Пути. Глава 1. Снежный день

Пути. (1) Снежный день
Глава 1.
Я закинула в печь небольшое полено. Пламя сначала отпрянуло, а затем медленно и настойчиво стало охватывать его своими щупальцами. Обходя избушку по кругу и выдергивая из пучков травы, я думала о зиме, о снеге, который искрится россыпью жемчуга и о грядущей ночи. Перевязав получившийся веничек шерстяной нитью, кинула в огонь. Сухие травы начали потрескивать и, с характерным шипением, сгорели, оставив после себя облачко ароматного дыма. Огонь фыркнул, принимая подношение, выбросил вверх пару языков и успокоился. Ещё какое-то время я просто стояла, наблюдала за ровно горящим пламенем, вслушивалась в треск дров, а затем закрыла чугунную дверцу печи.
Как же я люблю зиму! Вот когда ещё можно просто так сидеть дома? Вечер. За окошком вьюга, а ты, в вязаных носочках, укрытая тяжёлой колючей шкурой, сидишь и смотришь, как весело пляшет в недрах печи огонь, отбрасывая в сумрак таинственные блики, и медленно, по глоточку, потягиваешь горячий отвар из большой глиняной кружки. Вокруг парни и девушки, такие же, как ты, сидят кружком, кто уютненькими парочками, кто дружными стайками. Все вместе, словно одно целое. Сидят и слушают древние, как этот мир, сказы из уст не менее древней старушки или славного деда с длинной, кипенно-белой бородой, впитавшей мудрость многих лет. Ладно-то как! А в глазах янтарный блеск пламени отражает картины былого, и кажется, что сидели бы так... до самой весны! К счастью, такие посиделки бывают не часто, ведь иначе они бы потеряли всё своё волшебство, стали бы обыденностью и не было бы ничего, столь же желанного, что помогает скоротать очередную безконечно долгую зиму.
В моей избушке всего одна комната. Большую её часть занимает красавица-печь, которая глядит в заснеженный двор сквозь единственное окно. У двери, ко бревенчатой стене прилажены деревянные крючки, на которых рядами висят всевозможные обереги и амулеты. Все эти безделушки я мастерила и заряжала сама, но вряд ли хоть одна из них сможет спасти мне жизнь в случае явной опасности. Разве что животных в лесу отпугнуть да от случайного людского наговора защитить. Вот если бы меня захотел проклянуть настоящий маг... Но зачем им на такую мелочность внимание тратить? Никто о подобном и не помышляет. А глупые байки сочиняют лишь местные, из заповедника. Да я и не встречала еще в своей жизни по-настоящему сильного мага, который стал бы такой ерундой заниматься. Знаю шаманку из соседнего села, а она добрейшей души человек и ещё подруга моя, Маринка. Так что эти побрякушки нужны мне в основном для антуража и если местные попросят — спрос, знаете ли. Да и красивые они, мои обереги, сама же делала. В такие и нарядиться не стыдно. Девушка я, в конце концов, или нет!
Я сняла с крючка небольшую хрустальную капельку о кожаном шнурке, в обрамлении тонких веточек ивы, и спрятала под тунику — на удачу, надела свитер и вышла в сени. Там, рядом с окном, висит небольшое овальное зеркальце, единственное в моём доме. Как только внутренняя дверь закрылась, оно тут же затянулось белой пеленой пара, а затем неспешно стало покрываться тонкой плёнкой ледяного узора — в сенях всегда на порядок холоднее, чем дома, почти как на улице. Так что ничего, кроме размытого силуэта я увидеть не могла. И это хорошо, я давно поняла, что с зеркалами, увы, не дружу. Стоит мне увидеть своё отражение, как зеркало тут же лопается. Данный экземпляр у меня уже с полгода – долгожитель.
С детства, сколько себя помню, я ни разу так и не смогла увидеть свое отражение. Так что в свои неполные двадцать лет я знаю только то, что у меня длинные, пшенично-русые с рыжинкой, волосы, которые я заплетаю в две тугие косы, и сравнительно прямой нос. В те редкие случаи, когда я и могла бы увидеть своё лицо, например в воде, я всё равно была не в силах его запомнить. Поначалу это меня лишь интересовало, потом стало раздражать, и я принялась искать любой способ разобраться с этой напастью. В конце концов, когда односельчане перестали пускать меня без нужды на порог ещё и ведьмой прозвали (наверно от большого ума), а так же, когда поняла, что игнорируют меня не только зеркала, но и вообще все отражающие поверхности, я решила расслабиться, и жить, не обращая внимания на это маленькое неудобство. Правда, для всех я так и осталась ведьмой. Местные меня за свою не считают, опасаются, кто-то вообще стороной обходит. Но, что делать, люди разные бывают. Зато когда беда какая али хворь, то, деваться некуда, идут и расплачиваются исправно, чем прошу. Благо много мне не надо: шкуру или зерна, молока, ткани или что из одёжки — ведь и жить надо как-то. Деньгами в деревне сыт не будешь, одной тяжело, а мужики... Мужики у нас хорошие, а такое добро на дороге не валяется. Да и кому 'ведьма' в жены нужна? Никому. Хоть и говорила людям, что не ведьма ещё, что ничего позорного в этом нет, даже наоборот... Да, куда там! Когда это предрассудки человеком не правили? Противно и обидно до жути! Ух, и прокляла бы давно! Но я не такая, нет. Зачем тьму на душу собирать? А тонкости объяснять здесь некому. Эти люди мне кров дали... И вообще! Люди разные бывают! Да! Если будешь о чём-то сильно тревожиться, то худшее непременно притянется. Силу мысли никто не отменял. Так что я уже привыкла ни на ком своего внимания не задерживать и по мелочам не безпокоиться. 
Вот в таких нелёгких мыслях я надевала свои унты, застёгивала костяные пуговицы полушубка и закутывалась в теплый пуховый платок (сама вязала). Заколов его, чтоб не распахивался, большой брошкой с янтарем и перьями лиловой красавицы Серу (тоже обережной), натянув любимые пестренькие варежки, я толкнула дверь. Тяжелый дубовый массив поддался не без скрипа — петли всё же надо смазать — и я оказалась на улице. Затворив дверь, поставила на дом защиту, чтоб никто в моё отсутствие не смог зайти, и посмотрела на небо. На нём были по-зимнему низкие, но светлые тучки, так что после тёплого полумрака помещения глаза стало немного резать. Я ещё постояла так, вдыхая особый, зимний, морозный воздух и пошла на запад — навестить Тибра. Вообще-то брата зовут Ратибор, но для меня он преимущественно Тибор.
Это они с отцом нашли меня тогда в лесу, двенадцать лет назад. Нашли, приютили. Потом меня взяла к себе старушка, местная травница, научила всему, что знала, хранила меня, остальному я училась уже сама. Потом Бабушка ушла. А я осталась одна, жить в пустом домике на краю Кедровки. Своей для односельчан я так и не стала, как и они для меня. А вот дядя Толик и Тибор навещали часто, с ними всегда было весело, и я тоже любила к ним приходить. А когда дядю Толика порвал медведь, Ратибор смеяться перестал, и встречи наши стали реже. Мне тогда было очень плохо, ведь они вдвоём стали для меня семьёй, а ему... даже представить больно каково это: потерять последнего родного человека, отца. Я как могла старалась помочь, но братец вдруг внезапно вырос. Стал спокойнее и решительней, вот только на сердце у него с тех пор тень. Я вижу.
Я много чего вижу. Вообще видеть удобно. Мне нравится наблюдать, как вспыхивают разными цветами на ауре эмоции, как светятся фигуры людей и мерцающий шлейф эфирки повторяет малейшее движение тела. Какая же это красота! Сколько лет прошло, а сердце до сих пор счастливо сжимается, как будто я вижу всё это в первый раз. А как восхитительно люди радуются, как очаровательно они смущаются, как пламенно любят и нежно заботятся! В который раз убеждаюсь, что самое большое богатство человека не где-то во вне, а в его собственной душе. Ах, если бы только эти люди знали, как они прекрасны, если бы могли видеть, хотя бы часть того, что вижу я! Если б ведали, как тускнеет их свет после ссоры или искажается от яда обид, как расползается по телу пятнами горечь... Возможно, они бы научились быть внимательнее с чувствами других, и в Старолесье стало бы меньше разбитых сердец. 
Вот и сейчас я иду по нашей деревне и вижу, в каком доме отец ругает сына, в каком жена с теплотой накрывает на стол, где играют дети, или сидят влюблённые – одна душа на двоих. Я могу переживать чужие эмоции. И тогда мне становится светлее. Спокойствие. Вот то, что я ощущаю сама. Постоянно. Люди часто принимают и его, и моё хладнокровие за безразличие, но это не так. Я могу искренне радоваться за других, восхищённо любоваться закатом, сострадать. Однако некоторые чувства для меня под запретом. Мне нельзя злиться или раздражаться, я всегда должна контролировать себя и свои мысли, ведь мои собственные эмоции с огромной силой влияют на пространство и на людей. И если я не буду сдержанной — кто-то обязательно пострадает. Так уже было прежде. Я всегда должна быть нейтральной, я не должна вмешиваться в жизни людей. Это мое правило. Вот только всё чаще мне просто пусто. Будто нет ничего, что может всколыхнуть меня. Именно поэтому я научилась довольствоваться малым, радоваться первому снегу и дождю, грязи, которая задорно хлюпает под ногами, облакам, рассвету, тому, что сегодня все, кого я знаю, живы и здоровы, что я могу двигаться, дышать, петь, чувствовать вместе с другими, переживать. И всё же иногда, прислушиваясь к себе, я понимаю, что где-то совсем глубоко внутри, мне тоскливо и одиноко. Временами я ощущаю себя маленькой, безпомощной девочкой. Я одна в пустой комнате, наивная и глупая. А закрывая глаза, я вижу, как где-то в безкрайней тьме цветными всполохам сияют прекрасные люди. 
Машка вот, которая на самом деле Мирей, влюбилась. Вся из себя такая лёгкая и воздушная летает по кухне, что-то печёт. И тёплая, тоненькая серебристая ниточка тянется от неё... Быть не может! К Ратибору! Э-хе, видно и на нашей улице быть празднику! Счастлиивая. Еще один повод заглянуть к братцу. Поздравить надо парня. 
Машкин всполох остался позади по правую руку, а я свернула налево. Там, у самой кромки соснового леса, через две избушки, стоит дом Ратибора. Простой, но добротный и надежный, как и его обитатель. Подходя к нему, я услышала характерный свист рассекаемого воздуха, а затем глухой стук – удар, с которым металл вонзается в дерево. Я чуть помедлила и потянула за ниточку — пусть знает, что к нему кто-то идёт. По протоптанной в снегу тропинке я зашла во двор и остановилась. 
***
Посреди двора, чуть ближе к дому, стоит массивная колода. Вокруг разбросаны щепки и кусочки коры. Он стоит лицом к лесу. Руки в напряжении занесены над головой. Миг, и тяжёлое лезвие с силой опускается вниз. Разлетаются в разные стороны расколотые половинки полена. Сильная рука сразу же выдергивает топор обратно, и только после этого Тибор поворачивается в мою сторону. Цепкий взгляд из-под бровей, а затем аура теплеет, сам он выпрямляется и движением головы откидывает с глаз спутавшиеся волосы. Проводит ото лба к затылку пятерней и, наконец, втыкает свой драгоценный топор на место. Ленивые хлопья-снежинки кружат в воздухе, опускаются на его плечи и тёмные вьющиеся волосы, цепляются за бороду, мягко ложатся под ноги. Они тают на теле, не остывшем ещё после работы.Прикрыв глаза, Ратибор вдохнул морозный воздух.
— Давно не заходила.
— Я была занята.
— Ты? Брось, какие у тебя могут быть дела? – он наклонился и принялся собирать разрубленные поленья, и бросать их в уже довольно внушительных размеров кучку.
— Всякие, – я позволила себе лукаво улыбнуться, прошелестела юбкой поближе. — Зелья варила, мётлы чинила, свитки читала, с вервольфом встречалась, небеса уговаривала, траву заговаривала... Ну, ещё уборку делала. Чем там положено 'ведьмам' заниматься? — пожала я плечами и задумчиво устремила взор в небо.
Следующее полено полетело как-то криво и дико, кувыркаясь в воздухе. Оно лихо влетело в кучу и подпрыгнуло перед тем, как приземлиться на своё место.
— Что ты там сейчас сказала? Повтори, – Нарочито спокойно спросил он.
— Что? – нахмурилась. – Ну.. Зелья варила...
— Нет, после.
— Мётлы...
— Аланияа!
— Так ты про лерда что ли?
— Именно, – Его взгляд помрачнел, а я сделала вид, что меня безумно интересует некое полешко за его спиной. 
— А знаешь, сегодня будет особая ночь.
— Не уходи от ответа. Я жду.
— Чего ждёшь? Ты ни о чем таком не спрашивал, – сама невинность, ага.
— Ты прекрасно меня понимаешь. Лучше, чем кто бы то ни было, – хмыкнул он. – Вот только скажи. Зачем к волкам полезла? Ты не хуже меня знаешь, как они бывают непредсказуемы!
Я подняла глаза. О, духи! Да он волнуется! Неуж-то за свою непутёвую сестрицу? Ну нет, дурочка, заварила кашу — расхлёбывай.
— Эй, не злись. Прости меня, глупую. Не ходила я ни к каким волкам. Ты прав, давно я у тебя не была — забыла, как ты на всё реагируешь...
— Не на всё
— ...вот и ляпнула, сдуру — развеселить тебя хотела, – я робко улыбнулась, – к тому же сейчас в небе лишь Рада, и они могут держать себя в ... лапах.
— То есть, никаких лердов не было? – взгляд зелёных глаз чуточку потеплел, и я почувствовала волну облегчения, исходящую от Тибора. 
— Нет, в Общине я не была.
Упрямая складочка между сдвинутых бровей, наконец, разгладилась, а его эмоциональный фон успокоился. 
— Давай помогу. Замёрзнешь же, – Когда сказала, Тибор непроизвольно дёрнул плечами. В длинном свитере и одной только безрукавке, хоть и меховой, на морозе долго не протянешь в конце Снежня, если не занят делом. Мы вместе стали сгребать дрова в охапки и молча укладывать их под козырёк поленницы у стены. 
— Тебе стоило заходить чаще.
— Вот глупости. Что бы Машка подумала, начни я к тебе каждый день бегать? 
— Мирей? А что она? И вообще, когда это тебя волновало, что там подумают люди?
— Ну как же, ты не знаешь? 
— Не знаю что? – так, лаадно, с этим после разберёмся, а сейчас...
— Погоди, давай сначала тут закончим и в тепло пойдём. Там и поговорим.
Просторная светлая комната с большим окном встретила нас огромным рыжим котищей. Серый, а именно так зовут этого пушистого разбойника, спрыгнул со стола (Нет! Ну вы видели?!) и с независимым видом, уселся рядом, позволяя мне почесать его шейку.
— Здравствуй, моё соолнышко, ти мой коотик, соскучился? 
"Солнышко", сверкнул наглыми глазищами, затем урча поднялся и прошествовал на кухню, недвусмысленно так сел возле своей плошки и уставился в окно, подло оставив меня одну воевать со своей одеждой. Только тяжёлый хвост ритмично взвивался в воздух и со стуком опускался на пол.
Тибор быстро снял безрукавку и повесил её на гвоздик. Я же долго возилась со своими пуговицами и брошью, прежде чем смогла, наконец, выпутаться из всего этого безобразия и, несколько разгорячённая, села на лавку. Потом сразу же вскочила и, сверкнув глазами, встала посреди комнаты.
— Гляди!
Но Ратибор задумчиво стоял у окна, прислонившись к косяку, руки скрещены на груди, взгляд опять хмурый, и не проявлял ни малейшего интереса к моим метаниям. Весь энтузиазм сразу же сдулся, а демонстрация новых умений, похоже, откладывается на неопределённый срок.
— Тигр? Что-то случилось?
— А? Да. Ты ведь не просто так пришла.
— Не просто, – вздохнула я, – Хотела у тебя масло попросить — петли у входной двери совсем скрипят. Ну, и тебя увидеть конечно.
— Масло в сарае, слева, можешь брать в любое время, ты же знаешь... Но, Лана, это ведь не все, да? — Порой мне кажется, что он умеет читать мысли.
— Эх-х. Вообще-то было ещё одно ... дело. Но я хотела тебе позже сказать, за кружечкой чая. — я улыбнулась и подмигнула ему.
— Ну, раз хотела – делай! — вдруг рассмеялся он, — негоже упускать такую возможность, особенно когда она сама в кои-то веки решила заглянуть!
Польщенная, я улыбнулась и выпорхнула на кухню греметь горшками. Хоть ни для кого не секрет, что Тибор, как и многие другие, не ровно дышит к моему чаю (чем я частенько пользуюсь), всё равно мне очень приятно, что кто-то так высоко оценивает мои старания. Справедливости ради стоит заметить, что подобный симбиоз одинаково полезен и приятен нам обоим. И по правде говоря, секрет, из-за которого Тибор так любит мой чай у меня всё-таки есть. 
Пока я искала чайник и доставала туески с травами, Тибор сходил, принёс воду. В отличие от моей древней избушки с огромной белёной печью, занимающей большую часть комнаты, его дом выглядит в пример свежее. Хотя кирпичная печь не обмазана глиной, простая и без лежанки, зато она с плитой и трубами-воздуховодами, для отопления других помещений. Так дров уходит гораздо меньше и можно выбирать, какие комнаты держать тёплыми, а какие нет просто регулируя заслонки.
Тибор помог налить из ведра в чайник воду и сел за стол у окна, положил подбородок на сцепленные руки и стал смотреть. Я достала сразу несколько туесков: с мелиссой, с ромашкой, чистотелом, крапивой и липовым цветом, которые я для него собирала весь прошлый сезон. Большая часть этой партии до сих пор развешана у меня по избушке — только голову нагибай. Встала над чайником, и стала ждать, пока он закипит, помешавшая воду посолонь длинной резной ложкой. Незаметно нащупала левой рукой спрятанный в складках цветной юбки льняной мешочек. Когда вода начала бурлить, я бросила в нее по щепотке ромашки, чистотела и крапивы, а липы и мелиссы две, помешала ещё, затем достала из заветного мешочка несколько скрученных, рубинового цвета листиков и стала бросать их в воду по одному, не переставая помешивать. Каждый чудо-листочек я, закрыв глаза, наделяла своим образом: пряным запахом безкрайнего поля с колосящейся на нём пшеницей, звоном родника, тихой песней и жарким треском костра под звёздным небом. Всё вместе это сливалось в волшебное ощущение тепла, уверенности в том, что на свете нет ничего невозможного, и непередаваемое чувство полёта, от которого щемит сердце. Но для каждого, кто пьёт этот напиток, добавляется ещё что-то особенное лишь для него — то переживание, что делает человека по-настоящему счастливым. Для меня, например, это тепло объятия в руках любимого мужчины, оно надёжное, сильное и уверенное, нежное и... недоступное.
Касаясь воды, эти лепестки-образы растворяются, разливаются по поверхности золотыми волнами. С последней, всё содержимое осветилось изнутри на миг мягким светом, а затем вернулось к своему обычному состоянию. Я повернулась к Ратибору, он поднял на меня свои зелёные глаза, подался вперёд и с предвкушением спросил:
— Уже готово?
— Терпение, брат, – усмехнулась я и поставила на стол два глиняных стакана.
Подхватив с плиты чайник, стала меедленно, тонкой струйкой, разливать кипящую жидкость. Когда кружки наполнились, поставила чайник с остатками напитка на место и повернулась к столу. Протянув отработанным жестом над кружками руки, я закрыла глаза и задрала лицо к потолку.
— Каринар Аверти, – пропела торжественно, постояла так пару секунд, а затем открыла глаза и, как ни в чём не бывало, резво уселась на своё место напротив Ратибора, довольно улыбнулась и притянула к себе свой стакан. Действие абсолютно глупое и безсмысленное, Тибор тоже понял это, и на душе сразу стало тепло и задорно. Он фыркнул, я подхватила, и мы искренне смеялись добрых пять минут, запрокидывая головы и колотя руками по столу, притоптывая ногами и смахивая с глаз несуществующие слёзы. Нам было хорошо и легко, а чай одиноко стоял в стороне и ждал своей очереди. 
— Определённо, тебе нужно приходить чаще, – глотая смех и пытаясь отдышаться, выдавил он, – Фуух! И непременно готовить свой "могиеческий" чай! 
— Мееоу? – очень кстати поинтересовался кот, чем вызвал очередную волну обоюдного хохота. Серый шутки не оценил и обиженно удалился, пыхтя и сопя словно ёжик куда-то по своим делам. Видимо ловить призрачных мышей, потому что понял, что от нас никакой еды, сейчас не дождется. Ни секунды не раскаиваясь по этому поводу, мы проводили его слегка ошалевшим взглядом и взялись таки за чай, который так вовремя успел чуток подостыть, превратившись за это время из кипятка в просто горячий. Безсовестные мы, да.
***
— Ого, – выдохнул Тибор, глотнув горячую жидкость, наклонил набок голову и как-то странно на меня посмотрел, сверкнув затуманенным, устремлённым вдаль взором.
Я с покосилась на его кружку "Что же я туда намешала?" и с опаской отхлебнула из своей. Уж не знаю, что там увидел Он, но мои ощущения в слово "ого" не вмещались. Прямо скажу, эффект в этот раз был далеко не обычный. Вся комната в своём материальной виде отошла на задний план восприятия, и я увидела невероятный калейдоскоп чистых энергий, из которых сотворена явь. Стены, пол и потолок стали перемигиваться и светиться безкончным количеством цветов, которые сливаются вместе и распадаются яркими брызгами, создают потоки живой материи в своём первозданном виде. А в воздухе мерцают, появляются и исчезают, перемещаются радостными вихрями миллиарды крошечных точек света, касаясь друг с друга, они становятся цветными пятнами, из которых тут же формируются новые огоньки. И кажется, будто эти крохотные светлячки живые.
Я подняла руку ладонью вверх и увидела, что она сама светится тёплым, нежно-лиловым светом, с сияющими золотыми прожилками, и точки-солнышки, касаясь этого света, аккуратно вливаются, растворяясь в нем. Красотища! Однако. Почему именно лиловый? Никогда особо не выделяла этот цвет. Но это именно он — мой свет, он ореолом окутывает всё моё тело, позволяя причудливой вязью вплетаться в себя и другим: нежно-розовому закату, янтарно-рыжему теплу, золотому сиянию, молодой зелени и пронзительной лазури весеннего неба. Я посмотрела на Тибора. 
— Ого, – повторилась, за неимением подходящего описания для того, что я увидела.
Он светился, словно сам Ярило спустился с небосвода и поселилось в этом человеке. Чистый свет! Тёплый, ясный и уверенный, он сплетается в изумительной красоты структуру, похожую на могучее древо с нежно шелестящими золотисто-зелёными листиками, статной древесно-коричневой кроной и алыми, кроваво-красными корнями с белёсыми кончиками. Все эти цвета почему-то не воспринимаются обособленно, только вместе они, сливаясь, создают единый, новый цвет — цвет Света, Воли и самой Жизни. Я откровенно любовалась этим явлением и самим Ратибором и пропустила тот момент, когда в этот образ вплелась тихая, волнующая сердце, небесная музыка.
Простая, но прекрасная, словно песня, она растворялась в пространстве перезвоном колокольчиков, подобно волнам разливалась и затихала где-то на периферии плоскости, которую я тут же нарекала 'тканью пространства'. Она, эта плоскость, казалась мне тонкой и упругой, словно мембрана, плёнкой озёрной глади, в которую падают и волнами расходятся капельки-звуки; а вся эта структура находится внутри безкрайней сферы, в которой каждый звук отражается от незримых стенок и эхом возвращается к своему источнику. Описание крайне паршивое, но единственное, какое я могу дать, потому что невозможно выразить то, что не увидеть и не потрогать, а можно лишь почувствовать, ощутить в своей собственной душе... Я завороженно и восхищённо наблюдала за ощущением того, как звуки музыки разливаются в пространстве и не заметила момента, когда золотые веточки древа колыхнулись, словно на ветру, и потянулись ко мне.
— Я говорил тебе когда-нибудь, какая ты красивая? – Словно зачарованный спросил Ратибор. Это шутка? Но Ратибор не смеётся, он пристально, не отрываясь, смотрит. Так, будто видит меня впервые или не узнаёт, изучает... – Почему ты никогда не смотришь в глаза?
Не сморю? А ведь правда, так и есть. Надо исправляться. Я подняла глаза и встретилась взглядом с Его, медово-зелёными, тёплыми, как летний лес... манящими... меня словно пронзила молния в самое сердце, и я потерялась; заблудилась в этом лесу, утонула в его чарующей зелени, в груди сладко затянуло и по телу пробежали мурашки... всего секунду, безконечно долгую секунду, за которую сердце пропустило несколько ударов. Я честно пыталась смотреть в эту колдовскую бездну, но не выдержала, напуганная и смущённая, я спешно отвела глаза.
Сердце забилось быстрее, отзываясь гулкими толчками в голове. Зачем? Зачем он так со мной? Зачем он это сказал, зачем заставил посмотреть? Он ведь знает, что мне нельзя! Просто катастрофически нельзя влюбляться! Опасно для жизни! Я не хочу, не хочу! "Хочешшь..." – шелестел внутренний голос. Нет, нет, нет и ещё раз НЕТ! Только не сейчас! Ну пожалуйста...
Сердце, в отместку за секунды простоя, усиленно колотилось где-то в горле, а по телу прокатилась волна жара, залила лицо.
— И ты просто восхитительно краснеешь! – засмеялся он в бороду.
Этот безсовестный ещё и смеётся! Ну всё, я разозлилась.
Нахал! Да как он смеет?! Чтобы я краснела? Не может того быть! Я резко встала и отвернулась от него, хлестнув косами по воздуху. Жалобно тенькнули колокольчики на их концах, а я направила стопы к соседней, всё такой же цветной стене, на которой, как я помню, так кстати висело зеркало. Сейчас я всё узнаю! И кто красивая, и кто краснеет.
— Алани, постой! – но было уже поздно. Зеркало крякнуло и со звоном разлетелось в стороны. 
Этот оглушительный звук отрезвил меня, подобно лопнувшей струне больно резанул по ушам и разрушил чарующую мелодию, звучавшую ещё мгновение назад.
Острый осколок впился в лицо, и я почувствовала, как от левой скулы вниз, к подбородку, течёт горячая струйка крови. Я резко остановилась. Грром! Грромовы зеркала! Я же не специально, я не хотела. За что вы так меня? Откуда берётся эта грромова сила, что тянет меня к ним? Что я там увижу?
Вот глупая! И царапина совсем не глубокая, и ситуация мягко скажем дурацкая, не серьёзная, вот только вместе с кровью по щеке потекла горькая, обжигающая непонятной злостью и обидой слеза; одна, затем другая... Больно! Злоба и солёная влага затопили глаза едкой пеленой, превращая всё окружающее в размытые силуэты. Я стояла к Ратибору спиной, не смея пошевелиться — пыталась успокоиться. А он, уж не знаю, зачем, встал и протянул руку, собрался приблизиться, похоже наконец-то уловил перемену в моём состоянии. Я не видела этого — почувствовала, а когда осознала, разозлилась ещё больше. Да как он не поймёт! Он не должен сейчас ко мне приближаться, это разрушит всю мою и без того зыбкую концентрацию! Когда я в таком состоянии, ко мне никого нельзя подпускать. Он должен был это помнить!
— Стой, где стоишь! – почти прорычала я.
Он замер. Не, потому что послушался или захотел, а потому что я приказала, заставила, заблокировала мышцы, чтобы не шевелился и не мешался мне. Сейчас он полностью в моей власти. Одно неловкое движение, и я могу, и глазом не моргнув, сделать ему больно, ранить, даже убить. Нет! Держать, держать и ещё раз держать! Не позволяй тьме завладеть тобой! НЕНАВИЖУ СЕБЯ ТАКОЙ! У ног стал клубиться и расползаться в стороны чёрный туман. Опасно. Нет, надо держать, ни за что не отпускать силу. Ненавижу! Ненавижу причинять людям боль. Нужно остановить это. Срочно. Не смогу подавить, так перенаправлю. Пока что-то ещё можно исправить...
Собрав всю свою волю в живот, резким и чётким движением я вскинула руки. Раскрытые ладони параллельно полу, пальцы напряженно дрожат, тягучий замах, и я сосредоточила восприятие на ощущении стекла в кончиках пальцев. Холодное и острое словно льдинки, в отличие от снега оно ощущалось неживым. Я подавила судорожный вдох и втянула его, всё до пылинки, в свои ладони. Подержала внутри, разогревая и плавя, затем направила руки на то место, где совсем недавно так опрометчиво открыто висело зеркало. Раскалённое стекло по молекулам, искринками текло сквозь пальцы прямо в стену, разливалось от центра подобно воде, застывало, образуя по краям впивающиеся в дерево морозные узоры. Я отпустила напряжение, руки устало повисли, и напротив гладкой зеркальной поверхности замер туманный, мутный от слёз силуэт. Не желая больше здесь находиться, я сорвалась с места и выбежала вон из дома, как была, без куртки, почти босиком. Бежала по лесу, не разбирая дороги, а тело трясло от холода и не сдерживаемых более рыданий, в ступни впивались ледяные иглы снега, слёзы застилали глаза и дорожками замерзали на щеках. Я не видела, куда бегу, лес казался сплошной стеной, и лишь чудо могло помочь мне не врезаться в дерево. А ноги всё несли меня вперёд.
Выбившись, наконец, из сил я привалилась спиной к стволу заснеженного дуба и подняла лицо к хмурому небу, пытаясь восстановить дыхание. Изо рта вырывались белые облачка пара и таяли в морозном воздухе. Снегопад усилился, постепенно превращаясь в метель.
Почему все опять вышло так? Почему я не такая как все? Многого ли я прошу? Просто тихой, спокойной жизни, возможности расти и учиться, не боясь кого-то покалечить. Вот поэтому мне нельзя испытывать эмоций, никаких. Любая из них многократно усиливается и выплёскивается наружу. Когда я теряю контроль, окружающая реальность безпрепятственно искажается и изменяется под действием моей силы. Просто чудо, что в этот раз мне удалось её сдержать. Ну, почти... И эти проклятые зеркала. О, мудрые предки, в чём я провинилась? Почему они постоянно выводят меня из себя? Зачем преследуют? Камическая сила, я же могла всерьёз ранить Ратибора! Эта мысль оглушила меня и заставила сердце болезненно сжаться.
Мой брат, мой Тигр. Еинственный, кто может сопротивляться моей разрушительной силе. Почему он сказал, что я красивая? Как это может быть правдой? Ну, ладно, пусть я не могу это проверить, но то, как смотрят другие... А если он не врал, если действительно так считает, то, светые Духи, зачем? Зачем дал надежду? Я же не такая, как другие девушки в деревне, ну, не могу я отличить, когда люди просто вежливы или шутят, а когда говорят искренне и серьёзно. Доверчивая. А ещё ведьма, ага. Да что же я такая неправильная?! Вот почему мне нельзя влюбляться. Ведь если меня обманут, если что-то не сложится, пойдёт не так, мне будет очень больно, и эта боль вырвется наружу, уничтожит всё в округе, ураганом сотрёт с лица земли и деревню и лес, унесёт столько ни в чем не повинных жизней. Так нельзя! Люди не виноваты. Я должна держать себя в руках, контролировать. Уж лучше быть безчувственным куском льда, чем позволить своим безконтрольным эмоциям опять всё разрушить или причинить боль близким мне людям. Я так решила.
Собрав, сконцентрировав силу, я оплела сердце золотыми нитями своей воли. Они переплетались и сплавлялись, образуя плотный кокон, защитный барьер, блок, который запирает все чувства внутри и не позволяет ничему повлиять извне. Пришло равнодушие, такое умиротворяющее и желанное.
Это действие вытянуло из меня последние крохи сил, потраченных на безсмысленный бег. Похоже, что льдом я стану не в переносном, а в самом прямом смысле, причём довольно скоро. Ноги закоченели, я давно перестала их ощущать, сползла спиной по дереву и села на снег, обхватив колени руками, тщетно пытаясь согреться. Намерение встать и попробовать вернуться родилось в моей голове, но там же и умерло — сил не осталось даже первую его часть. "Что ж, — пришла почти весёлая мысль, — похоже, что больше из-за меня никто не пострадает". Начало темнеть. Негнущимися, заледеневшими пальцами я расплела свои косы, и позволила густым, волнистым волосам укутать тело, благо длины хватало — хотела сохранить те крохи, которые ещё теплились в моём устлавшем организме. Зачем? Нелепая, глупая ситуация, которую можно было прожить по-другому, дурацкий день, глупая девушка, и смерть моя будет такая же глупая и нелепая. Ну что ж, одной непутёвой девицей меньше. Да и Тибора теперь никто не держит. Это к лучшему, да. 
Белые снежинки, похожие на огромных сказочных бабочек хлопьями кружатся в воздухе. Они невесомо и аккуратно, чтобы не потревожить, садятся мне на волосы, на голову, укрывают своими крыльями, словно пуховым платком. Длинные ресницы, густо покрылись инеем. Духи, как же тяжело их держать! А веки опускаются, опускаются, опускаются...
Спать...