119. Сады стихов. Черубина. Маска и лицо

             
                119. Черубина. Маска, приросшая к лицу

Краткое содержание предыдущих серий:

Молодую авторшу очень свежих стихотворных строк Елизавету (Лилю) Дмитриеву Максимилиан Волошин, в ту пору уже признанный литератор, сумел склонить на «великолепное кощунство».

Он полагал, что Лиле, не очень красивой, к тому же, прихрамывающей,  – такой, как есть, затруднительно войти в литературный мир, что ей нужна  история, которая бы сразу ее отличила, заставила о ней говорить, шикарный псевдоним и атмосфера «эротической интриги».

Дмитриева поддалась искусителю и послала свои стихи в «Аполлон», представившись Черубиной де Габриак (жутковатую фонему выдумал все тот же Макс) – испанкой, девушкой из высшего света.

Эдакая аристократка, из Мадрида, с веером, с кастаньетами, с красным розаном в волосах: о-лэ, о-лэ, о-лэ!

Чары слышатся и рубины.

Черубина – Херувим,  ангел, но и – карающий воин Бога. Тут же: Керубино –  розыгрыш, моцартовский мальчик в девичьем платье… А Габриак – это, вроде бы, высушенный корень, коктебельская волошинская коряга…

Как ни странно,  ей вполне удалось убедить в своем существовании не падких на дешевый блеск эстетов Маковского и Гумилева. Оба аполлоновских мэтра заочно влюбились в «испанку». И поэтический дебют ее вскоре состоялся на страницах журнала.

На краткий миг де Габриак заняла в литературе то место, которое потом  досталось Марине Цветаевой и Анне Ахматовой. Лилю величали первой поэтессой России, ей присылали объяснения в любви на бумаге с золотым обрезом и корзины роз (Idol mio).

Но Черубина, «коряга», хромой херувим, этого всего пугалась и всё пряталась за маской. А просьбы «Аполлонов» – предъявить им себя – становились все настойчивее.

Главная тайна не в этом. А в том – почему после раскрытия безобидной мистификации, Дмитриева позволила себя уничтожить?

Почему все люто вцеплись в нее? Узнали в «этой Габриак» себя, со своими бессильными потугами, желанием славы? И воззавидовали, и прокляли?

«Королева лгуний», «лукавая литературная авантюристка, к слову сказать, оказавшаяся, когда ее обличили, на редкость безобразною лицом…».

Иссеченное злыми словами «литературное лицо» поэтессы так никогда и не зажило.

Папа Маковский, редактор «Аполлона» (и ты, Брут!) описал Елизавету как страшную химеру, дракона, представшего перед ним вместо полной чар Чарубины, которую он сам же себе и навоображал.

Вариации хорошо известной нам темы – маска, приросшая к лицу – срывать ее бывает очень больно. Эту коллизию можно рассмотреть как конфликт между именем и (неудачной) имаджиной.

Меж тем, реальная Лиля вовсе не была уродом. Поэт Иоганнес фон Гюнтер: «Среднего роста, скорее маленькая, довольно полная, но грациозная и хорошо сложена. Рот был слишком велик, зубы выступали вперед, но губы полные и красивые. Нет, она не была хороша собой, скорее она была необыкновенной, и флюиды, исходившие от нее, сегодня, вероятно, назвали бы «сексом».

Черубину-Лилю и в натуральном ее облике жестко,  по-военному осаждал в Крыму и даже делал ей предложение Николай Гумилев – донжуан и ценитель; руки ее просил также Волошин. Да и жених, Васильев, по ней с ума сходил. Так что никакой она не «высохший корень».

О таланте Черубины убедительно свидетельствует вышедшая недавно в одном из петербургских издательств книга – стихи обладают узнаваемостью творческой манеры, что является если и не главным критерием искусства, то, во всяком случае, атрибутом всякого художественно состоявшегося явления.

С технической точки зрения они выглядят не слабее ранней Ахматовой, за некоторыми «но» – Черубина несколько условна, ей не достает ахматовской подлинности… Цветаевской силы, эмоционального удара…

Не хватает в сочинениях  де Габриак, если резюмировать – ее самой. Но эти стоки были лишь началом, юностью, у Лили Дмитриевой, безусловно, имелся потенциал. Шанс стать собою. В чем же дело? Отчего она совершила аутодафе?

Мистический смысл ситуации: г-н Карнавал покарал поэтессу за то, что она стеснялась своего настоящего лица (вообще-то, ее реальная личность представляется куда более интересной, нежели волошинская «псевдо-испанская баллада»).

Вариант отгадки: поэтесса сама истово уверовала в «Черубину», а «Елизавету» посчитала подделкой и фальшивкой – отказала себе в праве на  существование. Разбила, так сказать, зеркало.

Пойманная с поличным», она перестает писать стихи, не показывается в «Аполлоне» и на «Башне» Вячеслава Иванова (добровольный арест). Вольно ж ей было воспринять свою метаморфозу, как унижение и разоблачение.

Все клянут тебя, читают, судят, толкуют  и перетолковывают, два поэта из-за тебя устроили дуэль – чего ж еще надо! Хвалите меня, ругайте, только не забывайте мое имя.

Не фиаско, а превращение куколки в летающее баснословное существо. Легенда, обретенная еще при жизни – и весьма впечатляющий рекламный ход. Другие о таком только мечтают, а она вот,  растерялась и самоустранилась.

Записка Волошину: «Макс, ты выявил во мне на миг силу творчества, но отнял ее у меня навсегда потом…» Но разве можно у поэта что-то отнять?

Или же стихи Дмитриевой и в самом деле, как утверждали сплетники, были написаны «Максом», перенявшим живой – все еще, через два столетия, стиль? Чудные дела: киммерийский полугениальный путаник предстает прямо-таки змием двуглавым, одна из голов которого была женской.

Уже в советское время, арестованная НКВД «за распространение теософской литературы», осужденная, высланная в провинцию, Дмитриева снова стала писать стихи… от имени некой китайской поэтессы династии Цин.

Так и не решилась выступить без маски.