Время придет, кн2 ч3 гл10-12

16+

X


Грето Инзаро с аппетитом надкусил немытое яблоко из колхозного сада – целую корзину только что принесли в правление девчата-старшеклассницы, новый урожай.

Яблоки были красно-желтые, душистые, их корочка казалась прозрачной и была покрыта легким слоем невесомой пыли, словно юношеская щека – пушком волос.

Грето захрустел с удовольствием, неторопливо развернул на столе сложенную вчетверо свежую столичную газету и с интересом пробежал по передней полосе.

Крупный заголовок возвещал: «Выступление Премьер-министра, Главного секретаря ЦК Коммунистической партии Командории, Председателя Верховного Совета Командории товарища Нелси на Пятом Съезде народных депутатов».

Рядом красовалась лысина Нелси над раздобревшим лицом, оттого ставшим еще более добродушным.

Ниже шел полный текст выступления – стенограмма.

Грето пролистал толстую – 16-тистраничную – «Новости коммунизма», текст выступления занимал пять из них. Председатель удивленно присвистнул, усмехнулся: «Во как! Не поскупились. А мы что?» – доев яблоко, он отрезал себе ломоть пшеничного хлеба, заварил чай.

Пока заваривал, посмотрел в окно – на темный двор бывшей баронской усадьбы, подумал: «А нам тоже надо не скупиться, обновить тут все, чтоб не напоминало о прошлом – глаза мозолит эта чернота. Хозпомещения поправить – амбар, конюшня покосились, покрасить, побелить…
Эх, еще бы крышу перекрыть. Хотя, она у нас вроде исторической достопримечательности –  на нее молиться готовы. С нее же  сама Ирен прыгала, расстреливая банду Перрито…», - Грето поморщился от неприятного воспоминания о минутах, когда считал себя уже трупом, стоя на коленях под топором одного из бандитов, и, наконец, принялся за углубленное чтение статьи.

«Дорогие товарищи! – традиционно начал Нелси. - Я бы сказал, что мы с вами стоим на пороге великих перемен и преобразований.
Но это не так, поскольку великие перемены в нашей стране уже наступили.

После Четвертого Съезда народных депутатов, которому пришлось стать внеочередным, где я и многие из вас высказали свое отношение к тем временам, когда у руля власти стоял Зигмунд Хош, - это кровавое и позорное для всех нас прошлое мы уже никогда не забудем.

Но, товарищи, жизнь идет вперед. Время, когда людей палками и револьверами загоняли в колхозы, заставляли сдавать так называемый лишний хлеб, расстреливали и ссылали на острова целыми семьями, - это время безвозвратно ушло (громкие аплодисменты в зале).

Страна оправилась от тяжелой войны и может с новыми силами идти к светлому, коммунистическому будущему (громкие аплодисменты)».


«Вот, растекается мыслью по древу», - неприязненно подумал Грето, откусывая хлеб и запивая чаем, отчего во всем его организме наступила благодатная теплота, и после этого Грето готов был простить даже этому краснобаю Нелси его водянистую речь.

Инзаро сегодня был без обеда – мотался по полям, так что этот ранний ужин был для председателя чем-то успокоительным, вроде материнской груди для младенца.

«И, кто знает, - продолжал Нелси, - а я уверен, товарищи, что мы с вами, весь наш народ, - мы еще покажем всему миру, что такое – коммунизм. Настоящий, чистый, такой, о котором люди мечтали еще тогда, когда самого этого понятия не было и в помине.

Нам злорадно кричат с Запада – вы повторите печальный опыт России двадцатого века и других не менее славных государств.

Нет! – отвечу я этим крикунам. И это, прежде всего, потому, что мы – дети своей Родины, Командории! (бурные аплодисменты и приветственные выкрики в зале).

Да, мы знаем историю России, но мы знаем и свою историю. И мы не повторим прошлых ошибок!»


«Новых бы не наделать», - скептически подумал Инзаро, дожевывая кусок и быстро пробегая глазами следующий далее длинный текст, смысл которого сводился к воспоминаниям о тяжелой для народа политике Хоша и Берми.

«Я, со своей стороны обязуюсь следить за ходом дальнейших преобразований в экономике и политике нашей страны и делать все для повышения благосостояния наших граждан. Коммунистическая партия, Революция, великий Делош…»


«Великий Делош? - Грето пожал плечами. – Да нет, при чем тут «величие»? Был он просто добрым и умным человеком. Хорошее сочетание для руководителя страны».


Далее почти на страницу Нелси вспоминал достижения революции, которая в числе прочих отдала крестьянам землю феодалов, обеспечила возможность бесплатного образования и лечения. Нелси говорил, что нельзя останавливаться на достигнутом – нужно постепенно перейти на бесплатное снабжение продуктами питания.

«Я думаю, это будет возможно уже в следующей пятилетке (громкие аплодисменты в зале)».

«Ну, это он хватил!» - Грето фыркнул и чуть не подавился мягким, ноздрястым хлебом, поскорее запил его чаем.


«Вы спросите, как такое возможно? Я отвечу – если мы введем в обращение индивидуальные карточки на все продукты питания – а начать нужно с хлебных изделий, поскольку хлеб является одним из незаменимых продуктов первой необходимости, - по этим карточкам после строгих расчетов специалистов можно будет судить о необходимом количестве того или иного продукта.

Это обеспечит экономию выпуска продуктов – ровно столько, сколько нужно населению по числу граждан. Я говорю вам об этом пока лишь приблизительно, так сказать, прикидывая на пальцах.

Но это лишь промежуточная модель будущего общества. Ее уже смогли вывести специалисты по статистике и экономике, подсчитав, что при такой организации потребления экономия средств производства составит порядка тридцати процентов!»


«Интересно, - усмехнулся Грето. – Как это они так приблизительно высчитали, не зная точной степени потребления тех или других продуктов питания? Карточек-то пока никаких нет. Верно, очень приблизительно.

Ох, Нелси, Нелси, не получилось бы с точностью до наоборот, со всей этой экономией. Языком чесать – это одно, а вот осуществить такое громадное преобразование на практике…», - Инзаро качнул головой.


«Воспитывая наших детей честными, преданными делу великого Делоша, мы насытим наш рынок – в будущем не только пищевыми, но и промышленными товарами, следуя тому же принципу экономии.

И каждый сможет прийти абсолютно в любой магазин и абсолютно бесплатно получить тот товар, который ему необходим в данный момент. Я думаю, нет смысла объяснять вам, товарищи, что в таком случае мы навсегда избавимся от перекупщиков, спекулянтов, воровства, мошенничества, взяточничества, поскольку тогда у всех всего будет вдосталь! (бурные аплодисменты, переходящие в овации).

Мы отменим денежные знаки. Гарантирую вам – это будет скоро, гораздо скорее, чем все думают! (продолжение оваций)»


Грето зевнул от недосыпа – в период уборки урожая он спал не более трех часов в сутки, почти все время дня и часть ночи занимаясь только колхозными делами, -  и снова покачал головой.

«Чего же это он несет? – сокрушенно подумал Инзаро. – Какой хлеб, какое мошенничество? Какая отмена денег? Какое насыщение товарами? Когда на полях вместо хлеба – рис сажают! Тоже мне, нашел панацею от всего – питательный продукт! Только от поноса и помогает…

Занимались бы, чем умеем. Пусть рис китайцы с японцами сеют, у них это лучше получится. А мы? – Грето распалялся все больше, стал говорить и спорить сам с собой, пока шепотом, механически все еще следя глазами по газетным колонкам.

Дальше речь шла как раз о пресловутом рисе, который Нелси стал усердно пропагандировать после встречи с японским послом, прибывшим в Командорию на спецсамолете для налаживания двусторонних отношений.

Визит этот привел к тому, что Командория заключила с Японией контракт, по которому последняя, в обмен на отборное зерно, в течение двух лет будет предоставлять семена риса для посева в местных условиях.

Невыгодность этой сделки понимали немногие. Грето сильно переживал по этому поводу.

-Оставит нас без хлеба Нелси! – недавно сказал он Антонио.

Неделю назад Инзаро получил от Ирен ответ на свое письмо, в котором просил ее совета – что делать: неужели отдавать хлеб, добытый пОтом колхозников на полях, а самим маяться с проклятым японским рисом, который никак не хотел расти на командорском черноземе, где вода накапливалась только в определенных местах и только в период дождей, что было недостаточно для культивирования риса.

На такой земле хорошо росли только засухоустойчивые сорта пшеницы, ржи, овса, но никак не рис!

Приказы партии и правительства привыкли выполнять. Но Грето, как известно, не отличался в этом смысле особой покладистостью.

В последнее время его боевой пыл по отношению к вышестоящим органам мог – и то слегка – осадить лишь его заместитель, грубоватый однорукий Стано, которого рядовые колхозники побаивались за его, по слухам, связь с бывшим ОВНУРом.

Стано в таких случаях обычно давил на чувство ответственности председателя перед вверенными ему жителями Морской деревни и колхоза, дескать, никто лучше его с этими обязанностями не справится, а потому нужно держаться и держать себя в руках до последнего.

А вот Антонио Валле, которого недавно тоже выбрали в правление колхоза, чаще только еще больше подзуживал друга и поддакивал ему. Так, вдвоем с Грето, им и приходилось воевать против иных соглашателей с новым курсом правительства.

Ирен в письме высказала несколько туманную мысль, однако, общий смысл ее понять было нетрудно.

И Грето тем более огорчился, что Ирен была настроена чересчур миролюбиво к политике Нелси – мол, это пройдет, всё утрясется, не надо лезть в пекло.

Неужели боится? Она – Ирен? Но какие теперь могут быть страхи? Когда ОВНУРа больше нет, Берми расстрелян, времена Хоша вспоминают, как страшный сон. Чего бояться? Вот, за это товарищу Нелси и иже с ним – большое человеческое спасибо!

После получения ответа Ирен Грето ходил, как в воду опущенный – как же она может быть такой мягкой по отношению к явной дури властьпредержащих?

Антонио успокаивал друга:
-Да за тебя она беспокоится – полезешь на рожон, как в тот раз, - попадешь в неприятную ситуацию. Кто поможет? Ирен на нового прокурора влияния не имеет, она теперь в своем агентстве по психологической помощи больше времени проводит, благо это теперь разрешено официально. Сайрус в Командон переехал. Никого своих не осталось. Разве что по старой дружбе случайно кто за тебя словечко сможет замолвить.

-За что – замолвить? – огрызнулся Грето. – Что мне может угрожать? Не те времена! – он бурил взглядом свежевспаханную, дышавшую теплым паром пока еще зимнюю землю – они с Антонио стояли на краю широкого поля, по которому, переваливаясь с лапки на лапку, ходили черные грачи в поисках червяков.

-Хлеб будем сеять вместо риса! – сжав зубы, твердо и зло сказал Инзаро. – И только попробуйте на правлении против проголосовать! – бросил он, круто повернулся и пошел к казенной машине-вездеходу.

-Что ты нам сделаешь? – крикнул ему вслед Антонио, получилось насмешливо, он не хотел. Нахмурившись, Валле догнал друга, положил на плечо сухую крепкую руку.
-Грето.

-Не знаю, что сделаю. Против всего мира пойду, но не против своей совести, - дернув лицом, внятно прошептал Инзаро.

Пока он нервно заводил машину, Валле быстрым взглядом окинул ближние поля, вдохнул терпкий и одновременно свежий дух молодой земли, улыбнулся ей, щурясь на вступившее в полную силу после сезона дождей веселое солнце.

Через неделю – сев. Земля еще мокра, но это ничего. Для риса – все равно – маловато, с иронией подумал Антонио.

-Алексик у нас вчера первый шаг сделал. Сам, - как можно беззаботнее сказал Антонио, желая отвлечь друга от тягостных раздумий.

Грето, и правда, улыбнулся, разгладив вертикальные морщины на лбу, пустил веером лучики морщинок от глаз к вискам, и тронул машину.

-Молодец! Хороший парень вырастет…
-Вы-то своего не собираетесь…? – осторожно спросил Валле.

Он знал, что Грето не любит рассказывать о себе с Миленой, хотя по всему было видно, что они относятся друг к другу и детишкам Джулии Тесситоре с какой-то совершенно особой, бережной теплотой, с какой, порой, не относятся друг к другу и те, про кого говорят, что у них «любовь».

-Не знаю, не до того пока, - снова став серьезным и недовольным, пробормотал Грето и вдруг взорвался. – И вообще, что вы все лезете мне в душу?! – он заглушил мотор посреди лесной дороги в деревню, выскочил из машины и через папоротники зашагал в лес, широко размахивая руками.

Валле поспешил за ним.

Грето остановился возле стройной, прямой березки, прислонился к белой шелушащейся коре горячим лбом, пытаясь успокоиться.

-Да пойми ты, председатель! – с несвойственной ему жесткостью сказал Валле. – Никто тебе никуда не лезет. Это ты сам нюни распустил. Нервы у него, видите ли! У всех нервы. А ты мужик или…, - Антонио осекся, перевел дух. – Войну пережили, а ты из-за какого-то паршивого риса сломался. Где твоя воля, сила, где, скажи? – теперь кипятился сам Антонио.

Инзаро молчал.
-А, может, ты опять из-за Ирен? Мучаешься, что предал свое чувство, оставшись с Миленой?

-Вот этого – не тронь! – с неясной угрозой в голосе проговорил Грето. – Ирен – не тронь, это мое – личное! – дело.

-Грето, тебе двадцать девять, а ты как пацан глупый. О жизни, о будущем думать надо. Тебе об этом и сама Ирен говорила. Если я тебе не указ – хоть ее послушай. Давай, хватит березу обнимать, поехали, нас люди ждут, - он беспардонно дернул председателя за рукав старого пиджака.

Инзаро проглотил последний ком в горле и, упрямо тряхнув чернявой, с густой проседью шевелюрой, сказал твердо:
-Поехали.


*     *    *


В городском комитете партии Туза в этот час было пустынно – время обеда. Но секретарь Леро в столовую еще не спустился, и Грето, невзирая на протесты очень молодой и принципиальной секретарши, прошел в его кабинет.

Леро обставил себе новый, более просторный. На его столе вместо двух теперь помещалось штук семь телефонных аппаратов, вокруг стола – удобные кресла, в углу – небольшой телевизор, под потолком крутился вентилятор.

«Оцивилизовался», - с усмешкой подумал о нем Инзаро, вспомнив огромные комнаты правления своего колхоза в бывшей баронской усадьбе, где кроме книжных шкафов да дубовых столов с такими же рублеными стульями ничего не было.

-А, заходи, заходи, дорогой товарищ Инзаро, - выражение лица Леро под лысиной перешло из сосредоточенного над бумагами в добродушное.

Правда, он успел сделать страшные глаза на секретаршу, которая все еще хотела помешать Грето получить прием у начальства.

-Давненько тебя не видел, на будущей неделе сам к вам собирался, - секретарь вышел из-за стола, чтобы пожать руку председателю.

-Долго вы собираетесь, товарищ Леро, - с улыбкой ответил Грето, пытаясь скрыть просившийся из сердца упрек. Но толстокожий Леро его не заметил. – Не торОпитесь на обед? А то с моим вопросом можете вообще не попасть.

-Успеем, – Леро спокойно махнул рукой. – Ради таких редких встреч можно и пожертвовать обедом. С удовольствием выслушаю тебя, – он указал на стул рядом с собой.

-Выслушать-то выслушаете, - скептически заметил Инзаро, присаживаясь. – А вот согласитесь ли со мной? – для успокоения он поправил на шее галстук, от которого, как и от выходного отглаженного костюма, совсем отвык.

Он стеснял его, мешал сосредоточиться и расслабиться одновременно. Точнее – расслабиться, чтобы как следует сосредоточиться, каким Грето всегда чувствовал себя в простой одежде, разъезжая на своем вездеходе по полям, общаясь с колхозниками, сидя в правлении, решая конкретные вопросы насущной жизни своих односельчан.

Не откладывая в долгий ящик, Грето бухнул напрямик:
-Правление нашего колхоза в полном составе проголосовало против сева риса. Мы будем сеять хлеб. Я здесь для того, чтобы поставить вас в известность о нашем решении…, - он заметил, как расширились во всех возможных направлениях глаза секретаря, и твердо договорил:
-…которое мы не изменим даже под пушками.

-Ну, что ж, - Леро быстро справился с первым изумлением. «Вот наглец!» - именно изумился, а не рассердился он. – Значит, согласия моего требуете?

-Нет, - убежденный в своей правоте, ответил Грето, - я же сказал, что только ставлю вас в известность.

-А ты подумал о том, как провинция Туза будет отчитываться о ходе посевной перед правительством? – Леро усмехался.

Грето поднял на него невинные глаза.
-Думал, но не придал этому значения, - и, не дожидаясь, пока секретарь откроет рот, чтобы выразить свое неудовольствие, продолжал. – Более того, я думал, что, посоветовавшись с членами горкома, вы примете общее решение об отмене посева риса в нашей провинции.

-Грето, ты в своем уме? – наконец, не выдержал Леро. – Это же директива партии и правительства!

-Товарищ Леро, - Инзаро сохранял невозмутимость. – Может, они завтра нам мухоморы прикажут сажать. Что же мы, слушать будем? У нас, аграриев, должна и может быть только одна директива – закон нашей земли. Не примет она чужого риса, ну, никак не примет!

-Да что ты говоришь такое! – Леро взорвался. – Примет – не примет! Надо, чтоб приняла! На то мы и люди! На то у нас и агрономов в университетах учат! Пусть разберутся, как культивировать! Для мудрого человека нет ничего невозможного!

-Может, они и разберутся, - согласился Грето. – Со временем. Но есть ли оно у нас? Товарищ Леро, - он доверительно наклонился к секретарю, - вы сегодня уже получили свой хлеб по карточке?
-Да!

-И сколько вы отстояли в очереди? Когда ее занимали?
-Продукты привозят в магазин при горкоме, мы здесь, на работе, получаем, - раздраженно сказал Леро.

-А-а, - понимающе протянул Грето. – Оторвались вы от масс, товарищ Леро, - он сокрушенно покачал головой. – Хотите, я покажу, как они живут? - он встал, кивнул на окно, подойдя к которому, откинул тонкую тюль с ламбрикеном.

На краю площади, напротив здания горкома располагалась центральная булочная Туза. Людская очередь туда, непрерывно копошась, перемещалась, размахивая сотней рук.

-Некоторые стоят тут с пол-пятого утра, я специально подходил, спрашивал. Сейчас – двенадцать дня. Идет рабочий день, но тот, кто покинет очередь до обеденного перерыва булочной, рискует не успеть и остаться без хлеба. Вы это видели?

-Я вхожу в горком с другого подъезда, - зло сказал Леро.

-Значит, не видели. Или не хотите видеть. Но вы же понимаете, вы знаете, что вся эта катавасия началась после грубого вторжения в нашу жизнь «рисовой политики»! Товарищ Леро, но ведь мы с вами можем это остановить. Должны! – не выдержал Грето и дрогнул голосом.

-Точно, ты спятил, - законченно вздохнул секретарь. – А я иду обедать, - он стал поспешно убирать со стола бумаги.

-Колхозы разорятся на рисе, даже самые прибыльные. Командория разорится! Это наверняка происки наших врагов в Мировом сообществе, им не дает покоя наше красное знамя! А Нелси – самодур, сам не знает, что делает! Дурак на троне – это еще хуже, чем мудрый злодей!

Леро внимательно посмотрел на Инзаро, и взгляд его туманно переместился на телефон для связи с городом.
«Позвоню в «скорую»…», - отвлеченно подумал он.

Грето заметил это движение.
-Да нет, звонить не стоит. Я сам уйду со своей должности – не собираюсь смотреть, сложа руки, как Родину продают, - он сел к столу, выдрал из стопки чистых листов бумаги один, вынул ручку и даже начал писать заявление.

-Вы бы, товарищ Инзаро, не очень-то изображали самого верного коммуниста и патриота. Если уж до конца быть честными, вы до такого высокого звания не дотягиваете, - саркастически заметил Леро. – Сами сожительствуете с какой-то…

Грето вскинул на него голову, чувствуя, как краска гнева заливает лицо, и аккуратно подстриженные усы начинают топорщиться.

-Я не сожительствую, - тихо прервал он тираду секретаря. – Откуда у вас такая информация?

-Из верного источника.

Грето понимающе усмехнулся:
-Кажется, я знаю, из какого. Собственный заместитель Стано, крыса…

-Я бы попросил вас…

-Знаете, товарищ Леро, ваша информация устарела. Потому что два месяца назад мы с Миленой Фармеро оформили законный брак и теперь занимаемся официальным усыновлением двух малолетних детей-сирот.

Леро оживился:
-Так что же вы молчали? Поздравляю! Вы так скрываете эту правду даже от односельчан?

-Я ничего не скрываю, - устало сказал Грето. – Я просто не говорю того, что не считаю нужным говорить, - он снова наклонился над заявлением, но Леро без предупреждения, по-хозяйски вырвал из-под его руки недописанный лист и порвал.

-Ладно, брось, Грето, забыли. Сколько мы уже друг друга знаем? Я же помню, как ты меня из того подземелья вытаскивал, - хмуро сказал секретарь, и Инзаро к своей радости, наконец, уловил на лоснящемся и одновременно обрюзгшем лице Леро некогда знакомое ему выражение честного благородства, которое тот, видимо, надолго подзабыл. Или нарочно старался не вспоминать, начав думать лишь о сиюминутных проблемах, о собственном благополучии. – Ты в городском Совете был со своим вопросом?

-Был. Там трусы сидят, за теплые места трясутся, как при Хоше за жизнь тряслись. Вы, что ж, тоже боитесь? – но Леро пропустил эту колкость мимо ушей, побарабанил пальцами по столу.

-Черт с тобой, - с сердцем, наконец, сказал секретарь. – Ценный ты кадр, уважаемый человек, и колхоз ваш передовой. Нам надо к мнению таких, как ты, прислушиваться. Ничего не обещаю, сам понимаешь, но попробую тебя на совместном пленуме отстоять.

-Меня?! – фыркнул Грето. – Разве я за себя прошу? Я за людей, за крестьян наших, за Командорию прошу – не за себя!

-Иди! Я все сказал! – приказным тоном прикрикнул Леро, сверкнув на Инзаро глазами.

Грето ушел, хлопнув дверью.

Секретарь несколько секунд стоял, сокрушенно и беззлобно качая головой. «Хоть бы поблагодарил, свинья такая». Потом наклонился к телефонам и набрал по внутреннему номер своего первого заместителя.

-Товарищ Шати? Да, я. Что, тоже на обед не попали? – Леро засмеялся.


А Грето вышагивал по теплой улице, уверенный в том, что все теперь будет хорошо. Леро отстоит, хотя он, конечно, и разжирел на казенных харчах, и избаловался во власти. Но вместе они – два героя революции – это многого стоит. Наверняка, придумают, как разделить район по плану посева так, чтобы хлеба выходило больше, чем риса.

«Хотя у нас совсем мало времени…», - засомневался кто-то внутри него. И Грето вспомнил, что это треклятый галстук по-прежнему мешает ему ясно мыслить. Он, не останавливаясь, с улыбкой ослабил его, снял и, свернув, положил в карман брюк.


XI


-У девочки тяжелая ангина, ей необходимо лежать в постели, пока не спадет температура. Вот вам рецепт на антибиотик и ваш больничный лист.

-Спасибо, доктор, - Ирен, кутаясь от нервной дрожи в шаль, подаренную Александром, пожала руку этой строгой женщине-педиатру, очки которой, в старинной черепашьей оправе, под цвет ее волос, постоянно сползали на ее аристократический нос.

-Вы не первые. В этом году очень холодный сезон дождей. Дети страдают прежде всего. Но я желаю вам всего доброго и, надеюсь, все образуется, - в умных, суховатых и от этого несколько безжизненных глазах врача промелькнула маленькая, человеческая, теплая искра.

Ирен проводила ее до выхода и поскорее вернулась в квартиру к дочери.

-Как меня угораздило, мама? – слабо, но с большим сожалением, если не с отчаянием, пролепетала Элис, горя высокой лихорадкой.

-Ничего, цыпленок. Будем делать все, что сказала доктор, много пить и спать, все пройдет, ты выкарабкаешься. Ты же у нас сильная! – она положила на горячий лоб Элис свою почти ледяную ладонь.

И от этого кожа девочки показалась ей нестерпимо жгучей, огненной. Сердце Ирен сжалось и замерло. «Господи, помоги! Милая Элис! Какой страшный жар! А ведь это только утро! Что же будет к ночи?»

-Да, - эхом ответила девочка, закрывая ярко блестящие от лихорадки глаза. – А папа успеет вернуться к моему вступлению в юнкомы? – ей было тяжело и больно говорить, но молчать она тоже не могла, ее тянуло к жизни, к людям, к словам.

-Конечно, Элис, - Ирен обняла ее в постели и подумала, что надо бы растереть ее полуспиртовым раствором, положить на лоб полотенце с холодной водой. Она поднялась, чтобы сделать это.

-А тетя Мэриан и тетя Полли придут ко мне?
-Конечно, они обещали принести тебе виноград, - Ирен оглянулась на нее от двери.

-Элис, ты поспи пока, тебе обязательно надо отоспаться, чтобы выздороветь. Как только снизится температура, к тебе и ребята придут, звонил твой Витторио – Вито.

-Эх, не смогу я выступить на концерте в школе, в честь нас, юнкомов…, - по красному лицу Элис прошла тень отчаяния. – Так долго готовились! Не дорепетировали! Теперь мои стихи кому-нибудь другому дадут читать...

-Это не страшно, цыпленок. Главное, чтобы ты сама выздоровела до этого дня. А стихи будешь читать на каком-нибудь другом празднике. В другой раз…

-Как ты не понимаешь, мама! Другого раза не будет. В юнкомы принимают раз в жизни. Это очень важно! – Элис заплакала от бессилия, от нестерпимого и неудовлетворимого желания выздороветь прямо здесь и сейчас.

Ирен испугалась – девочка говорила эти слова так, словно бредила, и мать поспешила выполнить то, что задумала – еще раз дать ей жаропонижающее, растереть, положить мокрое полотенце на голову, сбегать в аптеку за антибиотиком.

Когда она растирала дочь, та уже металась по своей тахте, слабо отмахиваясь от кого-то невидимого, словно не замечая матери.

-Отстаньте, отстаньте от меня! Уйдите! Мне ничего не нужно! Всё болит! У меня все болит от вас! – на лице ее горело настоящее страдание.

Ирен остановилась, крепко взяла ее руки в свои, глядя в лицо дочери, в ее невидящие глаза, жестко сказала:
-Тихо, Элис! Слышишь, замолчи! Ты должна уснуть. Я иду в аптеку, а ты будешь спать. Ты. Будешь. Спать, -  с ударением на каждом слове несколько раз повторила мать. – Ты – спишь. Ты – спишь, - и отпустила ее руки.

Элис притихла с закрытыми глазами. Только хрупкая грудная клетка часто и тяжело вздымалась под тонкой рубашечкой.

Ирен вернулась через четверть часа – дочь спала. Ирен растолкла в чайной ложке таблетку антибиотика с водой и сунула спящей в рот. Девочка поморщилась, проглотила, но не проснулась. «Так-то лучше!» - успокаивая саму себя, подумала Ирен.

Переделав кое-что по дому, то и дело заглядывая к спящей Элис, дыхание которой стало ровнее и спокойнее, Ирен от пережитого волнения, от недосыпа сегодняшней ночью, к обеду, когда у Элис, наконец, появилась тенденция к снижению температуры, сама прикорнула возле постели дочери.

Разбудил ее короткий, ненавязчивый, очень вежливый звонок в дверь. Элис продолжала спать.

На пороге стояли соседки – Мэриан и Паула.
-Ну, как? Элис лучше? – они наперебой засыпали Ирен вопросами, и если можно было бы кричать шепотом, то, надо сказать, что именно так они и разговаривали.

Сумки с продуктами, своими и теми, что утром просила их купить Ирен, они отнесли в кухню, где и расположились за чаем, отказавшись от обеда.

Поговорили про новости из Адмиралтейства – мужья скоро возвращаются; про хлебные карточки, которые они отоваривали по очереди на все три семьи – благо, здесь, в морском городке были свои булочные. Поэтому очереди не были такими томительными, их не надо было занимать с ночи, в отличие от городских, которые – они видели по утрам по пути на работу, - выстраивались длинными хвостами вдоль и поперек улиц, порой, мешая движению и прохожих, и машин.

Про Грето Инзаро и секретаря Леро, которые на последнем пленуме отбились от сторонников «рисовой политики», отвоевав для провинции Туза право выделить только несколько опытных колхозов для посева риса, сохранив для остальных, в том числе, Морской деревни, право сеять хлеб.

Про Стеллу и Антонио, которые приглашали их всех летом в гости. Про грядущую девятую годовщину победы Революции – во всех учреждениях и на заводах предполагался большой праздник, в городе должна была состояться очередная демонстрация (а пойдет ли народ, после всех «хлебно-рисовых» экспериментов?).

Про жену Нелси, которую в народе недолюбливали – она лезла в объективы фотоаппаратов вместе с мужем на всех встречах, государственных приемах, и не было ни одной первой полосы ни в одной газете, где бы не светилась ее полная и радостная физиономия, где не было бы хоть раз упомянуто ее имя.

-Неужели тебя это не раздражает, Ирен? – удивлялись Мэриан и Паула.
-Каждый человек имеет право жить, как ему хочется, - с тусклым выражением лица сказала Ирен.

-Боже мой, ты ли это говоришь!
-Да, я.

-И, значит, по-твоему, и герцог Фьюсс, и Берми…
-Да. Просто за любую жизнь, любой шаг когда-нибудь наступает либо награда, либо расплата. Они – заплатили. Так что странно, что вас так удивляет в моей позиции.

Мэриан махнула рукой с таким видом, будто считает, что Ирен знает, но не хочет показать, что знает, как ошибается.

Паула вздрогнула и глубоко задумалась о чем-то своем.
-Я пойду, пожалуй, - как-то неловко сказала она, поднимаясь из-за стола.

-Да ты что, Полли! – первой возмутилась Мэриан. – Не так уж часто мы собираемся таким девичником без наших дорогих мужчин. Хоть душу отвести! Эй, соседка, ты чего? – она внимательно вгляделась в бледное, красивое личико Паулы, вот-вот готовое дрогнуть и залиться слезами. – Из-за Андреа опять? – та молча закивала.

-Из-за той его связи в Спиридонии? – Ирен нахмурилась. – Полли, мы же все тогда обговорили, и с ним, и с Александром. Он присмотрит за Андреа, как командир.

-Как он за ним присмотрит?! – не выдержала Паула, закрывая лицо тонкой ладонью. – Он-то не ходит по таким местам!

-Почему ты так ревнуешь? – вдруг настолько прямо спросила ее Ирен, что Паула даже не поняла поначалу, о чем та говорит.

-Он дает повод.
-А ты задумывалась о причинах?

-Чего? Его измен? Известно, они у всех одинаковы – либо не может стерпеть, либо жена не устраивает, он бы развелся, да коммунисту и офицеру это карьеру подпортит! – с горечью всхлипнула Паула.

-Чем ты его можешь не устраивать? – с сомнением сказала Мэриан и нахмурилась, отчего ее милое лицо словно постарело.

-Паула, извини, но, кажется, я знаю, - как-то отвлеченно, как почти всё, что она делала в последнее время, после покушения, заметила Ирен.

Паула вскинулась.
-Он приезжает – ты его заранее подозреваешь в измене, нервничаешь, вместо того, чтобы радоваться встрече, у тебя все валится из рук. Это уже не нравится ему, он тоже начинает нервничать, быть недовольным. И ты, такая, становишься ему не нужна, он тяготится тобой.

-Но если он, действительно, изменяет! – в сердцах воскликнула Паула.

-Скажи мне одну простую вещь, - спокойно продолжала Ирен, скрестив на столе руки перед собой. – Ты его любишь?

-Смотря что понимать под любовью, - Мэриан качнула головой.

-Люблю! – зло ответила Паула.

-Любовь – это добро, - не согласилась Ирен. - А ты говоришь о ней с такой злобой. Пойми, Полли, если любишь, надо оставлять тому, кого любишь, право на ошибку, на слабость.

Я бы даже назвала это правом на измену в том ее понимании, о котором ты говоришь. У тебя, у всех нас есть слабости.

Чтобы жить вместе и не докучать друг другу, надо принимать эти слабости наших близких такими, какие они есть. Если, конечно, мы, действительно, любим. Прощать надо, Паула, - просто и устало закончила она.

-Тебе легко говорить! У твоего Сандро нет слабостей!

-У моего Рафика есть, - возразила Мэриан. – Он слишком любит поесть и поспать. Что поделать – память голодного детства. Но я его не ревную. Точнее, стараюсь не подавать вида..., - поправилась она.

-Вы издеваетесь! – Паула громко всхлипнула, выбежала в коридор, хлопнула входной дверью.

-Она просто еще не готова, - совсем тихо проговорила Ирен, не глядя на Мэриан.

-Ирен, я все же пойду, успокою нашу девочку, она совсем извелась, - Мэриан доверительно положила свою пухлую ручку на тонкую руку Ирен.

-Да-да, конечно.

Мэриан Селонсо догнала Паулу возле ее квартиры, обняла и стала говорить таким ласковым голосом, словно колыбельную петь, о том, что Ирен тоже надо понять – у нее тяжело больна дочка, она просто сорвалась, не стоит обижаться, может, наоборот, стоит подумать и отметить из всего их разговора что-нибудь вполне дельное для себя.

Паула слушала и молча кивала тяжелой головой.

Ирен вошла в комнату Элис. Девочка лежала на тахте и смотрела на мать повеселевшими глазами.

-Мне лучше, мама. Я поправлюсь до праздника! – убежденно сказала она охрипшим голосом.

Ирен с улыбкой погладила ее по мокрой голове, дала измерить температуру – она, действительно, снизилась («да, антибиотики – одно из величайших открытий человечества!»), сменила девочке белье.

-Посиди со мной, мама, - попросила Элис.
-Хорошо, - Ирен отодвинула стул, переоборудованный в больничную тумбочку – с лекарствами и питьем, и присела на край тахты.

-Расскажи мне про вас с папой, про дедушку, как вы жили тогда, и про дядю Николаса и Ольгу – тоже расскажи. Пожалуйста.

-Я же много раз рассказывала, кажется, уже нечего добавить, цыпленок.

-Все равно, еще раз, я бы всю жизнь слушала.
-Слушала всю жизнь… Жизнь надо жить, Элис. Ну, вот как Рафик с Мэриан живут, просто, по-доброму…

-А вы с папой? – удивилась девочка.
-Папа, да, он тоже такой. И дядя Грето. И Николас с Ольгой – они тоже такие. А я…

-Разве ты живешь не по-доброму?
-Знаешь, Элис, мне кажется, всех людей, которые совершают добрые поступки можно разделить на две группы – те, кто совершает «добро по сердцу», и те, кто совершает «добро по разуму».

«Добро по сердцу» обычно живет в человеке с рождения. Совершая поступки, такой человек не задумывается над тем, как надо поступать в той или иной ситуации. Он просто делает то, к чему ведет его душа. И это всегда хорошо.

А вот «добро по разуму» совершают не очень и даже совсем недобрые люди. Они знают и верят в то, что нужно делать добро, стремятся к этому, но души их очернены и не могут свободно вести их по пути добра.

Эти люди заставляют себя делать добро, часто борясь с самими собой, со злом, которое живет внутри них. Но это добро – не от души, нечестное оно какое-то.

А потому – не всегда эти поступки являются, действительно, добрыми. Такие люди часто ошибаются в выборе. И, думая, что делают добро, совершают зло…

-И ты считаешь, что ты – такая? – грустно спросила девочка.

Мать опустила голову.
-Я не знаю, какой я родилась, но старшие воспитывали меня, постоянно говоря и рассуждая о любви к человеку, к ближнему, о необходимости помощи, справедливости, демонстрируя это своим примером.

И я боролась против существовавшего тогда порядка, надеясь и веря, что смогу изменить его, что это – к добру – к освобождению угнетенных, к счастью людей.

-И ты его изменила, сделала это добро!

-В том-то и дело, Элис, что я рассчитывала по разуму, как все должно быть. А вышло – не так, совсем не так.

И на смену одним угнетенным пришли другие, или у тех же угнетенных просто сменились угнетатели.

И вообще, я стала думать – а было ли добром то, что я делала. К добру ли то, чего я хотела – освобождения людей? Хорошо ли это?

Когда смотришь на свои поступки со стороны и анализируешь их, то иногда понимаешь, что то, что ты считала лучшей долей, на деле больше напоминает ужас и мрак, а тяжелая судьба оказывается лучшей долей.

Что значит это «лучше» или «хуже»? Для кого? При взгляде с какой стороны? Вот в чем я запуталась, Элис, - Ирен вдруг вскинулась. – Прости, цыпленок, я говорю о таких вещах, которые тебе еще рано понимать.

-Вовсе нет, мама. Вы с папой учите меня думать перед каждым серьезным поступком. И я считаю, что это правильно, это хорошо.
Лучше, когда человек сознательно  делает добро, даже если в глубине души ему и не хочется из-за лени или страха. Это – намного тяжелее, но лучше, чем жить, не задумываясь над тем, что делаешь, даже если делаешь добро!

-У тебя жесткая позиция, цыпленок, - устало улыбнулась Ирен, подивившись тому горячему напору, с которым дочь сказала эти слова. – Хорошо, что ты веришь в это. Хорошо, когда не сомневаешься в том, что выбираешь. Но, наверное, это возможно только в молодости. Для горячих и чистых душой.

-Почему, ведь люди мудреют с возрастом?
-Вот именно. Это им и мешает. Знаешь, в книге одного древнего пророка сказано: «Знание умножает скорбь» (*Екклесиаст). Мудрость – тоже. В смысле, человеческая.
Она приходит в зрелости, когда вдруг начинаешь ощущать, да, именно ощущать, а не понимать, - что ты ничего не понимаешь в этом мире. Это печально.


*     *     *


Класс бурлил. На голубых партах отсутствовали тетради, пеналы и учебники, зато на некоторых лежали, сложенные или расправленные, красные шелковые косынки, у нескольких ребят они были в руках.

Все второклассники парадно одеты – в белые блузы, девочки – в белых коротких юбках, мальчики – в шортах.

Элис была еще бледна после болезни – прошла всего неделя после нормализации ее температуры. Но вид у нее был несказанно довольный тем, что она смогла прийти на праздник.
Их принимали в юнкомы в день победы революции.

Элис стояла в группе девочек. Все они горячо обсуждали предстоящее событие, поправляли друг другу складки на одежде, хихикали над мальчиками, которые, несмотря на торжественность этого дня, продолжали весело носиться вокруг них и тузить друг друга.

Элис было немного завидно, что некоторые ее подружки будут участвовать в праздничном концерте, а она – нет.

Но, вспомнив разговор с матерью о «добре по сердцу» и «по разуму», она подавила зависть и попробовала порадоваться за девочек. И сразу на душе стало свободно и легко.

В сторонке, ближе к классной двери остановились трое ребят, шумно фыркая и хохоча. Вдруг один из них вырвал у другого красный галстук, накинул себе на голову, повязав наподобие косынки у старой бабки, и, смешно гримасничая, помчался вдоль рядов парт, по пути расталкивая ребят, спасаясь от хозяина галстука. Тот гнался за ним и улюлюкал.

По классу покатился одобрительный смех – очень уж веселая была погоня.

Элис, подскочив к первому мальчику, поймала его за руку, в сердцах выхватила у него галстук.
-Отдай сейчас же!
-Ты чего, Элис? – тот, не понимая, захлопал добрыми коровьими ресницами.

-Как ты можешь? – почти крикнула она, и на них посмотрели все. – Как вы все можете смеяться?! Да, может, это и похоже только на красную косынку, но это же символ! Символ свободы, которую своей кровью купили наши папы и мамы! Для всех нас! Как можно над этим смеяться?!

-Да мы не над этим, - зашумели одноклассники, - мы просто так, Элис…

Дискуссия, возможно, была бы продолжена, но в класс вошла учительница.

-Тише, ребята. Внимание. Строимся, так, - она считала их макушки взглядом. – Сейчас мы с вами пойдем в зал, где состоится…, - внезапно ее строгое, озабоченное лицо, которое она держала до этого момента, поплыло в улыбку, и, махнув рукой, она весело закончила. – Ну ладно, вы сами знаете, что сейчас состоится.


У Элис под белой блузкой бешено колотилось сердце, а галстук, собственноручно выглаженный вчера и теперь висевший на согнутой, прижатой к телу левой руке, жег ее кожу сквозь ткань. Ладонь вспотела от зажатого в кулаке юнкомовского значка – так напряженно она сжимала его. Элис давно так не волновалась.

Актового зала школы для этого торжественного мероприятия было маловато, и линейку проводили в просторном спортзале.

Но он так ярко был украшен разноцветными шарами, бумажными гирляндами, красочными плакатами, так блестел вымытым полом, размеченным такими же разноцветными линиями для игры в футбол, волейбол, баскетбол, что казался именно тем местом, где и должны проводиться такие торжественные собрания.

Кругом – множество людей. Учителя, старшие юнкомы – шефы второклассников – именно они должны провести посвящение. Гости праздника – ветераны революции, молодые моряки – отличники службы.

У торцевой стены – красное знамя школы под охраной знаменосца и двух дружинниц. Целый ряд барабанщиков – замерли, как выточенные из живого камня статуи, и маленький горнист. Лица застывшие, кроме глаз, сияющих живым блеском.

Элис еще не знала, как это называется, но у этого маленького горниста был такой воодушевленный взгляд, что сердце ее ухнуло куда-то далеко вниз от осознания того, что сейчас произойдет нечто очень важное для всей ее последующей жизни.

Председатель школьного совета юнкомов, семиклассник, - Элис не помнила, как его зовут, - стройный и улыбчивый паренек,  а теперь – серьезный, важный, - поднял руку, приглашая всех угомониться. Все мгновенно притихли.

А Элис подумала, как это он, один, не боится вести такой большой праздник. Но говорить начала старшая вожатая школы, а не этот мальчик.

-Дорогие ребята! Уважаемые учителя и гости! Сегодня мы отмечаем девятилетие победы нашей Революции. Девять лет свободной Командории!
Вам, ребята, ученики вторых классов, посчастливилось именно в этот день быть принятыми в ряды юных коммунистов – юнкомов, чтобы вы по праву продолжали дело ваших отцов! К принятию торжественной Клятвы приготовиться!

Элис почувствовала пик напряжения не только своего, но и, стрельнув глазами направо и налево, - напряжения своих одноклассников и ребят из параллельного класса, стоявших в колонне напротив них. Смешно, но весь этот торжественный момент скорее пугал их всех, чем радовал.

-…В счастливые и в трудные годы для моего Отечества клянусь свято верить в идеалы добра и справедливости, право на которые завоевали наши отцы, и хранить их, приумножать богатства моей Родины-Командории, помогать слабым и старым, уважать дружбу, любить людей и, если понадобится, пожертвовать ради Родины и нашего народа самой жизнью…


Элис, как заклинание, повторяла слова клятвы за председателем совета юнкомов. Клятва, действительно, сродни заклинанию древних, настраивает на определенный лад, погружает в нужный настрой.

Голос у председателя совета был звонкий, он летел, словно стая птиц – сразу во все уголки зала.

И хотя второклассники заранее выучили текст, Элис казалось, что она слышит и говорит все эти слова впервые в жизни – они представлялись ей величайшей клятвой.

Девочка тут же решила для себя, что, как бы ни было ей страшно когда-нибудь, она не побоится умереть за маму и папу, за их друзей, за своих друзей. Даже за Натали, и даже – вот за этого семиклассника, с горящими глазами произносящего, впечатывающего в мозг, Клятву юнкомов.

Под всеми этими людьми Элис и понимала для себя Родину – Командорию.

«Почему мама сомневается, что Революция, которую они все вместе совершили – это добро? Нет, это не может быть злом! Вот ведь как хорошо теперь здесь всем нам. Нет, все, что они сделали – это было добро, для счастья людей!»

Горнист затрубил, вскинув золотой горн с алым, отороченным желтой бахромой, флажком на его ручке. Барабанщики забили бой.

Тогда к второклассникам строем стали подходить шефы, улыбаясь, повязывали им, потрясенным, быстро и ловко, галстуки, прикалывали на груди значки и, пожимая руки, радостно поздравляли.

Вслед за тем послышались звуки музыки, и ребята, новопосвященные, запели Гимн юнкомов, пока еще нестройными, слабыми голосами (хотя долго репетировали!).
Шефы-семиклассники подхватили, помогая им, и Гимн удался.

Все время, пока они пели его, второклассники простояли с поднятой над головой правой рукой, салютуя Гимну.

Как выяснилось позднее, салют следовало отдавать лишь Гимну Командории, но ребят этот конфуз нисколько не смутил.

Даже не удалось выяснить, кто первым поднял руку для салюта, так что за ним последовали и все остальные. Уж таково было всеобщее воодушевление!

По окончании церемонии все они, ошарашенные, не помня себя, руководствуясь лишь командами учительницы, как цыплята – наседки, строем вышли из зала.

Учительница, еще больше подобревшая, отвела их в класс.
-Молодцы, ребята! – громко и весело сказала она. – Поздравляю вас! Сегодня, действительно, день – удивительный, - она рассмеялась, заметив улыбки ребят. – Ну вот, я уже говорю стихами.
Сегодня в честь нашего большого праздника мы не учимся, и я отпускаю вас домой. А завтра, перед обычным выходным, мы с вами снова встретимся. Но школа и совет юнкомов решили подарить вам этот день для экскурсии в Музей войны. Кто-нибудь из вас уже бывал там?

-Нет! Нет! – послышались возгласы с мест.
-Вот и прекрасно, значит, всем будет интересно, и раз выпала такая возможность – советую обязательно сходить. Там недавно появились новые экспонаты с кораблестроительного завода.

-А другая военная техника там есть, танки, мотоциклы? – поднимая руку, но не дожидаясь разрешения учительницы, сам встал и спросил Микеле Шеффер, мальчик с передней парты.

-Да. А еще я слышала, что в одном из залов оборудовали целый отсек боевого корабля.

-Ур-ра! – не сдерживаясь, завопили мальчишки, повскакав с мест, а девочки только сдержанно и презрительно заулыбались – и почему мальчишек так тянет воевать?

-Завтра встречаемся у школы в девять тридцать. До свидания, ребята!

Вито Моранио подошел к задумавшейся Элис. Ее соседка, Натали, как всегда, что-то долго искала в своей школьной сумке.

-Элис, ты идешь? – Вито уставился на нее смешливыми глазами.
-Да, сейчас Натали соберется…
-Я сейчас, - пообещала подружка, продолжая работать руками.

Вито вздохнул и сказал:
-Ладно, давай поторопись, мы тебя у выхода подождем. Пошли, Элис!

Почти все ребята их класса уже спустились вниз. На лестнице Вито несмело взял из рук Элис ее легкий портфельчик.
-Вито! Опять ты! Зачем? – Элис сокрушенно всплеснула руками. – Я сама могу донести!

-А я что, не могу? – застенчиво улыбнулся мальчик.
-Ладно, - согласилась Элис, приняв важный вид. – Только тогда у Натали тоже сумку возьми, у нее она всегда тяжеленная.

Вито перестал улыбаться, пожал плечами и сказал:
-Хорошо, как хочешь.
-Так надо, - поправила его Элис.


XII


-Папа! Папочка! Ур-ра! – Элис, забыв про свою напускную важность, со всех ног бросилась к смеющемуся отцу, раскрывшему объятия, повисла на нем, положив щеку на покалывавший якорьками погон его кителя. – Успел!

-Поздравляю, цыпленок! Вито, поздравляю, дорогие мои юнкомы! – он подмигнул смущенному мальчику, отдал Элис небольшой букет и забрал у ее кавалера портфель.

Вито расстроился, хотя старался не подать вида. Трильи, понявшему его состояние, было немного жаль и смешно, но дочкин портфель он все же понес сам – пусть Вито пока проверяет свои чувства.

-Мы обещали Натали, что подождем, - теребила Элис отца.
-Значит, ждем.

Когда все собрались, Трильи повел юную компанию домой, в Морской городок. Все развеселились, рассказывая, как проходило посвящение в юнкомы, как они успели натерпеться и страха, и радости, и гордости.

Вито уточнял у Александра насчет экспонатов в Музее войны, куда им с классом предстояло завтра идти, - и остался доволен и полон надежд увидеть нечто особенное для мальчика его возраста.

Трильи, в свою очередь, развлекал их рассказом о последнем рейде – о том, как однажды ночью встретились с китом, приняв его поначалу за небольшое иностранное судно – как странно! – большой синий кит похож на небольшой гражданский корабль; попросили в эфире застопорить ход, а он знай себе идет дальше. Вот была бы жалость, если б пришлось открывать огонь!
О том, как молоденький кок перепутал соль с сахаром и вместо первого и второго блюд получился сплошной десерт.

О том, как матросы еще в порту подобрали котенка, тайно пронесли на крейсер, как боялись, что он, командир, прикажет выбросить его за борт, но котенок прижился да так и провел с моряками весь рейс. И хотя его запирали в каюту к офицерам, подчас моряки находили его в самых неожиданных местах судна, больше, понятно, ближе к кухне – может, засмотревшись на него, кок и совершил «роковую» ошибку.

-А как же вы догадались, что то был кит, а не корабль?

-Использовали мощный прибор ночного видения – по очертаниям, да по выпущенному им фонтану из своей «черепушки». Потом чуть со смеху не лопнули. А вначале, скажу вам, ребята, мы здорово перенапряглись – откуда нам было знать, кому вздумалось нарушить нашу границу!

Ребята слушали то с удивлением, то со смехом, то с восхищением, переспрашивали, сыпали замечаниями и сопереживаниями.

Мимо них шли с праздничной демонстрации люди, такие же оживленные, веселые, довольные выходным днем.

Так и добрались до КПП, откуда каждый отправился по своему адресу.
-У нас сегодня праздничный обед, – сообщила Элис. – Мама с утра пошла на демонстрацию. У них вся прокуратура пошла, как всегда. Так что мы с мамой готовили и вчера вечером, и сегодня рано утром. Сегодня же двойной, нет, тройной праздник: посвящение в юнкомы, День Революции и – ты приехал, папочка! – она снова с чувством обняла отца.

-Отличная новость! А ты голодна, цыпленок? – когда оказалось, что еще нет, Трильи предложил. – Тогда у меня есть неплохая идея. Давай-ка зайдем в магазин электротехники, что на углу, за КПП, и купим…телевизор.

-У тебя есть деньги? – Элис вытаращила на него удивленные глаза.
-Да, нам дали премию по случаю успешного окончания последних маневров.

Они вернулись к КПП, вышли из городка, снова пошли по улице. На углу, перед большим магазином с витражной витриной, изображавшей образцы новой для Командории техники – телевизоры, холодильники, компьютеры, телефоны, микроволновые печи, кондиционеры, - возле газетного киоска, круглого, прозрачного, стеклянного, похожего на стакан, забитый доверху цветной бумагой, стояло несколько человек.

Правда, эта очередь быстро рассосалась – чтобы купить газету или журнал не нужно много времени.

Трильи попросил у продавца сегодняшний номер центральной столичной газеты.
На первой полосе, когда отец, заплатив, вытянул газету из окошка киоска, Элис увидела большую фотографию премьера Нелси с женой, рядом, чуть за ними – еще какие-то люди в представительных костюмах. Все – со счастливыми лицами, улыбаются.

Александр быстро пролистал газету, в глазах появилась озабоченность. Он сложил газету поплотнее, скрутил и сунул в первую попавшуюся урну.

-Зачем же ты ее покупал? – удивилась Элис.
-Так, хотел одну вещь уточнить, - уклончиво ответил он. – Но везде – одно и то же…

-Вы же с мамой выписываете газеты на дом. Я их кучами на сдачу макулатуры в школу ношу, тяжелые. Зачем же еще покупать?

-Ты права, Элис, - Трильи усмехнулся. – Больше мы не будем выписывать. Что это? Хлам, макулатура, из которой потом на заводах делают туалетную бумагу, сама знаешь для чего. А ведь через эти газетные полосы наше настоящее становится прошлым, уходит в историю. Туалетная бумага, - пробормотал он.

-Пап, а почему они все такие толстые?
Александр не понял, о чем она.
-Ну, наш премьер-министр и особенно его жена, и эти товарищи, за их спинами. Так сильно толстеют, когда болеют, да?

Трильи засмеялся.
-Да, Элис, и эта болезнь называется болезнью власти. Ну, вот мы и пришли, - обрадовался он, закончив неприятный разговор.

В магазине их захватила поисковая лихорадка – глаза и мысли разбегались между товарами, стоявшими на полках или – крупногабаритные – прямо на полу большого торгового зала.

-Смотри, это наши стали делать, а то все японские были. Конечно, у них лучше, они этим сто лет занимаются. Но это – как рис! – Александр указал Элис на широкий, плоский телевизор, напоминавший большую картину, с экрана которого что-то вещал хорошо одетый молодой мужчина.

Голос у него был ровный, красивый, похожий на голос отца. Элис остановилась, не отводя глаз от экрана, прислушиваясь к его словам.

Но из-за гула магазина, который работал даже сегодня, в выходной, и здесь было немало покупателей, и из-за шума кондиционеров – на улице было жарко, - она не разобрала, что же этот человек говорит.

-Папа, а кто это? – шепотом спросила она.
-Диктор центрального телевидения.

К ним подошел продавец-консультант, молодой парень, предложил свои услуги. Александр несколько минут с интересом расспрашивал его о характеристиках новых моделей телевизоров производства Командории.

Элис, приоткрыв рот, слушала, как они говорили о микросхемах, диагоналях, антеннах, гарантийном сроке и других непонятных, загадочных для нее вещах. Продавец заверил отца в приличном качестве этой техники.

-Они же по японской технологии делают…
-Ну да, конечно, - усмехнулся Трильи. – Значит, можно заплатить наличными, и доставка…

-Завтра, к вечеру. Вам в Морской городок? – улыбнулся продавец, понимая, что КПП находится всего в одном квартале от магазина.

-Да уж, пожалуйста, до дома, я закажу пропуск. Все-таки пятьдесят килограммов!

Когда они, расплатившись, оформив документы на покупку и доставку, вышли из магазина на солнечную улицу, Элис, не удержалась и спросила:
-Папа, неужели ты все это знаешь – микросхемы, диагонали и эти…как их…, - она не смогла вспомнить, сколько ни морщила лоб.

Трильи рассмеялся.
-Элис, телевизионные приборы мы в большом количестве используем у себя на кораблях. Конечно, я обязан знать о них все.

Они купили у передвижного лотка мороженое. Полная продавец ласково улыбалась всем, кажется, готовая отдать весь свой товар бесплатно.

Облизываясь от прохладного удовольствия, Элис сказала:
-Мы с мамой на прошлой неделе ходили в кино на фильм «Золотой орел». Про мальчика-юнкома, как он помог милиции найти похищенные бандитами драгоценности. Мне так понравилось! Этот мальчик – он просто герой, и такой умный! А по телевизору тоже можно такие фильмы смотреть?

-Да, если они есть в программе передач, которую транслируют из столицы. Но кино, Элис – это совсем другое искусство, отличное от телевидения.
Так что, сколько бы у тебя ни было телевизоров дома, иногда на хорошее кино лучше сходить в кинотеатр. Кстати, я там давно не был, давайте как-нибудь сходим все вместе.

-Здорово! Мне очень понравилось. А маме этот фильм не понравился, - она удрученно шмыгнула носом.

-Почему?
-Она сказала – надуманный и…лицемерный, нет…конъюнктурный, - еле выговорила девочка.

Александр улыбнулся.
-Ну, вроде, так в жизни не бывает, это выдумывают на заказ, - пояснила Элис. – В общем, обман, неправда, красивая сказка.

-А чего ты так расстроилась? Разве в нашей жизни нет места красивым сказкам? Разве мы не рассказывали их тебе, когда ты была совсем маленькой? Разве сами мы, будучи такими, как ты, не любили слушать их от взрослых? Сказки, Элис, – это красота и доброта человеческой души. Они учат доброте сердца.
-Добру по сердцу? – встрепенулась девочка.

-А что?
-Просто мы с мамой недавно говорили про такое добро…

За заборчиком, увитым хмелем, издававшим приятный, чуть веселящий аромат, виднелся среди высоких садов их белый особнячок – такой же, как и другие.

Трильи посмотрел на наручные часы.
-Почти два. Мама скоро обещала прийти?
-Она после демонстрации хотела встретиться с одним клиентом, ну, с курсов психологии. Говорила, что вернется часам к трем, как раз к обеду.

-Ну что ж, давай подождем ее, чтоб вместе отпраздновать наш тройной праздник, - Александр открыл нескрипучую калитку, и они направились к дому.

-Папа, смотри, – Элис указала рукой в сторону небольшой беседки на краю сада, светлой и тонкой, похожей на паутинку из-за тонких металлических прутиков, из которых она была сделана.
На скамье беседки в пол-оборота к ним сидел какой-то человек и читал газету.

-Наверное, и этот к маме. Все, теперь ей и дома покоя не дадут, - обиженно прошептала девочка.
-Сейчас узнаем, - отец подмигнул ей, как всегда, обоими глазами.

Элис пошла к входной двери, надеясь, что отец скоро догонит ее, а он направился к беседке и окликнул незнакомца, не дойдя нескольких шагов.

Но либо тот был немного глуховат, либо «товарищ?» у Александра вышло недостаточно громко – незнакомец не пошевелился, не обернулся.

Трильи подошел совсем близко к беседке, предупредительно кашлянул и спросил:
-Простите, вы к кому? Я могу вам помочь?

Незнакомец поднялся и неспеша повернулся к нему.

Он был высок, седовлас, в темных очках, дорогом костюме. «Вроде, как иностранец, - мелькнуло у Александра. – Может, не понимает?». Он уже собрался повторить вопрос по-английски, но мужчина опередил его.

-Здравствуй, Александр. Не узнаешь меня? – добродушно и устало спросил он.

Что-то нехорошее шевельнулось и смолкло в памяти Александра, словно умирающая, смертельно раненная кошкой крыса, спешащая укрыться в собственной норе.

Трильи напряженно вгляделся в темноту солнцезащитных очков. Голос был ему очень знаком. Только годы, видимо, внесли в него свои коррективы, сделав надтреснутым, старческим, хотя у этого человека и лицо, и подтянутое тело смотрелись выхоленными, ему нельзя было бы дать больше сорока.

-Ты, я вижу, почти не изменился. Разве что поседел, возмужал. Похорошел. Кажется, теперь я начинаю понимать женщин, - незнакомец усмехнулся на молчание Трильи. – А если так? – он снял очки и внимательными совиными глазами посмотрел на Александра.

Трильи словно обдали ледяным душем.
Невозможно описать, что отобразилось на его лице.
В одно мгновение он постарел лет на десять.
Впрочем, может, не постарел, а, напротив, помолодел.
Но это было нехорошее омоложение – возвращение в прошлое, тяжесть которого не отпускала, тянула к себе.

-Ваша светлость, - раздельно, но очень тихо произнес он.

«Он приехал убить нас, отомстить, - это была его первая мысль. – Ирен… Элис. Господи…Пистолет я запер в сейф, не добраться…Стоп. Откуда паника? Если б он хотел убить, нанял бы других, зачем ему марать собственные руки. Нет, здесь что-то особенное, надо просто подождать. Он откроется. Позже. Только… Элис должна пока исчезнуть. Сейчас».

-Папа! Ой, здравствуйте! – Элис подбежала к ним от входной двери, запыхавшись, раскрасневшись, одной рукой вцепилась в похолодевшую руку отца, другой теребила трепетавший от ветра красный галстук.

Герцог Фьюсс быстро и внимательно перевел взгляд с Александра на девочку и обратно.

-Здравствуй, - дружелюбно сказал он ей.
-Извините, - Трильи отвел дочь в сторону, присел на корточки перед ней, заглядывая в глаза.

-Послушай, Элис. У нас будет важный разговор, так что тебе пока лучше погулять, - он попытался подмигнуть ей, но получилась какая-то короткая судорога. – Сходи к друзьям. Я сам найду тебя позже. Иди-иди, - он оттолкнул ее от себя, избегая поворачиваться спиной к герцогу.

Девочка кивнула и обеспокоенно пошла назад, к калитке, то и дело оглядываясь. Она еще не видела ТАКОГО лица у отца.

Что-то случилось, что-то нехорошее, и она ничем не может ему помочь. Но ведь он отослал ее! Значит, этим она и помогает ему. Пусть будет так. «Пойду к Натали, там он меня быстрее найдет», - решила она.

-Не надо так смотреть на мою дочь, - со скрытой угрозой в голосе сказал Трильи. – Она ребенок.

Герцог опустил грустные глаза.
-Она похожа на тебя и Ирен.

-Это нормально и вполне объяснимо. А вот какого черта здесь делаете вы и как вообще попали на закрытую территорию Морского городка? Как оказались в Командории, куда въезд вам запрещен пожизненно?

Фьюсс усмехнулся.
-Как много вопросов сразу!
-Помнится, вы тоже любили задавать их в большом количестве и требовали ответов сразу на все, - сдерживая себя, заметил Трильи.

-Да. Что ж, постараюсь ответить тебе, Александр, - он снова присел на скамью, скрестил на столе руки.

«Он тоже немного нервничает, - подумал Александр. – Отчего бы? Боится или – не может быть – мучается воспоминаниями?».

-В Командорию я сумел попасть потому, что теперь я не герцог Оттоне де Фьюсс, у меня другое имя – Франческо Розмаро, бизнесмен из Малайзии. И с документами у меня все в порядке. Я владелец сети морских ресторанов и фирмы, занимающейся добычей даров океана.

Месяц назад мы заключили договор о поставках продукции с управлением продснабжения Туза. Его начальник живет в вашем Морском городке.
Ты удивлен? Да, он не моряк, но одновременно с управлением он возглавляет и ваш универсам, на территории Морского городка. Неплохо устроился, да?
У него здесь собственный дом, не то, что у вас – на три семьи. Мы с ним хорошие знакомые.
Так что в городок я прошел по пропуску, который заказал он.

-Зачем вы пришли к нам? – само выговорилось у Александра.

Он стоял на прежнем месте, не двигаясь, следя внимательными глазами за лицом герцога. Но оно не выражало ничего, кроме усталости и добродушия.

-Ты боишься? – улыбнулся Фьюсс. Он умел так улыбаться, с неподкупной лаской, от которой становилось страшно, и внутри, в груди переворачивалось сердце.

-Я – нет.

Герцог понимающе кивнул и помолчал несколько секунд.
-В общем, ты имеешь на это право. Всегда страшнее потерять самых дорогих, чем самого себя.

Трильи с трудом сдерживал начавшуюся внутреннюю дрожь. Неужели страх так заметен со стороны?

-Уходите, ваша светлость, - с кажущимся спокойствием сказал он. – Или я позвоню в СГБ. Вы знаете, что это такое?

Фьюсс снова кивнул и улыбнулся.

-Зря улыбаетесь. От них ваши документы вас не спасут.

-Ты не позвонишь, Александр, не сможешь переступить через себя. Впрочем, Ирен, наверное, сможет. Ну, что ж, значит, такая моя судьба, - очень покладисто продолжал герцог. – Я знал, на что иду, решившись увидеть вас.

-Нас?
-Тебя и Ирен.
-Ее вы не увидите.

Болезненная гримаса вдруг сломала нестарое лицо герцога.
-Александр, если бы ты знал…, - он, казалось, решался, чтобы сказать то, что собирался сказать. – Я сам никогда бы не подумал, что жить так долго вдали от родины – иногда это страшнее, чем смерть.
Какая тоска! Она грызет сердце, особенно по ночам, днем ты забываешься в работе, в общении с людьми.
А ночью, наедине с собой, эти мысли, воспоминания становятся невыносимы.

Ты и Ирен здесь – вы единственное, что теперь связывает меня с Командорией. Той, прошлой, к которой я привык, и которая не отпускает от себя. Теперь здесь все по-другому.

Ты, конечно, можешь мне не верить, но я рад за вас, за всю эту землю. Я был сегодня на демонстрации. Наш народ доволен, несмотря на все эти «рисовые» эксперименты. Что ж, молодцы! Я хотел увидеть вас, чтобы…, - глаза его заблестели, он как-то сразу постарел и отвернулся.

Трильи смотрел на него и не верил ни одному слову, не верил этим слезам.

-Чтобы попросить… прощения, - еле выговорил герцог и закрыл глаза. – Хотя понимаю, что для меня у вас его нет и не может быть.

Александр с тяжелым сердцем отпустил голову, глухо заговорил.

-Я готов простить вас за все, что вы сделали лично мне. Но я не имею такого права – простить вас за все остальное.

Особенно за то, что вы финансировали подготовку к войне и саму войну фашистского правительства Альдери. Войну против ВАШЕЙ Родины, о любви к которой вы тут так слезоточиво говорили.

-С чего ты решил, что я финансировал войну? – герцог, казалось, был искренне удивлен.

Трильи не дали ответить.
-Эй, Сандро! Привет! Чего не идешь в дом? – от калитки к ним направлялись веселые Рафик и Мэриан Селонсы.

Рафик вернулся вместе с Трильи, однако, успел попасть к концу демонстрации и нашел там Мэриан среди колонны медицинских работников города. Все вместе они выпили за победу революции, с песнями прошли ряд улиц. И вот теперь добрались, наконец, до дома.

Рафик, как всегда румяный и довольный, обнимал жену за талию и тащил к беседке.
-Такой праздник, а ты гостя не приглашаешь! Товарищ, вы, наверное, к Ирен?

-Да, - сказал герцог, испытующе глядя то на Трильи, то на его разговорчивых соседей.

-Ребята, шли бы вы домой, - сдержанно сказал Александр. – У нас серьезный разговор…

-Тем более, раз серьезный! – Мэриан вырвалась от мужа, с улыбкой подошла к герцогу, настойчиво взяла за руку. – Пойдемте, товарищ, я вас провожу, если наш милый Сандро совсем разучился встречать гостей.

Рафик тоже тронул друга за плечо:
-Давай-давай, пошли, Сандро! Вместе посидим, выпьем, а там, глядишь, Ирен вернется.

«Похоже, они уже выпили хорошо. Может, сказать им, кого они собираются вести в дом? Зачем я пойду туда с ним, его надо выпроводить – это единственно верное решение».

-Нет, - жестко сказал он соседу. – Это наше дело.

-Брось, Сандро, - зашептал Рафик, хотя Мэриан уже увела герцога достаточно далеко от них. – Такой день! Если у тебя с этим типом какие-то нелады – плюнь, все пройдет, ну!

«А, может, он и прав. В конце концов – дома – там ближе к сейфу и к телефону».

-Пошли, - глядя на беззаботную физиономию Рафика, он почему-то успокоился и вместе с ним нагнал Мэриан и Фьюсса.

-Как только закончите ваш серьезный разговор, Франческо, сразу же – к нам. Я угощу вас своим фирменным блюдом, – Мэриан обернулась на Рафика и Александра, подмигнула. – Из риса! – все, кроме Трильи засмеялись.

«Она уже называет его по имени. Бедная доверчивая девочка!» - подумал он о ней.