111. Сады стихов. Ветка горького миндаля

                111. Садовник и цветок, Миндальная Ветка

Где-то в записках он сравнивал Загородный проспект с поистрепавшимся щеголем, который триумфально несет из прачечной  сверток со своей единственной сменой крахмального белья…

Георгий Иванов описал в «Петербургских зимах» пороховой антураж мандельштамовской семьи:

«Мрачная квартира… Обеды в грозном молчании, разговоры вполголоса, страх звонка, страх телефона, тень судебного пристава… Слезы матери: что мы будем делать? Отец – точно лейденская банка, только тронь, убьет…».

Кошмары бизнеса, его чертенята, «шмыгающие собаки» разорения.

И ужас еврейства, его неуничтожимый, чугунным задом сидящий у тебя на спине, на шее, Голем.


«Как крошка мускуса наполнит весь дом, так малейшее влияние юдаизма переполняет целую жизнь. О, какой это сильный запах! Мог ли я не заметить, что в еврейских домах пахнет иначе, чем в арийских? И это пахнет не только кухня, но люди, вещи и одежда».

Мускус иудаизма, дух Ветхого Завета остался с ним навсегда, в его стихах найдя место. Но вот, душок негоций и коммерций, мелкий бес обывания подлежали выветриванию.

Как, впрочем, и еще один мятежный дух –знаменитый  «вихрь революции», подхвативший тогда все новое поколение Петербурга. Народнический, потом эсеровский, эсдековский – юный Осип достаточно в нем покружился. Листовки, прокламации, народнические «сходки» –  но (что гораздо более важно) тут же, в той же розовой гостиной  Синани – ветерок культуры.

В кабаре «Бродячая собака» Мандельштам знакомится с Ахматовой: «Тогда он был худощавым мальчиком с ландышем в петлице, с высоко закинутой головой, с ресницами в полщеки».

Так незаметно он переходит из одного универсума в другой (по живому мосту из протянутых рук приятелей и знакомых, по лесенкам строк их стихов и эссе). Мандель-штам –  «ветка миндаля». Фэнсион наш вправе гордиться тем, что здесь, в журнале «Аполлон» состоялся литературный дебют Мандельштама.

На стекла вечности уже легло
Мое дыхание, мое тепло,

Запечатлеется на нем узор
Неузнаваемый с недавних пор.

Пускай мгновения стекает муть,
Узора милого не зачеркнуть.

Как положено чуду, он возник – ниоткуда. В стихах, даже ранних, филологи не могут обнаружить литературных влияний! Ниоткуда – и все-таки, именно из этих кварталов. В поэзию Осипа  «за ручку» приводит мать, Флора Вербловская (имя ее и даже фамилия соотносятся с Садом).

По версии Маковского:

«Однажды утром некая особа требует главного редактора, ни с кем другим и говорить не согласна. Ее сопровождал невзрачный юноша лет 17, конфузился. Льнул к ней, как маленький... Голова крупная, откинутая назад, на очень тонкой шее… В остром лице, во всей фигуре и в подпрыгивающей походке что-то птичье… «Мой сын… Надо же знать, как быть с ним… У нас торговое дело… А он все стихи да стихи! Если талант – пусть… Но если одни выдумки и глупость – ни я, ни отец не позволим».

Осипа уже запрягали в тяжеленькую фуру наследственного бизнеса.

Маковскому стихи не понравились, но было в выражении «птичьего лица» сыночка нечто, заставившее его произнести сакраментальное: «Сударыня, ваш сын – талантлив».

Дано мне тело, что мне делать с ним,
Таким любимым и таким моим?
За радость тихую дышать и жить
Кого, скажите, мне благодарить?

Я и садовник, я же и цветок,
В темнице мира я не одинок…

В своем Саду Мандельштам – и Садовник (его имаджина тех лет), и цветок. Он сам себя посадил и вырастил! В коллизии можно расслышать и знакомую нам тему Двойников.

Мистический смысл ситуации: Жители фэнсиона расколдовывают взрослеющего поэта – обступают тесным кругом (как виллисы – новую подружку в их зачарованном  царстве), уводят из дома  прочь, в иное,  открытое пространство песен.

Ахматова единственная сравнила его («птенца, выпавшего из гнезда», «петушью ногу», «цыплячью грудь») с Лебедем:

«Сидит человек десять-двенадцать, читают стихи, то хорошие, то заурядные, внимание рассеивается, и вдруг, будто какой-то лебедь взлетает над всеми  – читает Осип Эмильевич!»

Эхо-магнит

Лебедь – один из двух главных виртуальных образов фэнсиона. «Лебедем цветущей Авзонии» назвал Пушкина в стихотворении, посвященном ему, Дельвиг. 

Мандельштам, кстати, был похож на Александра Сергеевича, это отмечали многие, но первой высказала вслух старая кухарка Георгия Иванова: «И чего это вы, барин, портрет своего Мандельштампта на стену повесили? Видно, совсем без него жить не можете» (а на стене висел пушкинский портрет, тот самый, литография с полотна, написанного Кипренским в Фонтанном доме).

Таким образом, Осип Эмильевич, в каком-то смысле – двойник Пушкина.

Он жил в Трапеции до рокового рубежа – августа 1914-го,  когда  взорвался европейский мир:

Европа Цезарей! С тех пор, как в Бонапарта
Гусиное перо направил Меттерних.
Впервые за сто лет и на глазах моих
Меняется твоя таинственная карта.

Вскоре выходит первая книга стихов «Камень», тиражом всего 300 экземпляров. Слово поэта будет долговечней пирамид. Камень для пирамиды мировой поэзии.

Мандельштам покидает фэнсион Трапеция, преобразившись из Гадкого утенка в Лебедя, выказав вполне свою породу.

Это было изгнанием из райского Сада.

Миндальная ветка фамилии. Довольно миндальничать. Вкус горького миндаля, как известно, имеет цианистый кали. Псевдоним смерти:

Имя тебе невозможное дали:
Ты забытье.
Или,вернее, цианистый кали
Имя твое.

Юноша с "ресницами в полщеки", развеянный в лагерную пыль.

Все его нищенства,мытарства, голодовки, аресты, допросы, ссылки, попытки суицида... Все поэтические триумфы и глории... И эпически страшный, пыточный конец...

Накануне войны, русской революции и конца света фэнсион Трапеция отпускает Осипа Мандельштама. В крестный путь.