Девятый вал

   
Продолжение "Крокодила в очках".



   Яна сегодня отмечала день рождения, тридцать лет.  Главврач по этому случаю разрешил пировать в столовой. Яна позвонила Михеевне, бывшей санитарке, когда-то работавшей в их больнице, и попросила, чтобы близнецы Виталик и Димка вечером побыли с ней, а если она задержится, то и переночевали.
   Праздник бушевал. Яна не удивлялась, что самой большой популярностью из всех присутствующих кавалеров, у молоденьких сестричек пользуется доктор Ахметьев. Она его разглядывала, как будто видела впервые, пытаясь понять, каким видят его другие женщины. Спортивный,  чуть выше среднего роста, улыбчивый, ироничный, доброжелательный.  Упрямая складка над переносицей, внимательный взгляд довольно близко посаженных  серо-синих глаз, подбородок, по которому хочется провести рукой, слегка уколовшись о почти незаметную щетину. И чтобы он перехватил эту руку,  потом поцеловал ладонь…
   О чем это она? Они ведь просто друзья.  Так что остается лишь радоваться за «друга».
   В то же время  Яну упорно обхаживал  подозрительно  галантный Нестор Леонидович. Очень  серьезный доктор из травматологии, немного за сорок. Яна, как и все медсестры, его побаивалась. Считалось, что Нестор всегда прав….  Его супруга тут же, слегка зажмурившись от удовольствия, приникала  к плечу интерна из кардиологии, пригласившего её на танец, и совершенно не обращала внимания на мужа, который все плотнее прижимал  к себе именинницу, избрав её «своей дамой» на этот вечер. 
  Ахметьев в это время сидел за столом в окружении  красоток из педиатрического отделения, необычайно остроумно  что-то рассказывал  и нахально любовался страданиями Яны, пытающейся ослабить  железные объятия кавалера. 
   «Как же мне исчезнуть? – уже начинала психовать Яна,  –  Позвонить Екатерине Михеевне? Мальчишки уже спят. Или не спят?».
   Яна, извинившись, достала из сумочки сотовый и набрала номер домашнего телефона Михеевны. Близнецы, оказывается, успели устать от свободы  - они хотели к маме. Немедленно.
 – Дети домой просятся,  –  улыбнулась Яна гостям, постучав ложечкой по бокалу, тем самым призывая собравшихся к тишине,  –  Спасибо за поздравления. Мне пора!  – Она начала собирать со стола букеты, расставленные в вазах. Потом остановилась, о чем-то подумала и стала возвращать их на место.
 – Мне не донести столько цветов.
 – Я тебя подвезу,  –  Яна и не заметила, как Ахметьев оказался рядом с ней. Он забрал оставшиеся цветы, потом, игнорируя разочарованные взгляды своих поклонниц, подождал, пока она накинет плащ, и они вдвоем вышли из больницы.
 – Вы представляете, что сейчас про нас подумают?  – спросила Яна, упорно продолжавшая «выкать» Александру Ростиславовичу.
 – Они подумают, что я твой любовник. Не надо из-за этого переживать. Тем более, что это неправда!
   Мальчишки очень обрадовались, когда увидели Яну. Стрелка подходила к полуночи. 
 – И носит ведь по ночам! – ворчала  Екатерина Михеевна,  – А то бы я их не уложила, что ли?
Саша вручил ей кусок торта и один из букетов. По очереди расцеловав старушку, вся компания скатилась по ступенькам во двор и загрузилась в машину. Ехали с песнями. Громче всех горланил водитель.
   Дома Яна разогрела остатки банкета – в кастрюлях еще болталось по две-три отбивных, в духовке грустил небольшой пирог с грибами. Пол-банки оливье она выложила в хрустальный салатник, порезала персики и сливы, залила их взбитыми сливками из баллончика.
    Виталик приготовился зарыдать:
– А торт и свечи?
– Давайте воткнем спички в грибной пирог  и подожжем! – предложила Яна, которой почему-то не хотелось втыкать их в кусочек торта. Хотелось во что-нибудь целое...
  Саша, как фокусник, достал из кармана три упаковки именинных свечей. Все завопили от восторга и бросились ими украшать пирог. Затем Александр вышел из кухни в коридор, торжественно зажег свечи и вернулся под аплодисменты, громко распевая песню про Каравай, который удался необъятной вышины и толщины. Потом он громко произнес заклинание: «Каравай, каравай! Ты желанья исполняй!».
   Яна смотрела, как горят на пироге свечи, и чувствовала, что волнуется, как если бы это был не именинный пирог, а волшебная палочка. Что загадаешь, то сразу исполнится… тут же, не сходя с места! Так  чего же она  хотела?   
   Пламя плясало, освещая веселые лица участников торжества и стены кухни. Все смотрели на неё в ожидании.  Ахметьев даже очки надел, чтобы не упустить ничего из происходящего.
 –  Здоровья! – сказала Яна вслух,  –  Деткам, мне, тебе! – решилась она перейти на «ты». И чтобы всегда быть вместе…    
    Она задула свечи, и Саша тут же протянул ей бокал шампанского. Они выпили «на брудершафт». Потом все уселись за стол. Мальчишки набросились на еду, как тигры. За считанные секунды они опустошили тарелки  и стали тереть глаза.
 – Идите спать! Виталик, Дима! – сказала Яна.
 – Ты уложи детей, я пока вымою посуду, - предложил Ахметьев, который почему-то не собирался уходить.
  – Ура! Дядя Саша у нас остается! – запрыгал Димка, слегка посомневавшись,  к нему присоединился Виталька. Яна смотрела на сыновей и думала, что надо их было все-таки оставить ночевать у Михеевны.
   Парни заснули, едва Яна успела переодеть их в пижамы. Она возвратилась  на кухню, щурясь от яркого света. Косметика почти стерлась, волосы самостоятельно покинули фигу на макушке и нахально улеглись на плечи, джинсы давили на объевшийся животик, блузка сползла с плеча. Яна с ужасом разглядывала своё отражение в кухонном окне, когда Саша обнял её и прижал к себе спиной, целуя в макушку.
 – Может, не надо? – устало спросила Яна.
 – Ещё как надо,  – заверил её Ахметьев, подхватил на руки, отнес в спальню и положил на кровать.
   «Какой же он все-таки родной»,  – удивилась Яна, с облегчением избавляясь от надоевшей за день одежды. Потом она почувствовала приятную тяжесть его тела. Каждое  прикосновение казалось ей таким долгожданным, узнаваемым, захватывающе-нежным.    
   Слезы начинали щипать глаза, но она про них  сразу же забыла, а потом чувствовала только его и себя, сплетающихся, срастающихся, постепенно наполняющихся друг другом…
 – Я тебя люблю,  – сказал Саша, откидываясь на спину, и пристраивая  свою руку под её макушку.
 Яна промолчала, лишь благодарно потерлась носом о его плечо. Потом он её купал в ванной, как маленькую и кутал в халат. Ещё они хотели спать и никак не засыпали…
   Утром Саша ненадолго съездил к себе «за самым необходимым». Вернулся  довольно быстро, пилотируя автомобиль, забитый вещами до самой крыши. Яна даже заподозрила, что он заранее все собрал, подготовился к её Дню рождения, словно к решающему поединку. И в победе не сомневался. «Вот ведь нахал!», - думала Яна, но почему-то совсем не сердилась.
  Чего только не было в этой груде «самого необходимого» – одежда, книги, глобус, журналы на нескольких языках, какие-то собранные из деревяшек скелеты, аквариум с рыбками. Последним в квартиру Яны Ахметьев внес какое-то художественное полотно, заботливо перемотанное банным полотенцем.
   Позже, прикрепляя на гвоздь репродукцию  картины Айвазовского «Девятый вал»  – а это был именно она, Ахметьев заявил:
 – Власть больше не меняется!

Власть больше не меняется

   «Власть пусть остается, а вот с картиной надо что-то делать,  –   подумала Яна,  – Пугающая картина.  Люди, чудом уцелевшие после кораблекрушения,  спасаются, уцепившись за мачту. Но грядет ужасный  Девятый вал…». 
 – Теплые тона картины указывают на то, что все закончится благополучно. Люди будут спасены! – успокоил её Саша тоном экскурсовода.
  Яна бы рассмеялась, конечно, но чем-то тревожным веяло от этой картины, ей неожиданно передался смертельный ужас несчастных беспомощных людей перед стихией, который, как ей показалось,  выбрасывало из полотна вместе с солеными брызгами.
 – Давай вместо «Вала» натюрморт повесим какой-нибудь,  – предложила она.
 – Нет, давай лучше купим красок в художественном салоне и что-нибудь на этой картине перерисуем!  – Ахметьев поправил  произведение, чтобы висело прямо. – Например, остров с пальмой легко можно разместить там, где нарисован Вал. Ты умеешь рисовать остров с пальмой?
 – Чего же тогда будут бояться люди, уцепившиеся за мачту? – задумалась Яна.   
 – Мещанского благополучия,  – заверил её Саша. Да нам Айвазовский спасибо скажет.
 – После того, как в гробу перевернется!  Я с тобой серьезно разговариваю. Ты умеешь покупать натюрморты?
 – Только Девятые валы! Исключительно недорого!
  Ну, всё, опять он её рассмешил. Вот что с ним делать? Как с ним ругаться? Яна пообещала  себе поскорее заменить картину.
  Но оказалось, это было совсем не так просто – все бросить и купать натюрморт.  Поэтому приобретение  новой картины постоянно откладывалось.   
   Конечно, периодически идея о замене картины  возвращалась. Например, когда Яна сломала руку, или когда Саша разбил машину, или когда соседи затопили. Тут уж точно – «прямая параллель».
    «Все-таки надо поменять Айвазовского,  –   уже в который раз мечтала Яна, приходя в себя после очередного «вала»,  – А то ведь придет, этот самый, который пока существует только на картине  – Девятый вал». 

           Девятый вал.

  – Я тебе хочу сделать предложение,  – прошло пол-года  с тех пор, как они стали жить вместе.  –  Я тебе предлагаю пока не выходить за меня замуж! Ты принимаешь мое предложение?
 – Интересное предложение,  – засмеялась Яна,  – А если я его не приму?
 – Тогда выходи хоть завтра! Но имей в виду. Обратной дороги уже не будет.      
   Яне очень хотелось принять предложение. И никуда не выходить. Она уже дважды была замужем. Один раз по любви, второй раз по глупости. Теперь можно попытаться выйти замуж по расчету. Расчет, в первую очередь на то, что Ахметьев её любит, и мальчишки для него роднее родных, и на то, что так будет всегда. Неверный расчет, хотя бы потому, что на себя надо тоже рассчитывать. Но где себя взять? Как на себя рассчитывать, если не знаешь, какие чувства на самом деле испытываешь… В ней точно нет того романтического пыла, который и есть любовь. Либо Саша не её человек, либо уже поздно ей замуж! «Всё уже украдено до нас», печально вспомнила она цитату из старинной кинокомедии про Шурика.   
  У Саши из кармана послышалась нежная, слегка занудная  мелодия «Песни Сольвейг». Телефон! Как не вовремя!
– Александр Ростиславович? Здравствуйте.– Саша сразу узнал этот голос, хотя слышал его всего однажды. Он вышел на балкон. Потом прикрыл дверь и уверенно ответил:
 – Здравствуйте. Я вас слушаю. – Это был Солодеин.
 – Вам удобно разговаривать?
 – Николай Павлович, конечно удобно.
 – Мне нужна Ваша консультация, как специалиста.  Вернее, консультация необходима Ане. Я могу на Вас рассчитывать? – У Ахметьева вспотели ладони. Николай Павлович, не тот человек, которому можно отказывать. Но, с другой стороны, как это консультирование воспримет Яна?
 – Я готов консультировать. Только зачем вам я, когда  есть возможность получать рекомендации от более опытных специалистов,  – Александр постарался убрать из голоса нотки удивления.
 – Дайте мне ваш Скайп, и будьте у компьютера в полночь по Москве. Я понимаю, что поздно. Но, с учетом разницы во времени особенно выбирать не приходится.  – Ахметьев продиктовал имя в Скайпе и они попрощались  до вечера. Вернее, до ночи.            
   Саша вернулся к Яне:
 – Я принимаю твоё предложение,  я не выйду за тебя замуж,  – Яна сделала вид, что решение ей далось легко, и она не собирается ни на кого обижаться.   
 – Ты хорошо подумала? – Ахметьев вдруг испугался, что от его остроумного «предложения» в их отношениях возникнет трещинка, хотя, она в любом случае появится от звонка из Америки?
И все-таки Александр Ростиславович где-то в душе был благодарен Яне.  Он чувствовал, что его ждут непростые времена. И ему пока не хотелось бы втягивать в водоворот  своей жизни этих ставших для него родными людей. Они итак уже настрадались.
 – Солодеин звонил,  – максимально будничным голосом сообщил Ахметьев. Яна промолчала, не выказав никаких чувств. Ободренный отсутствием реакции Саша продолжил. – Сегодня вечером свяжусь с ним по Скайпу. Он хочет со мной проконсультироваться.
Яна стояла за спиной Ахметьева и чувствовала, как ей неудержимо хочется треснуть его по затылку. Не сильно, но достаточно для того, чтобы к нему вернулся ум. Какие консультации? Послать подальше, забыть, плюнуть, растереть. Мало было горя от этой семейки, мало?
 – Почему ты не отказал ему в консультации?
 – Я не мог отказать. Я профессионально  занимаюсь больными с диагнозами, подобными Аниным… Я хочу знать, что происходит с пациентом после лоботомии. Это важно! Это обычный профессиональный интерес!         
Дежавю  продолжало мучить Яну. Это все уже было – предложение руки и сердца, связь жениха с семейством Солодеина, работа на него…
 – Ты можешь присутствовать при нашем разговоре. –  предложил ей Саша, будучи уверенным, что она откажется.
 – Ну, если ничего изменить нельзя, и ты намерен консультировать Солодеина, я хотела бы при этом присутствовать!
   Мальчишки, чувствуя неожиданную напряженность, повисшую в воздухе, долго не могли угомониться. Но наконец-то  удалось их успокоить и отправить спать. Скайп уже надрывался, приглашая Александра к непростому разговору.

            Непростой разговор

   Конечно, картинка в компьютере была не самого высокого качества, но Ахметьев сумел разглядеть подозрительный блеск в глазах Солодеина. Тот был явно взволнован.
 – Аня стала приходить в себя. Она реагирует на боль, когда ей ставят инъекции, она сама дышит, засыпает и просыпается… я взял её за руку и рука легонечко вздрогнула, это была реакция на неожиданное прикосновение!  Но местные специалисты утверждают, что её состояние не меняется и что это ничего не значит!
Яна почувствовала, как горячая волна прошла от ног к горлу и встала там большим комом дурноты… Это никогда не закончится! 
 – Какие у вас есть основания, чтобы не доверять американским специалистам?
 – Счета за лечение постоянно  растут. При этом они отказываются замечать признаки улучшения. Я уже уволил трех переводчиков. Заговорили ещё о какой-то операции. Мне это надоело. Надо забирать Анечку. Вы готовы мне помогать, когда мы будем в Глебовске?
Вот это да! В Глебовске! 
 – Почему не в Москве? – Саша растерялся от  предложения и начал тянуть время, лихорадочно соображая, что предпринять. Искаженное болью лицо Яны он видел боковым зрением. И этого было достаточно, чтобы понять. Он теряет. Он её теряет...
   А что приобретает? Интереснейшую пациентку, обеспеченную жизнь. Наконец-то можно будет купить достойное жилье, поменять машину,  подумать о кандидатской. 
    Хотя, может быть и не теряет. Все зависит от него.
 – Я уже не молод,  – снова заговорил Солодеин.  – в конце концов, дома и  стены помогают. Попробуем жить в России. Так я жду вашего ответа. 
Саша услышал за своей спиной грохот. Это Яна ушла с кухни, громко хлопнув дверью.
 – Я согласен. Привозите Аню. Теперь позвольте мне с вами попрощаться,  –  Брови Солодеина поползли вверх – он не привык, чтобы разговор заканчивался без его команды.
 – Может, обсудим вознаграждение? 
 – Я должен осмотреть Аню и понять, чем конкретно   смогу ей помочь, какие еще понадобятся специалисты. Мне необходимо проконсультироваться со своими учителями в Питере и в Москве. По той же методике пытались лечить наркоманов. Там есть очень интересные наработки. Приезжайте, конечно.  Но восстановление личности вашей внучки  – это длинная дорога, и нет никаких гарантий, что она не приведет нас в тупик. Будем рассчитывать силы. В том числе и финансовые.
 – Я буду на связи с вами постоянно. Мне уже сейчас могут понадобиться рекомендации, чтобы не навредить  Ане переездом. До связи.
Экран погас. Ахметьев еще долго его разглядывал, пытаясь хоть как-то упорядочить мысли в своей голове, разогнать их по разным углам и полкам. Нельзя думать обо всем сразу. Надо с чего то начать. Правильно. С Яны!   
Яна слышала, как Саша согласился работать на Солодеина. Она с остервенением содрала со стены картину – вот он Девятый вал, дождались! И стала собирать вещи Ахметьева в коробку из-под холодильника. Яна вытащила её из кладовки, Саша все порывался эту огромную коробищу вынести на помойку, да никак не мог найти время. А теперь она ему очень даже пригодилась. С остервенением запихивала Яна в коробку джинсы, свитера, носки, все вперемешку. Старалась не рыдать. Пусть идёт к своему Солодеину. Она уже это проходила. Ей уже хватит!
Саша молча стоял в дверях и ждал, когда Яна устанет бороться с его гардеробом и будет готова разговаривать. Заметив его, девушка разбушевалась ещё сильнее. Она зашвырнула  любимый глобус в коробку,  как баскетбольный мяч в корзину.. Он с грохотом разломился пополам, как арбуз.
 – Я заклею. Не переживай,  – неожиданно для себя проговорил Ахметьев. 
Он достал разбитый  глобус из коробки. Взял в каждую руку по полушарию. 
 – Как мы с тобой. Вместе целая планета. А так – ерунда какая-то. Не буду клеить!  – опять-таки неожиданно для себя изменил он решение.  Выброшу!  – Саша стал обуваться, – Прямо сейчас выброшу.
Через пол-часа всё было кончено. Ни Саши, ни вещей. Ни глобуса. Мир раскололся и улетел в помойку…
Не смотря на поздний час, грузовая газель подъехала быстро. Ахметьев молча перенес в неё вещи. И только в машине он задумался. Куда теперь?  Ахметьев взял сотовый телефон и набрал Солодеина.
 – Что-то еще?  –  послышался в трубке недовольный голос.
 – Да. Меня Яна из дома выгнала.Она не хочет, чтобы я лечил Аню. Свою квартиру я сдаю, туда не поехать.Вот сижу в грузовой газели со всеми своими вещами. Ехать некуда.
 – Я сейчас позвоню охраннику в мой дом. Поезжайте на Расковой 19. Вы ведь знаете, где это? Там есть комната для прислуги с отдельным санузлом.  Пока живите там. А потом, когда мы приедем, я решу эту проблему. До связи.
Слово «прислуга» больно царапнуло самолюбие Ахметьева. Впрочем, на общем фоне не так уж и больно… 
Яна смотрела в окно и ждала. Сейчас вернется. Ей хорошо известно, что ему некуда ехать! Конечно, она его пустит обратно и строго-настрого запретит  связываться  с этим Солодеиным. Ну, давай, возвращайся!
   Но машина развернулась и выехала со двора. «Навсегда?»  – сама себя  спросила  Яна и пошла в спальню. Подушка пахла Сашей. Она утащила её в кладовую, поменяла постельное белье и, не давая себе рыдать, плеснула в стаканчик пустырника. Спать. Все остальное завтра. Мальчишкам надо будет что-то наврать. Голова отказывалась отключаться. Тогда Яна прямо поверх ночной рубашки надела джинсы, затем  куртку и отправилась на помойку. Здесь она без труда нашла остатки глобуса. Хорошо ещё, что догадалась прихватить  с собой фонарик – платформу, на которую крепился глобус, пришлось поискать…
Дома она заклеила скотчем земной шар и убрала его на шкаф.  Потом надела наушники, отыскала в айфоне альбом песен Стаса Михайлова, и стала засыпать, наслаждаясь тупыми текстами и мыслью, что все мужчины – дураки, и что все как-нибудь образуется.
 
               Как-нибудь образуется

Яна даже не представляла себе, насколько она и мальчишки привыкли к Саше. Его постоянно не хватало. Квартира, казавшаяся маленькой, без Ахметьева стала слишком просторной. Какая-то нездоровая тишина поселилась в ней. Хотелось  разговаривать вполголоса, как если бы кто-то заболел или спал. Парни почему-то не спрашивали ничего про Сашу. Отгородились от нее своим мирком – все чаше о чем-то шушукались, хорошо учились, ели, что положит в тарелку.  Но не общались с ней, не спорили, не рассказывали смешных школьных историй, не просили новых игрушек и компьютерных игр.   
На работе тоже стало тяжко. Ей казалось, что коллеги почти перестали ей улыбаться, разговаривали  с ней исключительно по делу. Зато активизировался Нестор. Его навязчивое внимание, которое раньше её раздражало, теперь ей льстило. Да она только свиснет! Да к ней как сбегутся женихи! Например, Нестор уже прибежал… Давайте, целуйтесь все со своим Ахметьевым…
Да они ничего не знают! Вот бы им порассказать  про этого их любимца! Как он продал её за чечевичную похлебку, за доллары и рубли Солодеина! Её бы поняли и пожалели, и не сидел бы Сашенька в ординаторской, заваленный пирожками и конфетками от сочувствующих.  И мальчишкам пора уже объяснить, что он предатель.
И вот, дня через четыре после изгнания Ахметьева, Яна решилась поговорить о нем с детьми.
 – Саша предатель! Мы не будем по нему скучать, - начала она разговор «по душам».
 – Опять предатель? – хором заорали близнецы. Дядя Саша предатель? Он нас спас! Ты что, ты же нам рассказывала, как все было плохо! И папа Илья  предатель, да?
Яна испугалась. Какое-то подозрение в своей собственной неправоте внезапно ворвалось в её душу. Как сквозняк врывается в окно и переворачивает вверх дном бумаги,  аккуратно разложенные по стопочкам.  Она начала копаться в себе. Ну, где она не права? В чем? Бог видит, она во всем права! Во всем!
И тогда Яна приняла мужественное решение – не обращать внимания на тех, кто её не понимает. Виталик и Димка первоклассники. Ну что они могут соображать?   Надо жить СВОЕЙ жизнью, никому ничего не объясняя, не оправдываясь. Чем она зависит от Ахметьева? Ничем. От работы? Тоже ничем. Благодаря деньгам Ильи она вообще  ни от кого не зависит. Так что «полет нормальный». И Яна запретила себе думать про все пережитое. Надо идти дальше. Не было ничего. Ни Ани, ни Солодеина, ни Вовы, ни Саши. Никого и ничего не было!

            НИЧЕГО НЕ БЫЛО

Конечно, Ахметьев без труда читал по лицу Яны, как ей плохо. Еще он видел, что она ухитряется упиваться своей правотой и страданиями. Как трогательно она старалась  его или совсем не замечать, или обращаться с ним отчужденно, давая понять, что от былого (былого еще на прошлой неделе) тепла не осталось и следа. И всё равно он на неё злился, за то, что не доверяет ему, что не хочет даже выслушать, что он из-за неё глобус выбросил, который она сломала.  Глобус мама подарила, когда Ахметьев ещё в институте учился. С пожеланием, чтобы Саша помнил, что мир огромный… Ну почему Яна не может понять, что именно Вова угрожал ей и её детям, и что Аня Солодеина не имеет к этой недавней истории никакого отношения и не должна за неё отвечать?
   Ну что предательского в том, чтобы консультировать Солодеину, больше года находящуюся в коме? Иногда ему хотелось просто обнять Яну, не давая ей разговаривать, не давая ссориться с ним. Закрыть ей рот поцелуями… И она оттает. Обязательно оттает.
   Он заметил, как вокруг неё увивается недавно оформивший развод с женой Нестор Леонидович из травматологии. Классный мужик, спортсмен, бабник, выглядит значительно моложе  своих лет.  Может, они с Яной и могли бы ужиться. Растравляя себя еще больше, Саша представлял себе, как Нестор будет водить его мальчишек в кино, укладывается спать на его место рядом с Яной, тянуть к ней под одеялом свои волосатые руки! И ноги! Вот ведь гад.
   Нет, не готов Ахметьев сдаться без боя, уступив Яну кому бы то ни было.
Каждый вечер Солодеин выходил на Скайп. Похоже, что-то не так было в этой далекой, кажущейся идеальной, Америке. Николай Павлович явно был   сильно озабочен, даже рассержен. И … растерян! Вот уж чего никак от него нельзя было ожидать, так это растерянности.
 В тот вечер Солодеин начал разговор с каких-то обычных моментов – давление, пульс Ани, последние энцефалограммы, а сам смотрел куда-то в сторону, будто глаза отводил…. О положительной динамике, о том, что Аня оживает,  он больше ничего не говорил.  Почему-то отказывался пересылать результаты Аниных анализов.
 – Николай Павлович, вы не должны ничего скрывать от меня,  – не выдержал Ахметьев. Я завтра еду на консультации в Санкт-Петербург и в Москву, и должен извлечь максимум пользы от этой поездки. Вы что-то не договариваете. Что?
 – Я хотел переговорить с вами после приезда, но сейчас думаю, не надо откладывать.
 – Что произошло? 
 – Я вам скажу что произошло, но вы обсудите это исключительно с медицинскими  специалистами и ни с кем больше.  – И, набрав побольше воздуха в грудь, как если бы собирался нырять, Солодеин проговорил,  – Дело в том, что Аня беременна.

       Анна беременна

Ахметьев не поверил  своим ушам. Старик тронулся от горя?
 – Беременна,   – повторил Николай Павлович.  – Её, судя по всему, изнасиловал какой-то подонок санитар или кто-то из посетителей. Установить пока не удается, кто именно, но мы просматриваем  записи с десятков видеокамер, чтобы знать поименно всех, кто заходил в палату к Анне, может, что-то удастся прояснить.
 – Как это могло случиться?
 – Не могу понять. Где-то с пол-года назад я попросил снять видеонаблюдение  из Аниной палаты… Мне не хотелось, чтобы за ней постоянно подсматривали. Достаточно той информации, которую дает медицинская аппаратура.  Да и я каждый день был с ней. Ночевал в соседней комнате, если ненадолго отлучался, с Аней оставалась Лина – обычная сиделка, кажется, она итальянка… В больнице строжайшая пропускная система. Они не могут, или не хотят найти того, кто изнасиловал Аню…
 – Как это открылось?
– Случайно. Аню сейчас готовят к перелету, её осмотрели разные специалисты. Срок беременности большой,  около 20 недель.
– В этом сроке опасно прерывать беременность… Надо наблюдать… Могут произойти  самые неожиданные события…– В Ахметьеве куда-то подевался нормальный человек. Он превратился в специалиста, которому, в первую очередь, важен результат «эксперимента». 
–  Если ребенок выживет…  – Николай Павлович продолжал рассуждать вслух. Есть хоть малейший шанс, что он  будет нормальным?
 – Надо консультироваться. Может быть, все-таки не везти Аню в Глебовск, оставить в Москве?
 – Я не хочу, чтобы она стала сенсацией  и на ней бы защищали кандидатские и докторские диссертации. Наша задача не допустить огласки настолько, насколько это возможно. У меня хватит средств для установки любого медицинского оборудования в Глебовске, я готов перестроить дом, или выстроить рядом новый. А что до специалистов,  Москва недалеко, я думаю, нам не откажут  в помощи.    
   После этого разговора уже через неделю к дому на улице Расковой стали подъезжать машины с реанимационным оборудованием, аппаратом для искусственной вентиляции легких, томографы, даже инкубатор для недоношенного младенца. Ахметьев увидел этот инкубатор и присел рядом на какую-то коробку. Ничего себе! А он думал, что Николай Павлович захочет любой ценой избавиться от нежданного потомка…
    Рядом стал расти еще один дом. Строители работали посменно, круглосуточно. Уже через месяц дом и снаружи и внутри напоминал дорогую частную клинику. На стройке орудовали два прораба и куча работников, которых привозили из Москвы. Ахметьев приходил с работы, переодевался, ужинал и … снова оказывался на работе, контролируя подключение техники в новом здании, её расстановку и соблюдение всех норм безопасности. 
   Александр даже стал забывать про Яну. Все его мысли были поглощены только ситуацией Анны Солодеиной и подготовкой к её встрече.  За это время он успел уже не один раз съездить в обе столицы и проконсультироваться  с более опытными коллегами.
Комментируя беременноть Анны, доктор медицинских наук, заведующий отделением эмбриологии Научного центра акушерства,  Борис Кленов подтвердил, что в принципе пациентка действительно могла забеременеть. Потому что даже в состоянии комы у женщин происходит овуляция, и способность к зачатию совсем не исчезает. Правда, доктор Кленов предостерег, что вероятность рождения жизнеспособного ребенка крайне мала: кома матери замедляет развитие плода, вызывает нарушения, угрожающие жизни. Другое медицинское светило, с которым Ахметьев общался в клинике репродуктивных технологий, дало более обнадеживающий прогноз. Профессор Пирожковский заявил, что не смотря на все обстоятельства, ребенок в утробе «вегетативной» матери, может получать все  необходимое для нормального развития.
   Получалось, что Аня теоретически может «выносить» ребенка. Только вряд ли ей удастся  родить его самостоятельно, и  ей надо будет делать кесарево сечение.
   Александр Ростилавович все это рассказал Солодеину.
Тем временем американская клиника предложила ему замять дело.
 – Это в наших а, главное, в Ваших интересах, - говорил ему адвокат, нанятый администрацией медучреждения,  –   ваша родственница подвергнется тащательнейшему изучению, экспертизы затянутся на месяцы, огласка привлечет внимание специалистов, вы еще долго не сможете уехать из Америки..  – адвокат говорил по-русски без акцента, каждое слово впечатывалось в мозг Николая Павловича. Постепенно эта встреча превращалась в пытку.
 – К тому же Вы должны понимать, господин Солодеин,  – неожиданно повысил голос адвокат,  – что собираетесь испортить репутацию медицинского учреждения, известного во всем мире. Сумма иска, который вы предъявили, чудовищна, но клиника готова её выплатить, если не будет никаких разбирательств в суде. К тому же, мы готовы содействовать в проведении вашего собственного, негласного расследования… Клиника не меньше вас заинтересована, чтобы обстоятельства , так скажем, возникновения этой беременности, были бы полностью прояснены!
   «Заинтересованы», - они вместе с ним, оказывается,«заинтересованы», у них общие «интересы»! Солодеин  заставил себя молча пожать руку адвокату и вышел под палящие лучи субтропического  Солнца. Все это время, что он  пробыл в этом заштатном американском курортном городишке, известном, разве что лишь своей клиникой, ему не приходилось чувствовать себя настолько одиноким.
   В позапрошлом году, когда ему пришло в голову  снять свою кандидатуру с выборов в Госдуму и  прилететь в Америку, он поселился в комнате, находившейся через стену от палаты Ани, и стал просиживать в этой белой коробке с окном, диваном и кондиционером сутки напролет. Каждое утро он усаживался рядом с функциональной кроватью Анны в удобное кресло и читал ей вслух, иногда рассказывал внучке что-то  о её родителях. О том, как забрал крошечную Аню из дома младенца, потому что родная мать от неё отказалась. Она не захотела воспитывать ребенка, появившегося на свет в результате насилия. Аборт ей не сделали по медицинским показаниям и она, как только родила, тут же отказалась от дочери.
   Преступника, напавшего на Анину маму в темном больничном коридоре,  не судили, хотя он и не собирался скрываться. Иван был еще до этого происшествия признан недееспособным и невменяемым. После того как выжил в Афгане, выбравшись из горящего танка. Николай Павлович рассказывал внучке про этого преступника, её отца  –  Ивана Николаевича Солодеина, о том каким он был замечательным сыном. Единственным сыном. Со всеми детьми случались проблемы, только не с ним. Учился Ваня замечательно, родителей обожал, авиамодели собирал, на фортепиано играл, на гитаре.  Захотел идти в армию и, как не противились родители, ушел служить и попал в Афганистан.
   Николай Павлович с интересом наблюдал за тем, как оживает его прошлое. Оно было не нужно ему раньше и, казалось, успело умереть в забвении. Но теперь он подумал, что это прошлое может пригодиться Анне, и что оно может для неё иметь какую-то ценность. Поэтому он стал оживлять его, растравляя старые раны, снова оплакивая ушедших родных людей. Он вспоминал, как его жена, Анечкина бабушка, тоже Анна, получив похоронку на сына, не смогла дожидаться результатов поисков, организованных мужем, и наглоталась успокоительных таблеток, успокоившись навсегда. Вспоминал, как Анечка, внешне очень не похожая на его Анну, на ту, которая добровольно ушла из жизни, никак не хотела впитывать его любовь, принимать заботу, злилась в ответ на нежность, с которой её воспитывал дед. Ею отталкивались, отметались   все его попытки наладить отношения,  разбивались на мельчайшие осколки все его усилия хоть как-то приблизиться к тому, что было её миром.  Подрастая, она все больше отдалялась от него.  И вот это дикое происшествие в садике. Потом диагноз. Непоправимый… Который он все-таки решил поправить!
Он Бог? Если нет, значит ему остается только одно  –  смиряться… Но не может, не хочет он смиряться… И он не Бог!
    Много о чем успел Николай Павлович рассказать Ане, да и себе успел о многом напомнить.
   Однажды, когда он уже, наверное, в  сотый раз вспоминал, как счастливо они жили в Глебовске, как весенним днем сын заявил, что уходит в армию, потому что он обязательно должен повоевать в Афганистане, как отговаривали его, как потом смирились и устроили ему шикарные проводы в армию, как потом всё рухнуло, сгорело, сгорело вместе с тем проклятым танком, как он жалеет, что отпустил сына, а не связал его и не посадил в подвал, чтоб тот не сбежал, и все пошло бы по-другому,Солодеин зарыдал. И вдруг почувствовал, как слабенькие пальчики тихонечко пытаются пошевелиться в его руке!!!
   Солодеин побежал к доктору, его просто подбрасывало от счастья, от вновь вспыхнувшей надежды, от какой-то давно подавляемой уверенности в благополучном исходе этой истории, теперь внезапно вырвавшейся наружу.   Эндрю Штайн, молодое светило, рекомендованное ему администрацией клиники в качестве Аниного лечащего врача, даже не изменился в лице, вообще никак не отреагировал на потрясающую новость, лишь сказал, что это было рефлекторное движение. Николай Павлович не поверил. Он уже считал научно доказанной истиной, что состояние Анны улучшается и убил бы любого, кто позволил бы себе в этом сомневаться.
   Это было не единственное чудо. Как это ни странно, улучшилось состояние самого Николая Павловича. Прошлые страдания начали его постепенно отпускать… Вот как важно оказалось для него поговорить даже не столько с Аней, сколько с самим собой. Разговаривать год, каждый день и .. быть услышанным! Услышанным, словно прощенным за все ошибки,  которые он уже успел совершить в своей жизни и за те, которые ещё только собирался совершить. 
   Он продолжил беседовать с внучкой, только теперь к его диалогам – он упорно считал, что это у них диалоги, а не его монологи, добавились еще и бесконечные, похожие на художественные фильмы мечты о прошлом и будущем, где его внутренний голос оказывался как бы голосом за кадром.
   
     Голос за кадром

   Вот и сейчас Солодеин возвращался от адвоката, и внешне казалось, что он очень спешит. А в мыслях он был далеко от Америки – там, где осталась его личная жизнь, наполненная Ванькиным смехом, душистыми пирогами, какими-то гостями, поездками, забавными историями, Нютиными жалобами на соседского кота. Теперь он разрешил себе запросто бывать там, в прошлом, отдыхать от страданий, который уже тогда незаметно толпились за его спиной.
   Хотя нет, в этот раз он действительно торопился. Николай Павлович беспокоился. Вдруг, внучке может что-то угрожать из-за его поисков? Он позвонил адвокату, нотариусу, начал собирать документы на вывоз внучки из Америки и назначил дату перелета через  две недели. Раньше никак. Ещё поклялся себе просидеть все это время возле Ани и нанять надежную охрану. Уж в этом администрация клиники ему точно не откажет.
   Предъявив все необходимые документы и брелоки, Николай Павлович наконец-то зашел в палату Ани. Внучка казалось ему такой безмятежной, такой беззащитной, красивой  фарфоровой нереальной красотой… Этот чистый лоб, светлые кудри, выбивающиеся из-под стерильной шапочки. Она выглядела намного моложе, никак не на тридцать лет, в лучшем случае на двадцать: тонкие руки, хрупкие голубоватые ключицы, просвечивающие через белоснежную кожу, длинная беспомощная шея… И кто-то посмел, какая-то грязная свинья посмела…   
   Возле Ани находился Эндрю.  Солодеину говорили, что этот молодой врач подаёт колоссальные надежды.  Он выводил из комы и не таких пациентов.  Но Николай Павлович перестал ему доверять еще месяц назад, когда на приборе появилась синусоида, свидетельствующая о том, что у Ани проявляется активность мозга. Эндрю снова не увидел в этом ничего особенного… потом при нем у Анечки вздрогнули веки. И опять Эндрю ничего не заметил. Зато стал упорно уговаривать Николая Павловича дать ему разрешение на удаление у Ани аппендицита. Он несколько раз забирал её для непонятных процедур, и никакой переводчик не мог объяснить, что именно делается с пациенткой за дверями с надписью на русском языке (специально для Николая Павловича) «Посторонним вход воспрещен».
Эндрю тогда что-то объяснял. Но старый лис Солодеин чувствовал – врёт. Врет, собака…
 Солодеин вошел без стука, Эндрю его не заметил. Какое-то время он молча разглядывал показатели приборов, а потом бесцеремонно задрал Ане рубашку и начал щупать её живот. Николай Павлович отвернулся и позвонил переводчику.
  – Нам не понадобится переводчик, - неожиданно по-русски заговорил Эндрю. Лучше позвоните сиделке.  Я, как лечащий врач вашей родственницы, хотел бы с вами о многом поговорить. Не здесь. Давайте пройдем в кафе.
   Николай Павлович отменил визит переводчика, дождался сиделку и вместе с доктором прошел в больничное кафе.
  – Вы извините меня,  я не сказал, что говорю по-русски,  мои родители долго прожили в России – извиняющимся голосом начал Эндрю,  – давайте что-нибудь закажем. Сразу сообщить вам, что я понимаю и разговориваю на русском языке у меня как-то не получилось. А потом вы стали разговаривать с Аней и я, оказываясь свидетелем этих бесед, начал опасаться, что если откроется, что я понимаю о чем вы говорите, то больше ничего не узнаю. Вы каждый день разрывали себе душу воспоминаниями. Я уже хорошо узнал вашего несчастного сына, узнал о его поступке, о происхождении Ани, о смерти вашей жены. Вы знаете, что именно у меня не стало укладываться в голове? Почему у вас в вашей судьбе на месте смерти возникла жизнь. Погиб сын, погибла жена. Появилась Аня. И вы не отказались от неё. Вы боретесь, хотя она безнадежна.
Эндрю налил себе и Солодеину виски и  они выпили не чокаясь.
– Вы решили, что вы можете переделывать то, что Бог по-вашему сделал не так? На томограмме вашей внучки видно, что при операции, когда оказывалось воздействие на центры агрессии в её мозгу, был задет стволовой отдел мозга…   Такие пациенты не восстанавливаются никогда. Если, конечно, не происходит чудо..
   Это слово уже начало раздражать Солодеина. Тем более, он не  обрадовался, что какой-то американский вчерашний студент слушал его рыдания и рассказы, даже наслаждался ими, как хорошим кино или интересной повестью.
 –   Я не понимаю, зачем вы мне все это говорите? Ну, узнали вы что-то из истории моей семьи, и что?  – грубо прервал его Николай Павлович.
 – Ничего. Если бы я не решил помочь Вам.  – В глазах Эндрю зажегся какой-то непонятный огонек, запульсировала жилка возле виска…  Аню никто не насиловал. Я взял у неё яйцеклетку, оплодотворил её донорскими сперматозоидами и поместил  в матку. Она прижилась. Это первый случай искусственного оплодотворения коматозной больной в истории медицины!  – с восторгом сообщил Эндрю.
 – Вы псих! Вы искалечили беспомощную пациентку. Это аморально и незаконно. Вы сдохнете на электрическом  стуле!  –  Солодеин хотел прокричать все это в лицо Эндрю, но голос изменил ему, и он кое-как прошипел эти лова.
 – Это вы – псих, искалечивший собственную внучку! – не согласился Эндрю. –    Я всего лишь пытаюсь помочь Вам! К тому же в период беременности в организме женщины  вырабатывается в больших количествах гормон прогестерон, который известен своими восстановительными свойствами. Вам не показалось, у Ани действительно есть положительная динамика!
 – Да как вы могли?  – Солодеин опять почувствовал, что ему трудно говорить, хочется молча бить в это конопатое  ирландское лицо, пока оно не превратится в кусок кровавого теста.   
 – Если бы Вы немного подумали, Вы бы умоляли меня сделать то, что я сделал! – казалось, Эндрю не понимал, что сейчас испытывает Николай Павлович,  –  Мы похожи. Каждый из нас пытается спорить с Богом. Мы с вами не умеем смиряться. Мы всегда ищем возможность изменить ситуацию. Генетический банк, из которого я взял материал для оплодотворения яйцеклетки,  хранит исключительно качественный, отборный, идеальный материал. Я позволил себе через Интернет найти фотографию вашего сына. Она есть на афганских сайтах в книгах памяти. Славянский тип лица, вы потерпите еще чуть-чуть…  такой волевой подбородок, слегка выдающиеся скулы… нос крупный, ваш, судя по всему…– Николаю Павловичу все сильнее хотелось задушить этого параноика, этого помощника нечистой силы, но он был словно приклеен к стулу.
 – Я добавил вам в алкоголь одно вещество, - Эндрю приложил руку к сердцу.  – Я не могу допустить, чтобы вы принимали импульсивные решения. Например, попытались меня уничтожить. Слабость в ногах еще какое-то время будет вами ощущаться. Но потом все пройдет. Бесследно.
 – Продолжайте,  – обреченно согласился Солодеин.
– Я нашел донора, имеющего портретное сходство с Иваном Солодеиным, он тоже славянин,  работал двадцать лет назад в какой-то крупной корпорации, на тот момент он был не женат… вот, решился оставить свои ДНК, чтоб не исчезли вместе с ним. Недавно от него поступило распоряжение об уничтожении материала. Судя по всему, наш клиент нашел другой способ оставить наследников... Материал, если верить документам, был уничтожен полностью, хотя на самом деле это не так. Вы поймите! Это шанс!
 
Шанс

Солодеин кое-как добрался до комнаты, соседствующей  с палатой Анны, где он отдыхал от  своих бесконечных бдений у постели внучки. Эндрю не наврал. Голова была ясной, в ногах уже почти не чувствовалось слабости. Солодеин подошел к Анне. Она была такой безмятежной, даже не догадываясь о том, какие вокруг неё кипят страсти. Простынка на животе слегка приподнималась, потом она чуть заметно  пошевелилась. Ребенок шевелится! Это было так ненормально, так неприятно, что-то чужое в глубине его Анны шевелилось, набиралось сил… Чужое…
   Впервые в жизни Николай Павлович боялся ложиться спать. Ему казалось, что пока он стоит на ногах и что-то предпринимает – хотя бы даже просто ходит, наливает себе чай, смотрит в окно, его мысли не набросятся на него. Он чувствовал, как они затаились очень близко к его горлу, голодные волки, жаждущие крови. И ждут, когда он ляжет. Они разгрызут его мозг, разорвут ему сердце…
   Но он зря боялся. Едва голова коснулась подушки, благодатный сон тут же поспешил к нему на помощь, укрывая плотной пеленой, пряча его от злобной своры  проклятых мыслей.
   И зря в это время Ахметьев вызывал Николая Павловича на скайп. Он хотел обсудить с Солодеиным количество персонала, необходимого для обслуживания единственной пациентки. И, может быть, поговорить о возможности принимать других пациентов по записи, как в любой частной клинике. Сделать полноценное частное медучреждение. Пусть  небольшое. Это существенно расширит их круг возможностей. В том числе и возможностей помощи Ане.
   Николай Павлович спал. Никогда раньше он не снился себе ребенком. Это был странный сон. В нём он уговаривал свою мать не топить котенка. Котенок был страшный – какой-то обгоревший, в коростах, с перебитой лапой. Он почти не дышал. Потом пришел его дед. Увидел котенка. Невесть откуда достал огромное охотничье ружье и бабахнул по несчастной скотинке, да так, что клочья от котенка полетели в разные стороны. От ненависти к деду и от жалости к котенку маленький Коля зарыдал. И проснулся.
  Едва очухавшись от кошмара, Николай Павлович сразу побежал в палату к Анне. Положил ей руку на живот. Ощутил ладонью слабый толчок.
 – Жив котенок! – почему-то с облегчением произнес он. Постоял немного, вглядываясь в лицо внучки, потом вернулся к себе, достал из бара бутылку виски, плеснул в стакан. –  Что мы теряем? – проговорил он вслух, будто в чем-то  убеждая кого-то еще, какого-то предполагаемого собеседника. –  Нечего уже нам терять!
   В этот день Николай Павлович впервые за последнее время обнаружил в себе бодрость духа, и даже некоторое настроение. Не сразу можно было разобраться, какое именно. Но оно было! Не какая-то одна, все подавляющая эмоция – грусть, злость, ярость, надежда… Нет – именно настроение – целый оркестр  из эмоций, переживаний, мыслей. И он играл довольно слаженно. Это была «Ода к радости».

К радости.

Первый месяц после ухода Саши, Яна только и думала о том, как и когда они помирятся, что изменится в их отношениях, как они научатся друг друга слышать и друг другу уступать. Но постепенно, не сразу, она убедилась, что Ахметьев напрочь перестал её  замечать. И он не притворяется. Он по-настоящему погружен в свои дела и заботы. Яна замечала, что Саша постоянно ищет какую-то информацию а Интернете, во время дежурств никогда не спит  - читает, подчеркивает, выписывает что-то из книг и журналов. Причем, основная литература была на английском и французском языках.
   Яна сначала подумала, что он просто старается её забыть, оглушая себя работой. Только уж слишком хорошо у него это получалось. Все реже ей удавалось перехватить его взгляд. Если ему приходилось с ней общаться, он был дружелюбен и нейтрален, как если бы их ничего не связывало.
  Она бы еще как-то пережила его равнодушие,  если бы с ним случился какой-нибудь служебный роман. Увы, Яна почувствовала мощную конкуренцию не с другими женщинами, а с делом. И в этой схватке победить было невозможно.  Яна уже проходила это на собственном опыте.
 Вот Илья. Он так любил и её и мальчишек. Но ведь уехал в свой Израиль! Сначала Яна думала, что к отцу, теперь понимала – не это главное, он уехал к новой интересной работе! Дело заменило ему их всех: её, Витальку, Димку. Только будучи смертельно больным, Илья вспомнил про семью…
   Не повторяет ли она ошибку? Конкурирует с «работой»? Еще они здесь под ногами путаются, эти проклятые Солодеины. Или это она проклятая? Или никто не проклят, просто жизнь дает ей шанс что-то понять, исправить? Что? Что здесь можно исправить? Никого не вернуть, ничего не исправить.

Не исправить?

   Солодеин, пережив бодрое утро, поражался как четко работают его мысли. Первое. В суд обращаться не надо. Пусть платят. То, что произошло с Анной, в любом случае, преступление. Пусть платит клиника, вскормившая и вырастившая маньяка Эндрю. Хотя официально он не будет обвинять доктора. Это глупо. Последствия разоблачения ударят по Ане. Кто знает, вдруг тогда ему действительно не разрешат её вывезти в Россию? Она же для них сейчас бесценный подопытный кролик. Единственный в мире. Нет, пусть адвокат по-прежнему думает, что Анну изнасиловали и проводит негласное расследование. Расследование ничего не даст, а Николай Павлович увезет Аню домой, как и планировал. Пока этого достаточно.  У него все готово. 
    Слух о том, что Солодеин строит частную клинику в Глебовске, никого особенно не заинтересовал. Пусть строит. Вон сколько наворовал. Деньги девать некуда. Нам то что?
   На Ахметьева, который все чаще брал отгулы и пропадал на «стройке века» смотрели косо – раздражало его стремительно растущее благосостояние, неожиданная  приближенность к великому земляку. Раздражало, что доктор приоделся и поменял машину.  А в остальном все шло также.
   Весть о скором приезде хозяев, прозвучала для Александра Ростиславовича как гром среди ясного неба. Он взял отпуск и теперь уже безвылазно торчал в новой клинике.
Доктор забирал отпускные из городской больницы, когда возле кассы увидел Яну. Она стояла в коридоре вместе с Нестором Леонидовичем. Александр Ростиславович с горечью отметил, что, судя по всему, травматолог изрядно продвинулся в своих ухаживаниях. Он по-хозяйски поместил руку на талии у Рязановой и стоял, слегка касаясь её плечом. Увидев Ахметьева, Яна эту руку стряхнула. Потом подошла к нему.
 – Я бы хотела с вами поговорить, Александр Ростиславович!
   Нестор тут же присоединился к ним, явно намереваясь принять участие в разговоре:
 – Вы разрешите мне присутствовать?
   Ахметьев обалдел от такой наглости. Но что самое приятное  – Яна от неё тоже опешила.
 – Мы сами разберемся, можно, мы без вас поговорим? – возразила она Нестору, и слово «мы», дважды сорвавшееся с её губ, прозвучало для Ахметьева божественно прекрасными звуками.
 – Ты когда освобождаешься? – он дико обрадовался, вдруг поняв, что между Яной и Нестором  ничего не было… Они не спят вместе!  Пока…
 – Уже освободилась… Пойдем?
Яна села в его новенькую Тойоту, будучи абсолютно уверенной, что они  доедут до ближайшего кафе и там побеседуют. Но Ахметьев уверенно рулил в направлении улицы Расковой, к дому Солодеина. Яна попыталась на перекрестке выскочить из машины. Дверь оказалась заблокирована.
 – Дай мне выйти. Мне нечего делать в доме Солодеина! Хочу тебе напомнить, что я там уже была. И не так давно.
Ахметьев молчал, за окнами мелькали дома и целые кварталы, и вот наконец машина остановилась перед знакомым домом. Яна вздрогнула, разглядывая через окошко свою бывшую тюрьму. Теперь рядом с особняком возвышался ещё один дом, почти такой же. Только двери были огромные, двустворчатые, какие-то необычные, и сбоку от лестницы можно было наблюдать пандус, возведенный для въезда инвалидных кресел и каталок. Саша открыл дверцу и она вышла.
 – Мы здесь будем разговаривать? – Ей было не понятно, чего он от неё добивается.   
 – Да, здесь. Но не сразу. Сейчас я покажу тебе, что нам удалось сделать.
   Яна вошла в фойе нового дома, поднялась по лестнице. Это было что-то среднее между больницей и гостиницей. Уже была завезена мебель, установлена оборудование. На третьем этаже оказывались обычные жилые комнаты, на втором – просторные медицинские кабинеты.  Яна с удивлением осмотрела комнату, больше похожую на родильный зал, потом обратила внимание на инкубатор для недоношенных младенцев, стоявший здесь же, в углу.
   – Зачем это все? – удивилась она.
   Саша молча продолжил открывать перед ней другие двери. Наконец, они все осмотрели и прошли в помещение, находившееся в самом конце коридора. На стенке красовалась репродукция «Девятого вала» Айвазовского.
   Яна резко развернулась и побежала по лестнице. Не о чем им разговаривать. Надо позвонить Нестору. Она сто раз обещала себе выбросить из головы Ахметьева. Пора выполнять обещания.
   Саша догнал её во дворе, схватил за руку и потащил в дом, в котором однажды Яна уже была пленницей. Она отбивалась, кричала, но никто даже не высунулся на её призывы о помощи. Казалось, что здесь никого кроме них и не было.  Саша усадил Яну в кресло, в то самое, в котором когда-то сидела наглая Наташа, и смеялась ей в лицо и не сомневалась, что именно она является хозяйкой положения.
 – Я не могу больше жить одновременно с тобой и  с Аней… – начал Ахметьев.
 – ???  – Яна уставилась на Сашу, требуя объяснений.
 – Тебе нужно переставать жить прошлым. Я понимаю, насколько оно тебе дорого, если ты решила именно его сделать главным в твоей жизни. Не настоящее, не будущее. Именно прошлое! И ты служишь ему, как идолу. Идол потребовал от тебя страха и покорности. Ты боялась Аню,  и всю жизнь «не высовывалась». Идол, пусть через покойного ныне Вову, потребовал от тебя жертв, и ты едва не погубила собственных детей. Теперь идол требует, чтобы ты служила ему и отказалась от меня. И ты отказываешься! Сколько можно?
 – Как ты не понимаешь,  – очень громко спросила Яна,  – Я предам себя, если опять влезу в ту же историю. Ты работаешь у Солодеиных, присматриваешь за Анной, якобы все под контролем, я и мальчишки дома… Ты как Вова..
 –  Вова или то, что от него осталось.. в гробу.  Пусть почиет с миром! Ты и без него себя саму всю жизнь предавала. Отравляла себя ненавистью, запрещала себе жить, любить, прости за банальности, сама себе перекрывала кислород, отказываясь  развиваться, творить, думать!   – нет, он не будет её жалеть, он ей все скажет,  – При чем здесь Аня? Она тебе нужна, чтобы отлынивать от жизни, прятаться от неё, обижаться, злиться! Чтобы держать в страхе и контролировать каждый шаг своих мальчишек. Кто из них вырастет? Параноики?
   Яна затихла в кресле. Пусть говорит. Пусть всё скажет.
 – Я тебе предлагаю работать со мной. Мне не хочется никому другому доверять в ситуации ухода за Аней, я тогда буду вынужден постоянно контролировать доскональное выполнение всех своих назначений, но у меня не будет на это времени. Ты видела акушерское медицинское оборудование? Аня беременна.
   Яна вздрогнула. Ей, конечно, наплевать. Но как такое возможно?   
 – Открылось все поздно, срок уже большой. Прерывать беременность нельзя. Как мне сказал Николай Павлович, в Американской клинике, её, находящуюся в коме, изнасиловал какой-то мерзавец. Пациент клиники или санитар. Теперь там проводят расследование. Солодеин хочет  перевезти внучку сюда, подальше от всяких разборок и пристального интереса медицинских исследователей. 
 – Какой ужас… Какие вы все мерзавцы…   – Яна почувствовала, что у нее болит голова и хочется спать.  – Что ты от меня ждёшь? Чтобы я, как родная мать, за ней ухаживала?
 – Нет у неё матери, и не было никогда.. – Ахметьев попытался вызвать у Яны сочувствие к Анне,  – Я хочу чтобы ты организовала медицинский уход и контролировала ситуацию.  Еще я с Михеевной договорюсь, может, она нам поможет с уборкой, хотя бы присмотрит за санитарками. Крепкая, вроде, ещё старушенция.  Основная часть персонала будет приезжать из Москвы, жить здесь же в клинике, в гостиничном блоке на третьем этаже.  Не знаю, что из этого выйдет, но мы должны постараться избежать огласки. Может быть, даже будем вести прием больных, открыв здесь что-то вроде частной клиники.
Ахметьев закурил. Раньше Яна не видела в его руках сигарету.
 – Ты меня выгнала, она меня пожалела!  – Саша в шутку поцеловал сигарету. И продолжил,  –
Деятельность в поликлинике никак не должна соприкасаться с темой Ани.
– Я мечтала её убить, а теперь ей нужна моя помощь, чтобы не погибнуть. Это что-то непостижимое,  – прошептала Яна, разговаривая уже не с доктором, с собой.
 – Постигай. Время есть!  – Ахметьев приободрился, похоже, Яна начинала поддаваться на его уговоры,  – Я не имею права спрашивать тебя про твою личную жизнь?
 – Не имеешь! Отвези меня, я устала.
Как только злополучный дом, теперь уже два дома, остались позади, Яна вздохнула с облегчением. Империя зла! Надо слушать интуицию… И соглашаться нельзя ни в коем случае. Мало её предавали? Не хватало еще, чтобы она сама себя предала.
 – Ты считаешь свою силу слабостью, великодушие – предательством.  – Саша так свободно читал её мысли …
Потрясенная всем услышанным, Яна не обратила внимания на то, что Ахметьев поднимается по ступенькам вместе с ней, идет за ней по лестницам и тоже заходит в квартиру.   
 – Гони прочь своих идолов, ну, включи голову!  – не отставал он. Это твои идолы требуют, чтобы ты вышла замуж за Нестора? Да, он не будет им мешать пить твою кровь и сводить тебя с ума. Ты Нестора выбрала?  – неожиданно Ахметьев увидел, что шифоньер, которым заканчивался коридор, сверху украшен…. глобусом! Его глобусом, тем самым! Он сразу забыл, о чем говорил, подбежал к шкафу, и, приподнявшись на носочки, осторожно снял его, поставил на столик в прихожей. Вдоль диаметра глобус был аккуратно заклеен скотчем. Расколовшаяся подставка тоже была сращена за счет какой-то клейкой ленты, было почти незаметно, что и она сломана.
 – Как я его оплакивал. Я ведь на следующий день прибежал на помойку, а машина с мусором уже уехала…  – Саша посмотрел на Яну.
   Ей, почему-то захотелось провалиться под пол.  Щеки горели, глаза хотелось крепко зажмурить, чтобы их не так сильно щипало…
 – Ты нужна мне.  – Саша обнял Яну, по его голосу было слышно, что он улыбается,  – Как жена, как сообщница, как друг… как воздух!
   Ахметьев прижал к себе Яну чуть сильнее, чем она могла бы пережить, сохраняя украшающую оскорбленных женщин невозмутимость. И тогда она тоже изо вех сил обняла его, растворяясь в нем, впитываясь в него, как вода…

   В эту минуту входная дверь открылась. Вошел с невозмутимым видом Нестор Леонидович. Он держал в руках ключи от квартиры Рязановой. Вчера потек кран на кухне, и Яна сама их  отдала  ему после того, как он вызвался поработать слесарем.   
 – Я думаю, теперь есть, кому чинить краны…  – Нестор презрительно покосился на Ахметьева и положил ключи рядом с глобусом. Саша тут же взял их, и спокойно переложил в карман брюк. Это движение не укрылось от оскорбленного травматолога. Но он взял себя в руки и не стал ничего добавлять к сказанному. 
Нестор протопал обратно на выход, громко хлопнул дверью. «Сейчас и Ахметьев уйдет…» - тоскливо подумала Яна…
 – Ревнуешь?
 – Радуюсь! - Ахметьев заулыбался  –  Я все-таки успел тебя у него отбить!
   С этой поры жизнь вернулась в обычное русло. Ахметьев перетащил к Яне свои пожитки. Почти все. Только «Девятый вал» остался висеть на стене в новой клинике.
   Рязанова решила пока не требовать большего. Да и некогда уже было что-либо требовать. Со дня на день в Глебовск должны были вернуться Солодеины.
   Яна представляла, как посмотрит в лицо настоящей Ани, пусть даже на ту маску, в которую оно превратилось из-за комы и тихо, так, чтобы слышали только она и Саша,  проговорит: «С приездом!».
 
    С приездом!

   Как это ни странно, возвращение в Россию прошло довольно гладко. Николаю Павловичу удалось без волокиты оформить  проездные документы, заплатить дополнительные страховки, договориться с необходимыми специалистами. Используя связи, он добился того, что специальный борт за Аней прислало министерство по чрезвычайным ситуациям.  Моментально откликнулась московская клиника неотложных состояний, которую Солодеин выбрал в качестве принимающей больницы, в которой Анна должна будет отдохнуть от перелета и подготовиться к поездке в Глебовск.
   Когда он уже сидел в самолете, и ждал взлета, у него тревожно кольнуло сердце – подъехала машина службы безопасности аэропорта и какое-то время простояла возле самолета. Потом она уехала. За это время Николай Павлович успел подумать обо всем, что случилось с ним за последние годы, да какое там, за годы, вся жизнь перед пронеслась перед глазами… Зато перелета он совсем не боялся. Его душа мчалась на домой опережая самолет. Оказалось, он успел убедить себя, что если удастся вывезти Аню обратно, в Глебовск, то с ними все будет хорошо.   
   В соседнем отсеке самолета стояла специальная каталка. Аня была подключена к искусственной вентиляции легких на время перелета, ещё какие-то приборы громоздились вокруг. Все это пищало и переливалось ярким светом, подавая сигналы о состоянии пациентки. Оно оставалось  стабильным. 
   В московской клинике неотложных состояний Анну встречал Ахметьев. Уже после беглого осмотра  стало ясно, что её можно переводить на самостоятельное дыхание. Акушерка провела ультразвуковое исследование, доплер-сканирование состояния плода и заверила, что малыш нормально перенес перелет. Солодеин выслушал ободряющую информацию как-то отрешенно. Ему по-прежнему было категорически неприятно думать о том, что внутри Ани кто-то сидит…
   Он понимал, что устал, но это была какая-то новая, незнакомая ему усталость. От неё нельзя было отдохнуть,  поспав или съездив на курорт. Она, копилась где-то в спине, гнула его к земле, делала свинцовыми его веки, руки, ноги, он заметил, что все, что он делает, он делает через силу… От Ахметьева не утаилось состояние Николая Павловича. Он настоял, чтобы тот переоделся в удобную пижаму, а затем поставил ему кое-какие инъекции. Николай Павлович, прежде, чем отключиться, успел попросить, чтобы его переместили поближе к палате, где находилась Анна.
Солодеин проспал несколько суток, единственное, что говорило о том, что он сам не впал в кому, это его собнамбуличесекое движение в туалет и обратно, а также периодически пустеющий стакан с водой, который он опорожнял  и снова падал на кровать и  уплывал куда-то в тяжелом забытьи.
   За это время Анну полностью обследовали московские светила, прошло несколько консилиумов. «Пора домой», - подумал Солодеин, едва проснувшись и осознав ситуацию. И вдруг пожалел, что везет Аню в дом, где она столько страдала, запертая в четырех стенах, что давно уж продана его старая двушка в Глебовске, где он был так счастлив с Анной Дмитриевной, своей женой, Аниной бабушкой… Если бы она выдержала… если бы она осталась жива, если она сейчас была бы с ним рядом! Все было бы по-другому. Предательница! Солодеин впервые разозлился на жену. Как она могла его бросить? Как?
 –  Глебовск поможет…  – успокаивал себя Николай Павлович,  –  маленький городок, слишком маленький. Надо как-то научиться  в нем жить, и, если получится, научить Аню.

         НАУЧИТЬ АНЮ

– Ты должна быть готова завтра к шестнадцати часам, - говорил Ахметьев Яне голосом строгого доктора, дающего распоряжения медсестре, - Ты взяла отпуск?
   Яна с удивлением посмотрела на трубку: ей казалось, из неё должна была вылететь птичка, а потом выползти змея, а потом змея должна была съесть птичку…
«О чем я думаю? Я схожу с ума!»
 – Взяла. Не знаю, как быть с мальчишками.
 – В клинике Николая Павловича, в гостиничном блоке достаточно места. Я согласовал с ним.  Можешь на первое время поселить их там, в двухкомнатном номере, и сама пока оставайся в клинике. Михеевна нам поможет за ними приглядеть. Хорошо хоть, сейчас каникулы…
 – Как Анна?
 – Динамика есть, но слабая. Она реагирует на боль, когда ей ставят инъекции, просыпается и засыпает, самостоятельно дышит. Это все умещается в представления о  вегетативном состоянии. 
Яна молчала. Хотела ли она, чтобы Аня пришла в себя? А если всё начнется сначала? 
 – Хорошо. Мы ждем…  – Яна сама не поняла, к чему относилась эта фраза – к приезду или к ситуации в целом. Она отключила телефон и упала в кресло. Ей было так противно кривить душой, изображая заботу и участие, которого на самом деле не испытывала.
   Кому верить? Себе? Саше? Солодеину? Чего ждать? Это пока Аня пальцем пошевелить не может…  И Яна не может… Но ничего, придет еще время шевелить пальцами!

         Шевелить пальцами
 
   Яна, давно забыла, какая фарфоровая внешность была у внучки Солодеина. Эти точеные черты лица, почти прозрачная алебастровая кожа, нежный ротик, тонкие руки с длинными тонкими пальцами. Сильными  пальцами, не надо об этом забывать. Кукла. Вот только живот был не как у куклы, уродливый, слишком большой. Да еще, в отличии от этой самой куклы, он иногда шевелился. Яне казалось, что есть в этом что-то неприличное. Что там, внутри, шевелится шакал, а не ребенок. И она старалась заходить в палату к Анне как можно реже.
   Её очень раздражало, с каким вниманием и заботой все относились к Солодеиной. Конечно, они ведь не знают, что это за чудовище. Вот   удивились, если бы они узнали.  И эта московская сиделка, которая чуть не слезы умиления смахивает, пока меряет Ане давление и температуру, протирает её всякими не по-больничному душистыми салфетками. Или эта заботливая акушерка, которая, слушая через трубку беременный живот, замирает и не дышит, пока не услышит сердцебиение плода. И потом, облегченно вздохнув, говорит «в норме, тоны ясные».
   Она руководила еще двумя медсестрами, которые просто умирали от любопытства, глядя на загадочную пациентку. Курить было строжайше запрещено, но эти болтушки все-таки нашли уголок, где не было видеокамер и по нескольку раз в день встречались там за сигаретами, чтобы  обменяться впечатлениями. До Яны иногда доносились обрывки их бесед. Мучились, бедняжки, от любопытства: «Кто отец?», да «Кто отец?». Не о том волновались.  Знать бы им, кто мать…
   Первые две недели Яна жила в гостинице при клинике. Она постаралась, чтобы организационный период прошел как можно глаже и быстро закончился. Вскоре её постоянное присутствие стало необязательным, и она с облегчением вернулась домой вместе с мальчишками и вышла на прежнюю работу.
Саша, тем временем, окончательно обосновался в клинике у Солодеина. Там  московские специалисты начали принимать пациентов, и глебовцы радостно потянулись на улицу Расковой, получив возможность лечиться у столичных докторов.
   Уже скоро на свет должен был появиться младенец, сын Анны, правнук Николая Павловича. Яна часто спрашивала у Ахметьева, что об этом думает Солодеин. Саша ей однажды довольно резко ответил: «Он об этом вообще не думает! Главное – Анна! Для него ребенка вообще не существует, он воспринимает его как предмет, положительно воздействующий на состояние Ани, и не более того!».
  «Сам-то Солодеин кто? - подумала Яна, неожиданно обидевшись за младенца,  –   Если ребенок для него «предмет», а собственная внучка – проект, который любой ценой должен быть успешным.  Вспомнился анекдот про Сталина, как генералиссимус, рассердившись, говорил сыну Василию – «Ты не Сталин!» - потом добавлял «И я не Сталин!» Потом смотрел на свой портрет и говорил «Вот, кто Сталин!». 
   Однажды Саша попросил Яну зайти к нему в клинику. Она поворчала, но пошла. Из непонятного сострадания к «предмету», к младенцу, который мог появиться на свет уже совсем скоро. Ей представили профессора   Ефремова из института Сербского, известнейшего нейрохирурга и, как уверил Ахметьев, единственного в России настоящего специалиста по коматозным состояниям. Яна не сразу поняла, о чем он говорит:
 – Мы сделаем энцефаллограмму одновременно Анне Солодеиной и какой-нибудь здоровой женщине, её ровеснице. Например, Вам, - обратился он к Яне. Исследования подтверждают, что 30 процентов пациентов, находящихся в коме, на самом деле проявляют признаки сознания. Нам важно понять, относится ли к ним пациентка. Компьютер, в который загружена специальная программа, позволяющая считывать результаты энцефалограмм, у нас есть. Испытуемые будут слышать самые простые вопросы, мозг будет выбирать правильный вариант ответа, утвердительный или отрицательный.
   Энцефаллограммы  у обеих женщин совпали. Можно было говорить о том, что Анна слышит речь и воспринимает её. Радости Солодеина не было предела. Он так разволновался. Постоянно подходил к Анне, целовал её ладонь, аккуратно гладил голову, Яне даже показалось, что один раз он посмотрел куда-то вверх, в сторону неба, и проговорил одними губами: «Спасибо!».
 – Бытует мнение,  – на прощание предостерег профессор,  – что пациент при выходе из комы может сам отправить себя обратно, если ему не объяснять, что его здесь обрадует, осчастливит...Вам, Николай Павлович, стоит разговаривать с внучкой о перспективах после выздоровления, о планах на будущее, о том, как мы её здесь ждем.

Ждем!

 – Завтра Анне сделают кесарево сечение! – Ахметьев пришел домой в состоянии воодушевления.  – Около двух недель до родов, пора кесарить.
   Яна посмотрела на сыновей. Повезло этому Солодеину.  Будет у него внук… хотя нет, как сказал Саша?  Предмет …
  На следующий день она позвонила Саше сама:
 – Мальчик! Здоровый… Семь по шкале Апгар. Вот только маленький совсем. Меньше полутора килограммов. Мы его уже поместили в инкубатор. С ним перинатальная медсестра сидит и акушерка, ну ты их знаешь. 
 – Что с Анной?
 – Там Ефремов, там все… Николай Павлович… Она хрипит, кричит. Приезжай.
Яна никуда не поехала. Но снова позвонила.
 – Она плачет, у неё судороги! Я думаю, она возвращается! Возвращается.
   Все как с ума посходили. По городской больнице поползли слухи про удивительное чудо, про младенца, родившегося в клинике Солодеина от вегетативной матери. Яна молчала как партизан, хотя на работе её с утра до вечера расспрашивали о том, что такое случилось, откуда у них взялась такая пациентка?
  Аня действительно пришла в себя, узнала деда, но больше ничего не помнила. Ей предстояла заново учиться ходить и разговаривать.
   Малыша приносили Солодеиной несколько раз, но она смотрела на него с ужасом и удивлением, не пытаясь к нему даже прикоснуться. Николай Павлович однажды взглянул на правнука, и больше не пожелал его видеть, распорядившись, чтобы за младенцем  хорошо ухаживали. «Если он будет нужен Ане, то будет нужен и мне,  – решил Николай Павлович. – Если нет, пусть его усыновят. Боливар не выдержит двоих. Старым стал Боливар».
 Ане перевязали грудь, чтобы остановить молоко, и стали кормить младенца детским питанием. Казалось, кроме педиатра и медсестер, никто им не интересовался.
Но это лишь казалось. Яна интересовалась мальчишкой. Он неожиданно стал для нее очень важен, как если бы это был для  неё свой ребёнок.

          Свой ребёнок

Сама не знала почему, Яна очень даже интересовалась новорожденным. Иногда видела его сморщенную красную ладошку или слипшиеся волосики на голове. Он лежал такой малюсенький, красненький на фоне огромных белых стен, на крошечном голубом островке из одноразовой пеленки и никогда не плакал, только кряхтел и булькал. Яна невольно сравнивала его со своими голосистыми парнями. Вес при рождении у них тоже был маленький. Но как они орали!
   Со временем Яне захотелось лучше разглядеть малыша. Она выждала момент, когда медсестры ушли курить, и зашла в палату,  где стояла кроватка. Младенец, едва она склонилась над ним, заворочался, как будто захлебываясь. Ей показалось, что его надо взять на руки и подержать «столбиком», иначе он может захлебнуться. Эти коровы ушли курить, даже не позаботившись подержать его в вертикальном положении, чтобы он срыгнул! Он так и погибнуть может. Не размышляя, она взяла кроху на руки и, прижав к себе, придала ему вертикально положение. Едва успела поднести к его личику салфетку, как он тут же срыгнул створоженную молочную смесь. Яна вытерла маленький ротик. Она почувствовала через одежду крохотное тельце. Малыш затих и неожиданно зачмокал, пытаясь ротиком найти её грудь в разрезе белого халата, как если бы она была его матерью.
   В это время зашла медсестра, Яна едва успела поместить младенца обратно в кроватку. Девица, как ей показалось, нарочито грубо его взяла, избегая малейшей возможности поступления к младенцу человеческого тепла извне. Он снова закашлял и забулькал. И потом заплакал. Да так громко и безутешно. Яна внезапно поняла, почему он не плакал раньше – было не для кого плакать, никому он был не нужен. А вот теперь, теперь он рыдал персонально для неё и наверняка чувствовал на расстоянии как разрывается, как тянется к нему её сердце.
   Яна вышла в коридор и заставила себя успокоиться. Ведь она там, в палате, чуть не разрыдалась. То ли от бессилия, то ли от раскаяния. Она столько зла успела пожелать этой крохе, а сейчас чувствовала, что, не задумываясь, отдала бы за него жизнь. Если бы эта жизнь ему понадобилась.
   А кто сказал, что она ему не понадобится? У него что, много предложений?
   С этого дня Яна постоянно навещала младенца. Никто ей не мешал – медсестры не решались с ней спорить, все-таки гражданская жена заведующего, а Николаю Павловичу в голову не приходило ее останавливать, он был поглощен пробуждением Анны. Поэтому, не прячась ни  от кого, Яна  притащила из дома кое-какие вещички и погремушки, оставшиеся с той поры, когда её близнецы были новорожденными. Теперь младенец щеголял в ярких ползунках и распашонках, лежал на нормальных, не одноразовых пеленках, бывал на прогулках, благодаря приобретению новенькой коляски. К нему  из педиатрического отделения приходила массажистка, на предплечье, как и положено, подсыхали ранки от  первых прививок. Она называла его Яном. Яшкой…
   Один раз Яна привела Виталика с Димкой посмотреть на младенца. Парни долго разглядывали малыша, пока Виталька не предложил:
 – Давай его заберем?
   Казалось бы, чего проще? Конечно, эта мысль уже приходила в голову Яне. Теперь она стала об этом думать ещё больше, и мучиться, и бороться со здравым смыслом, который орал ей: «Отойди! Он не может вырасти нормальным человеком! Ты не справишься!».
   Но стоило ей взять Яшку на руки, или даже просто его увидеть,  голос благоразумия  немедленно замолкал, мучения прекращались, уступая место радости от общения с крохой. Яшка начал узнавать Яну, тянулся к ней, рыдал, когда она уходила.    
 – Ты мой Я-шень-ка, я твоя Я- ноч-ка! – шептала она ему и носила его на руках и качала и ласкала его, как раньше ласкала своих малышей. Теперь больше всего на свете она боялась, что ей запретят эти встречи. Что Анна признает его, и тогда у неё Яшку не задумываясь, отберут. Яна совсем не радовалась достижениям Анны.
 
Достижения Анны

   А они были, эти достижения. И какие! Солодеиной с каждой неделей становилась все лучше, временами она казалась абсолютно адекватной, нормальной  молодой женщиной. За несколько месяцев она обучилась произносить несложные предложения, стала вначале неуверенно, а потом уверенно  двигаться вдоль стенок палаты. Малыша ей продолжали приносить, но Анна по-прежнему никак  не реагировала, или даже пугалась его. Солодеин от внучки  не отходил.
   Яну все устраивало. О будущем младенца она старалась не думать. Ахметьев с ужасом наблюдал за развитием в ней материнских чувств и требовал, чтобы она немедленно прекратила привязываться к младенцу, вышла замуж и родила дочь.  Для неё всё это было так некстати. Но без поддержки Ахметьева она рисковала лишиться доступа в клинику и больше никогда не увидеть Яшку.
   И Яна отправилась в ЗАГС с Александром Ростиславовичем, чтобы  оставить роспись в книге регистрации актов гражданского состояния. То есть выйти замуж. Оформить пропуск в новую жизнь, где хотя бы теоретически могло оказаться место и для её большой новой любви – для маленького Яна.
   Церемония прошла быстренько: расписались, обменялись кольцами, отпраздновали событие вместе с мальчишками в детском кафе. Яна осталась вполне  довольна своей третьей свадьбой.  Не надо никаких торжеств. Не до них. Ахметьев подарил ей букет  стрелиций, заказав их в Москве. Яна видела эти цветы раньше только на фотографиях. И они ей очень нравились, потому что неуловимо напоминали легкокрылых синих сказочных птиц счастья…
 
           Птицы счастья

 
   Николай Павлович с головой ушел в занятия с Аней, занимался с ней по несколько часов в день, ему не терпелось, чтобы внучка скорее восстановилась.
    Только по вечерам он оставлял ее в покое и отправлялся к Ахметьеву на чашечку чая. Как-то они, засидевшись за полночь, задели тему ребёнка, и обоим стало ясно, что дальше тянуть с его регистрацией нельзя.
 – Его надо как-то зарегистрировать. Может, договориться с молодой парой, чтобы они оформили рождение младенца на себя? – начал неприятный разговор Николай Павлович. – Заплатить каким-нибудь добрым людям, или  передать его в дом малютки, как подкидыша? Может, впоследствии, его бы кто-то усыновил?
   Ахметьев подумал, что Солодеин специально не давал ребенку имя. Таким образом он еще сильнее дистанцировался от него, подчеркивал, что это дитя ему совершенно чужое.
 – Что удалось узнать об отце мальчика?  – Александр Ростиславович давно собирался задать этот вопрос, но всё никак не решался, боялся затронуть болезненную тему.   
 – Клинике ничего не удалось узнать. Но у меня есть кое-какая информация.  Анну никто не насиловал. Это было экстракорпоральное оплодотворение.  Доктор, который наблюдал Анну, самовольно провел эту операцию и утверждает, что хотел помочь Анне таким образом выйти из комы.  – Николай Павлович горестно улыбнулся,  – Он надеялся, что гормон прогестерон, который вырабатывается у беременных в большом количестве,  её «разбудит». Я ничего не знал об этом, не давал разрешения, со всех точек зрения этот эксперимент был недопустимым  и незаконным, 
   Ахметьев удивился, но не подал вида:
 – Где он взял донорский материал?
 – Говорит, что в банке спермы.. что материал высокого качества… Когда перед возвращением в Глебовск факт беременности был установлен, я чуть с ума не сошел. Вот тогда этот сумасшедший профессор и признался, что подсадил эмбрион Анне. Но потом я подумал, что если такой ценой удастся спасти внучку, то с этой беременностью можно смириться. Клиника, чтобы замять скандал, выплатила мне крупную сумму денег. Доктор, его зовут Эндрю Штайн, помог мне увезти внучку из Америки.  Он и сейчас консультирует нас по Скайпу.  Мерзавец, конечно, но как оказалось, очень полезный мерзавец….
 – И что за донора он выбрал?
 – Уверяет, что генетический материал подбирал с учетом разных параметров – роста, веса, национальности, учитывал даже цвет глаз и волос, группу крови.  – Солодеин встал из-за стола, налил себе в чашку одного кипятка, – В голодные времена, которых вы не застали, в середине прошлого столетия кипяток без заварки назывался «чай Белая роза».  Я думаю, мальчика можно предложить этому Эндрю… Пусть он по своим каналам его вывезет из России.  Может, младенца тогда вообще лучше не регистрировать…
   Ахметьев подумал, что вот так и приходят в мир разные Гомункулюсы и прочие Носфератусы  -  чистая наука, никакой любви, «заблудившийся генетический материал»,  когда присутствие Бога не просто не обязательно, но даже не желательно. Что он мог возразить Солодеину?  И захотел бы тот понять его? Это личное дело Николая Павловича, его собственное семейное дело. 
 
 Семейное дело
 
   Однажды Яна пришла в клинику поздним вечером, когда её сыновья уже спали. Она беспокоилась за Яшку и просто хотела убедиться, что у него всё в порядке. Но такова была тайная цель. Для остальных это был обычный  визит к мужу, которому она иногда помогала в клинике в конце рабочего дня. Дверь в кабинет Солодеина была открыта и она увидела, что Николай Павлович сидит перед компьютером и весьма увлеченно, хоть и без оттенка доброжелательности с кем-то беседует.
 – Эндрю, может так случится, что я вам разрешу  забрать младенца.
 – Я сделаю все, что требуется, у меня достаточно связей. Когда вы мне сообщите о своём окончательном решении? Постарайтесь не передумать. Если я буду воспитывать ребенка, рожденного в результате экстракорпорального оплодотворения от вегетативной матери… наука подучит бесценный опыт. Выиграют все: наука, вы, я! Жду Вашего окончательного решения и сразу начинаю подготовку документов!    
   Земля ушла из-под ног Яны. Она побежала в комнату, где стояла кроватка с младенцем. Яшке шел пятый  месяц. Какой же он хорошенький. Она взяла его на руки, перенесла на пеленальный столик и завернула в одеяло. Потом она вышла с ним на улицу, предварительно бросив в свою сумку пару памперсов и коробку с молочной смесью. Яна не задумывалась о последствиях. Важно было забрать его отсюда немедленно. Она не собиралась его воровать. Просто, пусть он немножко побудет с ней… на прощание … пусть, она потом всем всё объяснит.   
   Охранник не обратил на неё внимания, он был увлечен просмотром какого-то сериала про очередных то ли братков, то ли братанов…
   Яна пришла домой, положила Яшку на кровать,  достала из сумки коробку со смесью, развела ее в бутылочке, покормила, поменяла памперс, улеглась рядышком, нежно обняла его и уснула, успокаивая себя мыслью, что никакая полиция её искать не будет! Яшки ведь ни для кого нет! Ни  для кого! Только для неё он есть, и только ей он нужен!
   Она не слышала, как Ахметьев бесшумно отпер входную дверь и неслышно подошел к их кровати. Он смотрел на Яну и не узнавал её – никогда раньше Александр не видел её такой умиротворенной и счастливой, безмятежной и словно парящей над облаками простынь с ребенком на руках.
  Саша прошел на кухню, плотнее прикрыл дверь, чтобы никого не потревожить и позвонил в клинику.
 – Ребенок у Яны. Они оба спят. До утра пусть отдыхают. Николая Павловича можно по этому поводу не поднимать с постели. 
Трубка неожиданно  ответила голосом  Солодеина.
 – Я сейчас подъеду,  – тоном, не допускавшим возражений  заявил Николай Павлович.
   Ахметьев вышел его встречать к подъезду, накинув на плечи старую куртку. В кармане оказались сигареты, и он с облегчением закурил, хотя уж месяц, как отказался от этой привычки. Солодеин подъехал минут через десять, Александр Ростиславович  даже не успел придумать, как с ним объясняться. 
   Через минуту они уже вдвоём стояли возле кровати  и наблюдали умилительную картинку:   спящая Яна нежно прижимает к себе младенца, и оба  улыбаются во сне.
 – Пусть спят. Завтра поговорим,  – Николай Павлович бросил прощальный взгляд на спящих, и заторопился обратно.  Да, если вы решите усыновить мальчика, назовите его …. Ваней!

Эпилог

   Вскоре Солодеин  увез внучку для окончательной реабилитации в специализированную клинику в Испании, на остров Тенерифе. Клиника на самом деле была роскошным санаторием, расположившимся во дворце, выстроенном в колониальном стиле. За порогом  дворца простирались грандиозные скалы, в окна, как любопытные птицы заглядывали стрелиции, робких пациентов будил по утрам  невероятно вкусный запах кофе, по вечерам всех укачивал океан.
  Этим утром Николай Павлович почувствовал себя неважно. Почти восемьдесят… много, конечно, но он бы ещё с удовольствием пожил лет двадцать. Солодеин выбрался на веранду, где занималась с педагогом Анна и наблюдал, как она пытается вышивать котенка, нарисованного  на салфетке, постоянно роняя пяльцы и саму иголку, выскальзывающую из непослушных пальцев.
 – Котенок, это ребенок кошки? – неожиданно спросила Анна,  – А ребенок человека, это кто, человёнок?
   Солодеин на секунду задумался. Глупость какая-то, а вот как объяснить?
– Ты неправильно говоришь,  – начал он.
 –  Надо говорить «Взрослый человек и ребенок». Ребенок может быть только у человека. У кошки – котенок, у лисы – лисенок, у человека  – ребенок…      
Учительница, подошла к Анне, взяла её руку в свою и снова показала ей, как правильно делать стежок.
 – У меня ведь был ребенок, да? – снова затеяла разговор Анна.  – Он был некрасивый,  он сейчас далеко?
Николай Павлович не стал отвечать, чтобы не продолжать разговор.  Хоть это было для него и не просто из-за ломящей возле ушей головной боли, он предпочел отойти к самому краю веранды и еще раз полюбоваться океаном.
«Как там наш человёнок  Ванька?»,  –  неожиданно вспомнил  он про младенца, которого великодушно подарил  Ахметьевым. Они теперь по всем документам значились его родителями. 
   Клиника в Глебовске приносила неплохой доход. Ахметьев регулярно докладывал Солодеину обстановку: «Надо спросить у него про Ваньку,  – решил Николай Павлович,  – Все-таки уже два года прошло. Что-то сегодня слишком припекает…». 
   Он поднял глаза к небу. Внезапно солнце спрыгнуло прямо  в сине-черную воду океана, оттуда немедленно поднялась волна, похожая на ту, с картины Айвазовского «Девятый вал». Волна непостижимым образом дотянулась своим гребнем до Солодеина и  больно ударила его в грудь. Что-то красное  вырвалось у него изо рта и устремилось к волне,  делая её воду бурой. Потом  Солодеин и сам куда-то отправился, легко поднявшись над верандой,  с удивлением разглядывая откуда-то сверху дряхлого стрика, остававшегося лежать на каменном полу. Там, где он только что стоял.