Уши доктора Геббельса

В марте месяце 1995 года приятель пригласил меня съездить с ним в маленький курортный городок Бад Ротенфелде посмотреть участок, на котором планировалось строительство дома. Приятель хотел купить квартиру. Городок находился всего в двадцати километрах от Оснабрюка, в Тойтебургском лесу, известном в истории как место одноимённой битвы с римлянами. Примечателен же он известной стеной, по которой стекает минеральная вода, создавая некую воздушную взвесь, полезную для дыхания. Покупка жилья – дело основательное. Тут важно всё: и местоположение, и соседи, и почва, и даже слухи на местности.
Мы подошли вплотную к котловану. Зрелище нам открылось удручающее: обломки прежнего жилья и быта валялись кучами внизу, представляя собой обыкновенную свалку. Мой приятель – человек осторожный, чтобы потом не было неожиданностей, решил выспросить всё о том месте, на котором строился дом, и мы пошли по соседям, к отставному полковнику, а затем к владельцу книжного магазина, которые оказались очень милыми людьми и подробно рассказали историю этого места, во-первых, что здесь был долгое время детский лёгочный санаторий по названием "Хаус Бремебург" по имени его владельца, затем из-за какой-то заразы санаторий закрыли и дома купила одна фирма под общежитие для иммигрантов и беженцев из России. Общежития после погрома закрыли, землю продали, дома разрушили и теперь строят комфортабельные квартиры в основном для богатых стариков и местного медицинского персонала, которые в совокупности составляют основу населения городка.
При слове "погром" меня вдруг скосила гримаса.
- После чего? - переспросил я.
- А разве вы ничего не слыхали?
Меня удивило то обстоятельство, что в двадцати километрах от города избивали евреев, и об этом никто ничего не знает и в прессе не было написано ни единой строчки. Слово погром я понимаю однозначно.
Признаюсь, в нашей далёкой с сытой западногерманской глубинке наци на улице не встретишь. Можно увидеть кого угодно. Студенты развлекаются и выбривают и выкрашивают себя на все вкусы и цвета, пестрота изумительная, но коричневого цвета в ней нет. Вспоминаю будничную сцену в Западном Берлине. В метро стоят на перроне с десяток наци и кричат прямо в толпу: "Иностранцы вон! Германия для немцев!". Я тогда огляделся: добрая половина была иностранцы. Все стояли, опустив глаза.
У нас такое было немыслимо, хотя чиновники нередко допускают непозволительную грубость или попросту морочат голову, или вдруг слышишь окрик: "Иностранцы платят налоги в комнате напротив!" Кстати, а почему? Мне пытаются объяснить, что там сидят особенно терпеливые и доброжелательные люди (что неправда), которые помогают заполнить налоговые документы (что тоже враньё), и у меня остаётся чувство, что мои налоговые деньги не такие, как деньги коренного Ганса. Я тогда рассердился и написал рассказ "Уши доктора Геббельса", который нигде не пытался опубликовать, потому что не люблю сердитую прозу: в нём говорилось о том, что когда доктор Геббельс был маленьким, у него очень торчали уши: его отвели к врачу, и врач, чтобы уши больше не торчали, отрезал лишнее и перевязал голову. Так Геббельс ходил целую неделю. Уши под повязкой начали заживать и чесаться. Геббельс стал их почёсывать, пока не расчесал в кровь. Его снова отвели к врачу, снова залечили и наложили повязку. Уши стали заживать и чесаться. Геббельс расчесал их в кровь, его снова отвели к врачу, тот опять наложил повязку, отпустил домой. Уши стали заживать и чесаться... Вот такие уши у доктора Геббельса! "
Так образно мне представлялась ситуация в Германии. Но при всём этом коричневая опасность оставалась неправдоподобной, газетно-телевизионной. Пока мы с приятелем не столкнулись с ней сами, пока эхо погрома так внезапно не докатилось до нас с несколько неожиданной стороны.
Но ближе к делу. Это произошло именно тогда, когда нападения на иностранцев и их дома были чуть ли не ежедневным делом, когда в общежитиях иностранцев устраивали ночные дежурства и обучали противопожарной безопасности и умению обезвреживать зажигательную смесь, в немецком простонародье именуемую "коктейлем Молотова", но тогда ещё не дошло до поджога любекской синагоги, первого, после войны.
Это произошло в ночь с 9 на 10 декабря 1992 года» начиная с 10 часов до 00:00 вечера. Нам удалось найти и выспросить не только сторонних очевидцев, но и непосредственных участников событий, то есть пострадавших.
Свидетельствует Анна Л, (полностью имена не указываю по просьбе пострадавших, к тому времени в Германии 8 месяцев): "Моему мужу через полгода семьдесят. Он очень больной человек, инвалид второй группы. У него тяжёлые контузии, тяжёлые ранения, у него больное сердце. Мы старые люди. Мы уже собирались спать, вдруг слышим в коридоре жуткие крики с жутким визгом. Так было, когда шли карательные отряды. Муж приоткрыл дверь и тут же захлопнул и скорей закрыл на ключ. Он был в ужасе и шоке и сказал: нападение на общежитие. Он увидел, как он мне рассказал, много людей с автоматами и пистолетами в чёрных масках, двухметрового роста, в общем, это были явно бандиты. Мы, естественно, заперлись на ключ и думали, что, возможно они пройдут мимо нас. Но они орали , они ломились в двери. Потом они стали ломать нашу дверь. Они выломали дверь, вытащили нас в коридор, положили нас на пол и начали бить ногами, а потом душить: лицо закрыли, рот закрыли. Я уже чувствую, что погибаю: у меня сердечная недостаточность, мне нечем было дышать и я понимала, что это уже конец, потому что вытерпеть это было невозможно. Мы были в таком жутком состоянии, что не видели ничего. Я услышала слова мужа: "Всё, это конец." Потом он потерял сознание. Они били его больше, меня меньше. Ну, во-первых, потому что он мужчина. Нам говорят, что его били, потому что он оказал сопротивление. Какое может быть сопротивление, когда на него дунуть – он упадёт. Он больной человек, какое может быть сопротивление людям двухметрового роста с автоматами и пистолетами. Нас избили, а мы были уверены, что нас сейчас подожгут, сейчас откроют двери и подожгут факелом. Мы наслышались, навидались по телевидению, как поджигают дома, в которых живут иностранцы, и мы были уверены, что это нападение фашисткой группы на нас. Я даже не могу припомнить, как всё это кончилось. Очнулась я, когда нас посадили в коридоре на стулья, нас усадили и была уже какая-то другая полиция..."
Тут я позволю себе прервать рассказ и сделаю некоторые необходимые пояснения. Никакого "погрома" на самом деле не было. В общежитие для еврейских беженцев ворвалась полиция, конкретно, её специальный отряд, возможно, тот самый, который прославился в 1974 году в Могадишо, когда освобождали самолёт с заложниками. Конечно, сменилось то поколение, которое штурмовало самолёт, хотя, наверное, кое-кто остался, а славные страницы истории имеют особенность сменяться столь же бесславными.
Отряд штурмовал общежитие беженцев в поисках опасного преступника. Комендант общежития господин П. рассказал, что в тот же день около пяти часов вечера его остановили на выезде из городка и предъявили фотографию для опознания. Спросили, когда я видел Виктора Ж. в последний раз. Комендант предполагаемого преступника опознал и ответил, что будто бы видел его днями.
Уверен, многие факторы вместе с этим были учтены, прежде чем было принято решение штурмовать два перенаселённых дома, где нашли временное убежище по меньшей мере 120 человек, среди которых половина – старики и дети. Уверен, что не был учтён тот факт, что евреи сознательно, как и все иностранцы, и подсознательно, то есть в силу известных исторических и генетических обстоятельств, готовы к погрому. И нет ничего удивительного в том, что полицейских в масках в темноте приняли за погромщиков и кое-кто оказал посильное сопротивление, что началась паника, что люди, случайно оказавшиеся на улице и услышавшие крики ужаса и мольбу о помощи, вызвали полицию. И тогда приехала "какая-то другая", то есть хорошая полиция, которая не бьёт, а наоборот, защищает, всё равно от кого, даже от своих особенно ретивых коллег.
Полицию вызвала Анна Ш. (к тому времени в Германии 7 месяцев): "Мы возвращались в тот день поздно. Мы поставили машину, и я обратила внимание на то, что у нашего коменданта в кабинете горит свет. Он сидел в комнате и с ним ещё два человека; я подумала, что с ним сторож, но у сторожа тоже горел свет и он был на месте. Когда мы подошли ближе, то услышали крики. Наша Слава (Бронислава, 50 лет) кричала: "Нас сейчас будут жечь, вызывайте полицию! На нас напали бандиты!" Мы идём дальше: смотрим, какие-то люди в чёрных костюмах и масках бегают внизу по освещённому подвалу. От неожиданности мы бросились к двери, но потом подумали, что они могут нас заметить и мы ничего не успеем сделать. Муж метнулся назад к машине, но выехать было уже нельзя: нападавшие перегородили выезд, включили фары и осветили двор. Тогда мы побежали через кусты к соседним немцам. Они нам открыли. Мы кое-как объяснили, что напали бандиты. Они нам не отказали и сразу вызвали полицию. Прошло минут десять-пятнадцать, не больше. Приехала полиция и с ней скорые. Мы хотели зайти в дом, но нас долго не пускали, а в доме оставались наши двое детей и дедушка."
Как рассказал дедушка, он услышал на лестнице страшный шум. Он как раз укладывал спать пятилетнего внука. Он подумал, что это бегут старшие дети и хотел сказать им, чтобы на шумели. Он выглянул в коридор и увидел на лестнице человека в маске и с автоматом. И этот человек направил автомат прямо на него. Старик захлопнул дверь, чтобы не напугать детей. Через минуту дверь открыли ногой. Хорошо, что старик не успел закрыть дверь на ключ, иначе бы её выбили, как в других одиннадцати комнатах. Ворвались три человека, направили автоматы: один на старика, другой на старшего внука, которому шёл двенадцатый год, а тому, которому пять, которого дед успел накрыть одеялом, раскрыли и приставили к голове пистолет.
Особо опасный преступников общежитии не был найден. Его не было в этой комнате. Его вообще не было в этих домах, а у перепуганного пятилетнего мальчика Андрея от испуга недержание мочи и постоянный вопрос к отцу: "Пап, а нас сегодня ночью опять будут убивать?"
Как ответить отцу на этот "детский" вопрос?
"Когда приехала другая, "нормальная" полиция, - продолжала рассказ Анна Ш., - куда девались те, я уже не знаю. Мы все тряслись от ужаса. Моему мужу было очень плохо и я боялась за его жизнь. Я стала просить, чтобы мне позволили зайти в комнату и взять лекарство. Мне позволили. Полицейский сам стал щупать пульс и сказал, что сейчас будет врач. Приехало много врачей, потому что было много пострадавших, очень много шуму, и тут я слышу, говорят по-немецки, что одну молодую фрау уже увезла скорая... Они поставили мужу капельницу, они долго что-то делали, кололи. Его состояние не улучшалось. Они вызвали ещё одну скорую. Пришла другая скорая, и они ещё два часа приводили его в такое состояние, чтобы его можно было транспортировать. Потом они сказали, что мужу стало лучше. А он говорит: "Нет, я тебя одну не оставлю." Я ответила:: "Не волнуйся, я поеду с тобой." Врач разрешил мне поехать. Сутки муж пробыл в реанимации, потом ему стало лучше и его перевели в обычную палату.
В мае мы с приятелем снова поехали на то место, где по нашим подсчётам должен был быть возведён каркас дома. В Германии это делается быстро, без томительного долгостроя, без нервного ожидания стройматериалов и мучительного конфликта со строителями, которые всегда себе на уме, а потому строительство здесь обезличено, идет без твоего живого участие и похоже на возведение декораций, быстрое и безжизненное, незаметное как. Каркас точно стоял. Мы повернулись и пошли в ближайшее кафе, только что построенное напротив, где нас встретила официантка Лариса 3., эмигрантка из Украины, тоже жившая когда-то в общежитии.
Мы с приятелем снова заговорили о том, что тогда произошла и кто виноват в том, что пострадали люди, а четверо в тяжёлом состоянии оказались в больнице. Я настаивал на том, что это был погром. "Ну какой же это погром, - возражал мне приятель, - ведь не было же антисемитских мотивов." И всё же погром. И Лариса была на моей стороне. Я понимаю и отдаю себе отчёт в том, что говорю: прямых виновных нет, полиция искала вооружённого преступника и формальной нет вины полицейских в том, что под одеялом прятался ребёнок, а не преступник, что семидесятилетний старик оказался в реанимации и чуть было не умер оттого, что на него наступил двухметровый амбал, не обученный ведению рукопашного боя с пенсионерами, детьми и женщинами. Не рассчитал силы, или всё же не хотел? Вот на этой зыбкой грани и расположен ответ на вопрос, что же это всё-таки было. Ребята дали себе волю. Догадывались, наверное, что случай этот не попадёт в прессу, хотя о нём знали потом все, вплоть до еврейского истеблишмента, который, впрочем, занят другими, более важными делами и ссориться с властями ради евреев из бывшего СССР ему совсем не резон. Но об этом в другой раз.
Все, кто пострадал, в той или иной форме оказали сопротивление или не подчинились полиции: Людмила П. в страхе пробиралась к соседям по корзину - её втащили за волосы. Людмила волосы не выбросила, оставила на память. Сын её соседей всё же пробрался по карнизу и влетел в комнату, разбив собой стекло. И получил прикладом по голове. Люди держали двери, закрывались на ключ, вставали на пути и спасались бегством, прятались под кровати и одеяла, короче, вели себя так, как положено вести себя преступникам или перепуганным насмерть евреям, а не добропорядочным бюргерам. Слава Богу, обошлось без стрельбы.
Алексей и Ирина М., молодая семья, к тому времени в Германии 4 месяца. Пострадали больше всех. Алексей увидел людей в масках в тёмном коридоре. Они шли прямо на него. Я спросил: "Что они говорили, предупредили ли они, что полиция?" "Да, предупредили, - ответил Алексей и добавил, - но я им не поверил. Им никто не поверил. Каждый день говорили о нападении на общежития иностранцев. Говорили, что в соседнем городке Бад Лаере в пивной каждый день собирались фашисты. Откуда мы знали, может наци тоже так говорят, чтобы им открывали дверь и не сопротивлялись. Полиция допускает погромы и расправу, так почему бы наци не назваться полицией?" Логики здесь нет, но в общем всё понятно.
У Алексея, по свидетельству очевидцев, всё лицо было в ссадинах, будто возили лицом по наждаку. На белой стене у самого пола и в кресле кровавые пятна. Это была его кровь. Не было угла в коридоре и на лестнице, где бы не побывало его тело. И везде были эти пятна, исчезнувшие вместе с домом. Его головой разбили стекло двери. Короче, работа выполнена хорошо, профессионально, преступник бы не убежал, но причём здесь Алексей, в чем он провинился? Вся его вина была в том, что он не пускал к себе в дом: в душевой мылась его жена. Это о ней шла речь, это она та самая юная фрау, которую увезли в больницу. Услышав крики, она наспех оделась и выпрыгнула из окна третьего этажа на балкон второго. Её подобрали полицейские, закутали в одеяло и отправили в больницу. Перелом, ушибы и трещины в костях обеих ног.
Легче всего свалить вину на пострадавшего: защищаться и прыгать было совсем не обязательно. Ведь ясно было сказано: полиция, - так что сиди смирно и не возникай. И так бы оно, наверное, было, если бы не угроза погрома, если бы не ежедневное ожидание нападения, если бы не общая нервозность и чувство беззащитности, если бы не безверие в полицию и не темнота в коридоре, если бы не общая паника, если бы не чужая страна и не желание принять душ в десятом часу ночи. И если бы полиция не искала преступника, который, отдадим ему должное, при всём его "коварстве" не стал прятаться там, куда вломилась полиция, а выбрал себе место иное, не столь очевидное и опасное для себя и окружающих. Короче, так совпало. Произошла трагедия ложн обстоятельств.
Очевидцы говорили, что полицейские уходили удручённые случившимся – они не ожидали такого исхода – жестокость оказалась неоправданной. Но я не сомневаюсь, они это легко переживут. Парни они крепкие. Несколько сложнее обстоит с теми, кто бежал в Германию из России от надругательства над семьёй и детьми, от страха и ненависти в надежде на спокойствие и гуманность, защиту и безопасность, и для кого первая серьёзная встреча с Германией оказалась столь нелепой и жестокой.
Мы с приятелем спорили о том, чего в этом случае больше: Божественного Промысла или обыкновенной житейской иронии, Предостережения или повторения истории в её редуцированном варианте, однако факт остаётся фактом: снова были биты евреи, а стало быть, есть в этой истории победители, и как ни крути, она на стороне антисемитов и блюстителей расовой чистоты, последователей доктора Геббельса. Победили коричневые, а значит и в нашей далёкой западногерманской глубинке один ноль в их пользу.
Разговор с бейсбольной битой
Прошло более 20 лет. Виктора Ж. давно нет в живых. Он умер в тюрьме в Польше. Был найден повешенным в камере. Но мне все время казалось, что эта история не закончена. И действительно, она случайно нашла продолжение.
Уже в Берлине я вдруг встретил еще одного свидетеля, который добавил несколько недостававших деталей. Как оказалось, за Виктором Ж. несколько месяцев до этого велась плотная слежка. Его задержание произошло в 16 км от Франкфурта-на-Одере 08.12.1992 в 5.42, то есть накануне. Задержаны были Виктор Ж. и Владимир С. спец-подразделением GSG-9 des Bundespolizei. После задержания Виктор Ж., используя халатность полицейских Франкфуртского комиссариат, совершил побег.
Собеседник поясняет: «Я могу говорить о фактах, которые я знаю. После побега бешенство полицейских имело типичный для силовиков беспредельный уклон. Не только психическое, но и физические методы воздействие на меня, на несовершеннолетнего, имели место быть (до 21 года в Германии несовершеннолетний)».
«Где мог скрываться сбежавший? - сам задает он вопрос, - телефон в его квартире находился под прослушкой к моменту задержания более 3-х месяцев, и в суде 1,5 года спустя была среди прочих прокручена запись, в которой Виктор Ж. сообщил супруге, что "... С Вовкой приняли, но я снялся, ... я уже в Польше". Звонок был произведен из Польши и был идентифицирован, как голос подозреваемого, из телефонной будки из Swiecko. Телефонные номера в общежитие для еврейских эмигрантов из СССР тоже прослушивались. На момент штурма немецкие оперативники знали точно, что Виктор Ж. не находится на территории Германии. Они постоянно были в контакте с польскими коллегами. Волна арестов в Польше и прослушка говорили о том, кто, где и когда помогал Виктору в бегах. Нет ни малейшего оправдания погрому в общежитии. Ну разве что демонстрация силы со стороны властей и предвзятое отношение к эмигрантам. Атака происходила не в том общежитии, в котором раньше жил Виктор с семьей. Отдавший приказ знал, что в общежитии дети, и старики. И если приказ о штурме был отдан для задержания, как потом выяснилось в суде, особо опасного преступника, который "живым не сдастся и этот человек всегда вооружен" (такие показания дал по программе защиты свидетелей Тарас Х.), и криминальная полиция очень серьезно отнеслась к этим показаниям, то возникает простой вопрос: или тогдашние руководство операцией было настолько безграмотно, что, прежде чем добраться до третьего этажа общежития, укладывало на пол и женщин и детей, ставя под риск захвата заложников со стороны подозреваемого и особо опасного. При этом игнорировали польских коллег и ИНТЕРПОЛ со сведениями о местонахождении Виктора Ж.. Похоже, сознательно искали черную кошку в черной комнате, которой там нет. Зачем? Сработало клише? Обида, комплекс неполноценности? Или еще что? Не знаю. Приказ отдавал высокопоставленный чиновник. Мое мнение – карьерист. Кассирующий общественное мнение и внимание бюргеров. Точно так же, как и прокурор, ведший это дело и заработавший на воздушном шаре "русской мафии" карьерное повышение. Кстати, прокурор Бек, как оказалось, вел дело тяп-ляп, и суд следующей инстанции принял решение вернуть дело на доследование, а 10 лет спустя дело закрыли,» - подводит итог Владимир С.
«Вообще жесткость должна присутствовать у силовиков, - продолжает он, - и я их действия осуждать не могу. Это как ругаться с бейсбольной битой. Но те, кто дают приказы, принимают решения, делают непосредственный инструктаж... Это те, кто не понесли наказание за свое рвение или бездарность. Хочу отметить особо, что слухи о погромах в других лагерях звучали тогда постоянно. То в соседней деревне неофашисты собирались, то где-то недалеко ультраправые под охраной полиции проводили свой марш. И в разговорах мы обсуждали, как себя вести, когда начнется. Были и те, кто помнил Великую отечественную. И когда началось – страх, паника, крики, детский плач – я понимаю тех, кто хватался за сковороду или баррикадировал дверь шкафом.
А что потом? Массовое увлечение массмедиа историей о русской мафии. Прокурор, борющийся с русской мафией из еврейской эмиграции в гостях на всех каналах ТВ. Журналы печатают историю о русской мафии. Газеты не брезгуют из уст в уста рассказывать о том, мол, приняли неблагодарных, а они. Ну и т.д. Раздувается миф. Испачкать легко. Мало того, что в новой стране на интеграцию уходят годы. Но еще и отмываться надо. Чиновница в личное дело в социальном учреждении вкладывала вырезки из газет. Мол, мы осведомлены с кем имеем дело. Вот так вбивается клин межнациональной розни, отчуждения.
Меня лично интересует, что сказал бы прокурор Бек из Мюнстера? Думаю, что в азартной погоне за "громким делом", войдя в раж, он не учел элементарные истины цивилизованного общества: презумпция невиновных стариков и детей не подвергается сомнению. 20 лет спустя после освобождения из зала суда могу сказать словами дяди Бори, соседа по общежитию, партнера по шахматам. Киевский сапожник сказал мне так в июне 1994: Ну что, ты то понял, что расслабляться нам ну никак нельзя?»
Итак, по словам свидетеля франкфуртских событий, момента задержания и побега Виктора Ж. до  проведения спец­-операции в общежитии оставались считанные часы. Добраться из Польши до Бад Ротенфельде за это короткое время преступнику было нереально, только если на частном самолете. И тем не менее операция была проведена, причем с особой жестокостью. Как утверждают свидетели, те комнаты, где жили семьи, тесно связанные с Виктором Ж., полицейских вообще не интересовали. Из слов свидетеля Владимир С. выходит, что полицейские или действовали несогласованно, или «тупо» мстили за то, что упустили преступника.
А что же с квартирой моего приятеля, ради которой мы ездили в курортный городок? Помню, я позвонил ему тогда и спросил, как продвигается дело с покупкой квартиры в доме на месте «Хаус Бремебург". «Знаешь, - ответил он мне, - я покупать там раздумал. Во-первых, летом там ещё ничего, зато зимой, когда нет туристов, помрёшь со скуки. Это же огромная  немецкая богадельня. А во-вторых,- сознался он, - я вообще раздумал покупать недвижимость в Германии. Никогда не знаешь, на какой почве стоит твой дом.»
А потом, через несколько лет, он сделал алию, уехал жить в Израиль. Как видно, не смог ужиться на немецкой земле.

Бад Ротенфельде, Оснабрюк, Берлин 1994-2014гг.