Сапог, подвинься
Октябрь 1982 года.
Одно из известнейших военно-морских училищ, расположенное тогда ещё в городе Ленинграде.
...Удивительно, но дух того старого города жив и теперь. Я узнаю его всё боле и более в лицах жителей, очнувшихся после тяжелой болезни амнезии, настигшей вдруг всех нас. Он жив где-то внутри теперь уже другого города с новым старым названием, проросшего сквозь мой Ленинград, как крапива сквозь куст шиповника в моем дворе, своими нелепыми (особенно у Невы) уплотнительными высотками. Или пусть будет мой Питер, ведь так мы его называли всегда…
Обеденный перерыв, около тринадцати часов, центральный холл главных (учебного и административного) корпусов, вход в адмиральский коридор.
Как ни странно, но, даже, несмотря на то, что в адмиральском коридоре находятся кабинеты всего командного состава училища (а первая заповедь курсанта, как и любого военослужащего: держись подальше от начальства - поближе к камбузу), здесь в холе в это время всегда многолюдно. А все потому, что в небольшой холл с огромным памятником Ильичу в углу сходятся практически все лестницы и коридоры (в том числе и адмиральский) второго этажа двух самых больших корпусов нашего училища, объединяющего на самом деле огромную площадь из почти сотни зданий пары десятков закрытых городских кварталов.
В это время сразу после второй пары занятий курсанты пробегают здесь, спеша из учебных классов, многочисленных залов библиотек, лабораторий, лекториев в места расположения своих рот. Преподаватели же возвращаются на свои кафедры, идут в столовую или кафе, на свежий воздух во двор, да мало ли ещё куда.
В общем, перед обедом здесь всегда оживленно и никто и никогда не останавливается в этом холле, памятуя о двух постулатах настоящих моряков: «Не скапливаться в узкостях» и «не ходить по трапам».
Но вот незадача, в тот день самый оживленный проход двух корпусов оказался полностью блокирован личным составом. Без какой-то там субординации плечом к плечу стоят курсанты и старшины всех курсов, мичмана и офицеры всех рангов и возрастов, создав, говоря современным языком, плотную живую «пробку», состоящую из притихших, но почему-то одинаково лукаво улыбающихся юношей и мужиков в возрасте от 18-ти до 60-ти…
Что случилось?
Что?
Нечто невообразимое... в самом узком месте на выходе из адмиральского коридора в холл, упершись друг в друга упрямыми взглядами исподлобья, стоят двое: начальники кафедр морской пехоты полковник Малышкин и морской практики капитан первого ранга Бровицкий!
...Оба офицера старшего начсостава училища, пожалуй, самые известные, грозные, строгие и требовательные по отношению к курсантами и не только. Горе первокурсникам, да впрочем, и всем остальным, если в субботу или того хуже в воскресенье кто-то из них был дежурным по училищу, - перед увольнением в город они лично с глубоким пристрастием проводили получасовой строевой смотр на главном плацу училища. Ну, естественно, как результат: из сотни претендентов «на сход в город» оставалось только пара десятков особо подготовившихся, можно даже сказать преуспевших в приведении формы одежды в уставной вид курсантов. Впрочем, таких действительно было немного. Как известно, моряки вообще, а курсанты в частности по сути своей широкой морской души и редкого посещения «цивилизации» из-за частого нахождения в море - большие «пижоны». Не замечал? Взгляни внимательно: если у них на голове бескозырка, то она обязательно на затылке, ленточки до самого «низа спины», то есть в полтора раза длиннее уставных. Краб (кокарда) - согнут. Шинель – подрезана сантиметров на десять-пятнадцать (правда,теперь носят странные куртки-аляски, но это временно, увидишь, ничто не заменит шинель). Брюки – расклешены. Фланелька – ушита. Волосы, как можно длинней, ну как у настоящих морских волков, а про усы и бороду вообще промолчу. Каблук на хромах (полуботинки на хромовой подошве) набит, как можно выше, чтоб клеши лучше развивались при ходьбе вразвалочку. Ну, и так далее, и так далее, и так далее…
Два высоких под два метра ростом офицера, возвышаясь над толпой, хорошо видны со всех ракурсов невольных участников этих удивительных событий.
Полковник Малышкин - стройный, молодой (не более 40 лет), широкоплечий, всегда подтянутый (в прошлом настоящий «служака» морской пехоты) по училищу всегда ходил исключительно в черном до педантичности выглаженном морском кителе. Форма его практически ничем не отличалась от формы капитана первого ранга, лишь красные просветы на погонах, да отсутствие золотых «веток дуба» на козырьке фуражки выдавали его армейское звание. Он представлял из себя эталон ношения формы одежды и выполнения строевых приемов. А, учитывая то, что его кафедра была единственной в училище, которая имела непосредственное отношение к строевой подготовке, то всеми строевыми смотрами училища руководил именно он.
...На строевой смотр училища выходит весь личный состав училища: от курсанта до начальника училища. Вот так и получалось, что «коробкой» из начальников кафедр руководил именно он – молодой, высокий, стройный, безупречно чувствующий себя на плацу и от того нахальный (с точки зрения «морского волка») офицер.
Не знаю, может быть за всё это, а может ещё и за свой безупречно-зычный, «сочный», «смачный», никогда не срывающийся на истеричный крик, командный голос, выработавшийся у него за долгие годы «безустального командования» и «беспрерывного рапортования», его все и боялись: от последнего курсанта первокурсника, до самых опытных морских офицеров.
«Боишься - значит, уважаешь», такой, помнится, бродил армейский постулат в наших курсантских головах.
Как бы там не было, но в конечном итоге его не просто уважали и ценили у нас в училище, но повторюсь, безропотно боялись и даже «пресмыкались» перед ним все, кроме капитана первого ранга Бровицкого...
Бровицкий (капитан первого ранга или «капраз» сокращенно) был намного старше полковника, ему было глубоко за пятьдесят, многоопытней (в прошлом командир крейсера 1-го ранга), имел ряд боевых наград, в совершенстве знал «морское дело» и обладал не менее шикарным низким командным голосом, способным своим басовым диапазоном задавить даже штормовой шквал. Но на лекциях, да и в обычном разговоре с курсантами он предпочитал говорить не громко, можно сказать даже тихо, от чего тишина на его занятиях в классе казалась невыносимой. Выглядел Бровицкий хотя и довольно-таки тяжеловато, но при таком внушительном росте, весьма и весьма солидно, можно даже сказать грозно, мощно. Лохматые седые брови в сочетании с не менее лохматой, но лысеющей, глубоко зачесанной назад шевелюрой, придавали его лицу, да и всему облику, ещё более безграничные, огромные размеры и вверх, и вширь. При всем притом, нечасто встречаемая фамилия его была широко известна не только в училище, но и городе, стране.
- Прочь с дороги, - четко, привычно громко выкрикнул полковник, похоже только что войдя в узкий проем на углу двух коридоров и неожиданно узрев кого-то на своем пути.
- Сам с дороги… с-с-сапог, – не сразу, поиграв желваками и нахмурив косматые брови, выдавил из себя неразжимая челюстей капитан первого ранга, при этом лишь слегка замедлив свою неторопливую степенную поступь и неизбежно вваливаясь всей своей массой в этот же узкий проход.
Что уж там говорить о нас курсантах - сами адмиралы на портретах, густо развешенных здесь, от удивления редко встречаемого действа открыли рот.
- Вы отдаете себе отчет, товарищ капитан первого ранга, - встав, как на плацу «постойке смирно», и выпячиваясь грудь, вскрикнул Малышкин, неожиданно впервые сорвав голос до фальцета.
- Че-е-го-о-о??? Са-а-а-пог! Подвинься, говорю тебе, - сквозь зубы прошипел Бровицкий, продолжая надвигаться всей массой своего могучего, широко раздавшегося тела на неподвижно застывшую, как натянутая и готовая вот-вот лопнуть струна, фигуру своего визави.
- Да я ж тебя, капразишка…, - и, не закончив, было мелькнувшей мысли, Малышкин двинулся навстречу противнику, полностью отдавшись во власть своим амбициям и эмоциям. Уже через мгновение он всей своей длинной, жилистой и подтянутой фигурой «обтек» огромную, ничего не поделаешь, положенную по статусу и возрасту «трудовую мозоль» повидавшего виды тучного и не менее высокого капитана первого ранга. Их лбы, носы и глаза, казалось, соединились навсегда, а руки словно по команде оба заложили за спину.
Они застыли в узком проходе в этой курьезной, нелепой, смешной, но одновременно достигшей кульминационно-всепоглощающей высоты позе. Что поделать бесконечно «бестолковое», при этом, сугубо интеллигентное противоборство армейских и морских «пижонских» ритуалов и традиций, издавна (со времен возможно Петровской эпохи) присутствующих в вооруженных силах нашей «великой и необъятной» вообще и в нашем училище в частности, торжествовало и радовалось.
Торжествовали и радовались все мы.
Силы были равны. Ни одному из них не удавалось сдвинуть с места другого. От двух гигантов исходил такой невидимый заряд энергии, что его чувствовали все окружающие. От необычности происходящего у нас захватило дух. Стояла гробовая тишина. Только учащенное, тяжелое дыхание участников битвы, да непривычно сильно вспотевшие для этого времени года лица невольных свидетелей, выдавали серьезность момента.
Почтенный капитан первого ранга начал заметно уставать и потихоньку сдавать свою позицию в проходе. Дыхание его ещё более участилось, рот приоткрылся, голова несколько опустилась вниз, а взгляд с лица сполз на грудь противника…
И тут вдруг совершенно неожиданно полковник Малышкин отшагнул на полметра назад, да так, что Бровицкий чуть было, не упал. Ему даже пришлось поддержать его немного. А затем совсем тихо, так что практически кроме меня, находящегося как раз за его спиной, никто и не услышал, сказал:
- И в правду, чего это я. Проходи, Александр Степанович, - и, посторонившись, освободил проход. Гордо вздернутый подбородок его непривычно, но впрочем, почти незаметно, опустился, а дьявольский блеск глаз изменился на доброжелательный или, мне показалось, даже на какой-то сожалеющий.
- Да ладно, Виктор… Мне ж на кафедру, я совсем забыл. Сам проходи, если хочешь, конечно, - сказал тяжело дышавший Бровицкий. Затем, разжав, наконец, свои челюсти, он отступил назад, освобождая проход.
Они несколько секунд удивленно смотрели друг на друга, а затем совсем уже неожиданно, буквально на секунду доброжелательно улыбнувшись друг другу, синхронно вытянулись «постойке смирно» и одновременным кивком головы отдали честь друг другу.
Не помню точно, да и не разобрал я тогда, но они ещё что-то (типа «Честь имею») сказали друг другу и, повернувшись кругом, пошли в разные стороны, освободив эту узкость для прохода.
Все (и курсанты, и офицеры) с каким-то неподдельным уважением и обожанием к этим патриархам воинской доблести и чести мгновенно расступались перед ними, расползаясь по стенкам узких коридоров, вытягиваясь в «постойке смирно».
Так вот и была разрешена эта старинная дилемма в головах курсантских: о наших и не наших, своих и чужих, «сапогах» и «мокрых».
А кличка «сапог» от Малышкина, как-то сама по себе отлипла.
И к морской пехоте, мы курсанты первого курса нашего морского училища прониклись на всю нашу долгую службу искренней симпатией и уважением…
Ну, что ж: «… всякий человек да будет скор на слышание, медлен на слова, медлен на гнев, ибо гнев человека не творит правды…», прочитал я много позже в Послании Иакова и записал здесь для себя, а может и тебя…
Автор приносит извинения за возможные совпадения фамилий и неточность изложенных фактов. Место действия, фамилии, описания персонажей и их диалогов являются вымышленными, дабы случайно не обидеть кого-нибудь своей бестактностью или желанием немного приукрасить в целом реально подмеченные моей памятью события юности.
Записано в курсантских дневниках периода 1982-1987гг. Сокращено и откорректировано 08.07.2014г.
Свидетельство о публикации №214071101661