, так не больно и шли, а если и приходил кто, так судачили насчет ее бедности. Люди, они все такие – вроде бы не злобливы, а посудить любят.
Больше всего Марфу злило, что молодые живут в любви и согла-сии. Андрей был ласков и внимателен с молодой женой. Из их спальни часто слышались смех, шутки.
«Ишь, жируют как, - с злобой думала Марфа, - мой то никогда в жизни слова доброго мне не сказал. Последние годы, так и дома почи-тай не жил, все у него дела да служба. Дети почитай без отца растут. А он, кобель эдакий, отпустил усищи, всех с ума посводил, что кудри, что глаза как у цыгана. Вот ушел на войну, а у меня и жалости особой нет. Не дай Бог, конечно, гибели. Что буду делать с сиротами, вот скоро еще рожу. Четыре сына дал Бог, кого теперь рожу? Уж лучше бы и не родиться этому пятому ребенку». Так не раз с горечью и обидой думала Марфа.
Свекор, казалось, души не чает в новой невестке. Звал ее Катю-шей. Подружилась Катя скоро с детьми Марфы, по вечерам рассказы-вала им сказки, забавные истории. Дети души не чаяли в ней. В доме Толстовых книг не было. Это считалось баловством. Катины книги сначала недвижно лежали в шкафу, потом ими увлекся Георгий, старший сын Петра Филипповича. Он и его брат Василий учились в школе. А его ровесник, дядя, брат отца, тоже Василий, не учился. В детстве он переболел «золотухой» и оглох. А ведь как в народе во-диться считать: «Как глухой, так и дурной». По вечерам он садился поближе к Кате, чтобы расслышать все, о чем она рассказывала. Катя жалела деверя, он платил ей тем же, старался помочь в каждом деле. С одной Саней никак не могла подружиться Катя. Хитрая, льстивая, она всюду совала свой нос. Подглядывала, подслушивала и переносила от одного к другому, искажая и преувеличивая.
Вскоре она добилась того, что свекор, так полюбивший невестку, стал вдруг ненавидеть ее и упрекать богатством.
- Ишь, барыня, появилась, весь дом тряпками увешала да позаставила, что и пройти негде. Жили мы без твоих тряпок, а теперь хоть на улицу не выходи – только о твоем богатстве и разговору.
Бедная Катя плакала втихомолку и совершенно не могла понять почему свекор так упрекает ее незаслуженно и в чем ее вина. Хотела было она завести новый порядок. Предложила есть не из одной миски, а каждому из своей тарелки. Но свекор так посмотрел на нее, что в груди у нее похолодело.
- Еще чего не хватало! Что делать больше нечего, черепки твои мыть? Так было и будет, пока я жив и хозяин в этом доме. Ясно! – Катя больше ни разу не заикнулась, и посуда ее стояла в красивом буфете без надобности. Андрею она ничего не говорила об этих неурядицах, а он и не подозревал, какие душевные муки терзают его юную жену. Домой Катя ездила редко, хотя жили всего за семь верст. И здесь свекор распорядился по-своему.
- Нечего мотаться туда часто. Здесь теперь твой дом, привыкай.
А уж когда приезжала Катя в отчий дом, не успеет порог пересту-пить, бросится к матери, припадет к ее груди и так рыдает, что не унять ее.
- Ну что с тобой, моя кровиночка? Или тебе плохо там? Уж не обижают тебя?
- Нет! Нет, мамочка, все хорошо. Просто я очень скучаю за вами, и никак не привыкну к новой жизни.
Но сердце матери не обманешь, видела Алена, что неладно что-то в Катиной жизни, а дочь или боится признаться, или не хочет ее огорчать. Не раз просила она свата, чтобы молодые жили у них. Но сват и слушать не хотел.
- Сваток, у вас такая семья большая и без них, а мы от тоски помираем.
- Ты что, сваха! Чтобы мой сын в зятьях жил? Не бывать этому, пока я жив. Привыкнет твоя дочь, нарожает детей и некогда ей будет скучать.
Катя очень похудела, изменилась, особенно когда забеременела. Ей было очень страшно. Недавно ей довелось наблюдать впервые в жизни как мучится женщина при родах. Марфа рожала дома, роды принимала сама свекровь, а Катя ей помогала, и с ужасом думала, что скоро и ей предстоят такие же муки. Девочка у Марфы родилась слабая, тихая, чуть пискнула и утихла. И потом ее долго никто не слыхал, пососет грудь и спит. В месяц ее окрестили, назвали Пашей.
- Ну вот, Пашенька, скоро твой папка приедет с войны, обрадует-ся, что у него теперь и доченька есть, - приговаривала Катя, ее крестная мать. Она не сказала, что под сердцем у нее бьется уже свое дитя, и не знала, что будучи в положении не положено крестить детей. А когда об этом узнали домочадцы, первой начала злословить Саня.
- Ну вот, теперь сама не разродишся, али родишь, а дитя умрет.
- Цыц ты, негодница, чего каркаешь как ворона. Не верь ты ей, Катя. Конечно, не след тебе было крестить. Да, Бог даст, все обойдется. – Успокаивала ее Фиена.  Но тревога на душе у Кати росла. А тут еще Андрея призвали в Армию, их казачий полк направлялся на фронт. Никто еще не знал, в каком направлении их пошлют воевать. Мало того, что последнее время Андрей почти не бывал дома. Он был взводный, целыми днями пропадал на учениях. Молодых казаков спешно обучали и отсылали, как скот, на бойню в эту мясорубку. Война уже не одну семью осиротила. Многие ушли навечно, иные возвращались калеками. Погиб Петя Чванов, муж Катиной подруги. Шура родила дочь без мужа, назвала ее Марусей и переселилась жить к матери своей, Дарье Ивановне, еще не старой, веселой вдовушке. Теперь мать и дочь, обе вдовушки, жили недалеко от Толстовых. Шура часто навещала Катю. Она была постарше, практичнее, утешала подругу как могла. Но когда пришел черед Андрею идти на фронт, горе Кати было неутешным.
Провожать Андрея ей не пришлось. Он должен был еще приехать домой проститься, но их срочно среди ночи отправили в Усть-Лабу, а там погрузили в товарный поезд и увезли, не дав никому возможности попрощаться с родными.
Катя плакала день и ночь, никто не мог утешить ее. Каждый день ждала она какой-нибудь весточки от мужа, но все напрасно.
Роды наступили преждевременно, но несмотря ни на что девочка родилась крепкая и крупная. Назвали ее, по желанию Андрея, он наказывал ей.
- Смотри, Катя, если будет сын – назови Виталием, а дочь Мару-сей.
Катя выполнила его желание и теперь жила ради дочери. Только в ней находила она временное утешение. Вся остальная жизнь была для нее бессмысленной и ненужной. Опустела земля без любимого. Померкло солнце, дни казались вечностью.
Но вот однажды пришло письмо от Андрея, короткое, всего не-сколько строк.
«…жив, здоров, наш полк расформирован. Скоро получу новое назначение. Сообщу адрес». Даже это коротенькое письмо воскресило Катю, она ожила, повеселела. Не знала она тогда, что ее ждет новое горе. В октябре 1917 года заболела Маруся, ее единственная радость и утешение. Ей не было и года, но она уже ходила и разговаривала на своем, только матери понятном, языке. Звонкоголосый лепет дочери заставлял ее временами хоть на миг забыть вечную тревогу о муже.
Маруся болела недолго, на третий день она скончалась от «мла-денческой». Кате казалось, что она никогда не переживет этой утраты и не сможет забыть свою белокурую щебетунью. И тут спокойная и добрая свекровь жалела ее и утешала как дочь.
- Не убивайся сильно, доченька, значит так Богу угодно было. Бог дал, Бог взял. Ты молода, еще не одного родишь и, быть может, похо-ронишь. У меня вон сколько их было и счет потеряла скольких родила, а выжили трое. Жаль девочку. У меня тоже была первенькая дочь, а потом все мальчишки рождались и умирали, и за Андреем не убивайся, верю я, что живой он будет, в «рубашке» он родился, значит счастливый должен быть.