Книга 1. X глава. Встреча

Укутавшись в теплую барашковую шаль, Катя дремала под стук колес и цоканье копыт по замерзшей дороге, срывался редкий снежок.
- Ну вот и доехали, - сказал казак. Женщины оживились. Сон как рукой сняло. Телега подкатила к штабу, ее окружили казаки. Не успела Катя сойти с телеги, как услышала чей-то окрик.
- Братцы! Да ведь это наши, станичники.
- Катя, иди в дом. Андрей твой там при штабе, - указал ей прие-хавший с ними казак. Катя, неловко ступая отекшими ногами, поднялась на крыльцо и не успела взяться за ручку двери, как она перед ней распахнулась, и она почти упала в объятия Андрея.
- Господи! Не сон ли это? Да откуда же ты взялась, моя голубушка сердешная. Как ты решилась ехать, ведь война, кругом стреляют. – Андрей, не веря своим глазам, не мог насмотреться на Катю, усадил ее к пылающей «буржуйке» и засыпал вопросами. Его радость омрачилась, когда он узнал о смерти дочери, которую так и не увидел.
Целый день в полку царило возбуждение. Казаки с радостью при-няли подарки, письма, угощения. Женщин буквально извели расспросами «о своих». Командир полка разрешил приехавших жен разместить в ближайшие хаты по квартирам. Катю поместили при штабе, в маленькой комнатушке, в которой уже жила девушка, служившая при штабе в должности секретаря. Начальником штаба был Петр Филиппович, он и брата взял в штаб за его красивый и грамотный почерк. В то время была еще должность писаря. Вскоре Катя узнала, что эта красивая девушка из благородной, воспитанной семьи, окончила гимназию и почему-то добровольно пошла в армию. Но самая неприятная новость была для Кати, когда она узнала, что ее деверь, Петр Филиппович, и она живут как муж с женой. Какая-то неприязнь появилась у Кати сразу к этой душевной и миловидной девушке.
- Как она может, - возмущенно говорила Катя Андрею, - разве она не знает, что у него есть жена и уже пятеро детей. Почему ты, брат, ему ничего не сказал? Как ты мог допустить и спокойно на это смотреть?
- Ну что я мог сделать? Катя, милая, ты не знаешь моего брата и его норова, его слово – закон. Думаешь, не говорил, даже поссорились с ним из-за этого. А ему что с гуся водя. Заявил, что это временное увлечение, и что она ему нужна чтобы борщи варить.
- Какое хамство. Я просто не в силах этого понять. Или она распутная девка, или он хам. Как же можно увлечь, а потом бросить, как ненужную, использованную вещь.
- Нет, Катя, она не развратная девка, как ты выразилась. Многие добивались ее, и все безуспешно, а Петра она любит безумно и знает, что есть у него семья. Я как-то беседовал с ней, хотел ее урезонить, да ведь она знаешь, что мне сказала:
- Я люблю его больше жизни, все знаю, и от семьи его не отобью, пока мы воюем и будем живы, он будет мой и только мой. А окончится война, я провожу его к семье, а себе на память от него оставлю под сердцем ребенка. Рожу себе такого же красавца сына и буду жить для него и одними воспоминаниями о нем, о былом счастье.
- Вот видишь, какова здесь любовь. Не знаю, как Петро, а она, по-хоже, искренне любит его.
- Все равно, это пошло. А что будет, если узнает Марфа? Она и без того несчастная женщина, а после родов Паши совсем зачахла.
- Не знаю, Катя, но ведь он и раньше изменял ей на каждом шагу. Он только и твердит, что отец загубил им обоим жизнь, поженив их по неволе. Ты уж, Катя, будь поласковее с Татьяной Афанасьевной. Она сирота, и не виновна, что полюбила всей душой и сердцем этого непу-тевого Петра. Честно говоря, мне ее жаль.
- А мне ничуть не жаль. Подумаешь, полюбила! – иронизировала Катя. – Я не могу с ней находиться в одной комнате с тех пор, как все узнала, а Петра просто ненавижу как вспомню о детях. У него Жорка уже скоро в женихах ходить будет, а он с девчонкой свалялся. – Катя еще долго спорила с Андреем, высказывала свое негодование. Андрей просил ее не говорить дома ничего об этом.
- Я то не скажу, да шила в мешке не утаишь. Твоя двоюродная се-стра, Фроська, а она то не смолчит, я уверена, уж больно языката она.
- Я попрошу и ее, и ту третью, что с вами приехала.
- Проси! Проси, но я не уверена, что они сдержатся, тем более, что Наташка – родственница Марфе.
Женщины уже собрались в обратный путь, когда пришло известие, что белогвардейцы заняли их станицу. А это значило ехать на явную смерть. Пришлось отложить поездку. А вскоре их полк стал отступать. Начались горячие дни, бои шли рядом. Женщины были пристроены в обозе при хозчасти. Теперь и они разделяли участь своих мужей. Им приходилось делать все: стирать, готовить, ухаживать за ранеными. Татьяна теперь была в санпункте как сестра милосердия. Катя ей во всем помогала. Вскоре она перестала бояться крови, обнаженных ран. Хотя не могла без слез перевязывать культи оторванных конечностей. Их полк отступал к Дагестану. Деникин был сильным врагом. Вооруженные до зубов, с танками и самолетами, они преобладали в силе, не говоря уже о технике. Красная армия терпела бедствия, не хватало продовольствия, фуража. Лошади дохли. В войсках началась эпидемия тифа. Ухаживая за больными, вскоре заболели Катя и Наталья. Еще держались на ногах Татьяна и Фрося. Ночью их полк дошел до Кизляра. Андрей, по совету Петра, решил найти квартиру и оставить больных женщин с Фросей в Кизляре. Их войска шли к астраханским голодным степям, везти дальше больных женщин не было никакого смысла. Катя не приходила в сознание и ничего не знала о случившемся. Накануне зарубили белогвардейцы в рукопашном бою Фроськиного мужа. Наспех похоронив погибших в бою в братской могиле под Кизляром, войска Сорокина отступили. С горечью в сердце покидал Кизляр Андрей. Сердце его разрывалось на части от сознания бессилия. Что будет с Катей, выживет ли она? И что будет делать, если выживет? Ведь Кизляр, вслед за ними, заняли белогвардейцы. И, хотя он оставил все имеющиеся у них с братом деньги хозяевам и золотое кольцо в придачу, и просил хозяев позаботиться о больных, но на сердце было тяжело – хозяева не вну-шали доверия. А главное, что остались в тылу врага.
Хата, в которой лежали больные, не отапливалась. За окнами за-вывала вьюга. Сырые, холодные стены пахли плесенью, тусклые стекла окон покрылись толстым налетом льда и снега. Катя и Наталья лежали на куче гнилой соломы, бредили день и ночь. – Уберите с меня дрова, зачем их навалили на меня и положили под голову? Умоляю, уберите! – просила Катя в бреду. Редки были у нее проблески сознания, ее мучила жажда, губы потрескались и кровоточили, и тогда в минуты сознания она просила пить. Наташка легче переносила тиф. Она больше была в сознании. С трудом поднималась, поила Катю ледяной водой. А Ефросинья почти все время сидела в одной позе, злая на весь мир, она часами не двигалась с места, не внимая мольбе больной. Как-то Катя пришла в себя на несколько часов. Наталья рассказала ей все, как и почему они оказались в этой хате. Катя долго и безутешно плакала, потом обрати-лась к Фросе с просьбой:
- Дай мне, пожалуйста, одну подушечку маленькую, ведь у тебя две, у меня страшно болит голова, все время кажется, что я лежу на оберемке дров и на мне тяжелые дрова.
- Зачем тебе подушка, ты все равно умрешь. Я то вижу. – Сказала злобно Фрося и снова замкнулась надолго.
- Мужа у ней зарубили, - сказала тихо Наталья Кате, - вот она и стала такой.
Катя не умерла, молодой организм поборол смерть, и она отступила, а вот Наталье стало хуже, началось осложнение на легкие. Она надрывно кашляла и уже не в силах была подняться с постели. Катя еще не окрепла, ноги ее были опухшие, голова кружилась от слабости, она едва передвигалась по комнате, как заболела Фроська. Теперь она умоляла Катю не оставлять ее, просила у нее прощенья.
- Вот, возьми мои кольца, серьги, золото, сходи, сдай в ломбард и купи что-нибудь поесть. Может дров купишь. Я была как-то здесь на базаре, там все есть, были б деньги.
Катя ничем не упрекнула Фросю, но золота не взяла, у нее были деньги, оставленные про запас Андреем, о которых она даже не подозревала. Случайно, перебирая свои вещи, обнаружила узелок с керенками. С трудом, опираясь на палку, она выбралась из дома. Оказалось, что хозяин за деньги согласился купить дров несколько вязанок и сам привезти их на санках. Катя купила булку промерзшего хлеба за «бешеные» деньги, немного картошки и лука, на что ушли все ее сбережения. Но зато теперь у них было тепло, а на плите варился суп, приправленный пшеном и ложкой постного масла, которое оказалось у Натальи в сумке, это ее муж выпросил на кухне в последний день их расставания. Он все шептал своей Наташе:
- Ты поправляйся только, а то ребяток не кому будет растить. По-хоже нам не вернуться живыми из Астраханских степей.
Словно чуяло его сердце, много позже Катя узнала, что умер он от тифа под Астраханью. Наталья его выжила в этот раз, а позже, в двадцать первом году, сама и оба ребятишки умерли с голоду.
Как ни старалась Катя, ухаживая за Ефросиньей, но она не вынесла тяжелого осложнения после тифа. Последние минуты доживала она когда вдруг в комнату к ним ворвались казаки, их было трое. Первый, огромный детина, уже занес саблю над головой оторопевшей Кати, которая стояла у изголовья умирающей Фроси, но он вдруг замер с поднятой рукой.
- Катька! Воропаева Катька! Да неужели это ты? Как ты сюда попала?
Немые слезы катились по впалым щекам исхудавшей и почти не-узнаваемой за время болезни Кати. Она не могла говорить за слезами, и не потому, что испугалась смерти, нависшей над ней, ее она еще не осознала, а вот в «здоровенном детине» она узнала земляка, своего одноклассника, Мишку «Горелого». Его так прозвали за то, что он однажды закурил на перемене, а как увидел попа, то спрятал цигарку под тулупчик, да и загорелся незаметно. Бегает Мишка по двору, орет: «Горю! Горю! Спасите». Полы тулупа развиваются как два огненных крыла. Схватил его тогда поп и давай катать по земле, да всем приказал наваливать на него теплую одежду. Так и спасли Мишку. Обгорел он чуток, с тех пор и прозвали его «Горелым», а настоящую фамилию почти забыли.
- Вот чудо какое! Братцы, да это Катька, самого богатого в станице казака дочка. Мы с ней за одной партой сидели в школе.
- Ну раз так, - сказал другой, - пусть молит Бога, что ты первый вошел, а то не сносить бы ей головы, женке командирской. Это что? Уже и дух испустила от страха, - казак указал на Фросю.
Она смотрела в потолок остекленевшими глазами, на синих губах появилась пенистая сукровица. Катя склонилась над ней и зарыдала, теперь уже громко, не стыдясь казаков. Казаки не тронули бедных, несчастных женщин. Они даже помогли им похоронить умершую. Потом «Горелый» еще не раз навещал их, даже приносил тайком продукты. Катя знала, что когда-то очень нравилась Мишке. Он даже сватов засылал к ней. И вот теперь такая встреча. Хорошо, что Мишка не был злопамятным. Он еще сделал для Кати незабываемое доброе дело. Когда один из станичников после ранения ехал домой, он наказал ему сообщить Воропаеву о его дочери. «Скажи, что она здесь, в Кизляре, совсем одна, больна и беспомощна, и домой в семью мужа ей возвращаться нельзя, пущай не медля едет за ней, а то пропадет баба ни за что». Казак был добрый малый, хорошо знал Воропая, его добрую былую славу, как самого щедрого казака. В точности передал все, что ему наказали в первый же день по приезду домой. Отец, не мешкая, тут же засобирался, запряг лучшую пару ло-шадей и ночью выехал. Сытые, застоявшиеся кони бежали быстро, весело фыркая и потряхивая гривами. На третьи сутки он был уже в Кизляре. Долго бродил он по городу, не зная адреса, где жила дочь. Потом решил найти Мишку «Горелого», но оказалось, что такого в полку нет. Все дело в том, что настоящей фамилии он и не знал, и забыл, что это кличка. В отчаянии он ходил по городу, оставив уставших лошадей в гостином дворе. И только новое чудо помогло ему. Он почти носом столкнулся с Мишкой и не узнал бы его ни за что, не узнай его сам Мишка.
- Дядько Петро! Никак вы? Я сразу было не узнал вас, уже прошел, а потом что-то осенило, да ведь это же Воропай. Вы, наверное, Катю ищите. Идемте, здесь рядом, я сведу вас к ней. То-то, бедняжка, рада будет. Ей, поди и не снилось такое счастье. – Петро не успел его еще ни о чем расспросить, как они вошли в ворота, а затем и в дом. Катя стояла у плиты, варила свой «скудный» пустой супчик. Услышав голос Мишки она искренне обрадовалась. Ведь если бы не он, они давно бы умерли с голоду. Катя продала уже все, что у нее было, кроме золотых сережек, они были подарены ей в семь лет. Это был и первый день ее школы. Ей очень жаль было расставаться с маленькими изящными серьгами из червонного золота. А золото, оставшееся от Ефросиньи, она надежно спрятала, и как Наталья не убеждала ее продать хоть что-нибудь, Катя не соглашалась. Твердила одно, там дети сироты остались, им оно принадлежит. И она сдержала свое обещание. Забегая вперед скажу, что привезла-таки все детям и старухе, Фроськиной матери.
Обернулась Катя к двери и чуть не упала, не веря своим глазам. Первым через порог переступил отец, Катя пошатнулась. Она была близка к обмороку. Отец подхватил ее, Мишка подал воды. Радость встречи была неограниченна, Катя не верила своему счастью, что они спасены от явной смерти. Накануне Мишка сообщил, что они уходят из Кизляра. Уехать одна Катя не могла, а Наталья не поднималась с постели, еще была очень слабая, а ночами ее душил кашель. Одежду свою теплую они всю продали за бесценок, кое-что поменяли на дрова. Хорошо, что отец прихватил две шубы, словно знал, что пригодятся. Рано на рассвете проводил их Мишка за город, просил передать поклон родной матушке.
- Чую я, что не вернуться мне домой.
- Ну что ты, Миша, - утешала его Катя, - ты не смей так думать. Ты столько добра сделал нам. Я буду молиться за тебя.
- Добра говоришь? А сколько зла сделал, сколько душ загубил. Сколько этой шашкой порубил ни в чем не повинных людей. Да что там. «Катузи по заслузи». Ах, будь проклята эта война! Кто натравил нас друг на друга. Срубить бы тому голову, тогда и умирать не страшно. Ну, прощайте. Не поминайте лихом, коль погибну.
Он ушел, а Катя еще долго смотрела ему вслед. Ее молчание прервал отец.
- Да, прав Мишка, в мире что-то страшное творится. Ты новости знаешь о своих?
- Нет, а что?
- Да ведь после твоего уезда вскоре белые заняли наши станицы. Свекра твоего ночью забрали, всю ночь пытали, шомполами в задний проход ширяли, а на утро чуть живого выволокли, к стенке приставили, еще не успели выстрелить, он замертво свалился. Так они его, мертвого, добивали. А что сделали со стариками. Днем в колокол зазвонили, митинг у церкви собрали. Дед Ефрем и брат его, Толстовы, вырядились как на парад. Из сундуков свои казачьи «шкуры» повынимали. Бабка Самфира еще не пускала деда Ефрема. «Куда тебя, старый, несет, не ровен час, еще кто укажет, что внуки в «красных» ходят. А я внукам не указ, я старый казак». И пошел, да еще к старшему брату зашел, и его вытянул на смерть нелепую. Самфира словно в воду смотрела, не успели они приблизиться к толпе, как кто-то закричал:
- Смотрите, и эти красные гады приползли. – Зашумела толпа, тут казаки схватили стариков, отвели на кручу над Лабой и расстреляли, и тела не дали похоронить родным, сбросили в Лабу. Вот какие злодеяния творятся у нас. А меня красные тоже чуть было не расстреляли. Де, мол – богатый буржуй, тоже поволокли в сельсовет. Ночь просидел я в темной кладовой. Утром выводят, я уже мысленно прощаюсь с жизнью и, поверишь, что-то и страх прошел. Одно жалко, что тебя не увидевши умру. Приводят меня к главному их. А он и говорит: «Правда это, что у тебя зять в Красной армии служит?»
- Да, говорю, служит, и брат его в комиссарах ходит, и зять командир.
- Ну, счастье твое, что в такую родню попал, иди домой, да лиш-ний раз на глаза не попадайся, время теперь такое, сам шут не разберет, кто прав, кто виноват.
- Шел я и не верил, что отпустили, все ждал, что в спину пулю пустят. Ан, нет, видно не пришел мой час умирать. – Он помолчал немного и снова продолжил рассказывать все новости, одна печальнее другой.
- Да! Пришли злыдни на три дни… У Толстовых горе за горем. Марфа при смерти, был я у них намедни, так она уже не узнала меня. Говорят, последнее время рвала она, все, что ни съест, ни выпьет – тут же вырвет. Бедная Феена совсем закружилась. Своих двое подростков: Васька глухой, да Санька и Марфушкиных пятеро. Как жить будет с такой оравой?! Я немного подбросил им зерна. Говорю:
- Отдай отцу, пусть смелет, хоть чуть детей поддержи. – А она мне отвечает:
- Кто и где смелет? Отец то мой помер на днях, разве не слышал сраму-то его?
- Что такое? Какой срам? Вроде бы и не далече живем, но я ничего не слышал.
- Ох, Боже мой! И говорить-то стыдно. Кума тут ваша у нас поселилась. Дарья Ивановна с дочерью вдовой. Она еще Катина подруга.
- Ну знаю я их, хорошо, ни при чем тут они.
- Да при том, что увадился мой отец к этой старшей вдове похаживать. Любовь у него, видишь ли, у старого дурака, на старости лет появилась. Совсем сдурел, продал мельницу от нас всех тайком, а деньги отнес к Дарье на хранение. «Пусть, говорит, полежат, Дашенька, у тебя мои денежки на хранении. Я подыщу себе другую мельницу, подальше отсюда, да и тебя тогда заберу». Ну та взяла, да еще и похвалила его. А он и впрямь сговорился на хуторе ветряк купить. Пришел к Дарье за деньгами:
- Ну, Дашутка, давай деньги, нашел я себе мельницу, - а та его и огорошила:
- Какие деньги? Какую мельницу? Я знать не знаю, сном не ведаю.
- Да ты что, Даша, шутишь что ли?! Ты же сама мне совет давала и в любви клялась.
- Да, было такое, а ты что думал, задаром я с тобой, старым, вре-мя проводила. Вот где твоя мельница, - она обернулась спиной, согну-лась, задрала юбки на спину и показала ему голый зад. – Ушел тогда дед Мирошник к себе, ни живой, ни мертвый, слег в постель, отказался от пищи. Двадцать один день пролежал на посту и отошел, а перед смертью покаялся перед мамкой во всем. Все прощения просил у нее. Вот оно, сваток, какое дело.
- Ну и ну! Сколько же горя и какие новости вы мне, отец, поведали, даже страшно. Да, жаль мне мамашу, добрая она женщина, как только она вынесла сразу столько горя, - сказала так Катя и тут же вспомнила Петра и Татьяну. Счастливая таки она, поди теперь узнает Петро о смерти жены и женится на Татьяне. Только захочет ли она на пятерых детей идти. Так, забегая вперед, думала Катя о девере, и уже совсем задремала, как тачанка резко остановилась.
- Все, приехали. Мост взорван. Придется искать брод, - отец по-шел искать брод, а Катя встала поразмяться. Где-то вдали скулили жа-лобно шакалы, было жутковато. Наталья снова надрывно закашлялась.
- Ты встань, Наталья, походи чуток, ноги то, поди, замерзли. – Ка-тя помогла Наталье встать, та едва держалась на ногах, постояла чуть и говорит:
- Нет, не могу, нет сил, наверное смерть моя сейчас привиделась мне. Задремала я и вижу – вьется надо мной огромный черный коршун. Хочет схватить меня, а сам человеческим голосом зовет меня, и вдруг, это уже не коршун, а мой Василий за руку тянет и все зовет: «Идем, Наташка, со мной», а тут кашель душить начал, я и проснулась.
- Ну это тебе от болезни и сны такие снятся, - утешала Катя Наталью.
- Нашел таки я брод, девки. Садитесь, поедем, - сказал подошед-ший отец.
Еще не раз приходилось им переезжать речки в брод, пока добрались они до Ставрополя. У самого города их догнал отряд казаков, кто-то закричал:
- А ну, слазьте живо с тачанки. – Другой уже обнажил саблю, не слушая, что им пытался объяснить хозяин тачанки. Они грубо стянули больную Наталью, Катя и отец уже стояли, перепуганные насмерть. Не успели они опомниться, как несколько человек вскочили в тачанку и умчались. С трудом нашел Воропай извозчика и отвез Наталью к родственникам, которые, к счастью, жили в Ставрополе недалеко от вокзала. Тетка Натальи, приветливая женщина, приняла гостей радушно. Накрыла стол, угостила всех горячей похлебкой из кислой капусты и свеклы. А на другой день ее муж, служивший в депо машинистом, вызвался отвести их, отца и дочь, до Кавказской.
- В паровозе ехать придется, в вагон сейчас не попадешь. Белые что-то злые стали, похоже отступать будут. Говорят какой-то «Буден-ный» в России разгромил армию Шкуро и Мамонтова и пошел на южный фронт. Мы тут, на железной дороге, всегда все новости первыми узнаем.
Катя с отцом согласилась ехать в паровозе, а Наталью тетка оставила у себя пока не поправится.
Ехали долго, поезд часто останавливался. Иногда стояли по не-скольку часов у какой-нибудь станции или прямо в пути среди поля.
- Закрыт семафор, не пущают нас, наверное, все пути заняты или встречного ждем, - пояснял машинист. С каждой остановкой Катя дрожала от страха, что могут проверить паровоз и высадить их на полпути.
Обошлось все благополучно. В Кавказской зашли к знакомым, пе-реночевали. Наутро потихоньку пошли на ту сторону Кубани и хуторами продвигались к Ново-Лабинской. Осталось что-то около семидесяти верст, но Кате страшно тяжело было идти. Тем более, что с наступлением весны земля превратилась в тягучую вязкую грязь. Ночью ее подмораживало, а днем таяло и за ногами тянулось по пуду чернозема. На второй день только они добрались на хутор Мухин. Старенькая сухая сгорбленная бабушка Настя приветливо встретила гостей. Особенно чутко отнеслась она к Кате.
- Ты, Петро, домой ее не бери, там казаки так и рыщут по дворам, чего доброго, обыск учинят, али кто донесет, что муж ее в красных, и пропадет наша Катюнька за чужие грехи. Оставь ее пока у меня, а Аленка пущай наведается.
Так и сделали. Ушел отец рано утром, а к вечеру Аленка явилась. Не шла, а летела она к своей единственной ненаглядной. Уж не чаяла она ее увидеть. Сколько слез пролила. Ночи напролет глаз сомкнуть не могла, все думки чередой, да все одна хуже другой. Чего только не передумала бедная мать. И вдруг такая радость. Петро уговаривал до утра подождать, да где там ждать! На крыльях полетела.
Встреча с матерью была трогательной. Обнялись они и рыдали, да так, словно по покойнику. Уже бабка Настя не выдержала:
- Да будя вам, а то соседи сбегутся. – Только это и отрезвило их. Всю ночь не сомкнули они очей, все говорили, перебивая друг друга, и, казалось, никогда не смогут наговориться. Вот когда Катя рассказала матери все о своей жизни в доме Толстовых.
- Ну теперь я тебя туда вовек не пущу. Грешно говорить. Ну, да царство небесное твоему свекру, не тем его помянуть бы. Да уж строг был не в меру покойник и упрям как бык. Сколько я его просила, плака-ла, отпустить тебя домой, как Марусю похоронила. Нет, уперся на сво-ем! Сказано, что когда сам кобель, так никому и не доверяй. А ведь Марфа умерла, надысь Василь, деверь твой, с Егором, Петькиным сы-ном, были у меня, думали, может ты уже дома. Фиена их послала. Так я им сумки набила чем смогла. Говорят хлопцы, голодно у них. Малые дети Марфушкины побираться пошли. Ох, горечко какое, сироты несчастные. Я Егорке сказала, пущай возьмет братьев, да к нам приходят поживут, гладишь, как-нибудь проживем. Скоро вот, корова отелится, совсем хорошо будет.
Целый месяц Катя жила у бабы Насти, и только когда красные за-няли станицу, она вернулась домой. Но не прошло и трех дней, как красные снова отступили за Лабу, и Кате опять пришлось прятаться. На этот раз она жила у тетки, отцовой младшей сестры. Ночью, по огородам, крадучись, они добрались до подворья Крючковых. Тетка Надежда уложила Катю на печку, а сверху накидала сухую пеньку от конопли. День прошел благополучно, другой, третий, а на четвертый пришел Николай, их сын, и сообщил, что «белые» удирают. Еще несколько раз станица переходила из рук в руки, пока, наконец, окончательно не утвердилась власть советов. Наконец и Катя вышла смело на улицу. Бедняки снова воспрянули духом. Шла весна 1920 года.
Северный Кавказ был полностью освобожден от белогвардейцев. Почти до самой Астрахани отступали под напором Деникина голодные, истерзанные болезнями и вшами, бойцы красной армии. Не один воин оставил свои кости в астраханских песках. Не чаял и Андрей в живых остаться. В одном бою он промок до ниточки, пришлось долго сидеть чуть не по пояс в воде, почти ледяной, пока не вышли из окружения. После этого Андрей свалился с высокой температурой, и не будь в штабе с ними Татьяны, не осилить бы ему болезни. Она ухаживала за ним, как за ребенком. К счастью, в одном бою был взят трофейный спирт, несколько фляг. Он то и спас многих от смерти, им обрабатывали и лечили раны, его давали по глотку замерзающим в окопах бойцам, растирали отмороженные ноги и руки Андрея. Татьяна несколько раз растирала спиртом, и только когда спадала температура, он приходил в себя. Долго был он в тяжелом состоянии. Не раз Татьяне казалось, что жизнь его уже на волоске от смерти. Однажды даже Петру сказала:
- Похоже, Андрей, не выживет. Врач сказал – никакой надежды. И все потому, что не чем лечить, нет медикаментов.
- Не может этого быть, ты не должна допустить, чтобы такой богатырь умер. Скажи врачу, пусть сделает все возможное. А мы сделаем налет, может в селе у белых раздобудем чего из лекарств.
На другой день Петро действительно принес в штаб санитарную сумку, туго набитую различными медикаментами. Как удалось им ее достать, он не рассказал. Скуп был на слова, не любил похваляться. Кое-что пригодилось и для Андрея.
- Это чудо! - Говорил врач, - я за свою практику не видывал такого, чтобы из лап смерти вырваться. Двухсторонняя крупозная пневмония, да еще в таких условиях. Нет, это поистине чудо. Похоже парень в рубашке родился.
Андрей поправился, но болезнь дала тяжелое осложнение на сердце. Началась тахикардия. Малейшее движение вызывало усилен-ное сердцебиение. Позже начались приступы удушья.
К счастью вскоре войска перешли в наступление. В ближайшем крупном населенном пункте Андрея поместили в переполненный госпиталь. Там он провалялся до мая месяца и был комиссован в запас после семидневного поста в молитве.