Корова с синими рогами

      Стояли роскошные дни второй половины июля.  Изредка, большей частью ночью, шёл дождь, досыта питая почву. Такого ровного тепла, как этим летом, не было уже давно. Леса погрузились в сонную одурь. Разомлевшая листва на трепетных осинах при дуновении ветра не шелестела с привычным беспокойством. Кокетливые березы, утратив чувство меры, развесили на ветвях немыслимо много кудрявых свисающих серёжек. Изнемогая от природной неги, травы сполна налились соками и клонили полные стебли к земле. Короткие ночи заполнены зарницами и перекличкою птиц, не знающих покоя в это умиротворенное время. По утрам вдоль реки и окрестным падям полз сизый туман, обещая грибное раздолье.
    В сенокосную пору крестьянская душа Кузьмы Лукича теряла покой. Он испытывал необъяснимый зуд: хотелось с отбитой литовкой ворваться в зеленое раздолье луга и до ломоты в костях срезать поспевшие травы. После просушки собирать их в копны, а потом вершить в стога. При этом испытывать невероятное блаженство от густых и терпких запахов, исходящих от вздыбленных валков, пропеченной солнцем кошенины с оттенком небесной синевы.
    Нынешний  покос обещал быть для Кузьмы Лукича особенным. Со дня на день со всем семейством обещался нагрянуть младший из сыновей, по здешнему отхон, башковитое фамильное семя – Андрюха. Как и двух  старших братьев его проглотил ненасытный город, лишь изредка выпуская на сельский простор. Последний раз Андрюха наведывался в отчий дом, если память не изменяет, годов этак восемь назад. Привез увесистый диплом с золотым тиснением на лицевой стороне, вроде как отчет. Дескать, не зря столько лет харчевался и доил родительский кошелек.
    На сей раз, и для отчета тоже, вёз своих сынов, пяти и семи лет, а также жену Анастасию, которая видела деревню только на пикниках да книжных картинках. Упреждая приезд, чуть не в первых строках письма мечтательно вспоминал сенокос и рассчитывал сбросить жирок на отцовской деляне. Потому и подгадал к самой жатве.
     Страда для Кузьмы Лукича последнее время стала делом обременительным. И то сказать, годы берут свое: что было в радость, обернулось в тягость. А попускаться хозяйством душа не велит. Одна только корова Зорька чего стоит – утром подойник парного молока через край, вечером и того больше. Вдвоём с супружницей Афанасьевной, поклонницей доброго чая, им много не надо, разве что для забелы. Опять же сметанка своя, маслице не упомнить когда последний раз в лавке покупали. А сведи корову со двора – малых стариковских радостей тотчас лишишься. Для чего тогда свет белый коптить?..
    Зная это, старшие сыновья Гриха и Лёшка – чего Бога понапрасну гневить! – поочередно являлись в эту пору, выкраивая из отпуска пару недель. Иногда управлялись и раньше, если погода позволяла. Однако в обратный путь не спешили. Оторваться по своей воле от мест, где родился и вскормлен, не так просто. Тем более, что лесные ягоды созревали в изобилии и просились в берестяной кузовок, а рыбалка притягивала к реке ощутимее сыромятного повода.
    Младший брат в семье наособицу. Вроде всех умом наделяли поровну, только Андрюхе все же больше досталось. Видно, отвлекся Всевышний и вложил ему в голову по самую маковку. После школы получил золотой кругляш, как первый медалист. Потом  институт с красным дипломом, аспирантура – дальше пошло-поехало, пока из учеников не вышел в ученые.
    А все потому, что отца своего, Кузьму Лукича, Андрюха не просто слушал, но и слышал – до самого дна мысль усваивал. Образования у старого, как говорят, четыре класса да семь коридоров, зато мудрости пуповинной – на троих. Напутствуя Андрюху на учебу в город, он сказал: «Если не знаешь дороги, иди вслед за посохом, и он приведет тебя к конечной цели». Этим посохом опять же были его слова: идёшь – не сворачивай, меняясь – себе не изменяй, держа ответ, помни – за спиной весь род твой.
    Браться гордились им и опекали как могли. Об Андрюхиной поездке вся троица знала заранее, однако Гриха и Лёшка до поры до времени помалкивали, желая родителям насладиться нежданной встречей. Будет вдвое приятным приезд внуков, которых они знали по письмам да фотокарточкам. Поразмыслив, все же посоветовали отправить письмецо. Неровен час, как бы от великой радости не сделалось старикам совсем худо.
    …Андрюха как нельзя кстати. Подсобит, чай не изъезжен на бумажной работе. Судить по породе – в самой силе он сейчас. Еще и наскучался, видно, по косе и вилам, от которых к вечеру темнеет в глазах. «Как же странно устроен человек, – размышляет старик, – чем мозолистее дело, тем памятнее и милее».
* * *
    Дым коромыслом в доме Кузьмы Лукича. Сковородки на печи шкворчат, источая аппетитные запахи. Мясное в духовке томится. Афанасьевна ног под собой не чует. Ласточкой ныряет в кладовую и погреб, где припасено вкусноты разной – и впрок, и на случай, как сегодня, радостный, долгожданный. То одного внучонка приголубит, то другого к себе подгребёт, как наседка. Даже морщин поубавилось на лице её, тронутом дыханием времени. А те, что остались, лучатся светом сердечным, щедрым до полного отрешения.
    Молодуха у младшего сына – с виду пигалица, из девичьих платьев не выросла, а характер, сразу видать, имеет немалый. Вишь, как строжится над мальцами, крепко в узде держит. Зато с Андрюхи пылинки сдувает, слова поперёк не молвит, да и к ним, старикам, уважительна: « Катерина Афанасьевна, Кузьма Лукич, не надо ли чего-нибудь помочь?..»
    Уж очень по нраву старому Лукичу оба внучонка. Один обличьем на мать смахивает, другой вылитый Андрюха в детстве. Даже ухватки те же, норовит в левую руку топорище взять, замах короткий. Впервые у деда в деревне, а вот поди ж ты! – льнут пострелы к ноге, будто в доме этом выросли. Родная кровь, стало быть, дает о себе знать. Стариковское сердце, как коровье масло на теплой сковородке, тает от такого притяжения.
    Распланировал Кузьма Лукич весь Андрюхин отпуск, пустого часа не предвидится. Само собой, сенокос надо отвести, чтобы хрусткого сенца до весеннего конца. Еще несбыточная мечта бродит в голове стариковской. Хочется показать внучатам жизнь деревенскую во всей красе. А вдруг кому западет в душу и уже по своей воле, не по родительскому призыву, захотят со временем приехать на бабкины блины… И уж совсем несбыточное мнится: может, какой из внучат пожелает коновязь для себя тут устроить? Вон у кузнеца Спиридона пригрелся возле наковальни бедовый внучок. Спирька кремневый мужик, подковы гнет. Сорванца к делу изладил, человека из него сделал.
    После обеда Кузьма Лукич в окружении выводка внучат отправляется на речку. Похоже, красной рыбой, что привезли гости дорогие, солонцевался в охотку и без скидки на возраст, теперь жажда давала о себе знать. Наклонившись к заводи, зачерпнул пригоршню водицы, припал к ней, наслаждаясь.
    – Деда, разве можно из реки пить? – вскричал Виталька, старший из внучат, – Нам мама не велит. Мало ли чего в реке!
    – В реке городской действительно всякой гадости полно. Там не только пить – купаться опасно. А здесь – вы только посмотрите! – сама благодать по камушкам бежит. Чиста как слеза, а вкусна-то как!..
     Мальчишки наклонились над водой. Перед глазенками открылось дно, покрытое цветастым галечником, как ситцевой простынёй у бабушки. Сквозь водные струи просматривалась каждая песчинка, отливающие золотом блестки. Опершись на ручонки, оба с наслаждением начали пить.
    – А теперь марш купаться! – командует дед. – Только в глубину не лезьте.
    Смех и грех с этими мальцами. Полевых цветов ковры необъятные, собирают букеты, а как называются – ни в зуб ногой! Ладно бы это, пшеницы от овса отличить не могут. Для них все хлебные злаки – калачи да булки. Кузьма Лукич объясняет как может. И треножит себя на мысли, что деревенский ликбез в его знающих устах ребятишкам интересен.
    Замыкает вечер встреча дойного стада с пастбища. Подмывает Лукича всей деревне внуков показать. Чтобы не выглядело это нарочито хвастливо, дает им хворостину и наказывает: «Зорьку встретите на другом конце улицы, домой пригоните».
    – Дедушка, как узнаем, какая из коров наша Зорька?
    – Это просто. Каждый вам покажет. Деревенские всех коров знают.
    Назавтра, уже по обязанности, Виталька с Глебом встречают коров. Растерянные, глядят на стадо, Зорьки признать не могут. Вроде молоко вчера пили от пуза, корочки хлеба в знак благодарности снесли грустно вздыхающей корове, а в памяти не отложилось.
    Вечером постучалась соседка. С ходу взяла Кузьму Лукича в оборот.
    – Чего понапрасну мучишь деточек? Хоть бы примету какую сделал, чтоб корову выделить. Сам-то небось в городе двух домов одинаковых не отличишь, а тут скотина домашняя, которую они отродясь не видели.
    – Я тоже городская, однако Зорьку не спутаю, – вступилась за старика Анастасия. – У неё рога загнуты что обруч. Других таких нет.
    – Помнится, батя, у нашей коровы рога вилами были, – задумчиво молвил Андрюха.
    – Да она это, Зорька наша, вымя рогатое. Тут, знаешь, такая заковыка вышла.
    Посмеиваясь в кулак, Кузьма Лукич рассказал забавную историю. Дивная способность Зорьки давать много молока вызывала зависть у соседки-молодухи Раиски. И так она пилила своего мужа Ваську, и этак. Мол, вынь да положь мне столь же щедрую на молоко буренку. Жить без этого не могу. И тебе не дам, гармонист фальшивый. Ещё хуже – гармошку твою разлюбезную в бане спалю.
    Терпел Васька покуда хватило сил. Однажды приводит в стайку корову на аркане. Та мычит и косится на соседний двор, однако молоко спустила без остатка. Райка на седьмом небе от блаженства. Зато Афанасьевна света белого не взвидела. Чует она, что соседская корова – ни дать, ни взять её ненаглядная Зорька. Стать её, масть опять же, завитушки привычные на месте.
    – Как бы не так! – божится Раиска. – Васька в колхозе купил. Вишь рога колесом! А масть, она совпадение имеет. А на привязи держим, чтобы в стадо не ушастала.
     У коровы терпения оказалось меньше, чем у Афанасьевны. Веревку порвала, заплот раскатала и прямиком к своему привычному стойлу. Следом с бутылкой водки тычется в ворота сосед Васька.
    – Лукич, я с повинной пришёл. Доконала меня Райка, вот и принял грех на душу. Заикрючил твою буренку в кустах. К черёмухе аккуратно присобачил, чтоб голову не повредила, с помощью паяльной лампы загнул ей рога.
     – Шары твои бесстыжие! – запричитала Афанасьевна. – Каково ей было, страху, небось, натерпелась.
    – Страх быстро проходит, – примирительно сказал Васька. – Я вот цельную неделю не спал. Стыдоба заела. Сейчас хряпнем с Лукичом по стакашку на брата – и на сутки отрублюсь. Но чужую корову больше пальцем не трону…
    Андрюха живо представил себе все это, мелко животом задрожал от смеха.
    – Чего тут забавного, не понимаю? – вскинулась Анастасия. – Воруют корову, а им смешно!
    – Так все же разрешилось к обоюдному удовольствию, – примирительно сказал Кузьма Лукич. – Он, этот Васька, хоть и заводной, а человек добрый.
    – Уж такой милашка, спасу нет. Ты уж лучше расскажи, как с ним сено зимой возили с Корпачева луга, – напомнила Афанасьевна.
    Делать нечего, пришлось поведать. Место отбойное на том лугу, только конскими возами и можно сено взять. Зимний день короток. Пока приехали, нагрузились, чай сварили, картохи напекли в костре, покурили всласть – солнца как не бывало. Вася враскачку ходит вокруг костра, посуду собирает, еще одну сигарету норовит запалить.
    – Случаем, не собрался тут заночевать? – потеряли мужики терпение.
    – Ничего, дружочки мои, раньше времени домой поспеем.
    – Твоя Маруська еле ноги волочит.
    – Секрет один знаю… сейчас догонять меня будете.
    С этими словами вынимает из костра картофелину, покатал ее по ладони, давая слегка остыть. И, задрав Маруське хвост, сунул горячий клубень под самую репицу. Старая кобыла подхватила с места и понеслась вскачь. Длинный сенной обоз оказался далеко позади. Дорога пошла с уклоном в гору. Не подбитые железом полозья раскатились, воз опрокинулся, рассыпая по косогору сено.
    Все что мужики выговаривали Васе в данный момент, лучше упустить. Там мало деликатных выражений, зато много крепких слов и междометий. Так или иначе, с первыми петухами санный обоз во главе с пришибленной Маруськой въехал в село…
    – Как же вы тут живете с такими людьми? – искренне удивилась Анастасия.
    – Это одна сторона медали, – возразил Кузьма Лукич. – А другая… Таких людей, как Вася-тракторист, поискать! У кого техника всегда работает исправно? Правильно: у Васи. Кто против всех полторы нормы дает? Вася. Кто самый безотказный в трудном деле? Ответ тот же: Вася! А то, что чудит иной раз, так жизнь веселее всем делается. Столько времени прошло, а все ещё улыбаемся.
    – Видно, я чего-то не понимаю в деревенских людях, – заметила Анастасия.
    – Давно ли Андрюха стал совсем городским? Неужто ни разу не отчебучил? –  хитро прищурился Лукич.
    – Он мастер по розыгрышам. Даже на нашу регистрацию прислал другого человека. Сам появился в последний момент, когда уже, разобидевшись на весь белый свет, хотела бежать из загса…
                * * *
     Такого чудесного лета Кузьма Лукич давно не знавал. С шутками да прибаутками сена накосили – впору с соседями поделиться. Анастасия у копны гнется ивой, а дело движется споро. Андрюха лепешкам мозолей на широких ладонях радуется точно медалям за труд. У мальчишек сквозь загар на щеках густеет кровь с молоком. Пауты и комары, вечный бич деревенского бытия, не в счет. Притерпелись к ним горожане, внимания не обращают.
    Дед окончательно растворился во внуках. Для вида напускает на себя строгость: добалуетесь, покажу вам кузькину мать! Они в долгу не остаются.
    – Деда, а Кузькина мать – это бабушка нашего папы?
     Лукич поперхнется от неожиданности и понимает, что слова надо вынимать из себя разборчиво: языкастое нынче племя нарождается, разумное и пытливое. С такими ребятишками и свой возраст уже не кажется ему таким преклонным. Что ни вопрос, то задачка.
     Вот младший, Глеб, задумчиво ковыряет яичную скорлупу, сопит в обе норки.
    – Скажи, деда, куры у вас все белые, а яйца есть с белой скорлупой, а еще будто луковые?
    – Однако, глазастый. Сам я в свое время заинтересовался. Так бы и недошурупил, если не стал бы наблюдать. Получается, что у курочек с белыми ушками яйца все как один белые. У кого красные ушки, то кокошки будто в луковой шелухе парили.
    – Я думала, все дело в кормах, – удивляется Анастасия.
    – Разносолов у кур нету, что дали, тому и рады.
    Что и говорить, чудесное лето выпало на долю стариков. Оба порхают как голубки, наперёд стараются угадать, чем бы порадовать Андрюху с женой и внуков. Те в долгу не остаются. Сын старый забор перебрал, столбы новые вкопал. Даже сено с луговины вывез, укрыл верхушку стога старым брезентом. Ягод-грибов с Анастасией набрали – в погребе ступить негде.
    … Кузьма Лукич мальчишкам облегчение сделал. Чтобы больше не путали Зорьку с другими коровами, выкрасил ей рога в синий цвет. Она такая франтоватая сделалась, даже бык колхозный долго теперь её взглядом провожает. Дедова затея кое-кому в деревне понравилась. Чего доброго, теперь мода пойдет на крашеные рога.
    Хороший отпуск у Андрюхи и Анастасии, продолжительный, однако не резиновый. Все чаще одна и та же мысль упрямо лезет в голову Лукичу. Он гонит её прочь, а она все равно тревожит, волнуя кровь. Кончится эта идиллия скоро – Андрюха вернется к своим студентам. Без детских голосов дом наполнится пустотой.  Анастасия, которая так ловко копнит сено, будто занималась этим всю жизнь, тоже уедет. Они с Афанасьевной успели привязаться к ней.
    Это было несправедливо. Значит, опять будут клониться к земле, ожидая косаря, отяжелевшие, зрелые травы. Снова, в бесконечный раз, осиротевшая деревенька отдаст своих детей этому проглоту-городу.
    … Вот и подкрался незаметно день объезда. Молча запаковали дорожные сумки. Каждый думал о своем.
    – Дедушка, можно мы будем приезжать к вам? – нарушил гнетущую тишину маленький Глеб.
    – Да, да, конечно, – как спрятанное глубоко внутри, добавляет Анастасия.
    – Я тоже хочу, – категорично вставил Виталька.
    Кузьме Лукичу хочется сказать в ответ что-то благодарное, только слова комом вязким застряли в горле и он часто-часто закивал головой. Кепчонка, прикрывающая стариковскую голову в любую погоду, съехала набекрень, отчего весь вид его казался донельзя забавным. Все облегченно засмеялись.
    Из-за поворота показался рейсовый автобус. Мальчишки прижались к деду, Анастасия подставила согнутую в локте руку ослабевшей Афанасьевне. Андрюха отвернул лицо в сторону. Делает вид, что заинтересован перекатом шумливой речки, а сам незаметно прикладывает платочек к уголкам глаз. Еще совсем немного – и автобус оставит безутешных стариков на опустевшей деревенской дороге…