Параллели. Часть вторая

2.
 
  Не слышно ничего. С кладбищенским запахом приходил, совсем не отвечая; ложился вздремнуть, а потом выпивал. Он работал сторожем. Ему не выдали оружие (проблемы с психикой), зато дома валялся пистолет, которым он угрожал убить себя порою. Он не любил детей (своих, чужих, самих по себе), не любил жену, любовницу, свою квартиру, лицо, руки, погоду, соседей, страну, время, жизнь. В руках вертел спичечный коробочек: запах был по душе.
  Начнём трагедию, а она (перебежчица) превратится в фарс. "Мой кот умер, потому что я его не накормил. Или от тоски по воле..." Ты бесполезен больше всего тогда, когда пишешь. Не слушает никто, не внимает. И перечитываешь- для кого? Что толку искать знаний, не увидят их и не заметят.  Спать, спать, спать- и не видеть снов. Пастернак, кажется? "Мне понятно именно это"- говорил поэт-сторож, или сторож-поэт. Щёлкала машинка. Гудели трубы. Сигареты- недокуренные- валялись на полу. Поэт- недоделанный- валялся на диване. Время уходило, унося с собой всё лучшее, что только можно себе представить, и он хотел написать что-нибудь, пока есть дух, пока ещё трезвый, пока не хочется валяться с бабой, но ничего не выходило, пустое всё, скорлупа, обманка, выпитая жестянка,- всё что угодно, не стихи. Не стихи.
  Вот ещё чего. Пустыня, фата-моргана вдалеке -вот и искусство. Помнил он, умирала мать. Она была не очень старою, но была больной, отжившей свой век потаскухой, да, ничтожеством. С матерью не общался лет с восемнадцати, ему было больно, а не общался. Любил её, но не любил её. Эту амбивалентность он рвал на куски, избавлялся как только мог от страшного груза любви и ненависти, совокуплённых в единое целое. Порою он готов был отдать за мать свою собственную и все человеческие жизни. Порою убить хотел, пристрелить. Поносил постоянно её про себя, со слезами на глазах от стыда. Прошло это всё целиком, экспресс прокатился в последний раз по испортившейся дороге. "Мой бедный сын, взгляни на меня"- гвозди, прищепки, колбаса раз в месяц, а при ней было не так: покупала ему всё, баловала. Он в университет поступил, в МГУ. Учиться хотел. Бросил мать, и вуз, и всё бросил, что и толковать, пустое.
   Итак, ещё двадцать. Хотя нет, в прошлом месяце тридцать, значит сейчас сорок. Хотя нет. Если тридцать, то сорок пять. Или тридцать пять? Или вообще к чертям собачьим бросить всё это, и пусть отключат свет, газ, электричество пусть отключат( телефона нет, радио нет), а пока хрен они что получат. Итак, ты выбираешь жизнь. Не забудь сказать друзьям: нечего есть. Не побираться, но всё же какая-никакая еда. Тоже ничего.
  Итак, ещё... Кот умер, да здравствует кот ( боже, как силён, сколько же в нём градусов, я и не думал, что так вставит), и в ушную полость влил настой, мой кот, мой бедный кот, взгляни... Какая мерзость обманывать себя, а другие стерпят, они терпят, молчальники, как это у Гинзбурга, который Галич, начальники, да, но у меня никого не будет, я ведь один живу, и иду по дороге сей я один. Сей один. Зёрна любви сей один. По полуночному небу. Скат времён. Холмы, а я бегу по ним, я ведь изучаю, как френолог, холмы черепа моего бедного друга. Холмы говорят, ты был жутким глупцом. Покатый затылок, низкий и узкий лоб (боже, боже). Твою голову пренепременно отправим куда-нибудь на изучение. Большая находка. Переворот науки. Как же такой череп микроцефала мог знать пять языков? Ещё, ещё...