Время придет, кн2 ч3 гл1-3

16+


I


За неделю до первого сентября 2077 года, когда Элис впервые должна была пойти в школу, им поставили телефон. Дело было вечером, в понедельник.
Ирен вернулась с работы – она снова работала в прокуратуре.

Дома, в большой прихожей деловито возился мастер, тянул провода, устанавливал на полке шкафа новый, черный, блестящий, как пятно нефти или спина дельфина, телефонный аппарат, купленный еще в пятницу. А как долго они все вместе выбирали его! Всё-таки это была достаточно дорогая вещь, которых продавалось не так много.

Поэтому, чтобы найти подходящий к обстановке их прихожей аппарат – Ирен и Александр не могли изменить своей привычке ко вкусу даже в малом – пришлось обойти три крупных универсальных магазина.

Теперь Элис стояла рядом, приоткрыв рот, изумленно-радостными и озабоченными глазами созерцая всё действо по установке телефона.

Ирен поздоровалась с мастером, и тот добродушно кивнул в ответ.
-А папа, конечно, на кухне, - обратилась она к дочери, но та не успела сказать, потому что сам Александр, смеясь, в переднике поверх домашних брюк и рубашки, вышел ей навстречу:
-А где ж мне быть! Устала, Ирен?

-Нет, просто отвыкла от этой работы, - она усмехнулась над своей слабостью.

-Хорошая у вас семья, – мастер, поднимая лицо над проводами, уважительно качнул головой, оглядывая всех троих. – Заботливая, обходительная. Добрый дом!

-Ну, обыкновенные, уж какие есть, - улыбнулся Трильи.

-Не скажите. Я по своей работе во многих домах бываю, разных людей вижу. И дух дома, дух семьи – он сразу чувствуется, чуть порог переступишь. Бывает, с порога уйти  хочется, бывает – ну, так себе, никак. А от вас вот и не уходил бы никогда.

Хозяева смущенно рассмеялись, поблагодарили.

Мастер, наконец, встал, оправил свою рабочую куртку, весело подмигнул Элис, которая во все глаза смотрела то на него, то на телефон.

-Всё готово, товарищи. Ваш городской номер 17-63, местный 2-87.
-Сложно, но запомнить можно. А вам – еще раз большое спасибо и за вашу работу, и за добрые слова, – Ирен, улыбаясь, пожала ему руку.

-Может, чаю с нами, а то и поужинать? – пригласил Трильи, но мастер отказался: у него было еще несколько объектов, где надо было установить аппараты.

-Если что, всегда рады помочь. С вашим ведомством, товарищ Трильи, у нас хорошие отношения. Добрые люди во флоте служат, приятно дело иметь. Так что, это вашему ведомству спасибо за большой заказ – обеспечить телефонной связью весь городок.

Когда они распрощались с мастером, и за ним закрылась дверь, Ирен с любопытством спросила:
-А соседям нашим уже поставили?

Элис затараторила:
-Тете Полли да, а тете Мэриан, наверное, он сейчас пошел ставить…А можно я уже позвоню? – наконец, не выдержала девочка, нетерпеливым взглядом перебегая с лица матери на лицо отца и обратно.

-Это кому же?
-Витторио, с улицы Делоша, ну, он со мной в один детский сад ходил. А вчера я его встретила на улице – он сказал, что им еще на прошлой неделе поставили аппарат. Ну, можно, пожалуйста! – почти взмолилась она, боясь, что родители сочтут это за баловство и не разрешат.

-Элис, конечно, можно. Теперь у нас и разговоров-то будет – только про телефон. Тем более, аппарат надо проверить.


Девочка, довольная, выскочила в прихожую и набрала на память короткий номер. Родители, пившие на кухне чай, продолжали вполголоса разговаривать о своем, но, тем не менее, невольно прислушивались, что же будет говорить Элис.


-Алло? Добрый день, - несколько натянуто начала она. – Это квартира Моранио? Говорит Элис Кресси. Не могли бы вы пригласить к аппарату Витторио? Спасибо, – с каждым словом голос Элис становился всё увереннее, хотя ей по-прежнему пока еще было странно так запросто общаться с человеком, который находился далеко от нее, совсем на другой улице, в другом доме, но так, будто он сидит в соседней комнате.

Ей было тяжело представить этого человека, и то, как он говорит, выражение его лица. Пожалуй, только это и смущало ее, заставляя то и дело сбиваться и спотыкаться на первых фразах.

Но, стараясь быть солидной, она продолжала:
-Вито? Здравствуй, это Элис. Да, нам тоже поставили. Только что! – еще сдерживаясь, произнесла она.

Но тут ее безудержная детская радость прорвалась в полную силу, и всю солидность как ветром сдуло. В трубку полетел беззаботный смех.

Взахлеб Элис рассказывала, как искали, покупали аппарат, где его поставили, какого цвета он и провода, когда поставили соседям, какой номер и т.п.

-А, правда, как здорово! – веселилась Элис. – В школе будет удобно, если домашнее задание забыл, позвони другу, может, он знает. Отлично!
Нет, я сейчас ничего не делаю, то есть только с тобой говорю. А ты? Тоже? А как ты мой голос слышишь, похож на меня? И твой такой. Нет, не плохой, просто другой, не похож.
Вито, а ты умеешь читать? Ну да, это я забыла. Давай друг другу почитаем? Чур, я первая, сейчас! – Элис стремительно бросила повисшую трубку, слетала к себе в комнату, вернулась с потрепанным библиотечным изданием «Тома Сойера», неудобно, но всё же расположилась стоя, с трубкой в одной руке и книжкой – в другой.

-Слушаешь, Вито? – книга была раскрыта на первой попавшейся странице, и Элис принялась довольно бегло читать.

Вито, видимо, терпеливо молчал и слушал. Наконец, девочке самой надоело, и она с сожалением перевела дух.

-Знаешь, Вито, давай созвонимся позже, я уже устала говорить. Ладно? До свидания! Ф-фу! – облегченно выдохнула Элис, положив трубку.

Оказалось, телефонный разговор отнимает столько сил, что от него, действительно, очень устаешь. Поэтому Элис поскорее бросилась к родителям на кухню, чтобы поделиться впечатлениями и подкрепиться.

Родители без укора смеялись, глядя, как девочка старательно утирает выступивший на лбу пот одной рукой, а другой одновременно сует себе в рот ложку с рисом.

-Видишь, Элис, ничего, вроде, не делала, а так устала. А времени сколько потратила! Может, всё-таки телефоны создали для решения серьезных вопросов, а не для простой болтовни, а?


*     *     *


Первое сентября разбудило веселым солнечным утром. Именно так должен был всегда начинаться подобный день.

-Девять часов! Элис, подъем! – красивый, празднично одетый отец распахнул дверь ее комнаты.

-Ура! – едва размыкая еще сонные веки, девочка уже подскочила в кровати.

-Поздравляем тебя с началом новой жизни, с первым школьным днем, – из-за спины Александра выскользнула Ирен и поставила перед носом Элис большой удобный портфель, пахнущий новой кожей.

-Наш подарок, - улыбнулся отец.

-Ой, ах! – девочка больше никак не могла выразить своих чувств и тут же полезла обследовать внутренности портфеля.

Там она, к своему восхищению и удовлетворению, обнаружила пенал с простыми и цветными карандашами, ручками, линейкой, точилкой и ластиком, три чистых тонких тетради в линейку и клеточку, альбом для рисования.

-И всё это – мне?
-Да, всё это потребуется тебе в классе уже сегодня. Так что вставай – к десяти мы должны быть в школе.

Пока Элис торопливо одевала отглаженные матерью еще с вечера форму и белый фартучек, пока ей плели косички, пока она пила на кухне чай с бутербродами, отец и мать радостно разглядывали свою вмиг повзрослевшую дочь, переглядывались друг с другом.

-Сандро, я всё думаю, почему им так поздно к первому уроку – к десяти. Надо было Моранио позвонить. Ты точно ничего не перепутал?

-Точно. Я и учительницу спрашивал, и директора, успокойся, Ирен, - Трильи ласково обнял жену.

И вот Элис стоит, облаченная в строгое синее форменное платье – Ирен шила его две ночи подряд, - с белыми кружевами воротничков и манжет, белым фартуком.
Кружится перед зеркалом в прихожей пышная плиссированная юбка.

-Вот здорово! Мамочка, милая моя, спасибо тебе! – Элис бросилась на шею Ирен, расцеловала. – Как я вас с папой люблю! – она расцеловала и отца. – Ну что, идемте же! – нетерпеливо вскрикнула девочка.

Мэриан, Рафик, Паула, Андреа – сегодня все соседи были дома – вышли проводить их из своих квартир, пожелать долгого счастливого пути к знаниям и мудрости. Рафик, краснея от удовольствия, подарил девочке красивый букет полевых цветов – сказал, купил у какой-то старушки ранним утром.

-Спасибо. А то мы собирались по дороге купить, - Александр словно оправдывался, но Мэриан только смешливо махнула своей пухлой ручкой:
-Сегодня наверняка уже с утра все раскупили…



-Что-то пустовато в городке, - сказал Трильи с затаенной улыбкой, когда они завернули за поворот, мимо зеленых палисадов и белых домов их улицы.

-Нет, ты точно что-то перепутал, и все уже прошли, - Ирен снова беспокоилась, непроизвольно ускоряя шаг, так что Элис тоже всполошилась:
-Мы опаздываем?
-Нет, всё в порядке, цыпленок.

Вот, наконец, и школа.
-Никого, - разочарованно произнес Александр, поначалу не разглядев за густой растительностью, сохраненной строителями при возведении школы, толпу кучкующихся родителей.
Но, отделившись от них, к Трильи быстро подошел отец того самого Вито Моранио, с которым Элис дружила еще с детского сада, - молодой и веселый капитан второго ранга.

-Приветствую, Сандро! Что ж вы опаздываете?
-Как?

-В десять их уже отпускают. Линейка в восемь тридцать была.
-Что-о?!

У Элис захолонуло сердце, не говоря уже о самом Александре.

-Вот так казус, - пробормотал он сам себе. – Такого со мной еще не случалось.

-Наверное, мы слишком долго ждали этого дня, - Ирен расхохоталась от души. – Ну, Сандро, ну, папаша! Приход с отходом перепутал, - взрослые уже смеялись все вместе, а у Элис слезы просились на глаза.

Ирен встряхнула ее за ссутулившиеся плечики.
-Ну-ка, цыпленок, выше нос, ты еще успеешь: и сегодня, и вообще – десять лет сюда ходить. Надоест, а? – но девочка, сдержав обиду и страх перед неизведанным, отвернувшись, смахнула слезинки с длинных ресниц.

Капитан Моранио показал им дверь комнаты, где занималась первая группа первого класса.

Ирен, смешливо глядя на обескураженного мужа, спокойно постучала.

У Элис душа совсем ушла в пятки и колотилась там в пол сквозь подошву новеньких лаковых босоножек. Будто маленькие человечки быстро бегали топотливыми ножками по сосудам и нервам то вверх, то вниз по всему ее телу. Букет в ее руках тоже коротко и часто вздрагивал.

Дверь открылась, и Элис показалось, что за ней сейчас появится кто-то грозный, словно Бог.

Но вместо этого на нее посмотрели ласковые и добрые женские глаза.
-Здравствуйте!

-Понимаете, это я все напутал, - сдерживая смех, оправдывался Александр. – Вы уж простите, ради Бога.

Учительница, веселая, лет тридцати, миловидная и добродушная полная женщина – рассмеялась вместе с ними, мягко обнимая трепещущую Элис своими руками, такими же добрыми и ласковыми, теплыми, похожими на руки мамы.

Тогда Элис, пугаясь собственной смелости, протянула ей букет.
-А это вам. С праздником Первого сентября!

-Спасибо тебе, милая Элис, - и голос ее тоже был похож на мамин, мягкий и грудной, проходивший сквозь девочку теплым потоком доброты и счастья, окутывающим и околдовывающим. – Что ж, пойдем в класс, здесь тебя давно ждут, - она взяла Элис за руку своей – теплой и мягкой круглой ладонью, которой так хотелось довериться.

Но девочка, всё еще боясь и ожидая какой-нибудь строгости, оглянулась на родителей. Те подбадривающе улыбались:
-Мы будем ждать тебя здесь.
-Удачи, цыпленок!

Двадцать две пары глаз с любопытством вскинулись на новоприбывшую от низких голубых парт.

В шкафах, заполненных цветными книжками, картинками и картами, отразилось мелькнувшее в широких окнах утреннее солнце, словно тоже подмигнуло Элис – не стоит бояться.

-Знакомьтесь, ребята, это – Элис Кресси. Она тоже будет учиться в нашей группе. Прошу любить и не обижать, - учительница подвела ее к первой парте у самого окна, за которой сидела такая же девочка с двумя длинными рыжеватыми косичками и гордыми голубыми глазами за широкими стеклышками очков.

Элис исподлобья, недоверчиво взглянула на соседку, но та высокомерно отвернулась.

Учительница поставила букет Элис в широкую вазу на полу, где уже стояли самые разные цветы, так же подаренные другими учениками.
Потом она подошла к темной доске, на которой – Элис прочитала – было написано буквами, как в письме: «Да здравствует мир! Нет войне!», и учительница стала говорить своим мягким голосом во все эти умилительно блестящие, непонятные, разноцветные глазёнки – о мире, о Родине, о партии и товарище Хоше, о добре и красоте окружающего мира, людей и природы. О любви к родителям и своей школе, о дружбе и верности.
О том, что нужно любить и беречь людей и всё живое и неживое на земле. Что нужно крепко дружить и помогать друг другу, хорошо учиться, чтобы вырасти честными, смелыми, сильными людьми, такими, как их мамы и папы, настоящими коммунистами, на славу их великой Родине – Командории.

Элис, боясь пошевелиться, сидела, не шелохнувшись, сложив руки на столе перед собой и не сводя широко открытых глаз с учительницы.

Теперь она боялась не ее, а боялась спугнуть то важное, что будто спустилось в класс откуда-то с неба или случайно залетело в дверь вместе с учительницей, похожее на доброе прозрачное облако, которое окутало все и всех вокруг.

Когда учительница вдруг замолчала на несколько мгновений, чтобы перевести дыхание и обвести любопытными глазами своих маленьких подопечных, внимательно слушавших ее, - Элис повернула белокурую голову к своей соседке и удивилась, что та теперь тоже смотрит на нее и даже улыбается, а ее голубые глаза совсем не холодные, не гордые, и тоже улыбаются, нет, даже смеются!

И Элис сама невольно беззвучно рассмеялась.
-Правда, хорошо? – тихо и восхищенно спросила эта незнакомая девочка.
-Хорошо! Очень! – задушевно прошептала Элис.

-А меня зовут Натали.
-А меня – Элис.

-А я уже знаю. А ты где живешь?

-Девочки, на уроке нельзя перешептываться, это нехорошо, - учительница с добрым укором покачала на них головой, но, видя их испуганные глаза, разгладила строгие морщинки на лице и улыбнулась.

Уж такой день был сегодня – первое сентября на всем белом свете – единственный, неповторимый день.


*     *     *


Дворец Правительства в эти дни практически пустовал – двое суток назад закончил свою работу третий Съезд народных депутатов. Первый состоялся еще при Делоше, а второй – во время войны.

В этот раз делегаты принимали поправки к новой Конституции страны и «Правовым основам жизни граждан» - своду гражданских законов Командории, Гражданскому кодексу. Послевоенное время диктовало свои законы: как и после революции, на поверхность жизненного моря выбралось множество всякого сброда, требовалось ужесточить наказания, пересмотреть права и обязанности.

Война сильно ударила по крестьянству, и теперь снова нужно было экономить каждое зерно, каждое семя, травинку и дерево.

Воровство государственного имущества было приравнено к самому тяжкому преступлению и могло повлечь за собой наказание вплоть до смертной казни, как измена Родине или умышленное убийство.

Сегодня, 18-го февраля 2078 года, делегаты разъезжались по домам, а у Хоша голова раскалывалась от нагрянувших так внезапно неприятностей. Впрочем, после принятия решения съездом ему не нужно было брать всю ответственность только на себя, но…
Дело всё равно было пренеприятное.

Еще во время войны, когда спиридонцы были в Туффисе, напуганные их зверствами там, жители соседнего небольшого города Лестена, сдали свой город без боя.

Для захватчиков это не было большой стратегической удачей, но в моральном плане эта сдача тогда существенно ударила по духу командорской армии. В городе были казнены почти все коммунисты; подполье, не успев окрепнуть, не могло продолжать работу, его ломила чужая, пришлая сила, а еще – сознание собственной вины оттого, что не успели избавиться от предателей-земляков.

После того, как спиридонцев выбили из Туффиса и, соответственно, из Лестена, Хош лично незамедлительно приказал найти и отдать под трибунал всех виновных в предательстве. Кого-то расстреляли всего через пару дней, кого – надолго отправили в лагерь на острова.

Но всё это произошло более полугода назад. А вот теперь мятежный город отказался подчиниться ему, Хошу, Главному Комитету партии и правительству и даже только что закончившемуся Съезду народных депутатов.

Рабочий Лестен требовал для себя статуса независимого, свободного города на том основании, что имел длительные самостоятельные торговые отношения со Спиридонией и остальным миром.

Все понимали главную причину этого желания профсоюзного руководства города – такой статус (пока он был только у трех городов Командории – самой столицы, Туза и Туффиса) давал возможность не платить в центр дополнительных налогов с продаж, что сохраняло немалые деньги городского бюджета.

Жители Лестена вышли на улицы, собирая многотысячные демонстрации в поддержку профсоюзов, надеясь, что свободный статус позволит им получать бОльшую зарплату, чем ту, которую они имели в настоящее время.

Было ли это хитро спланированной провокацией внешних врагов, либо немудрым шагом городского руководства – как бы там ни было, Съезд осудил эти выступления, отказал, и волнения усилились.

Хошу сообщили о столкновениях между жителями и милицией, о случаях нападений и погромах в магазинах и общественных учреждениях, о первых жертвах.

Тогда съезд постановил ввести в Лестен войска. Город оказался отрезан от остального мира – были отключены трубопроводы, электричество, телефонная связь.

Вся остальная Командория, по сути, ничего не знала о происходящем, поскольку официальная информация говорила лишь о небольших мирных демонстрациях профсоюзов за повышение заработной платы.

Преподносилось всё так, что не только не вызывало панику, сочувствие к выступавшим, но, напротив, выставляло их бесившимися с жиру самодовольными гражданами, которым всё было мало, откровенными вредителями, выступавшими против свободного социалистического труда.

И вся остальная Командория, слышавшая про Лестен в очередных утренних радионовостях, осуждала этих «ненормальных» и спокойно и радостно привычно шла на работу, гордясь тем, что ей своей зарплаты вполне хватало, «не то что некоторым».

Хош ходил по своему роскошному кабинету мимо стены с картой страны, заложив руки за спину, в неизменном френче, крепко задумавшись.

«Я потерял сына из-за предателей. Я заработал из-за них кучу седых волос. Предательство – самое страшное преступление. Его следует карать незамедлительно раз и навсегда. А мы были слишком мягки тогда. Надо было раздавить эту гадину до конца. Я прав! Да, да, прав! Отчего же опять так гадко? Совесть? Но ведь она чиста!» - взгляд его остановился на маленькой красной точке на карте – Лестен.

Ему показалось, он слышит автоматные очереди на его улицах, ужасные человеческие крики и лязг гусениц разворачивающихся танков.

-К черту! – злобно фыркнул Хош и принялся яростно набивать дорогим табаком свою трубку.

В дверях показался секретарь Редо – серый, прозрачный, словно растворенный в окружавшем его воздухе власти.

-Товарищ Хош, только что получено сообщение. Мятеж в Лестене полностью подавлен. К сожалению, пришлось использовать все брошенные туда армейские силы. Погибло двести пятьдесят три жителя. Со стороны военных потерь нет.

-Хо-ро-шо, - продекламировал Первый. – Очень хорошо, Редо. Немедленно передайте в радиоцентр сообщение, что волнения прекратились. Виновные арестованы и будут преданы справедливому суду. Мы устроим показательный суд. Пусть весь мир знает, что предателей у нас не прощают. Вы напишете текст?

-Он готов, товарищ Хош, - политично улыбаясь, Редо протянул ему гербовый лист.
Первый пробежал глазами:
-Отлично, пойдет.

Секретарь спокойно склонил голову в коротком поклоне, проговорил словно вскользь, подавая еще одну бумагу:
-Есть еще телеграмма. Совместное заявление Верховного секретаря компартии и премьер-министра Спиридонии.
Наши соседи полностью осуждают произошедшие волнения в Лестене и доводят до нашего сведения, что при прочих равных условиях не допускают никакой поддержки с их стороны никаким независимым отношениям с Лестеном.

-Вот ответ, достойный настоящих коммунистов! – Хош посмотрел на него изумленно и радостно. – Я сейчас же лично напишу им с благодарностью, - помедлил немного, встряхивая телеграмму в руках. – А вот скажите, Редо, мне интересно ваше мнение. Если бы мы не истребили под корень спиридонскую гидру неофашизма и не посадили бы там у власти наших людей, если бы испугались ора Мирового сообщества о «красной опасности» и нарушениях прав человека, - как вы думаете, Редо? – могли бы мы тогда рассчитывать на такую безоговорочную поддержку нашего курса?

Секретарь дипломатично кивнул.
-Я не политик, товарищ Хош, но полностью согласен с вами, - в других устах это звучало бы натянутой лестью, ложью. Но только не в устах Редо! Нельзя было даже и мысли допустить, что он считает по-другому.

Хош задумчиво покачал головой.
-Нет, мы все политики, и там, где надо, и где не надо. Просто любое дело нужно доводить до конца. А уж для государства это… Будьте добры, Редо, - устало договорил Первый, направляясь к рабочему столу, - приготовьте мне один кофе и узнайте, где сейчас находится товарищ Берми, вернулся ли он из Лестена. Если да, то я жду его с подробным докладом.


II


Оскаро Берми, словно и не висели на его совести многочисленные погубленные им живые души, веселый, надушенный, победно вошел в приемную, одергивая на ходу форму, сидевшую на нем совсем некстати – не был он похож на военного человека.
Редо неспеша поднял голову от стола с документами.

-Товарищ Хош ждет вас, - и, нажав кнопку внутренней связи, сказал, равнодушно глядя на зеленый парк за окном. – Товарищ Хош, к вам товарищ Берми, - ему не ответили, но такое бывало, поэтому Редо привычно кивнул шефу разведок, давая понять, что можно войти.

Оскаро незаметно поморщился от обилия произнесенных «товарищей», но, не задумываясь, тут же прошел к массивной двери, ведущей в кабинет Первого.

-Приветствую тебя, Кассио! – войдя, громко и торжественно сказал Берми, широко улыбаясь.

Хош сидел в кресле за столом, откинувшись на спинку и слегка опустив голову, положив руки на тяжелую дубовую столешницу. Глаза Первого были закрыты, он спокойно, ровно дышал.

-Ты спишь, Кассио? – уже несмело спросил Берми, приближаясь к нему. Хош не отвечал.

Оскаро вернулся в приемную.
-Товарищ Хош спит, - констатировал он перед Редо.

Тот пожал плечами.
-Вообще-то он сегодня всю ночь работал. Но я не замечал за ним…, - Редо не договорил, с беспокойством поднимаясь из-за стола и впереди Берми направляясь к кабинету.

Увидев спящего Хоша, он вздохнул и вернулся.
-Наверное, из-за бессонницы, товарищ Берми. Правда, он приказал, как только вы вернетесь, явиться к нему, но раз уж уснул… Он не просил будить, так что решать вам.


Оскаро был озадачен: ему хотелось как можно скорее поделиться с Хошем своей победой. Здесь никто, кроме товарища Кассио не понял бы всей его искренности. А если бы и сказал, что понял, Оскаро решил бы, что это – из притворства.

-Я буду у себя, зайду через час, либо – когда он проснется и вызовет.

Но через час Берми снова встретил спящий Хош.

Редо растерянно пропустил шефа разведок в кабинет, и Оскаро, теперь не дожидаясь объяснений, быстро приблизился к старому другу, схватил со стола его тяжелую руку.

Не нащупав привычно «тукающего» в пальцы пульса, прижал их к шее Первого и вдруг заорал страшным голосом так, что звякнул на столе прибор с недопитым кофе:
-Врачей сюда, быстро!

Пока кабинет заполнялся людьми в белых халатах, и Первого, освобождая от лишней одежды, укладывали на носилки, опутывая трубками капельниц, делая всё это за секунды – не за минуты, Берми и с ним еще двое мрачного вида помощников молча обшаривали комнату цепкими взглядами и оставляли кое-где отпечатки своих рук.

Когда все лишние вышли, Берми долго вертел перед носом маленькую чашку с остывшим на дне кофе, принюхивался.

Потом поставил ее обратно на поднос жестом человека, выбросившего ненужную бумажку, и, взглянув на закрытую дверь кабинета, за которой была приемная, с тихой злобой проговорил, обращаясь к одному из своих экспертов:
-Дерри, немедленно узнайте, не было ли у Джованни Редо родственников или близких людей в Лестене, в том числе, среди погибших сегодня ночью.

Дворец Правительства быстро облетела невероятная, невозможная новость – и всё забегало, закружилось.

Чиновники бросились приводить в порядок свои и без того «неподкапываемые» дела, испугавшись проверок и придирок в связи с нагрянувшими событиями.

Никто не знал, кого именно может подозревать всесильный Оскаро Берми.

Уже через полчаса после того, как Хош был отправлен в правительственную больницу, состоялось экстренное заседание Совета министров совместно с ЦК партии. Председательствовал вице-премьер.

-Товарищи! – голос его беспощадно срывался, дрожал, то ли от простого волнения, то ли от самого настоящего страха за свою дальнейшую судьбу, или за то, что ожидало теперь их всех. – В эти тяжкие минуты на нас лежит огромная ответственность.
Мы должны надеяться, что всё обойдется, и товарищ Хош справится с болезнью.
Но в его отсутствие мы на своих законных постах должны блюсти интересы нашего государства как внутри него, так и за его пределами, быть политически бдительными и…

В этот момент в зале заседаний – огромной длинной комнате, которой редко пользовались по назначению – здесь чаще проводились праздничные обеды в честь многочисленных памятных дат: начала революции, победы революции, дня рождения Делоша, дня рождения Хоша, победы в последней войне, дня командорского флота и т.д., - появился Оскаро Берми.

Остановившись у противоположного вице-премьеру конца стола как раз напротив него, Берми небрежно, по-хозяйски оперся кулаками на дорогое красное сукно и сухо заявил:
-Прошу извинить за опоздание, но мною, как руководителем внутренней разведки, получены важные сведения, которые я хочу предоставить вашему вниманию.

Только что лечащий врач товарища Хоша сообщил мне, что товарищ Хош находится в тяжелейшем состоянии в отделении реанимации Центральной больницы. Он в коме. Врачи делают всё возможное…, - Берми многозначительно помолчал, наблюдая сквозь очки, как по разным лицам министров и членов ЦК разливается  у кого – голубоватая, у кого – красная краска.

-…и невозможное. Но никто не может дать никаких гарантий…

Он снова замолчал, оборвав речь на этой фразе, продолжая оглядывать присутствующих, смотревших на него теперь с откровенным испугом.

-Врачи не исключили насильственного характера данного состояния товарища Хоша, а именно – возможности отравления неким веществом.

У меня, как у ответственного должностного лица, на этот счет имеются свои соображения и вполне определенные подозрения, - зал вздрогнул, как единый организм.

-Так что впредь, до дальнейших указаний, прошу вас, товарищи, не покидать пределов столицы, - жестко закончил Берми.

-Вы…подозреваете кого-то из нас? – еле выговорил вице-премьер.

-Я предупреждаю вас о возможных трагических последствиях, - отчетливо и громко проговорил начальник разведок. – Нами задержан секретарь товарища Хоша Джованни Редо по подозрению в причастности к этому делу.

В настоящий момент идет его допрос, и пока никто не знает, куда приведет эта ниточка, - с нескрываемой угрозой продолжал Берми. – В связи с этими обстоятельствами, я прошу у вас разрешения не присутствовать на данном заседании, поскольку дела требуют моего присутствия в ином месте. Всего хорошего! – он с неуклюжей галантностью склонил в поклоне лысеющую голову и вышел.

-Прошу высказаться, товарищи, - прежним дрожащим голосом сказал вице-премьер, безуспешно пытаясь успокоиться. – Мы должны что-то делать. Раздор в верхах в то время, когда в низах идет кровавая смута…

-Товарищ Нелси, - смело перебил его Леонардо Горн, министр обороны и военной промышленности.

Он постарел за время войны, но оставался всё тем же большим, непробиваемым и невозмутимым, краснощеким богатырем.

-По-моему, единственным выходом из ситуации является в настоящий момент внеочередной, чрезвычайный Съезд народных депутатов.

Только объединившись, мы сможем прийти к единственно правильному решению, которое будет способно удовлетворить всех.
Поведение товарища Берми сегодня, здесь, было, по крайней мере, нетактично. На мой взгляд, он часто злоупотребляет своим служебным положением. Надо с этим разобраться.

Уверен, что товарищ Хош поймет нас и согласится с нами по своем выздоровлении.


Министры и члены ЦК притихли – Горн осмелился бросить вызов самому Оскаро Берми, да еще в такой момент! И это при живом еще Хоше!

Горн поднялся с места и продолжал:
-Я вижу, вы уже считаете меня полутрупом. Но прошу учесть, дорогие мои товарищи, - с горькой иронией произнес он три последние слова, - прошу вас учесть, что мы можем победить – только объединившись.

Если вы будете подкапывать под меня, доносить Берми, мое утопление несомненно увлечет в бездну и вас. Если разобрать стену по кирпичам – она рухнет.

Но вместе – мы сильны и для него – практически  непобедимы. Я прошу вас вспомнить об этом, - он, оставаясь спокойным, сел.

Вице-премьер Нелси обвел всех тяжелым взглядом.
-Другие предложения есть? В таком случае голосовать не имеет смысла. Единогласно. Я сейчас же свяжусь с секретарем Верховного Совета по поводу порядка вызова в Командон депутатов районов.


Когда все стали расходиться, Горн поймал на себе несколько жалостливых и вместе с тем понимающих взглядов.

«Словно на смертельно больного смотрят», - подумал он. Сзади его тронули за руку.

-Вы с ума сошли, Горн! – прошептал бледный, как полотно, министр горнодобывающей промышленности.

Главное, за что он отвечал, была добыча алмазов. Для него расстаться с ней, действительно, было бы больно и страшно, подумалось Горну.
-И вы, со мной вместе, - он усмехнулся.

-Мы делим шкуру неубитого льва. Это очень опасно!
-Риск – благородное дело, - парировал Горн.
-ОН не простит нам этого.

-Если вы так боитесь, зачем поддержали меня? За компанию не так страшно, не правда ли? И потом, вообще, вы уверены, что ОН будет в состоянии еще когда-нибудь прощать или наказывать? – вышло зловеще, хотя широкое, круглое, волосатое лицо Горна выражало в этот момент одно лишь неподдельное добродушие.


*     *     *


В ту ночь ОВНУР арестовал министра здравоохранения и нескольких его непосредственных подчиненных – людей из высшего руководства Командории.

В правительстве большинство ожидало своей участи – кто следующий.

Берми был зол как никогда – он нервничал: всё вокруг стало каким-то липким, неясным, неустойчивым, шатающимся, как в мареве, а Оскаро не любил невидимых и непонятных врагов. Он готов был лучше уложить наповал нескольких преданных друзей, чем пропустить хотя бы одного врага.

В Центральной больнице все шарахались от него – с таким перекошенным лицом шел он лично осведомиться о состоянии Хоша.

Два часа назад ему доложили, что Первый пришел в себя, но не может говорить. Персоналу с трудом удалось выяснить и понять, что Хош хочет видеть его, Берми.

Полы накинутого белого халата Оскаро разлетались в стороны, словно крылья буревестника. За ним по пятам следовали всё те же два верных помощника.

Возле голубоватой двери, ведущей в реанимационную палату, ему попалась худенькая девочка-подросток с заплаканными глазами – дочь Хоша Сетти.

Берми с чувством пожал ее тонкую, голубую от света и отражавших его стен, ручку, сказал:
-Иди, сегодня я подежурю.

Та смиренно послушалась и, покачиваясь, пошла по светлому коридору.

Оставив помощников у входа в палату, Оскаро решительно вошел внутрь.
-Здравствуй, Кассио, - он радостно улыбнулся, увидев открытые глаза Первого, и шагнул к нему, лежавшему под белым одеялом, с таким же белым лицом, как подушка, на которой он лежал.

-Ты…, - трубки, вставленные в рот, мешали Хошу говорить, но он пытался и смотрел на Берми с откровенной, животной ненавистью самца, проигравшего сопернику бой за самку.

-Что? – Оскаро подошел к столику, на котором стояло множество склянок с медицинскими препаратами. – Что ты хотел сказать мне, Кассио?
Я не советую тебе говорить, береги силы. Ты поправишься, и мы обо всем с тобой поговорим. Это так, - он, казалось, без какой-либо мысли переставил ряд склянок и обернулся на Хоша, загадочно поблескивая стеклами очков.

-Ведь это ты…, - еле выдавил из себя Хош. – Знаю, что ты, – удушье сдавило ему горло, он захрипел, стал рвать из себя непослушной, непарализованной рукой мешавшие трубки.

Берми улыбнулся, качнул головой.
-Ты не прав, Кассио. Я лишь хочу помочь тебе.

Прошло всего несколько секунд, в течение которых он нервно и молча наблюдал последнюю борьбу организма за жизнь.

Наконец, высунулся из двери и жестко позвал:
-Скорее врача! Товарищу Хошу снова хуже!

Прибежали медсестры и врач. Доктор показался из палаты минут через пять. Крупный пот блестел у него на лбу. Под глазами – синие круги от хронического недосыпа и страшного нервного напряжения, ответственности, державшей его в тисках над бездной, между жизнью и смертью.

-Ну же, доктор! – Берми впился в него глазами.

Врач стянул с головы дрожавшую, высокую, но осевшую, будто приунывшую, белую шапочку, срываясь, проговорил пересохшими губами:
-Товарища Хоша…больше…нет…с нами, - и разрыдался, уткнувшись через шапочку мокрым лицом в стену, уже не обращая внимания на набежавших отовсюду коллег и медсестер.

Берми овладел собой через мгновение, кивнул понятливым помощникам и снова повернулся к доктору:
-Доктор Ланти, вы и ваша бригада арестованы по подозрению в убийстве товарища…, - тут его голос тоже дрогнул, он яростно взмахнул рукой и быстро прошел к столу у сестринского поста, где был телефон – вызывать оперативный наряд.


*     *     *


На улицах уже с неделю висели траурные флаги, люди старались не улыбаться своим маленьким радостям – это считалось кощунством, ведь умер сам товарищ Хош!

Его положили во вновь отстроенный мраморный мавзолей в центре Командона, рядом с телом Делоша.

Делош после смерти был забальзамирован и хранился, как святыня, вопреки желаниям его близких друзей. Во время войны его даже прятали в особом убежище, оберегая от вражеских авианалетов.

Круглосуточный пост стоял возле тел двух неординарных людей своего времени, и день и ночь народ шел сплошным потоком, бесконечной вереницей, рыдая и прощаясь с одним из них, помня еще то время, когда прощались и с другим.

Мир снова рухнул для большинства граждан Командории. Что делать теперь, как дальше жить? Кто защитит, кто подскажет?

Эти страшные вопросы люди гнали от себя, но сознание того, что вокруг молодой республики еще так много врагов, о которых ежедневно кричит с трибун, по радио начальник разведок товарищ Берми, а вождя, который возглавил бы борьбу с ними, нет, - отравляло всё их дальнейшее существование.

Ирен возвращалась домой из прокуратуры. Был еще день, солнце светило ярко – для него не было никакого траура, и вообще, вокруг кипела всё та же неугомонная жизнь – вечное движение: в листве сквера свистели птицы, скакали по мостовым, выискивая одним им видимые крошки.

Большая серая кошка кралась вдоль тротуара ближе к дереву, где возле скамейки собралась целая стая разномастных птиц. Они наперегонки выклевывали искрошенный каким-то стариком хлебец.

Кошка не выдала себя неосторожным движением, но Ирен, задумавшись, проходя мимо, к неудовольствию кошки, спугнула всю стаю, которая, правда, через полминуты вернулась на прежнее место.

Ирен так и не узнала, удалась кошке ее охота или нет. Не это сейчас волновало ее. И хотя смерть Хоша не повергала ее в уныние и отчаяние, как других – Ирен никогда не любила этого слишком властного человека, – все-таки его смерть касалась и ее.

Обстановка у морских границ Командории и Спиридонии резко обострилась: в нейтральных водах появились иностранные военные суда, больше – японские. Радио с тревогой сообщало об этих событиях. Ирен волновалась об Александре, который был в рейсе.

Кроме того, ее голова пухла от множества собственных дел в прокуратуре. Только Элис радовала мать, принося из школы одни «пятёрки» да помогая длинными вечерами на кухне, конечно, по силе своих детских возможностей.

-Ирен, приветствую тебя! – окликнул сзади знакомый голос.
-Грето! Славная встреча! Здравствуй, дружище! Я как раз домой, давай, за компанию, – Ирен обрадовалась старому другу, отвлекшему ее от тяжелых мыслей. Они по-братски обнялись. – Ты как здесь? Что не позвонил? – сыпала она на него вопросами.

-Да я ненадолго по делам. Сегодня же уезжаю, так что извини, не зайду. Вот, иду в комитет партии на пленарное заседание. Второе за неделю. Всё мечутся, ничего решить не могут, в связи с последними событиями, - он в сердцах крякнул и резко махнул рукой. – А у нас посевная идет – мне ли теперь до всех этих дел! Времени нет, а они гоняют туда-сюда. И ладно бы в толк…

-Ну, не горячись, - попробовала унять его Ирен. – А то опять влипнешь в историю.
Знаешь ведь, что делается. Берми на съезде был паинькой. Честно говоря, я думала, он будет лезть к власти, как обезьяна по пальме за бананом.
А он так присмирел, что остался только министром, даже депутатство с себя сложил…

-Ну да, вроде ему тоже времени не хватает разных подонков ловить, - усмехнулся Грето.

-Подонков…, - задумчиво повторила Ирен. – А сам указом об амнистии выпустил на свободу тридцать тысяч уголовников, четверть из которых – особо опасные.

-Для него подонки – это политические.

-М-да, Грето, невеселая задачка получается. У нас в прокуратуре усилили охрану архива – боятся, как бы старые дела не пропали, не попортились. И так во время войны та диверсия… А теперь, случись чего…

-То-то я и гляжу, ты молчишь, не пишешь, не звонишь.
-Да, работы много, Грето. Значит, не зайдешь? Ну, давай хоть присядем тут, в сквере, о своих мне два слова расскажи. Есть десять минут? – и она мягко и настойчиво усадила его на свободную скамейку.

-Да у нас всё ничего, - рассмеялся Инзаро, приглаживая отросшие, почти седые усы. – Работаем. Стелла, правда, очень переживает обо всем ЭТОМ. Ума не приложу, с чего ей так Хоша жаль? Хотя, может, и не его вовсе. А так – у нас тут несчастье приключилось, парнишка один погиб в тот же день, когда Кассио умер.

-Это кто же? – насторожилась Ирен.
-Ты не знаешь его, они всей семьей уже после войны в Морскую приехали – мать, отец и четверо детишек.

Поло был старшим, четырнадцать лет. Добрый такой, работящий… В тот день, когда Хош умер, нам по радио объявили. У всех поначалу был шок. Женщины плакали, будто кто родной умер.

А я просто не знал, что делать. Увещевать их – смысла нет. Правду об этом человеке сказать – не поверят. Даже напомнить ту голодовку и ссылки… Нет, они все – как в тумане, как заколдованы, их отношение к нему уже не изменить.
Да и опять же – какой смысл? – Грето помял в руках летнюю кепку, посмотрел на озабоченных поисками крошек воробьев, привыкших к регулярным кормёшкам возле скамеек сквера. – В общем, отменил я по колхозу работы на сутки, чтоб народ в себя пришел, всё равно люди только возле репродукторов и торчали.

И Поло, мальчик этот, тоже, говорят, очень убивался, рыдал. Вождь умер, - с горькой иронией Грето вздохнул. – Стояли они с другом возле магазина, - помнишь, который на повороте к правлению, - рассуждали, как теперь жить без товарища Хоша, ведь ТАКОГО человека больше нет и, видно, не будет. А рядом трактор Т-7, колесный, как раз с работы ехал. Колеса-то – во! – Инзаро широко обвел руками. – Тракторист его оставил, сам в магазин. Вышел, не посмотрел сзади, дёрнул.

Друг-то отскочить успел, а Поло наш, как был в расстроенных чувствах, ну и…, - Грето снова в сердцах махнул рукой и замолчал.

Ирен с болью разглядывала множество морщинок, появившихся на лице своего старого друга, его черные глаза, блестевшие сдерживаемыми слезами.

-Был у нас выездной суд. Думали, оправдают тракториста – он ведь тоже расстроен был, вот и проявил халатность. А она, видишь, парнишку унесла.

Схоронили парня, теперь не вернешь, а трактористу пять лет дали. Вот к чему привело всё это ажитированное расстройство по поводу смерти вождя. Вот какой человек, - горько усмехнулся Грето, - и после своей смерти людей за собой в могилу потащил.

-Да, ужасная история, - Ирен передернула плечами.
-Стелла теперь говорит, что всё это к большому несчастью – и смерти эти, и уголовники на свободе. Антонио ее ругает, а я не знаю, кого слушать, кого успокаивать.

-Не надо никого слушать, Грето, - Ирен снова заботливо оглядела его осунувшееся, потемневшее от степного загара, но приятное, доброе лицо. – Сейчас от нас требуется только одно – надо работать, так, чтобы, действительно, не случилось никакого несчастья. И верить. В себя, в близких. В хорошее, - она говорила это не ему, а себе, но Инзаро, понимая, улыбнулся.

-У тебя все хорошо? – спросила Ирен мягко. – Милена, детки…
-Лучше не бывает, - посветлев, прошептал он.
-Как они вас зовут: мама и папа?

Грето покачал головой.
-Старшая было начала так называть. Но мы объяснили, что у них были другие мама и папа, которые очень пострадали и не могут вернуться к ним. В общем, стали они нас звать «мама Мила» и «папа Грето». Так уж лучше. Честнее.

Ирен, едва сдерживая просившуюся из сердца радость за него, дрогнула лицом и ласково погладила Грето от макушки по бритому виску.
-Милый ты мой Грето, я так…

-Я знаю, Ирен, - он передвинул ее теплую ладонь и уткнулся в нее губами. – Спасибо тебе.

-Что ты, это ты сам молодец, что решился!
-Если б не вы с Сандро…
-Брось, Грето, мы тут ни при чем.

-Когда он возвращается?
-Через четыре дня и…, - она посмотрела на дешевые наручные часы на тонком ремешке, - и двадцать часов.

-Значит, дождешься…Ну, пора, - они, наконец, поднялись со своей скамейки, неспеша пошли по дорожке. – Последний вопрос – о Джулии Тесситоре и ее муже. Сайрус ничего не узнал?

Ирен опустила голову.
-Ничего нового.
-Понятно.

Сквер кончался. Он словно был поодаль от всего остального мира и сегодня на редкость пустынен. Рядом, на улице, обрамленной траурным крепом, который резко выделялся на фоне яркого, ясного неба, прохожих было много. По мостовой то и дело пробегали служебные авто.

-Приезжайте в гости, как только освободитесь, – крикнул, уже обернувшись, уходивший Грето. – Все вместе – к нам. Будем ждать.

Ирен улыбнулась ему вслед.


III


Элис сидела за столом в кухне, болтала ногами, доедая оставленный матерью в термосе борщ – это был ее школьный обед. Элис отучилась почти год и чувствовала себя очень независимо, хотя к кухонной плите ее еще не подпускали.

Но достаточно сказать, что из школы она возвращалась домой сама, а Ирен приходила только через час или два, а иногда вообще задерживалась на работе до самого вечера. Правда, дома к этому времени давно уже была Паула, но Элис, дабы не ущемлять собственной самостоятельности, обращаться к ней за помощью не хотелось.

Вдруг она услышала, что в двери щелкнул ключ – «мама!» - вскочила, подбежала и – попала в объятия отца.

-Папа! Ура! Уже вернулся!
-Уже! – рассмеялся чуть усталый, но по-всегдашнему свежий Александр.

-А мы с мамой тебя к ночи ждали, - скороговоркой тараторила Элис. – Как радиограмма пришла. Хотели на пристань идти встречать, как всегда.

Трильи, улыбаясь, поправил тонкий, черный, с сияющими пуговицами китель, повесил фуражку на вешалку.
-Не утерпел я, цыпленок, прилетел к вам на крыльях…
-На самолете, что ли? – удивилась Элис.

Отец счастливо, беззаботно рассмеялся, трепля ее за плечи и целуя в макушку.
-Нет, конечно, цыпленок. На автобусе приехал. У нас теперь база – временно в Командоне. Мы туда пришли, а не в наш Туз. Вот я оттуда и приехал на автобусе.

-Ух ты! Долго ехал? Устал, наверное? – заботливо осведомилась девочка. – Пойдем, кормить тебя буду. Мама борщ оставила, - она потянула его за руку.

-А где она? – голос Трильи сорвался. – Еще на работе?

-Давай ей позвоним, может, она раньше освободится. Вот обрадуется! – Элис весело хлопнула в ладоши.

-Давай! Я ее как раз встречу.
-А меня с собой возьмешь?

-А подарки кто будет разбирать? – подмигнул он дочери.
-Ура! – Элис подбежала к небольшому чемодану, внесенному Александром в прихожую и все еще стоявшему у двери, волоком подтащила его к середине холла, где было больше света.

Трильи, помогая дочке подвинуть чемодан, посмеивался.
-Ну, открывай же, Элис, – в этот момент на другом конце телефонного провода ему ответили. – Алло! Прокуратура? Добавочный 58, Ирен Кресси, пожалуйста… Ирен! – и на него обрушился поток радостных междометий, приятных прилагательных, и вообще показалось, будто ветром теплым и ласковым пахнуло из узкой черной телефонной трубки.

-Слава Богу, какое счастье! Ты вернулся! Мы так беспокоились. Как ты?
-Все хорошо, родная. Вот, сидим с Элис, подарки разбираем. Придешь – увидишь. Но, по секрету, я тебе шаль купил, ажурную, как ты хотела. А еще – вечернее платье, тебе понравится, хотя это была моя инициатива, - смеялся он. – Ты уж не ругайся.

-Инициатива бывает наказуема, – в тон ему ответила Ирен. – Ладно, о подарках. Скажи лучше серьезно, что на границе, Сандро? Японцы…

-При встрече, - уклончиво ответил он. – Имей терпение. Когда выходишь? Я встречу.

-Через пятнадцать минут.
-Обычным путем?
-Как всегда, родной.
-Тогда я выхожу.
-А не разминемся?

Трильи насмешливо присвистнул:
-Это мы-то с тобой разминемся? – и, прикрыв трубку рукой, чтоб не слышала Элис, доставшая из чемодана мягкого плюшевого медведя, который смешно ревел, когда ему нажимали на лапку, добавил с особым ударением. – Я очень соскучился, Ирен.

-А как я соскучилась, - эхом повторила она.
-Значит, до встречи. Ну, Элис, -  Александр, довольно потирая руки, приблизился к ней. – Что нашла?

Блестевшие глазёнки с неподдельным восхищением глядели на Трильи.
-Папа! Это просто волшебство! Тут столько всяких вкусностей, а эти куклы, - она любовно прижала к груди двух небольших мягких резиновых кукол – в одежде мальчика и девочки – упитанных, смеющихся детишек. – Я в них буду в дочки-матери играть. А медведь – вот чудо-то! – у нее больше не было слов, чтоб выразить все свои эмоции, и Элис просто обняла отца за шею и расцеловала в обе щеки.

-Но знаешь, папа, - тихо сказала она. – Ты не подумай, что я тебя за эти игрушки люблю. Я тебя просто очень-очень люблю! – и еще сильнее прижалась к нему своим маленьким тельцем.

Растроганный Трильи поднял ее на руки.
-Спасибо, цыпленок, я знаю. А ты думаешь, почему я эти игрушки покупаю тебе? Тоже поэтому. Просто потому что люблю.

-А это – маме? – Элис, улыбаясь, указала на стол, где были выложены другие вещи.
-Да.

-Она у нас очень красивая и добрая, - мечтательно произнесла девочка.
-Да-да, Элис, очень. И я иду ее встречать, - он, наконец, отпустил дочь.

-А я тогда погулять, можно?
-Ну, конечно, раз ты пообедала, - улыбнулся Трильи. - Я же понимаю, надо показать всё это Натали и остальным девчонкам, - он кивнул на игрушки. – Только сильно не хвастайся.

-Вот еще, я никогда не хвастаюсь, - вспыхнула Элис и вдруг, хитро прищурившись, спросила. – А вы с мамой в ресторан пойдете?

-Нет, Элис, думаю, мы придем домой, потому что устали и соскучились друг по другу и по тебе, - он улыбнулся, – так что ты тоже долго там не задерживайся, у девчонок, идет?

-Идет! – она хлопнула ладошкой по подставленной ей большой отцовской ладони.

-Если успеешь, пожалуйста, разбери все подарки. Фрукты – на кухню, одежду – в шкаф. Ну, игрушки – сама знаешь, я пошел, - Александр поцеловал дочь и вышел на улицу.


Все вокруг пело и кружилось в очаровательном зеленом весеннем танце – после периода дождей природа ожила, сменила одежду на яркую, свежую – всё славило приход нового тепла и света, вопреки еще неснятым траурным флагам и лентам, которые висели на углах домов и входов в учреждения уже больше месяца.

Александр не мог удерживать в себе улыбку, просившуюся на лицо, - и прохожие улыбались ему просто так – высокому, красивому морскому офицеру.

А он не шел – летел, не чувствуя под собой неровной мостовой. Завернув за угол предпоследнего квартала перед улицей, где располагалась прокуратура, наткнулся на цветочный киоск и купил большой букет любимых Ирен красных роз. Не замечая их легких уколов в пальцы, полетел дальше.

И, наконец, среди редких прохожих, впереди, там, куда он неотрывно смотрел – увидел ее.

Ирен взволнованно шла вдоль домов, обгоняя впереди идущих, весело помахивая сумочкой. На ней был цвета морской волны легкий строгий костюм – Александр очень любил его и знал, что, когда Ирен ждет его из очередного рейса, она обычно надевает его.

Она шла и тоже улыбалась ему. Казалось, Ирен вот-вот оторвется от земли, чтобы очутиться возле него в одно мгновение, и только рамки приличий, правила поведения в общественном месте не дают этого сделать им обоим.


Вдруг что-то странное произошло. Резкие, непонятные и нереальные звуки прорезали мерный шум дневного работающего, едущего, идущего города.

Трильи показалось – он замер на месте и стоит так уже довольно долго.

А Ирен – его Ирен! – всего в каких-то двадцати шагах от него – начинает падать.

Ее глаза закрыты, и она медленно, но неуклонно, неловко подгибая колени, клонится к мостовой.

И что это за странные тарахтящие звуки? Может быть, так стучит ее сердце?

-Ирен!!! – розы выпали из его рук и рассыпались по черной мостовой.


-Верные глаза, милую улыбку
Я любил и знал – не было ошибки!
Нам не сосчитать дней, прожитых вместе!
Нам ли умирать от любви?
Это не набат в груди звучит –
Это день и ночь, до самой смерти,
Если любим мы, сильней стучит
Друг наш и помощник – наше сердце.
-Счастье никогда долгим не бывает.
В бездну, в никуда души улетают.
Выстрел прогремит, странно и жестоко,
Разбивая жизнь. Нашу жизнь!
Это не набат в груди звучит –
Это день и ночь, до самой смерти,
Если трудно нам, сильней стучит
Друг наш и помощник – наше сердце.
-Честное оно, смелое, большое,
На двоих – одно нам дано судьбою.
И в последний час, к жизни устремляясь,
Поднимает нас в вечный бой!
Это не набат в груди звучит –
Это день и ночь, до самой смерти,
Только прикажи, сильней стучит
Друг наш и помощник – наше сердце.



Трильи очутился возле нее почти в один миг, успел подхватить у самой земли, прикрывая отяжелевшее тело жены своим, бессознательно оттаскивая за оставленный кем-то у тротуара автомобиль. Так кстати оставленный.

Александр еще слышал те странные звуки и не понимал, откуда они исходили, кажется, сверху.
Он понимал одно – это они, вторгшиеся безжалостно, по-хозяйски в их счастливую жизнь, были причиной того страшного, что случилось с Ирен.

Он не видел и не слышал собравшихся вокруг людей, которые за минуту до этого в ужасе разбегались под выстрелами.

-Кто стрелял? Откуда? – бежал по толпе сдавленный шепот. – Это же Ирен Кресси! Сама Ирен! Какой ужас! Что же это будет? Какое несчастье! Всё одно к одному!

Трильи сидел на мостовой, прислонившись к автомобилю, одной рукой прижимая к себе голову Ирен, другой поддерживая ее за талию.

Глаза застилала радужная пелена, и всё плыло – весь в крови правый бок, правая рука Ирен, кровь на ее шее.

Кровь, кровь – везде кровь! Ее кровь! И бешеный стук собственного сердца в висках, в груди, в кончиках пальцев.

Александр попытался было дотянуться до сумочки Ирен,
достать оттуда стерильный бинт, который жена всегда носила с собой в аптечке, но не смог, и только старался прижать полой кителя и рукой раны на ее груди и животе.

-Ирен! Ирен! – он плакал, как в детстве, теперь не стыдясь никого, плакал навзрыд, повторяя ее имя. – Не уходи, прошу, не уходи! – и вдруг, словно на мгновение очнувшись, вскинул ослепленные глаза на окружающих:
-Умоляю, вызовите «скорую»! Умоляю вас! Она не умрет! Не умрет!

-Уже вызвали, уже едут! – крикнул кто-то из тревожной толпы, стоявший ближе других. – И милиция тоже.

-Ирен, - шептал Трильи. – Ты не должна, слышишь! Не уходи! Почему ты, почему же?! Открой глаза, не уходи, скажи хоть слово, родная моя!

Ирен, словно услышав, преодолевая непомерную тяжесть, наваливавшуюся на веки, приоткрыла глаза, пошевелила рукой.

Александр примолк и с ужасом и радостью смотрел на жену.
-Что…это? – поведя взглядом вокруг, еле слышно сказала она сквозь клокочущее дыхание. – Кровь?...Жаль…Костюм…Испортили…

Он гладил ее по рассыпанным волосам и уговаривал:
-Это пустяки, Ирен, всё пустяки. Купим другой, такой же. Только не исчезай, не уходи, я люблю тебя, я с тобой. Ты слышишь? Ты видишь меня?

-Ты…плачешь, Сандро? – с большим усилием проговорила Ирен. – Не…надо.

Он отвернулся, пытаясь справиться с собой, чтобы Ирен не видела его слез.

-Нет, не плачу, я не плачу, Ирен. Не говори, не трать силы, прошу. Всё будет хорошо. Ирен! Ирен! – глаза ее опять закатились, изо рта и носа показалась пенистая кровь, и Трильи почувствовал, что он сам сейчас умрет от одного лишь страха за нее, боясь пошевелиться и пошевелить ее, будто любое неосторожное движение могло навсегда разлучить их.

Люди возле них расступились, в круг проникли санитары с носилками, доктор и трое милиционеров. Они только что подъехали к месту происшествия.


*     *     *


Пока санитары осторожно клали Ирен на носилки, милиционеры опрашивали свидетелей. Один из них обратился было к Александру, но тот посмотрел мимо него, слепо дернувшись к машине за Ирен.
-Оставьте, он вам сейчас всё равно ничем не сможет помочь, - доктор «скорой» пропустил Трильи в машину, сам сел на скамью рядом.

Последнее, что успел увидеть Александр перед захлопнувшейся дверцей, - милиционера, который быстро расставлял пластиковые номерки возле пятен крови на мостовой и длинной линейкой измерял расстояние от того места, где Ирен начала падать, до места, где она лежала за автомобилем.

Теперь она, очень бледная, лежала на носилках посреди длинной кабины машины, опутанная трубками и – ему казалось – не дышала.

-Она не умрет. Не умрет, - шептал Трильи.
-Мы сделаем всё возможное, - он уловил нехорошую интонацию в голосе доктора и, как безумный, вскинулся на него неверящими глазами. Так всегда говорят, чтобы упокоить. Даже когда ничего уже не… Доктор не дал ему высказаться.

-Вы весь в крови. Вы ранены?
-Нет…не знаю. Рука. Больно, - санитар помог ему стащить левый рукав кителя, Александр морщился от боли.

-Похоже, навылет. Я перевяжу, - кивнул санитар.
-Введите ему дозу седуксена, - доктор колдовал над головой Ирен, то и дело глядя на показания портативного прибора контроля за основными жизненными функциями. – Как вас зовут?

-Александр Трильи.
-Знаете, что такое надежда?
-Знаю, - стуча зубами о край плошки с водой, которую ему дали выпить, Трильи ответил еле слышно.

-А знаете ли вы, что даже когда умирает надежда, про которую говорят, что она умирает последней, - нет, остается еще вера. Голая вера, не требующая никаких доказательств и надежд.
Но даже если теряешь веру, остается еще…

Трильи тупо смотрел на собеседника, не совсем понимая, о чем он. Или, может, седативное начало действовать. Но как можно говорить всякую чушь, когда…

-Надо просто верить, если любишь…, - сказал доктор, не поворачиваясь.
И эта незаконченная по интонации фраза повисла в воздухе. Зыбкая, невесомая, проникла в сознание Александра, и он повторил ее одними губами.

В клинике его с Ирен разлучили.
-Я буду ждать конца операции, - протестовал он, когда доктор «скорой» пытался уговорить его остаться в приемном покое, и – настойчивость взяла верх – Трильи сидел теперь в холле хирургического отделения, рядом с дверью в операционную и реанимацию с предупреждающе грозной надписью: «Посторонним вход воспрещен».

Возле него на жесткой скамье лежал свернутый окровавленный китель, а метрах в пяти дальше вправо находилась конторка, за стеклом которой сидела дежурная медсестра.

Она писала что-то в своих бумагах, иногда сухо и спокойно по многолетней привычке отвечала на короткие телефонные звонки: что такой-то – на операции, что такую-то – вчера перевели в отделение на реабилитацию. А такой-то – мужайтесь – вчера скончался, заведующий просил звонить ему по поводу прощания с телом по такому-то телефону.

Трильи вздрогнул и ощутил ужасную пустоту внутри и вокруг. Он увидел всё как бы со стороны плоским и невыразительным.

Неужели и об Ирен эта медсестра может вот так же сказать?
«Нет, надо надеяться, верить, любить. Эти три – неразделимы, и если умирают, то вместе… Она будет жить. Потому что я не смогу без нее. Мы все не сможем. Ирен…Кто стрелял? Прошло столько лет с тех пор. Кому это было нужно? Сайрус, надо с ним связаться, он должен быть уже в курсе. Надо любить…», - Трильи, словно уж из-под своего камня, пытался выползти из забытья, в котором плыл, прислонившись затылком к больничной стене.

«Что они мне ввели? Меня как будто нет. Сколько времени прошло?» - он с трудом приподнял здоровую правую руку, на которую при перевязке надел часы.

Операция шла уже шестой час. В душе Александра похолодело.

«Если так долго, значит, она будет жить, не могут же они глупо биться за жизнь, на которую нет надежды».

Этот первый внутренний голос, несмелый, тихий, перебивал второй, жесткий, злой: «Они бьются из последних сил, потому что она – Ирен. Если бы на ее месте был кто-то другой – всё было бы уже кончено».

-Вы бы отдохнули, голубчик, совсем извелись, - мягко проговорил рядом с ним какой-то знакомый голос.

Да, он уже стал ему хорошо знаком – это была дежурная медсестра, пожилая и спокойная, привыкшая в этих стенах ко всему.
-Спасибо, я не устал.

-Вы ранены, пойдемте, я вас чаем напою, - она говорила не как человек, жалеющий того, с кем говорит, а просто, словно к ней в гости пришел добрый знакомый, которого она собирается угостить.

-Спасибо, не хочется, - но, чувствуя, что нужно отвлечься хоть на что-нибудь, Трильи с усилием поднялся, подобрав китель.

-Вы ей муж будете, Ирен? – кивнула пожилая женщина на двери оперблока, доставая из тумбочки под столом конторки две чашки и маленький заварочный чайник.
-Да.

-Да, с ней большое несчастье. Но знаете, кто оперирует? – Александр мотнул головой. – Доктор Доньола. Это значит, всё будет хорошо, - улыбнулась она, будто говорила не об операции, на которой решалась жизнь человеческая, а о пораненном штопальной иголкой пальце, - и смотрела снова просто и спокойно.

Трильи неожиданно для себя тоже улыбнулся ей. Он знал Доньолу – очень известного хирурга, имевшего связи даже где-то за рубежом еще при живом Хоше.

Доньола уже лет пять консультировал офицерский состав эскадры Туза на ежегодных профосмотрах. Он даже серьезно пообещал Александру, что через несколько лет в Командории будут делать операции по восстановлению кожи с использованием стволовых клеток, как уже делают во всем мире. Тогда он обязательно исправит спину Трильи, навсегда избавив его от ужасных келоидных рубцов и памяти о герцоге Фьюссе.

-Вы здесь всю ночь дежурите? – участливо спросил Александр, пока медсестра подавала горячий, дымящий ароматом чай.
-Да, сутки.
-Это тяжело.

-Тяжелее войны, голубчик, ничего не может быть, сами, верно, знаете не понаслышке. А тут что – сиди, ходи, лекарства раздавай, делай инъекции, отвечай на звонки, давай людям информацию, вот и вся работа. С моей старческой бессонницей это даже приятно – вроде как по делу не спишь.

-А если…, - ком внутренней боли и отчаяния опять сдавил ему горло, - если приходится говорить о…

-Смерти? – просто переспросила женщина. – Что же в этом такого необычного? Странно бояться смерти. Мы не знаем, что будет после нее. Но если порассуждать, всё на свете переходит во что-то иное – организмы перегнивают, питают траву, ее едят животные, потом умирают, и снова перегнивают, и так далее.

В этом не смерть – в этом жизнь, ее законы! А любая смерть, самый момент ее – это лишь что-то вроде перехода из одного состояния жизни в другое, как из одной комнаты – в другую, смежную, через дверь. Ну, так же, как вода превращается в пар или лёд, как переходят друг в друга стадии личинок насекомых.
Чего в этом страшного? Это лишь продолжение жизни. В другую ее степень, другую сущность. Может быть, даже лучшую, чем та, которая была здесь, в этом мире.
Тогда чего бояться? О чем жалеть?

Трильи окончательно отошел от действия своего лекарства и смотрел на нее во все глаза. Она спокойно пила свой чай.

-Простите, что спрашиваю об этом. Вы…теряли кого-нибудь из близких? – выдавил он из себя.

Медсестра аккуратно поставила чашку перед собой, спокойно посмотрела на сложенные ровной стопкой на конторке журналы дежурных записей.

-Всех, - коротко ответила. – На войне. Убивалась долго, а потом поняла и успокоилась, - она повернула к собеседнику бледное старческое лицо, на котором по-прежнему лежала добрая, спокойная, очень живая улыбка. – Им пришла пора оказаться там, нам – остаться здесь. Значит, так было нужно. И наша задача, оставшихся тут – продолжать жить, любить и хранить то, что у нас есть.

-Простите… Элис, - прошептал Трильи. – Я совсем забыл о ней. Простите, я могу позвонить отсюда? – вскинулся он на гостеприимную женщину.

-Звоните, а мне как раз пора заняться выполнением вечерних назначений, - медсестра подвинула к нему телефон и тактично направилась в другой конец коридора.

Александр на память набрал номер Селонсов.
-Мэриан? Хорошо, что ты дома!
-С приездом, Сандро! – радостно приветствовала его как всегда многословная соседка. – Ищешь Элис – а она у нас. Говорит, вы обещали прийти рано, а сами… Это на вас не похоже.

-Мэриан, прошу, ничего ей не говори, - голос Трильи задрожал.
-А что? – встрепенулась та. – Что случилось?

-Я звоню… из больницы. Ирен… В нее стреляли, она тяжело ранена. Операция идет почти шесть часов. Я не знаю, когда буду…дома.

В трубке на несколько секунд тревожно замолчали.
-Сандро, ты…
-Да, плачу, - он закрывал рот рукой, но слезы против воли текли по его щекам. – Прошу, не говори Элис, только присмотри за ней. Ей завтра в школу.

-О чем ты говоришь, конечно, Сандро! Всё сделаю. Всё, что скажешь, что нужно.
-Нет, больше ничего.

-Сандро, милый, – с жаром сказала Мэриан. – Ирен выкарабкается. Вот увидишь! И за Элис не беспокойся, она переночует у нас. Ты… будешь с ней говорить?

-Да, - и когда в трубке прозвенел удивленный и немного обиженный голосок девочки, почему их так поздно нет, Трильи унял дрожь в голосе, стараясь казаться беспечным.

-Прости, цыпленок. Так вышло, что мы с мамой сегодня не придем домой. Тебе придется остаться у тети Мэриан.

-Почему? Как же так? Ты говорил, что соскучился, – она обиделась, но продолжала верить в лучшее.

-Цыпленок, я пока не могу сказать, почему. Я вернусь завтра, и мы поговорим. Приду за тобой в школу, хорошо?

Все еще дуясь, девочка спросила:
-Значит, вы все-таки пошли в ресторан?
-Нет, но что-то вроде того, - пробормотал Александр.

-Кто же мне домашнее задание проверит? – насупившись, продолжала Элис.
-А ты уже сделала?
-Конечно!
-Думаю, стоит попросить тетю Мэриан.

Элис печально, с сожалением вздохнула.
-Ну, что ж с вами поделать. Нет – так нет. Но завтра – точно вернетесь?

-Да, завтра. Не скучай. Счастливо тебе, Элис. До завтра!
-Пока, папа. Маме привет, – засмеялась девочка и поцеловала его в трубку.

Трильи нажал на рычаг телефона и застонал, уткнув лицо в ладони, пытаясь сдержать новые слезы.