Встать на перекрестке продолжение 3

                «Ангел»
                (первое заседание)



Утром Михаил Андреевич проснулся с чувством  беспокойства, чего раньше никогда не было. Причиной  могло быть только одно обстоятельство -  сегодня в одиннадцать часов первое заседание по делу Шальновой. Каким оно будет, он не знал. Все-таки подсудимая нервнобольная, а вдруг припадок?

- Может быть, - думал Михаил Андреевич, - будет специально демонстрировать  конвульсии, устроит представление, чтобы поверили в эпилепсию.  Впрочем, не буду загадывать наперед.

Примерно в десять часов сорок пять минут Пушкарев торопливо шел по коридору в зал судебных заседаний с портфелем в руках. В конце коридора он заметил Лидию Михайловну, стоявшую возле окна. Увидев его, она направилась навстречу и, приблизившись почти вплотную, тревожным голосом зашептала:

- Судья уже в зале, я видела, как она прошла.

Михаил Андреевич кивнул головой в знак согласия и, открыв дверь, зашел в зал.
За судейским столом сидела судья, чуть в стороне, секретарша и прокурор, миловидная девушка лет двадцати пяти, в джинсах и белой кружевной кофточке. На передней скамье  сидела женщина средних лет.

- Мать подсудимой, - предположил Пушкарев. За решеткой, на скамье подсудимых, никого не было.

Завидев Михаила Андреевича, судья произнесла:

- Ждем адвоката, она занята в другом процессе.

Пушкарев подошел к свободному месту за столом, где разместились секретарь с прокурором, и начал вынимать из портфеля досье по делу. Судья что-то торопливо писала. Прошло пять минут. Тишина. Не выдержав, он поднялся и со словами извинения вышел в коридор, к Лидии Михайловне.

- Что!?

- Ждем Вострикову, она занята в другом  деле, - объяснил шепотом Пушкарев.
Прошел час, Востриковой не было. Пушкарев продолжал мерить шагами коридор, периодически поглядывая на часы.

- Все, - пришел к выводу Пушкарев, -  сомнений нет. Теперь все понятно! Кредит доверия налицо. Это же небывалый случай в адвокатской практике, чтобы судья столько времени ждал адвоката. Обычно бывает наоборот, когда адвокат два часа ждет в коридоре.

Наконец, примчалась Вострикова. Вслед за ней вошли Михаил Андреевич с потерпевшей. Вскоре привели Анну. Все оживились. Михаил Андреевич  увидел ее впервые. Хрупкую на вид, невысокого роста, молодую светловолосую девушку с наручниками на запястьях сопровождали два рослых вооруженных конвоира. Когда завели в клетку, Анна подняла голову, и Пушкареву стало немного не по себе.
- Неужели девушка с таким миловидным лицом и ангельским взглядом могла совершить убийство с особой жестокостью. Сейчас будет плакать, просить прощение, умолять о снисхождении, - раздумывал он, глядя на «ангела».

Началось судебное заседание. «Ангел» был краток и красноречием не отличался. Оказывается (кто бы мог подумать!),  все было наоборот, это ей пришлось бороться за свою жизнь, ей угрожали и хотели убить, а она только защищалась. И почему-то так, что причинила потерпевшей тридцать шесть колото-резаных ран, отрезала ухо и нос,  перерезала сонную артерию, а у самой ни одной царапинки. Слез не было, прощения не просила, о снисхождении не умоляла, но говорила и смотрела на Пушкарева с  откровенной наглостью.

Как  только закончили допрашивать Анну, сразу же поднялась Вострикова и, теребя в руках листок бумаги, произнесла:

- У меня ходатайство имеется. Прошу вас, ваша честь, допустить к участию в деле в качестве общественного защитника маму подсудимой, Шальнову Раису Васильевну.

Прокурор:

- Я согласна.

- Суд, совещаясь на месте, определил, - недолго раздумывая, произнесла судья, - допустить Шальнову Раису Васильевну к участию в деле в качестве защитника подсудимой.

- Но позвольте же, позвольте же, - не сдержался Михаил Андреевич, переводя взгляд с прокурора на судью, - она же допрошена в качестве свидетеля и не может быть защитником.

Судья, ни слова не говоря, начала собирать бумаги со стола.

- У меня тоже есть ходатайство, Ваша честь, – срывающимся от волнения голосом произнес Пушкарев, обращаясь к судье.

- Какое? - не поднимая голову, спросила судья.

- Прошу суд фиксировать судебный процесс с помощью звукозаписи.

Тотчас поднялась Вострикова и скороговоркой проговорила. - Оснований нет, Ваша честь.

Прокурор:
 
- Я согласна с защитником подсудимой.

Подсудимая Шальнова:
 
- Я тоже согласна с моим адвокатом.

- Михаил Андреевич, - обратилась к нему судья, - вы же знаете, такой возможности нет, в этом зале нет звукозаписывающей аппаратуры, как я могу фиксировать? Чем?
- Но в других залах есть, - робко возразил Пушкарев.

- Ну, в других, возможно, и есть, а в этом – нет, - подвела черту судья и через мгновение: - В ходатайстве отказано. По делу объявляется перерыв, судебное заседание окончено. С этими словами она поднялась и, обведя взглядом присутствующих, добавила. - На сегодня все, встречаемся через месяц.

- Я ничего понять не могу, - говорил Пушкарев с растерянным видом, идя рядом с Лидией Михайловной. - Как могла судья назначить защитником подсудимой человека, которого в ходе следствия допрашивали в качестве свидетеля? Ну ладно, Бог с этим, но отказать в фиксации судебного процесса! Этого я понять никак не могу. Впрочем, - вдруг Михаил Петрович остановился, - я догадываюсь, почему судья так поступила.

- Почему? -  спросила Лидия Михайловна.

- Очень просто! Она не заинтересована в звукозаписи судебного процесса, ведь все действия и решения судьи будут зафиксированы, изменить их будет невозможно, в отличие от протокола, в котором при желании многое можно переписать. Суд отказал, хотя отказ в удовлетворении такого ходатайства влечет за собой отмену приговора. И судья об этом знает.

- О чем знает? – не поняла потерпевшая.

- Она знает: отказ в фиксации процесса - это автоматическая отмена приговора, но все равно пошла на это. Это означает: ей все равно, отменят ли приговор или оставят в силе.

- Как же может быть все равно? – несколько озадачено произнесла Лидия Михайловна. - Ведь каждый судья хочет, чтобы ... .

- Не каждый, - перебив её, отчеканил Михаил Андреевич, - не каждый, а считанные единицы, а всем остальным все равно. Понимаете ли, Лидия Михайловна, есть очень опасная душевная болезнь под названием «Мне все равно» или «Меня это не интересует». Знаете, многие страдают, а лекарств нет.

Михаил Андреевич остановился и о чем-то задумался.

 - Лидия Михайловна! Подождите меня внизу, я хочу поговорить с прокурором.
Дождавшись обвинительницу, выходившую последней из зала, Пушкарев спросил.

 - Почему вы не с нами, а против нас?

- Вы же понимаете, - ответила прокурор, -  закон требует от меня объективного отношения,  все сомнения толкуются в пользу обвиняемого, ну вы же понимаете!
 
Смысл выражения «ну вы же понимаете?!» Михаил Андреевич не понимал,  поэтому спросил.

- Извините, что конкретно я должен понимать?

- Ну как что? – удивилась обвинительница, - по закону так положено. Разве вы не знаете?

- Конечно, все по закону, - согласился Пушкарев, - я согласен, именно объективного отношения, тут вы совершенно правы. Но позвольте спросить? - пытливо произнес Михаил Андреевич.

- Спрашивайте, - равнодушно ответила обвинительница.

- По всем ли  уголовным делам вы занимаете такую «объективную» позицию, или только по этому?
 
Тут раздалась мелодия мобильного телефона. Обвинительница извинилась и, отвернувшись, начала с возмущением  кому-то говорить в трубку.
 
Михаил Андреевич, прождав минуту, развернулся и спустился в вестибюль, где его дожидалась Лидия Михайловна.

 - Ну что она сказала?

 - Ничего нового, у нее никакого интереса в деле нет, и она стремится объективно, без предвзятости исследовать обстоятельства дела.

- А почему же тогда все вопросы решает только в пользу убийцы?

- Вы же понимаете? – с сарказмом ответил Пушкарев.

- Но как она могла так! – еле скрывая возмущение, воскликнула  потерпевшая, - ведь она прокурор, она же мать, или будет матерью когда-то. Как же могла так поступить! А если бы ее дочь зарезали?

- Успокойтесь, Лидия Михайловна, когда будут резать, тогда будет думать точно так же, как вы, а сейчас думает по-другому. Не её же ребенка убивали, ну вы же понимаете?!

- Да, конечно, я понимаю, - успокоившись, страдальчески вздохнула Лидия Михайловна, - но все-таки хотелось бы по-другому, чтобы понимали мое горе, мои слезы, а вышло так: больше понимают убийцу. Может, Михаил Андреевич, к прокурору на прием сходим, он-то должен навести порядок.

- Конечно, Лидия Михайловна, прокурор понимает, как же без этого.

В глубине души Пушкарев знал: визит к прокурору – дело бессмысленное и безнадежное. Но потерпевшая все еще надеялась на прокурора  - оплота законности, справедливости и правопорядка, поэтому пришлось согласиться.

- Ну что ж, давайте сходим, - вздохнув, Михаил Андреевич достал из портфеля записную книжку и, перелистав несколько страниц, произнес:

- Завтра приемный день. Сходим, не будет откладывать в долгий ящик.
- Может быть, завтра что-то решится, - Лидия Михайловна улыбнулась и, попрощавшись, направилась домой.



                В тюрьме



На следующий день Раиса Васильевна Шальнова входила в следственный изолятор. После всех формальностей она оказалась в коридоре следственного корпуса и с замиранием сердца смотрела на обитую металлическим листом дверь, откуда должна была выйти ее Анна. Наконец, прождав минут двадцать, увидела чадо свое и, с радостной улыбкой обняв дочь, зашла вместе с ней в  кабинет.
 
- Кушай, Анка, - ласково говорила она, с нежностью глядя на дочь, выкладывая на стол из-за пазухи бутерброды с ветчиной и салом, тайком пронесенные мимо охраны, -  кушай, сокровище мое.

Анна, с благодарностью глядя на мать, двумя руками обхватила бутерброд и с жадностью принялась жевать.

- Горе мое, как ты тут?

- Нормально, - с набитым ртом, с трудом выдавила из себя Анна, - привыкаю.
 
- Таблетки принимаешь?

- Так ведь у меня здесь и припадков нет, все нормально, Райка. Ты лучше принеси мне в следующий раз пилочку для ногтей, помаду, сигарет побольше, а то  здесь все курят и не хватает.

-А какие сигареты, Аннушка.

- Ну, хорошие чтобы были, Райка, ты знаешь. Ну чего стоишь, садись, - предложила Анна, продолжая жевать, - ну, а что там, в суде?

Раиса, покосясь на дверь, присела на табурет, привинченный к полу и, наклонившись к Анне, скороговоркой зашептала прямо в ухо.

- Все нормально, Анка,  все будет хорошо, адвокатша самая крутая, взяла деньги, обещала, что ты будешь на свободе, она говорила, что всё будет путём. Она с прокурором вась-вась и  судья у неё подруга.

Вначале Анна напряженно вслушивалась в слова матери, но потом, с трудом дожевав остаток бутерброда и облизывая губы, нервно произнесла:
 
- Когда?
 
- Что когда?

- Когда я буду дома? - с плохо скрываемым раздражением переспросила Анна.

- Ну, адвокатша сказала, примерно через месяц.

- Через месяц? Ты что, Райка! Я тут убьюсь, а ты – через месяц.

- Анка, потерпи немножко, все будет хорошо. Доедай, доедай, - настойчиво произнесла Раиса, заметив, что дочь перестала жевать.

- Нет, все уже, больше не могу, … наелась, - Анна перевела дух.

- Ну, может, еще кусочек, - предложила Раиса.

- Нет, не могу.

- Тогда возьми с собой туда,  в камеру.

- Ну да, еще чего не хватало, я что им, мать Тереза, что ли! Буду им жрать таскать, … ветчину, перебьются. Лучше ты доешь.

Мать осторожно взяла ломоть хлеба с ветчиной и принялась жевать.

- А пить что-то есть?

- Ах, пить, - спохватилась с полным ртом Раиса, - ну, конечно, есть.  Продолжая жевать, достала из-за пазухи маленькую бутылочку «Пепси» и протянула дочери.
В кабинете забулькало.

Дождавшись, когда бутылочка опустошится, мать продолжила:

- Я теперь могу чуть ли не каждый день приходить к тебе, слышишь, защитникам это можно.

- Угу, - закончив пить и затянувшись сигаретой, промычала Анна.

- Так что не переживай,  буду таскать еду и питье. Будешь кушать здесь, а на передачи у меня денег нет.  С тобой сколько сидят-то?

- Со мной пятеро.

- Ну вот, это же жратвы на пятерых надо передавать, а мне-то накладно выходит, поэтому лучше сюда приносить.

- А вдруг засекут?

- Не-а, я на подкладке накладные карманы нашила, да и женщин-то особо не шмонают при входе, так что  не переживай, с голоду не умрешь. Да, совсем забыла, адвокатша просила тебе передать, чтобы на время легла на больничку.

- А как?

- Ну как! Парочку припадков сделай в камере и все, в больничку на пару недель, там все-таки легче, - Раиса придвинулась к Анне и зашептала в ухо. - У адвокатши там свой человек, понятно тебе?!

- Угу.

Минуту они молча сидели друг против друга. Раиса, как будто после долгой разлуки, все время пыталась рукой прикоснуться к дочери, то бралась за рукав, но принималась нежно поглаживать ладонь. Вдруг Анна внезапно рассмеялась.

- Ты чего?! – удивилась Раиса.

-  Слушай, - сквозь смех произнесла Анна, - с какой стати Герман  вдруг потерпевшим оказался?

- Не знаю, - пожала плечами Раиса, - адвокатша говорит, это  неправильно, «терпилами» могут быть только родственники, а он «этой» даже мужем не был.
- Да она вообще никто ему! – с ненавистью вскричала Анна, вставая.

Выходя из тюрьмы, Раиса столкнулась с Востриковой.

 - Ой, это вы! - Радостно воскликнула Шальнова, - здравствуйте!

- Здравствуйте, - улыбнулась Вострикова.

- Вы к Аннушке?

- Да.
- И я только что была у нее, она вас ждет - не дождется, вся просто извелась.
Вострикова кивнула в ответ и прошла в дверь.

Валентина Васильевна Вострикова в городе была известным адвокатом. Свою популярность она заслужила благодаря напору, настойчивости и умению договориться  в самых порою  безнадежных ситуациях. Решить вопрос для арестованного подзащитного ей труда не составляло, были бы деньги, а договориться можно с каждым, любой товар можно продать, главное - цена вопроса.

Родилась Валентина Васильевна в небольшой деревушке, расположенной примерно в семидесяти километрах от города.

Детство и юность прошли там же, с родителями. Спокойная и размеренная провинциальная жизнь Валю совершенно не устраивала.

 В свои неполные двадцать лет она окончательно решила: жить в этом забытом Богом месте не будет и непременно  уедет в город возле моря, невзирая на протесты матери. Валя хоть и родилась в деревне, но цену себе знала, трудностей и опасностей не боялась и была уверена: ей под силу преодолеть любые сложности и препятствия.

Неуемной своей энергией она отличалась еще с самого раннего детства. Мать надеялась: с возрастом перегорит, образумится дитя её, но с каждым годом было сложнее  заставить Валю жить так, как хотелось матери.

Вера Филипповна, молдаванка по происхождению, была простой и рассудительной женщиной, вела большое хозяйство: домашний скот, куры и огород в двадцать соток.

 Прожив жизнь в неустанных хлопотах и трудах по добыванию хлеба насущного, Вера Филипповна мечтала: в старости дочка будет ей отрадой, но к великому сожалению, «отрада» пошла в своего отца, Василия Никаноровича Вострикова. Родителей он не знал, воспитывался в детском доме, поэтому происхождение его терялось в глубине веков. Определить, чья кровь текла в его жилах, было делом почти невозможным. Скорее всего, это было смесь кровей: не только болгарской, молдавской, цыганской и т.п., но возможно, и таких экзотических, как эфиопской или берберской, ибо характер он имел буйный. Другими словами, в грудной клетке Василия Никаноровича билось одновременно несколько сердец: волка, буйвола и кабана.

Первые годы супружеской жизни Василий Никанорович пытался  силою отвоевать главенствующее место в семейной иерархии, но по причине тщедушного телосложения неизменно терпел поражение, поскольку Вера Филипповна по комплекции была значительно крупнее супруга. Вскоре Василий Никанорович прекратил попытки, но в душе  все равно продолжал считать себя главой семьи.

Главным мерилом успешной жизни, по глубокому внутреннему убеждению Василия Никаноровича, был общественный статус. Стать начальником, неважно каким, пусть даже самым маленьким,  - вот был предел его мечтаний. Несмотря на все усилия, карабкался Востриков по служебной лестнице крайне неудачно.

 Пробыв месяц бригадиром рыболовецкой бригады, он с позором был изгнан на берег. На должности помощника председателя правления Василий Никанорович пробыл буквально неделю. Словом,  начальником  он был никудышным. Впрочем, с этим он категорически не соглашался, а наоборот, полагал, с его рвением, жизненной энергией и умением руководить страна потеряла талантливого деятеля, а народ - выдающегося лидера.

 - «Мечта – штука материальная», - часто любил он повторять слова своего друга-собутыльника, заезжего интеллигента-бомжа, Петра Семеновича Чувыркина,  получившего от местного населения прозвище «философ» за свою привычку употреблять в разговоре различного рода философские сентенции.

Последней ступенькой в служебной лестнице была должность, наименование которой Василий Никанорович не мог выразить словами, но свои   обязанности исполнял честно и добросовестно, как говорится, не за страх, а за совесть.

Должность именовалась следующим образом: начальник землетрясения (так за глаза называли его соседи). Вот и сбылась Васина мечта, как говорится, материализовалась в полном объеме, хотя, конечно, не так, как ему хотелось, но все-таки.

Главной задачей своего существования руководитель катаклизмов считал потрясение основ  общественного порядка и спокойной семейной жизни. Скорее всего, девиз его натуры звучал примерно так: никому не дать засохнуть.

Все мало-мальски значимые события в жизни села, а именно: драки, скандалы, мелкое воровство и другие чрезвычайные происшествия были неизменно связаны с Василием Никаноровичем. Каждый раз, когда что-то подобное случалось с её благоверным, Вера Филипповна, всплескивая руками, ахала: опять мой Вася учудил!
 
Выражение лица при этом свидетельствовало о наличии  смешанного чувства: с одной стороны, радость и удовлетворение от Васиных «чудачеств», которые  все еще имеют место в её жизни. Половинка не дает засохнуть ни себе, ни ей. С другой стороны, Вера Филипповна с трудом скрывала беспокойство, поскольку  устранение последствий такого «незасыхания» требовало  материальных и денежных затрат, что, безусловно, омрачала радость бытия.

Но всему приходит конец. Пришел он и к Василию Никаноровичу в виде бескрайнего туманного моря. Собрался он как-то в один погожий сентябрьский день с друзьями на рыбалку. Сначала удача была на их стороне (улов был богатый), а потом отвернулась. Отметив улов выпивкой, не заметили, как тучи сгустились над горизонтом, а вскоре и вовсе начался шторм. Лодка на волне перевернулась, и сложил Василий Никанорович свою буйную головушку где-то в бескрайних глубинах морской пучины.

Валя, хоть и была дочерью своего отца, но смешение кровей приняло в ней другое направление, более рациональное, но не менее авантюрное. Если деяния Василия Никаноровича были по большему счету бессмысленными, то его дочь всегда знала, чего хочет, и достигала намеченной цели любыми средствами.

Появившись в городе, Валя поступила на подготовительное отделение юридического факультета университета и буквально через месяц закрутила роман с молодым женатым преподавателем, для чего особых усилий не требовалось.

 Валя имела яркую внешность, стройные ножки и  при случае любила использовать ненормативную лексику, что придавало ей некоторую пикантность (перчинка!). Остальное было делом техники. Студенческие годы прошли бурно и созидательно. За время учебы  Валентина Васильевна обросла связями со многими влиятельными чиновниками из прокуратуры, суда и милиции. Ходили слухи, что иногда даже была украшением стола. В последующем, когда Валя стала адвокатом (благодаря настойчивой протекции заместителя прокурора области), все наработанные связи она использовала только с одной благородной целью – положительно решать вопрос клиента.

Выполнив первую часть плана: получение диплома о высшем образовании и трудоустройство в коллегии адвокатов, Валя решила незамедлительно приступить к исполнению  второй части, наиболее важной: замужество и рождение ребенка. Тут вышла заминка. Выяснилось - исполнить запланированное с таким же блеском, как и первую часть, не так уж и легко, скорее, почти невозможно. 

Тут впервые Валя начала догадываться, есть  нечто такое, что не зависит от её способностей, желаний или внешних данных. Первый брак длился недолго и закончился скандальным разводом, второй - с половинчатым успехом: Валя забеременела и благополучно родила мальчика, третья попытка  породила чувство ненависти к мужчинам, четвертой попытки уже не было, ибо Валя твердо постановила: больше в её жизни экспериментов с мужчинами не будет. С годами Вострикова располнела, заматерела, перчинка почти исчезла, поэтому исполнить вторую часть плана в полном объеме не представилось возможным. Правда, были еще попытки, но они оказались бледными копиями предыдущих трех, а со временем Валя смирилась со своей участью и больше о замужестве не задумывалась.

После смерти супруга Вера Филипповна продолжала в одиночестве жить в своем стареньком домике на краю села. Частенько оплакивая без вести пропавшего мужа (даже могилки нет!), она вспоминала только хорошие события  семейной жизни, а плохие со временем стерлись в памяти. Дочь приезжала один раз  в год, на день рождения матери.

продолжение следует