113. Сады стихов. Александр Блок, дитя

                113. Александр Блок, когда он был дитя
               
Улица Ивановская, Свечной переулок, где он прожил с мамой и дедом, ректором Санкт-Петербургского университета несколько важных лет детства. Именно здесь у Саши завелись его конь-качалка и зеленая лампадка (навсегда оставшаяся для него Мифеттой: символом чистоты и тайны детства), известные по его строкам.

В нашем фэнсионе были написаны первые стихи Блока  – он начал их сочинять с семи годов.

Стихотворение о Вербном воскресеньи, скорей всего, навеяно ранними впечатлениями о заутрене в соседней Владимирской Церкви, куда его приводила мать (ведь известно, что взрослый Блок церковные службы уже никогда не посещал):

Мальчики да девочки
Свечечки да вербочки
Понесли домой.

Огонечки теплятся,
Прохожие крестятся,
И пахнет весной.

Ветерок удаленький,
Дождик, дождик маленький –
Не задуй огня.

В воскресенье вербное
Завтра встану первым я
Для святого дня.

Изолина этих строф обитает где-то неподалеку.


История любви

Няня рассказывала Саше сказку о плененной царевне –  давно бедняжка тужит в темнице у Кащея Бессмертного, и ждет жениха, королевича, который должен девицу освободить

Эта история особая, мы все знаем ее откуда-то, знаем с ранних лет, каждый русский человек, хотя часто и не вспомним, откуда. Кто рассказал, когда? Как будто Бог нашептал при рождении.

По Даниилу Андрееву, в этом известном всем сюжете отразился пра-миф, об идеальной соборной душе русского народа, Навне, томящейся в плену у адского демона.

Как только Навна избавится от Кащеева плена, убежит из Кашеева царства –
Россия станет Святою Русью, раем на земле.

И Саше казалось, что именно он и есть – тот королевич, что спасет Навну. Вот он, верхом на детской деревянной лошадке, бьется с дряхлым чудищем, сносит ему башку детской сабелькой. В зайце – утка, в утке – яйцо, в яйце – игла. Он разбивает яйцо, и ломает иглу с Кащеевой смертью.

И выводит царевну из темницы.

Пали оковы тяжкие. Рассеялись в прах мертвецы. Кончилось Кащеево тысячелетнее царство.

Верхом на буром волке они едут, по лесу темному,  по холму высокому,  по полю широкому, в Русь.

Там, наконец-то  душа России, красавица ненаглядная, мистически соединится с ее телом, с жизнью.

Юноша-царевич и девушка-душа заключают небесный брак.

Одно из стихотворений Блока об этом рассказывает: ребенок ночью не может уснуть в своей кроватке, и всё думает «о царевне, о царевне, ах...»

И из пушкинских сказок больше всего он любил «О мертвой царевне и семи богатырях» – ту самую, где «во тьме печальной гроб качается хрустальный… спит царевна мертвым сном…».

Не знаю, писал ли кто, что царевна, спящая в хрустальном (ледяном) гробу – это аллегория весны, ломающей лед. «Пробуждение Флоры» – один из сквозных сюжетов нашего фэнсиона. (И в балладе Жуковского «Алонзо» о рыцаре-поэте, воскрешающем умершую Даму звуками лиры – та же тема).

Любовь жила за высокими горами, за зубчатыми елями, в своем сказочном Боблове – как царевна в терему.

А он, юношей, прискакал верхом на коне, на свидание к ней (это уже в другую эпоху, в юности).

Но гораздо раньше: Царевич и Царевна были их прозвища. Мать Любы, встречаясь на прогулке с Сашиной матерью, осведомлялась: «Наша царевна, слава Богу,  здорова –  а что ваш царевич?»

На даче в Боблове трехлетний Саша Блок преподнес трехлетней Любе Менделеевой букет собранных им ночных фиалок (впоследствии давших тему и название поэме). 

Когда же они стали женихом и невестой, Андрей Белый
(заклятый друг, влюбленный враг) произнес те же слова: «Царевич с царевной! Оба веселые, изящные, нарядные, распространяющие запах духов…»