После семидесяти. Часть 1. Детство 0-11. 01

Я родилась никому не нужным ребёнком. Шёл второй год войны, отец уже погиб в апреле 1942-го. Об этом спустя сорок сорок лет я написала стихи:

Я с родным отцом незнакома
(Это странно, не правда ли, слышать?).
Он погиб далеко от дома –
Там, где плакали скорбно вишни,
Чьи цветки опалило взрывом.

От него воронка пустая,
На куски разнесло металлом.
Как узнать: травой, цветами
Или деревом – чем же стал он?
Не нашлась родная могила.

Мы войны почти не видали.
Там, на западе, бомбы, мины…
Только часто они убивали
Из деревни нашей любимых,
Матерей седеть заставляя.

Помню, билась на лавке мама
Словно раненая аистиха.
В печке русской дрожало пламя,
Сёстры плакали тихо-тихо,
А соседки рыдали в голос.

У мамы до меня было четверо детей мал мала меньше: 12, 10, 7 и 3 года. Мама хотела избавиться от меня, но я уцепилась за жизнь… Бабушка моя со стороны отца на сообщение, что в семье пополнение, сначала радостно спросила: «Ай Ванюшка вернулся?». Но узнав, что родилась ещё внучка, отчаянно заругалась: «И так этих кривоссик полный дом!».

Я только сейчас понимаю, как тяжело было нашей мамочке, Александре Самсоновне Осокиной, одной в эти тяжёлые годы растить пятерых. Но она сохранила всех и вырастила хорошими, добрыми людьми. У крошки меня на голове было две ямы, достаточно широкие, глубиной в палец (и сейчас у меня по всей голове шрамы). Все ждали, что я умру, но не тут-то было, не обрадовала я родных: местная учительница дала какой-то мази, и язвы заросли.

Росла я как сорная трава. В четыре года я оказалась в детском доме, так как мама, работая в лесу, порубила ногу и попала в больницу. Старшие девочки Лида и Нюра остались дома, а нас, младших: Таню, Сашу и меня – по знакомству (там работала моя двоюродная сестра) увезли в эвакуированный в наши места дом для детей блокадного Ленинграда. По ночам дети рассказывали, как резали маленьких, толстеньких детишек; за стеной в тазик капала их кровь (кап – кап – кап), и это капанье много лет не давало мне спать, так я боялась.

Тем не менее я очень любила смеяться, и часто нас с подружкой Кирой Смирновой выставляли в холодный коридор.

Я помню, как мы ждали обед, смотрели в окно, а наши голодные воспитатели несли мешки с хлебом в столовую. Это были честные люди. Вечная память Вам, Екатерина Алексеевна – имён других не помню…

Мама иногда навещала нас. Она приносила зелёные булочки из крапивы и мякины, а я, пятилетняя глупышка, кидала их под стол, говоря, что нас кормят хлебом с маслом, и не понимала, почему плачет мама. Наверное, эти калабушки и были горькими от её слёз.