Возмездие из-под земли. Часть 8

...Прошла неделя с того момента, когда Ивана Ивановича Хомутова положили на операционный стол и хирург вытащил из его тела две пули калибра 5, 56 миллиметра.
   Сейчас его уже перевели из послеоперационной в обычную «общую» палату и он успел ознакомиться с ее обитателями.
   Двое из них, как и он сам, были ополченцами — иссеченный осколками НУРСа зенитчик из расчета орудия, установленного возле железнодорожной станции, Славик Путевой по прозвищу Путеец, и раненный в грудь навылет, «лежачий» Саня Плахин из группы старшины Варфоломеева.
   Еще трое были гражданскими — ребятами с фабрики тротуарной плитки — в их цех прошлой ночью, прямо через открытые ворота, залетела ракета «Града»; благо, что в проходе предусмотрительно поставили стенку из ящиков с готовой «ФЭМкой».
   Еще двое были кадровыми «силовиками»,  милиционерами и обоих Хомутов знал еще по мирной жизни — незлобливых, напрочь коррумпированных дядек; ныне они были на стороне народа, а ранены оба были на рынке, где возникла стычка с мародерами.
   Сам Хомутов, Славик-Путеец и двое из трех плиточников были «ходячими» больными и часто выходили в сквер у родильного отделения, где, за столиком в беседке, курили, играли в домино и обсуждали новости с блок-постов, которые приносили навещавшие их товарищи.
   Здесь, оставшись, однажды, в беседке один, Иван Иванович Хомутов и столкнулся, вторично, со спасенной им и доставленной в эту больницу девушкой.
   Он увидел ее, идущую от корпуса родильного отделения, в наброшенном на хрупкие плечи белом халате, вдыхавшую,  ароматы цветущих черемухи, жасмина и роз.
   Она тоже заметила его и, помахав ему рукой и улыбнувшись,  как старому знакомому, направилась к беседке.
   Подошла, произнесла: «Здравствуйте, Иван Иванович. Можно, я присяду рядом с вами?».
Он ответил, улыбнувшись ей: «конечно, присаживайтесь.».
   Затем спросил ее: «Вижу, вы тут нашли себе работу?».
   Она ответила: «Вы знаете...  Это было неожиданно... Но... Да. Я санитарка в родильном отделении.».
   Он, помолчав, спросил ее: «мы с вами, вроде как,  немного уже знакомы, не хочется уже «выкать». Как вас зовут, чтоб можно было по имени обращаться?».
   Девушка ответила: «Лариса... Мама не Лорой,  а Рисой называла... Так смешно...».
   Он спросил ее: «Можно, я тоже так вас буду называть?».
   Она кокетливо, чуть-игриво, чуть-строго ответила: «Вам — можно! А для других я — Лариса Александровна!».
   Затем, помолчав, сказала: «Знаете, что самое необыкновенное сейчас?  То, что и сейчас здесь рожают. Вокруг рвутся снаряды и ракеты. Пороховой дым смешан с дымом блок-постов...  А женщины, внимая требованию природы,  становятся матерями - и этому никакая война не может помешать... И я вижу счастливые лица этих женщин...  Этому тоже война не может помешать...».
   Хомутов, подумав, произнес: «Чтоб быть счастливой — женщина должна быть матерью. И бог, вложив дитя в утробу матери,  определил лишь срок, через который оно должно появиться на свет. И, в общем, это правильно — женщина должна быть женщиной, а дети должны рождаться, чтобы дать людям счастье и восполнить убыль рода человечьего.
  То, что женщины рожают детей сейчас — это необычно потому,  что вокруг — война.
   Но девять месяцев назад еще никто не представлял, что все так круто изменится...».
   Она вздохнула, согласилась: «Да...  Как и те, кто сажал вот те розы, не знали, что среди них будут падать снаряды...».
   Затем, помолчав, добавила: «Иван Иванович... Пойдемте со мной... Я кое-что покажу вам...».
   Поднялся со скамейки в беседке и пошел за ней.
   Она прошла несколько метров по широкой асфальтовой аллее,  затем свернула на более узкую, проложенную между стволами старых тополей, в тени их крон, дорожку...
   Вскоре эта дорожка вывела их к расположенному на территории больницы озеру, на берегу которого находился необычный монумент.
   Три фигуры в человеческий рост изображали женщину-мать, женщину-врача, протягивавшую матери дитя и ангела, чьи крылья, широко раскинутые, обнимали обеих... На бронзовой табличке,  лежащей у подножия скульптурной группы,  было написано: «Забота. Материнство. Счастье.».
   Остановившись у монумента, Лариса сказала: «Это место считается счастливым. Сюда даже невесты приезжают, чтоб дотронуться рукой до груди ангела...
   Считается, что после этого женщина обязательно счастливо родит ребенка... Я тоже хочу быть счастливой,  хочу родить ребенка -  обязательно, по любви. Неважно — мальчика, или девочку. Просто — дитя.
   А вы? Вы хотели бы быть отцом?».
   Он ответил: «И хотел бы и пора давно. Вот только семьи еще бог не дал.».
   Она помолчала, спросила: «А что бы вы сказали, если бы женщина сказала вам,  что хочет соединить свою судьбу с вашей и стать матерью вашего ребенка?».
   Ополченец ответил: «Да тут же повел бы такую под венец.. Но только нет такой пока...».
   Она,  глядя ему в глаза, твердо сказала: «Есть.».
   Он, усмехнувшись, спросил: «Уж не вы ли? Так вы же в дочки мне годитесь, Риса.. «.
   Она смутилась, хотела что-то ему сказать, но замолчала...
   А затем от порога родильного отделения донесся голос другой женщины: «Лариса Александровна! У Бежневой ребенка надо перепеленать! А то на Катерину, одновременно, двойню аист свалил!».
   Она улыбнулась, сказала: «Старшая сестра зовет...» - и заспешила к отделению.
   А сам Хомутов направился в свою палату...
   Той ночью он долго не мог заснуть — лежал и думал о словах Ларисы,  глядя в окно на размеренно взлетавшие над ближайшим блок-постом осветительные ракеты-»люстры».
   Они взлетали с глухим «Бух!!», взмывали выше десятиэтажек и потом медленно, задумчиво, опускались, освещая пол-квартала, пока не гасли у самой земли...
   На следующий день Хомутова навестили Отар и Дмитрий Петрович Донской.
   Они, трое взрослых мужчин, не стали нарушать покой в палате, а пошли в ту же беседку.
   Там Отар достал из пакета, который держал в руке, бутылку виноградного сока,  гроздь бананов, свежие яблоки.
   И, пока чеченец раскладывал их на столе,  командир спросил: «не говорили ли тебе — сеоро тебя отсюда выпустят? Ты нам в отряде нужен, как птице — крылья...».
   Хомутов ответил: «Ну, так уж и крылья... не перехваливайте, а то загоржусь еще...  Должны в следующую среду, вроде, выписать... А как там, в отряде, дела?».
   Командир, помолчав, сказал: «Нормально. Как на войне.  Вчера Физик — это Руслан из вашей группы — снайпера возле детсада номер шестьдесят восемь снял....».
«Это «Птичка», что ли, на Ковпака, тридцать четыре?» — спросил Хомутов.
   «Да, она. И ведь ты смотри, какая картина — снайпер лежку себе устроил в трубе котельной того же детсада, труба там, если помнишь,  кирпичная, кривобокая слегка...  Около пяти часов вечера коллектив садика начал, потихоньку, расходиться, а этот решил по воспитательницам пошмалять...  Но не успел — кто-то его «спалил» и ополченцев вызвал...  Так он в трубу и улетел, на радость детям...» - ответил командир.
   И умолк, заинтересованным взглядом провожая проходившую мимо беседки Ларису, которая несла в руках два контейнера со стерилизованныцм инструментом... и при этом тоже смотрела заинтересованным, мечтательным взглядом, только не на Донского.
   Тот, поняв, на кого обращен взгляд санитарки, спросил Хомутова: «Познакомился уже?  Как зовут-то ее? Обязан знать, раз уж стал предметом ее мечтаний...».
   Хомутов ответил: «Лариса Александровна, коротко — Риса. Санитарка в родильном отделении. Это ее я спас...».
   Командир заметил: «Ты к ней присмотрись. И не так, как ты вот сейчас ее мне отрекомендовал, чисто для досье, а как человек.  Потому, что вижу, какой взгляд она на тебя кидает.».
   Ему втолрил и Отар: «Э-э, товарищ,  когда девушка на тебя таким взглядом смотрит — ты должен взять этот взгляд и хранить, как драгоценный камень...  Дорогого такой взгляд стоит...».
   Слесарь-ополченец мысленно отмахнулся,  сказал: «Да ну вас... Она мне в дочери годится...«.
   Командир возразил: «Она б тебя дочерью наградить могла... Я думаю, если она о тебе уже мечтает, Мастер,  значит ты, такой вот взрослый мужик,  чем-то ее зацепил. А раз так — она соображает, чего хочет. И от твоего такого верхоглядства страдает.».
   Он произнес эти слова и умолк.
   Вскоре разговор потек, вновь, в привычном русле.
   А несколько минут спустя Лариса уже возвращалась.
   И Донской поманил ее жестом к беседке.
   Она подошла.
   И командир сказал, обращаясь к ней: «Лариса Александровна. Вот хочу сказать вам. Я, как командир ополчения и человек, в войне и в жизни опытный,  давно привык подмечать мельчайшие детали в том, что вижу.  И вот заметил я взгляд, которым вы моего бойца одарили.
   А позвольте поинтересоваться — какова же причина такого взгляда?».
   Она, зардевшись от смущения. Тем не менее, кокетливо ответила6 «О том третьему не говорят... Дело двоих это...».
   Донской, улыбнувшись, сказал: «Верно! А потому — мы сейчас с товарищем Отаром отойдем, а вы сядьте и по душам поговорите. Считайте, что это приказ такой.».
   Они встали и вышли из беседки, оставив Хомутова одного.
   Лариса вошла и, на этот раз, села с ним рядом.
   Но, прежде, чем сесть, пропуская мимо себя командира, тихо произнесла: «Никто не смеет сердцу и душе приказывать... А тем более — сердцу и душе казачки.».
   Затем, когда командир и Бесланец отошли, она спросила слесаря-ополченца: «Что, нажаловался на меня? Не нравлюсь — так и скажи. Но не обижай.».
   Хомутов ответил: «Нравишься. Молода только. Боюсь... Испорчу тебя, а ты, вдруг, по молодости, решишь себе пару по годам найти — что тогда выйдет? Будешь ли ты счастлива тогда?».
   «А ты не бери на душу напрасный страх...  я вот не боюсь же. … Я ж там у озера тебе все уже сказала...» — резким, буйным движением головы откинув назад распущенные волосы,  ответила девушка.
   И выжидательно, с вызовом, посмотрела на него.
   Ожидание не продлилось долго.
   Он заковал ее в объятия.
  Затем спросил: «А ты правда казачка?».
   Та ответила: «Я-то городская.  А отец с матерью — из одной станицы. И потому душу в меня казачью вложили.
   Я тихая — да с норовом,  как полыхну — зарево пол-света охватит.».
  И, помолчав, добавила: «А полюблю — так одного и навсегда.».
   И спросила: «Так ты командиру не жаловался?».
   Хомутов ответил: «Нет.».
   Она сказала: «Значит — сильный. Потому и не поддаешься. Умный — потому и боишься. Добрый — потому и томишься...».
   И, не давая ему ответить, гладя руками его голову и плечи,  прильнула устами к его губам, быстро, жарко поцеловала...
   Отстранилась, поднялась...
   Сказала: «я пойду. Завтра мы еще увидимся. А сомнения свои отбрось — я не дитя несмышленое.
   Я женщина и хочу быть счастливой. И сама знаю, с кем я этого хочу.».
   Она вышла на аллею, ведущую к корпусу родильного отделения, пошла к зданию.
   А Хомутов услышал слова Донского: «А ну-ка, Мастер, подь-ка сюда.».
   Хомутов поднялся, подошел...
   Командир положил ему руку на плечо и спросил: «Что, правда казачка?».
   Ополченец ответил: «Правда.».
   Донской спросил: «И какая она?».
   Хомутов ответил: «гордая, своенравная, отчаянная... А сначала мне другой казалась...».
   «Какой?» - спросил стоящий рядом Отар.
   «Простой. Хрупкой. Ранимой.» — честно признался Хомутов.
   «А теперь?»  - спросил Отар.
   «А теперь вижу, что такая сама ранить может. Слабой ее боль делала. А душа у нее сильная.»  -  ответил ополченец.
   И командир сказал, подводя итог всему разговору: «Попомни мое слово — скоро мы вас повенчаем. Есть у меня батюшка знакомый. А сватать казачку , если надо, всем отрядом приедем...».
   Вскоре товарищи попрощались с ним и ушли.
   А он еще долго сидел в беседке, вперив глаза в одну точку,  размышляя о том, что чувствует к этой девушке, которую мама называла Рисой. И, как-будто, в этой точке должен был быть посланный ему  богом ответ на егшо мысленный вопрос...
   Но ответа надо было искать в себе.
   Понимая это, Хомутов вздохнул, поднялся со скамейки и пошел к своему хирургическому отделению.
   Наступил вечер.
   Хомутов стоял у окна в коридоре своего этажа, хорошо зная, что сейчас Лариса будет идти с работы домой и он ее увидит.
   И точно — она шла по дорожке мимо его отделения — легкая, быстрая, высоко держа голову.
   Орн вспомнил о том, что идти она могла только в общежитие медиков, дома здесь у нее не было...
   И в этот же момент, словно почувствовав. Что он сейчас думает о ней, она подняла голову, взгляд ее точно попал прямо в глаза ополченцу.
   И... Она постояла несколько секунд, повернулась...
   И пошла к дверям его отделения...
   Спустя несколько минут он уже увидел ее.
   Она шла по коридору к нему, все еще стоящему  возле открытого окна.
   И, будто не ведая, что он делает, Хомутов шагнул ей навстречу, замкнул ее в крепкие объятия, чувствуя от нее терпкий аромат духов, чувствуя биение ее сердца...
   И собственное его сердце сладко заныло...
   Это-то и был ответ на внутренне мучавшие его вопросы...
   Укалывая ее своей жесткой щетиной, он осторожно поцеловал ее.
   Невдалеке, за окном, за стеной многоэтажек, на блок-посту Варфоломеева со знакомым уже  «Бух!!»  взвилась вверх  «люстра»,  загорелась, плавно опускаясь на своем парашюте...
   Лариса прошептала ему на ухо6 «Ничего не бойся. Ни когда ничего не бойся. И того, что тебя полюбила казачка, тоже не бойся...».
   И поцеловала его...