Двенадцатый класс глава1

Глава 1. Сборы, встречи, разговоры

Всё ближе начало учебного года. Летние каникулы агонизируют. Судорожные попытки одновременно доотдохнуть и закупиться к школе, а также вечная дача с подоспевшим урожаем, превращают мои последние деньки дома в настоящий кошмар. Маман недовольны. И если в прежние годы гнало меня из дома главным образом желание встретиться с друзьями, то теперь я готова бежать из-под отчего крова просто потому, что домашние уже достали.
А ведь это мои последние школьные каникулы! Чего я только не успела переделать за лето: в благородном одиночестве накупалась в озере; перечитала стопку книг, и некоторые из них оказались довольно интересными; совершила несколько поездок по славным подмосковным городкам, правда, не в экскурсионно-познавательных целях, а так, по случаю банальных сборищ школьных друзей… Но таким образом я каждое лето промышляю. Новинкой же этого сезона стала ; тараа-тараам, там, там! ; моя первая в жизни работа! ; туру-турум, тум, тум! ; моя настоящая первая зарплата! ; тири-тирим, тим, тим! ; и купленные по такому случаю позолоченные серёжки!
Другим откровением лета стала повзрослевшая дочка маминой одноклассницы ; Настёна. Её родители учились в том же интернате, что и моя мама. Они в один год закончили школу, в одном общежитии стали жить, устроились на единственное в городе учебно-производственное предприятие  (УПП) для слепых, в одном доме получили квартиры, да и дачи у них оказались рядом. И таких друзей и знакомых из УПП полны все близстоящие многоэтажки. Различие проживающих здесь семей ; лишь в судьбах их детей. Зрячая Настька учится в обычной школе, у неё подруги ; обычные девочки. А мне передалось наследственное заболевание глаз, и мой путь ; интернат, и мои друзья ; исключительно инвалиды. Много лет наши родительницы без особого успеха пытались нас сдружить, но, к счастью, им, наконец, это надоело. И так получилось, что мы с Настькой нашли общий язык без чьих-либо навязчивых понуканий. И у нас оказалось гораздо больше общих тем для разговоров, чем я раньше считала. Конечно, той искренности и абсолютного доверия, как между девчонками в школе, всё же не возникло. Ученики моего интерната разбросаны по разным городам и весям, а Настёна обитает в том же подъезде, что и я. Это очень удобно и неожиданно оказалось интересно ; общаться и дружить с кем-то, кто живет совсем рядом, но всё же не вместе с тобой. Можно приходить друг к другу на чай, вместе идти в магазин за хлебом и обсуждать по пути родителей, брать фильмы в прокате и, поедая мороженое, ржать над комедиями. Все эти нехитрые радости ; не тайна и не новость для большинства людей. Но я как-то не могла до сих пор оценить всей прелести добрососедских взаимоотношений, девять месяцев проводя в школе, приезжая домой на выходные и коротенькие каникулы.
Я, конечно, соскучилась по Иринке ; моей соседке по парте, страшно соскучилась по Лёнке и Надюшке ; девчонкам из одиннадцатого класса, ещё по некоторым ребятам и учителям. Но этим летом мы созванивались, встречались вне стен интерната, приезжали друг к другу в гости с ночёвкой, и разлука на три месяца потеряла свою остроту. Что имеем в остатке из всех зовущих прелестей школьной жизни? Старое кирпичное здание буквой «Ш» или «Е» ; это как посмотреть, казарменные порядки и правила. Они теперь не кажутся мне столь уж нужными, они теперь скорее давят. На горизонте маячат скука, серость, бессмысленность учебного года…
Впереди меня ожидает ещё один ; последний ; двенадцатый класс. Абсолютно лишний, на мой взгляд. Можно ли придумать что-либо бесполезнее и глупее режимного однообразия учебного года? Кажется, стоит выйти за железные ворота интерната ; и жизнь интересная и по-настоящему захватывающая ждет меня с распросстертыми объятьями. Ждёт ли?! Страшновато конечно: чт; станет со мной после школы? Как я буду выглядеть на фоне зрячих ребят? Примут ли они меня? Ещё год без ответов, ещё целый год надуманных занятий тем, что подскажет собственная фантазия. При этой мысли моя фантазия лишь недовольно всхрапнула и перевернулась на другой бок. И гадать нечего ; ещё год всеобщее дураковаляние в нашей БШД (Большой Школе Дураков) мне обеспечено.

*****

Наконец, недели за две до конца каникул,  мы  с родителями выбрались на рынок ; подбирать обновки. Бродили в поисках одёжки, одинаково удовлетворяющей и мой взыскательный вкус, и мамин строго экономический подход. Мама инстинктивно определяет, где кофточки дороже всей наличности в семейном кошельке, мастерски заговаривает мне зубы, отводя от таких мест. Приметив нечто кислотно-салатное, чудесным образом осветившее мир серых палаток вокруг, я тяну мать поближе:
; Давай посмотрим, чт; это? ; прошу, а мысленно уже позирую перед девчонками в таком ярком, таком притягательно-эффектном, таком салатном…  пиджаке? свитере? блузке? Что же это?!
Мельком взглянув, маман презрительно фыркает:
; Ты хочешь пиджак как у Насти?! Там таких нет. Я и отсюда вижу. ; Сказала, как отрубила.
; Ну давай я тоже посмотрю-у-у… ; продолжаю ныть я.
; Это свитер, синтетика голимая ; испортишь мгновенно.
; Но я буду аккуратно!
Бочком, бочком, а где чуть ли не волоком ма утаскивает меня дальше в ряды. И продолжает непробиваемыми аргументами изничтожать хрупкую мечту о таком сногсшибательном прикиде:
; Ты на себя посмотри! Да на таком кислотном фоне лица видно не будит! Кожа слишком бледная.
После часа таких шатаний я начинаю обиженно сопеть:
; Ну вот ты уже всем всё купила!!! Кроме меня-я-я… Папе ; трусов и футболок, себе ; новую сумку, бабушке подарок, а мне скоро в школу ехать ; и ничего.
Папа всегда стоически переносит наши с маман шкандалы и долгие примерки. Он просто несёт сумку, иногда курит, иногда матерится сквозь зубы, редко когда рявкнет: «Ну, девки, достали!..» Потом чиркнет зажигалкой, и наша троица снова отправляется в путь.
Наконец мы останавливаемся перед стеной, завешанной одеждой всех оттенков серо-буро-коричневого. Осмотрев критическим оком предлагаемый ассортимент, мама удовлетворённо кивает и деловито интересуется, какого цвета я хочу пиджак, а может, лучше костюм, и юбку тогда покупать не придётся, вот кстати, чёрненький, немаркий, всего четыреста рублей. Чёрт бы побрал мамину практичность! Весь круг её рассуждений ограничен соображениями типа «недорого», «грязь не так заметна», «не мнётся», «надолго хватит». А когда девчонки съезжаются 1 сентября кто в розовом пиджаке, кто в шёлковой блузке, кто в белой юбке, мамины рассуждения теряют всякий смысл. Напоминаю, что чёрный покупали в прошлом году, а в десятом классе ; молочный, зачем повторяться? А как у Насти болотно-коричневый приятно разнообразит мой гардероб. Ха! Я тоже могу быть супер как практичной!
К нам подплыло нечто больших размеров и с женским голосом. Вопросив насчёт «чего подсказать?», тётка перегородила пути к отступлению. Ни о её внешности, ни о возрасте, ни об одежде я не берусь судить. Солнце слепило, окружающее утратило реальность, цвет и форму, пререкания длились и длились…
Мы выбрали пиджак, впоследствии оказавшийся зеленовато-серого оттенка, не такого, как у Насти, чёрные туфли из замши, разумеется, искусственной, зато на невысоких шпильках, и приталенную белую блузку всего за сто пятьдесят рублей. Продавец-кавказец сделал нам скидку; вот интересно, почему: ему стало жаль меня или просто понравился устроенный экспромтом примерочный стриптиз? Ещё мы нашли ; у какой-то очередной маминой знакомой, стоявшей почти на выходе, ; длинную чёрную юбку, чёрные джинсы в обтяг и цыганскую кофточку, хаотично расцвеченную голубым и зелёным. Вообще-то ничего цыганского в этой вещице не было. Но во время примерки ощущение лёгкости захватило меня, послышался гитарный перебор ; и захотелось, тряхнув смоляными кудрями, выступить в такт цыганочке, плавно поводя плечом. Со смоляными кудрями, правда, не сложилось. Волосы у меня прямые и светлые, но это же не может помешать мне быть дикой и страстной Гитой? Огромное декольте  спереди и сзади, болтающиеся хвосты пояса ; моя тонкая талия и нежная девичья грудь выделены и явлены в идеальном ракурсе! Пышный рукав от локтя как нельзя лучше подчёркивает тонкие белые запястья. Я бы даже добавила ; аристократические. Ведь могут же быть у настоящей русоволосой цыганки аристократические запястья?!
Разнообразие покупок смирило мой непокорный дух и подстегнуло богатое воображение. Захваченная сменяющими друг друга образами, я покорно велась от прилавка к прилавку, не замечая дорог и времени.
Я уже отметила своё восемнадцатилетие, и хождения, пререкания с мамой могут показаться непосвящённому смешными и неестественными. Но деньги-то её! Да и бродить-выискивать вещи самой ; увы, исключено: я двадцать раз пройду по одной дороге и на двадцать первый удивлённо спрошу: «Почему мне это место кажется знакомым?» Ещё Р.А., он же Эстетик, самый лучший учитель, отчитывая нас на уроках, говорил: «Вы, взрослые парни и девушки, порой ведёте себя как инфантильные переростки. Вы не способны принимать самостоятельные решения, вы до смешного невежественны, за этими стенами ; это он о стенах интерната ; вас просто сломает реальность…» Он, конечно, преувеличивал. Во многих вопросах мы действительно не дотягиваем до сверстников из массовых школ. У них на порядок шире круг общения, да и тематика его будет поразнообразнее; в восемнадцать лет они уже в вузах учатся, а мы… Но называть нас «детьми» только за то, что из-за искусственных ограничений, созданных системой образования для инвалидов, мы только чуть-чуть отстаём от зрячих одногодков!.. Р.А. Это Вы погорячились. Да, у меня выходит довольно узкое  суждение, потому что говорить я могу лишь о тех, о ком слышала, а это здоровые братья одноклассников и здоровые дети маминых подруг. Что в них такого особенного? Чем их мировосприятие, их мышление и чувственность отличны от моих? Где та грань, перешагнув которую, смело можно утверждать: вот теперь-то я по-настоящему взрослый человек! По каким критериям становится понятно, кого может сломать жизнь, а кого не получится, как она ни старайся?  Я, например, уже работала летом. Этот факт можно считать неким подтверждением взрослости? Или мой горячий молчаливый спор с Р.А. ; только доказательство юношеского максимализма? После которого ещё один ; двенадцатый ; класс лишь время для запоздалого выростание? Э-э-эх! Осталось всего ничего ; и вот она жизнь новая, настоящая; она покажет, кто чего стоит. Искусственные рамки, по звонку ; подъёмы, завтраки, уроки и прогулки, сплетни выживающих из ума учителей ; всё это минует, и я буду сама выбирать, с кем и сколько общаться, кем быть и что делать. Остаётся годик потерпеть, ещё целый год в шараге.
Шарага ; звучит как-то по тюремному, что ли, но это всего лишь одно из имён, подходящее под определённое настроение говорящего, слово для наших привычное, давно не вызывающее эмоций, как старые домашние тапочки. Ну какие ощущения может вызывать дырка на домашнем тапке? Она так знакома, она родная, она так органично совпадает с положением стопы, большой палец ищет её и, найдя, уютно в ней покоится. А стыд и понимание необходимости замены тапок появляются лишь при незваных гостях. Только в этот момент, глядя на себя чужим оценивающим взглядом, ты обращаешь внимание на всякие убогие мелочи и начинаешь стыдиться их.
Раньше мне никогда не приходилось думать о школе, никаких собственных взглядов на неё у меня не было, я не представляла вариантов её оценки. Но как-то раз в разговоре с Р.А. я назвала школу «шарагой», и он прочитал мне целую лекцию о происхождении, значении и употреблении этого слова. И тогда, в первый раз, я осознала, что всё, казавшееся мне до сих пор единственно нормальным и правильным, таковым вовсе и не является для большинства людей. На то, что составляло мой мир, могут быть разные точки зрения, и не все они мне понравятся. С возмущением, чуть ли не обвиняя Эстетика в собственной неосведомленности, я выпалила сообщение о своём открытии.  А он улыбнулся и  сказал, что такая умная девочка, как я, должна была давно догадаться сама. Вначале сравнение собственных представлений о нормальности со взглядами зрячих друзей и знакомых больше походило на игру. Фразы, на которые раньше я бы не обратила внимания, оказались несущими кучу психологических и социокультурных значений. Манера говорить и одеваться, поведение и привычки перестали казаться мне единственно возможными. И, раз приняв иную точку зрения, я вдруг, поняла, что могу попытаться увидеть мир нашей школы со стороны, с десятка углов и в сотне вариантов освещения. А вот к своей старой доброй «дырке в тапке» вернуться уже не получится.

*****

В последний день перед отъездом я собираю вещи, тогда как раньше начинала готовить сумку недели за три. Переживала: а вдруг анализы окажутся плохими, а вдруг их не успеют сделать, а вдруг опоздаю на линейку… ; да мало ли этих «вдруг».
Приехать надо второго сентября. По традиции выпускной класс проводит линейку, и в этом году пришёл наш черёд. Ещё в мае Марина Гавриловна крупными печатными буквами на пяти листах расписала мои слова. Общий сбор в субботу вечером, в воскресенье репетиции. Всё потому, что иногородним далеко ехать, и независимо от того, на какой день недели выпадает праздник знаний, мы торжественно проводим его в понедельник. 
Последние несколько лет я езжу в школу одна. Из года в год мама пишет расписку, в которой берёт на себя ответственность за любые происшествия со мной в дороге. А я, стало быть, личность безответственная. Путь от дома до интерната занимает пять-семь часов, в зависимости от того, на экспрессе или на электричке едешь до Москвы. Билеты на скоростной поезд для инвалидов бесплатные.
Тёплым осенним утречком, собрав баулы, я отправляюсь в родную шарагу. Мои сумки могут показаться неподъёмными, но, по мне, лучше, сжав зубы, взять всё и сразу, чем пару месяцев довозить то одно, то другое. Итак, вперёд! Но, оказалось, я и шагу ступить не могу. Что же там, кирпичи с гантелями?!
Провожу мысленную инвентаризацию: паста, щётка, мыло с мыльницей, стаканчик для полоскания, туалетная бумага, шампунь, крем и лосьон для лица, мусс и лак для волос, антистатик, фен ; это так называемые туалетные принадлежности. Далее: мешок одежды с новыми туфлями, домашние тапочки и халат ; всё вещи первой необходимости. Вспоминая и перебирая каждую обновку, улыбаюсь в предвкушении, что и с чем надену. Чашка для ночных бдений, пачка заварки и сахар, мешок печенья, яблоки, бутерброды ; конечно, без этого в голодные интернатские будни ну просто никак! Утюг, полотенце, вешалки, толстые тетради и альбомы, собственные прибор и грифель, банка варенья и литровая металлическая кружка с кипятильником ; всё страшно тяжёлое, но разве от них откажешься? А если в интернате чайники за лето растащили? Тогда ; что, неделю без чая? А если бумагу больше не выдают? И что ; неделю не рисовать? А казённые полотенца годятся только как тряпки для ног. Увы, кирпичей в сумках нет. Значит, долой сомненья: попрощаться, встать, поднять и ; ать-два! ; вперёд!
Дорога ; с одного вокзала на другой, пересадка на электричку, и после до автобусной остановки, и там ; пешкаря. В целом напоминает неловкое самоубийство. И то, что эта каторга ; добровольная, не успокаивает, а скорее злит. В дороге я помогаю себе всем, на что способна. Например, демонстративно останавливаюсь, поднимая умоляющий взгляд к всевидящим небесам: «Ты это видишь! Не пропусти и отметь моё мужество!» И надуваю щеки, выпуская с шумом воздух: «У-у-уф-ф-ф!» И напеваю вполголоса: «Ещё немного, ещё чуть-чуть…» В другой миг бормочу под нос: «Если сейчас не упаду замертво, то выдержу всё… и если сейчас… и сейчас…» Забавно, наверное, прохожим наблюдать за маленькой обезьянкой с огромными спортивными сумками. Хотя московского зрителя трудно удивить. Почему мне никогда не предлагают помощь? Может, один вид огромных тяжеленных баулов приводит в ужас современных холёных мужчин? Э-э-эх!
Вот иду я ; такая маленькая и беззащитная, тонкая и хрупкая девушка, которой просто необходимо опереться на мужское плечо. Иду, не прося ничьего сочувствия, иду с высоко поднятой головой (при этом волосы мои цвета расплавленного, скажем, золота свободно откинуты за спину), тащу свой непосильный груз. И вот он ; такой благородный и красивый, такой сильный и гордый, такой поражённый моей стойкостью. Взгляд его тёмно-синих глаз ; или лучше чёрных? ах, нет, тёмно-синих, как небо глубокий, ах! ; взгляд его прикован  ко мне одной. Из всей толпы суетящегося на вокзале люда он видит меня одну! Рассыпавшись в изящных выражениях ; «Позвольте, сударыня, как можно…» ; он берёт мои баулы и целует пальчики, выражая своё восхищение. Я удивленно взмахиваю ресницами, несколько секунд изучающе так смотрю ;, а вовсе не таращусь сослепа! ; смотрю, значит, на него, а потом… Понимание того, что мы просто созданы друг для друга, внезапно снисходит на нас. И пусть только попробует не снизойти! Своим глубоким, низким, чуть хрипловатым от волнения голосом ; ведь даже мужчины тоже могут взволноваться, когда неожиданно встретят свою судьбу ; он говорит: «Позвольте представиться! Ретт Батлер (князь Андрей, Жофрей Де Пейрак)». И мы… И я…
Дошла! Во всех, кажется, смыслах. Начало шестого. Зелёные железные  ворота ; родные, можно сказать. Голоса с парадки ; парадного крыльца, то есть: «А вот и Мариночка добралась!» Аллея старых лип и Тамара Максимовна с объятьями. Меня окутывает аромат духов, наверняка французских, и щебет светской кокетки. И не имеет значения, что так мало зрителей. Тамарочка вкладывается в свою роль с упоением, достойным «Оскара». Это её выгодно отличает от прочих учителей и воспитателей. Тамарочкин муж прекрасно обеспечен, а работа в интернате для слепых и слабовидящих ; это так, надо же скучающей леди чем-то занять своё время, да и стаж идёт. Она получает явное удовольствие, высмеивая всех и каждого независимо от должности и положения. И ты смеёшься, пока сам не попадёшь на её острый и ехидный язык. Тамарочка в школе сравнительно недавно, около десяти лет, и только-только к ней перестали относиться, как к новичку, случайно забредшему в наш закрытый мирок. Последние года три она работает в классе Лёнки и Надюшки ; обе её просто обожают. 
; Маришка, повзрослела как, и похудела, что ли! Давай помогу. Боже мой, как ты это дотащила! А у нас ремонт сделали: в вашем туалете всё кафелем покрыли, поставили ногомойку с душем!
; А на каком этаже? ; интересуюсь.
; Ну на третьем, в сто восемнадцатом. А ты знаешь, Елизавета Семёновна у вас теперь будет географию вести. Ведь Галина Ивановна совсем… к-ха, кх-м, м-да…
; А на химии она останется?
; Нет! ; радостно восклицает Тамарочка. ; Снова же объявилась ваша любимая Валентина Викторовна, надолго ли? Так что Фейбол остаётся в воспитатели перейти. Не знаю, правда, какой класс ей дадут, но точно не моих паразитов.
Когда мы переступили порог школы, я остановилась перевести дух, проморгаться со света.
; Так, это кто у нас? ; древнее самой школы, вахтёрша караулила всех прибывающих, бдительно занося каждую фамилию в список. ; Ага, Мариночка! Марина Гавриловна сегодня с вами, она на втором этаже. Анализы все собрала? Иди в медкабинет сразу, а я тебя запишу…
Отдышавшись и привыкнув к полутёмным тонам, я спросила, кто из наших уже приехал. Не успела вахтерша свериться со своими записями в журнале, как её опередила Тамарочка:
; Парни все здесь, а из девчонок только Леночка. ; И не дав мне задать следующий вопрос, добавила: ; Иринка ещё не приехала.
Дверь с улицы открылась, скрипом жалуясь на невнимание ремонтной бригады, и вошла Оля, тоже моя одноклассница, с мамой. Тамара  поймала их в цепкие лапки:
; Оленька, какое на тебе платье оригинальное, с мамой выбирали? А у нас столько нового…
Взглянув на меня, она кивнула:
; Мы с тобой ещё поболтаем сегодня.
Поздоровавшись с Олькой, я потащилась к медкабинету.
Марина Гавриловна ; Гарила по-нашему ; встретила меня на лестнице и вручила ключи от спальни. Тяжело ступая, чуть наклонившись вперед, держась за перила, она двинулась рядом со мной. О том, что ей уже за семьдесят, я вспоминаю лишь в редкие минуты, когда заметна такая слабость, или в день её рождения.
; Ну, рассказывай! Как родители?
; Привет вам передают.
; Спасибо, им от меня тоже. Бабушка здорова?
; Да так, ничего, на грыжу жалуется, и лето, сами знаете, какое было.
; Ой, не говори, сама кое-как с огородом управилась, каждый раз собираюсь бросить, не сажать, и… А мне сыновья говорят: «Бросай, сиди с маленькими, мы тебе всё купим». Да ты ведь не знаешь, у меня же правнучка родилась.
; Поздравляю, как назвали?
; Дашуля. Хорошенькая! Аньку мою помнишь? Так вот Дашуля ей двоюродная племянница.
; Аня же младше меня.
; Ну вот так получается. Пришли, давай располагайся, после ужина репетиция. Ужинать придёшь?
; А что сегодня, не знаете?
; Пшённая каша и омлет. Приходи, чай попей хотя бы. Да, кстати, ты слова выучила?
; Сегодня всю дорогу в экспрессе зубрила. Ну вечером повторю, и всё отлично будет.
; Я в тебе не сомневаюсь. Не опозориться бы. За Ольгу и Мишку волнуюсь, а Лену я уже проверила.
Она вышла, а я свалилась на кровать. Постель уже заправлена. Я мысленно посылаю благодарность Гариле, тёплое чувство спокойствия и близости к этой бабушке, которая двенадцать лет нянчилась с нами, убаюкивает. Фиолетовый штамп на наволочке привычен и даже сочетается с голубыми в сиреневых разводах покрывалами. Так было, и так должно быть всегда, и я всегда была и буду здесь. В комнате вдоль стен четыре кровати. Моя и Иринкина ; изголовьем к окну, между ними вдоль окна два кресла и квадратный столик посередине. «Не время спать!» ; говорю я себе, сажусь и начинаю расшнуровывать кроссовки. Покрывало на Леночкиной койке смято, а на тумбочке громоздится пакет, шкаф в углу не закрыт. Вот клуша! Не могла убрать за собой!
Стук каблуков, резкий пинок, и в дверном проёме возникает знакомая фигура. Она бросила пакеты и кинулась на меня.
; Маринкин, здор;во!
; Иришка, привет!
Мы от души обнялись: я босиком, полураздетая, и она потная, пыльная, пахнущая сигаретами и жвачкой.
; Фу, блин! Еле доехала. А это твой баул, как ты его пёрла? А что, кресла наши на диванчик заменили, вообще ничего ; симпатичненько. Какой урод мои плакаты снял…
; А я думаю, чего не хватает на стене? Слезай, дай хоть на диван взглянуть.
Иринка ; это небольшой тайфун местного значения. За тридцать секунд она заметила перемены в комнате, расшевелила меня и начала разбирать вещи. Я же нахожусь в спальне уже больше получаса ; и с нулевым результатом.
; Ты давно приехала? ; приступает Иришка. ; Чё у тебя хоть там?
Она снова пнула мою сумку.
; Только что; сейчас распакую ; увидишь.
; Слушай, пойдём в сто восемнадцатый, говорят, там ремонт сделали, пописать с дороги, да и покурить хочется.
; Момент! Тамарочку встретить успела?
; Ага. Ух ты, детка, лифчик отпад! Я тоже такой клёвенький приобрела.
Мы захихикали. Я достала из бокового кармана сумы шлепанцы, вытерла пот казенным полотенцем и натянула новый топик.
; Не замёрзнешь? ; озаботилась Иринка машинально.
; Пиджак далеко, рыться не хочется.
; Возьми мой, у меня всё равно водолазка. Упрела!
Я оценивающе взглянула на её пиджак: классического покроя, приталенный, удлинённый. Под джинсы и цыплячьего цвета майку ; как-то не очень…
; А джинсовки у тебя поблизости нет?
; Ван момент!
Достала, встряхнула и подала мне. Куртка старая, в прошлом году я изрядно её потаскала.
; Супер! Обожаю её!
; А меня?
; А тебя больше всех. Спасибки!
И мы двинулись на экскурсию в туалет.
; Ох-х-х…
Я удивленно повернулась к Иринке.
; Пардон! Но посмотри, как здорово!
Я не сразу поняла, где что находится: всё было белым и блестящим. Кафель, ещё не загаженный, сверкал огнями многочисленных отражений горящих лампочек; чистенькие, тоже белые, шесть умывальников в ряд по правую руку, а слева…
; Это вообще что?
Иринка захихикала:
; А это душ с ногомойкой.
; Они бы хоть пластиковую загородку поставили, да и крючки, ну или хотя бы стул не помешал бы. Слушай, может, замок сделали?
; Ага, щас! Ты прыгай в этом корыте голышом с душем на уровне пупка, вся одежда твоя на подоконнике, а тут мальчики из младших классов ночью пописать решили ; вот им и пособие для несовершеннолетних. Хорошие сны им после будут сниться. А здесь ; смотри!
Она открыла дверь слева.
; Туалет.
Мне не осталось ничего, кроме констатации прискорбного факта: восемь открытых толчков, пять по одной стене и три с другой стороны. Опять же беленькие, ещё работающие, стоят и призывно журчат.
; Я в шоке! А пацанов мелких они в мальчуковое крыло, что ли, переведут?! Так что ты говорила про загородки? Тут бы они тоже не помешали! А наше окно осталось, заменить ; денег, наверное, не хватило. Ой! А они его не заколотили?!
Иринка всполошилась и быстро подошла к закрашенному пожелтевшей краской окну.
; Не, нормуль. Будешь курить?
Я прикрыла обе двери и подошла к ней.
; Ты дома курила?
; Не-а, не с кем было, ; отвечая, я инстинктивно прислушивалась. ; Да ты не знаешь, я же работала целый месяц в библиотеке, там директор ; мамина подруга, строгая.
; Да ладно, расслабься, нет там никого.
И мы замолчали. Много о чём хотелось рассказать и спросить, лучше сразу обо всём и в один миг. Молча докурив, выкинули окурки за окно, потом я взяла её под руку, и мы вернулись в спальню.
В первых двух классах мы не дружили, я считала её задавакой, а она меня ; занудой. Но в третьем классе наша общая подружка, Саша, ушла, родители перевели её в другую школу, и ссориться нам стало не из-за кого. Мы стали ходить под руку, ; к слову, это особенность всех незрячих, хотя слепые парни, дабы подчеркнуть свою мужественность, иногда кладут руку на плечо, ; и нас даже стали путать. Мы не похожи, но тем не менее… Иринка ниже меня ростом на пару сантиметров, её волосы на пару тонов темнее моих, как и кожа, черты лица у неё крупнее, и фигура кажется плотней. Но самая яркая отличительная особенность Иришки ; её веснушки, ими усыпано всё лицо круглый год, даже я их вижу. Моя же отличительная особенность, как это ни печально, ; несколько косящие глаза. Можно, конечно, утешать себя, мол, и ноги у меня стройнее, и талия тоньше, но когда во всех романах героинь, даже самых страшненьких, описывают непременно с прекрасными глазами и неотразимой улыбкой, моя раскосость сильно огорчает… С пользой для себя я столько романов перечитала. Бог любит пошутить. Смешно.
Ну да ладно! Не буду мучиться комплексом неполноценности перед несуществующими литературными персонажами, я всё равно симпатичная! Нас с Ириной путали в третьем классе, хотя у неё были оранжевые банты на косичках, а у меня ; зелёные. Путали в седьмом, когда я сделала стрижку каре до мочек ушей, а она ; до плеч. И нас путают сегодня, несмотря на то, что она покрасила волосы в чёрный цвет, а я всего чуть-чуть не дотягиваю до натуральной  блондинки. Не различали нас те, кто не знал нас как следует: вахтерши, повара, шофёр и кастелянша. Другие же, имея с нами дело, удивлялись: как сами когда-то могли путать Ирину с Мариной и Марину с Ириной.
Вернувшись в спальню, мы обнаружили там Ольгу. Она сидела на своей кровати и жевала яблоко. А её мама, бесцеремонно подвинув мою сумку и Иринкины пакеты, разбирала вещички своей беспомощной дочурки. Олька не видит с самого рождения. Помню ту страшную историю, рассказанную ею в детстве, как глупая медсестра в роддоме вместо фурацилина промыла малютке глазки кислотой и сожгла их. Медсестру уволили, а вот зрение девочке вернуть не удалось. Не могу судить, насколько эта история правдива, но один глаз у Ольги искусственный.
Я бы не сказала, что презрительно отношусь к тотальникам, просто лично Ольгу не люблю. В детстве жалела её, добровольно водила в столовую, на спортплощадку. Она сама даже в спальню и в класс не могла найти дорогу. Но однажды я вошла в спальню, а там Ольга сидит и сопит, чуть не плачет, девчонки же, Иринка и Сашка, ходят на цыпочках, молча хихикают и шумно делают вид, что их тут нет. Мы называли это «пользоваться зрением». Я стояла и смотрела на них, не зная что делать. Закрыв глаза, я попробовала присоединиться к Ольге в её темноте: шорохи, ощущение шевелящейся пустоты, непонимание происходящего и чёткое осознание угрозы, направленной против тебя. Мне стало страшно, и я открыла глаза. Потом Ирка потянула меня за руку и шепнула прямо в ухо: «Цс-с-с!» Я попробовала встать на цыпочки, но, почувствовав себя глупо, рассмеялась и громко сказала: «Девчонки, хватит дурить». Они захохотали во весь голос, повалившись на пол. А Оленька нажаловалась матери, что Марина подначивала ребят издеваться над ней. Мать приехала и громко кричала, бегая по школе: «Где эта тварь, я оттаскаю её за косу, я волосы ей повыдергаю!» Я отсиживалась в туалете, пока не пришла Сашка и не сказала, что Оленьку увезли домой. После чего водить я её перестала раз и навсегда, да и разговаривать с ней ; тоже.
; Упс! Ольга приехала, здрасьте, ; Ира кивнула её матери.
; Девочки, вас Марина Гавриловна на ужин звала, ; откликнулась та вместо приветствия.
Мы переглянулись, я, запихнув шлёпки под кровать, опять влезла в кроссовки:
; Погуляем после репетиции.
 Ирка кивнула, и мы вышли.

*****

У нашей школы огороженная довольно большая территория. Липовая аллея, берёзовая роща, спортивная площадка с доисторическими ; видно, сделанными на совесть и до сих пор крепко стоящими ; брусьями, стадион, луг за школой и вдоль всех дорожек кусты ; не подстриженные, буйно растущие, не избалованные уходом, но всё-таки радостно зеленеющие. У нас красиво осенью и весной. Весной особенно: много сирени и всё такое. Хотя, может, весной даже задохшаяся березка посреди бестолкового города кажется прекрасной. Говорят, что и за забором, у здания старого детского садика, где сейчас частные дома, и с другой стороны, где высится трехметровое кирпичное убожество ; это всё распроданные излишки школьной собственности. Ещё говорят, что раньше школе принадлежала конюшня, и учеников по пятницам на станцию возили в телеге. Эх! Жаль, я не в то время живу! Когда мы пришли учиться, всё было уже так, как сейчас.
Шарага расположена в дачном поселке. Вокруг школы есть где погулять, но мы всё же уходим за территорию. Нас не надо контролировать, старше нас только персонал, многие уже пробовали работать ; совершеннолетние всё же!  Редкая машина нарушает идиллическую тишину безмятежного сельского однообразия. Местная молодежь не балует нас своим вниманием; все эти слухи про страшных местных, залазивших ночью по водосточной трубе к девчонкам-старшеклассницам в спальни, кажутся вымыслом. А если быть точнее, местной молодежи здесь просто нет. Прохожих, кстати, тоже. Небольшая прогулка ; и вот она, Клязьма, грязная-грязная, с хором квакающих по весне лягушек, с мостиками «времён Очакова и покоренья Крыма», с ощущением благостности, которое навевает русская природа в начале сентября. Я думаю о том, что через неполный год всего этого в моей жизни уже не станет. Как и серого щербатого кирпича  школьного здания, и изгороди из сетки рабицы с дырами на все четыре стороны света, и ворот с облупившейся бледно-зелёной краской… Вряд ли по прошествии многих лет они вызовут в моей душе ностальгию. Думаю, что с людьми, приятными мне, важными для меня я и так, без посещения школы, буду поддерживать отношения. А вот эти дорожки, эти кусты боярышника, с которых, обдирая руки, мы собирали красные ягоды, эти рябины, на которые в поисках плодов мы тоже залазали, только зимой, эти толстенные дубы… ; часто ли они  будут всплывать в моей памяти?
Мы идём с Иринкой молча. Слева низенькие полусарайчики-полудома, о качестве и красоте постройки можно судить по высоте и серьёзности забора. А справа виднеется тёмная стена лесного заповедника, нарушая своим нависающим массивом неспешную созерцательность моего настроения. Тонкая игла детского страха мгновенно прошивает тело. Страх ; это физическое осязаемое понятие, и я испытываю его резкой болью в каждой мышце, в каждой клеточки кожи.
Поворачиваюсь к Иринке.
; Слушай, ; восклицает она, ; а помнишь, мы в том году собирались в четырнадцатую переселиться! Отправим Пронькину к Ольге с Ленкой, перетащим ещё кровать, и всё в ажуре! А, как думаешь?
; С Гарилой надо поговорить, ; отвечаю я и улыбаюсь. Насколько всё-таки Ирка удивительный человек! Идёт, молчит, думает о чём-то, а у меня чувство, будто она тоже, вдыхая тёплый сентябрьский воздух, собирает свои ощущения в копилку будущих воспоминаний. А она возьми и ляпни: «Собирались переселиться…» Ну собирались ; ну и переселимся! Обожаю Ирку и немного завидую её непринуждённости.
Незаметно мы возвращаемся к освещённой и даже как-то потеплевшей от закатных лучей сгорбленной старушке-школе. Иринка отпускает мою руку и с визгом бросается на шею нашему однокласснику.
Это огромный добродушный Шурик, наш общий плюшевый Шурик. С четвёртого класса он по очереди влюблялся то в Иринку, то в меня, потом снова в Иринку. В таких, как он, ответно не влюбляются, с такими только дружат. Да и разве можно испытывать страсть к брату, глуповатому, но всегда готовому  протянуть руку помощи и дать выплакаться на своём плече…

*****

Будни. Вот и начались однообразные школьные будни. Ещё один год, последний, лишний двенадцатый класс. Это неправильно ; жить и учиться в одном месте. Мы в школе занимаемся чем угодно: танцуем, сплетничаем, разбиваемся на кружки по интересам, гуляем, встречаемся, выпиваем, но только не учимся. Жизнью это тоже не назовёшь: изначально искусственный запрятанный вдали от города мирок может предложить лишь некую имитацию реальности. Нас явочным порядком отгородили от всего, что может навредить неокрепшей душе, не задумавшись при этом: а как варево из устаревших привычек, болотного однообразия и паршивенького образования скажется на юных умах? Нас показывают редким гостям ; спонсорам, представителям власти, коллегам из других школ ; вот, мол, они тоже люди: «Посмотрите, они двигаются, говорят. Вот Машенька даже петь умеет, спой, Машенька. А Лёшенька в шахматы играет, он может отличить ферзя от пешки. Да, да, не удивляйтесь, есть специальные брайлевские шахматы для незрячих. Покажи, Лёшенька. А Светочка прекрасно играет на баяне. А Сашенька пишет стихи. Они такие же, как вы, только инвалидики». Я страшно злюсь, потому что и меня тоже показывают как зоопарке мартышку: «Посмотрите, пожалуйста, как  рисует наша ученица. У Марины всего ноль целых пять сотых процента зрения на одном глазу, а как рисует! Я бы так не смогла, а вы?»
Конечно, не смогли бы! Вы же не любите рисовать, как люблю я! Вы же не готовы рисовать с утра до вечера каждую свободную минуту!
Школа гордится своими учениками и не преминет это показать каждому, кто способен дать на нужды интерната. У меня до сих пор сохранилась фотка, где я в шестом классе с двумя косичками с белыми праздничными бантами, опустив голову, потупившись, спрятав руки за спину, перед огромным толстенным дядькой стою с лицом… нет, не красным, малиновым от стыда. Толстяк благодушно треплет меня по плечу, на большей части снимка загораживая своей необъятной спиной все мои рисунки, которыми перед ним хвастали. В другой раз, когда меня попросили нарисовать несколько сюжетов, чтобы украсить стенд перед приездом очередной компании благожелательных дядек, я нарисовала штук пять мультяшных карикатур ; как мне казалось, провокационных, с толстенным лысым детиной на переднем плане. Но начальству понравилось, и творения  вывесили, поощрив меня пачкой чистой рисовальной бумаги.
Такое игнорирование силы авторского сарказма меня окончательно разозлило. Тогда на День учителя нарисовала двух тощих ребятишек, убегающих от толпы взбесившихся учителей. Я изобразила конкретных людей нашей школы и конкретные методы обучения: толстую тётку со связкой баранок и конфет; тощую молодую женщину с мешком двоек и троек; старушку, держащую какие-то древние свитки и учебник с крупными буквами СССР; мужичка с вожделенно оттопыренной нижней губой и пустыми руками, жаждущего не учить, а именно поймать ученика, и лучше девочку; а в самом дальнем углу у меня сидел мужчина со стопкой книг, удручённо глядел на всю эту толпу обезумевших учителей и несмышлёной молодёжи. У каждого персонажа от рук исходило бледное сияние, а вокруг одинокого мужчины просто разгорелся пожар. И надписи: «Ученье свет, а неученье тьма», «Сгорим на благо будущей науки», «Знание ; страшная сила»… А нашим учителям понравилось, даже посмеялись, мол, методы разные бывают ; и разошлись.
Зато, когда я, в стиле Задорнова, написала в стенгазету статью под названием: «Мы и наше» (в таком роде, что мы получаем оценки за красивые ; о! прошу прощенья, за не очень красивые, но жалостливо смотрящие ; глаза; или: наши чувства дружбы и любви легко доказуемы, взять хотя бы количество пустых бутылок по углам и число ежегодных абортов), что тут началось! Тамарочка на подъёме вместо обычного: «Девчоночки, что с пацанами вечером делали? Ни один встать не может!» ; заявилась ко мне в комнату без приветствия и с отвращением в голосе изрекла: «Я утром видела, какую бредятину вывесили. Уму непостижимо!» Всегда отстранённая, живущая как будто в замедленном ритме физичка начала урок с фразы: «Я читала. Если это про меня, то ты конкретно, Марина, больше ни одной пятёрки не получишь!» А Риммочка просто сказала: «Каждый имеет право на собственное мнение, но я с твоим, Марина, категорически не согласна» ; и обиженно поджала губы. Странно, удивлялась я, ну не объяснять же теперь каждому, что это юмор и что некое преувеличение ;  всего лишь художественный метод. Взрослые пытались добиться моего публичного покаяния за материал в новом выпуске стенгазеты, но я же гордая и упрямая девушка и имею право на собственное мнение ; не покаялась. И от меня отстали.
Но всё это в прошлом. Теперь я спокойна, даже ; в некотором смысле ;      мудра, и уверена в себе, мало что способно взволновать меня. Я на все показательные выступления иду со снисходительной улыбкой. Сфинксово равнодушие и опыт веков во взгляде. Немного жаль только, что этих перемен во мне никто вокруг не замечает.
И много ли потребовалось для этих перемен? Каких-то одиннадцать лет ; и я научилась подстраиваться под устоявшуюся, закостенелую систему. И разве, спрашивается, был у меня выбор? Не спорить, не доказывать… В споре рождается истина, ха-ха! Я всё так же рисую на всех уроках, только теперь с официального разрешения учителей. Для исторички выдала серию рисунков «Костюмы всех времён и народов». На литературе ; «К юбилею Пушкина». На анатомии… М-да! Всё так просто. А когда Шурик, пытаясь отвлечься от урока, выводит дурацкие рожицы, ссылаясь на меня, мол, а почему ей можно? ; учителя отвечают: «Ну это же Марина», ; и этим всё сказано, это всё всем объясняет.
Чтобы прогулять урок, я сперва иду в медкабинет и, жалуясь на живот, обмениваюсь с медсестрой понимающей улыбкой. И кого волнует, в конце концов, сколько раз в месяц у меня болит живот? Разве кто-нибудь проверяет по календарю периодичность? А жалуюсь я на живот раз в неделю, не реже, и тогда иду отлёживаться на третьем этаже, или пью чай, или слушаю книжку. Приспособилась, но всё равно гложет мысль: зачем так бездарно тратить столько лет своей жизни?
Последнее время эта мысль решительно не даёт мне покоя. Я сижу в классе одна, солнечный свет заполнил всё пространство моего поля зрения, нет ничего, кроме жёлтого сияния. И я плавлюсь. Золото ; на пустом листе, на бледных стенах и вокруг меня, но внутри меня ; пустота. Год от года за этой партой среди людей я ищу одиночества, заглядываю в себя ; и становится страшно от внутренней пустоты. Я кричу про себя: «Пустой, надоевший класс! Неужели таков мой удел?!»
И так, вот так еще месяцы, изо дня в день задаваться дурацкими вопросами. Но как же остальные? Мои одноклассники, девчонки из одиннадцатого, о чем они думают? Чем себя занимают?
Я оставляю пустой лист на столе и решительно поднимаюсь на третий.

*****

Четырнадцатая. Эта девчоночья спальня раза в два больше нашей, двенадцатой, зато не выглядит столь же уютной. Шесть кроватей, четыре разнокалиберных шкафа, постеры, плакаты и рисунки над каждой постелью наглядно повествуют о сфере интересов и симпатий владелицы. Здесь всегда много народу. Мы любим собираться за квадратным столом и пить чай с бутербродами. Лёнка, кстати, профессионально умеет сделать из одной банки шпротов по два бутера на каждого. Парни из старших классов раньше тоже любили посидеть у девчонок. Стол стоит как раз между Лёнкиной и Ксюхиной кроватями, ещё есть двухместный диванчик у стены, места хватает всем. Шумно и сейчас: Шурик с Иринкой возятся на диване, Ксюша у зеркала, и человек семь  полулежат на кроватях.
; О, Маринкин пришла! А мы тебя не ждали, ; восклицает Ирка как всегда бесцеремонно и не обидно ; это же Ирка!
Но я мигом надуваю губки, выпрямляю спину и чуть презрительно отмахиваюсь.
; Ах, боже мой! ; чуть более писклявым, чем мне свойственно, голоском,  я растягиваю слова. ; Сударыня, что за манеры? Сказать, что я поражена, это ничего не сказать! ; я поднимаю брови в притворном ужасе и закатываю глаза. ; И это говорите мне вы, Ирина! Что скажет ваша маман, если прослышит о таком обращении?
Лёна вскакивает с постели, оправляет халат и ночнушку под ним ; уже успела переодеться. Она полуобнимает меня и подхватывает:
; Ах, Мариночка, если бы вы знали! Как сложно мне одной находиться посреди всего этого безобразия!
; Прекрасно вас понимаю. Ваша утончённая душа и прекрасный слух просто не в состоянии долго выносить эту грубость, ; я перехожу на шёпот, ; если не сказать больше ; эту безнравственную обстановку. Просто Содом и Гоморра!
; Да, да! ; Лёна чуть не плачет. ; Невозможно описать словами!  Чего стоит одна только манера этих мужланов произносить… О нет! Не просите, Мариночка, я не могу этого повторить!
; А всё современное воспитание. Эти новые веянья… эта иллюзия нравственной свободы…
; Мон шер, к чему всё это приводит?
Мы медленно двигаемся по ковру и, проходя мимо сидящих на нём ребят, Лёна как бы в подтверждение своих слов пристукивает по лбу Вовку.
; А приводит это к духовной пустоте, ; отвечаю я.
; Как только я начинаю думать об этом, начинаю задыхаться ; тоска! Вы ведь меня понимаете, такая наваливается тоска.
; Всё, всё, не будем более о низменном! А помните, как у Швебермаента в той его знаменитой книге?..
; У кого? ; на секунду выходит из образа Лёна.
; Ну, у Шеденмаера! ; философское подвывание мне особенно хорошо удаётся: «Безумная толпа-а-а не тронет сердца моего-о-о своим нечищеным…»
Я запинаюсь, пытаясь подобрать нужное и по возможности приличное слово.
; Своим нечищеным вниманьем! ; вдохновенно заканчивает Лёна. ; О,  этот гениальный, сумасшедший Шведермаер!..
Мы, будто веерами, обмахиваемся кистями рук и, плавно поводя бёдрами, подходим к трюмо, усиленно делая вид, что не замечаем ржущих над нашим представлением ребят. Внимательно рассматривая вначале себя, потом критически ; друг друга, и наконец кокетливо поправляем несуществующие огромные банты:
; Лёночка, прелесть моя, у вас здесь складочка!
; Ах-ах-ах!
; Не волнуйтесь, пожалуйста, я поправлю, мне это ничуть не трудно!
; О, благодарю, милочка! В этом сезоне модны оборки красного кружева, ; она распахивает полы байкового халата и демонстрирует бледно-голубую хлопковую ночнушку.
; Ах! Какая прелесть! ; восклицаю я, ; всенепременно прикажу своему портному пошить такие же. И рюши!
Случайно толкнув Ксюшу, Лёна смотрит на неё с омерзением, как на ползучего гада.
; Ах, моя дорогая, душечка, будьте осторожнее, одно лишь прикосновение к этой… ; я тоже презрительно смотрю на Ксюшку, ; может запачкать ваши чудненькие кружавчики!
; Боже мой, не говорите так! При одной мысли об этом мне становится дурно!
Она картинно вскидывает руку ко лбу и падает на ковёр в бессознательном состоянии.
Аплодисменты. Занавес.