Прости, брат!

Поймана! Посажена в клетку!
Немыслимо. Дико. Невероятно!
Какой позор!  Какое унижение!
Она обхватила железные прутья в бессознательной попытке раздвинуть их. Разумеется, ничего не вышло. Холодный металл даже не дрогнул.
Заперта в клетке, как животное! Спасения нет!
   Она принялась ходить из угла в угол по тесной, сковывающей движения площадке.
 Бежать… Бежать! С каждым шагом это слово эхом отдавало в мозгу. Она металась по клетке, пока не закружилась голова. До чего тесно! Бежать хотелось так сильно, что ныли мускулы ног.
 Она застыла на месте. Ее светло-зеленые глаза смотрели сквозь прутья маленького тюремного окошка на бледный полумесяц, то и дело скрывающийся за клочьями темных облаков. По сырому каменному полу темницы протянулась лунная дорожка.
- Тебе недолго маяться, ведьма.
 Она вздрогнула и обернулась. Прислонившись к стене, на нее, скаля неровные зубы, уставился стражник. Она не слышала, как он приблизился. Молодой, светловолосый, по-своему красивый. В покрытой легким доспехом руке у него тяжелая пика. И нет жалости в его лице.
- Уже завтра после полудня будешь отплясывать со своим господином в аду.
Она смерила стражника надменным взглядом, в душе надеясь, что он не заметил меловой бледности ее лица.
«Это какое-то безумие. Настоящее безумие».
За окном виднелась огромная скирда соломы, золотившаяся в свете луны.
При взгляде на скирду узницу обдало смертным холодом.
«Неужели эта солома станет моей последней постелью?»
Станет. Обязательно станет, если она не придумает что-нибудь.
Она представила, как уже завтра днем эта скирда вспыхнет, и губы ее дрогнули.
Она отвернулась от окна и снова заходила вперед-назад, ускоряя шаги, думая, вспоминая. Встряхивала головой, пытаясь отогнать непрошеные мысли, не думать о том, как она здесь оказалась. Но воспоминания не уходили. Они теснились в голове, давили, как прутья решетки. Она вжалась в угол, закрыла ладонями лицо.
  Брат! Родной брат! В кошмарном сне ей не могло привидеться, что он способен на это. Что она ему сделала? В чем провинилась? Могла ли себе представить, что детские недоразумения способны перерасти в такую ненависть? Нет, невозможно! И теперь вот брат подвел ее к могильной пропасти. Она дорого заплатила за свою беспечность.
  Неужели это правда? Неужели мальчик, славный кудрявый мальчуган, которого она однажды спасла от верной смерти, так хладнокровно и безжалостно толкает ее к гибели? Неужели сердце его молчит, а душа покрылась слоем льда? безумие!
 «Мама, тебе не следовало так относиться к нему… - подумала она тоскливо. – Ты же видела, как он страдает. Ты все видела… И посмотри, что происходит сейчас!»
  Но разве она виновата в том, что мать выбрала своим преемником дочь, а не сына? Разве она сама не просила ее разделить таинственную родовую силу между ними двумя? И разве не получила тогда пощечину и резкий ответ: «Глупая девчонка! Он не создан для этого и никогда не сможет нести бремя Дара, как и все они»?
  Воспоминания нахлынули нещадно, и она не успела отмести их.
  Ей десять лет, они бегут из родной деревни, бегут от расправы и разъяренных селян… Мать крепко держит ее за руку, Саймон плетется за ними следом, волоча семейный скарб, но именно ее, а не мальчишку, мать старается прикрыть собой от града летящих в них камней…
  Ей двенадцать, они недавно осели в новом жилище, кругом пустошь и мрак, нечего есть и нечем растопить очаг. Ее, а не Саймона, мать держит на коленях и согревает дыханием руки, ей, а не Саймону, едва надкусив, отдает единственное яблоко…
  Ей шестнадцать, и она, а не брат, начинает постигать загадочное искусство, полное непонятных формул и символов, длинных странных фраз и чудесных результатов. Ею, а не братом, восхищается и гордится мать, ей, а не брату, досталась чудесная семейная сила…
  И именно она, а не брат, заточена сейчас в тюремной камере, получив смертный приговор, и это ее, а не брата, сожгут завтра на потеху зевакам.
  Совершила ли она что-то, достойное смерти? Была ли причиной бед или чьего-то несчастья? Еще ни разу в своей жизни она не использовала силу во вред. У нее не было ни повода, ни желания. И вот теперь, осужденной и отвергаемой всеми, ей предстоит отправиться на костер.
 Ее глаза наполнились слезами.
 «Теперь для меня уже нет пути назад. Впереди только могила. Могила? Скорее просто забросанная землей яма, как для чумной собаки».
  Она все еще горько плакала, когда в узком коридоре вновь послышались шаги, но на этот раз не стражника – новый посетитель ступал легко и торопливо. Вот он подошел к решетке. Она подняла глаза и увидела знакомый силуэт.
- Брат!
В сердце ее всколыхнулась надежда. Неужели все еще можно как-то исправить, и он пришел сюда, чтобы прекратить этот кошмар?
 Новоприбывший дернулся, словно получил оплеуху. Потом кашлянул и произнес:
- Я пришел проститься, Эбигейл. Мне больно и грустно, но…
- Саймон! – воскликнула узница, поднимаясь на ноги и бросаясь к решетке. – Саймон, зачем ты это сделал?
 Его темные глаза холодно блестели.
- Зачем ты сделал это? Неужели ты настолько меня ненавидишь, что…
- Я не виноват в том, что ты стала рабой Нечистого, - бесстрастно изрек Саймон.– И я намерен спасти твою душу – единственным оставшимся способом.
- О чем ты говоришь? – почти закричала Эбигейл. Она была в таком отчаянии, что, пожалуй, могла бы вырвать прутья с корнем. – О чем ты говоришь? Ты же все знаешь… Ты… останови это безумие!
  Хотя лицо Саймона было наполовину скрыто темнотой, она, казалось, различала каждую морщинку, каждую складку, каждую черточку; и все это излучало такой беспощадный холод, что у Эбигейл замерло сердце.
 «Он меня ненавидит, - поняла она и почему-то содрогнулась. – Всей душой… Боже! Я не могу в это поверить».
 Когда-то давно, когда ей было четырнадцать, она без раздумий кинулась в реку, увидев, что он попал в омут. Он плохо плавал, и она бросилась к нему, не успев даже подумать, какой опасности подвергается сама. Она вытащила его на берег, едва не захлебнувшись, и он, маленький худой  мальчик, спросил у нее, задыхаясь и плача от испуга, зачем она ринулась за ним. И она ответила, не задумываясь: «Ведь ты мой брат».
 И вот сейчас, спустя столько лет, эти слова вновь сорвались с ее губ:
- Ведь ты мой брат! Ты мой брат, Саймон. Ты не должен… - голос ее сорвался.
 Моложе ее на три года, Саймон в свои двадцать уже успел обзавестись первой сединой; белые пряди отчетливо просматривались в густой темной копне. В эту минуту, в сочетании с ледяным взглядом, казалось, будто его лицо и волосы покрылись инеем.
  Все могло бы быть по-другому, с горечью сказала она себе. Все могло быть иначе, если бы мать… Но какой спрос с покойницы?
- Ты ведьма, Эбигайль. Ты пыталась сбить с пути истинного многих людей. Мне очень тяжело, но я должен пресечь зло.
- Зло? Зло, Саймон? Ведь это наша сила! Это не зло, это сила, отличающая наш род! Ты ведь знаешь это! Наши предки обладали ею, наша мать, Саймон, она обладала ею! Я знаю, ты очень хотел получить ее, но разве моя вина в том, что…
 В бесстрастном лице Саймона что-то неуловимо переменилось.
- Мать тоже была ведьмой. Она служила злу и никогда этого не скрывала. Я обязан был остановить ее. Я выполнял свой долг.
- Что значит – выполнял свой долг? – прошептала Эбигейл. Сердце у нее дрогнуло и сжалось в ужасном предчувствии. – Саймон, скажи мне: что значит – выполнял свой долг?
- Я отправил ведьму к ее повелителю.
- Ты убил ее?!
Она задохнулась, и даже собственное несчастье мигом отступило на второй план.
- Я выполнял свой долг, - спокойно повторил Саймон.
- Ты… Как ты… Как это у тебя получилось?
- Немного цикуты и святая вода. Дьявол не знает жалости и порой подбирается к нам через самых близких людей.
 Слова Саймона, и, главное, тон, каким он их произносил – непреклонный и равнодушный – повергли Эбигейл в настоящий шок. Однако даже это было ничем в сравнении с тем ужасом, который она испытала на суде, ожидая смертного приговора.
- Послушай, - она не могла унять дрожь. – Послушай, Саймон, прошу тебя. Я знаю, ты ненавидел мать, и ты ненавидишь меня. Но она уже в могиле, неужели тебе этого мало? Неужели тебе так хочется моей смерти? Если… если я умру, тебе станет лучше? Подумай, пожалуйста, об этом.
  Он смотрел на нее с прежней отчужденностью, и сострадания в его взгляде было меньше, чем снега в тропиках.
- Не пытайся ввести меня в заблуждение, ведьма. Твои чары рассеялись.
- Саймон, ты не должен… – убеждающее заговорила Эбигейл, но вдруг сорвалась и заорала: - Я тебе жизнь спасла! Ты у меня в долгу, болван!
   Ее крик, больше похожий на безумный вой попавшего в капкан животного, эхом отразился от стен. К камере заспешили стражники. Лицо Саймона неожиданно потемнело, и впервые за время их разговора он потерял хладнокровие – глаза сузились, щеки некрасиво напряглись, губы сжались в узенькую полосочку. Схватив прутья решетки, он наклонился к Эбигейл так близко, что она могла различить черные точки щетины у него на подбородке.
- Ты заговорила о долгах? – прошипел он с такой яростью, что ей стало не по себе. Это был уже не человек – демон в обличье ее брата, и она ощутила, как стынет кровь в жилах. Ей стало по-настоящему страшно. – Я ненавижу тебя, ненавидел всю жизнь! Почему ОНА выбрала тебя? Что в тебе особенного? Что есть в тебе такого, чего нет у меня? Ты безмозглая, безответственная, деревенская дурища! Почему все должно было достаться тебе?
  Эбигейл была слишком поражена откровением Саймона, чтобы ответить. А он продолжал:
- Ты вспомнила о долгах? Я получу свой долг. Старая ведьма уже подохла, и вслед за ней умрешь ты. Завтра ты умрешь, как я умирал каждую ночь, когда вам обеим не было до меня никакого дела… Я хочу это видеть, и я это увижу.
   Минуту он впивался в глаза сестры дико горящим взором. Его лицо меняло очертания, будто его мяли руки великана, но мало-помалу приобретало обычное свое отстраненное выражение. Прибежавшие на крик стражники столпились на почтительном расстоянии.
- Что-то стряслось, сэр? – спросил один из них с беспокойством.
- Все в порядке, - ответил Саймон. – Пытался заставить ведьму раскаяться… Все бесполезно. Это лишено смысла. Займите свои посты.
- Да, господин судья.
Стражники разбрелись. Эбигейл вновь оказалась наедине с братом.
- Советую тебе подготовить душу к завтрашнему мероприятию… сестричка.
С этими словами он развернулся и зашагал прочь по темному коридору. Полы его длинного плаща волоклись по булыжнику.
   Она снова была одна – пленница без надежды на спасение.
   Опустившись на охапку влажной соломы в углу, она уронила голову на колени и на какое-то время выпала из реальности.
    Когда сознание вернулось, оказалось, что наступила ночь. Холод проникал с улицы в камеру, но она почти не чувствовала его. Все ее существо занимало глубокое горе и боль. Горевала она не о себе, потому что страшное чувство утраты ввергло ее в пустоту. От мысли, что родной брат, которого она знала с самого младенчество, отбирает у нее жизнь, цепенели руки и ноги. Но еще хуже было от осознания того, что он собственноручно отправил на тот свет их мать. Как он мог? Существует ли преступление ужаснее? Возможно, только то, что совершится завтра.
   Ее окружала непроглядная темнота. Эбигейл уже задавала себе вопрос, в самом ли деле где-то существует такая штука – солнце, или она ей приснилась. Вся ее жизнь, отделявшая ее от того момента, когда за ней захлопнулась тюремная дверь, превратилась в сон, в сон в летнюю ночь, а лета того никогда не было.
   Зато мать она видела как будто еще более ясно. У матери длинные светлые волосы – такие же волосы достались Эбигейл в наследство – и удивительно сильные, голубоватые от вен руки. С такими руками ей было бы сподручнее управляться с лошадьми и другой крупной живностью, а не… заниматься тем, чем она занималась. Она вспоминала, как мать держала ее у себя на коленях, перебирала ее волосы, целовала.
Любила.
Эбигейл с грустью поняла, что Саймону никогда не доставалось и сотой доли того, чем одаривала мать ее. Почему она так поступала? И догадывалась ли, как крупно просчиталась?
  Теперь не узнать.
  Как не узнать и того, что бы она сделала, узнай о том, какими вещами занимается ее сын. Разгневалась бы? Наказала? Или отнеслась с пониманием к его смертоносной ненависти?
И помогла бы выбраться ей, своей продолжательнице, отсюда?
«Вот и последняя точка, мама. На этом история нашего семейного дара окончится, - неожиданно подумала Эбигайл, и эта мысль взволновала ее. – Я – последняя в роду. Завтра все будет кончено. Вместе со мной умрет эта сила, делающая нас Избранными. Забавно, да? Столько веков она передавалась из поколения в поколение… А теперь вот двое поссорившихся в детстве детей загубили все своими собственными руками».
  Ужас и простота этой мысли подействовали на нее неожиданно; она ощутила, что начинает выходить из своей кошмарной прострации. Ценность Дара невыразима. Долг Избранных -  сохранять и  передавать его любыми возможными способами.
Это и ее долг. Долг, который придется выполнить.
Во что бы то ни стало.
Умереть завтра, лишить род этой чудесной силы таким нелепым образом?
Она не допустит этого.
  … Когда башенные часы в городе пробили два ночи, она решилась. Правда, побег с того света обойдется ей недешево, но у нее нет выбора. Придется сделать это. Сидеть сложа руки и ждать казни теперь было выше ее сил.
  Эбигейл опустилась прямо на холодные плиты, скрестив ноги и закрыв глаза. Как могла, успокоила частое дыхание и учащенно бьющееся сердце. Неминуемость смерти приводила ее в ледяной ужас, но необходимо сделать над собой чудовищное усилие и успокоиться. Для удачного результата требуется полная концентрация. Нужно избавиться от всех мыслей, от отнимающих драгоценную энергию эмоций…
  Откуда-то из глубины сознания пришел непоколебимый голос матери: «Сосредоточься! Сосредоточенность – вот что мне нужно от тебя. Сосредоточься на своем естестве, никаких эмоций, никаких чувств, иначе тебе будет очень плохо».
Избавиться от эмоций? Сейчас? Легче оторвать себе ноги…
Но ей, к счастью, уже доводилось – стараниями матери – проделывать такое, и не раз. Хотя теперь задача усложнилась троекратно, она чувствовала, что у нее получится. 
Смутно Эбигейл ощущала огромную благодарность к этой жесткой, непреклонной и порой безжалостной женщине. Мир праху твоему, мама.
  Еще никогда она не испытывала такого изнуряющего напряжения. Она подумала, что человек способен на многое, если не на все, когда его жизнь висит на волоске.
- Надеюсь, ты сейчас молишься, ведьма? – прервал ее размышления грубый голос. Эбигейл открыла один глаз и увидела уже знакомого ей блондина.
  Ее поза – склоненная голова и сложенные вместе руки – действительно наводила на мысль об истовой молитве. Но Эбигейл и не думала молиться. У нее были дела поважнее.
- Да, - ответила она. – Мне ведь осталось совсем недолго. Хочется как-то облегчить душу.
  Стражник недоверчиво хмыкнул.
- Мой брат все еще здесь?
- У тебя больше нет брата, ведьма!
- Очень хорошо. Господин судья еще не ушел?
- Он сказал, что пробудет здесь всю ночь, достойный человек, молясь о твоей черной душе.
- Я бы хотела увидеть его. Напоследок.
- Не вздумай морочить меня своим колдовством, - рыкнул блондин, но, наградив ее подозрительным взглядом, все-таки удалился. Через минуту в коридоре послышалась легкая поступь судьи.
  Пока он приближался к камере, Эбигейл невольно вздрогнула – в плаще, с мрачными черными глазами и неподвижным лицом – ее брат производил очень пугающее впечатление. Его будто окутывало сияние смерти.
- Ты звала меня? – стены камеры словно покрылись инеем ото льда в его голосе.
- Да. Я хочу сказать тебе…
Саймон подошел ближе. На его лице отразилось удивление.
- Слушаю.
- Прости, брат.
Он нахмурился.
- Что?
- Прости... за все.
Эбигейл приложила ладонь к губам и подула на пальцы, точно отправляла Саймону воздушный поцелуй.
Он отпрянул.
Его глаза расширились, когда она вслух произнесла древнее заклинание.
- Прости.
               
                *   *  * 
Саймон зажал руками уши. Но он все равно продолжал слышать ужасные крики горящей на костре девушки.
«Я буду слышать эти вопли вечно», - подумал он.
Перед воротами тюрьмы собралась целая толпа народу. Всем хотелось поглазеть на сожжение ведьмы.
«Мне никогда не будет покоя».
Надрывный крик смертной муки пронзил разгоряченный воздух. Кто-то из толпы радостно засвистел.
«Животные. Грязные животные. Вы наслаждаетесь человеческим страданием и болью. Если это не достойно мук ада, то что тогда достойно?»
Он поспешил уйти от этой толпы.
Он не мог больше находиться рядом с ней.
Он брел и брел прочь, пока сухая тропинка не привела его под успокаивающую прохладную сень леса.
Только здесь он вздохнул полной грудью – высокий бледный юноша с заметной проседью в темных волосах.
Только здесь он умиротворенно прикрыл глаза, влажные от слез, прижался лбом к гладкому стволу дерева.
 И ощутил, как лицо его начало стремительно меняться.
 Он чувствовал, что уменьшается в росте, сапоги стали огромными, полы плаща пришлось подхватить. Покалывание во лбу возвестило, что линия волос переползла выше, а сами волосы удлинились и стали мягче. Несколько минут неприятного жжения на коже – и все завершилось.
  Болтливый светлый ручеек в сочной траве с готовностью отразил худое бледное лицо с зелеными глазами и беспорядочными прядями непослушных светлых волос.
  Крики позади окончательно смолкли.
  Казнь завершилась.
 - Прости, брат.
Темная фигура скрылась в лесу.
 Она выполнила свой долг.