В окопах Сталинграда

     Молодой учительнице истории Вере Максимовне на одном из ближайших уроков предстояло рассказать ребятам о подвиге наших солдат во время Второй мировой войны. У нее самой в этой бойне погиб дедушка, так что все сведения о битвах она черпала исключительно из прочитанных книг и просмотренных кинофильмов. Говорить же казенным языком учебных пособий, мемуаров и художественной литературы, ой, как не хотелось.
     На одном из уроков в школе она опросила ребят, нет ли у кого из них оставшихся в живых участников этой войны? Только у одного - Вити Панфилова - оказался живым прадедушка, но он старый и больной, да и не любит вспоминать былое - к него сразу начинало прихватывать сердце.
     Вера Максимовна решила сходить к ветерану и упросить его либо выступить перед ребятами с воспоминаниями, либо рассказать ей, чтобы она смогла доходчиво пояснить школьникам, насколько страшная штука эта война. И победить в ней могли только настоящие герои.
     На звонок в дверь квартиры Панфиловых откликнулся отец Вити, которого Вера Максимовна встречала на родительских собраниях. Тот тоже узнал ее и вежливо пригласил войти.
     Узнав цель прихода учительницы, Витин папа накрыл стол для чаепития и позвал своего деда.
     Из комнаты, хромая, вышел седой старичок, опирающийся на палочку.
     После знакомства, за чаем, Вера Максимовна среди прочего объяснила ветерану:
     - Понимаете, Иван Яковлевич, ну не могу я говорить о войне холодным языком прочитанного. Мне постоянно вспоминается могила деда под Вязьмой - мы ездили туда с родителями прошлым летом. Папа тоже не мог мне ничего рассказать - во время войны он был совсем маленьким и отца не помнит совершенно. И потом я едва не плачу, когда вижу на улице бабушек и дедушек, гуляющих с внуками. Я представляю, как они рассказывают им на ночь сказки, нянчат их. Мне не довелось этого испытать - бабушка очень тяжело переживала гибель деда и умерла, когда мне было немногим более года. Она так и не вышла вторично замуж и одна воспитывала папу. Так что война и меня краешком задела. Вот только рассказать мне о ней нечего...
     - Да, много горя она принесла, - согласился Иван Яковлевич. - Только о чем я могу рассказать, если я воевал-то всего сутки с небольшим. Сразу после учебки нас бросили в Сталинград. Через Волгу переправились немногие - немцы постоянно бомбардировали реку так, что казалось - она кипит от разрывов. До другого берега добиралась только одна из семи лодок. Остальные... Воды почти не видно - кругом плавают доски, щепки, бревна, бумаги, какие-то пакеты и...трупы всплывших утопленников... Да... Мы высадились ночью, а под вечер следующего дня мне, как видишь, ногу миной отсекло. Так что в самое ближайшее время меня уже перевозили к нашим на другой берег. Слава богу, нашу лодку только посекло осколками...
     - Один день боев в Сталинграде стоил месяца боев на других направлениях, - вмешался в разговор его сын.
     - Пожалуй, что так...
     - Так что, Иван Яковлевич, поможете мне? - с надеждой спросила Вера Максимовна. - Вы же можете рассказать об обстановке реального боя в этом аду. Мне кажется, ребята смогут представить себе весь ужас того, через что стране и нашим людям пришлось пройти...
     - Я постараюсь, дочка, если только не случится что-нибудь уж очень непредвиденное, - согласился ветеран.
     Вечером, когда домашние улеглись спать, Иван Яковлевич лежал на своем диване с открытыми глазами и все происшедшее с ним  там, в осажденном городе, предстало так явственно, словно это было вчера. Не помог и валидол под язык - видения всплывали вновь и вновь помимо его воли...

     В сумерках новобранцев подогнали к восточному, нашему берегу Волги, где саперы вытаскивали в воду наспех сколоченные плоскодонки. Противоположный берег вырисовывался довольно смутно - оттуда доносился какой-то ровный шум, а местами к небу взметались темные клубы. Вода в реке казалась свинцовой и настолько плотной, что она выталкивала с глубины все, что в нее попадало - мусор и масляные пятна. которые, казалось, не уносились течением, а словно приклеенные колыхались на одном месте.
     Темнота еще не размыла контуры ландшафта, как немцы с завидной периодичностью начали запускать осветительные ракеты, напрочь отбивая всякую надежду незаметно проскользнуть на противоположный берег.
     Молоденький лейтенант, командовавший их отделением, заметно волновался: предстояло не только уклоняться от разрывов снарядов и мин и пулеметного огня, но и исхитриться попасть на небольшой пятачок кромки реки в районе металлургического завода "Красный Октябрь". Ошибка могла стоить слишком дорого - подплывающие к ним лодки немцы безжалостно топили, у них не было желания возиться с пленными. Пленных в этом аду не брали - лишняя обуза и лишние рты никому не были нужны.
     Отдельные снаряды с того берега долетали к готовящимся к переправе, но на их разрывы не особенно обращали внимание - не до этого. Летняя ночь коротка, а дел было невпроворот. Общую нервозную обстановку накаляли какие-то офицеры, беспрестанно суетящиеся, покрикивающие и поторапливающие солдат.
     - Быстрей грузитесь, братцы! Все спасение - в скорости. Десант, жмите что есть силы - меньше времени будете находиться под огнем... Давайте, отчаливайте скорей, поплыли...
     Бойцы налегали на весла так, что те, кажется, прогибались, грозя вот-вот сломаться. Река бурлила - немцы не жалели ни снарядов, ни мин. Краем глаза бойцы видели, как на месте одной из лодок вздымались фонтаны воды, перемешанной с обломками, вещами и частями человеческих тел. Упавшие в воду дико кричали, прося взять их на уцелевшие лодки.
     Кто-то из бойцов на лодке Ивана Яковлевича заикнулся было, что надо бы подобрать плывущих, но лейтенант выхватил пистолет и, размахивая им, орал до хрипоты в горле:
     - Вперед, вашу мать! Не останавливаться! Давай, родненькие! Не задерживаться! Нажмё-ё-ём!..
     Им повезло. Только два или три осколка вонзились в деревянные борта и застряли в них. Повезло и лейтенанту - один из осколков слегка царапнул поднятую вверх с пистолетом руку выше локтя. Но перевязывать было некогда.
     Их тяжело груженая лодка постоянно раскачивалась на волнах от разрывов, грозя перевернуться, но упрямо шла вперед, расталкивая обломки других лодок и мусор, покрывавший реку.
     На берегу их уже ожидали раненые, которых саперы повезут обратно. Быстро разгрузив боеприпасы, продовольствие и медицинские ящички с красным крестом и погрузив в освободившуюся лодку раненых, прибывшие бойцы бросились под укрытие высокого берега, в склоне которого были выкопаны блиндажи в виде своеобразных гротов, стенки которых были укреплены бревнами, досками, кусками железных балок, а вход прикрыт рваной плащ-палаткой.
     Новички складывали привезенное с собой добро в окоп возле блиндажа. Иван Яковлевич непроизвольно повернулся в сторону реки и вдруг увидел, как в одну из лодок, уже отплывшую метров на пятьдесят попал снаряд. Лодка вскинулась носом вверх, перевернулась и осталась на плаву днищем вверх. Это была именно их лодка - он узнал ее по окрашенному в зеленый цвет одному из бортов, тогда как все остальные лодки были грубо свежеостуганы и белели на фоне темной воды. Рядом с лодкой, держась за нее, виднелись двое саперов. Раненых не было видно...
     - Мать честная! - непроизвольно вырвалось у него.
     - Хватит сердце рвать, - одернул его пожилой боец Федор Семенович, с которым они прибыли одним десантом. - Пошли в блиндаж, познакомимся со старожилами - нам с ними воевать.
     В темном помещении блиндажа тускло горела коптился, сооруженная из  гильзы артиллерийского снаряда. В ее слабом свете угадывались силуэты людей, лежащих вперемежку на топчанах.
     - Здравствуйте, - вежливо поздоровался лейтенант.
     - Курево привезли? - вместо приветствия спросил боец, что-то гревший в алюминиевой кружке над огнем коптилки.
     - Привезли... И курево, и еду, и патроны, - спокойно сказал Федор Семенович, не обративший ни малейшего внимания на неприветливость хозяев. - И даже письма от родных.
     - Письма - это хорошо. Будет из чего цигарки сворачивать, - пробурчал кто-то в углу.
     - Письма - это святое, - начал было Иван Яковлевич, но его перебил боец, вставший с топчана и присевший на его край.
     - Те, кому они адресованы, лежат засыпанные в старом окопе - их зарыли еще до нашего прибытия, - как-то обыденно произнес он.
     - А вы давно здесь? - вмешался в разговор лейтенант.
     - Я - четыре дня. А старожил у нас Степаныч - он уже две недели отдыхает на этом курорте. Он у нас как отец родной - и командир, и нянька...
     - Ладно ты, балабон, - проворчал Степаныч, наконец-то сваривший свой отвар из каких-то подобранных здесь трав. - В самом деле, я остался за командира, офицеров нет...
     - Тихо тут у вас, - проговорил лейтенант.
     - Санаторий! - усмехнулся боец, сидевший на топчане. - Вот сейчас фрицы позавтракают кофием с какавой, они еще и развлекать нас начнут. Концерт будут давать.
     - Хватит зубоскалить, - прервал его Степаныч. - Иди-ка лучше смени Григория. Пусть он хоть немного перекусит и вздремнет чуток. Пока немцы не начали...
     - Почему я? - начал было возмущаться тот, но Степаныч был неумолим.
     - Ты недавно ходил к Волге за водой, значит проснулся. А остальные полусонные. Какие из них наблюдатели? А ты, лейтенант, принимай командование. Я всего-навсего старшина...
     Лейтенант, зеленый мальчишка, только что выпущенный краткосрочными курсами, был едва ли не вдвое моложе старшины, слегка растерялся, но постарался быстро взять себя в руки.
     - Старшина назначается моим заместителем. Сколько у вас личного состава? - спросил он Степаныча.
     - Нас тут осталось одиннадцать человек, из них трое легкораненых - не захотели на тот берег...
     - Какой смысл плыть в ад, - перебил его боец с перевязанной рукой. - Видел, что с той лодкой сталось? Как и со многими другими... Нет, уж лучше на земле погибнуть, чем идти рыбам на корм.
     - Нас девять человек со мной, - заговорил командир. - С какой стороны немцы особенно активны?
     Ответить старшина не успел. Раздался свист наблюдателя.
     - Тут одно направление - в лоб. И заметь, лейтенант, пунктуальность фрицев: до обеда будут обрабатывать нас минами, потом у них обед, а там начинается основная кутерьма...
     - Цивилизованные, сволочи, - вмешался боец, которого, как стало ясно позднее, звали Иваном Левашевым. - Порядок у них.
     Первые мины посыпались около семи часов утра. Судя по всему, лупили из тяжелых минометов, но разрывы не причиняли особого вреда - блиндаж перекрывали четыре наката бревен и достаточный слоя земли сверху. Одна из мин, стодвадцатимиллиметровая, упала рядом с блиндажом. На бойцов сверху посыпалась земля. Еще одна мина попала в окоп, куда складировали убитых, подняв в воздух останки человеческих тел.
     - Вот сволочи, даже мертвым покоя не дают, - проворчал Федор Семенович. - Ничего святого нет, мать их так!
     - Война, какая уж тут святость, - философски заметил старшина.
     Часам к трем, по окончании бомбардировки и ослабления стрельбы со стороны противника, подсчитали потери. Из двадцати человек в строю осталось семнадцать - один был убит, двое ранены. Убитого из числа вновь прибывших положили в свежеразвороченный окоп. Пожилой Федор Семёнович продолжал ворчать:
     - Даже толком познакомиться не успели и вот, здрасьте вам, уже хороним. А дома, небойсь, ждут, надеются...
     - Давайте, ребятушки, по местам, - прервал его Степаныч. - Сейчас начнется карусель...
     - Проверьте, есть ли вода для пулеметов, - напомнил лейтенант.
     Немцы не заставили долго себя ждать. Первым заработал "Максим", за которым был один из новых бойцов. К нему подполз Степаныч, тронул бойца за плечо и остановил стрельбу.
     - Не суетись, береги патроны. Подпускай ближе и бей наверняка. Воду береги - быстро вскипает в кожухе, - подсказал он.
     Пулемет Григория работал практически без перерыва. Какой-то гитлеровец приподнялся и метнул гранату. Но прежде чем она долетела, Григорий буквально перерезал его длинной очередью.
     Граната упала точно перед пулеметом, уничтожив и его, и расчет...
     - Вашу мать! - заорал лейтенант, подползая к воронке и автоматом отсекая рвущихся вперед немцев.
     Сколько длился бой, никто не замечал, не до того было, чтобы считать время. Гитлеровцы, словно по команде, прекратили атаки.
     - Командир, передышка. Сейчас фрицы начнут нас минами обрабатывать, - крикнул Степаныч откуда-то справа.
     - Выставить наблюдение, - распорядился тот. - Остальные - в укрытие...
     В блиндаже подсчитали потери. Скоротечный бой отнял еще четверых. Двоих раненых отнесли в соседний полуразрушенный блиндаж, где уже лежали раненые утром. Их наскоро перевязали, используя в качестве бинтов порванную на ленты чью-то исподнюю рубаху.
     Пожилой Федор Семенович, оставленный с ранеными по приказу лейтенанта, как мог утешал больных и поил их судными запасами воды.
     - Потерпите, братцы, до вечера уже недалеко, - бормотал он. - А там госпиталь, врачи, сестренки...
     Его остановил боец с перевязанными головой и левой рукой:
     - Шел бы ты, отец, к нашим. Там и так каждый человек на счету!
     - У него приказ лейтенанта - быть с нами, - возразил его сосед.
     - У нас один приказ: не пустить немцев к Волге, - резко ответил его собеседник.
     - И правда, мужики, схожу-ка я к нашим, посмотрю что да как, - забрав автомат с диском, извиняющимся тоном проговорил Федор Семенович. - Лишний автомат там не помешает. А потом вернусь... Я мигом...
     - Иди, иди, отец, мы уж тут как-нибудь сами, - подгонял его тот, что был с перевязанной головой. - Тяжело там ребятам, жарко... Слышишь, какая заваруха завязалась? Немцы снова в атаку пошли...
     Лейтенант, увидев Федора Семеновича, не ругался за невыполнение приказа, а только коротко приказал:
     - Помоги раненым добраться до блиндажа. Убитых не трогай, после уберем. Давай, отец...
     Атаки гитлеровцев  действительно перемеживались "передышками", когда они прекращали свои попытки уничтожить горстку упрямых русских, удерживающих крохотный плацдарм. В такие моменты они осыпали позиции противника минами, вымещая тем самым свою злость на упрямцев.
     И только когда солнце сходило к самому горизонту, наступало затишье. Выставив наблюдение, бойцы стали стягиваться к блиндажу. Шедшему последним Ивану Яковлевичу не повезло: какая-то, видно, случайно выпущенная немцами мина  разорвалась возле самого входа в блиндаж, а осколки буквально раздробили ему ногу ниже колена. Упавшего солдата тут же подняли, перехватили ногу выше ран каким-то жгутом и отнесли в блиндаж к остальным раненым. Оказалось, что во время дневного боя двое из них умерли - один с жутким ранением в живот и тот, у которого была забинтована голова.
     Ивану Яковлевичу повезло. Лодка, прибывшая с пополнением, забрала его с другими ранеными и умудрилась добраться к своим практически без приключений.
     А дальше была череда госпиталей, ампутация ноги и долгое лечение. Особо запомнился последний госпиталь, расположенный в бывшей школе в городе Горьком.
     Чья-то "умная голова" придумала привести в палату к раненым детей из детского сада. По задумке, ребятишки должны были подойти к каждому из раненых и прочитать им заранее заученный простой стишок и вручить небольшой подарок.
     К Ивану Яковлевичу подвели какого-то малыша лет четырех-пяти. Он начал было что-то лепетать, но вдруг горько, навзрыд расплакался и его немедленно увели. Как потом выяснилось, у этого пацаненка совсем недавно на фронте убили отца и его маленькое сердчишко не выдержало вида изувеченных взрослых дядей - ровесников его папки...

     За два дня до намеченного урока с рассказом о войне Вера Максимовна подошла к Вите Пантелееву, чтобы узнать - придет ли его прадедушка на урок? Оказалось, что у Ивана Яковлевича заболело сердце и его положили в больницу.
     Тотчас после уроков она накупила на рынке разных сладостей и фруктов, истратив на это значительную часть своей мизерной зарплаты и поспешила к больному. После недолгих переговоров с лечащим врачом ее допустили в палату.
     Иван Яковлевич лежал под капельницей, с ним сидела мама Вити. Она недобро глянула на учительницу, но Иван Яковлевич попросил ее:
     - Оленька, погуляй, пожалуйста. Нам с Верой Максимовной надо поболтать.
     Та молча встала и вышла, пробормотав:
     - Один раз уже поговорили...
     Оставшись наедине с больным, Вера Максимовна присела на стул возле постели больного и... заплакала.
     - Простите меня, дуру, я не подумала, что воспоминания обернутся вот так, - сквозь слёзы проговорила она.
     - Ну, что ты. дочка, перестань, - начал ее успокаивать старик. - Ты не виновата. Это война нас всех обожгла. Вот и ты, хоть и родилась значительно после войны, а и тебе досталось. Ты же сама рассказывала мне про дедушку и бабушку... Понимаешь, вот что еще обидно: с теми, с кем мне пришлось хоть немножко повоевать, я не имею никакой связи - не успели мы обменяться адресами. Да и живы ли они остались в этой мясорубке? Так что и фронтовых товарищей у меня не оказалось. Не с кем поделиться пережитым...
     Вошедшая в палату медсестра прервала разговор - больному нужен покой...


                От автора

     Этот рассказ написан на основе встречи с единственным оставшимся в живых сталинградцев-окопников, защищавших завод "Красный Октябрь", с которым судьба свела меня в одном номере гостиницы Волгограда, куда этот одноногий инвалид в последний раз приехал на празднование годовщины окончания Сталинградской битвы.  Себя автор вывел в образе малолетнего расплакавшегося малыша - это реальный факт из моей жизни.