Протестантское влияние на развитие науки

Протестантское влияние на развитие современной экспериментальной науки


П. Гайденко и историки науки Йен Барбур, Джон Хедли Брук, Джон Полкинхорн, Артур Пикок и другие, указывают, что протестантизм значительно повлиял на развитие науки. Влияние духа протестантизма – ниспровержение авторитетов (начиная от критики Аристотеля и заканчивая отвержением церковной иерархии и Таинств) – в дальнейшем развитии естествознания привело к деизму в XVIII веке, атеизму в XIX веке и секуляризации жизни человечества во всех сферах в настоящее время. Эти процессы начинались в Западной Европы и Америке и достигают теперь даже стран с исламской культурой (Турция, Объединенные Арабские Эмираты, Иран и т.д.). В восьмой главе («Реформация и генезис экспериментально-математического естествознания») своего исследования «Христианство и генезис новоевропейского естествознания», П. Гайденко пишет:
Разрушение античного и средневекового космоса, происходящее в философии и естествознании XVII в. и сопровождавшееся апелляцией и к стоической натурфилософии, и к неоплатонизму и герметизму, получало религиозный импульс от протестантов-реформаторов, выступивших с резкой критикой средневекового принципа иерархии. В кальвинизме, особенно у его английских последователей, борьба против идеи иерархии велась наиболее ожесточенно. Не признавая необходимости в посреднике между человеком и Богом и тем самым отвергая иерархию церковных властей, кальвинисты подчеркивали, что Бог непосредственно обращается к человеку и столь же непосредственно правит вселенной, не нуждаясь в целом сонме небесных чинов - ангелов и архангелов, проводников божественной воли в земном мире. Для большинства ученых XVII в. - к ним, несомненно, принадлежит и Ньютон - этот религиозный импульс был достаточно сильным и придавал особенно глубокий смысл их научной деятельности. Тот темперамент, та поистине страстная энергия, с которой Галилей, Бэкон, Гоббс, Декарт, Ньютон, Гюйгенс и другие ученые выступали против перипатетической физики с ее иерархическим космосом, так хорошо согласовавшимся со средневековой картиной божественной иерархии мира, земным аналогом которой была иерархия церковная, - эта энергия во многом питалась движением Реформации. "Лейтмотивом" средневекового мировоззрения, который был предметом нападок как протестантских реформаторов, так и ученых - творцов возникающей науки, было понятие иерархии. Оно заключалось в идее населенности мира существами, располагающимися на единой шкале совершенства, начиная от Бога в небесных эмпиреях на периферии Вселенной, через иерархии ангельских существ,- обитателей девяти небесных сфер, концентрически охватывающих Землю, и кончая обитателями земной сферы, расположенной в центре космической системы, тоже имеющими свой иерархический ранг: человеком, животными, растениями. Между существами земного и небесного царства Вселенной были установлены строгие качественные различия. В частности, естественным движением тел, состоящих из четырех земных элементов, признавалось прямолинейное, имеющее начало и конец, как и все земные явления,- тогда как естественным движением небесных тел, созданных из более совершенного пятого элемента, было круговое, поскольку движение по кругу признавалось благородным и вечным .
Поскольку космическая иерархия в средние века осмыслялась с помощью философии и физики Аристотеля, не удивительно, что именно Аристотель был предметом ожесточенной критики со стороны протестантов; на Аристотеля особенно обрушивались пиетисты, считавшие его источником католической неблагочестивости. "Последующую специфическую антипатию пиетистов к философии Аристотеля разделял, хотя в несколько ином аспекте, Лютер, а также Кальвин, сознательно противопоставлявший в этом вопросе свои взгляды католицизму", - пишет Макс Вебер в работе "Протестантская этика и дух капитализма" .
Немецкий социолог Макс Вебер (Карл Эмиль Максимилиан, 1864-1920) очень верно говорит о том, с чего начиналась современная наука – усиления значения эксперимента в эмпирическом познании природы и вдохновения естественным богословием у первых научных обществ Европы, в которых в годы развития Реформации в XVII-XVIII вв. было много протестантов, и чего она достигла теперь – нигилизма и разочарованием в том, что наука вообще кого-то способна привести к истине:
«Рядом с этим открытием эллинского духа появился второй великий инструмент научной работы, детище эпохи Возрождения — рациональный эксперимент как средство надежно контролируемого познания, без которого была  бы  невозможна  современная  эмпирическая наука. Экспериментировали, правда, и раньше: в области физиологии эксперимент существовал, например, в Индии в аскетической технике йогов; в Древней Греции существовал математический эксперимент, связанный с военной техникой, в средние века эксперимент применялся в горном деле. Но возведение эксперимента в принцип исследования как такового — заслуга Возрождения. Великими новаторами были пионеры в области искусства: Леонардо да Винчи и другие, прежде всего экспериментаторы в музыке XVI в. с их разработкой темпераций клавиров. От них эксперимент перекочевал в науку, прежде всего благодаря Галилею, а в теорию — благодаря Бэкону; затем его переняли отдельные точные науки в университетах Европы, прежде всего в Италии и Нидерландах.
Что же означала наука для этих людей, живших на пороге нового времени? Для художников-экспериментаторов типа Леонардо да Винчи и новаторов в области музыки она означала путь к истинному искусству, то есть, прежде всего, путь к истинной природе. Искусство тем самым возводилось в ранг особой науки, а художник в социальном отношении и по смыслу своей жизни — в ранг доктора. Именно такого рода честолюбие лежит в основе, например, «Книги о живописи» Леонардо да Винчи.
А сегодня? «Наука как путь к природе» — для молодежи это звучит кощунством. Наоборот, необходимо освобождение от научного интеллектуализма, чтобы вернуться к собственной природе и тем самым к природе вообще! Может быть, как путь к искусству? Такое предположение ниже всякой критики.
Но в эпоху возникновения точного естествознания от науки ожидали еще большего. Если вы вспомните высказывание Сваммердама: «Я докажу вам существование божественного провидения, анатомируя вошь», то вы увидите, что собственной задачей научной деятельности, находившейся под косвенным влиянием протестантизма и пуританства, считали открытие пути к Богу. В то время его больше не находили у философов с их понятиями и дедукциями; что Бога невозможно найти на том пути, на котором его искало средневековье, — в этом была убеждена вся пиетистская теология того времени, и прежде всего Шпенер. Бог сокрыт, его пути — не наши пути, его мысли — не наши мысли. Но в точных естественных науках, где творения Бога физически осязаемы, были надежды напасть на след его намерений относительно мира.
А сегодня? Кто сегодня, кроме некоторых «взрослых» детей, которых можно встретить как раз среди естествоиспытателей, еще верит в то, что знание астрономии, биологии, физики или химии может — хоть в малейшей степени — объяснить нам смысл мира или хотя бы указать, на каком пути можно напасть на след этого «смысла», если он существует? Если наука что и может сделать, так это скорее убить веру в то, будто вообще существует нечто такое, как «смысл» мира! И уж тем более нелепо рассматривать ее, эту особенно чуждую Богу силу, как путь «к Богу». А что она именно такова — в этом сегодня в глубине души не сомневается никто, признается он себе в том или нет. Избавление от рационализма и интеллектуализма науки есть основная предпосылка жизни в единстве с божественным — такой или тождественный ему по смыслу тезис стал основным лозунгом нашей религиозно настроенной или стремящейся обрести религиозное переживание молодежи» .
Однако вернемся к повествованию П. Гайденко о протестантском влиянии на зарождение современной науки:
Требуя перестроить университетское образование, Лютер обличает язычество, насаждаемое в университетах с помощью, прежде всего аристотелевской философии и физики. В университетах, пишет он, "царит распущенность, священному писанию и христианской вере уделяется мало внимания; в них единолично властвует - затмевая Христа - слепой языческий наставник Аристотель. И я советовал бы полностью изъять книги Аристотеля: Physicorum, Metaphysica, de Anima, Ethicorum, которые до сих пор считались лучшими, вместе со всеми другими, славословящими естественные вещи,- хотя на основании их нельзя изучить ни естественные, ни духовные предметы. ...Я осмеливаюсь сказать, что [любой] гончар имеет более глубокие знания о естественных вещах, чем можно почерпнуть из книг Аристотеля. Мое сердце скорбит, что проклятый, высокомерный, лукавый язычник своими лживыми словами совратил и одурачил столь многих истинных христиан" .
Вот она, критика аристотелиевизма с его разложением процесса познания до конечных причин! Телеологизм, столь необходимый в богословии, начинает мешать, если каждое исследуемое явление рассматривать в свете его конечного предназначения. Именно в отказе от наследия языческого эллинизма к практическим задачам естествознания многие историки науки видят зарождение именно современного этапа естествознания, переход от «преднауки» к науке . П. Гайденко продолжает:
В противоположность интеллектуализму Аристотеля реформаторы утверждали примат воли. В этом отношении они продолжили ту "волюнтаристскую" линию в средневековой теологии, характерную для францисканцев, которая восходит к Дунсу Скоту и углубляется у номиналистов XIV в. - Буридана, Николая из Отрекура, Оккама . Характерно, что Сэмюэль Батлер, сатирически изображая пуритан в поэме "Гудибрас", сравнивает их именно с францисканцами. И не случайно Ньютон в полемике с Декартом делает акцент именно на воле Божией . То же самое мы видим в полемике ньютонианца Кларка с Лейбницем: Кларк защищает точку зрения, согласно которой свободная воля Бога есть последнее основание божественных действий. "Несомненно, пишет Кларк, нет ничего без достаточного основания к тому, почему оно скорее существует, чем не существует, и почему оно скорее таково, а не иное. Относительно вещей, однако, самих по себе индифферентных, одна чистая воля,- не испытывая никакого воздействия извне, является таким достаточным основанием. Это справедливо также относительно вопроса о том, почему Бог определенную частицу материи создал в этом, а не в каком-либо другом месте, или поставил ее туда,- в то время как все места первоначально сходны" .
Именно акцент на божественной воле, а не на божественном разуме определил характерный для протестантизма подход к изучению природы. Знание реальных явлений и процессов невозможно вывести из идей божественного ума, сообразно которым сотворены эти вещи; в этом вопросе последователи Лютера и Кальвина сходятся с номиналистами XIII-XIV вв. Так, например, Уильям Оккам считал, что идеи вовсе не предсуществуют в Боге в качестве прообразов вещей, как это полагали средневековые богословы вплоть до Фомы Аквинского. Согласно Оккаму, Бог сначала своей волей творит вещи,- а уже затем в Его уме возникают идеи как репрезентации этих вещей, т. е. как представления, вторичные по отношению к единичным индивидуумам. Соответственно и человеческое познание имеет дело лишь с единичными вещами, которые одни являются реально сущим. А потому познание природы требует обязательно обращения к опыту . Протестантски ориентированные ученые и в самом деле апеллируют к опыту, как Фр. Бэкон, или к рационализированному с помощью математики эмпиризму, к эксперименту, как его понимают Гюйгенс, Гук, Ньютон. Это эксперимент реальный, а не просто мысленный, к какому главным образом прибегали и Галилей, и Декарт .
Выше уже был приведен значительный отрывок из работы Макса Вебера «Наука как призвание и как профессия». Далее, чтобы показать, как и в чем именно протестантизм способствовал зарождению науки, Гайденко приводит и другую его работу, а заканчивает главу свидетельствами самих ученых-протестантов XVII-XVIII веков:
Немецкий социолог М. Вебер отмечает тесную связь экспериментально-эмпирического подхода именно с протестантизмом: "Решающей для протестантской аскезы точкой зрения - она наиболее отчетливо сформулирована у Шпенера - ...является следующая: подобно тому как христианина узнают по плодам его веры, так и познание Бога и его намерений может быть углублено посредством познания его творений. В соответствии с этим все пуританские, баптистские и пиетистские вероисповедания проявляли особую склонность к физике и к другим, пользующимся теми же методами математическим и естественным наукам. В основе лежала вера в то, что посредством эмпирического исследования установленных Богом законов природы можно приблизиться к пониманию смысла мироздания, который вследствие фрагментарного характера божественного откровения (чисто кальвинистская идея) не может быть понят путем спекулятивного оперирования понятиями. Эмпиризм XVII века служил аскезе средством искать "Бога в природе". Предполагалось, что эмпиризм приближает к Богу, а философская спекуляция уводит от Него. В частности, философия Аристотеля принесла, по мнению Шпенера, наибольший вред христианству" .
Вспомним заключительный пассаж "Математических начал натуральной философии" Ньютона, где он высказывает надежду, что установленные им законы природы будут содействовать пониманию смысла сотворенного Богом мира. Вспомним обращение к Богу Кеплера в предисловии к книге "Гармония мира": "...я показал людям, которые будут читать эту книгу, славу Твоих дел; во всяком случае в той мере, в какой мой ограниченный разум смог постичь нечто от Твоего безграничного величия" .
Это не просто риторика. Тут великие ученые, создатели новой науки, говорят о том, что вдохновляло их в научных трудах; а были они - это особенно хорошо видно на примере Ньютона подлинными подвижниками науки, которая составляла религиозный смысл их существования .
Следует все же заметить, что и в католическом мире были значительные ученые (сам Н.Коперник, Г.Галилей, генетик Грегори Мендель и многие другие), и в России с появлением Московского государственного университета в 1755 году зарождается отечественная наука европейского уровня. Основатель МГУ М.В. Ломоносов  – первый в славном ряду отечественных деятелей науки мирового уровня, и православный человек глубокой веры. В советское время его имя часто использовалось для основоположника материалистического мировоззрения. Но далеко это не так . К сожалению, влияние протестантских и секулярных идей на умы последующих российских ученых было так велико, что кризис духовности и атеизм в среде нашей прозападной интеллигенции был уже «запрограммирован», что и привело в свою очередь к трагедии 1917 года. Естественнонаучная апологетика не может игнорировать эти обстоятельства, и православные апологеты Российской империи XIX века так и поступали, опираясь на работы западных коллег в критике деизма, пантеизма, дарвинизма и атеизма, что мы покажем в дальнейшем изложении. Государственное православие при этом помогало, с одной стороны, задачам православной апологетики, но с другой – создавало для нее настолько «тепличные условия», что ее острота и эффективность при этом сильно проигрывали и в актуальности, и в оперативности ответов в сравнении с непрекращающимися нападками безбожного времени. Трагедия крушения Российской империи и уничтожение тысячелетней христианской цивилизации России помогли русской православной эмиграции «переболеть марксизмом» и осмыслить происшедшее. Николай Бердяев (1874-1948) в работе «Наука о религии и христианская апологетика» писал:
Наша православная апологетика всегда была очень отсталой и менее разработанной, чем апологетика христианских вероисповеданий Запада. Апологеты наши не обладали чуткостью к умственным и духовным соблазнам своего времени. Они опровергали материализм, когда умами владело кантианство, опровергали кантианство, когда умами начала овладевать теософия и лжемистические течения, громили Л. Толстого, когда моральное сознание было пленено Ницше. Русское православие, охраняемое государством и окутанное плотью устойчивого быта, не отличалось большей отзывчивостью на умственные движения мира, не вело той борьбы, которую пришлось вести западному христианству. Не вырабатывалось вооружения, потому что не нужно было воевать. Но ныне русское Православие вступает в совершенно новую эпоху, когда русским православным людям во всех отношениях придется лучше вооружится, и приготовится к борьбе. Жить придется среди враждебного христианству мира, среди утонченных умственных течений, стремящихся унизить и ниспровергнуть христианство. Необходимы новые методы апологетики, которые не оставляли бы христианскую веру беззащитной перед нападениями перешедшего пределы своей компетенции научного знания. И наиболее острым тут является не столкновение христианского миросозерцания с науками о природе, с естествознанием, а столкновение с науками историческими, с наукой о религии, с историей религий. Не так трудно отразить возражения против возможности чуда и откровения, не так трудно принципиально защитить существование иного, сверхприродного мира и связанного с ним духовного опыта. Наука совершенно не компетентна решать вопросы, связанные с религией, ее область принципиально иная, чем область религии. Не наука нападает на религию, а плохая философия. Но есть сфера, в которой наука и религия встречаются и сталкиваются на одной и той же территории – это сфера истории. Христианство есть откровение Бога в истории. В известное историческое время, в известной точке исторического процесса явился Сын Божий на земле. Его видели глазами, до него дотрагивались руками. Тут сама история приобретает метафизический смысл. Два плана бытия сдвигаются и пересекаются. Научным исследованиям по происхождению и истории христианства приходится говорить о том, что есть место свято, что выходит из обычного природного порядка бытия. Старые методы апологетики, господствовавшие в семинариях и духовных академиях, как православных, так и католических, приводили тут к затруднениям, не только порядка научного, но и религиозного. (Выделено мною – Д.Н.). Плодотворна может быть лишь та христианская апологетика, которая будет исходить из различения и разграничения двух порядков бытия, двух миров, нашего земного, природного мира и мира духовного, небесного. В Библии заключено не только религиозное откровение, но и древняя научная энциклопедия человечества, астрономия, геология, биология, археология, история детства человечества. И необходимо решительно отделить абсолютный характер религиозного откровения Библии от относительного характера библейской науки. Книга Бытия преломлена в сознании человечества, в котором два плана – небесный и земной, вечный и временный, духовный и натуральный были смешаны и то, что происходило в ином мире, представлялось происходящим в этом мире. Наш природный мир еще не отвердел и границы его не определились четко. 
Теперь и мы, люди современной России, после краха советского государственного атеизма можем извлечь уроки из крушения двух империй – Российской и Советской – на нашей многострадальной земле, и убедиться, что крепкое основание – верность Господу Богу, и зыбкое – неверие в Него и неверность Ему:
Итак, всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне. А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое.(Матф.7:24-27)

И, наконец, заключительное утверждение Гайденко о преобладающем влиянии протестантской теологии на европейских ученых на заре современной экспериментальной науки, с которым трудно не согласиться, с некоторыми, конечно, оговорками:
Влияние протестантизма на генезис нового экспериментально-математического естествознания уже давно исследуется как в зарубежной, так и в отечественной философии и истории науки. Однако в первую очередь это влияние усматривают обычно в практической направленности новоевропейской науки, в ее ориентации на преобразование природы с целью поставить ее на службу человеческим потребностям и целям. Такая связь между Реформацией и наукой действительно налицо, и это особенно очевидно у английских философов и ученых, например, у Френсиса Бэкона, определившего дух и настроение Королевского общества, к которому принадлежал и Ньютон: необходимость ориентации на эксперимент и нетерпимость к отвлеченным спекуляциям и априорным построениям объединяла всех членов этого научного сообщества.
Но довольно долго оставалась в тени другая сторона дела, связанная с содержательными особенностями нового естествознания. А между тем протестантская теология оказала влияние также и на понятийный аппарат классической механики, на ее фундаментальные принципы и способы их обоснования. Сегодня, правда, есть уже немало работ, где анализируется такого рода связь между генезисом новоевропейского естествознания и религиозными движениями ХVI-ХVII вв. Многие из них мы здесь приводили и цитировали. Но это главным образом исследования зарубежных ученых; в нашей стране,- где укоренилось чисто просветительское воззрение на науку, согласно которому она с самого своего зарождения выступала как носительница атеистического мировоззрения, такие исследования проводились мало и еще менее поощрялись. Нельзя не отметить в связи с этим ценность тех реферативных изданий ИНИОН, в которых некоторые наши историки науки, и, прежде всего Л.М.Косарева, уже начиная с середины 70-х годов, обсуждали эту тему.
Конечно, новая наука экспериментально-математическое естествознание - это необычайно сложное, богатое, трудно обозримое в своем многообразии и многослойности историческое образование. В своем становлении оно, как огромная река, вобрало в себя множество крупных и мелких потоков и ручейков; подобно могучему древу оно прирастало почти необозримым числом ветвей и листьев. Даже анализируя творчество одного ученого, не так легко реконструировать все те влияния, которые оставили печать на его творчестве. Тот же Ньютон был, как мы хорошо знаем, не только физиком-экспериментатором, не только теологом и алхимиком, но и блестящим математиком, и в качестве математика он следовал богатой античной традиции, пожалуй, в гораздо большей мере, чем, скажем, Декарт. В этой работе я попыталась выделить только один из тех факторов, - правда, очень важный и долгое время почти не исследовавшийся в нашей истории науки, - которые обусловили рождение новоевропейской науки. И нельзя не согласиться с В.Н. Тростниковым, когда он пишет: "В муках размышлений о Боге созданном им мире рождалась новая физика" .
Закончим цитацию труда П. Гайденко   и перейдем к другим источникам.

ПРИМЕЧАНИЯ:
  Margaret Jacob, «Christianity and the Newtonian Worldview», in God and Nature, ed. Lindberg and Numbers; Margaret Jacob, The Newtonians and the English Revolution, 1689-1720 (Ithaca: Cornell Univ. Press, 1976); Margaret Jacob, The Cultural Meaning of the Scientific Revolution (New York: McGraw-Hill, 1988); Betty Jo Teeter Dobbs and Margaret Jacob, Newton and the Culture of Newtonianism (Atlantic Highlands, NJ: Humanities Press 1995).
  Toby E. Huff, The Rise of Early Modern Science: Islam, China, and the West (Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1993
  Mason S. F. Science and religion in seventeenth century England//Ed. by Ch. Webster. London; Boston, 1974. P. 200. См. также интересную работу: Петров М. К. Научная революция XVII столстия//Методология историко-научных исследований. М.: ИНИОН, 1978.
  Вебер Макс. Избр. произведения. М., 1990. С. 226
  Вебер М. Наука как призвание и как профессия. // Избранные произведения: Пер. с нем./Сост., общ. ред. и послесл. Ю. Н. Давыдова; Предисл. П. П. Гайденко. — М.: Прогресс, 1990. С.716-717, Данная работа представляет собой доклад,переведенный с небольшими сокращениями, прочитанный Вебером зимой 1918 г. в Мюнхенском университете с непосредственной целью — показать студентам, в чем состоит их призвание как будущих ученых и преподавателей
  Мартин Лютер. Время молчания прошло//Избр. произведения 1520-1526 гг. Харьков, 1984. С. 68
  Брук Дж. Х.Наука и религия: Историческая перспектива / Пер. с англ. (Серия "Богословие и наука"). — М.: Библейско-богословский институт св. апостола Андрея, 2004. — С. 53-53. Идея об отделении науки от религии в ходе научной революции, безусловно, обладает привлекательностью. Она отвечает нашим современным светским представлениям о том, что происходило в ту эпоху. Великие достижения XVII века с первого взгляда свидетельствуют о независимости, которую приобрели научные исследования. Тогда раздавались даже решительные заявления о том, что науку и религию не следует смешивать. Сторонником этого взгляда выступал Фрэнсис Бэкон, утверждая, что в попытках выяснить непосредственные причины физических явлений философ-экспериментатор не должен отвлекаться на метафизические соображения о предназначении конкретного явления. Чтобы понять это заявление, важно иметь в виду, что Аристотель считал высшей задачей исследователя природы поиск окончательных причин, поиск цели и предназначения. Вопрос «Почему камень падает на землю?» Аристотель понимал как вопрос «Зачем он падает?». Камень, будучи составной частью земли, падает, чтобы вернуться на свое естественное место. Это пример так называемого телеологического объяснения. Аристотель имел в виду, что объяснение никогда не будет завершенным, если не выявить окончательную причину. Как он достаточно парадоксально выразился, окончательная причина должна быть первопричиной. Она пользуется приоритетом. (Выделено мною – Д.М.). Но совсем не так считал Бэкон, называвший окончательные причины бесплодными девственницами. И не так считал Декарт, изгнавший окончательные причины, чтобы сосредоточить внимание на непосредственных механических причинах природных явлений. Такое изгнание окончательных причин из физических теорий часто отождествляется с отделением науки от религии, поскольку при этом явно разрывается одна из традиционных связей между природой и Богом. Сэр Томас Браун так выражал общепринятый взгляд в Religio medici (1642):«каждая сотворенная вещь имеет предназначение. Существуя и действуя, она стремится к некоей позитивной цели». Такова, писал он, «причина, по которой я роюсь в трудах природы; на этом покоится божественное провидение». Обойтись при исследовании природы без окончательных причин означало и в самом деле оставить провидение в покое. Отделение науки от религии еще усматривают в том, что снизился авторитет Библии в вопросах естественной философии. Это отразилось в замечании Галилея: Библия учит, как попасть на Небо, а не тому, какое оно. Английский последователь Коперника Джон Уилкинс также считал необходимым пересмотреть представления об авторитете Библии, чтобы освободить место для научных постулатов, не согласующихся с внешним смыслом Писания. Поступив так, он стал жертвой нападок таких реакционеров, как профессор-аристотелист Александр Росс. Уилкинс подразумевал, что Библию нельзя считать научным текстом, поскольку Святой Дух пользовался словами, понятными для простых людей. Росса же тревожила опасная тенденция: Уилкинс и другие коперниканцы, по-видимому, допускали, что некоторые астрономические открытия подтверждают правоту Писания; но они не позволяли Писанию высказываться по вопросам астрономии. Росс сетовал, что астрономия сильнее нуждается в подтверждении со стороны Писания, чем наоборот. Трудно не замечать за подобными дискуссиями рост независимости науки от библейских оков. Уилкинс даже заявлял, что когда Писание молчит по конкретным вопросам —например, по поводу множественности миров, — это открывает простор для рассмотрения данной возможности, а не отвергает ее с ходу.
  Идеи Оккама, как известно, оказали определенное влияние на воззрения Лютера
  Ньютон часто несправедлив в своей критике Декарта в этом пункте: последний, как мы видели, тоже убежден в примате божественной воли, божественного всемогущества
  Полемика Г. Лейбница и С.Кларка. С. 50. "Ньютонова оценка высшей божественной воли составляла фундамент его онтологии и эпистемологии. Ньютон объяснял, как материя могла быть сотворена из ничего и таким образом наш разум мог быть создан таким, чтобы получить идею материи в связи с действием божественной воли на расстоянии"(Shapin S. Of Gods and Kings. Natural Philosophy and Politics in the Leibniz-Clarke Disputes//Isis. June 1981 Vol. 72. P. 192).
  Обращение к опытному исследованию связано опять-таки с убеждением в сотворенности мира Богом: все сущее,- как в большом, так и в малом, несет на себе печать Творца. "Если мир есть творение Божие, - пишет К.Ясперс, - тогда все, что есть, достойно познания как Божье творение не только разумное, имеющее меру и число, но и все остальное, с чем приходится сталкиваться в опыте; любое явление и всякая малейшая его особенность стоят того, чтобы с любовью погрузиться в их изучение; на свете нет ничего, чего не надо знать и исследовать. По словам Лютера, Бог присутствует даже в блошиной кишке" (Ясперс К. Ницше и христианство. М., 1994. С. 61-62).
  О двух типах эксперимента см. работу: Kohn T. S. Tradition mathematique et tradition experimentale dans le developpement de la physique//Annales: economies, societes, civilisation. P., 1975. A. 30. № 5.
  Вебер М. Избр. произведения. С. 239.
  Цит. по: Философия эпохи ранних буржуазных революций. М., 1983. С. 85.
  Как прекрасно показал С. И. Вавилов в своей книге о Ньютоне, английский ученый вел аскетическую жизнь, исполненную вдохновенного труда, жизнь "монаха в миру" в точном смысле этого слова. См.: Вавилов С. И. Исаак Ньютон. М.; Л., 1943.
  Михаил Васильевич Ломоносов (1711-1765), скpыв свое кpестьянское пpоисхождение, в 1731 поступил в Славяно-гpеко-латинскую Академию в Москве и пpоходя за год по нескольку классов, в числе двадцати лучших выпускников был напpавлен в Санкт-Петеpбуpг для обучения пpи Академии наук, а затем в Геpманию, где он женился в 1739 (супpуга его Елизавета-Хpистина Цильх пpиняла Пpавославие). Веpнувшись в Россию в 1741, Михаил Васильевич служил адьюнктом физического класса, пpофессоpом химии и, наконец академиком (с 1745). В 1755 благодаpя в основном его усилиям был откpыт пеpвый в России Московский Унивеpситет. "Он, лучше сказать, сам был нашим пеpвым унивеpситетом... Ломоносов обнял все области пpосвещения... Истоpик, механик, химик, минеpалог, металлуpг, художник и стихотвоpец, он все испытал и во все пpоник" (А.С.Пушкин). Ломоносов был пеpвым, кто откpыл "закон сохpанения", пpитом не только для количества вещества, но "сей естественный закон пpостиpается и на самые пpавила движения .. и любые пеpемены, в натуpе случающиеся". Он отвеpгал господствовавшую тогда "теоpию флогистона" и объяснял все тепловые явления движением мельчайших коpпускул (сейчас молекуляpно-кинетическая теоpия стала общепpинятой), а отсюда выводил понятие "абсолютного нуля", как "последней ступени холода, состоящей в полном пpекpащении движения частиц". В астpономии Ломоносов откpыл атмосфеpу Венеpы (во вpемя пpохождения ею диска Солнца), в оптике создал "ночезpительную тpубу" - пpообpаз совpеменных пpибоpов ночного видения. 26 июля 1753 во вpемя гpозы из-за малости знаний об "электpической силе" и неостоpожности пpи pаботе с установленной на Васильевском остpове "гpомовой машиной" погиб дpуг Ломоносова пpофессоp Рихман (Михаил Васильевич в это вpемя как pаз уходил обедать). В публичной лекции (сами такие лекции также были его нововведением) Ломоносов высказал увеpенность, что тpагическое событие сие не устpашит испытующие умы, и тут же пpедложил идею молниеотвода. Огpомная pабота пpоделана Ломоносовым по созданию замечательных по качеству и по кpасоте мозаик из кусочков смальты и цветного стекла. Пpекpасны и стихи его, в котоpых он пpедчувствует, что "может собственных Платонов и быстpых pазумом Невтонов Российская земля pождать", а также поэтические "Размышления о Божественном величии", составленные по книге Псалмов. Похоpонен Михаил Васильевич Ломоносов на Лазаpевском кладбище Александpо-Невской Лавpы. – Геннадий Калябин, доктоp физико-математических наук, профессор © ПРАВОСЛАВИЕ 2000 www.pravoslavie.ru, © ПРАВОСЛАВИЕ 2000 
  Иоанн Сан-Францисский (Шаховской), Епископ. Время веры; Нью-Йорк, издательство имени Чехова, 1954 год. Переизд.: Архиеписков Иоанн Сан-Францисский (Шаховской). Беседы с русским народом- Москва, "ЛОДЬЯ", 1998. Глава «Ломоносов - защитник науки и веры»: «Среди книжек, выпущенных издательством "Правда" в Москве в 1951 году, есть брошюра "Непримиримость науки и религии". На 17-й странице этой брошюры основоположник русской науки М. В. Ломоносов именуется "философом-материалистом". А выступления Ломоносова в пользу теории Коперника называются "атеистическими". В действительности Ломоносов был не только большим ученым и поэтом, но также и просвещенно-верующим человеком, даже защитником веры в Бога... Словно предчувствуя, что через два столетия про него будут писать, что он был "материалистом", Ломоносов слагает такие строки в переложении псалма 26-го:
Услыши, Господи, мой глас,
Когда к тебе взываю,
И сохрани на всякий час:
К Тебе я прибегаю...
Удивительно для своего времени, первый русский ученый говорит о реальности творения Божиего мира. В одном из лучших своих литературных произведений, в послании к Шувалову - "О пользе стекла", сочетая глубокую научность и высокую поэзию, Ломоносов высказывает даже упрек церковному философу V века, Августину, за то, что он, желая от науки доказать бытие Божие, приводит в пользу этого утверждения только слабые научные данные своего времени.
Ломоносов радостно говорит, что доказательств бытия Божия в его время гораздо больше, чем было во времена Августина:
О коль великим он восторгом бы пленился
Когда б разумну тварь столь тесно не включал,
Под нами жителей, как здесь, не отрицал,
Без математики вселенной бы не мерил!
Что есть Америка, напрасно он не верил...
Во зрительных трубах стекло являет нам,
Колико дал Творец пространство небесам».
  http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Relig/_INDEX_RELIG.php
  Тростников В. Н. Мысли перед рассветом. С. 136.
  Среди ее трудов – а они выполнены объективно и на очень высоком научном уровне в то времы, когда картину религиозной жизни настоятельно рекомендовалось расписывать исключительно в мрачных тонах – укажем еще два, касающиеся целей нашего исследования: П. П. Гайденко «Эволюция понятия науки (формирование научных программ нового времени XVII - XVIII вв.). История новоевропейской философии в ее связи с наукой» - М.: Наука, 1987 и П. П. Гайденко «Эволюция понятия науки (становление и развитие первых научных программ). История греческой философии в ее связи с наукой» - М.: Наука, 1980: «Спецификой греческой философии, особенно в начальный период ее развития, является стремление понять сущность природы, космоса, мира в целом. Первые греческие философы - Фалес, Анаксимандр, Анаксимен, несколько позднее - пифагорейцы, Гераклит, Эмпедокл и другие - размышляют о происхождении мира, его строении, пытаются постигнуть его начала и причины. Не случайно их так и называли - "физиками", от греческого слова "фюсис" - природа. Направленность интереса ранних греческих мыслителей определялась в первую очередь характером древнегреческой мифологии, традиционных языческих верований и культов. А греческая мифология была религией природы, и одним из важнейших вопросов в ней был вопрос о происхождении мира. Существенное различие между мифологией и философией состояло, однако, в том, что миф повествовал, кто родил все сущее, а философ спрашивал, из чего оно произошло. Гомер в "Илиаде" рассказывает о рождении богов от Океана и Тефиды; в других вариантах мифа у истоков всего сущего стоят Царица Ночь, Мать Земля, подземная река Стикс. В "Теогонии" Гесиода читаем, что раньше всего возник Хаос, затем Земля, Тартар (подземное царство) и Эрос - любовное влечение. Хаос породил Ночь и Мрак, от их любовного союза возникли День и Эфир. Нет надобности детально входить в содержание теогонических мифов, чтобы видеть, что вопрос о возникновении мира - традиционный для древнегреческого сознания. Традиционно и его решение: первое начало мыслитсє как Хаос (бездна), Мрак, Ночь, первобытный океан и т.д.  Поэтому не удивительно, что и ранние греческие философы ищут некое первоначало, фюсис, из которого все произошло: у Фалеса это - вода, у Анаксимена - воздух, у Гераклита - огонь, у Анаксимандра - "беспредельное", которое, судя по всему, мыслилось и как "стихия", и как некоторое первовещество.  Как видим, философское мышление по возможности ищет рациональные (или представляющиеся таковыми) объяснения происхождения мира и его сущности, отказываясь (хотя в начале и не полностью) от характерных для мифологии персонификаций, а тем самым от образа "порождения". На место "порождения" становится "причина", которая постепенно, ко времени Аристотеля, расщепляется на четыре разных вида причин. У Гесиода говорится просто: Хаос родил Мрак, Земля и Небо родили богов и т.д. Аристотель же расщепляет этот акт, вводя четыре причины любой вещи: 1) кто родил? - действующая причина (отец); 2) зачем родил? - целевая причина; 3) из чего родил? - материальная причина (мать); 4) по образцу чего родил? - формальная причина (отцовский род, генетический код отца)». (Выделено мною – Д.М.). Как было указано выше, в монографии директора Рамсеевского центра науки и религии при Кембриджском университете Джона Хедли Брука «Наука и религия: историческая перспектива», М., ББИ, 2004 г. этот вид аристотелизма с подобной телеологичностью мешал развитию науки.