32. Росколбасные похороны

Глава из готовящейся к печати второй части повести "Год Козы" (скорее всего полное название этой книги будет выглядеть так: "Год Козы рогами по асфальту").


18+


Это очень важный момент повести, читатель. Эта глава рассказывает об отношениях между отцом и сыном, не больше и не меньше, прямо, как есть.



   
    Валяясь на полу кухни, Лизино тело выражало в своих распластанных в безволии жестах безмятежность уснувшего глубоким сном человека.

 - Как красиво вырубилась! Неужели, правда, убила мужа? – поглядывая на сомкнутые веки голой блондинки, сочувственно проникся нашей проблемой папа.

 - Лучше бы она это придумала… - печально подтвердил самые худшие опасения родителя я.

 - Хорошо, что вовремя смылся этот сумасшедший капитан! Милиция нам, как понимаю, сейчас здесь вовсе не нужна… Да и гости, что убрались – благо… - поделился окончательными частностями устроенной им вечеринки папа.

 - Неужели, удрали все, до одного? – с лаконичной надеждой уточнил я.

 - После такого – разумеется! Удрали, побоявшись даже выяснять подробности наезда!... Ну, а капитан поехал к себе – служить на улицу Патрика Лумумба, в свой собственный, доморощенный притон, в своё отделение милиции. Ширеев отправился с ним за компанию, как человек военный… - утешил меня папапа.

 - И, слава Богу! Ведь должен же кто-то служить и на этой замечательной улице! Если люди военные, то им виднее, как быть дальше… – сбросил с плеч проблему я.

   Дабы соответствовать тому состоянию, в котором и трупы воспринимаются чуть ли не естественно, папапа допил остатки литрушки “Smirnoff” и кивнул мне, следовать за собой, в ожидающую наведения порядка ванну.

   Вскрыв надёжно заделанную мною дверь в душевой, папапа многозначительно и молча замер на пороге. Не шевелясь ни одним мускулом, он долго стоял в абсолютной неподвижности, и лишь рукой своей плавно почёсывал щетинистый, давно уж вожделеющий хорошего бритья подбородок. Созерцая распластанное на кафельном полу, окровавленное тело Лизиного мужа добрых три минуты, он наконец-то встрепенулся и торжественно произнёс: «Вот и пригодилась дедушкина бритва! Не зря с войны осталась: к чему привыкла прежде, к тому и потянулась… Верно, видать, говорят, будто у каждой вещи в этом мире своя судьба…»

   Скроив на своём лице неуместную и дурацкую улыбку, я согласно кивнул и, виновато двигаясь боком, поспешил собрать с пола разбросанные блондинкой в порыве страсти предметы камуфляжа. Улучив удобный момент, папа, всё ж, успел влепить мне звонкий, воспитательный подзатыльник. Когда я замер в нерешительности возле порога, он отступил обратно в коридор и, приговором, дал приказ: «Всю эту дрянь убирать будешь ты, своими собственными руками!»

   Повинно кивнув, я взялся за тряпку и принялся оттирать пол.

   Когда кафельный настил освободился достаточно, для нескольких широких шагов, папа вновь перешагнул через порожек и, засучив рукава сорочки, схватил труп за запястья, приказав и мне, следом, взять в руки стопы покойного мужчины, чтобы перебросить его в, заливаемое водой из сорванного крана, душевое корыто.

   Посмотрев на удобно расположившееся в чугунной лохани тело особенно внимательно, мой отец вздохнул особенно глубоко и, в тоне трагической неизбежности, заявил следующее: «Увы, мой дорогой Вениамин, сегодня нам придётся ещё немало повозиться с этим боровом!... Для начала, его следует разделить на отдельные, способные вместиться в дорожные сумки, части…»

   Услыхав такое от собственного отца, я так и ахнул. Меж тем, папапа поучительно продолжил свои наветы: «Для начала, помоем труп целиком!» - и, обращаясь ко мне, точно, как опытный гробовщик к своему юному практиканту, деловито добавил: «Раз сорван душевой кран, то принеси-ка сюда пару кастрюль из кухни!»

   Повинуясь распоряжениям отца, я сбегал на кухню и наполнил большие кастрюли “Zepter” горячей водопроводной водой.

 - Да не горячей, дурень! Кто же горячей труп моет?... Нужно холодной! – снова научил меня папа и, выплеснув напрасные плоды моего труда в раковину, наполнил кастрюли той водой, что лилась из сорванного крана над ванной. Смотря на его собранные и невозмутимые действия, я почувствовал себя неоперившимся и глупым птенцом.

 - От холодной будет меньше пара, это безопаснее… - добавил в мою копилку знаний ещё пару монет практических советов папа. Методично, со знанием дела, он начал вымывать кровь из трупа, поливая его сверху ледяной водой из семи-литровых кастрюль фирмы “Zepter”. Стоя чуть позади, я искренне любовался его методическими навыками и неиссякаемым трудолюбием.

   Вскоре покойный муж Лизы был относительно чист, и папа скомандовал приготовить к работе топор и пилы. Спешно посетив кладовку, я вернулся с целым набором разнокалиберных пил и парой, чем-то отличающихся друг от друга, топоров. Сама ситуация и папины дельные советы с подзатыльниками, буквально на месте, воспитывали во мне практическую смекалку и рассудительную деловитость. Чтобы не носиться туда-сюда, выслушивая упрёки, да принося и относя лишнее и необходимое, я заранее запасся целым арсеналом инструментов. 

   Выбрав себе самую качественную и новую ножовку и наиболее острый топор, папа  начал наносить на мёртвое тело неудавшегося мужа блондинки скупые и точные надрезы, готовя к отделению от туловища крупные, способные уместиться в сумке, члены. Восхищаясь мастерством его размеренных движений, я всё больше удивлялся своему умудрённому необычайным опытом папапе, открывая в нём неразгаданную прежде душу отца и человека.

 - Отец, где ты научился этому искусству?! – не выдержал спросить я, любуясь тем, как проворно отделил правую руку Лизиного мужа от грузного и бездыханного туловища папа. Искреннее уважение, восхищение и что-то там ещё, впервые в жизни, подвигли меня на то, что бы назвать своего папапу отцом.

 - Ах, Веня, Веня… А ведь и мы когда-то были молоды! – совершенно по философски ответил папа и, лукаво подмигнув как приятелю, вздохнул с нотками ностальгии и романтизма. Совершенно не представляя себе, как понимать этот его вздох и нарочито страждущую интонацию заявления, я растерянно кивнул и продолжил наблюдение за его работой уже молча.

   Наконец-то отрезав саму, прежде буйную голову неуживчивого мужа, папапа дал всей крови слиться из вен и артерий чресл трупа сполна, после чего попросил меня принести полиэтиленовые пакеты и подготовить три большие спортивные сумки.

   Задавать глупых вопросов о том, почему сумок должно быть именно три, я не стал, а вместо этого насобирал в коридорной калошнице целую дюжину крепких полиэтиленовых мешков.

   Каждую руку и ногу, голову и туловище трупа мы завернули в отдельный пакет, чтобы, завязав поклажу накрепко, обернуть ещё в целый ворох, заранее опрысканных одеколоном, полиэтиленовых мешков. Лишь после этого, части тела мужа были готовы для сортировки по сумкам, для выноса в свет.

   Таким образом, рассортировав части тела по сумкам: голову и руки уместив в одной, ноги в другой, а само туловище в третьей, мы заново заделали дверь в ванную комнату гвоздями и, оставив лежащую на полу кухни Лизу голой, как есть, отправились в мартовскую ночь.

   Расположив все три сумки в малом пассажирском лифте на полу так, что тесно было стоять ровно и самим, мы нечаянно прозевали остановку на одном из нижних этажей высотки, где к нам в купе подсел какой-то докучливый и любопытный, чрезвычайно вежливый, не побоявшийся тесноты сосед. Росту тот человек был среднего, среднего для мужчины веса и средней для горожанина комплекции; одет был невзыскательно, но аккуратно; тщательно причёсан, дотошно выбрит и надушен каким-то типическим одеколоном.

   Внимательно разглядев попутчика, а особенно выслушав его вежливые, но несколько навязчивые в эдакой тесноте вопросы, папапа почему-то незаметно дёрнул меня за рукав. А когда я попытался что-то ответить, во всём приличному и вежливому соседу, на вопрос о том, что дёрнуло нас на ночь глядя тащиться с сумками на улицу, папапа и вовсе, больно наступил мне на ногу.

   Лишь выйдя во двор и подобравшись к машине, отец наподдал мне подзатыльник и, с шиканьем, шёпотом научил уму и разуму за ту, нечаянную болтовню в лифте: «Дурень! Ведь это, наверняка, какой-нибудь Ге-Бешник, агент!... С ними вообще разговаривать ни о чём нельзя, а ты, в таких обстоятельствах, с мокрой поклажей, разболтался!»

   Приняв те слова к сведению, я не стал спорить и, лишь подумывая о том, что у внешне невозмутимого отца, нервишки внутри шалят, похлеще моих собственных, помог закинуть сумки в багажник и засыпать их сверху старыми предвыборными листовками, что валялись у нас со времён последней депутатской гонки, после чего уверенно уселся на переднее сидение пассажира.

   На улице, по-прежнему, сыпал мягкий снег. Город стих, укутавшись в толстую, влажную и уютную небесную шерсть. Где-то высоко, сквозь сонно парящие в праздничном воздухе мартовских девяностых снежинки, пыталась выползти к людям и ночным автомобилям практически полная луна. Где-то там же, в высоте, плавали жёлтые придорожные фонари и, словно женские глаза, мерцали манящим приветствием разноцветные окна квартир. Сном праздной блудницы Москва спала и мерцала. 

   В папиной белой «шестёрке» было весьма прохладно. Печь в этом автомобиле работала значительно туже, нежели в «Кадиллаке» Кирея Давидовича, внутренний обогрев сидений отсутствовал вовсе.

 - А что мешает тебе купить такой же лимузин, как, например, у Ширеева?... – вместо гимнастики, отогревая ладони паром изо рта, затеял разговор о насущном я.

 - Хм… Я могу не только купить, но и забрать любую машину даром… Но, знаешь ли… Это проблема о трёх головах… Во-первых – некоторая этика, - ведь я же – народный депутат, а не ставленник Международного Банка; во-вторых – безопасность, - ведь легче привлечь внимание злоумышленника именно дорогой машиной; ну а в третьих – практическое повседневное удобство, когда можно бросить эту машину в любом месте города или пригорода и не думать о её дальнейшей судьбе! – весьма подробно поделился очередными поучениями папа. Вероятно, отец пребывал на той же волне, что и в ванной и, пользуясь удобным случаем, вкачивал в мой юношеский мозг тонны практических сведений о жизни насущной. Ответив на мой вопрос, он добавил и тюнинг частных подробностей: «У меня ведь три таких, одинаковых тачки!... Очень удобно – две в гараже ждут своего часа, а третья идёт в расход по полной программе!... Мне этот вариант чеченские бандиты посоветовали, и даже белый цвет «шестёрки» - тоже их дизайнерский ход!»   

   Спорить с родным отцом даже о машинах, я не имел никакого морального права, тем более, в практике нашей повседневной жизни, мы часто пользовались автомобилями, желающих угодить депутату людей, любой красоты.

 - Нормальные люди ездят на скромных машинах или нанимают водителя! – подвёл черту под этой согревающей болтовнёй папа и завёл мотор.

   Когда наш шедевр чеченской дизайнерской мысли выкатил на пустынное ночное шоссе, лишь снежинки составили компанию в пути от микрорайона Никулино, до дорожной развязки возле ст.м. «Юго-Западная».

   Следуя известному всем, периодически нарушающим закон людям правилу, мы не смогли миновать незамеченными, тот самый, пресловутый, дорожный пост ГАИ, о который преткнулись ещё в самом начале этого незабываемого вечера.

   Нас остановил всё тот же, упитанный, меланхоличный капитан. В этот поздний час ему почему-то снова не дремалось, и он, снова покинув свою уютную будку ради наших сумасбродных персон, вышел прогуляться на асфальтовое полотно.

   Сразу же приготовив целый ворох внушительных документов, папа опередил намеренный жест капитана и остановился возле его сапог добровольно. Чтобы выглядеть в глазах блюстителя закона особенно порядочным, отец выбрался из автомобиля на улицу.

   Я же, сидя уже в тёплом, более чем прогретом салоне, продолжал дрожать не от холода, а от страха.

   Прошла какая-то минута, и вот, широкая, переливающаяся рядами золотых зубов улыбка капитана согрела мою душу так, что стало жарко и от печки «шахи». А когда я увидал и его, козыряющую возле самой фуражки, белую ладонь, то обомлел окончательно, начав рассуждать уже и о красоте человеческих традиций, о нормах, являющихся оплотом надёжности даже в самую бурю житейских невзгод. В той уютной тиши своей внутренней уверенности в силе и праве могучего Закона, я почувствовал себя настоящим гражданином, человеком, именующимся документально с большой паспортной буквы. Папапа тоже был весьма доволен, тем более – именно он был, тем самым, представителем Государственной Власти, коих многие прочие выразители права и порядка уважительно называют законодателями, законотворцами, людьми высокого искусства.

   Дальше мы ехали уже увереннее, рассекая мглу ночных проспектов светом фар зарождающегося федеративного порядка светом истины о двух головах. Шипованной резиной фирмы “Good-Year” мы уверенно бороздили обледенелое дорожное полотно, зная наверняка, что надёжная механика “Жигулёвской” «шахи» удержит нас на любом повороте. В багажнике нашем валялся расчленённый труп, но мы знали, что закон этого государства будет на нашей стороне, пока сами мы его же и представляем.
 
   Неподалёку от уже познанной нами вдоль и поперёк улицы Патрисия Лумумба, эдакой чёрной дырой для светлой и респектабельной городской обыденности, фоном для белоснежного отеля люкс, зиял мрачный сухо-ствольный подлесок – идеальное место для захоронения раздобытых преступными путями трупов. Зная местных милиционеров и наркоторговцев, можно было быть уверенным в том, что очередной, чуть присыпанный подмёрзлой землицей, расчленённый толстяк удивит кого-то из аборигенов вряд ли.

   Бросив машину неподалёку от отеля, мы направили стопы прямо в самую чащу – туда, где обыкновенно осуществляют свои самые крупные сделки наиболее респектабельные торговцы героином и крэком.

   Выбрав особенно хмурое местечко среди корявых и относительно густых веток какого-то бесплодного российского древа, мы освободили наши сумки от палевной поклажи и, выкопав подобие небольшой могилки в мёрзлой земле, сбросили содержимое надушенных одеколоном пакетов в яму.

   Рыщущие в поисках любой доступной добычи вороны, устроили себе пир, шантажируя наши нервы своим предательским кощунственным криком. Пожалуй, кроме веющего в холодном воздухе запаха папиного одеколона “Yves Saint Laurent” линии “Opium”, крики этих подлых и насмешливых птиц были основным фактором наводки вероятных недоброжелателей. Я внутренне порадовался хотя бы тому, что всё происходящее с нами в этом лесу было сокрыто мглой. Отказавшись брать с собой фонарь, отец снова оказался прав.

   Когда труп был присыпан достаточно плотно, отец позволил себе роскошь небольшого, выглядящего вполне ритуально, огня и, прикурив от золотой зажигалки, затянулся красным “More” 100’s. 

 - Теперь помолимся и перекрестимся! – делая глубокие, философические затяжки, важно заявил папа.

 - Странно это, кажется… - попытался возразить я, но, тоном, не терпящим никаких возражений, папа отвёл мою реплику следующим пояснением: «Как бы не казалось это странным и как бы это не выглядело, но перекреститься и прочесть молитву необходимо!»

   Путаясь в словах и некоторых слогах, отец тихонько забормотал какую-то заупокойную, импровизированную молитву. Пытаясь подражать ему хоть от  части, я принялся глотать и комкать последние, произносимые им слоги. Следом, следуя руководящим жестам его правой руки, я скрупулёзно перекрестил своё тело от головы и плеч, до самого, покрытого ремнём “Versace” пупа.

 - А если найдут? – закончив вторить молитвенным слогам, смалодушничал я.
    
 - Посадят… - чуть слышно закончил молитву отец.

 - Что, всех? – с трепетом религиозного фанатика в голосе, уточнил у отца я.

 - Нет, только меня, тебя и её… - хрипло возразил папа и, следом за первой, затянулся следующей “More”.

 - Надолго? – трепеща всё отчаяннее, продолжил беседу о главном я.

 - На всю жизнь испортить настроение хватит… - лаконично уточнил отец.

 - И, неужели, никак не откупиться? Мы же в России, в конце концов, в Федеративном, ведь, Государстве, понимаешь?!.. – с некоторой надеждой зацепился за патриотизм я.

 - Будет трудно, но попробовать можно… - поддержал чувство Родины папа и, резко раздавив сигарету башмаком, неожиданно злобно гаркнул: «И первым откупаться будешь ты!»

 - Я?... – удивился такому раскладу я, и возразил: «Ведь у меня ничего нет… Я молод, ещё не нажил имущества… Чем мне откупаться? Это несправедливо!»

 - Как же так, нет?... – приглушённо, словно приготовившаяся к атаке, шипящая кобра, саркастически удивился отец и решительно пояснил: «У тебя есть твоя бессовестная, безответственная жизнь, праздная, давно уже превратившаяся в сплошной праздник, жизнь оболтуса и разгильдяя!»

 - Как это?!... Ну, то есть, бллин, я хотел сказать – и, что, папа?... Что же мне - и не развлекаться вовсе, раз я молод? – воспринял его наезд весьма болезненно я.

 - Развлекайся, развлекайся, если получится развлечься… - с многообещающей угрозой поправил тон моего голоса до шёпота папа.

 - И что же мне может помешать развлечься, или, может быть – кто, может быть - ты? – в стиле прокуренных марихуаной граффити подворотен, борзо парировал его угрозу я.

 - Зачем же я… - удерживая шёпот на уровне гипнотической угрозы, совсем по-гангстерски возразил папа и выстрелил в самое сердце последним, заготовленным именно на этот случай аргументом: «Жена!»

 - Жена?!... Кто – жена?!... Жена?! – разбудил уже всех лесных ворон своим криком я. В том крике было много эмоций, разных, противоречивых, общечеловеческих.

   Невозмутимо поправив на мне воротник дублёнки, папа заглянул мне прямо в лицо своими огромными зелёными глазами лидера человеческих коллективов и кивнул с сокрушительной утвердительностью: «Да, Веня… Твоя жена, да… Разве ты не знаешь, что скоро, уже очень скоро, буквально со дня на день, ты женишься и начнёшь нести ответственность за новую семью?...»

   Когда я открыл от удивления рот, мои брови тоже поползли куда-то в стороны. Спорить было бесполезно, - не то время, не то место, пожалуй, но на всякий случай, я уточнил на будущее: «И кто же моя будущая жена?... И за кого же я должен начинать нести ответственность?...

 - Как это - кто? – почему-то удивился, чуть ли не возмутился моему вопросу папа и, в той же утвердительной, бескомпромиссной манере, однозначно ответил: «Лиза! Она – твоя будущая жена! Элементарно!... И, как и полагается всем нормальным будущим жёнам, она, как раз, ждёт тебя дома…»

   Высказав такой вот приговор, папа снова заглянул в мои глаза, с ещё большим проникновением, определённо диагностируя мои пошатнувшиеся чувства и, глубоко затянувшись сигаретой, выдохнул мне в лицо дымный аромат “More”.

   Наверное, мои глаза выражали в тот момент слишком много, отчего сам дым от “More” повис в ранне-весеннем, проснеженном воздухе, словно крэковая иллюзия, рассчитавшегося со всеми долгами, замедлившегося диллера-негра. Мысли для ответа и дальнейшего разговора, похоже, остановились отдохнуть в том же дымном облаке.

   Когда туман перед моими глазами рассеялся, папа был уже далеко, уверенно вышагивая по направлению к огням города. Вытащив сигарету из собственной пачки, шаркая подошвами по заледенелой почве, я заспешил за ним следом.

   Когда мы вновь устроились в тёплом автомобиле, я хотел задать много разных вопросов, но папа сходу отверг их все уверенным жестом своей волосатой, загорелой в «спа» руки. Вместо этого, он вытащил из бардачка дежурную чикушку  “Smirnoff” и невозмутимо перекрестился, в третий, за этот вечер, раз.

   Уверенно забрав у него бутылку, я сделал несколько обжигающе-бодрящих глотков и перекрестился следом.

   Нас посетила какая-то идиллическая гармония. Отец и сын, вкусив острое и горячее, глотнув дыму и понюхав пороху, сидели рядом, вместе думая об одном или не думая ни о чём вовсе. Отец и сын. С неба валил мартовский, влажный снег. Падая на лобовое стекло, снег таял и превращался в слёзы самого времени, самой судьбы.

 - Зачем ты крестишься, папа? – прямо спросил я.

 - Понимаешь, Веня… - пряча бутылку обратно в бардачок, медленно начал отвечать он: «Смерть, это такая странная субстанция… Совершенно неизвестное мне явление… Мы ничего не знаем о ней… Мы знаем, как вести себя с партнёрами по бизнесу, с пацанами из двора, с девушкой, косяком или бутылкой, но вот, как вести себя со смертью, мы не знаем… Зато об этом что-то, наверняка, знают священники, служители церкви, кладбищ, ведь с ней они имеют дело чуть ли не повседневно… Поэтому, для себя я решил: если они настаивают креститься при виде покойника, то следует это сделать, чтобы не противоречить тому, в чём не искушён… Никогда не узнаешь, какие тайны ждут нас впереди… Пожалуй так, Веня…»

   Чтобы быть естественным, я включил кассету с «трип-хоп». Душа отвлеклась звуками драм барабанов, настроенных на хэш.

   Уже сжившись с пустынной ночной дорогой и летящими нам навстречу снежинками, мы отправились обратно домой. Всё тот же, уже ставший чуть ли не родным приятелем, постовой ГАИ, не выходя из уютной будки, уютно, по-домашнему козырнул нам приветствие, а мы помахали ему своими умудрёнными ладонями, посылая в привет что-то запредельное, что-то, что объединяло нас всех, крещённых однажды и навсегда.
 
   Уже в лифте высотки, поднимаясь к себе на этаж во временной компании того же невзрачного, аккуратного и вежливого человека, я спросил папу: «Ты думаешь, Лиза будет хорошей женой?»

 - Думаю, ей придётся быть хорошей, хотя бы из уважения ко мне, ко всей этой ситуации… - нарушил собственный запрет на разговоры в лифте при посторонних папа.

 - Готовите свадьбу? Пригласите и соседа! – по-свойски вмешался в наш диалог попутчик. Папа снова наступил мне на ногу, ещё сильнее, чем при спуске.

   Ещё не войдя в квартиру, я почувствовал знакомый, доносящийся в сквозняке, запах травки. Когда запертая на все замки дверь была успешно открыта, нас встретил стелящийся по полу, словно туман над болотом, марихуановый дым. В кухне, сидя на корточках поверх обеденного стола, в каком-то странном, оставшемся от одной из прежних папиных любовниц и жён длинном чёрном платье, нас встречала отчаянно глядящая в потолок Лиза. Губы её шевелились, выговаривая какое-то подобие всё той же молитвы или мантры, чего-то совершенно абстрактного. Глаза блондинки были неподвижны и, словно зеркала, отражали плафон кухонной люстры.


Смотрите продолжение под заголовком «Росколбасный отходняк, метаморфозы».